На следующий день мне исполнилось двадцать пять. Но кому какое дело до этого — нужно было вставать и идти на работу. Мне отчаянно хотелось праздника, мама понимающе вздохнула, но сделать ничего не могла.

Расчесывая волосы перед зеркалом, я вдруг вспомнила о красной атласной ленточке, которая очень давно пылилась в шкатулке — не было повода надеть ее. Я быстро нашла ленточку и обвязала ее вокруг головы.

— По-моему неплохо, вполне неплохо, — заулыбалась я своему отражению.

— Аня, подойди сюда, — крикнул из комнаты дядя Леша.

Когда я вошла, то увидела, что родители сидят на диване и улыбаются, глядя на меня.

— Наша дочь совсем взрослая, — с гордостью глядя на маму, произнес отчим.

— Аня, а у нас для тебя подарок, — сказала мама.

— Анна, мы хотим подарить тебе небольшой подарок. Эти серьги, которые принадлежали моей маме, теперь я хочу передать своей дочери. — С этими словами папа передал мне маленькую коробочку.

Я с трепетом открыла ее — внутри оказались маленькие сережки, инкрустированные рубинами.

— Какая красота, неужели это мне?

— Тебе, Аня, носи, и пусть эти серьги принесут тебе счастье, — сказала мама.

— Спасибо вам огромное, я вас очень люблю… папа и мама. — Я не могла сдержать слез, подбежала к ним и обняла своих родителей.

— Аня, ты знаешь, мы всегда с тобой, — сказала мама. — Ну а теперь скорее на работу, ты опаздываешь!

Я быстро убрала серьги, выбежала в коридор и, пока надевала туфли, услышала, как дядя Леша сказал маме:

— Сегодня она впервые назвала меня отцом… Какое счастье.

Я была готова вернуться, кинуться ему в объятия и сказать, что я самый счастливый человек на свете и горжусь тем, что у меня такой замечательный отец. Но мне нужно было бежать на работу.

Обычно летом в садиках работают дежурные воспитатели — сокращается режим работы, — но это не про наш город. У нас только один сад, наш, полностью укомплектованный, поэтому и детей из другого сада на время каникул переводят к нам.

Надо сказать, что летом воспитатели не очень-то и следят за детьми. Сидят себе в палисаднике, разговаривают, а дети бегают предоставленные сами себе. И почему-то у нашей ответственной заведующей и ее вездесущей помощницы это никогда не вызывало вопросов.

Этим утром настроение у меня было прекрасное: день рождения все же это хороший праздник. Душу грел подарок, который мне преподнесли родители, и то, как дядя Леша обрадовался, когда я назвала его папой. А еще я с радостью представляла, как сегодня, когда закончится моя смена в детском саду, я приду домой и мы устроим маленький семейный праздник, мама испечет вкусный пирог, и можно будет хотя бы на один вечер забыть о ежедневных хлопотах.

Я напевала детскую песенку про улыбку, от которой будет всем светлей, и мыла пол в игровой, когда услышала крик одной из воспитательниц. Я бросила швабру и кинулась во двор, чтобы выяснить, что происходит. Передо мной предстала следующая картина — все дети и воспитатели столпились вокруг пятилетнего Васи, который лежал на земле и судорожно глотал ртом воздух. Все кричали, причитали, но никто ничего не делал.

— Немедленно отойдите отсюда, — закричала я.

Воспитатели и дети ошалело посмотрели на меня, но тут же расступились.

— Что с ним случилось? — Мой голос истерично срывался, и я с надеждой смотрела на собравшихся.

— Мальчик ел абрикос, может, косточкой подавился, — дрожащим голосом сказала одна из воспитательниц.

Не знаю, что на меня тогда нашло, я была сама не своя, я так испугалась за этого ребенка, потому что тут же представила, что на его месте мог быть наш Илюша. Я, не раздумывая, подбежала в нему, подняла, со спины обхватила его за грудную клетку и начала надавливать, в надежде, что косточка выскочит.

— Раз, два, три, — громко кричала я. — Господи, кто-нибудь, да вызовите же „скорую“!

Все вокруг завертелось и закрутилось как одно цветное пятно, кто-то из воспитателей побежал в здание садика, чтобы позвонить, остальные принялись набирать номер экстренной помощи по мобильным.

— Не ловит, совсем не ловит, что же это такое? — причитала одна из воспитательниц.

— Давай же, давай, дыши, малыш. — Я продолжала встряхивать ребенка.

Наконец косточка выпала из его рта.

— Вася, ты меня слышишь? — Я смотрела в глаза мальчика, но в них был только страх, и он продолжал неестественно часто дышать, пытаясь захватить побольше воздуха, его маленькие ножки подергивались. — Да что же это такое происходит-то, кто-нибудь вызвал “скорую”?

Но все находились в панике, никто ничего толком не мог ответить, между тем ребенок вместо того, чтобы прийти в себя, по-прежнему задыхался. Мне стало по-настоящему страшно.

В момент паники в моем сознании родилась мысль, что больница находится всего в одном квартале от нас, и если я сейчас схвачу ребенка и побегу, возможно, я успею помочь ему. Внезапная мысль озарила мое сознание за минуту, я схватила малыша и бросилась к калитке.

— Ты куда? — прокричала мне вслед одна из воспитательниц.

Но я была уже далеко. Бежать с ребенком на руках было очень сложно, но я не замедляла скорость, ветер свистел в ушах, но я знала, что мне нужно как можно скорее попасть в больницу.

Когда я вбежала в больницу, то тут же начала кричать и звать на помощь, сейчас мне кажется, что, возможно, это было уж слишком, но тогда я ничего не соображала, а громко взывала к проходящим мимо врачам.

— Помогите, скорее, ребенок задыхается, мы из детского сада, он чем-то подавился, но косточка вышла, а он все равно не может дышать, — громко голосила я.

Напуганные моими криками, ко мне подбежали сразу две медсестры с каталкой и выхватили ребенка из моих рук.

— Помогите, пожалуйста, — уже совсем жалобно попросила я.

Медсестры посмотрели на меня как на сумасшедшую и быстро покатили каталку в глубь больницы.

Я села на скамейку, закрыла глаза и попыталась успокоиться и привести дыхание в норму. Мое сердце учащенно билось и, казалось, готово было выскочить из груди. Не знаю, как долго я сидела вот так, но открыть глаза меня заставил спокойный, мягкий мужской баритон, который деловито сказал:

— Ну что же вы так, мамаша, вот, выпейте водички, все с вашим сыном хорошо. Испугался парень, нужно за детьми лучше следить и одних не оставлять.

Я открыла глаза, увидела перед собой его. Мужчина. Молодой, высокий, волосы как смоль, глаза карие, с янтарными крапинками, губы мягкие, чувственные, слегка припухлые, на губах легкая снисходительная улыбка, он наклонился надо мной и протягивал стаканчик с водой:

— Ну что же вы так, испугались больше пацана.

— А он не мой, — только и смогла сказать я.

— Не ваш? А чей же он тогда, свой собственный, что ли? — искренне удивился мой собеседник.

— Да нет, он из садика, я там работаю. Я и не знаю, что случилось, все закричали, я прибежала, а он лежал и дергался, воспитатели сказали, что косточкой подавился. Я эту косточку достала, а он все равно задыхается, а вызвать „скорую“ мы никак не могли, вот я и побежала к вам.

— Ну что же, юная леди, поздравляю, вы спасли ему жизнь. Замечательно, что вы самоотверженно бежали к нам, но могу вас заверить, с вашим юным подопечным все в порядке, просто сильно перенервничал, сейчас успокоится немного, и отпустим его обратно, только с условием, чтобы больше без присмотра фрукты с косточками не ел, — сказал врач.

— Вы извините, что я такую панику в больнице устроила.

— Да нет, наоборот, за что извиняться, вы заботились о ребенке. Кстати, как вас зовут?

— Меня Аня.

— А я Глеб. Доктор, приехал сюда неделю назад, точнее, не приехал, а вернулся. У меня здесь мать жила раньше, ну вот и я теперь решил перебраться поближе к родным местам, знаете ли.

— Очень приятно познакомиться. И еще раз извините меня.

— Знаете, Анна… — Глеб внимательно посмотрел на меня и вдруг протянул руку и убрал выбившуюся прядь с моего лица. — Мне кажется, что вы станете прекрасной матерью.

Когда я вернулась из больницы обратно в сад, то не могла думать ни о чем. Мои мысли были заняты прекрасным незнакомцем, который за пару минут сумел завоевать мое расположение. Эх, жаль, что такие, как он, никогда не обращают внимание на таких, как я.

Вообще, что он забыл в нашем захолустье? Наверное, приехал из большого города, а там его ждет жена.

Мои размышления перебила Вера Гавриловна, которая появилась, как всегда неожиданно, за моей спиной.

— Анна, нам нужно серьезно поговорить, — строго сказала она.

— Да, конечно. Что-то случилось?

— И она еще спрашивает, что случилось! Случилось, еще как случилось. Кому как ни тебе знать о сегодняшнем инциденте. Ты хоть понимаешь, что поставила под удар репутацию нашего сада? — зло спросила меня заведующая.

— Каким образом?

— А таким. Ну подавился ребенок, с кем не бывает? Неужели обязательно нужно было поднимать крик, устраивать панику среди детей и воспитателей и сломя голову бежать в больницу?

— А что мне нужно было сделать? Все кричали, я испугалась за ребенка.

— Все кричали, — передразнила меня Вера Гавриловна. — Все кричали, но никто не кинулся через весь город в больницу. Нужно было разобраться на месте. А теперь мне звонят недовольные родители, которые, видишь ли, боятся оставлять у нас своих детей. Ты понимаешь, что наделала? Теперь к нам могут прислать проверку, меня снимут с должности, это ладно, но ведь плохо будет вам всем.

— Я не понимаю, что плохого сделала, извините, я спасала жизнь ребенку.

— Да, ты всегда была наглой девчонкой, чем дальше, тем это заметнее, Анна. Что же, подумаю о том, что нам делать с тобой дальше, но запомни, я не оставлю этот инцидент просто так, — сказала Вера Гавриловна и, развернувшись на каблуках, быстро вышла из комнаты.

Вечером я задержалась, потому что домывала полы, а когда вышла на улицу, уже стемнело. И каково же было мое удивление, когда у калитки детского сада я увидела Глеба, который стоял и улыбался мне.

— А я вот зашел, чтобы еще раз посмотреть на девушку, которая так отчаянно защищает своих маленьких подопечных, а еще хотел вернуть вам кое-что, мне кажется, вы это сегодня потеряли. — С этими словами Глеб достал из кармана мою красную ленточку.

— А ведь точно, я о ней совсем забыла, сегодня такой день странный, — сказала я, с радостью забирая алую ленту из рук врача.

— Да, день сегодня получился необычный и богатый на сюрпризы, хотя для меня это были исключительно приятные события, — заключил мужчина. — А что у вас?

— А у меня сегодня день рождения, — зачем-то сказала ему я. — Ну а в целом день получился довольно странным: сначала я испугалась за Васю, потом познакомилась с вами, и в конце концов меня очень строго отчитала начальница.

— Вы испугались за ребенка и вас смущает гнев начальницы, но к какой же категории относится знакомство со мной? Я вселяю в вас трепет? — засмеялся мужчина.

— Ну, знакомство с вами я бы отнесла к приятным моментам сегодняшнего дня — наравне с утренними поздравлениями моих близких.

— Приятно слышать. — Было видно, что Глеб стоит в нерешительности. — Вам уже пора или мы можем немного прогуляться? Ну, если вы, конечно, не против и если вас не ждет дома муж.

— Хорошо, давайте прогуляемся, после такого тяжелого дня я была бы не против подышать свежим воздухом.

По дороге к доме мы успели поговорить с Глебом о многом. Я узнала, что ему тридцать четыре, что он родился и до десяти лет жил в нашем городке, а потом родители развелись, он остался жить с отцом, который скоро переехал в Минск. Там до прошлой недели и жил Глеб, там же закончил медицинскую академию, ординатуру, женился и развелся. Пару месяцев назад он узнал о том, что его мать умерла, и решил попробовать начать жизнь с чистого листа, оставил высокооплачиваемую должность хирурга-диагноста в одной из лучших клиник столицы, собрал вещи уехал.

— Вы понимаете, мне надоела вся эта фальшь, надоели игры большого города, все эти унылые люди, которые каждый день спешат на работу. Я хочу видеть добрые лица, искренние улыбки и умные глаза.

— Вы думаете, что сможете найти все это здесь?

— Мне кажется, что я уже кое-что нашел, — загадочно улыбнулся Глеб.

Мы стояли и разговаривали около моего дома.

— Так что ваш муж? Он не станет ревновать вас? — испытующе взглянув на меня, спросил Глеб.

— Какой еще муж? — засмеялась я. — Откуда ему взяться?

— Никогда не поверю, что у такой чудесной девушки, как вы, Анна, нет молодого человека, — с сомнением в голосе произнес Глеб.

— Нет, да и откуда ему взяться, я каждый день с утра до вечера работаю, отдыхать мне особо некогда, да и если было бы время, вряд ли кто-то бы стал обращать на меня внимание, — честно ответила я.

— Что, я не верю, что такая девушка, как вы, может так плохо о себе думать. Запомните, вы просто чудо. Я буду напоминать вам об этом теперь каждый день, если вы, конечно, не против.

Я была совсем не против, но, засмущавшись, смогла только улыбнуться в ответ.

— Знаете, Глеб, хотя у меня нет ревнивого парня, у меня есть родители, которые будут волноваться, почему я в свой день рождения опаздываю, мне пора.

— Что же, не смею задерживать, надеюсь, мы еще встретимся?

— Мне было бы очень приятно еще раз прогуляться с вами.

— Тогда давайте завтра, у меня как раз в семь закончится дежурство в больнице и я обязательно зайду за вами. Завтра обязательно жду вашего честного рассказа о себе, потому что я уже все о себе рассказал, а вот о вас не знаю ровным счетом ничего.

— Поверьте, Глеб, мой рассказ не будет вам интересен, но я все равно попробую.

— Мне интересно всё, что связано с вами, вы самая необычная девушка из всех, что я встречал. До завтра? — Он серьезно взглянул на меня.

— До завтра.

Вдруг он незаметно взял меня за руку, элегантным движением поднес к своим губам и поцеловал, задержав губы на руке чуть дольше, чем это было положено.

— Буду ждать нашей завтрашней встречи с нетерпением, — мягко сказал он.

И пока я подбирала эффектную фразу для прощения, Глеб будто растворился в подступающей темноте.

Этим вечером, когда мы собрались все вместе за столом, чтобы отпраздновать мой небольшой юбилей, мама, радостно улыбнувшись, заметила, что по сравнению с сегодняшним утром я выгляжу просто чудесно: глаза блестят, на щеках румянец.

Она принесла большой торт с вишневой начинкой, который украшали двадцать пять свечек.

— А теперь загадывай желание, — хором сказали близняшки.

Я задумалась, что бы загадать в этот день. Каждый свой день рождения я загадываю что-то для семьи: здоровья маме и папе, успехов в школе для близнецов, мирного детства для Илюши, — но в этот день я решила загадать что-нибудь для себя.

«Пусть этот год будет не похож на все предыдущие», — пронеслось в моей голове.

Я облизнула пересохшие губы и задула свечи.

* * *

На следующий день Глеб вновь встречал меня около работы. Мы вновь шли с ним до моего дома, но теперь уже я рассказывала ему о своей жизни, О бабушке, родителях, брате и сестрах, о том, как мечтала стать учителем и почему мне теперь приходится работать няней. Глеб слушал меня очень внимательно, казалось, он жадно ловил каждое мое слово, чтобы не пропустить и не забыть. Он не задавал лишних вопросов, только иногда тихонько вздыхал или, наоборот, посмеивался, слушая мои наивные истории.

Для меня это был не просто первый опыт общения с мужчиной, для меня это было и первое общение с другом — человеком, который понимает тебя с полуслова. Я с радостью открывала ему свою душу, рассказывая о своих маленьких горестях и радостях, о том, какие книги прочитала, какие фильмы смотрела, что мне понравилось, а что вызвало негодование. Иногда я перебивала саму себя, перескакивала с мысли на мысль, но Глеб все равно очень снисходительно относился к моему нестройному монологу, он стал первым человеком не из семьи, который захотел меня выслушать. Главное, мне казалось, что ему очень интересно.

Я рассказала ему обо всем, что было у меня на душе, — и о том, как переживаю за своих родных, и о том, что хотелось бы по-настоящему помочь родителям и о своих огорчениях, связанных с работой.

Так мы встречались каждый день в течение месяца. За это время я успела поделиться с Глебом многими личными переживании, стала бесконечно доверять ему и почти полностью растворилась в этом человеке.

Однажды, когда мы гуляли и я вдохновенно о чем-то ему рассказывала, я заметила, что мыслями он где-то далеко и совсем не слушает меня.

— Наверное, тебе все это кажется ужасно наивным и ты уже устал от меня. Я понимаю. Просто раньше я мало общалась с людьми так близко, в основном по работе, поэтому теперь, когда у меня есть тот, кто может выслушать, хочется поделиться всем тем, что накопилось в душе.

— Я понимаю, я сам такой. Все в себе переживаю, но порой так хочется с кем-нибудь поделиться.

— Но со мной ты чаше всего молчишь, — заметила я.

— Это потому, что мне приятно тебя слушать, важно каждое твое слово, пусть даже ты будешь рассказывать о своем любимом пирожном. Для меня важна и интересна каждая деталь твоей жизни, и мне очень приятно, что ты хочешь разделить со мной свои чувства и переживания, Аня.

— Глеб, мне так приятно это слышать, мне так нужны были эти слова.

Вдруг Глеб остановился, повернулся ко мне и взял мои руки в свои:

— Можно, я тебя поцелую?

— А вдруг у меня не получится? — чуть слышно спросила я.

— Не верю, что ты столь безнадежна, — мягко усмехнулся Глеб.

Он наклонился, и его теплые губы коснулись моих. Мне показалось, что этот поцелуй длился вечность. Когда он отстранился от меня и взглянул мне в глаза, я улыбнулась.

— Запомни, теперь ты моя.

Его слова прозвучали властно.

* * *

В тот период я была несказанно счастлива. Мне казалось, что я будто бы летаю. Каждое мое утро начиналось с улыбки, работа спорилась, мне казалось, что и дома все как-то оживились. Мама загадочно улыбалась, глядя на отца и говорила:

— Наконец-то она влюбилась!

На работе, наоборот, не все было в порядке. Вера Гавриловна и Анастасия были мной недовольны и затаили обиду. Дело в том, что после случая с мальчиком в детский сад действительно была прислана областная проверка — родители постарались, ходили слухи, что заведующую могли попросить с ее поста за халатность в работе. Наконец проверяющие уехали, сделав Вере Гавриловне строгий устный выговор. Каждый раз, когда я встречала ее в коридоре, она холодно смотрела на меня и проходила мимо, не отвечая на приветствия.

Однажды она все же вызвала меня в свой кабинет.

— Анна, я сразу перейду к тому, зачем тебя позвала, — деловым тоном начала говорить заведующая. — Насколько я помню, мы оказали тебе большую услугу, когда приняли на работу без какого-либо убедительного образования. Ты клятвенно уверяла нас, что выучишься, предоставишь диплом, но мы за столько лет так и не дождались обещанного. Кроме того, ты выступаешь против коллектива, порочишь его в глазах общественности. Из-за тебя я была вынуждена пережить унизительную проверку. Скажи, как можно быть такой неблагодарной?

— Вера Гавриловна, я бесконечно благодарна вам за все, что вы сделали для меня и моей семьи за эти годы, но я искренне до сих пор не понимаю, в чем была моя ошибка в отношении подавившегося ребенка. Разве было бы лучше оставить его без помощи и смотреть на то, как ребенок мучается?

— Неужели ты не понимаешь, Анна, существуют правила коллектива, здесь один за всех и все за одного….

— Я не понимаю таких правил. А если бы ребенок умер, что тогда? Ответственность понес бы тоже весь коллектив?

— Я вижу, что ты не желаешь признавать очевидность своей ошибки, — продолжила Вера Гавриловна. — Что же, я не ожидала от тебя ничего иного, девочка. Ты слишком загордилась, завела вон себе столичного дружка. Что же, жизнь она такая, она сбивает спесь со всех.

— Я не понимаю, о чем вы, в чем моя ошибка?

Вера Гавриловна выдержала театральную паузу, а затем продолжила:

— Я думаю, что настала пора нам попрощаться. Ты получила от нас все, что мы могли тебе предложить, но больше мы не нуждаемся в твоих услугах. Я предоставляю тебе возможность самой написать заявление.

Вот так я, сама не понимая за что, осталась без работы.

В этот день у меня не было никакого желания возвращаться домой, потому что мне предстояло сообщить родителям, что мы находимся теперь вновь на той же точке отсчета, на нуле, с которого начинали. Я с ужасом представила себе, что нам не хватит денег, чтобы отправить близняшек и Илью в школу в новом учебном году, что мы не сможем вновь купить лекарства для отчима.

Именно такие мысли заполняли мою голову, когда мы встретились с Глебом.

— Дорогая, что с тобой такое, кажется, что ты здесь и одновременно не со мной, — сказал он.

— Да, сегодня мои мысли где-то далеко, извини.

— Что случилось с моей маленькой девочкой?

— Сегодня у нас вышел серьезный разговор с заведующей. Она меня уволила, если быть точной и краткой.

— Это за что же?

— Видимо, за то, что тот инцидент с подавившимся мальчиком был предан из-за меня огласке, они привыкли решать такие ситуации исключительно внутри коллектива.

— Понятно. — Казалось, Глеб ничуть не удивлен.

— Ты ожидал, что подобное может произойти?

— Конечно, что еще остается ожидать от этих мелочных людей? Но ты, как я вижу, все же очень расстроена?

— Конечно, Глеб. А как иначе? У меня большая семья, а нас лишили основного дохода просто потому, что нас ненавидят. Я не знаю, что теперь будет с нами.

— Хочешь я решу все твои проблемы, Аня?

— Как же ты это сделаешь? — невольно улыбнулась я.

— Очень просто. Выходи за меня замуж, и я обещаю, что мы будем с тобой, как это там говорится, в горе и радости, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит нас.

— Глеб, не самое удачное время для шуток.

— А кто шутит? Мое слово всегда честное, а решения — обдуманные и взвешенные. Итак, моя принцесса согласна стать моей королевой?

Я посмотрела на него, в его темные глаза, провела рукой по его густым волосам:

— Не могу тебе отказать, мой король.

Он радостно улыбнулся и обнял меня:

— А не хочет ли королева осмотреть свою будущую резиденцию?

— С радостью, Глеб.

В этот день я впервые побывала у него в доме. Самый крайний дом в частном секторе на краю города. Достаточно большой, двухэтажный, крепкий.

Глеб бегал по всем комнатам и показывал мне свои любимые вещицы, которые привез из столицы. Он вдохновенно рассказывал о том, как мы поженимся, обустроим дом и будем жить душа в душу. Я слушала, и мне хотелось плакать от той сильной любви и нежности, которую я испытывала к этому доброму и заботливому мужчине.

В спальне мое внимание привлекла картина, которая никак не сочеталась с теплой уютной атмосферой в доме.

Я стояла и внимательно рассматривала странную картину, которая висела напротив кровати. Темные мазки и искаженное лицо или, скорее, маска пугали меня.

— Это Эдвард Мунк, картина называется «Крик», очень неплохая репродукция, — прервал мои мысли Глеб. Он подошел ко мне сзади, обнял и поцеловал в шею. — Мой дом, твой дом. Теперь ты его полноправная хозяйка. Можешь переставлять и обустраивать здесь все, как хочешь, главное, не трогай Мунка, — полушутя сказал он.

— Да, я поняла, Глеб, наверное, этот Мунк скрывает много тайн, — пошутила я.

Глеб резко развернул меня к себе.

— Ты слышала, что я сказал, Аня, и надеюсь, что запомнила мои слова, — строго сказал он и мне на секунду показалось, что в его прекрасных глазах промелькнул огонек злобы. В следующее мгновение он широко улыбнулся и нежно провел ладонью по моей щеке: — Ты такая красивая, невозможно устоять…

Он провел пальцами по моему носу, губам, подбородку, а дальше пальцы отправились гулять по шее и ниже. Мое сердце забилось как сумасшедшее.

Он наклонился и поцеловал меня. Сначала его поцелуй был очень нежным, но потом его губы стали требовательными. Он целовал мои губы, щеки, глаза, нос, лоб, шею, нежно покусывал уши. Я застыла и не могла пошевелиться, я пыталась заставить себя думать, понять, что со мной происходит, но голова отказывалась ясно мыслить, а телом я лишь сильнее прижималась к Глебу.

Он нежно покусывал мои уши, а его губы блуждали по моему телу. Я не хотела, чтобы это заканчивалось. Глеб подхватил меня на руки, закружил по комнате, а потом уложил на кровать. Его губы продолжали исследовать мое тело. Это была сладкая мука, мне хотелось чего-то большего, и я еще сильнее обнимала его, отвечая на поцелуи.

— Ты хочешь быть со мной? — услышала я жаркий шепот Глеба на ухо.

— Да, но я… У меня…

— Я все понимаю… Я люблю тебя.

— И я тебя люблю…

Дальше я мало что запомнила, отдавшись чувствам, которые нахлынули на нас в тот момент, и ощутив сладкую истому, которая поглотила мое тело и сознание.

Позже я лежала у него на груди на неразобранной смятой кровати. Он рассказывал о том, какой видит нашу семью через несколько лет, мы строили планы, придумывали имена нашим детям, планировали, куда поедем в отпуск, как я наконец закончу колледж и как поступлю в университет. Вдруг Глеб отстранился и жестко сказал:

— Но запомни, теперь ты только моя. Я полюбил тебя за то, что ты, в отличие, от других женщин, не умеешь врать. Но если замечу или узнаю, что ты хотела меня обмануть….

— Глеб, я никогда не смогла бы так поступить с тобой, ты все, что у меня есть, я тебя очень сильно люблю.

— Я очень хочу тебе верить и надеюсь, что ты не обманешь меня, как они, — с болью в голосе произнес Глеб и до боли сжал мою руку.

Кто поступил с ним плохо и обманул его доверие, он не сказал, а я не стала спрашивать, чтобы не огорчать его. Так началась моя новая жизнь.

На следующий день Глеб пришел к моим родителям с цветами, бутылкой вина и коробкой дорогих конфет, представился и попросил моей руки. Родители, конечно, были несказанно удивлены и очень обрадованы, когда узнали о том, что я выхожу замуж.

Глеб сказал родителям, что теперь им не о чем беспокоиться, что они теперь стали его семьей, так же как и я, поэтому он будет помогать им, моему брату и сестричкам материально.

Я была самой счастливой невестой на всем белом свете. Мы встречались каждый день, много разговаривали и опять строили планы на будущее.

Через месяц мы расписались, и я уже официально ушла жить в дом к мужу.

Первые месяцы моего замужества были просто чудесными. Каждое утро Глеб дарил мне цветы, приносил завтрак в постель, носил на руках, каждую минуту целовал, звонил с работы по нескольку раз в день и спрашивал о моем самочувствии. Он с интересом относился к моим рассказам о моих близких, с удовольствием навещал их вместе со мной.

* * *

Понять, что с моим мужем что-то не так, я должна была довольно быстро. Но по своей наивности я закрывала глаза на очевидные факты.

Все началось с того, что один из коллег моего мужа, кардиолог из больницы, пригласил нас на праздник по случаю дня рождения его супруги. Демьян и Алла были очень приятными людьми, они с радостью встретили нас, представили родным и друзьям.

Глеб в этот вечер был весел, много шутил и смеялся, беседовал с гостями супругов, рассказывал о том, что мы недавно поженились, и с удовольствием делился нашими планами на будущее.

Вечер уже подходил к концу, когда я случайна задела тарелку, которая стояла на самом краю стола, и она упала, разлетевшись вдребезги. Алла всплеснула руками, потому что очень испугалась — не обрезалась ли я? Глеб начал извиняться за мою неловкость, но хозяйка замахала руками: посуда бьется к счастью. Я предложила ей помочь убрать осколки, и мы удалились на кухню за веником и совком.

Алла сказала, что она сама быстро справится с разбитой тарелкой, а меня попросила достать из духовки пирог. Я наклонилась, чтобы вынуть его, а когда подняла глаза, то увидела, что на пороге кухни стоит Глеб, казалось, он был очень зол.

— Поставь противень на стол, неумеха, — зло сказал муж. — И слушай внимательно. Попробуй еще раз испортить всем настроение — больше никуда не пойдешь.

— Глебушка, что я такого сделала? Я ведь просто не заметила тарелку, с кем не бывает?

— Ни с кем не бывает, кроме тебя. Даже не умеешь себя прилично вести в обществе, крестьянка. Нужно было учиться, — прошипел муж.

— Глеб, прости. Но я не виновата в этом, ты сам знаешь. И при чем тут мое образование? — искренне недоумевала я.

— При том, что не надо жалеть убогих, — выплюнул мне в лицо муж. — Я должен был знать, с кем связался.

— Да что же ты такое говоришь? — чуть не плакала я.

— Утри свои крокодильи слезы, хватит нас позорить, — жестко сказал Глеб. — Не веди себя как дешевка.

С этими словами он развернулся и вышел с кухни, столкнувшись с Аллой, но даже не извинился.

— Чего это на него нашло? — недоуменно спросила меня молодая женщина.

— Не знаю, — честно призналась я.

* * *

Глеб с самого начала не разрешал мне много общаться с посторонними людьми. Один раз я в выходной день вышла в магазин, а на обратном пути остановилась на пару минут около дома, чтобы поболтать со старым дворником, которому хотелось обсудить погоду и последние новости.

Когда я вошла в дом, Глеб сидел в кресле и внимательно смотрел на меня.

— Куда ты ходила?

— Глеб, в магазин, ты же просил купить молока.

— Почему так долго?

— Гуляла.

— А кто будет заниматься хозяйством?

— Я, конечно. Так всё вроде в порядке.

— А если не в порядке? — строго спросил муж.

— Глеб, что с тобой, мне не нравится этот тон, — ответила я.

— Другого ты и не заслуживаешь, ленивая, как и все женщины, лишь бы потрепаться.

— Я просто остановилась поговорить с нашим дворником, ты же знаешь, как для пожилых людей важно общение.

— Да уж, а ты у нас добрая, со всеми останавливаешься. Кажется, я говорил, что ты — только моя. Ясно?

— Глеб, конечно, я только твоя, ты — мой, но не могу же я перестать общаться с людьми?

Глеб встал с кресла, быстро подошел ко мне и взял за подбородок; его внимательные карие глаза пристально изучали меня.

— Если захочу, перестанешь общаться со всеми, ты ведь хорошая девочка, правда, все понимаешь? — С этими словами он потрепал меня по щеке и вышел из комнаты, оставив в полном недоумении.

* * *

У каждого человека должно быть личное пространство, так меня всегда учила мама.

У Глеба личное пространство было, а я не имела права ни на какие секреты. В любой момент он мог проверить мой кошелек, телефон, обыскать ящики с одеждой.

У самого Глеба был личный кабинет, вход в который мне был категорически воспрещен.

Это была маленькая комнатка, в которой муж закрывался на час или два, чтобы, как он говорил, собраться с мыслями.

Однажды он вышел и забыл запереть дверь на ключ. Я зашла туда, но ничего удивительного не нашла. Обычный кабинет: книжный шкаф, стол, стул и компьютер.

Я села за стол и попыталась представить, как муж сидит в этом кабинете и строит планы на будущее. Я осмотрела стол и увидела большую красную папку, из которой торчал уголок фотографии, которая показалась мне очень знакомой, поэтому я решила приоткрыть папку. Действительно, фотография в ней моя — очень мило. На обороте фото подпись — «Анна, № 5». Интересно, почему пять? Я увидела, что в папке лежат какие-то вырезки и еще несколько фотографий, и хотела посмотреть.

— Интересно, — послышался голос мужа за спиной. — Любишь лазать по личным бумагам? Не знал.

— Извини, Глеб. — Я обернулась к мужу и улыбнулась. — Просто так интересно стало, в чем черпает вдохновение любимый супруг. У тебя тут мое фото…

— Как видишь…

— А почему Анна номер пять? — спросила я.

— Потому что любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — вдруг засмеялся Глеб. — Не освободишь мой кабинет?

Когда я проходила мимо мужа, он схватил меня, обнял и поцеловал.

— С тобой все будет по-другому, — радостно сказал он.

Я вышла из комнаты, потихоньку закрыла дверь и на некоторое время забыла об Анне номер пять.

Через полгода я узнала, что беременна. Меня неделю тошнило, и я никак не могла понять, что со мной происходит. Сначала я думала, что отравилась, но мама настоятельно посоветовала сделать тест на беременность.

Я была несказанно счастлива — под сердцем я носила то счастье, которое подарила мне любовь к моему мужу. Я весь день провела в предвкушении того, как расскажу Глебу о счастливом событии. Специально приготовила вкусный ужин, надела красивое новое платье, которое подарил мне муж.

Глеб пришел с работы в приподнятом настроении и спросил, что у нас сегодня за праздник. Я ответила, что нужно немного подождать и он все сам узнает, сначала праздничный ужин. Глеб уселся за стол, но хотел как можно скорее узнать о том, что же произошло.

— Ну давай расскажи мне, что случилось? Ты решила вернуться к учебе? Папе стало лучше? Рассказывай, моя королева.

— Ты знаешь, я хочу тебе кое-что сказать, но даже не знаю, с чего начать. Это так волнительно для меня.

— Ну что же случилось, радость моя?

— Я хотела сказать, что теперь мы с тобой будем жить не одни, — выпалила я.

— Ты хочешь, чтобы к нам перебрались твои родители? — спросил Глеб.

— Нет, милый, мы теперь будем не одни, нас будет трое.

— Я не понимаю тебя, у нас будет гостить твой брат? Потому что, если твои сестры всегда ходят парой…

— Нет, милый, ничего ты не понял. Нас будет трое. У нас будет маленький, я беременна!

Я ожидала любой реакции, муж мог обрадоваться, закричать от восторга, опешить от удивления — все что угодно. Но вместо этого Глеб резко вскочил со стула, перевернув его.

— Что ты сказала? — прошипел он. — Ребенок?

— Да, наш ребенок, наш малыш.

— Ты шутишь, издеваешься надо мной, Анна?

— Нет, почему ты так говоришь, Глеб? Мы же говорили с тобой о детях, мечтали о том, что у нас будет много детей, они будут бегать по дому. — Я не понимала, что происходит, почему Глеб так зол, ведь это самое счастливое событие в жизни семьи. — Неужели ты не рад, Глеб?

— Я смогу ответить тебе на этот вопрос, только когда увижу этого ребенка, — сказал Глеб и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

С того момента моего мужа будто подменили. Я не знаю, куда исчез мой любящий заботливый супруг, ему на смену пришел жестокий, коварный человек, которого я никак не могла полюбить.

Все началось с того, что Глеб ровным счетом ничего не хотел слышать о нашем ребенке. Сначала он просил не упоминать о нем в разговорах, потом стал раздражаться, как только слышал о чем-то, что хотя бы отдаленно напоминало ему о теме детства.

Однажды он сказал мне:

— Это твой ребенок.

— Это не только мой ребенок, но и твой тоже, Глеб, как ты можешь так говорить?

Вдруг муж подошел ко мне очень близко, с ненавистью взглянул мне в глаза и четко сказал:

— Это еще не доказано. Я не знаю, откуда взялся этот ребенок. Если он родится, я сделаю анализ ДНК, тогда и поговорим.

Я во все глаза смотрела на мужа и не могла поверить, что эти страшные слова произнес именно он.

— Если родится? О чем ты говоришь, это же наша плоть и кровь.

— Я этого не знаю.

Меня начало подташнивать от того шока и ужаса, который я переживала, слушая слова Глеба.

— Глеб, ты что такое говоришь, это же наш ребенок. Твой и мой. Чей же он может быть еще? Ты ведь мой первый мужчина….

— Возможно, не последний. Я же не знаю, как ты проводишь тут время, пока я зарабатываю деньги, чтобы содержать тебя и твою семью, кого ты сюда водишь, чтобы развлечься.

— Кого я сюда вожу? — не выдержала я. — Кого я могу сюда водить, скажи мне? Я целыми днями сижу в этом доме, убираюсь, стираю и готовлю. Моя жизнь ничем не отличается от той, которую я вела раньше!

— Так ты еще и недовольна своей судьбой? Может быть, я даю тебе и твоим родителям мало денег? Неблагодарная! — крикнул Глеб и ударил меня по щеке, наотмашь, с оттяжкой.

От неожиданности я потеряла равновесие и упала. Он подошел ко мне, наклонился и сказал:

— И чтобы я больше не слышал от тебя ничего подобного.

А потом просто отодвинул меня ногой и вышел из комнаты.

Это был лишь первый тревожный звонок, который я не услышала. Я просто не знала и не могла поверить, что такое бывает, придумывала тысячи объяснений и оправданий действий мужа и боялась думать о истинной природе его поведения.

Другая история произошла примерно через два месяца после того, как я узнала, что беременна. У моего брата Ильи был день рождения, я зашла за ним в школу, поговорила с его учителем об успеваемости мальчика, потом мы пошли домой, где я поздравила брата и подарила маме платье, ведь это был и ее день тоже. Когда я возвратилась домой, Глеб уже был там. Я спросила, хочет ли он есть, но Глеб молчал. Не отвечал он и на вопросы о своем самочувствии и том, как прошел день на работе. Я отчаилась услышать ответ хотя бы на один вопрос и замолчала. Внезапно Глеб повернулся ко мне — его лицо было перекошено от гнева.

Я смотрела на него и не могла поверить, что этот разъяренный мужчина — мой любимый Глеб. Его прекрасные карие глаза стали почти черными от злости, веко левого глаза слегка подергивалось, чувственные губы в одно мгновение стали тонкими, как ниточки, и посинели от злости.

— Где ты была сегодня? — отчеканивая каждое слово, спросил муж.

— Ездила к маме, у Илюши ведь сегодня день рождения… Я же так готовилась, купила ему красивую машинку, красную, он так давно о ней мечтал. А маме платье, темно-зеленое. Ты ведь знаешь, у мамы столько лет не было обновок, Глебушка. Она была очень рада, вся светилась от счастья, — вдохновенно начала рассказывать я.

Глеб, казалось, вовсе не слушал. Он сел на кровать, спиной ко мне, и рассматривал репродукцию «Крика» Мунка, которая занимала почти всю стену.

— А, знаешь, сегодня я проходила мимо садика и видела деток. Они меня помнят, представляешь? Так радовались, махали мне ручками… Столько воспоминаний… Может, мне удастся вернуться на работу, я ведь так к ним ко всем привязалась, Глеб? Как думаешь, может, когда наш малыш подрастет, я смогу вернуться туда на работу? Вот было бы здорово, я бы работала, и дочка или сынок, но лучше дочка, были бы под присмотром. И маму бы не пришлось просить с ней сидеть, и я бы не только домом занималась, но и тебе помогала. А потом она подрастет, пойдет в школу. Будет на всякие кружки ходить, я университет закончу, буду в школе работать. А потом она в университет поступит, профессию получит, замуж выйдет, внуков нам нарожает. А что, как здорово, дом большой, всем места хватит, — сказала я и протянула руку, чтобы погладить мужа по спине, но как только коснулась его — он резко повел плечом, и от неожиданности я отдернула руку.

— Ох, Глебушка, что-то я размечталась. Пойдем, все-таки ужином тебя накормлю, ты же так устал, — вновь я пыталась начать разговор, но муж упорно молчал.

— Где ты была сегодня? — вновь спросил он.

— Милый, ты так устал, что даже не слушаешь, что я тебе рассказывала… про маму, Илюшу и деток из садика. Ой, кстати, мама, папа, Илюша, Дашенька и Машенька тебе приветы передавали. Они нас на выходные к себе ждут, мама сказала, что пирог испечет, ягодный, как ты любишь, и котлетки сделает свои фирменные. Очень уж они по нам соскучились. Ну как, съездим к ним?

— Зачем ты постоянно обманываешь? Тебе нравится издеваться надо мной? Доставляет удовольствие смотреть, как твой никчемный муженек позорится перед коллегами? Я знаю, что все за моей спиной шепчутся, смеются, конечно, мне снова досталась гулящая баба. Все вы одинаковые, молодые, старые — похотливые животные! И после этого она рассказывала мне, что девушка, что у нее мужиков никогда не было, изображала из себя застенчивую девственницу, а я, как последний дурак, поверил, на руках ее носил, цветы каждый день дарил, тратил деньги на ее шмотки, родственничков… Говори, сколько у тебя мужиков было? Десять, двадцать? Я все равно все узнаю, все… — Он больно сжал мое лицо рукой, его бешеные от ненависти глаза смотрели в мои, Глеб тяжело дышал и вдруг с отвращением плюнул мне в лицо. — А она все это время забавлялась с каким-то жалким учителем. Что, многому он тебя научил, научил, как мужу врать, да так, чтоб поэтически? Разлагать свое вранье на ямбы и хореи? Как из дома мои деньги выносить? Как прикрываться своим милым братиком, а самой встречаться с ним по подворотням? Ну, так знай, Анечка, больше этого не будет никогда! Теперь мы будем жить по моим правилам. Никаких больше мамочек и юродивых братиков и сестричек, ты поняла? Если я еще раз услышу что-нибудь об этих несчастненьких выродках, я сам пойду и утоплю их в ведре, как помоечных котят. Я не шучу, запомни, еще одно слово о твой расчудесной семейке, и особенно о мамочке, которая так волнуется за свою дочь, — и ни моли и ни проси меня, я найду средство избавиться от них всех. Мне надоело смотреть на этот ваш жалкий балаган и вымученную игру заштатных актеров. Больше никакого снисхождения к убогим… Больше никаких душераздирающих историй о невинной девочке Ане и о том, как она находится в затруднительном положении… Теперь я знаю, какая ты на самом деле: расчетливая, наглая, прогнившая изнутри девчонка.

Я смотрела на мужа во все глаза, во мне боролись два желания: истерично рассмеяться, услышав весь этот абсурд, и закричать и убежать отсюда, куда глаза глядят.

Глеб тем временем начал мерить шагами комнату. Я давно заметила, что для своих показательных разборок он выбирает спальню. Я должна сидеть как провинившаяся школьница перед ним, а он, подобно мудрому наставнику, ходит из угла в угол и поучает нерадивую ученицу. Ему очень нравилась эта игра, в которой всегда находился только один виновный… Теперь я понимаю, что, если человек находится в подобном состоянии, с ним лучше не вступать в диалог, а стать как можно более незаметной и попытаться скрыться. Но тогда я еще не совсем понимала, что за человек мой любимый супруг. Я была наивна и думала, что любые проблемы можно решить, если поговорить с человеком честно, и упрямо верила, что странное поведение Глеба связано с ежедневным стрессом на работе. Я корю себя за свою наивность изо дня в день и задаю вопрос в пустоту: почему мама никогда не говорила мне о том, что подобное возможно? Хотя, конечно, говорила… Да только я всегда была уверена, что это все не может произойти в моей семье, со мной… Поэтому я решила сделать то, чего категорически не нужно было делать: поговорить с разъяренным мужем.

Но Глеб отреагировал на звук моего голоса, как бык на красный плащ тореадора.

Он подлетел ко мне и больно ударил кулаком по плечу:

— Заткнись, дура, я не хочу больше слушать твои жалкие оправдания!

Но я по своей наивности все еще пыталась доказать Глебу, что он не прав, просила выслушать меня, приводила аргументы, которые он не слушал, да и не мог услышать.

Муж был ослеплен собственным гневом и ничего не замечал вокруг себя. Стоило мне сделать шаг навстречу ему, как он тут же ударил меня по лицу, я упала на кровать.

Глеб бил меня больно и изощренно, кулаками по лицу. Щипал за руки за ноги, плевал мне в лицо, потом скинул с кровати. Я, испуганная, расцарапанная, пыталась отползти, но муж не дал мне этого сделать, он снова накинулся на меня, на этот раз схватил за волосы и начал таскать по всей комнате.

Я отбивалась, кричала, умоляла его оставить меня в покое, но разгневанный муж чина не унимался, мне казалось, что это доставляет ему необыкновенное удовольствие.

Когда я поняла, что отбиваться бесполезно, я просто пыталась прикрыть живот руками, перенося побои мужа.

Почему именно тогда я не рассказала маме о том, что произошло, я не могу объяснить самой себе и по сей день. Во мне боролись чувство стыда, отчаяние и боязнь того, что родители меня осудят, скажут, что на самом деле это я виновата в сложившейся ситуации, что я получаю по заслугам. Мне очень не хотелось их подводить.

И еще я не сказала ни о чем потому, что той же ночью, когда я лежала и вздрагивала после каждого шороха и тихо плакала в подушку, Глеб пришел ко мне и долго извинялся, стоял на коленях, целовал мне руки, ноги, синяки, которые остались после его щипков, говорил, что не знает, что на него нашло, просил прощения и со слезами на глазах клялся, что такое больше никогда не повторится. Тогда я еще верила ему.

Очень скоро Глеб запретил мне общаться с моими родными, он аргументировал это тем, что им нужны только его деньги, а он больше не намерен содержать моих родственников.

Когда я, посмев возразить, сказала, что именно он предложил им свою помощь, пообещал заботиться обо мне и моих сестрах с братом, Глеб ответил, что достаточно много времени посвятил общению с чужими ему людьми и потратил на них столько денег, что нам с ним не расплатиться.

Я попыталась возразить ему, ведь именно он просил меня не искать работу и сидеть дома. Муж зло ответил, что он не меняет своего решения, но ему и так предстоит воспитывать чужого ребенка, поэтому у него нет желания и возможностей параллельно воспитывать еще троих. После это он вновь ударил меня — на этот раз, разбив нос.

Мне так до сих пор остается непонятным тот факт, почему Глеб считал, будто этот ребенок не от него. Я целыми днями сидела дома и выходила только за продуктами в магазин, но его фантазии были непредсказуемы.

Впервые заговорить о том, что в моей семье что-то давно пошло не так, меня заставил следующий эпизод, Долгое время муж запрещал мне общаться с родными, он запретил мне ходить в дом родителей или приглашать их к себе.

После нескольких последних избиений у меня самой не возникло бы желания показаться маме — все лицо было расцарапано, по всему телу синяки.

Я разговаривала с мамой раз в неделю по телефону под присмотром мужа. Он ставил телефон на громкую связь и слушал все, что говорила мне мама.

Если тема разговора ему не нравилась, он больно щипал меня, и мне приходилось срочно прощаться.

Однажды мама позвонила и сказала, что Илья очень соскучился по мне, часто плачет и хочет увидеть, и спросила, можно ли брату прийти к нам в гости. Я с затаенной тревогой посмотрела на мужа, но тот снисходительно кивнул.

Я была рада и подумала, что Глеб сменил гнев на милость и, быть может, все в нашей жизни вновь наладится. Но то, что я приняла за хорошее расположение и благосклонность мужа, на деле оказалось его насмешкой надо мной, еще одним шансом указать мне, что в этом мире я никто.

К тому времени ссадины на моем лице зажили, но тело все также покрывали ушибы синяки и царапины, поэтому, чтобы не пугать братика, я надела блузку с длинным рукавом и юбку в пол.

Муж запретил мне встречаться с Ильей наедине, мы сидели и пили чай в комнате, а муж сидел рядом с нами на диване. Мальчик весело болтал, а я каждую минуту с тревогой смотрела на мужа, пытаясь угадать его настроение по выражению лица.

Я не могла понять, что происходит в голове Глеба, потому что внешне он все так же походил на того чудесного мужчину, которого я полюбила, добродушно улыбался Илье, расспрашивал о его успехах в школе и даже обещал непременно взять на работу в больницу.

Я не могла поверить в столь разительную перемену и настороженно смотрела на супруга. Глеб же, казалось, вовсе меня не замечал.

В какой-то момент он вышел и оставил нас вдвоем с Ильей, который предложил нарисовать какой-нибудь красивый рисунок для дяди Глеба. Я принесла ему карандаши и лист бумаги, и мы склонились над рисунком. На некоторое время я забыла обо все на свете, с интересом взявшись за процесс рисования. Меня отвлек шум — в комнату вернулся Глеб. Илья самозабвенно рассказывал мне какую-то историю, а я с ужасом смотрела на мужа, который стоял за спиной мальчика. В руках у него был большой кухонный нож. Это было еще одно предупреждение. Никаких родственников в нашем доме.

* * *

С того момента, как я дала себе слово выжить, начался мой тернистый путь к свободе.

После потери ребенка и продолжившихся избиений я поняла, что мне остается надеяться лишь на себя.

К сожалению, я совсем не знала, с чего начать. Мне было страшно за родителей и за саму себя, но в минуты отчаяния я клялась, что обязательно отомщу за своего ребенка и поломанную жизнь.

Мне было больно видеть, как семья отдаляется от меня все дальше. Глеб очень старался, он рассказывал им всевозможные небылицы, и мама, которая сначала поддерживала меня, наконец серьезно забеспокоилась о том, чтобы мое влияние не сказалось на младших детях.

В городе продолжали судачить о моих чудачествах и возможном сумасшествии, показывали пальцем на брата и сестер, поэтому мама пыталась всячески оградить их от меня.

Глеба это забавляло, он каждый раз приходил домой и начитал рассказывать мне, своему безмолвному собеседнику, о том, как в больнице его жалеют, спрашивают, не нужна ли нам помощь, и сочувствуют в его горе.

Я молчала, потому что поняла — ему нужно только одно мое слово, чтобы начать свой монолог, который обязательно закончится новой порцией побоев.

Как-то раз к нам решила заглянуть жена его коллеги, Алла, на дне рождения которой мы когда-то присутствовали. Она была все так же мила по отношению ко мне, пыталась заговорить, улыбалась, спрашивала о самочувствии; я же старалась говорить односложно, не поднимала на нее глаз, чтобы не навлечь на себя последующего гнева супруга.

Это было несложно, мы сидели на диване, Глеб делал вид, что обнимает меня, а сам приставил мне к спине нож.

В ту секунду, когда Алла вышла из комнаты, он наклонился ко мне и прошептал:

— Одно неверное слово, и она больше не выйдет из этого дома, ты знаешь, со мной нельзя шутить.

Я и не думала подвергать Аллу опасности, хотя понимала, что ей, возможно, я и могла бы довериться. Вместо этого я сидела и безучастно смотрела на женщину, которая отнеслась ко мне с такой добротой.

Алла, не найдя во мне ответной реакции, ушла — больше она не посещала наш дом.

Надо сказать, что после того, как я потеряла ребенка, и позже, после того, как умоляла Глеба меня убить, муж стал относиться ко мне немного лучше. Он говорил, что должно пройти время, прежде чем его наставления станут вновь актуальными для меня. Эту временную передышку я хотела использовать в своих целях.

Я лежала ночами и думала о том, как мне избавиться от гнета мужа. Глеб заметил, что я не сплю, и стал опять давать мне снотворное. Но больше я не хотела принимать лекарства, которые были способны помутить мой разум. Я научилась незаметно не проглатывать таблетки, к счастью, мужу не могло прийти в голову, что я не следую его указаниям. Как любой другой тиран, он был искренне уверен в своем полном контроле над жертвой.

В одну из таких бессонных ночей, когда мне казалось, что решения не найти, я вдруг

решила использовать последний шанс связаться с людьми. Я, жертва насилия, решила искать помощи у милиции. Это звучит глупо, но тогда я действительно хотела верить в силу правосудия. Пусть Глебу удалось запутать врачей, моих родителей, но в милиции меня обязаны беспристрастно выслушать и помочь.

Глеб уже давно не выпускал меня из дома одну, он забрал мои ключи и каждый день, перед выходом на работу, запирал все двери. Сбежать я не могла: на окнах первого этажа стояли решетки, а если бы я спрыгнула со второго — непременно бы разбилась. Наш дом стоял почти на пустыре, поэтому звать кого-то на помощь было бессмысленно. Я не могла позвонить никому из знакомых, потому что они были предупреждены о моем мнимом психическом расстройстве и не стали бы меня даже слушать.

Решение обратиться в милицию было действительно спонтанным, я почти блефовала, хотела еще раз испытать судьбу — вдруг там мне поверят?

Я позвонила, как только Глеб вышел из дома, хотела выиграть немного времени. Мне ответил дежурный, который как-то быстро согласился соединить меня с отделом. Мне ответил человек, который представился как лейтенант Соловей. Он, как показалось, внимательно выслушал мой сбивчивый рассказ и пообещал заглянуть к нам вечером, когда муж будет дома.

Весь день я ждала развязки этой истории, вечером пришел муж и как ни в чем не бывало потребовал ужин. Я сидела и с трепетом ждала, когда в дверь постучат. Поужинав, муж, как обычно, картинно вздохнул и сказал, что сегодня произошло странное происшествие.

— Мне позвонил бывший одноклассник и сказал, что ты, оказывается, решила заявить на любимого супруга. Что же, он долго смеялся над твоим рассказом. Невозможно поверить, что я способен на такое. Ты знаешь, что за клевету дают реальные сроки, дорогая? — участливо спросил меня муж. — Я не хочу, чтобы моя любимая жена оказалась за решеткой. Больше не звони туда, хорошо? А не то мне придется тебя серьезно наказать.

С этими словами он покинул комнату, а затем вернулся со своим любимым ремнем, и я получила от него пятьдесят ударов, по удару за минуту его разговора с милиционером.

Итак, ждать официальной помощи мне было неоткуда.

Вторая моя попытка получить свободу также не увенчалась успехом.

Прошел ровно месяц после того момента, как я обратилась в милицию. Глеб, казалось, забыл об этом происшествии, даже бить меня стал через день, давая хоть немного времени, чтобы прийти в себя. Новую попытку он спровоцировал сам. В тот вечер муж был на юбилее одного из коллег и пришел домой явно в нетрезвом состоянии. Несмотря на то что его штормило, он хотел как всегда поговорить. Началось с того, что он упрекал меня в лености, праздности и тщеславии — это было делом обычным, поэтому я слушала вполуха. Но потом он стал по привычке жаловаться на судьбу, и разговор принял несколько иной оборот.

Глеб сидел на кровати, как всегда, спиной ко мне, рассматривал своего любимого Мунка и рассуждал о том, что жизнь к нему несправедлива.

— Аня, вот скажи мне, почему мне в жизни только никчемные бабы попадаются, а? Вы все время хотите меня обмануть, ненавидите, может, даже презираете. Одна моя мать чего стоит. Родила меня, развелась с отцом и бросила, как безродного щенка, — все вы одинаковые. Все. Что думаешь, мне хорошо жилось с отцом? Да ему также было на меня плевать — водил каких-то женщин, жил в свое удовольствие, пил и сдох под забором, как собака. Матери до меня никогда дела не было, жила в доме, проблем не знала, — и все равно сдохла. И мы все умрем, пойми. Зачем бояться смерти, если можно добровольно уйти и очистить душу от грехов? Я же добра тебе хочу, понимаешь! — со злостью ударил кулаком по кровати Глеб.

— Да, я понимаю, — эхом последовал мой ответ.

— Ничего ты не понимаешь, тебе жизнь нужна, как им. Катька вот тоже до последнего сопротивлялась, хотя я же ей говорил, что потом лучше будет. Приятнее светлая память, чем нечестивое существование.

Я не знала, кто такая Катька, но муж явно ждал ответа.

— Да, думаю, она была не права, — осторожно заметила я.

— Еще бы, вечно ныла, говорила, что жить хочет, просила отпустить, денег хотела мне дать. А что теперь, нет ее, зато вот, — муж кивнул в сторону картины, — ее работа осталась. Так ведь лучше. Вот тебе пока уходить нельзя, потому что от тебя ничего не останется, вспомнить нечего, ты у нас совершенно никчемная, талантов ноль, запросов много, вот и приходится тебя терпеть. Нет, если, конечно, захочешь, можешь уйти, буду всем показывать пролетарскую красную ленточку, — пьяно усмехнулся Глеб.

— А кто такая Катя, ты мне о ней расскажешь? — спросила я.

— Что рассказывать! Хорошая была девка, да глупая, как и все вы. Взял, надеялся, что можно перевоспитать, но нет, все вы одинаковые — животные. Поэтому она приняла правильное решение, Уважаю, понимаешь, вот уважаю я ее за это.

— Так это была твоя жена?

— Была.

— Но ты же говорил, что развелся?

— Была, развелся, а потом нас и жизнь развела. Вот как бывает, — сказал Глеб.

— Может, тебе еще налить? — спросила я мужа.

— Ну уж нет, я сам, а то ты такая неумеха, что все бутылки разобьешь, — ответил муж и, пошатываясь, вышел из комнаты.

Я сидела на кровати и думала о словах Глеба — выходит, что женщина, которая была с ним до меня, умерла, и он говорит, что она сама сделала правильный выбор. Неужели она стала такой же жертвой, как я, неужели выбрала забвение, только чтобы не оставаться со своим мучителем?

Я понимала, что, если бы Глеб был трезв, он бы никогда не рассказал мне о подобном эпизоде своей жизни, поэтому предчувствовала, что мне обязательно достанется за то, что я узнала, но прошло десять, двадцать минут, затем полчаса, но Глеб не возвратился в комнату.

Я даже испугалась, ведь, когда Глеб рядом, хотя бы знаешь, чего ожидать. Я набралась смелости и крадучись спустилась вниз. Муж лежал на диване, рядом с ним валялась пустая бутылка виски, он спал.

У меня подкосились ноги, сегодняшняя ночь — единственный шанс сбежать из этого проклятого дома, я стала судорожно перебирать варианты, единственный возможный: сесть на первый автобус и постараться затеряться в любом большом городе, где Глеб не сможет меня найти.

Я тихо, как мышь, поднялась наверх, схватила сумку, положила туда паспорт, деньги и пару вещей, надела джинсы и теплую кофту, а затем спустилась вниз. Я старалась передвигаться почти бесшумно, чтобы не потревожить мужа.

Ключи от дома валялись на тумбочке рядом с ним. Я не могла поверить в свое счастье. Быстро схватила связку, открыла входную дверь, вернулась и положила ключи обратно, еще раз взглянула на спящего мужа: мне показалось, что во сне он выглядит очень беззащитным и совсем не похож на того домашнего тирана, каким является в жизни. Я подумала, почему он не боится оставаться со мной в доме наедине, ведь в порыве отчаяния я могу попытаться его убить, но тут же отбросила это мысли — нет, не смогу, и он это знает.

Итак, медлить было нельзя, я подхватила сумку и выбежала на улицу, в лицо мне подул холодный ветер, — ветер свободы. Я бежала по ночному городу, не чувствуя под собой ног — до наступления рассвета я должна была добраться до автобусной станции и затеряться в толпе.

Я бежала так быстро, что очень скоро оказалась на станции, села на остановке и стала ждать, когда откроются билетные кассы. Было еще темно, я плотнее запахнула кофту и попыталась представить, что через несколько часов буду ехать в автобусе, который увезет меня в другую жизнь. Я мечтала, что уеду в Минск, затеряюсь там в толпе, начну жизнь с чистого листа, устроюсь на работу, найду новых знакомых, а может, меня приютит тетя Агата, адрес которой я с детства помнила наизусть.

Мне было страшно: вдруг после моего побега Глеб решит отомстить моим родным? — но что-то подсказывало мне — если меня не будет, ему окажется неинтересной и моя семья. Думаю, я задремала, потому что, когда открыла глаза, уже было светло, а по площади ходили люди; я встала и, стараясь смотреть прямо перед собой, зашагала к билетным кассам.

Заспанная кассирша окинула меня недовольным взглядом:

— Куда?

— Скажите, а когда первый автобус до Минска?

— Я не справочное бюро, — недовольно ответила женщина. — В шесть часов.

— Один билет, пожалуйста.

Когда в моих руках оказался заветный билет, я никак не могла поверить своему счастью, часы на площади показывали без пяти шесть, всего пять минут — и все, я свободна.

— Эй, девушка, вон там направо твой автобус, беги скорее, — крикнула мне, высунувшись из окошка, кассирша. — И хватит наркоманить, завязывать пора, а то такая молодая, а выглядишь плохо.

— Да нет, это жизнь такая, — крикнула я и побежала в сторону, указанную женщиной.

Автобус был почти полон, я села на место указанное в билете, оно оказалось около окна. Я не хотела смотреть на площадь, мечтала забыться и проехать вот так, с закрытыми глазами, до самого Минска.

Я слушала разговоры людей, вдыхала запах автобуса и пыталась успокоить готовое выпрыгнуть из груди, сердце.

Я почувствовала, что рядом со мной кто-то сел.

— Гражданочка, выходим, конечная, — раздался грубый мужской голос.

Я быстро открыла глаза и посмотрела на своего соседа — мужчина в форме осуждающе на меня взглянул:

— Что же вы так, из дома убежали, мужа по голове бутылкой ударили, деньги забрали. Вам повезло, что Глеб Борисович так любит вас, что не заявляет о пропаже денег в милицию, а только просил найти свое главное сокровище — жену.

Я не могла произнести ни слова, крик замер в груди, отступать было некуда.

— Нет! — Это все, что я смогла произнести.

— Да, давайте, быстренько на выход, милочка.

Не помню, как меня довезли до дома, но отчетливо запомнила тот ужас, который охватил меня, когда я переступила порог дома, а навстречу вышел широко улыбающийся Глеб с забинтованной головой.

Меня провели в комнату, а муж вышел с привезшим меня милиционером. Через пару минут он вернулся и сел напротив меня:

— Значит, решила сбежать. Что же, похвально. Но, мне кажется, я уже не раз повторял, что ты моя, только моя. И твоя судьба зависит лишь от моего решения. Когда я захочу, чтобы ты уехала, ты уедешь.

В тот день он наказал меня по всей строгости, после этого я смогла окончательно прийти в себя только через пару недель.

Хочу сказать, что однажды моя вера в чудо все-таки поколебалась. Это случилось незадолго до Нового года. Глеб оставил меня одну, а сам ушел на дежурство. Я сидела и размышляла о том, что уже больше года живу с человеком, который может в любую секунду меня убить, но не делает этого, потому что ему доставляет несказанное удовольствие следить за тем, как жертва изо дня в день опускается все больше, он ждал, когда я действительно стану животным.

Несмотря ни на что, муж заставил меня нарядить елку и развесить на ней старые электрические гирлянды, которые нашел где-то на чердаке.

Я лежала в комнате, когда почувствовала неприятный запах гари. Сначала подумала, что мне это снится, но запах становился все более очевидным, поэтому я спустилась вниз. Моему взору представилась страшная картина: елка загорелась, вспыхнув, видимо, от заискрившихся гирлянд. В любой другой момент, я бы нашла способ потушить этот случайный пожар, но на тот момент была настолько раздавлена жизнью, что безучастно просто смотрела на полыхающую елку. Я стояла без движения до тех пор, пока огонь не перебросился на ковер. Тогда я подбежала к окнам и стала призывать о помощи, но все мои попытки были тщетны. Мне и в голову не могло прийти, что можно как-то попытаться затушить елку, настолько все мои чувства были атрофированы.

Я схватила телефон и начала набирать номер мамы, но на другом конце провода мне ответили лишь короткие гудки. Тогда я стала звонить в милицию, но дежурный, поняв, кто им звонит, попросил больше его не беспокоить. Номер пожарных я даже не подумала набрать, но стала звонить на работу мужу; там, послушав мои крики, участливо сообщили, что он уже ушел домой.

В какой-то момент мне показалось, что это конец. Никто не хотел слышать моих призывов о помощи; если другим было все равно, так в чем тогда смысл продолжать бороться за свою жизнь?

Огонь распространялся дальше по комнате, я же просто села в угол, обхватила ноги руками и, закрыв глаза, стала ждать, что будет дальше. Я чувствовала, что засыпаю, но вдруг услышала громкий вскрик и увидела на пороге Глеба. Он кинулся к елке, и, схватив плед с дивана, накинул на нее, сбив пламя.

Кажется, я плакала, потому что, подбежав ко мне, он крепко меня обнял, и я подалась ему навстречу, судорожно всхлипывая.

— Девочка моя, ты так испугалась, да? — шептал он.

Я не могла ничего ответить, только утвердительно кивала головой.

— Успокойся, все хорошо, теперь я с тобой, — покачивая меня в объятиях, повторял муж.

Потом он поднял меня, отнес в спальню, положил на кровать и сделал укол.

— Это успокоительное, чтобы ты могла отдохнуть, — сказал он и поцеловал меня в лоб. — Не волнуйся, ты уйдешь, как захочешь.

Я хотела сказать, что не хочу уходить, я мечтаю жить, но смогла ничего ответить, потому что уснула.

После того, как прошли Новый год и Рождество, мой муж заметно повеселел, как-то он сказал, что скоро произойдет великое событие — еще немного времени, и я буду готова уйти.

Я четко понимала, что не хочу потерять свою жизнь, но уже не представляла, что можно сделать, — мне казалось, что я сделала все, что могла. Именно тогда я вспомнила о снотворных, которые я не пила, когда мне давал их муж. Мне нужно было время и идеи, а самым лучшим временем стала ночь. Я стала незаметно подкладывать таблетки Глебу в чай, несколько первых ночей я не вставала, просто следила за реакциями на них его организма. Нужно сказать, что одной таблетки ему хватало лишь на пару часов. Таблеток было не так много, поэтому их нужно было расходовать с умом. После пары экспериментов я решила на свой страх и риск попробовать встать ночью, взять ключи Глеба и зайти в его кабинет.

Вечером я вновь бросила в его чай пару таблеток снотворного и проследила, что он выпил всю чашку полностью. После очередной порции уроков Глеб сказал, что нам пора ложиться спать, потому что он слишком устал; я молча подчинилась. Полчаса я лежала, боясь лишний раз вздохнуть, пока не услышала мерное, глубокое дыхание Глеба — он спал глубоким сном. Я полежала еще несколько минут, на тот случай, если он вдруг проснется, но муж продолжал мерно посапывать. Конечно, у меня появился новый шанс сбежать из дому, но я понимала, что меня снова поймают, а когда вернут домой, я уже не отделаюсь так легко, как в прошлый раз. Конечно, я могла сбежать и попытаться пешком дойти до другого населенного пункта, попросить там помощи или сесть на автобус, но я была так напугана, что боялась выйти из дома, больше, чем находиться там.

Все же я решила попытать счастья в кабинете мужа — если ничего не найду, то хотя бы, может, пойму, с каким человеком я живу.

Путь от спальни до кабинета был для меня очень долгим, я старалась не делать лишних шагов — не дай бог какая половица скрипнет, и он проснется. Я медленно открыла двери кабинета и заглянула внутрь. Не знаю, что я надеялась там увидеть, но все стояло на своих местах, даже папка, которую я увидела, когда первый раз сюда заглянула, лежала на месте. Я боялась включить свет, поэтому, взяв папку со стола, подошла к окну и стала изучать ее содержимое. Не знаю, что я надеялась там найти, но то, что обнаружила, заставило папку со всем ее содержимым выпасть из рук.

Мне показалась, что в тишине дома падание папки прозвучало оглушительно громко, я замерла, прислушавшись, но дом был все так же молчалив.

Я поняла, что смогу рассмотреть материалы, только если включу свет. Вопреки страху я заставила себя включить маленькую настольную лампу и принялась собирать то, что выпало из папки на пол.

На стол легли пять фотографий. На последней я — Анна номер пять. А еще там были Екатерина номер четыре, та самая девушка, о которой Глеб мне рассказывал, бывшая жена. Красивая девушка с волнистыми каштановыми волосами и карими глазами беззаботно улыбалась мне с фотографии.

Еще там была Алена номер три — пышная голубоглазая блондинка, которая серьезно, даже с каким-то укором взирала на меня.

Мария номер два — миловидная девушка с короткими черными волосами и зелеными глазами корчила забавную рожицу.

Елена номер один — высокая статная девушка с длинными волосами, собранными в косу, внимательно глядела на меня.

Я разложила фотографии перед собой, стараясь понять, что объединяет меня и всех этих женщин, но ответ напрашивался сам собой.

Я стала дальше изучать содержимое папки, доставая из нее газетные вырезки; судя по датам, их разделяли от одного до трех лет. Я стала читать, и перед моими глазами запрыгали и заискрились заголовки один страшнее другого. «Молодая женщина покончила с собой, выбросившись с тринадцатого этажа жилого дома» — это о Екатерине; «Девушка найдена мертвой в квартире — вероятная причина самоубийства — отравление»; «В квартире найдена женщина, которая вскрыла себе вены, милиция выясняет детали самоубийства»; «Девушка утонула в собственной ванне, причины происшествия не оглашаются».

Мне стало нечем дышать, так вот откуда у моего мужа появилась целая система наказаний, вот почему он знал, как вести себя, где искать поддержку и как правильно манипулировать людьми. Сомнений не оставалось, я была не единственной его жертвой. Что стало с остальными девушками, остается только догадываться, я всматривалась в юные лица и думала, какую судьбу подготовил Глеб для меня. Я взглянула на часы, висевшие на стене, — оказалось, что я нахожусь в кабинете уже более полутора часов, поэтому пора было выбираться оттуда.

Я быстро сложила бумаги в папку, положила ее на то же место на столе, внимательно осмотрела кабинет, погасила свет, закрыла дверь и на цыпочках пробралась обратно в спальню. Муж все так же безмятежно спал, я легла рядом, но закрыла глаза и попыталась забыться. Мне это никак не удавалось, потому что перед глазами, словно вспышки, проносились фотографии девушек и заголовки газет. Я знала, что буду следующей, но не могла даже предположить, как Глеб решил распорядиться моей жизнью. Муж прервал мои мысли, когда повернулся ко мне лицом и обнял одной рукой.

Следующей ночью я повторила свою вылазку. На этот раз старалась ничему не удивляться, запоминать как можно больше из увиденного. Оказывается, все девушки умерли не только в разное время, но и разных городах — значит, Глеб осторожен, старается не оставлять следов.

Оказалось, что у Глеба в кабинете находятся и его отчеты о жизни с каждой из девушек. Мне было больно и страшно читать то, что он писал о них, поэтому я даже не притронулась к этим бумагам. В книжном шкафу я обнаружила коробку, в которой находились вещи, напоминавшие мужу о его жертвах: шейный платок, деревянный браслет, подвеска с изумрудом. Четвертым предметом, вероятно, была картина Мунка. Интересно, что он положит в коробку после моей смерти, у меня-то не было ничего, кроме моей красной ленты.

Наутро Глеб почему-то спросил меня, как я спала, я ответила, что не очень, но реакции от него не последовала.

— Скажи, а какая у тебя была любимая сказка в детстве? — зачем-то спросила я.

— «Синяя Борода», а что? — улыбнулся муж.

Значит, «Синяя Борода»… Что же, я могла бы догадаться. Вот только современный Синяя Борода не убивал жен сам, он заставлял их добровольно уйти из жизни.

На третью ночь я нашла в кабинете то, чего совсем не ожидала там увидеть: дневник Кати. Я думаю, что эта девушка чем-то так поразила Глеба, что он оставил больше всего напоминаний о ее присутствии в его жизни.

Я листала ее дневник, по крупицам собирая обрывки жизни. Дневник был старый, очень потрепанный, девушка начала вести его задолго до встречи с Глебом.

Катя была художником, у нее уже бывали персональные выставки, и она подавала большие надежды. Все изменилось, когда она познакомилась с Глебом — случайная встреча, навсегда изменившая размеренное течение ее жизни. Он терапевт в клинике, она — его пациентка, любовь с первого взгляда и скорая свадьба. «Глеб настоящий мужчина, добрый, любящий, заботливый, нежный — я каждый день благодарю судьбу за то, что мне выпал шанс познакомиться с этим человеком» — так пишет влюбленная девушка.

Но очень быстро череду вдохновенных записей сменяют короткие заметки о том, как с ней стал обращаться муж. Побои, унижения и принуждение добровольно уйти из жизни. Думаю, Катя была очень смелой и сильной, она больше двух лет терпела все издевательства мужа, находя утешение в искусстве. Из дневника я узнала, что репродукцию Мунка она нарисовала незадолго до смерти по просьбе Глеба, который обещал, что эта картина станет ее прощальным подарком.

Глеб совершил очень хитрый ход, развелся с Екатериной, дал почувствовать мнимую свободу, а потом вновь вернулся в ее жизнь. Последняя запись в дневнике девушки была сделана полтора года назад, незадолго до того момента, как Глеб появился в нашем городе.

Я переворачиваю последнюю страницу дневника и читаю: «У меня больше нет сил терпеть его унижения. Он обещал, что оставит меня в покое, но вновь вернулся, чтобы не дать мне выбраться.

Глеб — жестокий, изощренный выдумщик, настоящий маньяк, который питается страхами женщин. Не знаю, кто внушил ему, что женщин нужно истребить как вид, быть может, его отношения с матерью послужили началом психоза, который он в себе развил.

Глеб умен, обаятелен и бесконечно хитер, он, как паук, заманивает невинную жертву к себе в паутину и, как только она пытается вырваться, еще туже завязывает узел на ее горле. Мне искренне жаль, что все вышло именно так, я старалась бороться до последнего, но он не оставил мне шансов. Если кто-то в будущем увидит этот дневник, я прошу, не верьте ни единому слову Глеба.

Я знаю, как это тяжело, когда близкие из-за его наветов отворачиваются от тебя, знаю, чего стоит ежедневно сносить его изощренные пытки, но, если я буду не последней, я прошу ту, что будет после меня, биться до последнего. Он сказал всем, что я сошла с ума, но это не так. Я все понимаю и чувствую, я иду на эти жертвы ради моих родителей, потому что не смогу смириться, если он что-то сделает с моими родителями.

Я понимаю, чего он хочет от меня, и раньше со страхом думала об этом. Теперь мне все равно, днем раньше или позже, но я совершу то, что предначертано. Если бы рядом был Арсений, я бы ни за что не сдалась, потому что знаю, он никогда бы не поверил в то, что говорит про меня этот страшный человек.

Сейчас я пишу, а сама вздрагиваю от каждого шороха, боюсь, — что Глеб придет за мной снова. Его здесь нет, но тот страх, который он породил во мне, навсегда останется в моей душе, он уйдет только со мной. Когда-то я мечтала о счастливой жизни, думала, что у нас будет много детей, мы станем часто путешествовать и состаримся с Глебом вместе, сейчас эти мечты кажутся мне бесконечно глупыми, а человек, с которым я жила, незнакомым. Я не знаю, сколько мне осталось. Но мое единственное желание, чтобы кто-нибудь когда-то рассказал хотя бы брату, что я не была сумасшедшей».

Я закрыла дневник, перед глазами все плыло, так вот что случится со мной, исчезну, и обо мне никто даже не вспомнит добрым словом.

Я задумчиво листала страницы дневника, когда из него выпал клочок бумаги; взглянув, увидела, что на нем почерком Кати написан номер и одно слово — Арсений.

Убрав все вещи, я захватила лишь кусочек бумаги, который стал единственной моей связью с внешним миром. Незнакомый мне человек, который, как думала Катя, способен поверить в ее историю, стал и для меня главной надеждой на спасение. Всю оставшуюся ночь я провела словно в бреду: мне снились четыре девушки, которые уговаривали меня бежать; Глеб, который целовал мои руки и просил остаться; мама, которая плакала и умоляла не уходить.

На следующее утро я чувствовала себя совсем разбитой. Глеб внимательно посмотрел на меня, похлопал по плечу и сказал, что скоро все закончится, ждать осталось недолго. Я кивнула, потому что больше мне ничего не оставалась, и покорно ждала, пока он не вышел из дому. Прошло больше получаса, прежде чем я уговорила себя встать, вынуть из кармана смятый клочок бумаги и набрать номер телефона.

Этот звонок был для меня единственным возможным спасением. Я затаив дыхание ждала, но ответом мне были длинные гудки, наконец, когда ждать уже не было смысла, трубку подняли, и мужской голос на другом конце провода произнес:

— Вас слушают.

Слушают, меня слушают, я хотела что-то сказать, но не могла произнести ни слова.

— Алло, кто это, вы будете говорить?

— Арсений?

— Да, слушаю вас.

Я не знала, что сказать и как представиться, хотелось просто заплакать в трубку.

— Девушка, вы там уснули?

— Я узнать хотела…

— Отчеты о командировке вышлю через два дня, — тут же бодро отрапортовал голос.

— Я не про отчеты…

— О, извините, думал, с работы звонят… А вы что узнать хотели.

— Про Катю, я хочу узнать про нее. Что с ней случилось?

В трубке послышались короткие гудки. Я вновь набрала номер, без особой надежды на то, что мужчина ответит снова, но трубку сняли.

— Я прошу вас, не вешайте трубку, у меня очень мало времени, мне нужно узнать, что случилось с Катей.

Молчание. Наконец мужчина начинает говорить:

— Послушайте, не знаю, кто вы и чего хотите, но Катя умерла, поэтому не смейте больше сюда звонить и тревожить меня.

— Подождите! — мой голос срывается на крик. — Прошу у вас только минуту. Выслушайте меня.

Я начинаю сбивчиво рассказывать этому человеку все, что помню из жизни с Глебом, он молчит и не задает никаких вопросов.

Заканчиваю рассказ тем, что нашла дневник Кати, в нем был этот номер телефона, говорю о том, как Катя верила, что Арсений сможет ее спасти, и о репродукции Мунка, которая висит у меня в спальне. Мужчина продолжает слушать, а потом отвечает очень кратко:

— Да, я брат Кати. И да, я не смог ее уберечь и спасти от этого мужчины.

— Значит, вы верите, что я не сумасшедшая.

— Да, я верю, что ты и моя сестра никогда не были такими. Где ты живешь? Назови адрес, и я приеду и заберу тебя оттуда, даю слово. Но ты отдашь мне ее вещи, не хочу, чтобы этот человек прикасался к ним.

Я называю ему адрес, и он говорит, что сможет приехать ближе к вечеру.

Через пару часов домой возвращается Глеб, он возбужден, глаза блестят.

— Собирайся, — говорит он. — Нам пора.

Смотрю на него — и знаю, это конец, все мои попытки освободиться были тщетны, Глеб никогда не отпустит меня, потому что я давно стала его личной вещью, от которой теперь пришла пора избавиться.

— Ты достаточно страдала, милая, теперь ты можешь уйти спокойно, — говорит мне муж. — Я тебя люблю, и мне жаль, что приходится поступать с тобой именно так, но ничего не поделаешь.

— Не ври, ты никого не любишь, кроме себя. Кате ты тоже так говорил, да? И тем трем девушкам? Сколько их было на самом деле?

— Все-таки ты добралась до моих маленьких тайн, жаль, я был лучшего мнения о тебе. Оказывается, заведующая в твоем детском саду была права — ты наглая девчонка, которая сует нос не в свои дела. Быстро собирайся, — приказывает он.

Собирать мне нечего, поэтому я просто поднимаюсь наверх в спальню, еще раз смотрю на репродукцию Мунка, беру мобильный телефон и пишу эсэмэску на номер Арсения: «Не приезжайте. Уже поздно». Кладу телефон на тумбочку у кровати, надеваю теплую кофту и спускаюсь вниз.

— Садись, сделаю тебе укол, чтобы успокоилась, — говорит Глеб.

Я сажусь и смотрю, как он закатывает рукав моей кофты и вводит что-то внутривенно, потом мы садимся в машину и едем. Через минуту полностью отключаюсь. Я прихожу в себя и чувствую — мне холодно, озноб распространяется по всему телу, и все потому, что я лежу в каком-то погребе, а надо мной стоит Глеб.

— Ну вот, теперь все готово, — спокойно говорит он. — Сумасшедшая жена и заботливый супруг поехали на дачу, которую им благосклонно предоставили друзья. Муж уехал на дежурство, а жена, у которой случилось очередное помутнение разума, случайно упала в погреб, сломала две ноги, долго кричала и так и замерзла там. Бедняжка. Безутешный вдовец грустит.

— Хорошо придумал, искать меня точно никто не будет, поэтому можешь даже не изображать горе.

— Милая, помолчи, силы еще понадобятся тебе, чтобы звать на помощь, — говорит мне Глеб.

Он что-то ищет в погребе.

— Извини, дорогая, все должно быть натурально, — говорит он и показывает мне большую железную арматуру. — Ты упала и сломала обе ноги.

Вдруг он подходит ко мне и со всей силы ударяет по ногам, я слышу хруст и чувствую дикую боль, от которой громко кричу.

— Извини, больше тебе уже не будет больно, не волнуйся, — просит Глеб. — Ну а мне пора.

Он деловито ходит по погребу, собирая свои вещи.

Вроде все. Походит ко мне, опускается на колени, наклоняется и страстно целует меня в губы:

— Мне было хорошо с тобой, родная. Ты была самая чистая из них, я думал, что смогу спасти твою душу, извини.

С этими словами он снова достает какой-то шприц и делает мне укол.

— Спокойной ночи, принцесса, — сладко шепчет муж.

— Глеб, — зову я его, и он вновь наклоняется ко мне. — Я хочу сказать, что мне не было с тобой хорошо, ты жалкий, закомплексованный трус. Будь ты проклят!

Хочу сказать еще что-нибудь, но опять засыпаю.

Мне снится, что я сижу в каком-то холодном подземелье, из одежды на мне только домашняя футболка, ноги босые и синие, я не могу встать, потому что они ужасно болят, поэтому ползу по грязному полу ближе к стене — кажется, что там теплее. Плохо помню, как здесь очутилась, но знаю точно — дороги назад нет. Кое-как сажусь спиной к стене и пытаюсь досчитать до ста — бабушка говорила, что тогда непременно уснешь. Смеюсь, досчитав до двадцати, если я и так сплю, то получается, будто это сон во сне. Полный абсурд.

В следующий раз нахожу себя лежащей на полу и смеющейся. Смех истеричный, хрюкающий с какими-то нечеловеческими завываниями; когда прекращаю смеяться, начинаю плакать, сначала беззвучно, потом громко в голос, как в детстве.

Меня кто-то гладит по лбу и волосам, поднимаю голову и вижу бабушку.

— Я знаю, что плакать нельзя, я должна быть сильной, бабушка, — говорю я.

— Сегодня необычный день, поэтому все можно, — тепло улыбается она.

— Я уже умерла?

— Нет, — качает головой бабушка. — Это я умерла.

— Тогда почему я вижу тебя?

— Потому что я нужна тебе, — говорит она.

— Значит, ты просто плод моего воображения?

— Может, да, а, может, и нет, — неопределенно отвечает бабуля.

— Значит, ты побудешь со мной?

— Я всегда буду с тобой.

— Не уходи, пожалуйста, мне очень плохо.

— Хорошо, внучка, не уйду.

Я лежу так долго, а бабушка продолжает меня гладить. Меня по-прежнему бьет озноб, и ужасно болят сломанные ноги.

— Бабушка, когда все это закончится? — спрашиваю я.

Но бабуля молчит. Должно быть, не знает.

Мне холодно, я почти не чувствую ног, пытаюсь растирать их руками, но мне очень больно, и руки меня почти не слушаются. Лежу с закрытыми глазами и представляю, что происходит вне моего заточения, но мысли путаются. Хочется есть, и я начинаю ползать по погребу в поисках еды. Передвигаться больно, поэтому очень быстро я вновь затихаю, привалившись к стене.

Я давно потеряла счет времени. Может быть, прошло пару часов, а может, и пару суток. Думаю о том, почему именно для меня Глеб выбрал такое последнее испытание. Он говорил, что страдает, чтобы в самом конце получить отпущение грехов и выбрать легкую смерть, но почему-то я должна мерзнуть в подземелье и ждать своей участи?

Он сказал, что я должна замерзнуть. Если это так, то он должен был давно вернуться за мной, чтобы отправить в лес. Но время идет, а Глеб все не возвращается, и в моем сознании вспыхивает пока еще опасливая, но настойчивая мысль — что-то пошло не так, и он за мной не придет.

Если мое предположение верно, то у меня есть шанс выжить. С этого момента, собрав последние силы, я начинаю громко кричать — не знаю сама, как в легких рождается такой громкий крик, — с короткими перерывами неустанно взываю о помощи.

Меня никто не слышит, конечно, Глеб все предусмотрел — отвез куда-то, где меня не найдут, даже если захотят найти.

Я кричу и кричу, громко, протяжно, в надежде, что хоть кто-то услышит меня. Ответом мне становятся тишина и эхо, которое, кажется, просто пытается меня передразнивать.

У меня нет сил кричать — сорвала горло, — но все равно продолжаю сипеть, как беглый каторжник.

Снова засыпаю, а когда прихожу в себя, понимаю, что у меня начинается кашель. Еще немного, холод окончательно проберется в мои легкие, и я просто умру от воспаления — замечательная перспектива.

Вновь начинаю исследовать свою камеру и натыкаюсь на единственный предмет, который оставил для меня заботливый Глеб, — нож. Этим кухонным ножом, который я так часто видела в его руках, я не смогу себе помочь. Тонкая задумка Глеба ясна: когда мне станет совсем плохо в этом темном месте, я выберу самый верный способ избавить себя от мучений, но я не такая слабая, как ему всегда казалось.

— Не дождешься, — кричу я и отбрасываю нож в сторону.

Злость вспыхивает в моем сознании с новой силой, и я начинаю звать на помощь в два раза громче.

Не знаю, сколько прошло времени, но силы мои на исходе, я задыхаюсь от мучающего меня кашля, не могу согреться, мне страшно и одиноко. Лежу с открытыми глазами, смотря в темную пустоту, и прошу небо смилостивиться надо мной.

Я закрываю глаза.

Один, два, три… десять, двадцать… я считаю числа в надежде заснуть. Что-то прерывает меня, какой-то звук заставляет замолчать. Прислушиваюсь. Мне кажется, что это вой сирен.

Я группируюсь и начинаю ползти в сторону люка, боюсь упустить этот визгливый звук и вновь остаться в мрачной тишине подземелья.

Я кричу, вновь и вновь мой голос эхом проходит под сводами погреба. Ответа опять нет. Даже если это и не была слуховая галлюцинация, то меня вряд ли кто-то услышит. Глеб был прав, жизнь — совершенно бессмысленная вещь, если человеческая жизнь в ней ничего не стоит. Затихаю, ложась спиной на пол, и смотрю туда, где находится спасительная дверь.

Один, два, три…

Один, два, три… Но это считаю не я.

Один, два, три… Шепотом вторю я таинственному счету.

Мне тяжело, не могу больше помогать считать, глаза закрываются сами собой. Еще немного… Но в последний момент меня сверху обдувает холодный ветер, я широко открываю глаза и вижу там, наверху, квадрат темного неба с множеством звезд. Мне в глаза ударяет луч от фонарика, и я слышу приглушенный мужской голос:

— Ребята, скорее, тут женщина!

Закрываю глаза. Я выжила.