Самолет приземлился в Карачи поздно ночью, задержавшись с вылетом из-за начавшегося муссонного дождя. Дорис пришлось с трудом прокладывать себе путь среди пассажиров, носильщиков и гор багажа, а затем ждать двадцать минут в очереди к телефону. И опять все тщетно. Телефон Невила молчал.

Глотая слезы, грозящие хлынуть потоком, Дорис отправилась ловить такси.

Она выбрала отель, где останавливалась в Карачи всегда. Однако, несмотря на полученное подтверждение о предварительном заказе номера, обнаружила, что в отеле все места заняты.

— Прошу прощения, — искренне извинилась миловидная девушка-портье. — Но к нам приехала большая делегация одного из государств Персидского залива. Они заняли весь этаж. Я могу обзвонить другие отели и поискать вам номер где-нибудь еще, если хотите.

Дорис утомленно кивнула. Через полчаса портье нашла номер в отеле, о котором Дорис и не слыхивала, где-то на другом конце города.

Наконец добравшись туда, Дорис обнаружила, что отель еще более древний, чем тот, в котором обычно заказывала номера. Там были лишь элементарные удобства.

Доведенная до пика эмоционального стресса Дорис металась по спальне, сочиняя в уме письмо Невилу. Наконец она закрыла глаза и всхлипнула: все, что она хотела сказать Невилу, он должен был выслушать лично, без всяких писем.

Дорис не могла обвинять его за ту реакцию, которая последовала за визитом Тома. Но если бы только он остановился и дал ей возможность опровергнуть его неправильные выводы, заверить, что она не поверила ни одному слову Гласса и уже готова была сказать негодяю о неспособности Невила на подлость!

Ее неприятие заявлений Тома было инстинктивным и немедленным, не требовавшим никаких раздумий. Ну почему, сразу увидев, что Гласс врет, она не смогла мгновенно дать ему отпор, оказав тем самым Невилу полное доверие, которого он хотел? Почему так цепко держалась за упрямую антипатию к выбранному им способу жить? Антипатию… или ревность?

Дорис остановилась и уставилась в стену.

Когда после гибели родителей она обрела новый кров, бабушка сразу объяснила ей, что занимается бизнесом и что Дорис должна понимать, как он важен. Девочка в те годы была слишком маленькой, чтобы догадаться, какое доброе сердце скрывалось под суровой внешностью бабушки, и уж, конечно, она совсем не понимала, как тяжело было женщине бабушкиного возраста и воспитания взять на себя управление семейным делом и проложить себе дорогу в сугубо мужском мире.

Дорис считала, будто для бабушки бизнес дороже внучки, и не могла знать, как беспокоилась пожилая дама о ее воспитании, о заработке для поддержания их обеих.

В те дни малышка видела в бизнесе как бы своего врага. Конечно, позднее она все поняла и оценила по справедливости подвиг бабушки, взявшей на себя такую огромную заботу и ответственность. Первоначальная ревность превратилась с годами в смутное воспоминание, в повод для улыбки.

Но смерть родителей и укоренившееся впоследствии неосознанное чувство, что они покинули ее, а следовательно, и любой, кого она любит, может поступить точно так же, породили ту ревность, которая оставила куда более глубокий след в ее психике, чем осознавала сама Дорис.

Невил был очень поглощен своей работой. Он глубоко верил в пользу своего дела, и эту часть его жизни Дорис — по ее собственному выбору — разделить не могла. Видела ли она, опять подсознательно, в работе Смайлза соперника, угрозу их отношениям, нечто, способное отвлечь его от нее, стать более важным, чем она? И не ревность ли снова двигала ею в неприятии образа жизни Невила?

Может, она оставалась на каком-то подсознательном и отчасти детском уровне, пытаясь бороться с «врагом», заставляя любимого выбирать между нею и работой, а затем убеждать себя, что, если Невил не поставит ее на первое место, значит, его любовь недостаточно сильна?

Погруженная в раздумья, Дорис нахмурилась. Не очень приятно столкнуться с подобной гранью своего характера. Она никогда не стала бы заниматься манипулированием. Это просто не в ее натуре. О, Невил, если бы он только был сейчас с нею рядом! Если бы она только могла объяснить, поговорить с ним!

Внезапно Дорис ощутила настоятельную потребность не только исправить ложное истолкование услышанных им слов Тома, но и обсудить с Невилом только что сделанные в отношении себя открытия. Теперь она полностью осознала, откуда берется в ней страх перед доверием, и это принесло огромное облегчение, зато боль, вызванная потерей Невила, исторгла из ее глаз горькие слезы.

Если бы она только могла закрыть глаза и каким-то чудом перенестись в Уэльс, на ферму, в объятия Невила!

Дорис попыталась дозвониться ему еще раз, прежде чем лечь спать, но опять безрезультатно.

Ливший всю ночь дождь вызвал наводнение на окраине города и повредил телефонную связь. Это означало, что, проснувшись утром, Дорис не могла позвонить не только Невилу, но и своим деловым партнерам.

День прошел за бесконечными деловыми встречами и попытками выбросить Невила из головы хоть ненадолго и сосредоточиться на оценке предложенных образцов тканей, мобилизовать решительность и бдительность в переговорах с хитрыми торговцами хлопком из Карачи. К вечеру Дорис была измотана жарой, высокой влажностью и сильным нервным напряжением.

Когда в конце дня она вернулась в отель, ее волосы были влажны, а одежда прилипла к телу. Но, даже испытывая непреодолимое желание освежиться под прохладным душем, первым делом она ринулась к телефону.

И опять Дорис постигло горькое, болезненное разочарование.

Рассматривая сегодня ткани, Дорис понимала, как далеки ее мысли от нынешних занятий. Живой возбужденный интерес, прежде охватывавший ее всякий раз при виде новых расцветок, сегодня улетучился. С таким же успехом можно было рассматривать кусок мешковины.

О, Невил? Где он? Чем занимается? Думает ли о ней, тоскует ли… хочет ли он ее?

Тот эмоциональный взрыв казался для него нехарактерным — ведь Невил не был раздражительным человеком, которого легко вывести из себя. Отнюдь нет. Из них двоих наиболее импульсивной, наиболее изменчивой была Дорис.

О, Невил!

Дорис села на кровать и расплакалась.

Несмотря на огромную нагрузку, дни все равно тянулись ужасающе медленно. В трубке по-прежнему раздавались долгие безответные гудки.

Дорис ездила по окрестным фабрикам, рассматривая бесчисленное множество материалов, принимала приглашения на обед и знаки внимания со стороны мужчин, но в глубине души находилась далеко от всей этой суеты.

Наконец наступило утро отлета. Стремление вернуться домой, которое скрашивало ее первые дни в Пакистане, теперь словно испарилось. Теперь возвращение пугало Дорис. Пока она была здесь, оставалась возможность поиграть с судьбой в «Давай притворимся» и представить, будто все хорошо. Будто Невил не покидал ее. Будто все оставалось таким же, как в момент, когда они уезжали из Уэльса. Будто она возвращается домой, к нему, к его любви, к их будущему «вместе». Но теперь, когда Дорис в самом деле возвращалась домой, с удобной фантазией приходилось расстаться. Она страшилась приезда в Англию, страшилась столкнуться с реальностью.

А она наверняка потеряла Невила. Иначе Невил обязательно связался бы с нею.

В аэропорту Карачи Дорис опять ожидала накладка, на этот раз с билетами. Ее место отдали кому-то другому. Чиновник выразил сочувствие и пообещал предоставить ей первое же вакантное место из резерва.

Восемнадцать часов спустя, оказавшись, наконец, на борту самолета, летевшего в Манчестер, Дорис не могла определить, чем вызваны возникшие колики и тошнота: простудой, подхваченной накануне, или нервным напряжением. Когда стюардесса предложила еду, она отрицательно мотнула головой, борясь с дурнотой и слабостью. Женщина, сидевшая рядом, сочувственно улыбнулась:

— Я знаю, как это бывает. Когда ждала первого, меня тошнило все первые шесть месяцев. Утренняя слабость! Это просто шутка. Меня рвало утром, днем и вечером, двадцать четыре часа в сутки каждый день. Но в конечном итоге мучения стоят того, — еще шире улыбнувшись, добавила она.

Дорис в оцепенении уставилась на соседку. Беременна? Она? О нет! Невозможно. Не может быть! Или может?

«Возможные последствия будут означать брак», — сказал ей тогда Невил. Но это действительно было тогда и там, а теперь она уже здесь, почти в другом измерении.

Конечно, женщина могла ошибиться. Вероятно, она и не беременна. А если да, что скажет Невил? Что он сделает?

К моменту приземления Дорис дошла до полного физического и эмоционального изнеможения. За время полета она перебрала все признаки, которые могли означать ее предполагаемую беременность. Жестокая правда преследовала ее, словно молчаливый враг, по пути к таможенному контролю.

Если Невил теперь настоит на браке, Дорис никогда на деле не узнает, сделал он это из любви, или лишь повинуясь чувству долга. А Невил никогда не узнает, говорила ли Дорис правду, признаваясь в полном доверии. На ребенка, их ребенка, ляжет тяжелое бремя взаимной неспособности родителей полностью открыться друг другу, проявить искренность.

Пройдя таможенный досмотр, Дорис уже имела решение. Она не сообщит Невилу о беременности не только ради него, но и ради их ребенка.

Погруженная в горестные раздумья, Дорис прошла бы мимо солидной фигуры мужчины, наблюдавшего за утомленными пассажирами, направляющимися к выходу, если бы он не выкрикнул внезапно ее имя.

— Невил! — не веря глазам, как вкопанная, остановилась Дорис.

Он выглядел усталым и хмурым. В глазах появились красные прожилки, подбородок был колючим.

— Слава богу, с тобой все в порядке, — с облегчением сказал Невил, забирая у нее багаж и беря Дорис за руку. — Я пытался дозвониться тебе, но среди постояльцев отеля тебя не оказалось, потом не оказалось и на намеченном рейсе.

Невил держал ее так, словно был полон решимости никогда не отпускать.

— С номером возникли проблемы, — ответила Дорис, чувствуя, как душа ее рвется ввысь.

Невил здесь! Он решил ее встретить. Он пытался связаться с нею.

— Я тоже пыталась тебе позвонить, — сообщила она. — Но тебя не было.

— Да, меня не было на ферме. Я уехал к Джону. Он отравился алкоголем в ночь твоего отъезда, и мне пришлось позаботиться о нем. Дорис…

— Невил…

Они оба остановились и заглянули друг другу в глаза.

— Невил… — снова начала дрожащим голосом Дорис, сердце ее переполнилось от любви и радости, она видела, что Невил не сводит с нее глаз, что она все-таки значила для него достаточно много, чтобы приехать сюда и ждать столько часов…

— Нет, — мягко прервал ее Смайлз. — Позволь мне начать первым… пожалуйста!

Дорис потрясенно смотрела на него. Она так хотела объяснить, как не прав он был, подозревая ее в недоверии, в том, что она якобы поверила словам Гласса. Невил должен знать, как много значил для нее его приезд в аэропорт, какие чувства она испытала, увидев его здесь, увидев любовь в его глазах…

— Я люблю тебя, Дорис, — твердо произнес Смайлз. — И если признание, что я нуждаюсь в тебе больше, чем в собственной гордости, принижает меня как мужчину, пусть будет так. Я не собираюсь притворяться, будто твое доверие не…

— Невил, не надо! — поспешно попросила Дорис. — Я как раз хотела сказать, что доверяю тебе полностью. Я поняла это, когда слушала бред Гласса, будто ты заманил меня в постель, чтобы заставить изменить таким образом мнение о курсах. Ложь была настолько очевидной, — брезгливо добавила она. Потом голос ее потеплел. — Именно это я собиралась сказать, когда ты вошел, но не успела. Мне пришлось выслушать Тома Гласса, чтобы разглядеть правду: я ревновала к твоему бизнесу, к твоему энтузиазму. Боялась, что Центр встанет между нами.

— Но этого не могло случиться! — заверил ее Невил. — Ты моя жизнь, Дорис, моя любовь, моя душа.

Вслушиваясь в слова любимого, Дорис почувствовала, как тело сладко заныло.

— Не смотри на меня так, — попросил Смайлз. — Ты хотя бы представляешь, что это значит — не знать, где ты, как ты?! Последние восемнадцать часов я провел за проверкой всех пассажиров из Пакистана.

— Произошла накладка с билетами, мне пришлось ждать резервного места. О, Невил…

Пока они стояли, глядя друг другу в глаза, кто-то налетел на Невила и, бросив на бегу извинение, помчался дальше. От толчка из внутреннего кармана пиджака выпали бумаги. Когда Невил наклонился, чтобы их подобрать, один конверт чуть высунулся из остальной пачки. На нем стояло название одного из престижных университетов страны.

Нахмурившись, Дорис смотрела на конверт и, прежде чем Невил успел опередить ее, нагнулась, подобрала его и вынула письмо, Смайлз, немного замешкавшись, отнял его, но Дорис успела пробежать содержание. Лицо девушки побелело.

— Ты решил опять читать лекции? Но ты же уверял, что никогда к этому не вернешься.

— Да, — тихо согласился Невил.

— Тогда почему? — спросила Дорис, хотя прекрасно знала ответ.

— Потому что ты значишь для меня больше, чем Центр, Дорис. Я понял, он всегда будет стоять между нами. Пока он существует, твои страхи и сомнения не рассеются.

— Нет, Невил, нет, — запротестовала Дорис.

Смайлз будто держал перед нею зеркало, в котором отражалась ее душа, и она видела в нем свою мелочность и эгоизм.

— О нет. Ты не должен этого делать, — решительно заключила она. — Не должен.

По выражению глаз Дорис поняла, что не смогла убедить его.

Глубоко вздохнув и скрестив за спиной пальцы по детской примете, она быстро добавила:

— Ты не можешь так поступить. Это нечестно. Малышу, ребенку необходимы свежий воздух и свобода, а не душная атмосфера университета. Ему или ей нужен отец, который будет рядом, а не в постоянных лекционных турах.

— Малыш… — Невил страшно побледнел. — Ты уверена?

— Нет, — честно призналась Дорис. — Но рано или поздно у нас будет ребенок, Невил. Наш ребенок. Разве нет?

— Да, — сдавленно ответил он. — Да. Да. Да! О боже, Дорис, какого черта мы здесь стоим? Поехали домой.

Два часа спустя, примостившись рядом с Невилом в кресле в своем рабочем кабинете и рассыпав по полу привезенные образцы, Дорис еще теснее прижалась к любимому и счастливо вздохнула.

— Ты ни разу не поинтересовалась, что же конкретно я сказал главе палаты, — напомнил Смайлз.

— Но мне не нужно, — отозвалась Дорис. — Это неважно.

— Ммм… Вероятно, да. Но для протокола я сообщил ему, что вследствие наших личных отношений мой вызов тебе и палате недействителен. Это было делом чести, — добавил он, когда Дорис с любовью взглянула на него.

— Как и женитьба на мне из-за возможной беременности? — поддразнила она, прикоснувшись к его губам своими.

— Нет, совсем нет, — засмеялся он. — Это абсолютно бесчестно, учитывая факт, что я, откровенно говоря, молился о твоей беременности.

— А если я не забеременела? — поинтересовалась Дорис.

Почти прижавшись к ней губами, Невил пробормотал:

— Ну, в таком случае, нам следует быть еще усерднее, не так ли, любовь моя.

Ответ Дорис был беззвучен, но при этом совершенно понятен.