© Батов А.Ф., 2011

© ООО «Алгоритм-Издат», 2011

* * *

 

У вас в руках фантастическая повесть на социальную тему. Человек оказывается в цивилизации, на несколько веков опередившей нашу, в обществе победившей глобализации. Думающий читатель уже сейчас сможет разглядеть на планете Земля зачатки многих явлений, описанных в этой антиутопии.

Общеизвестно, что глобализация – это не только экономика. Среди политиков и населения России, да и других стран, есть разные мнения относительно нее. Одни с упоением говорят о преимуществах, а многие выходят на улицы и протестуют. Наверное, в ней есть и то и другое. Главное – что перевесит. Россия снова стоит перед выбором: что-то принять, а чему-то, может быть, поставить заслон. Автор согласен, в глобализации есть и позитив, но, нисколько не навязывая свою точку зрения, он постарался сконцентрировать внимание читателя на негативных моментах. А что нужнее русскому человеку, решать самому читателю.

В последние пару десятилетий у нас в стране произошли большие изменения. Как-то неожиданно многие газеты и журналы по-новому и только негативно начали трактовать всю нашу прошлую жизнь; да и на экранах телевизоров мелькают только те, кто имеет такую точку зрения и ставит в пример жизнь на Западе. Короче, наступил полный плюрализм (ими же введенное в обиход слово).

Но кто же управляет жизнью на Западе, кто же находится там во власти, кто они, эти мэры, пэры и сэры? Что за люди эти цивилизаторы – глобализаторы и общечеловеки, к которым нас призывают приобщиться? Присмотримся к ним. Многие из них даже не скрывают свою, так сказать, нетрадиционность, а другие, если еще и стесняются, то уже потенциально готовы принять ее как закон и необходимость.

Жил когда-то очень талантливый психоаналитик еврей Фрейд (1856–1939), в своих исследованиях он предостерегал мир, что многое в его развитии зависит от гомосекса, от стремления гомосексуалистов к власти, от их предрасположенности к вырождению и склонности к деградации. Об этом же в своих трудах писали и другие еврейские выдающиеся профессора психиатрии, например Ломброзо (1835–1909) или Нордау (1849–1923). Надо заметить, что многие евреи – талантливые мыслители, и если внимательней и почаще прислушиваться к их предупреждениям, стало бы понятней, куда могут завести нас эти «водители», эти общечеловеки.

 

 

Часть первая

1

В 2004 году случилось мне отдыхать в Подмосковье. Была середина января, начало года, на работе не знали, чем занять людей, и мне предложили взять недельку-другую в счет отпуска. А работал я на пока еще не совсем развалившемся госпредприятии инженером. Зашел в местком, как раз там оказалась горящая путевка. Недолго думая, написал заявление и уже на следующий день, сев в электричку, к обеду прибыл к означенной в путевке станции.

Выйдя из автобуса, который в дни заездов доставлял отдыхающих от станции, люди, годами не вылезавшие из серого, задушенного газами и дымом города, изумленно глазели на открывшуюся за вывеской «Добро пожаловать», висевшей над воротами из железных прутьев, панораму.

Пансионат находился в сосновом лесу, и на фоне сосен и елей, покрытых изумительно белым снегом, через полянку, также отливающую белизной, метрах в семидесяти, красовался заново отреставрированный особняк, очевидно старинного имения. Не портили вида и несколько новых небольших хозяйственных построек. Было безветренно и непривычно тихо. Восхитительное чувство умиротворения хлынуло в суетливые души горожан. «Бывает же такое!» – подумал каждый.

Наше любование природой прервала дежурная. Выйдя на крыльцо сторожки, она указала, куда пройти для регистрации.

Опускаю не нужный читателю процесс обустройства, надеюсь, правильно делаю, хочу быстрей подойти к встрече с очень интересным человеком; из чего, собственно, я и взял в руки перо: больно поучительный случай для человеков. Народ подобрался разный: были и малого, и среднего достатка и даже пять или семь пенсионеров. Но как бывает в таких случаях, всех объединяло обстоятельство людей, на время убежавших от повседневных забот. Поэтому чинов не соблюдалось, все быстро перезнакомились и разбились по интересам. Было и несколько семейных пар, но у них образовалась своя колония, и к нам, холостякам, они не касались.

Нужно сказать, режим в пансионате был довольно вольным, никаких притеснений отдыхающим не чинилось. После завтрака я с группой человек в десять брали напрокат лыжи и с удовольствием уходили на них за территорию. В километре от пансионата был глубочайший овраг с небольшими естественными трамплинчиками, а вокруг него проложена лыжня с дистанцией пять километров. И вот мы – кружок по трассе, а затем забавлялись на трамплинах, съезжая вниз.

В это время остальные – кто у телевизора, кто в шахматы и шашки, кто в домино, а кто и в картишки. Все это было в большой зале на втором этаже, где находились также два отличных бильярдных стола.

После обеда многие, на пару часов, шли по палатам отдыхать.

Но больше всего я любил время после ужина. Расходился по домам персонал, постепенно укладывались спать «жаворонки» – отдыхающие. Отбоя как такового не было, и отдыхающие-«совы», к числу которых относился и я, собирались в бильярдной. Она располагалась в углу второго этажа, палат рядом не было; мы никому не мешали, и никто не принуждал расходиться. До часу ночи работал буфет. Иногда самые упорные «совы» засиживались аж до утра. Кто расписывал пульку, кто смотрел сериал по «ящику», кто в шахматишки-шашки-домино, кто на бильярде, да еще стоял стол для пинг-понга. Короче, снарядов было достаточно. На каждом играли по очереди – на вылет. В общем, под пивко усиленно занимались спортом. Одновременно травили анекдоты. Особенно преуспевал один «хохмач» – любитель домино, ставший всеобщим любимцем. Скажи, читатель, кто из вас не позавидовал такому отдыху? Здесь я обращаюсь, конечно, не к любителям кипров и турций, а к простым старым русским.

Незаметно прошла неделя. Однажды утром, когда мы шли свой традиционный пятикилометровый круг, нас дольно шустро обошел мужчина лет тридцати, может сорока. А позже, когда мы уже кувыркались на трамплинах, еще трижды просквозил мимо нас, причем в таком же резвом темпе.

– Во дает, – заметил я Виктору, приятелю, с которым сошелся ближе всех, – наверно, готовится к соревнованиям.

– Ошибаешься, – ответил Виктор, – это дядя Коля, местный лесник, у него тут недалеко избенка стоит.

Виктор уже третий год отдыхал в этом пансионате, поэтому я, не удивившись его осведомленности, спросил: «А почему ты его называешь дядя Коля, он же наших с тобой годов?». Он снисходительно улыбнулся и сказал: «Скорее, его нужно называть дед Коля, ему уже за семьдесят».

– Не может быть, – удивился я.

– Скоро ты его сам увидишь, – раз он объявился. У него большой участок, и иногда по нескольку дней его не бывает дома. Заночевать есть где, на участке два поселка и несколько деревень. А в пансионат он частенько заходит поиграть на бильярде. И как играет – редкий шар не забьет.

И действительно, в этот же вечер, часов в десять, он появился. Мы с Виктором играли в шахматы, и наш столик стоял ближе к входу. Он узнал Виктора, поздоровался и с улыбкой сказал: «Ну ты прямо прописался здесь, который уже год приезжаешь?»

– Да всего лишь третий.

Протянул он руку и мне. Рука его оказалась прямо железной, чувствовалась силища неимоверная, но пожатие совсем легонькое, какое-то аккуратное, так бывает, когда человек пытается взять пальцами что-нибудь нежное, легко разрушаемое, но боится его сломать или помять.

Теперь вблизи видно было, что ему не тридцать, но уж и никак не семьдесят. Его возраст был как-то трудно определяем. Если незнакомого человека попросить определить его возраст, он бы, подумав, сказал, что лет пятьдесят, и даже потом, вглядевшись, мог уточнить: «Или сорок пять».

На нем был поношенный спортивный костюм и темные кроссовки. Рост его примерно 175–176 см. Я легко это определил, так как он был одного роста со мной. Был он сух, подтянут, ни единого намека на живот, плечист. Волосы довольно густые, темно-русые, слегка подернутые сединой. Он прошел к бильярдному столу, поздоровался и спросил последнего.

А играл он действительно великолепно. Вот бывает, иной игрок с эффектным стуком о лузу вбивает прямого шара и тут же торжествующим взглядом обводит публику. Он же легких шаров вообще не бил, а предпочитал посложнее; играл для себя и совсем не старался привлекать внимания. А оно так и было – все занимались своим делом. Наверно, только я заинтересованно наблюдал его и удивлялся, как можно в семьдесят лет так сохранить себя.

Примерно половина двенадцатого по «ящику» по первой программе началась передача «охота на НЛО». Теперь у нас в моде смотреть всякие под грифом «Секретно», «отдел Х», «Очевидное невероятное» и прочее… Поэтому многие отвлеклись и переключили внимание на телевизор.

Рассматривались две противоположные гипотезы ученых. Одни считали, что НЛО существуют. Показывали фотографии ровных кругов на полях, оставленных якобы летающими тарелками. Рассказывали, как у летчиков, попытавшихся преследовать «тарелку», отказывали приборы и как молниеносно они уходили от преследования. Ну и приводилось много других примеров.

Другая точка зрения, что это игра природы, то есть неизученные атмосферные явления. И тоже приводился ряд доказательств и аргументов в ее защиту.

У нас в зале тоже постепенно разгоралась дискуссия. В пользу последней гипотезы выступил наш балагур-доминошник. Громко отдуплившись, затем взяв конца, прокатил всех и тут же, со стуком сделав «рыбу», встал и авторитетно заявил, что все это фуфло. Как же богат и емок язык просторечия! Одним словом, выражено целое направление в уфологии.

Нечаянно я посмотрел на дядю Колю. Он тоже прекратил играть и, медленно подойдя к окну, смотрел в пустоту. Лицо его поразило меня. Он смотрел вверх, на звездное небо, и видно было, что он был не здесь, с нами, а словно какие-то мысли унесли его куда-то далеко-далеко отсюда.

В это время дискуссия в зале разгоралась, спорили все жарче; очевидно, требовалась разрядка после умственных и физических напрягов. Аудитория разделилась на пессимистов, которых оказывалось больше, но были и верящие. Особенно яростно сцепились двое, наш доминошник и один шахматист, косивший под интеллектуала. Тьфу… ты… как же все-таки прилипчивы слова просторечия и жаргона, но зато часто очень точны! Этот горе-интеллектуал так и сыпал к месту и не к месту терминами, самому, похоже, непонятными, чем привел своего противника в некоторое изумление и даже замешательство, но не тут-то было, как говорится, не на того напал. «Битый час смотрим мы это, – воскликнул он, обращаясь уже ко всем, – и видим, все делается, чтобы напустить интересу к передаче и повесить вам лапшу, сами знаете куда. Нам говорят, что такой-то фермер видел близко… у такого-то летчика отказали… тормоза… а того вообще похищали… но он ничего не помнит. И выходит, что все это голословно. А показать фактического человека, непосредственным образом участвовавшего в каких-либо этих событиях и могущего доказательно рассказать о них, не могут. Нет такого человека! Значит, все это голые слова!» – закончил он во всеобщей тишине…

– Почему же, есть, – произнес негромко дядя Коля, уже отошедший от окна и слушавший последний монолог.

Все удивленно замерли и повернулись к нему. Затем раздались несколько возгласов:

– Как?.. Когда это было?

– И вы были участником?

– Расскажите!

– Вы нам расскажете?

– Что же, рассказать можно… Но уж больно длинная это история… захочется ли вам ее слушать до конца, – задумчиво и с неуверенностью произнес дядя Коля. По нему видно было, что он уже сомневается, стоило ли начинать этот разговор. И продолжил: – Прошло уже десять лет, и я еще никому не рассказывал…

– Нет уж, позвольте, раз уж начали, продолжайте, а мы с интересом послушаем, – сказал пессимист-доминошник.

Его поддержали другие и уже начали переставлять поближе стулья, стоявшие вдоль стен зала. Кстати, народу оставалось всего человек пятнадцать.

Дядя Коля обвел всех взглядом и начал:

– Было это в тот год, когда Москва готовилась принять Олимпиаду. В то время реже, но иногда показывали, – он кивнул на телевизор, – как кого-то взяла тарелка, куда-то его возила, что-то в нем изучала, а затем снова возвращала на Землю. Не очень-то я в это верил, да и не особо мне было интересно, других забот хватало. Но вот что произошло со мной. Сразу предупрежу, если в конце моего рассказа кому-то он покажется слишком невероятным, то особо недоверчивым, – при этих словах он посмотрел на доминошника, – имея большое желание, можно проверить, что пятнадцать лет меня не было на этой нашей земле; ни в одном документе он не найдет никакого упоминания обо мне. Я исчез, когда мне было сорок семь лет, и явился снова уже пенсионером. В конце, если будет интерес, я могу рассказать, сколько хлопот мне, пропавшему без вести, доставило выхлопотать эту самую пенсию.

Все случилось в Первомайский праздник. Отмечали у меня. Гостей было немного. Жил я в однокомнатной квартире на Октябрьском Поле. К тому времени я уже десять лет как был в разводе. Ну вот – были два моих друга с женами, одна из которых пригласила подругу, чтобы познакомить со мной. Не хочу отвлекать вас от сути моего рассказа и описывать подробности этого праздничного вечера. Короче, часам к двенадцати начали собираться по домам. Мужики изрядно поднабрались, особенно Борис; он еле держался на ногах, а он с женой жил в Зеленограде, ну и, естественно, я вызвался их отвезти на своем стареньком жигуленке домой. Забыл сказать, что мне утром надо было на работу, а работал я таксистом и поэтому в этот вечер не пил, исключая один бокал шампанского.

Еду я обратно, ночь теплая, снег уже с неделю, как полностью стаял, поэтому было сухо. Время половина второго. Дорога пустая, ни одной машины, в то время машин было намного меньше, чем сейчас, к тому же перед Олимпиадой Москву закрыли для иногородних. Я прибавил скорость и открыл окошко. Свежий ветерок приятно освежал и привносил запах распускающихся тополей. Светит луна – как-то особенно сильно светит! Мне хорошо! И я почему-то забываю, что скоро на работу, и решаю остановиться, выйти и полюбоваться на просыпающуюся природу. Выйдя из машины, тут же понял, что свет исходил не от Луны. Почти над дорогой, немного в стороне от нее, висел яркий предмет, а точнее не предмет, потому что не видно было никаких очертаний его, а светлое пятно на фоне темного неба. И трудно было определить расстояние до него, в километре он от земли или меньше. «Тарелка!! – была первая моя мысль. А надо сказать, в этом месте Ленинградского шоссе, от Зеленограда до Химок, их и раньше замечали и говорили о них. Да я и сам, раз давно проезжая здесь с пассажиром, обратил внимание, что некоторые машины остановились у обочины, а их водители стоят рядом, задрав головы вверх. Пассажир, заинтересовавшись, предложил остановиться и посмотреть. И мы с ним минут десять наблюдали за хаотическим перемещением световых точек на небе. Их было четыре или пять, но тогда они были достаточно высоко. Сейчас же Оно было близко и светилось мягким, а точнее изливало свет, не било лучом на землю в одно место, а как будто наступал рассвет, хотя до него было еще далеко. Оно постояло некоторое время неподвижно, потом плавно переместилось в мою сторону и оказалось прямо надо мной. Постояв так несколько времени, резко ушло вверх, и, когда удалилось до размеров световой точки, я увидел еще одну такую же. Они медленно двигались навстречу друг другу.

«Что же это такое?» – думалось мне. Интересно, но я не увидел никаких очертаний тарелки, ни каких-то других обрисовывающих конфигураций – это было просто светлое пятно на фоне ночи. Вспомнилась теория, что это неизвестное явление природы.

«Ну вот, – с сожалением и некоторой долей иронии, улыбнувшись, подумал я и о себе, – а ты хотел, чтобы тебя забрала тарелка».

В это время точки сблизились и, слегка вспыхнув, соединились в одну. А после небольшой паузы начали снижаться, вернее, теперь уже одна общая быстро приближалась ко мне. Метрах в ста она замедлила движение. Стало светло – как днем. А Оно опускалось все ниже и ниже и уже начало обволакивать меня. Во мне не было ни чувства страха, ни желания убежать, спрятаться… Сознание мое и воля ослабли, как бы доверяя и подчиняясь неизбежности. И тут я потерял сознание. Вернее, я не терял его в общеизвестном смысле – я просто ничего не помнил, что происходило дальше. Единственное, в последний момент смутно промелькнули очертания странного, непонятного помещения.

2

Пришел в себя я на берегу реки, лежащим на песке в двух метрах от воды. На мне был надет то ли пиджак, то ли куртка из простого плотного холста и такие же штаны. Все «брезентового» цвета. Под пиджаком теплая водолазка, тоже серо-зеленая. На ногах, если можно их так назвать, кроссовки, из такого же материала, но более толстого, как брезент, даже толще, застегивающиеся на липучках. Мой головной убор напоминал бейсболку, только с более коротким козырьком.

«Вот тебе и раз, значит я действительно побывал на тарелке, – подумал я, оглядывая себя. – Где же я теперь?.. И зачем меня переодели?..» – продолжал я рассуждать. Потом встал и огляделся.

Река была широкая с тихим течением – очень похоже на Москву-реку. Берег реки был высоким и песчаным, довольно крутым, градусов сорок. Наверху виднелись верхушки деревьев с уже распустившимися листиками, похожими на осиновые.

Этот песчаный крутой пляж остро напомнил мне картину детства и юности. Жили мы на Живописной улице в деревянных двухэтажных барачных домах, рядом с клубом Курчатовского института. Сюда, на этот пляж, мы, пацаны, босиком в одних трусах прибегали купаться. Здесь в тринадцать лет я впервые переплыл Москву-реку. А на том берегу был женский нудистский пляж, куда мы, переплыв, иногда ходили подсматривать сквозь щели в деревянном заборе.

Все это хорошо, но странное мое положение быстро заставило вернуться к настоящему. Механически опустив руки в накладные карманы моей новой одежды, я обнаружил там свои зажигалку и перочинный нож – все, что мне было оставлено. Сигарет не было. «Хорошо хоть, что я на Земле, а не на какой-нибудь неизвестной планете», – подумал я. В этом я не сомневался: и река, и утреннее солнце, и вверху зеленеющие деревца – все было знакомым и родным. Слегка смущало, что уж больно чистая вода в Москве-реке; да и дышалось слишком легко, такой чистый воздух, что одного вдоха мне хватало почти на целую минуту; теперь я заметил, что дышу очень редко. Ладно, сейчас выберусь наверх и увижу: Живописная ли улица там проходит? По ней теперь пустили трамваи, только что-то не слышно их, значит, я в другом каком-то месте? С удивительной для себя, курящего, легкостью я мгновенно взлетел на этот песчаный склон и остановился пораженный. Передо мной открылась возвышенность, до самого горизонта поросшая лесом. Лес и больше ничего. Я оглянулся на тот берег – та же картина. Сплошным нескончаемым массивом стоял лес, чего снизу не было видно. Снова повернувшись и внимательней присмотревшись к деревьям, я обнаружил некоторые различия с обычными деревьями. В основном лес состоял из сосен и елей, но у елок макушки были из листьев. Такая вот елка: на две трети иголки, а верхняя часть листья, их-то я снизу и принял за осины. Еще были деревья, раскидистые, как дубы, только листья круглые и большие.

Только теперь окончательно уяснилось мое положение. Я редко терял присутствие духа, что хорошо помогало в жизни. «Вот и сейчас – сказал себе, – не впадай в панику, а попробуй по возможности уяснить для себя некоторые вопросы». И так, факт, что я попал на другую планету, что планета эта пригодна для жизни, даже больше – здесь есть жизнь; об этом говорят как чайки, летающие и покрикивающие над рекой, так и другие птицы, чирикающие и посвистывающие в лесу. Изменить произошедшее не в моих силах, и ничего не остается, как принять это за данность. Дома, конечно, привычнее, спокойней, но когда-то я бросил дом и поехал за романтикой на целину, где почему-то ее не ощутил и был разочарован не я один. А вся пафосная литература о целине оказалась просто агиткой для мечтателей. Какая она подлинная, настоящая романтика? Кто знает это точно? Возможно, и есть такие счастливые люди. Но вот судьба сама преподнесла мне новый шанс. Правда, годы уже не те… Хоть и вспомнил я о годах, но, странное дело, необъяснимое чувство молодости, легкости и силы играло во мне. Мне захотелось подпрыгнуть и достать до толстой ветки сосны, которая, как гимнастическая перекладина, находилась у меня над головой. Приготовившись, я прикинул – не достану, слишком высоко, попробую сначала хоть одной рукой коснуться – и, изо всей силы оттолкнувшись, врезался в нее головой, потерял равновесие, перевернулся в воздухе и упал на спину. Поднявшись и потирая ушибленное место на голове, начал соображать, что произошло. Наверно, масса этой планеты меньше земной, а мышцы мои еще не привыкли настолько, чтобы я мог координировать свои усилия. Другой вариант, пришедший мне в голову, что те, кто перенес меня сюда, каким-то образом влили в мои мышцы дополнительную силу. То, что они запросто могли это сделать, в этом сомневаться не приходится, уже одно то, что они доставили меня сюда, говорило об их возможностях. Получается, им нужно, чтобы я был очень сильным. Иначе сожрет меня местное зверье, или дикари, или кто тут еще обитает… И конец их эксперименту. Ведь не шутки же ради привезли меня сюда – не их это уровень так шутить.

Вот еще и дыхание подозрительно редкое, может, и под водой я смогу плавать. Решив проверить, глубоко вдохнул и задержал дыхание. И действительно, минут с десяток не дышал, не чувствуя никаких затруднений, мог и больше, просто надоело.

Затем я решил повторить упражнение с перекладиной. Подойдя к ветке, протянул одну руку и опять подумал, что высоковато, но, наученный горьким опытом и уже набухшей шишкой на голове, осторожно, слегка присев, одним только движением мышц пальцев на ногах, подпрыгнул и уцепился за нее. Потом подтянулся на одной руке и дальше вышел в упор на руках (так, кажется, называется это положение в гимнастике), а я это сделал одной рукой. Спрыгнув, заметил при этом, что падал вниз быстро, не как перышко, и значит эта моя сила не от малой массы планеты. Я стал намного сильнее! По моему грубому прикиду, раза в три, а то и в четыре сильнее борца или штангиста тяжелого веса на Земле. Между тем мышц у меня не прибавилось нисколько. Конечно, я был не хилым, но и не качок: в юности занимался и акробатикой, правда, всего около года, боксом, аж три года и в футбол играл за мастеров класса «Б». Но теперь мне уже под пятьдесят – а чувствую себя прямо семнадцатилетним. Какой-то задор появился… но и рассудительность не потерялась. За всеми моими рассуждениями и прикидками я не забывал о своем положении и без всякой паники, а скорее озабоченно думал о дальнейшем. Ведь мне предстояло здесь жить, и неизвестно сколько, возможно недолго, а возможно, всю оставшуюся жизнь. Есть ли здесь люди или хотя бы разумные существа, и если есть, то какие они. Судя по дикой нетронутой природе, цивилизация их находится в зачаточном состоянии.

В этот момент в кустах, росших метрах в сорока от меня, послышался сильный шум, напоминающий хлопанье крыльев, и раздалось звериное рычание. Кусты зашевелились, и из них выскочил зверюга, державший в зубах птицу, величиной побольше курицы. Зверь представлял собой какую-то помесь волка и рыси. Он был желтой масти с коротким хвостом, но с волчьей удлиненной пастью. Увидев меня, он остановился и с полминуты изучающе смотрел; затем придавил птицу лапами к земле, перегрыз ей горло, перехватил поудобней и, снова искоса глянув на меня, неторопливо удалился.

Это происшествие навело меня на мысль, что неплохо бы иметь какое-нибудь орудие, как для защиты, так и для добычи пропитания. Вон из того дубка отличная дубина должна получиться. Дуб был высотой около трех метров и толщиной с кулак. Отступив с полметра от земли (благо нож мне был оставлен, наверно, знали, что пригодится), я начал обрезать его по окружности. И какое же крепкое дерево оказалось – как железное! Промучившись с полчаса, подрезал его наполовину и попробовал сломать, но при раскачивании оно начало подозрительно потрескивать, и я побоялся, что оно расщепится. Пришлось еще поработать ножом. Наконец оно аккуратно по надрезу сломалось. Затем, отмерив метра два, может чуть меньше, я отрезал верхнюю часть и несколько оставшихся толстых веток. Получилось нечто абсолютно непригодное для целей, мною заявленных, будь то на Земле, так как поднять ее, даже обеими руками было бы затруднительно, не говоря уже о том, чтобы от кого-либо отмахнуться. Сейчас же вышло, что я правильно рассчитал и учел свою теперешнюю силу и, взяв ее за более тонкий конец одной рукой, словно бейсбольной битой с легкостью поиграл ею в воздухе.

Появление этого орудия вызвало чувство обустраивающегося в новом доме человека, что-то хозяйское, и я для удобства почище обстругал ручку, а начавшее появляться чувство голода заставило подумать о том, чем меня здесь собираются кормить. Так подбадривая себя, пытался я шутить. Ведь несмотря на в большой степени напускную мою самоуверенность, все же определенное чувство некоторой растерянности присутствовало во мне, что вы легко поймете, на миг представив себя на моем месте.

Наверное, этой дубиной можно не только защищаться, но и как городошной битой на небольшом расстоянии добыть что-нибудь съестное типа гуся или зайца (если они есть), ну, или им подобное.

Сидеть на месте не было смысла, и я решил идти вдоль реки, а по дороге при случае заняться промыслом. Еще потому я выбрал такой маршрут, что если и есть здесь люди, то обычно они селятся вдоль рек, правда, что сулит мне такая встреча, неизвестно, и значит надо быть осторожней.

Удивительное дело – не вызывает сомнения, что я нахожусь на другой планете, но как же она похожа на Землю. Такая же структура земли, правда, несколько отличается животный мир и растительность, деревья, трава – хоть ее еще было мало, но такой травы я на Земле не видел, но ведь это не принципиальные различия. Нужно учесть, что я простой работяга, образование мое всего семь классов и в моем понимании другая планета – это Марс, Венера, где, как учили, жизни нет. Говорили также, что где-то далеко во Вселенной и существуют планеты, на которых возможны некоторые формы жизни, но как же далеко нужно залететь, чтобы найти такое же светило и на таком же расстоянии от него вот эту вот штуку, которую я сейчас топчу. Не хватало еще, чтобы ночью взошла Луна. А что? Говорят, что Вселенная бесконечна, значит, можно в ней отыскать такое же место. Все могут боги! Я вот все думаю, кто они те, кто занес меня сюда. Вообще-то я крещеный, но, честно сказать, в Бога не верю, но не верю также, что все произошло само из каких-то микробов, в эту… как ее… в эволюцию. Я думаю, что есть какой-то создатель или создатели и по их воле я оказался здесь, а вот зачем, пока не могу себе объяснить, но, возможно, дальше это прояснится.

Так рассуждая, прошел я уже километров десять. Берег стал ниже, лес иногда отступал от реки на довольно значительное расстояние, уступая место редкому кустарнику, и – о чудо! На полянках желтели наши одуванчики, хоть я и не силен в ботанике, но их то, родных, я узнал. Вообще жалко, что на моем месте не оказался какой-нибудь ученый, он бы смог описать лучше и местную природу, и технические вещи, которые встретились мне позже, или здешний климат и время года. По моим незатейливым умозаключениям, здесь тоже наступила весна, прошлогодняя пожухлая примятая трава лежала пыльным ковром на полянах, а сквозь нее местами пробивались одуванчики и другие незнакомые мне ростки. Также кое-где в лесу, мало, но еще лежал снег. Если еще время вращения этой планеты вокруг светила тоже двенадцать месяцев, то будет совсем как на Земле. Надо же подобрать такую планету – хоть это радует.

Я уже приноровился к внезапно обретенной мною силе и шагал нормально; между тем как раньше у меня получались какие-то неравномерные скачки, я мог, неосторожно оттолкнувшись, шагнуть метров на пять, а то и больше; приходилось на ходу заново тренировать двигательные навыки – это занимало меня и я провел несколько экспериментов посложнее.

Вот передо мною стояла толстая высокая сосна, снизу, как и бывает, метров на семь без веток, голая, и мне надо с ходу, сделав несколько шагов разбега, как по стене, взбежать на нее и закрепиться на начинающихся там ветках. С третьего раза получилось. И не думайте, что это легко далось, главное, суметь скорректировать силу разбега и резкость, но мой организм быстро усваивал эти новые навыки. Через несколько дней это очень пригодилось и спасло мне жизнь.

Я прошел еще километров тридцать, не забывая о своем намерении добыть пищу, но, увы… не то что ее не было, наоборот, пару раз мне встретились зверушки, похожие на зайцев, наверно, это и были зайцы, я не успел рассмотреть – начал подкрадываться и оба раза спугнул. Потом мимо меня, похрюкивая, пробежали четыре кабана, здесь я хорошо их рассмотрел, но почему-то растерялся и просто проводил их взглядом, хотя потом подумал, что запросто с моей скоростью и силой мог догнать и одного убить своей дубиной. А вскоре лес отступил от реки километра на два, и там, в низине, оказалось небольшое озерцо, в котором плавала стая гусей. Опять не повезло – они находились далеко от берега, поэтому я, не скрываясь, подошел прямо к воде, ожидая, что испугаю их, но они спокойно продолжали свои дела. Затем я взмахнул дубиной и громко крикнул – никакой реакции, тогда я поднял валявшийся не берегу булыжник и запустил в них, он попал в середину стаи да еще два раза подпрыгнул, произведя много брызг и шума, только тогда они лениво поднялись и улетели. «Да, непуганый край, знать, не часто на вас охотятся. И видели ли они людей?» – подумал я.

Я встал на колени и пригоршней напился, один раз я уже спускался к реке, чтобы утолить жажду, вода здесь оказалась чистейшая и вкуснейшая. Представляю, что бы со мной было, если бы я решился напиться из Москвы-реки.

А Солнце (буду уж его так называть), между тем, уже стало клониться к закату. Видать, придется устраиваться на ночлег на голодный желудок. Действительно, до захода Солнца, похоже, оставалось часа два, от силы три, и пора подумать, как проведу я здесь свою первую ночь. Разжечь костер, хорошо я (как знал) «перед отлетом» в последний день поменял зажигалку (опять подшучиваю над собой – это прибавляет оптимизма), да нарезать веток и постелить на земле, благо их, еловых и сосновых, было в изобилии. Или лучше попробовать устроить ночлег на дереве, удобств, конечно, меньше, зато безопасней, черт знает, какие тут еще хищники водятся. Поэтому остановился я все-таки на втором варианте и тут же начал подбирать дерево.

Больше всех для этого подходили местные дубы, их крепкие ветки располагались по стволу часто, и можно было на них устроиться. Конечно, только сидя, но, как говорится, не до жиру – быть бы живу. Как вы понимаете, залезть на дерево для меня не представляло сложности – даже если ветки начинались высоко; я, подпрыгнув, хватался за нижнюю и ловко, не хуже обезьяны, взбирался на него, подбирая «кровать» помягче. Таким образом забраковав несколько штук, я нашел что искал. Дерево оказалось очень ветвистым, три толстых ветки расположились на одном уровне – для тела и ног, дальше две чуть повыше – для спины и одна поменьше, еще выше, – поддерживала шею и голову. Получилось положение полулежа. В моих условиях идеальная постель, особенно если вспомнить, как Суворов накладывал под простыню камней.

Было тепло, даже для мая, градусов двадцать, но на всякий случай я решил насобирать сухих веток, ведь к утру может похолодать, и я бы слез и согрелся у костра. Когда я заканчивал, набрав порядочный ворох, откуда-то налетел ветер и нагнал облаков.

Быстро стемнело, и я залез на свою «кровать», устроился там поудобней, и подумалось, что в Москве я сейчас, поужинав, смотрел бы телевизор. Увижу ли я его когда-либо снова? Но сильно загрустить не позволил пустой желудок, он отвлек меня и заставил соображать, как ловчее добыть завтра пищу.

Я и на Земле никогда не страдал бессонницей, а здесь, утомленный новыми впечатлениями и убаюканный чистым свежайшим воздухом, я мгновенно уснул, не додумав даже процесс завтрашней охоты.

Проснулся уже под утро, и не от холода, а от ломоты в костях и теле, еле ворочалась шея. Виват Суворову! А мне, видать, никогда не быть полководцем. Но еще сюрприз ожидал меня: облака разошлись, сквозь листву проглядывало звездное небо и светила, что бы вы подумали? Луна! Во всяком случае, что-то очень похожее на нее. Я уже говорил, что не силен в науках, как в ботанике, так и в остальных. А все мои познания в астрономии ограничивались Солнцем, Луной, Марсом, Венерой и когда-то в школе мне показали Большую Медведицу и объяснили, что она похожа на ковшик, хотя я никакой такой особой схожести с ковшом не разглядел. И вот сейчас я попытался отыскать что-нибудь похожее, но куда там, как я был нерадивым учеником, таким и остался. Мне быстро надоело, и я решил плюнуть на эти свои научные изыскания и заняться делом. Сегодня во что бы то ни стало нужно добыть пищу, уже начинало светать, и я решил обследовать ближайшую округу, не уходя далеко от кучи приготовленного хвороста. Не отойдя и ста метров, услышал тяжелое похлопывание крыльев, так бывает, когда курица слетает с нашеста. Я затаился на некоторое время и впереди на земле, перед густым кустарником, почувствовал еле слышное шевеление, а затем разглядел крупную птицу, которая, разгребая лапами прошлогоднюю листву и траву, что-то склевывала. Я не решился бросить в нее своей дубиной – далековато и очень большая вероятность промахнуться, пришлось осторожно обойти кусты с той стороны, подкрасться поближе и действовать уже наверняка. Когда до нее оставалось метра три, я резко выскочил и, оставив дубину, просто схватил ее руками; мне понадобилось на это всего доли секунды, она даже не успела взмахнуть крыльями. Это был экземпляр, напоминавший одновременно и курицу, и тетерева, и глухаря. Он был рябого оперения с большим красивым хохлом малинового цвета. Размером он несколько превышал этих вышеназванных птиц, но имел совсем небольшие крылья, очевидно, что на большие расстояния он летать не мог и вел образ жизни глухаря. Вчера такой же на моих глазах стал добычей рыси. Жалко, но пришлось и мне скрутить ему голову; затем из кустов, у которых его поймал (похоже, орешника), срезал три «шампура», заострил концы и нарезал под них несколько рогаток. Отнес все это к своему временному становищу, развел костер, ощипал и опалил свою добычу; затем спустился к реке, разделал и промыл ее. Отрезал шесть кусков, и еще осталась половина «глухаря» к обеду или к ужину – посмотрим по аппетиту. Мясо оказалось очень вкусным, даже без соли, возможно с голодухи.

Основательно подкрепившись, я все равно не почувствовал себя положительно удовлетворенным, все-таки человек есть существо общественное, и неопределенность одиночества угнетала. Но успокаивала мысль, что шел всего второй день, кстати, нужно как-то вести отсчет времени, и я тут же сделал одну насечку на дубинке, вечером сделаю вторую. Я оказался здесь утром второго мая, значит, сегодня третье число. Короче, перспектива встречи с себе подобным социумом все-таки была, и она впереди. Пусть дикари, пусть даже людоеды, но что-то обязательно должно быть, уж очень условия жизни подходящие. Итак, вперед к перспективе!

Было неудобно нести оставшийся запас пищи, но я нашел прошлогодние стебли растения, напоминавшие лиану и оказавшиеся очень крепкими, и сплел из них что-то типа авоськи, положил остаток туда, привязал к дубинке, а ее закинул на плечо, и стало удобней.

Прошло еще несколько дней, я привыкал, проблема пищи в этом благодатном мире уже решалась мною легко: меню состояло не только из птицы, но была и крольчатина, и зайчатина. Спал теперь только на земле. Прошел уже очень большое расстояние, километров триста, никак не меньше, но ландшафт совсем не менялся – река и лес, только река несколько сузилась, очевидно, я шел к истоку. Никаких признаков жилья или, на худой конец, какого-нибудь бывшего стойбища дикарей не встречалось.

Было не по-весеннему жарко. Один день выдался особенно душным, и я решил искупаться, а заодно проверить, действительно ли могу долго находиться под водой. Я разделся и по грудь зашел в воду – дно оказалось песчаным. Вода уже более-менее прогрелась, но я некоторое время постоял, привыкая и прикидывая, смогу ли донырнуть до середины. Потом нырнул и постарался, пока хватало захваченного воздуха, уплыть как можно дальше. Все-таки не совсем верилось, что смогу долго пробыть под водой, ведь одно дело задержать на десять минут дыхание в родной среде – на воздухе, а другое – непривычный подводный мир. Минут пять я усиленно плыл, но потом, сообразив, что моего рекорда оценить все равно будет некому, остановился и, чувствуя, что пока не испытываю потребности в новом глотке воздуха, начал осматриваться. Я находился примерно в полутора метрах от поверхности. На этом уровне видимость была отличной.

В двух метрах от меня медленно проплывала стайка красноперок. Вдруг, сверкнув серебром и на солнце красно-розовым переливом плавников, они юркнули вниз и пропали. Испугал их полуметровый судак, на них даже не обративший внимания, а всплывший то ли подышать, то ли погреться на солнышке. Постояв, пуская пузырьки у поверхности, он заметил меня, перебиравшего руками и ногами, удивленно уставился на это доселе не виданное им чудо и решил от греха отплыть подальше. Вспомнилась телевизионная передача о ныряльщиках, когда-то виденная мной. Там некоторые особо одаренные и усиленно тренировавшиеся могли по нескольку минут проводить под водой. Прошло уже, наверно, побольше десяти минут, но потребность всплыть и подышать не ощущалось, и я решил обследовать дно. Медленно опускаясь, чувствовал, что вода становится холоднее. Дно оказалось слегка заиленным. Глубина метров шесть или семь. Свет едва проникал сюда, но вода была чистой и прозрачной, поэтому метров на пять виделось неплохо. Передвигаться по дну было трудно, все время выталкивало и приходилось взмахами ладоней снизу вверх удерживать себя.

Ко мне подплывала крупная – больше метра – рыбина, по форме напоминающая дельфина или даже акулу, но снизу, на морде, имеющая множество разновеликих усиков, из чего я заключил, что это какая-то разновидность донных рыб. Тем более что плыла она в полуметре от дна. Она ощупала мои ноги и начала подниматься. Остановившись на уровне моей груди, она уставилась на меня. Очевидно, из-за своих размеров у нее не было врагов и она никого не боялась. Я протянул руку и потрогал ее. Она не испугалась, а, повернувшись, ощупала мою руку усами и губами потом туловищем и хвостом, словно приглашая поиграть, слегка ударила меня по груди. Тогда я обхватил ее обеими руками, и она, не вырываясь, проплыла со мной несколько метров, как будто желая покатать. Я выпустил ее, оттолкнулся от дна и несколько отплыл, но она, развернувшись, снова подплыла ко мне. Так некоторое время мы с ней играли.

Наконец я почувствовал, что начинаю промерзать. Пришлось проститься со странной игруньей, и я начал подниматься. Она, недолго провожая, следовала за мной, но на полпути остановилась и, на прощанье взмахнув хвостом, снова ушла вниз.

За это время пару раз я вроде бы начинал чувствовать кислородный голод, но через мгновение он проходил. Прошло уже около получаса, и, подумав, что на первый раз достаточно, я всплыл на поверхность. Хоть течение было несильным, но метров на пятьдесят меня отнесло от места, где я раздевался. Я заметил это по двум отдельно стоящим большим соснам.

Восьмого мая, значит на седьмой день моего нахождения здесь (я хорошо это запомнил), вдруг увидел в небе быстро передвигающийся четырехугольник темно-серебристого цвета. Он передвигался на небольшой высоте, одним более острым углом вперед со скоростью, раза в два превышающей наш реактивный самолет, но абсолютно без звука. Весь этот предмет был окутан голубоватым искрящимся облачком и вместе с ним перемещался.

– Вот это да! – удивленный, открыв рот, машинально проговорил я вслух. – Самолет что ли; может, разновидность тарелки.

Да нет, хоть он и быстро скрылся, но я отчетливо успел заметить на серебряном фоне боковых углов его какие-то знаки, а зачем знаки «богам», и потом, ведь наш самолет в принципе представляет собой тоже четырехугольник – нос, хвост и два крыла.

Здорово озадаченный, я задумчиво продолжил движение. В этот день произошел и еще один случай.

В полдень я уселся пообедать остатками зайца метрах в пятнадцати от небольшого возвышения, на котором когда-то росло дерево, сейчас оно было выворочено с корнем, и под ним, в образовавшемся углублении, как потом оказалось, находилось логово тигрицы с двумя тигрятами. Это выяснилось позже, а пока я, досыта наевшись, подумал, куда бы деть остатки – жалко выбрасывать. Только я так подумал, как из углубления под корнем вылезли, потягиваясь (наверно, спали) один за другим два маленьких тигренка и принялись весело возиться и играть. Решив оставить им остатки зайчатины и идти дальше, я поднялся и, не забыв прихватить дубину, направился к ним. Они насторожились и попятились, один юркнул в нору, но второй, похрабрее, остался. Остановившись недалеко, я кинул свое угощение, оно упало в полуметре от него. Он, принюхиваясь, осторожно подошел и лизнул его.

В это время сзади послышался шум, я обернулся: на меня с оскаленной пастью неслась тигрица, она была уже рядом. Представляете ситуацию? В первый момент меня охватил ужас. Метров с пяти она прыгнула и на лету лапами и грудью уже готовилась сбить меня. В последний момент, придя в себя, я успел отпрыгнуть и поднял дубину, а она, видя, что промахивается, уже повернула в мою сторону оскаленную пасть и наклонила корпус, чтобы, приземлившись, тут же повторить нападение, и как раз в момент ее приземления, сделав шаг вперед, я нанес удар, не успев подумать, в какое место бить, и попал по спине. Удар получился такой силы, что перерубил ее пополам. Она захрипела, затем затихла и осталась лежать. После этого у меня образовалась дрожь в коленках, и я опустился на землю. Сейчас бы закурить, чтобы снять стресс… но, увы…

Тигрята, уже оба, ничего не понявшие, ласкались к лежавшей матери, потом занялись с моей зайчатиной. Жалко их: теперь, наверное, не выживут. Только сейчас я сообразил, что мог бы не убивать ее, а просто убежать, но уж очень быстро все произошло и некогда было оценивать ситуацию, пришлось реагировать мгновенно. Вообще пару раз я уже встречался с такими зверями, и они не показались столь свирепыми, просто здесь мать защищала своих детей. Один раз тигр прошел совсем рядом. Я остановился и уступил ему дорогу, а он только слегка поворчал, очевидно, не считал меня за пищу, а почитал за равноценного охотника, а пищи здесь было и так в изобилии.

Посидев еще немного и придя в себя, я снова продолжил свой, ставший уже надоедать, однообразный путь. Правда, кое-какую надежду вселил вроде бы увиденный самолет. Почему вроде бы? Потому что прошло еще несколько дней, пошла уже третья неделя, мой «календарь» на дубинке насчитывал уже семнадцать зарубок, но больше ничего подобного не повторялось, хоть я и, как говорится, все глаза проглядел, постоянно задирая голову к небу. И уже все чаще в голове являлось известное выражение: «А был ли мальчик?». Может, все это мне привиделось, от большого желания? Да и какие могут быть самолеты, когда уже столько прошел, скоро река кончится, а на обоих берегах, насколько только может глаз охватить, один только лес. Река действительно стала совсем узкой, метров пятнадцать, в некоторых местах и десять, а была никак не меньше ста. Вот скоро дойду до истока – и что? Дальше куда идти? Надо было в другую сторону пойти, ведь река всегда куда-нибудь впадает. Да, еще на два дня и две ночи подряд зарядил мелкий дождь – в общем, начал я скисать. Но вот, наконец, на третий день к вечеру дождь затих, а когда я уже стал засыпать на «постели», как обычно, приготовленной под дубом из сосновых и еловых душистых ветвей, кончился совсем.

Проснулся я часов в девять (здесь я всегда долго и крепко спал), светило Солнце, и день обещал быть отменным. Сходил к реке, разделся до пояса и умылся. Очень сильно зарос. Раньше я никогда не носил ни бороды, ни усов, и было непривычно – неприятно чесалась кожа.

Как бы и казалось бесперспективным теперь мое движение вперед по реке, но до конца дойти нужно и уже там решать, что делать дальше. Но прежде надо добыть пищу. Вчера, еще в обед, я доел кролика и лег спать уже голодным. Добыть что-либо еще то ли поленился, то ли помешала моя хандра, и я, махнув рукой, оставил все на утро.

Последние дни я иногда для ускорения, говоря земным языком, передвигался трусцой, но местная трусца у меня выходила этак километров сорок в час, и никаких затруднений в дыхании.

Сегодня я тоже побежал. Пробежав километров пятнадцать, вдруг заметил стадо косуль. Вот говорю: косуль, а ведь в биологии я разбирался так же «хорошо», как и в астрономии, короче, побольше козы, но без рогов. Лес в этом месте поредел, и они паслись на полянке (уже стала подрастать травка). Я остановился, раздумывая, стоит ли начинать на них охоту? Куда я дену столько мяса? Пока я думал, основное стадо, голов двадцать, повернуло в глубь леса, а один, чуть поменьше, отстал и оказался ближе к реке. И я решился. Чтобы отсечь его от стада, забежал со стороны леса; он перепугался и кинулся дальше к реке, но далеко от меня не убежишь, догоняя, я бросил в него дубинкой и свалил с ног; тут же настиг, придавил коленом и, достав нож, перерезал горло, чтобы сошла кровь.

Во время этого преследования мы выскочили уже на самый край леса, и когда я поднял голову, увидел на том берегу то, что заставило меня затрясти головой и несколько раз закрыть и снова открыть глаза, думая, что это, как и в случае с самолетом, какой-то мираж, и я, раньше никогда не крестившийся, машинально перекрестился. Но нет, ничего не пропало.

А увидел я, что лес на том берегу закончился и там была пашня, а на ней обычный, как и я, мужик, управлял запряженной в борону лошадью, а в отдалении виднелась бревенчатая изба, но покрытая какой-то странной блестящей полустеклянной крышей. А еще на берегу купались четверо пацанов лет по восемь-десять, среди которых крутилась обыкновенная дворняжка.

3

Было четыре часа утра, когда дядя Коля, посмотрев на часы, остановился и сказал:

– Пора спать, на сегодня хватит, если повесть моя вам не наскучила, продолжим в следующие дни.

Мы с большим интересом слушали его и даже не заметили, как прошли эти четыре часа. Поэтому мы все как один просили его, чтобы он вдруг не передумал и обязательно пришел завтра.

– Хорошо, обещаю, тем более что эти воспоминания волнуют меня самого и заставляют снова переживать все моменты той моей далекой жизни, – сказал дядя Коля и, попрощавшись со всеми, ушел.

У нас оставалось еще побольше недели, и за это время он успел рассказать нам полностью все свои приключения и даже поведал о своих злоключениях в первые дни на Земле, после пятнадцатилетнего отсутствия.

Приехав из пансионата и выйдя на работу, я сразу, чтобы не забыть хронологию и не упустить чего-нибудь из услышанного, начерно записал его рассказ. Но набело успел написать только вышеприведенную первую часть. Мне пришлось прерваться на три года, так как наш завод через месяц все же обанкротился и был продан с молотка. Оборудование вывезли, цеха закрыли и отдали в аренду под склады.

Мне пришлось переменить место работы. Новая работа была связана с непрерывными командировками, и вот только сейчас у меня появилась возможность по черновикам и прежним наброскам закончить повествование этого уникального человека.

Итак, прервались мы на том, что оставили Николая (именно Николая, а не дядю Колю, так будем его теперь называть, ведь двадцать пять лет назад он был моложе) пораженным внезапно открывшейся пред ним картиной. Несколько времени Николай никак не мог поверить глазам своим, переводя их то на мужика с лошадью, то на избу с блестевшей крышей, то на мальчишек, плещущихся в реке на том берегу. Когда же он точно поверил и убедился, что это не мираж, то первым радостным порывом его было вскочить, закричать и обратить на себя внимание. Но то был первый порыв, он лишь успел привстать, как его осекла мысль, а что же он им скажет? как объяснит свое появление? Скажет: «Здравствуйте, я ваша тетя, то бишь инопланетянин», – это, уже приходя в себя и снова обретая способность подшучивать над собой, подумал он, да и как, на каком языке изъясняться.

Но объявляться все равно придется, хотя разумнее некоторое время понаблюдать, а потом уж действовать по обстоятельствам. Интересно, какую реакцию вызовет появление чужака в этой деревне или населенном пункте? Только теперь он заметил такие же избы, идущие вдоль реки, но расположенные на порядочном расстоянии друг от друга, – почти деревня. Вдруг по какому-нибудь сигналу тревоги выскочат мужики с вилами, а возможно и с ружьями, и откроют на него охоту. Знать бы их нравы. И еще значительную деталь подметил Николай: когда мужчина разворачивал свою борону на ближнем к реке конце пашни, хорошо различалось, что одет он был так же, как и Николай: такие же штаны и куртка, такая же бейсболка с коротким козырьком, да и обувь, хоть и не разглядеть как следует, вроде такие же кроссовки.

«Получается, что не зря меня переодели – подумал Николай, – а чтоб сошел за своего, ну пусть так и будет. Только вот рожа какая-то бандитская, небритая, но это еще сойдет, а вот языка не знаю. Что же делать? Хоть немым притворяйся!»

Но позже оказалось, что и с языком у Николая не стало больших проблем. Вы, читатель, возможно, слышали, что в нашей научной литературе описывались некоторые случаи, когда человек, побывавший в какой-нибудь шоковой, экстремальной ситуации или переживший клиническую смерть, вдруг начинал понимать и говорить на языках, раньше совсем ему незнакомых, а кто-то из таких даже смог перевести очень древние знаки на камнях. Значит, есть в нас какие-то скрытые резервы, надо только уметь на них воздействовать. А кому не уметь, как ни им – создателям, богам или экспериментаторам, а вернее всем троим в одном лице, жалко, но это останется неизвестным.

Не зря, видимо, у Николая остались смутные ощущения, когда он пришел в себя на песке у реки, что ему на виски и к телу присоединяли какие-то датчики или передатчики (так он выразился). В результате, как мы знаем, он стал и сильнее, и быстрее, и под водой мог долго оставаться, вот и в голове чего-то, наверное, переворотили (опять его выражение). Конечно, оказалось, что он не совсем стал понимать их язык, а просто очень быстро начал запоминать слова и усваивать их смысл. Но обо всем по порядку.

Общение Николай решил начать с ребятишек, все равно их не обойти: они рядом и продолжали возиться в воде. У них там стоял небольшой плот, связанный из трех или четырех толстых жердин, он был прикреплен веревкой к берегу, и они по очереди ныряли с него.

Николай встал, но они его не замечали, тогда он не очень громко, чтобы не испугать, окликнул их. Один из них услышал и, показав на него рукой, громко сказал пару слов, обращая на Николая внимание приятелей.

– Это обо мне, – подумал Николай и запомнил сказанные слова, – значит, я вот кто.

Как позже выяснилось, слово означало «старовер», но пока Николай уяснил, что он не их человек, а из какого-то другого племени, но не враг, а значит, имеет право на общение. Это он понял из того, что они не были напуганы, а двое вообще, недолго посмотрев на него, продолжали свою возню с плотом, что явно казалось им интересней, чем появление бородатого мужика. Потом этот мальчуган, видно постарше, уже обращаясь к Николаю, вопросительно крикнул два слова.

– Ага, – отметил Николай, запоминая слова, – по всей видимости, спрашивает: «Чего тебе?». Тогда Николай одной рукой поднял за ноги косулю, а другой поочередно, то махая ему, как бы подзывая к себе, то показывая указательным пальцем на себя, переводил руку, указывая на деревню. Неизвестно, правильно ли понял его пацан, но он, что-то сказав остальным (жалко, что теперь уже негромко), прыгнул в воду и быстро переплыл, как вы помните, ставшей уже узкой речку.

Здесь надо ненадолго прерваться и объяснить читателю, кто были эти староверы, за которого приняли Николая. Эти люди в определенный исторический момент отошли от всеобщего развития местной цивилизации, не приняли ее, остались верными своему богу. Жили они уединенно, преимущественно в лесах, их было мало, за сотни лет их язык стал во многом отличаться от всеобщего универсального, на котором все стали говорить на этой земле, после окончательной победы нового сильного бога над старым добрым, но слабым богом. Но иногда староверам все же приходилось общаться, чтобы обменяться некоторыми товарами, и даже бывали случаи, правда крайне редкие, что отдельные индивидуумы переходили жить во всеобщий мир, наверно, их изгоняли за какие-то проступки. Но не будем забегать вперед, сейчас это сделано единственно с той целью, чтобы вы поняли, как объяснилось в дальнейшем плохое знание Николаем языка, да и его появление.

Переплыв, паренек подошел к Николаю и, по-взрослому протянув руку, произнес приветствие. Николай ответил аналогичным словом, но сомневаясь, а вдруг это он знакомится и сказал свое имя, решил проверить и, пальцем ткнув себя в грудь, сказал: «Николай». Тогда тот тоже, показав на себя, сказал: «Бил».

«Ну вот и отлично, – подумал Николай, – вот и познакомились, может, я зря беспокоюсь насчет незнания языка, ведь те, за кого меня принимают, не обязательно говорят на их языке, вообще-то нужно стараться поменьше говорить, сойду за немногословного».

Паренек снова повторил прежний вопрос, очевидно означающий «чего тебе?». Николай жестами постарался объяснить, что он только что добыл косулю и хочет, чтобы ее в деревне употребили по известному назначению, и что он сам очень хочет «ням-ням». Ему действительно порядком надоело пресное мясо и хотелось чего-нибудь «ням-ням» с солью и обязательно с хлебом. Бил вроде бы все правильно понял, так как, переводя мимику Николая на свой язык, одновременно показал на косулю и на деревню. Николай утвердительно затряс головой. Тогда Бил прокричал товарищам несколько слов, а те отвязали плот, и один из них переправил его на этот берег. Николай погрузил на него косулю и начал раздеваться, но Бил предложил ему не делать этого, а сесть на плот. Смышленый парень оказался этот Бил, уловив затруднения Николая с языком, он, когда говорил, старался жестами объяснять смысл слов, что как раз и нужно было Николаю и, учитывая его вновь приобретенные способности к языкам, дало очень хороший результат.

Николай сел на плот рядом с косулей, тот притонул слегка, но выдержал, а пацаны, взявшись за края, отбуксировали его на другой берег. Конечно, Николай мог, разбежавшись, запросто перепрыгнуть эти десять-двенадцать метров, но он решил никогда не выказывать такие свои способности.

Когда плот причалил, Николай взял косулю под мышку и, прихватив свою дубинку, перешагнул на берег. Двое «буксировщиков» тоже вылезли из воды, и он, используя уже усвоенный запас слов, сказал им: «Надо в деревню» – и кивнул головой на деревню и на мужчину, который, остановив лошадь на краю поля, наблюдал за их переправой. Пареньки перебросились несколькими словами, и один из них (это был уже второй) быстро натянул штаны и, забросив на плечо футболку, сказал, очевидно, «Пойдем!» и повел Николая к поджидавшему мужчине. Оказалось, что это был его отец. Пока шли, мальчишка без умолку болтал, и Николай усвоил примерное значение еще нескольких слов, а также узнал, что его зовут Кид.

Когда уже подходили, Кид бегом опередил Николая и начал что-то объяснять отцу, показывая на него. Николай поздоровался и назвал себя. Мужчину звали Авдей.

Здесь надо предупредить читателя, что все имена несколько изменены, так сказать подправлены, это было сделано Николаем и частично автором для облегчения произношения и восприятия слушателями и читателями.

Авдей был молод, лет тридцати, ростом чуть выше Николая и поплотнее его. Он даже не стал особо интересоваться Николаем, ведь появление его, как мы уже выяснили, не явилось таким уж экстраординарным событием. Да и ситуация была довольно простая – есть только что забитая косуля и ее требуется разделать. Николай продолжал держать ее под мышкой, а Авдей только приподнял не до конца перерезанное горло и по продолжающим еще стекать каплям крови убедился, что это свежатина. Он велел сыну отвести Николая домой и сказал, что скоро закончит и придет обедать. Николай все лучше начинал понимать язык, так как он, внимательно следя за ситуацией, запоминал слова.

По берегу вдоль деревни тянулся ряд вековых сосен. Они располагались через каждые сто метров друг от друга. Наверно, их специально оставили еще, когда очищали место от леса для этого поселения. На подходе к дому стояло несколько странных ветряков, явно не мельницы (зачем их столько?), но и не флюгеры, так как на каждом столбе их было штук по десять, торчащих на разной высоте во все стороны. Еще удивляла эта крыша, на которой находились какие-то интересные устройства, вроде бы из стекла и пропущенных сквозь него проводков. У Николая мелькнула мысль, что это все похоже на ветровую и солнечную энергетику, о которой он читал в каком-то журнале, но он тут же отбросил ее – уж больно разительный контраст получался между тем, что он тут пока видел, и электричеством.

На крыльце дома их встретила молодая женщина. Она держала в руке около уха какой-то предмет и что-то говорила. Это сейчас в новом веке у нас мобильники по несколько штук на семью, а тогда, в восьмидесятом, это было еще очень большой редкостью, и Николай сначала ничего не понял. Женщина положила предмет в карман фартука, сошла с крыльца, вежливо поздоровалась и рукой пригласила Николая к пристройке около дома, оказавшейся большим подземным холодильником. Открыв дверь, она велела сбросить туда тушу и повела Николая в дом. По дороге она сказала: «Я знаю, ты – Нико, а меня зовут Эн, позвонил Авдей и велел тебя принять». Про сказанные слова Николай, как вы понимаете, догадался, теперь дошло до него и про телефон.

Дом был просторный, многостенный, сзади был пристроен к нему вместительный скотный двор, в котором по земным меркам запросто можно было держать до пяти коров. Эн провела его по комнатам, их было четыре: в одной из них уже сидел Кид перед включенным видиком и с увлечением занимался какой-то «стрелялкой». На кухне прямо в стене был вмонтирован плоский экран телевизора, он был включен: шел, очевидно, сериал; на столе лежала недочищенная рыба, наверно, ее готовили к обеду. Потом Эн принесла Николаю чистое белье, электробритву и указала на дверь, где можно помыться, при этом она все время говорила, опять упомянула Авдея и показала, как переключать бритву, чтобы состричь бороду, а потом побрить.

Звуки языка, на котором говорили эти люди, ничем не отличались от земного. Они не были какими-то необычными, например, какими-нибудь гортанными или еще какими-то, и если бы Николай не был уверен, что он на другой планете, он мог подумать, что попал в какую-нибудь английскую или европейскую деревню: некоторые слова и словосочетания очень напоминали язык этих стран, и хоть Николай не знал иностранных языков, это было заметно даже ему.

Слово «спасибо» Николай пока не знал, поэтому, кивнув головой, он вошел в указанную дверь. Здесь была квадратная комната четыре на четыре метра обшитая досками, но пол выложен кафелем. По одной стене, как в бане, располагались полки, а рядом сложенный из кирпича метровый куб, в который наложили крупные камни. У противоположной стены с одной стороны стояла большая двухметровая ванна, а в другом углу находился душ. Около двери был умывальник и висело зеркало, рядом с которым встроенная в стену панелька с четырьмя кнопками разных цветов и розеткой.

Всего полчаса назад сникший Николай думал, что он обречен жить на, как он считал, необитаемой планете, и без особой надежды мечтал о встрече с дикарями. Сейчас же его чувства выражали одновременно радость, удивление и ожидание чего-то могущего удивить еще больше. Радость – что встретил абсолютно таких же, как и сам он, живых существ, с таким же примерно укладом жизни. Удивление малой численностью планеты, контрастом между, если можно так выразиться, лошадиной тягой и развитием техники. В нем просыпался исследователь. Определенно планета эта в прошлом хранит какую-то тайну.

Николай включил бритву, с удовольствием состриг бороду и переключил ее на бритье, при этом на коже чувствовались какие-то странные покалывания. Потом выяснилось, что это заложено в технологию бритвы: в ее лезвие был вмонтирован механизм, который в совсем мизерной дозе впрыскивал какой-то раствор и одновременно на определенной частоте тока воздействовал на корни волос, замедляя их рост. Поэтому брились здесь всего раз в месяц, и то не для того, чтобы сбрить выросшие волоски, а чтобы закрепить уже достигнутый результат прекращения их роста, то есть просто поводить бритвой по щекам. У Николая уже после этого первого бритья только через две недели появилось небольшое ощущение щетины.

Кстати о неделе: рядом с зеркалом висел небольшой календарь, и по нему выходило, что неделя здесь составляла десять дней, каждый месяц ровно тридцать дней или три недели, а в году было тоже, как и у нас, двенадцать месяцев, только стоящий в календаре последним насчитывал тридцать пять дней. Такая вот десятичная система. (А она, кстати, была у них и во всех остальных расчетах.) Николай подсчитал дни – получалось как на Земле. Он подумал, что, может, у них и високосный год есть, если вращение этой планеты вокруг Солнца за год не укладывается в 365 дней. Правда, это осталось неизвестным, так как Николай к этим тонкостям в своем дальнейшем повествовании не возвращался, а мы, захваченные разворачивающимися событиями, забыли уточнить.

Побрившись и вглядевшись в себя в зеркало, Николай удивился своему помолодевшему виду, таким он себя помнил в двадцать пять лет. Потом он, глядя на полки и выложенный камнями куб, помечтал о баньке – поддать бы сейчас пару и попариться. Примерно он представлял принцип работы местной парилки, наверно, камни раскаляются электроспиралью, проходящей где-то внизу куба и хорошо изолированной от попадания брызг воды. А кнопки на панели, очевидно, такие: зеленая – включение, оранжевая – малый накал, красная – большой и черная – выключение. Но он не решился злоупотребить гостеприимством хозяев, побоявшись чего-нибудь напортить. Из всего помывочного «сервиса» пришлось выбрать самый простой – душ. На полке лежали мыло и три мочалки. Николай отрегулировал воду погорячей, постоял, наслаждаясь, некоторое время и, взяв мочалку побольше (наверно, Авдея), начал мыться.

Когда он закончил, переоделся в чистое и вышел, Эн продолжала возиться с рыбой. Она показала Николаю на окно: там во дворе Авдей уже распрягал лошадь. Николай вышел на улицу и направился к нему.

– Ну вот и на человека стал похож, – сказал Авдей, одобрительно оглядывая помытого и побритого Николая.

– Ты как к нам, насовсем? Собираешься остаться у нас жить?

– Да, если это возможно.

Здесь автор опять должен сделать небольшое отступление и объяснить читателю, что с этого момента удобнее будет передавать все диалоги уже в переводе с языка мимики и догадок Николаем на нормальный язык, тем более, что, пообщавшись еще этот вечер с семьей Авдея, он уже на следующий день мог сносно говорить на их языке.

– Ну что ж, завтра сходим к старосте, пусть прикинет, куда тебя определить, – сказал Авдей, заводя лошадь под навес, – обед, видно, еще не готов, нужно бы шкуру снять с твоей косули, пока не застыла. Сейчас позвоню Сашку, если он свободен, приедет, сделает.

– А кто это? – поинтересовался Николай.

– Да есть у нас мастер по этим делам, живет недалеко, через пять дворов от меня, – и Авдей достал телефон.

Поговорив минуты две, он убрал телефон и сказал: «Сейчас будет» и, обращаясь к Николаю: «Тащи косулю сюда, под навес».

Николай понял из его разговора по телефону, что речь шла и о нем, были по несколько раз произнесены слова: старовер, косуля, пришел или принес, хочет остаться у нас.

Пока Николай ходил за косулей, Авдей достал пару метровых веревок и сказал: «Велел подвесить за задние ноги, давай привяжем вон к той стрехе, она покрепче». Он передал Николаю веревки.

– Привяжи к ногам, а я принесу с крыльца табуретку.

Они уже заканчивали, когда на дороге показался, как сначала подумал Николай, велосипедист, но почему-то он не крутил педали, как потом оказалось, педалей вообще не было, только подножки, как у мотоцикла. Это был электромопед, причем работавший почти без звука – мотор лишь слегка шуршал. Устройство его Николай тогда в пансионате объяснил нам в меру своего «высокого», как вы, надеюсь, помните, образования, по-дилетантски просто. Он сказал, что на его задней вилке находился небольшой электромотор и два аккумулятора, каждый размером всего со спичечный коробок, работали они поочередно, один работает, а другой заряжается. И когда наш пансионатский отдыхающий – «интеллектуал» (вы помните, был такой) недоверчиво прервал рассказ Николая словами о том, как могут такие маленькие аккумуляторы обладать большой мощностью, его оборвал наш пессимист-доминошник, ставший во время рассказа самым заинтересованным и внимательным слушателем. Он сказал: «Не мешай слушать, здесь тебе не научный семинар, и, если у тебя с головой все в порядке, ты поймешь, что техника везде имеет свойство развиваться». И дальше подколол его с явным намеком:

– Если у нас будет поменьше таких «ученых», возможно, и мы дойдем до этого.

Не научный семинар – отличное выражение в нашем случае, возьмем его путеводителем для нашей хроники и не станем слишком придираться к Николаю, тем более что дальше будут еще более удивительные технические вещи, также дилетантски описанные Николаем, ведь, как выяснится позже, Николай попал в цивилизацию, на две с половиной тысячи лет, а может и на все три, опередившую нас. А дилетантство Николая нисколько не помешает нам. И задачу свою автор видит в по возможности сжатой социальной, а не технической, хронике, именно социальной, этих двух с половиной или трех тысяч лет. По ходу его рассказа у нас появится возможность проследить, как менялась жизнь с развитием цивилизации, как бы в назидание, как говорится: век живи – век учись, а тут сразу столько веков, чего же не поучиться?

Сашок, подъехав, поставил мопед и поздоровался. Он выглядел уже достаточно пожившим человеком лет пяти-десяти-шестидесяти, сильно заветренное огрубевшее лицо, морщины на лбу и в углах глаз, почти полностью седые волосы. Когда он уже приступил к своей работе, а Николай с Авдеем, чтобы не мешать, отошли в сторону, Николай спросил:

– А сколько ему лет?

– Сто два будет в этом году.

Сначала Николай подумал, что тот шутит, но, посмотрев на серьезное его лицо, задумался и почему-то решил спросить:

– А тебе сколько?

– Мне еще пятьдесят один.

– А Эн?

– Мы с ней ровесники, а чего ты спрашиваешь, тебе то сколько?

– Мне сорок семь, – ответил Николай.

Сашок провозился еще больше часу, Эн уже два раза выходила и звала обедать. Сняв шкуру и разделав тушу на постеленной под навесом клеенке, Сашок, отказавшись от приглашения на обед и захватив с собой шкуру, голову и одну заднюю лодыжку косули (так здесь принято), пристроив все это на багажник мопеда, попрощавшись, уехал.

Николай с Авдеем перенесли оставшееся разделанное мясо в уличный холодильник. (Был еще холодильник на кухне, в который Эн перенесла сложенные Сашком отдельной кучкой сердце, печень, почки и еще что-то.)

Наконец, позвав Кида, они уселись обедать, он был совсем не обильным; Эн налила по чашке бульону с хлебом, на второе по два куска рыбы и картошка с подливой, на третье кисель, похоже клюквенный. Все было очень вкусно приготовлено: и бульон, и подлива, и кисель, но проголодавшийся и отвыкший от домашней пищи, Николай не наелся, а попросить еще стеснялся, и Эн, уловив его замешательство, положила ему в тарелку еще картошки и рыбы. Когда он начал есть, Кид, допивавший кисель, значительно предупредил его: «Переедать вредно для здоровья». Авдей, защищая Николая, сказал: «Ему можно, он долго был в лесу и проголодался». Николай, поощрительно обращаясь к Киду, спросил: «Где же ты уже постиг науку о правильном питании, в школе, наверно?»

– Нет, просто это известно каждому, а в школу я еще не хожу.

– Как, почему? – обращаясь уже к Авдею, удивился Николай.

– Да, год пропустил, ему в этом уже исполнится одиннадцать, а в том году учительницу не присылали, потому что не набралось и пятнадцати десятилетних детей – неполный класс получался, у нас всего двести пятьдесят дворов. Вот в этом году составится класс ребятишек тридцать пять, и будут учиться вместе и десяти– и одиннадцатилетние.

– Значит, у вас в школу идут с десяти лет?

Авдей удивился: «А у вас, что, не так что ли? А хотя у вас там свои законы». Чтобы не выдать себя, Николаю не следовало показывать явную неосведомленность о местной жизни, но, подумав, что его любопытство оправдательно тем, что он человек из леса, как они говорят, старовер, все же решился и спросил:

– А сколько же лет учиться?

– Как и положено, два года.

– Всего? Чему же можно научиться за два года?!

– Всему, что и положено: будет уметь читать, писать, считать и историю узнает.

– А если он захочет дальше учиться?

– Опять учиться? Что он дурак, зачем второй раз учиться? – улыбаясь такой наивности Николая, ответил Авдей. – Ты сам-то учился?

– Я нет, не пришлось, – на всякий случай соврал Николай.

– А как же, должны же быть ученые, инженеры, – Николай, продолжая выспрашивать дальше, повел вокруг рукой, – вот телевизор, телефон, электроплита, энергетика ваша, кто все это делает? А если что сломается, кто отремонтирует?

Дальше Авдей, возмущенный непониманием Николая, как ему виделось, самых простых и естественных вещей, чтобы исключить дальнейшие глупые вопросы, по своей инициативе решил его просветить и разразился эмоциональной тирадой, смысл которой Николай уже смог понять, но оттенки, например ругательные, уловил лишь день-два спустя по мере освоения языка. Нам же, тогда в пансионате, он передал ее, конечно, сразу в абсолютном переводе.

– Ты прямо тупой какой-то, – начал Авдей. – Слушай, вот отучится Кид два года в школе, потом, когда исполнится ему пятнадцать лет, будет полугодовая комиссия в специальном лагере, которая и определит, где и в каком качестве предстоит ему жить. Первая категория – быть военным, следить за порядком в городе; вторая – значит быть спортсменом; следующая – рабочая категория для работы в городе в мастерских и других местах; последняя – вернется домой для хозяйства. А техника, она не ломается, чего ее ремонтировать, она сама себя подправляет, на то она и техника; вот сарай у меня перекосился, так его отремонтировать учиться не надо, небось, и такой неученый балбес, как ты, подправить его сможет. Ну бывает ЧП раз лет в пятьдесят, или сильным ветром ветряк свернет, или что другое, или новый дом кто поставит, так установить на крышу энергоустановку пришлют из города рабочую бригаду, на то и есть категория рабочих людей.

Пока у Николая не укладывалось в голове, что, с одной стороны, двухклассовое образование, а с другой – колоссальный прогресс в технике, вот загадка-то: кто-то же все это изобрел? Они уже сидели за столом на кухне одни. Кид, допив кисель, сразу же схватил мяч и убежал к ребятам играть, а Эн, помыв и убрав посуду, ушла на огород.

Авдею и самому, похоже, понравилась роль лектора, он вошел во вкус и смотрел на Николая, как бы ожидая новых вопросов. Уловив эту его готовность к «факультативу», Николай счел возможным задать еще несколько вопросов.

Прямо против двери на стене висела хорошо исполненная картина. На ней с небес исходила мощная, яркая вспышка, как бы от взрыва, направленного на землю, а внизу валялись изуродованные, обожженные человеческие тела, оторванные конечности и головы с глазами, полными ужаса. Сверху, на фоне взрыва, просматривался изображенный почти контурно, но все же отчетливо угадываемый лик то ли человека, то ли животного, зло взиравшего на землю. У него были непропорционально большие уши и глаза, а на лбу две здоровенные шишки. Николай спросил:

– А что изображено на этой картине?

– Это момент, когда наш бог окончательно расправился с неверными.

– Бог? – Николай удивился и, продолжая оценивающе рассматривать картину, добавил: – Он же и на человека-то не похож… какие-то несуразные уши… шишки на лбу, что это рога что ли?

– Он и не должен быть похожим, это же не человек, а бог, – объяснил Авдей, – а большие глаза и уши означают, что он все видит и слышит, а то, что ты назвал рогами, в них вся сила, они изрыгают громы и молнии и поражают всех, кто пойдет против него.

«Ну и страсти», – усмехнулся про себя Николай и, решив перейти к следующему вопросу, спросил:

– Авдей, а еще какая-нибудь категория людей у вас есть?

Он слегка задумался (наверно, обдумывал, как сформулировать ответ), потом сказал:

– Есть, но это не совсем категория – это начальство, они не работают, только рисуют на бумаге разные рисунки, а по ним уже рабочие все сами делают, правда, они хорошо людей лечат, да, еще они книги разные читают.

– А вы книги читаете?

– А зачем их читать, а телевизор на что, про все расскажут и даже покажут.

«Ну вот наконец Авдей вспомнил, что где-то у них есть интеллигенция, – подумал Николай, – но странно, почему она не образовывает свой народ, а, похоже, специально задерживает его интеллект на уровне второго класса».

– А ты, сколько классов кончил? – спросил Николай.

– Я – полных два класса, – с некоторым оттенком гордости заявил Авдей.

– Вот ты говорил, что в школе изучают историю, а какая она, ваша история?

– Какая-какая… – уже почему-то недовольным тоном, посмотрев на часы, начал скоро, словно торопясь, говорить Авдей, – такая же, как и ваша, на одной земле живем. Когда-то давным-давно была большая война, погибло очень много людей, но наш бог – самый сильный, и мы победили и теперь живем на земле очень счастливо, никаких войн не бывает. С той победы ведется у нас новое летоисчисление, вот сейчас две тысячи девятьсот восьмой год.

Закончив, Авдей переключил телевизор на другую программу и, снова посмотрев на часы, сообщил:

– Через пять минут начнется футбол, за нашу команду играет мой старший сын Нико. А ты любишь футбол?

Удивленный Николай (здесь еще и футбол?!) опрометчиво сказал:

– Да, конечно, я и сам играл.

– За какую же команду ты играл? – скептически удивился Авдей.

– Да так, у нас на любительском уровне, – нашелся Николай.

Футбол здесь оказался очень приличного уровня, и, что интересно, правила почти не отличались от земных. Играли также по одиннадцать человек в каждой команде. Примерно таких же размеров ворота, поле тоже сто на пятьдесят метров, но было и несколько различий: чуть-чуть побольше мяч, почти как баскетбольный, и играли три тайма по тридцать пять минут.

Сын Авдея был центральным защитником. Игра проходила очень упорно, первый тайм наши проиграли 0:1, ко второму тайму прибежал Кид, он спросил счет и расстроился. Стали болеть втроем. В итоге наши одержали победу 3:2 и вышли в финал.

Это был полуфинальный матч чемпионата планеты, чемпионата мира, он проводился раз в два года. Оказалось, что страна в этом мире была одна и состояла из шести республик. И между ними раз в два года разыгрывалось звание чемпиона. Но в результате назывался этот чемпион все равно чемпионом мира. Названий республик по национальному или по какому-то другому признаку не было. Они обозначались только численно. Наша была вторая, а играли мы с пятой.

Все это по ходу матча удалось узнать у Авдея. Потом показывали второй полуфинальный матч между третьей и четвертой республиками. Все закончилось очень поздно, и уже стало темно. Эн приготовила легкий ужин, и пора было укладываться спать. Николаю постелили в небольшой комнатке, расположенной на втором этаже.

Впервые здесь Николай лег спать в удобную чистую постель, имея под головой мягкую подушку, и без боязни подвергнуться какой-нибудь внезапной опасности. Но странное дело, в этот раз ему не спалось: неожиданные события последнего дня перевернули его однообразную, уже лишенную надежды на встречу с людьми местную жизнь, и он невольно начал перебирать в уме все детали этого дня. Начинался новый этап его жизни на этой, пока непонятой, планете. Какое-то необычное для высокой цивилизации жизнеустройство вырисовывалось здесь. Вот в этой деревне живут простые, по-видимому, очень добрые люди, пользуются плодами этой цивилизации, и в то же время возникает чувство, что они живут, вернее, их кто-то держит как бы за производителей продукции (как сказал Авдей, для хозяйства). Кто-то распределил людей по категориям и предписал оставаться в ней, в этой категории, навсегда и внушил мысль, что учиться ни к чему. А действительно, зачем учиться, зачем думать, зачем читать, достаточно только уметь нажимать на кнопки, для этого вполне хватает двух классов. Не надо даже ремонтировать технику, по выражению Авдея, «она сама себя подправляет», наверно, программируется чем-нибудь похитрее нашей электроники. В общем, одно было безусловно ясно Николаю: цивилизация этой планеты намного старше нашей, ну а дальше, как говорится, пока одни «непонятки», особенно в социальном плане. Тут он вспомнил, что завтра идти к старосте.

«Ну что же, – подумал Николай, – утро вечера мудренее…» – И с этой мыслью наконец уснул.

4

Проснулся Николай, едва только забрезжил рассвет и запели первые петухи. Он долго лежал с открытыми глазами. Потом снизу послышалось, как Эн загремела ведрами, наверно, пошла во двор доить коров (их было две). «Как на Земле», – подумалось ему. Вспомнилось, как в детстве ездил он в деревню к тетке, так же по утрам кричали петухи, тетка выгоняла со двора корову… а по селу с мычаньем проходило стадо… щелкал кнутом пастух… Эти воспоминания, эта похожесть снова повернули его мысли на философский лад.

Оказывается, Создатель, которого считают на Земле Богом, как пишут в священных книгах, создал жизнь и человека «по образу и подобию своему» не только на одной Земле, но и в бесконечной Вселенной. Создатель един во всей Вселенной, и поэтому во многих удаленных от Земли уголках нашей Вселенной люди оказались одинаковы не только по внешнему виду (и значит не правы земные фантасты, показывающие в своих фильмах каких-то монстров), но, наверно, он вложил в них и все другие качества, присущие нам, землянам, а именно достоинства и пороки. Значит, и жизнь на наших планетах развивалась по схожим законам. Правда, местная цивилизация, наверно, опередила нашу, она постарше, но все равно, раз люди одинаковы, и здесь встретятся ему и подлецы, и честные люди и они также радуются и страдают. Только по-прежнему непонятно было ему: с какой целью переместили его сюда, а цель, безусловно, есть.

Уже совсем рассвело. Внизу стукнула дверь, и послышался негромкий говор. «Авдей проснулся, пора и мне подниматься», – решил Николай. Он встал, заправил кровать, оделся и спустился вниз. Эн уже возилась на кухне, она заулыбалась и сразу начала говорить: «Проснулся? Доброе утро! Как спалось на новом месте?» Видно было, что она, как и все остальные нормальные женщины, мягко говоря, чтобы не обидеть читательниц, очень не любила молчать. Николай собрался ответить, но она не дала такой возможности и тут же продолжила: «Летом мы умываемся на улице, выйдешь и сразу налево, за углом под навесом умывальник, там и полотенце висит». Николай вышел и прошел за угол, под небольшим навесиком из стены дома выходил обычный смеситель и под ним раковина. Авдей уже умылся, они поздоровались, и он сказал:

– Давай быстрей умывайся, скоро будет рейсовая машина, поедем в центр тебя регистрировать. Пока он умывался, Эн позвала завтракать. На завтрак была жареная печенка и творожная запеканка. Кид еще спал.

Позавтракав, они вышли на дорогу и, пройдя пару домов, остановились ждать. Николай предложил: «Да мы бы и пешком могли дойти». «Скажешь тоже, – возразил Авдей, – деревня протянулась никак не меньше верст на пятнадцать, а то и больше, посчитай, сколько топать до центра». Потом он еще решил объяснить: «Сейчас посевная закончилась, машина ходит всего два раза в день, а в страду она курсирует каждый час, иначе как людей доставлять и перебрасывать по рабочим местам». Дальше, пока ждали, Авдей успел рассказать, что у них были и свои частные огороды, и государственные поля для обеспечения города. Дорога, проходившая вдоль деревни, была хорошо вымощена булыжником. С одной стороны дороги стояли дома с пристроенными к ним сзади скотными дворами, а с другой, где протекала река, стояли амбары и сараи. Между рекой и амбарами было пространство, занятое частными огородами и парниками. А вот выше, со стороны скотных дворов, находились государственные поля, а ближе к центру парники, на которых местные крестьяне обязаны были трудиться, за работу немного, но платили. Получался своего рода колхоз, председателем которого был староста, на него же возлагались и все управленческие функции. Он вел учет населения, распределял рабочую силу, рассчитывался за произведенную работу, имел связь с городом и обеспечивал ему поставки продукции.

Подошла, как ее называл Авдей, машина, это был электромобиль-автобус немного подлиннее нашей «Газели», но ниже ее, он имел с каждой стороны по пять двухместных сидений и общий сплошной ряд сзади. Пока добрались до центра, подобрали еще человек двадцать, на работу ехали и мужчины, и женщины. Мужики, едва поздоровавшись, тут же начинали обсуждать вчерашний футбол – выход нашей команды в финал. И вот что интересно, все мужики были одинаково одеты, такие же, как у Николая с Авдеем, кроссовки, штаны и куртки. И сами они все были почти одного габарита, не было ни коротышек, ни толстяков, ни худышек. Да, еще на голове нелепые странные бейсболки с коротким козырьком. У Николая невольно возникла мысль, что одеты они прямо как в наших тюрьмах и лагерях.

Подъехали к центру. В этом месте деревня прерывалась, и на площади примерно два на два километра находилось все колхозное хозяйство. Здесь были ангары для хранения сельхозтехники, заводик для переработки молока, птичник, еще какие-то помещения, а также и контора старосты.

Автобус остановился у крыльца конторы, люди вышли и разбежались по рабочим местам. Авдей с Николаем зашли в контору. Староста сидел за столом и общался по видеотелефону с какой-то женщиной. На противоположной стене размещался большой, метр на метр, экран, с которого эта женщина что-то ему надиктовывала, а он это записывал. Посмотрев на вошедших, староста рукой указал им на лавку. Они сели. Напротив двери, на стене, висела такая же картина, как у Авдея на кухне. Потом Николай узнал, что они, как иконы, находились у них в каждом доме.

Староста был очень пожилой мужчина, возраст которого Николай определить сам уже не решился, он уже несколько раз в этом ошибся, и потихоньку спросил Авдея. Ответ был – сто десять лет.

«Прямо планета долгожителей, – подумал Николай, – значит, у них не только техника, но и медицина на очень высоком уровне».

Закончив, староста обратился к посетителям:

– Знаю ваш вопрос, уже наслышан, даже не хочу знать причину твоего желания перейти жить к нам, могу только приветствовать это желание. Авдей, может он пока пожить у тебя?

– Конечно, места хватит, – сказал Авдей.

– Есть еще вариант с жильем, – обратился староста уже к Николаю – У нас есть вдова, в прошлом году у нее в городе убили мужа, надо узнать, может, возьмет она тебя на постой за недорогую плату. Она живет вдвоем с маленькой дочерью, все-таки мужик в доме всегда пригодится, гвоздь забить или еще для чего… – при этих словах он посмотрел на Николая, озорно прищурился и подмигнул ему.

Потом достал из стола толстый журнал и сказал: «Ну а пока давай тебя зарегистрируем, иди сюда, как звать-то тебя и сколько лет?» Николай ответил и подошел к столу.

– Тебе присваивается номер одна тысяча сто семнадцать, обязательно запомни его, между прочим, это освободившийся номер убитого мужа Яны, распишись здесь, – и он указал на записанную им последнюю строку и графу для росписи.

Там стояли цифры и слова, наверное, его имя и номер. Местной грамоты Николай пока не знал, он просто взял и скопировал свое имя с написанного старостой. Он только подумал: «Как странно, ни фамилии, ни отчества у них нет, только имя и номер».

– Теперь скажи, на каком месте ты бы хотел работать?

Николай не представлял, что ответить, и спросил:

– А какие есть места?

– Везде рабочие руки не лишние, смотря к чему у тебя склонность есть: если любишь землю – полевые работы или в парниках, животных любишь – пастух нужен и конюх, технику любишь – механизатором или перевозчиком.

– А что перевозчик делает? – спросил Николай.

– Заказы развозит в город и еще кое-куда.

«Во, как раз по специальности устроюсь здесь, вспомнив, что он таксист», – про себя обрадовался Николай, а вслух сказал:

– Хочу перевозчиком.

– Зря парень, опасная это работа, город – это не у вас в лесу и даже не у нас в деревне, там совсем другие нравы, вот как раз Янин муж был перевозчиком, а его в городе убили.

Николай был городским жителем, и все перечисленные старостой деревенские специальности его совсем не устраивали, поэтому он, стараясь быть убедительным, сказал:

– Я постараюсь быть очень осторожным, если одного убили, это не значит, что всех будут убивать, потом, кому-то надо работать перевозчиком, а я очень хочу.

Староста смотрел на него, с сомнением качая головой, но все же согласился.

– Ну раз не боишься, смотри сам, я тебя предупредил. Управлять машиной ты, конечно, не умеешь, но это небольшая проблема, легко научишься. Теперь перевозчика замещает мой внук, несколько раз съездите вдвоем, обучишься и заодно точки изучишь. Вот как раз сегодня получил большой заказ, – староста кивнул на экран, – на доставку ранних овощей на послезавтра. Приезжай в контору утренним автобусом, тебя будет ждать мой внук, загрузитесь, и начинай работать. А сейчас получи аванс пятнадцать рублей.

Он достал ведомость и велел расписаться. Потом отсчитал ему семь бумажных рублей и бросил на стол кожаный кошель, типа кисет, в котором, как он сказал, еще восемь рублей мелочью.

– Это пригодится в городе, в столовую сходить или еще на что-нибудь, – посоветовал он.

– Два дня пока поживешь у Авдея, а после командировки посмотрим, пока будешь в отъезде, я сам попробую договориться с Яной, думаю, рубля за четыре в месяц она согласится тебя взять на постой. Ну, с тобой все.

Потом он обратился к Авдею:

– Слушай, Авдей, заказ на овощи очень большой, завозить нужно аж в три точки, у нас в колхозе столько не набирается, придется обратиться к частникам, у тебя что-нибудь есть? Расплатимся в получку.

– Это вопрос к Эн, но, кажется, ящика по два помидоров и баклажанов наберется. Баклажаны у Эн всегда выходят отличные.

Пусть читателя не смущает, что все названия овощей, да и вообще все остальные названия в дальнейшем рассказе Николая идентичны нашим. Он объяснил это тем, что во-первых, они и по виду, и по вкусу были тождественны нашим и, во-вторых, нам так будет понятней, он сказал: «Зачем вам забивать голову, ведь не на курсах изучения языков вы здесь сидите», – и мы с этим согласились. Я уверен, что и читатель в этом с нами будет солидарен. Ведь вот тут же в его рассказе вышла заминка, Николай никак не мог придумать или вспомнить название прибора, по которому староста обратился к жителям деревни с просьбой приготовить кто сколько может ранних овощей. Николай замялся и начал объяснять нам, что староста нажал у себя на столе кнопку, в результате во всех домах деревни прекратили работать телевизоры и прозвучало обращение старосты.

А как Николаю нужно было назвать этот прибор, чтобы нам сразу все стало бы понятно? Не абракадабра же? Или какая-нибудь латифундия.

– Селектор, – неожиданно при этой заминке выскочил наш пансионатский «ученый» – шахматист.

– Во, правильно, – поддержал его хохмач-доминошник и, заметив, что тот уже стал очень заинтересованным слушателем, потихоньку ехидно добавил рядом сидящим: – Исправился.

В общем, согласовано было всей пансионатской аудиторией и рекомендовано, не стесняясь, называть вещи проще и понятней по-русски, колхоз так колхоз, получка так получка, огурец так огурец. Многие предложили также и имена пусть уж будут русские.

После такой нашей рекомендации рассказ Николая продолжался уже без заминок.

Закончив свое оформление на работу, Николаю захотелось ознакомиться с местной инфраструктурой коллективного хозяйства, а Авдей вызвался провести его по всем отделениям. Староста одобрил это, но предупредил, чтобы поторопились, если хотят попасть домой раньше вечернего рейсового автобуса, через полтора часа от конторы отправится грузовой фургон собирать овощи и может их захватить.

Они в темпе прошли по молочному заводу, затем посетили все животноводческие помещения: свиноферму, птицеферму, большое помещение для крупного рогатого скота и поменьше для мелкого. Все это не очень интересовало Николая, он только отметил, что везде было очень чисто, все механизировано: и уборка, и доставка кормов, и дойка. В основном здесь, в центре, были сосредоточены и колхозные парники: они располагались в верхней части площади. Сквозь их стеклянные стены виднелись несколько работниц. Туда наши экскурсанты из экономии времени решили не заходить. Зашли в магазин – это был обычный сельский магазин, где продавали все: мясо, бакалею, электротовары. Николай заинтересовался и чуть не купил мобильный телефон – все они были по четыре рубля и работали от батареек, которые нужно было менять всего один раз в два-три года, и никаких подзарядок. Его остановил Авдей: усмехнувшись, он сказал:

– Погоди пока, сначала обживись, кому тебе звонить, а деньги еще пригодятся.

Посмотрев на него, Николай согласился и похвалил, он сказал:

– Ты хороший практик, – и чтобы не обидеть, про себя не зло юморнул: – Не зря тебя учили целых два года.

Задержались они лишь в ангарах с техникой: там стояло штук пятнадцать колесных электротракторов, несколько комбайнов, разные прицепные устройства, культиваторы и тому подобное, а также две очень крупные и странные машины. Они были похожи на цистерны, стоящие на шести небольших колесах, по три с каждой стороны, у одной из них была откинута вниз задняя стенка, и открывался вид на вместительное помещение.

– А это что за агрегаты? – спросил Николай у Авдея.

– Это как раз то, на чем ты будешь перевозить грузы на склады в городе.

– Мне кажется, такие махины, да еще на небольших колесах, не очень удобны для перевозок, ведь у вас, по-моему, и дорог-то хороших не видно, – заметил Николай.

– А дороги и не нужны, это универсальные машины, на воздушной подушке, они пройдут и по бездорожью, и по болоту, по глубокой воде, втянув колеса, могут плыть, как катер, и по воздуху на большой высоте полетят.

Николай удивился:

– Как самолет что ли, ведь у них даже крыльев нет?

– При необходимости каждая боковая стенка машины может вытянуться, принять треугольную форму и образовать крыло и даже если придется садиться где-то в лесу на небольшую площадку, то сверху можно выдвинуть винт.

Николай подумал, что ему уже пора перестать удивляться, явно, что в технике они здорово опередили нас. Вероятно, тогда в лесу был не мираж, а мимо него пролетела именно такая машина. Он только засомневался:

– А смогу ли я научиться управлять такой сложной машиной?

– Как раз в управлении она очень проста, – успокоил Авдей, – освоишь за один раз.

Они сели в кабину. В ней было три сиденья впереди и три сзади. Слева на месте водителя находилось рулевое колесо – это для езды по дороге на земле. При движении в других режимах у сиденья с правой стороны, на квадратном возвышении, находилась маленькая панель, на которой были расположены пять тумблеров. Вот этими тумблерами осуществлялось все управление и в воздухе, и на воде, и на воздушной подушке. Тумблеры сидели на панели в расположенных крестообразно пазах и могли перемещаться вперед, назад, влево и вправо. Для каждого режима свой тумблер. Например, если машина плывет, как катер, по воде и надо прибавить скорость, то перемещай тумблер вперед, если надо повернуть налево, соответственно и тумблер надо переместить туда же, остановиться надо – тумблер назад. И так в каждом режиме. Никакого щитка с приборами не было и в помине. Впереди на сплошной торпеде был только экран телевизора да несколько почти незаметных непонятных кнопок.

Авдей в настоящее время работал в колхозе механизатором, а когда-то давно полгода поработал перевозчиком на этой машине. Но все попытки Николая узнать у него подробней устройство и принцип работы машины натыкались на одно слово: «Не знаю» или «А зачем мне это знать».

Почти то же потом было и с Антоном (так звали внука старосты). Единственное отличие – когда Антон уже устал от приставаний Николая по поводу управления, он изрек: «Значит программа у нее такая!» И еще, когда они уже летели, Николай специально сделал испуганный вид и сказал: «А вдруг какая-нибудь деталь двигателя из-за износа металла или по какой другой причине выйдет из строя и мы упадем на землю и разобьемся». Антон рассмеялся и сказал: «Вот придумал, какой износ, все сделано из вечных сплавов, они не изнашиваются и не ломаются. И даже твой невероятный случай предусмотрен и заложен в программу, в этом случае у машины сверху выдвигается винт и она пойдет как вертолет, у нее для каждого режима свой двигатель».

Еще он смог выяснить, что те три двигателя, которые работают в режиме обычной машины, катера и вертолета, электрические, работают, как и вчерашний мопед Сашка, от двух мощных аккумуляторов. А вот принцип работы двигателей самолета и на воздушной подушке его учителя и сами совсем не представляли. Правда, Антон, даже сомневаясь в целесообразности постановки такого вопроса, все же попытался порассуждать на эту тему и сказал: «Видишь спереди пропеллер, но это лишь вспомогательное устройство, а главное, – предположил он, – это электромагнитные волны, как-то засасывая и концентрируя воздух, образуют мощные завихрения и, выталкиваясь под колоссальным давлением, двигают машину». (Николай к такому объяснению, конечно, отнесся скептически.) А Авдей, просто слегка перефразировав свое изречение, сказал: «Зачем мне над этим ломать голову».

Авдею не хотелось опоздать на попутный фургон, поэтому он поторопил Николая. Они вышли из ангара и направились к конторе. Там уже стоял трактор с прицепленной к нему тележкой, загруженной пустыми деревянными ящиками. Над тележкой была легкая брезентовая крыша, а в кузове несколько скамеек, наверно, поэтому ее и называли фургон. В нем уже сидели две женщины.

Из конторы вышел староста и двое мужчин, один из которых был водителем, а другой оказался попутчиком. Староста сел в кабину, а мужики влезли в фургон. И тронулись.

Авдей, видно, был уважаем сельчанами, ведь его сын играл в футбол за сборную, и севший с ним попутчик увлеченно заговорил с ним на спортивную тему. Женщины, до этого оживленно болтавшие, примолкли и, с любопытством посматривая на Николая, перешептывались. Слух о перешедшем к ним старовере уже разнесся по деревне.

Николай с интересом рассматривал окружавший их пейзаж. Одинаковые просторные дома с примыкавшими к ним скотными дворами, за ними зеленели квадраты полей с уже взошедшими злаками. Промежутки между квадратами были метров по пятьдесят, и в них уже зацветали колхозные сады. А еще дальше снова начинался лесной массив.

– Интересно, – почему-то пришло в голову Николаю, – а где же у них находится кладбище? Где они хоронят умерших?

Фургон остановился: здесь жил староста. Он сошел и, когда они уже трогались, крикнул:

– А тебя, Николай, жду послезавтра, не опаздывай!

– Хорошо.

Глаза у женщин тут же загорелись любопытством, и одна из них спросила:

– А куда же тебя определили?

Николай собрался ответить, но его опередил Авдей, который, прервав разговор с попутчиком, с улыбкой сообщил им:

– Благодетелем вашим его назначили, будет из города получку вам привозить.

– Да-а-а?! – одновременно протянули обе женщины с какой-то уважительной и даже в некоторой степени подхалимской интонацией.

– Неужели перевозчиком будешь? – добавила одна из них.

Это, очевидно, была здесь самая элитная специальность. Из деревенских очень редко кому приходилось бывать в городе, еще точнее сказать, почти никому. Иногда перевозчику заказывали привезти что-нибудь из города, чего не бывало в местном магазине, чаще это делали женщины. Теперь с еще большим интересом они стали на него посматривать, а одна полюбопытствовала:

– А почему ты ушел от своих и перешел к нам?

Чувствуя такой повышенный интерес к своей персоне, Николай решил пококетничать и ответил:

– Надоело сидеть на одном месте, потянуло попутешествовать, захотелось увидеть новых людей, узнать их обычаи. Такой ответ еще больше поднял его в глазах местных провинциалок. Дальше Николай, воспользовавшись эффектом произнесенных слов, спросил:

– Вот меня интересует, где и как вы хороните умерших родных?

Этот вопрос привел женщин в замешательство. Они удивленно переглянулись, помолчали, и потом одна сказала:

– А мы никого и не хороним, у нас никто не умирает.

Конечно, это сначала очень удивило Николая, но потом он подумал, что, наверное, их медицина научилась преодолевать все болезни и от них никто не умирает, но от старости ведь не вылечишь, и он сказал:

– Но ведь старые люди все равно, в конце концов, умирают.

Тут вступил в разговор попутчик:

– Никто у нас не умирает, а старым людям, когда приходит время, бог подает знак, и они уходят к нему в другую, еще более счастливую жизнь. А вот ваш бог не такой сильный и добрый, вы ему верите, а он не заботится о своих людях. Когда я еще учился в школе, помню, учитель рассказывал, что староверы зарывают старых людей в землю. Сознайся – это правда?

Эти слова попутчика произвели на Николая странное действие, он смотрел на него и на них всех, как бы опешив, пропустил вопрос, совсем не собираясь отвечать, и думал: «Это ж сколько времени нужно долбить по мозгам, чтобы убедить их в бессмертии. Неужели они настолько одурачены, что верят в счастливую загробную… хотя не так, не загробную, а другую жизнь, ведь гробов они, естественно, не видели, не знают, и значит (о, несчастные!) отсутствует в них, по словам поэта, «любовь к отеческим гробам». Вот почему здесь нет ни фамилий, ни отчества, один лишь номер».

Много позже Николай узнал, что было такое место, куда привозили людей, получивших «знак» от бога (а знаком являлась степень немощи, которая уже не позволяла работать, то есть наш пенсионер), где следовала эвтаназия и затем крематорий. Некоторые осведомленные люди (интеллигенты, разные, и хорошие и плохие, позже встретившиеся ему в городе) с циничной иронией метафорически называли это место «вратами в рай».

Фургон остановился, попутчик и обе женщины, так и не дождавшись ответа Николая, вышли: их дома стояли рядом. Молча доехали до конца. Николай помог погрузить Авдею приготовленные Эн овощи. Потом сели обедать.

Вроде бы ничего не значащий разговор по дороге в фургоне отрицательно повлиял на настроение Николая. Первоначальный интерес к этим людям уступил место некоей разочарованности. Николай всегда уважал умных, интересных людей, ему нравилось общение с ними. По роду своей профессии (как вы помните, таксиста) ему часто приходилось встречать таких. А здесь, видимо, в этом смысле его ждет разочарование. Многое хотелось узнать о жизни этой странной планеты. Особенно об ее политическом устройстве и управлении ею. Но у кого спросить? Примитивность ответов местных жителей с вероятной точностью уже угадывалась Николаем: или традиционное для них «не знаю», или внедренные в них мифы, например, о второй счастливой жизни, или об их козлорогом всемогущем боге. Вот и сейчас, во время обеда, по телевизору шел сериал, в котором проходила пустая череда событий, а Авдей с Эн с живым, каким-то детским интересом обсуждали нагромождение этих событий. Николай уже понимал, что задай он им вопрос чуть повыше определенной планки, удовлетворительного ответа он все равно не получит. Скучно так жить будет. Одно утешение: послезавтра в городе его ожидают новые впечатления. Скорее бы уж наступало это послезавтра.

Полтора дня Николай провел в нетерпеливом ожидании, не зная, как убить время. Попробовал сначала посидеть у телевизора. Как раз началась передача под рубрикой «Уроки жизни». Такие передачи шли в течение получаса почти после каждой серии фильмов. Учили, как жить, чтобы не гневить бога. Учили всему: как питаться, немного о сексе, говорили, что в семье должно быть 2–3 ребенка, о многом другом. А также об обязательном послушании и подчинении этим законам жизни. И очень много и подробно, с примерами, о неотвратимости наказания за нарушение законов. Причем говорили, совсем не утруждая и себя и слушателей объяснениями, почему так, а не иначе, просто вдалбливали как законы, не подлежащие сомнению. Наверное, такая ежедневная, вековая долбежка, при отсутствии других источников знаний, должна была дать хороший результат – и, похоже, дала: она впиталась в кровь и вошла в гены. Да, так и есть. Они довольны собой, никогда ни в чем не сомневаются, знают все, что положено, и живут механически. Поел, ночью пожил с женой, поспал, проснулся, снова поел – нет, не поел, а правильно, не переедая, напитался, поработал, посмотрел телевизор… и пошло по новому кругу.

Передача закончилась, и Николай вышел на улицу. Остаток этого дня он просто прослонялся по округе.

На следующий день помог Авдею исправить покосившийся сарай, потом пошел с Кидом и другими ребятами поиграть в футбол. На краю деревни, как раз за домом Авдея, было импровизированное футбольное поле, правда, меньшего размера, но достаточно ровное. Иногда там проходили местные футбольные баталии. Пришли поиграть еще пятеро взрослых мужиков. Получилось две команды по восемь человек, в каждой по трое взрослых и по пять пацанов, но не совсем пацанов, им было по 15–17 лет, и Кида, к его огорчению, в этот раз не приняли.

Николай хоть давно не играл, но навыков не утерял. В молодости, играя за профессиональную команду класса «Б», он слыл очень техничным игроком. А сейчас помолодевший и чувствовавший себя, как вы помните, семнадцатилетним, он творил на поле чудеса.

Здесь была и небольшая группа болельщиков. Человек пятнадцать взрослых, в основном временно свободные механизаторы (посевная закончилась, а первый сенокос еще не начался), было даже несколько женщин и, конечно, человек тридцать-сорок пацанов. В общем, шум и свист стоял почти как на настоящем стадионе. Трибун не было, но три ряда скамеек стояло.

Ловкость и техника Николая вызывала восторг зрителей, даже несмотря на то, что он старался не особо отличаться, играл осторожно, как говорится у профессионалов, в полноги, чтобы не обнаружить свои недавно приобретенные физические качества.

Каждый человек, будучи уже в солидном возрасте, иногда ловит себя на мысли: «Эх, мне бы сейчас семнадцать лет!» Особенно если это бывший спортсмен, и, представьте, вдруг эта мечта осуществляется, с каким вдохновением этот человек предался бы любимому делу, а во времена Николая в футбол играли не за деньги, а из любви к нему.

Он действительно очень любил футбол, был талантлив и сожалел, что из-за травмы колена совсем рано закончил играть и не достиг высот, достойных его.

Николай вспоминал и применял все свои прежние финты. Все получалось даже легче и изящней, чем в прежние времена его натуральной молодости. Он упивался игрой, как любой человек, внезапно обретший, казалось бы, уже несбыточную ностальгическую мечту. Он понимал, что нельзя было ему сильно отличаться своей необычностью от других игроков, поэтому не старался забивать голы сам, а получал удовольствие в других действиях, не столь заметных непрофессиональному взгляду болельщиков. Игра закончилась крупной победой команды Николая, 16:3, причем сам он забил всего пять голов, остальные, почти все, были забиты при его непосредственном участии.

Эта игра хоть как-то подняла настроение Николая. После ее окончания его окружили болельщики и сами игроки, все старались с ним заговорить, восхищались, одобрительно хлопали по плечу. Такого мастерства они от него увидеть не ожидали, и авторитет Николая вырос на глазах. Все уже знали, что он старовер, что с завтрашнего дня он начинает у них работать перевозчиком.

Авдей тоже присутствовал на игре, только пришел немного позже, и домой пошли вместе. Кид остался еще погонять мяч.

Вымывшись в душе после игры, Николай опять застал супругов за просмотром сериала.

– Опять кино? А что-нибудь другое бывает? – спросил он.

– А что тебе еще надо? Вот вчера ты смотрел «Уроки жизни». Ну иногда концерты показывают, юморины разные смешные бывают, – объяснил Авдей.

– А какие-нибудь новостные передачи?

– Новости нам тоже сообщают каждые десять дней. Вот как раз сегодня вечером они должны быть.

Николаю не хотелось сидеть с ними около телевизора, но новости его заинтересовали, и он спросил: «Пойду прогуляюсь, а не пропущу ли я эту передачу новостей?» Авдей, недовольный, что его отвлекают от интересного фильма, махнул рукой и скороговоркой сказал: «Иди, иди гуляй, никак не пропустишь, приходи к ужину, а передачу всегда повторяют три раза подряд, в девять, в десять и в одиннадцать часов, она идет по десять минут, причем сразу по всем каналам.

Николай, нагулявшись, пришел как раз к ужину. Уже начинало темнеть, и Кид тоже был дома. Все вместе поужинали и сели смотреть новости.

На экране появилась молодая красивая дама, приветливо поздоровалась и сказала: «Передаем новости второй республики».

Исключая долгосрочный прогноз погоды и прочее несущественное, вот вам два главных (на взгляд автора) сообщения. Сам автор, конечно, их не слышал, поэтому не отвечает, смог ли Николай дословно точно их воспроизвести, привожу их в его интерпретации.

Сообщение первое:

«Сообщаем, что по всей республике полностью закончился сев. Бог наш всевидящий и всемогущий за наше послушание правителям нашим, поставленным им управлять нами, даровал нам благоприятную погоду. Возблагодарим же правителей наших за то, что простили нам многие грехи наши и проступки, совершенные нечаянно, а не по мысли подлой, и не нажаловались богу нашему».

И второе сообщение:

«В прошлом месяце мы рассказывали, что в шестой республике раскрыт антигосударственный заговор. Арестована группа в количестве десяти человек. Они выступали против уклада жизни нашей, против священных законов наших, против правителей наших, поставленных над нами. Сообщаем, что на прошлой неделе состоялся суд. Все десять преступников приговорены к высшей мере – лишению жизни.

По гуманности правителей наших, способ лишения жизни разрешено им выбрать самим. Все отказались от повешения. Двое предпочли расстрел. Остальных пришлось посадить на электрический стул».

«Ага, оказывается, не все так гладко в королевстве нашем, далеко не Датском, – подумалось Николаю, – это уже становится интересней, посмотрим завтра, что за жизнь у нас в городе. И что это за правители». Много позже Николай узнал, что для интеллигентов существовал другой вид казни, более устрашающий, о котором простым людям старались не говорить, зато он был хорошо известен тем, кому предназначался.

5

Когда на следующий день Николай приехал утренним автобусом на работу, на крыльце конторы его уже ждал староста. Увидев вышедшего из автобуса Николая, он спустился с крыльца, поздоровался и сказал: «Пойдем, я представлю тебя Антону. Остальное все решай с ним, все вопросы к нему, он все знает, теперь он твой наставник». Они направились к ангару, из ворот которого выруливал уже известный Николаю перевозочный агрегат. Поравнявшись с ними, он остановился, с его подножки соскочил совсем молодой парень (ему было всего двадцать лет), очень привлекательный, рослый, со светлыми прямыми волосами. В его больших серых глазах заметен был живой интерес, какая-то добрая искра зажглась в них и не угасала, а светилась во все время обмена взглядами, при рукопожатии. Николай почему-то сразу почувствовал к нему определенную симпатию. Чем-то неуловимым отличался он от остальных роботообразных сельчан, с которыми пока пришлось общаться в этой деревне.

Староста, познакомив их, тут же напутствовал добрыми пожеланиями и со словами: «Давайте грузитесь и в путь, а через пару дней жду обратно», – отправился в контору.

Антон предложил Николаю сесть на место водителя, но Николай запротестовал, мотивируя тем, что ему сначала надо присмотреться. Но Антон настоял, в приказном порядке он сказал: «Давай, давай, ничего не бойся, я рядом, а пульт управления у нас обоих под рукой, он как раз между нами, так быстрей освоишься». Он первым влез в кабину и пересел на место пассажира. Пришлось Николаю сесть за руль.

«Заводи, сначала надо погрузить в холодильник мясо, а потом загрузимся овощами, хорошо бы успеть все сделать до обеда», – приказал Антон и коротко объяснил и показал, как заводится и управляется эта махина. Управлять ею оказалось действительно очень просто. На колонке руля была заводная кнопка. Николай нажал ее, и машина завелась. Никаких скрежетов стартера или привычных ему шума и легкой тряски от работы двигателя не послышалось, только зажглась зеленая лампочка на панели.

– Все, теперь трогай, – сказал Антон, – вот этот нижний тумблер потихоньку перемещай вперед. Видишь, он сейчас зафиксирован в центре паза – это нейтралка, а если понадобится подать назад, значит и тумблер назад. Николай слегка двинул тумблер вперед, и машина тронулась. Площадь, в отличие от дороги вдоль деревни, оказалась не булыжной и потому ровной. Она была залита раствором, напоминающим то ли асфальт, то ли какой-то шершавый пластик, поэтому двинулись абсолютно бесшумно. Через некоторое время Антон беззлобно, а наоборот, подбадривающе прикрикнул: «Ну что ты тащишься, давай прибавь!» Ему, как и подобает опытному наставнику, хотелось быстрей придать уверенности Николаю, и он внимательно наблюдал за ним.

Знал бы он, как Николай по Москве, в гололед, на изношенной лысой резине, в интенсивном потоке машин, уверенно лавируя и обгоняя, перевыполняя план, накручивал в смену до четырехсот километров.

Вспомнил это, и его губы невольно тронула усмешка, и он передвинул тумблер вперед, потом еще… и еще… Машина быстро набирала ход. Они приближались к отдельно стоящему двухэтажному зданию магазина. Уже прямо перед ним Николай правой рукой, лежащей на тумблере, слегка снизил скорость, а левой, держащей руль, залихватски вырулил и объехал вокруг магазина, потом тут же снова прибавил скорость. Антона на повороте болтануло так, что ему пришлось локтем завалиться на соседнее третье пассажирское кресло. Он выпрямился, изумленно посмотрел на Николая и произнес:

– Ловко ты… – И, помолчав, добавил: – Где же ты?.. не может быть, что ты первый раз сел за руль!

Из какого-то баловства, решив поинтриговать (все равно истина была бы невероятна и не откроется), Николай ответил:

– Конечно, не первый, этому я научился у нас в лесу, ты не знаешь многого другого, чему я еще там научился.

– Да уж слышал, что и в футбол у вас здорово играют, – сказал Антон. – Кстати, завтра мы должны быть в городе Центральном, а там будет проходить финальный матч, можем сходить, если успеем разгрузиться.

– Отлично, давай сходим, посмотрим, значит, нам надо торопиться, куда подъезжать-то, а то за разговором сейчас уже на второй круг пойдем.

– Да подъезжай к скотному двору, видишь в середине его пристройка – это забойный и разделочный цех, здесь мы погрузим мясо.

Николай подъехал и остановился около ворот цеха. Антон, вылезая из кабины, сказал: «Сейчас схожу посмотрю, все ли у них готово».

Николай тоже вышел и по шоферской привычке стал осматривать машину. Его заинтересовали несоизмеримо маленькие колеса, причем всего по три штуки с каждой стороны. Масса и длина всего этого агрегата была очень большой, получалась почти настоящая фура, но не КамАз конечно, а примерно ГАЗ-53 с крытым кузовом. Но все равно у нас весь этот груз стоял сзади на массивном мосту и аж четырех больших колесах плюс такой же мост в середине, да еще два колеса впереди. Всего получается десять. А здесь, прямо невероятно, на шести небольших, очень подмывает сказать: колесиках. Каким же прочным и легким должен быть металл, ведь машина еще и полететь должна, прямо не верится. Невольно позавидуешь их сплавам и материалам.

Открылись ворота, и вышел Антон вместе с уже знакомым Николаю Сашком (он работал в этом цехе бригадиром разделочников). Николай с Сашком поприветствовали друг друга.

– Все готово, – сообщил Антон Николаю. – Я сейчас схожу в ангар за погрузчиком, а ты продвинь вперед, чтобы освободить для него место.

– Погоди со своим погрузчиком… – И обращаясь уже к Сашку: – Покажи, что грузить-то и много ли?

– Как и заказывали, забили девять телят и четыре кабанчика, вот они, – ответил Сашок и показал на открытые ворота цеха.

Там на крюках, прямо у ворот, висели уже приготовленные к погрузке туши.

– О… о!.. да тут рядом, зачем нам погрузчик, мы так быстрей перетаскаем.

– Ты что, зачем надрываться, – начал возражать Антон, – да и не осилишь, они, небось, килограмм по двести пятьдесят, а то и больше, для этого есть техника.

Николай подошел к крайней туше, снизу одной рукой, как бы взвешивая, попробовал слегка приподнять и понял, что ему не составит труда ее перенести.

Глупо, конечно, но какая-то досада на этих полуграмотных «технарей» и нелепая обида за образованных землян сыграла роль, и он сказал:

– Это у вас цивилизация, вы, технари, только и знаете, что на кнопки нажимать, а мы люди привычные, у нас в лесу все пердячим паром делается.

Сашок рассмеялся этой попытке репризы в петросяновском стиле. Антон тоже улыбнулся, но скептически, и сказал:

– Ну давай, попробуй, испытай силу своего такого пара.

Прямо за воротами на стене цеха висели два кожаных фартука.

– Я надену один? – спросил Николай у Сашка.

– Конечно, конечно, – в предвкушении конфуза Николая разрешил с ехидной улыбкой Сашок и еще, сняв с себя рукавицы, протянул их ему.

– А ты что стоишь лыбишься, открывай агрегат, – надевая фартук, деловито зыркнул Николай Антону.

Тот, хоть и предполагал бесполезность затеи, все же подошел и повернул на задней стенке машины небольшой рычажок. Стенка медленно откинулась вниз до земли, образовав удобный настил с двумя ступеньками.

Николай подошел к висевшим тушам, приобнял сразу две, присел и приподнял, чтобы освободить крюки от балки, потом, взвалив обе на плечи, спокойно понес. Подходя к настилу, сказал, обращаясь к Антону:

– Опять стоишь, рот открывши, показывай, куда укладывать.

– Сейчас, сейчас, – засуетился Антон и, опередив Николая, взбежал по ступенькам настила внутрь.

Холодильников было два, располагались они в передней части салона по обе стороны и были очень большие, обе туши поместились на одной полке. Не обращая внимания на изумление Сашка с Антоном, Николай быстро перетаскал все туши и разместил их в холодильниках. Затем снял рукавицы и фартук, передал Сашку и с улыбкой обратился к Антону:

– Ну что, пойдешь за погрузчиком?

– Ладно уж, признаю, твоя взяла, – с виноватым видом произнес Антон. – Кто вас знает, староверов, на что вы еще способны.

– Да уж, тренируемся постоянно.

Потом они подогнали машину к парникам, там тоже уже почти все было готово к погрузке. Около парников уложено было несколько рядов ящиков с овощами, и работницы продолжали их выносить. Антон открыл им заднюю стенку-дверь и показал порядок укладывания. Загрузились намного раньше полудня.

– Ты есть хочешь? – спросил Антон.

– Да нет, вроде рано.

– Тогда поехали, нам сегодня в двух местах надо разгрузиться и еще в Наш город надо успеть колхозную зарплату получить – в городе и пообедаем.

– Ты сказал, что на футбол сходим, – напомнил Николай.

– Вот и надо поспешать. Футбол-то завтра в городе Центральном, а у нас последняя точка на складе между этим городом и правительственным поселком. Он расположен в пятидесяти километрах от города, а склад находится как раз посередине между поселком и городом. Я все это не зря тебе рассказываю, запоминай, это наши постоянные точки. Еще пару-тройку раз я с тобой съезжу, а потом сам будешь развозить.

Ну вот, чтобы попасть на футбол, дальше план такой: оставляем после окончательной разгрузки машину на стоянке около склада, а сами на автобусе, а лучше на такси (двадцать пять километров – это примерно рубль) едем в город, сначала устраиваемся на ночлег, потом едем на стадион за билетами, но скорее всего их уже раскупили, тогда я звоню сыну Авдея Нико, а это мой друг, мы с ним еще в школе вместе учились, он нам достает две контрамарки, и мы спокойно вечер гуляем и развлекаемся в городе.

Довольный Антон, ожидая одобрения, спросил:

– Ну, как план?

Вместо одобрения Николаю к месту вспомнилась пословица:

– Это хорошо бы, но у нас… – начал он и запнулся, но тут же нашелся: – В лесу говорят: «Гладко было на бумаге, но попали на овраги».

– Как это? – не совсем уяснил Антон.

– Это образное выражение, оно означает, что не всегда такие радужные и пространственные планы обходятся без сбоя, а частенько их подстерегают неожиданности, – пояснил Николай.

Не зря он, впервые увидев Антона, заметил в его глазах какое-то отличие от остальных сельчан. Вот и сейчас тот задумался, оценивая сказанное, и сказал:

– Меткое выражение: на этих наших точках сидят такие волокитчики, всегда приходится ждать.

– Ну вот, значит, я этим выражением попал не в бровь, а в глаз, – продолжил знакомство Антона с русским фольклором Николай.

Антон, подумав и осмыслив и эту пословицу, одобрительно покачал головой, улыбнулся и сказал:

– А у вас там, в лесу, не дураки живут.

– Теперь, наверно, уже пора приступить к выполнению наших планов, – решил поторопить его Николай.

– Да, да, поехали, поехали, – поспешно согласился Антон.

Они уселись в машину – теперь уже сам Антон сел за руль.

– Теперь я поведу машину, а ты учись, – сказал он.

Потом завел ее и начал выруливать вверх по площади, где из села вела длинная дорожка, залитая таким же составом, как площадь.

«Взлетная полоса», – подумал Николай.

Антон передвинул нижний тумблер вперед до упора. Машина быстро разгонялась, и он, взявшись рукой за теперь уже другой верхний тумблер, начал объяснять:

– Смотри, я слегка вытаскиваю его до небольшого щелчка, это фиксация того, что началось преобразование машины в режим самолета, длится это пятнадцать секунд. За это время выдвигаются крылья, и мы начинаем взлетать, потом механически убираются колеса, и мы уже летим. Видишь, как все просто.

Николай с некоторым напряжением наблюдал за взлетом. Он посмотрел в окно. Они совсем незаметно уже парили на небольшой высоте. Антон продолжал объяснять:

– Набор высоты у нас автоматически перешел к рулевой колонке. Вот потянули слегка ее на себя и, видишь, полезли вверх. Ею мы регулируем высоту полета. Дальше, как маневрировать? Раз мы движемся в режиме самолета, значит, первый тумблер у нас отключился и утерял свои функции. Возвращаем его в нейтральное положение и тоже слегка выдергиваем до фиксирующего щелчка. В результате теперь им можно осуществлять поворот.

Антон немного перевел тумблер вправо, и машина начала разворачиваться. Они уже на достаточное расстояние отлетели от деревни и теперь возвращались. Снова подлетели к деревне, к ее краю. Николай узнал двор Авдея и за ним футбольное поле. Антон продолжал пояснять:

– Я уже хорошо изучил местность и могу лететь по памяти. Но машина так устроена, что ты и любой другой может долететь до любой точки на автомате, совсем не зная местности. Есть несколько точек, они постоянны и никогда не меняются. Машина сделана давно, наверно, лет пятьсот, а может и тысячу назад, и эти точки запрограммированы. Наша деревня снабжает продуктами четыре города: Наш, Центральный, Северный и Озерный, да еще две непонятных точки. Никто не знает, что там, и на территорию не пускают. Вот здесь на торпеде находятся кнопки и под каждой надпись. Вот они все шесть кнопок, ты их, наверное, и не заметил. Сегодня у нас с тобой первая точка – город Наш, нажимаем кнопку, и машина пошла в автоматическом режиме. Все, хочешь включай телевизор, а хочешь спать ложись.

Довольный Антон откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Машина летела на высоте около километра с небольшой скоростью, примерно четыреста-пятьсот километров в час. Николай с удовольствием обозревал медленно проплывающий внизу пейзаж. Несмотря на то, что он был однообразен: небольшие холмы, поросшие лесом, и река, было красиво. Ярко светило солнце. Русло реки ширилось. Похоже, летели они в ту сторону, откуда он пришел в деревню, так сказать к месту его рождения. Скоро, наверно, покажется его «малая Родина», тот песчаный пляж, где впервые появился он на этот свет.

Но тут машина неожиданно накренилась и повернула в сторону от реки. Притворявшийся спящим Антон (Николай был уверен, что тот притворяется) мотнул в сторону головой, открыл глаза, «проснулся» и спросил:

– Что случилось?

Николай, решив поддержать игру, ответил:

– Пока ты спал, мы уже три круга сделали над деревней.

Антон, оценив юмор, рассмеялся.

В этом месте Николай задал вопрос, уже упоминавшийся автором ранее, о том, что вдруг что-то сломается, они упадут и разобьются. Если помните, на это Антон тоже рассмеялся и сказал, что все сделано из вечных сплавов, которые не изнашиваются и не ломаются. Николай продолжил задавать вопросы по устройству машины. Антон первый раз в жизни столкнулся с таким странным, на его взгляд, любопытством, видно было, что он с детства выучен был по принципу: «Ну летит и летит, зачем знать, как и почему летит?»

Николай никак не мог понять странных особенностей местных жителей: отсутствие стремлений к познанию, неспособность и, главное, нежелание думать.

Получается, что, достигнув высот цивилизации, процесс пошел в обратную сторону. То есть, по закону маятника, снова от человека к обезьяне. Что это: естественный и закономерный ход истории или это кем-то специально устроено, ведь недумающим человеком легче управлять.

Раньше уже упоминалось, что Николай любил общаться с мыслящими людьми, в результате таких бесед, несмотря на свою необразованность (конечно, по земным меркам), приобрел наклонность пофилософствовать.

И он думал, почему тут начинают учить детей только с десяти лет? Всем известно, что ребенок, родившись и едва начав говорить, постоянно задает вопросы: «а почему?.. а зачем?..». Наверно, это длится до определенного времени, когда он накапливает некоторый бытовой запас знаний, достаточный для повседневной жизни. Этот почемучковый период заканчивается примерно к десяти годам. Тогда уже ребенок хочет казаться большим и считает, что он, как взрослый, все познал, и интерес к узнаванию ослабевает, а если этот интерес никак не поощряется, то пропадает совсем. Остается только слегка подучить того же молодого Сашка, чтобы он потом, когда вырастет, вместо девяти телят не приготовил бы всего четыре. Очень похоже, что это действительно так, думал Николай, да, не дураки эти правители!

А Антон не мог понять любопытства Николая и начинал думать, что тот то ли действительно боится, то ли сильно заинтересовался, потому что у староверов никогда не было таких диковинных машин. Но Николай уже начал вызывать в нем какое-то необъяснимое чувство превосходства, причем нисколько не навязываемое им, а само по себе возникшее. И, наверное, поэтому, из уважения, Антон дальше попытался как мог удовлетворить любознательность Николая. Он начал говорить, но чувствовалось, что объяснения эти не от профессиональных знаний предмета, а просто где-то когда-то случайно услышаны и забыты как лишние, так как благополучный полет машины не зависел от этих знаний – она все равно прилетит куда положено.

– Эта машина умнее человека – мы никогда не упадем, – успокоил он Николая. – Ты заметил над кабиной несколько антенн? Это ее глаза и остальные органы чувств, которых у нас с тобой нет. Она видит и чувствует даже самой темной ночью. Сама оценивает ситуацию, рассчитывает, определяет и даже прогнозирует. Она обойдет или пройдет даже через тайфун, а если определит, что сила тайфуна чрезмерна и ей не справится, то сама приземлится и переждет его. Я уже не говорю о более простых вещах, например, попробуй направить ее специально вон в ту скалу – она не позволит это сделать.

Николай подумал, что это значит полностью исключается авария из-за человеческого фактора, и решил попробовать узнать у разговорившегося Антона про скорость:

– Я несколько раз видел с земли, что эти самолеты летают с очень большой скоростью, – сказал он. – Ты знаешь, каким образом она достигается?

Сначала Антон задумался, как бы вспоминая, и трудно, с паузами, начал объяснять:

– Эти вот… электромагнитные волны увлажняют и электролизируют воздух, концентрируют его вокруг машины… образуют мощные, колоссальные электрические завихрения, и машина обволакивается этой наэлектролизованной плазмой… получается искусственно созданное и управляемое цунами, которое и несется вместе с машиной.

– Как это? – переспросил Николай. – Цунами бывает на море – значит оно связано с водой.

– Не знаю, так Даша сказала – наша учительница, вообще правильно, она так и говорила… что-то про воду… образуется наэлектролизованная плазма из капель воды… и ее что-то такое там толкает… что-то связанное с магнитом. Да ну тебя, зачем это тебе? – заключил он.

Во время этой «лекции» Антона на его лице читалось напряжение, какое было бы у профессора, решившего пробежать сто десять метров с барьерами. Но потом напряжение на лице сменилось на удивление самому себе и, возможно, даже гордость.

Николай, удивившись и обрадовавшись этому неожиданному мыслительному проблеску, лишний раз убедился, что Антон, в отличие от своих односельчан, имеет острый ум, но нет, все же точнее будет сказать: ум, еще не окончательно заглушенный навязываемыми местным телевидением штампами и стандартами и готовый к восприятию нового, неординарного. «Хорошо бы взять над ним шефство», – подумалось Николаю. И дальше, желая поощрить его, спросил, как бы восторгаясь:

– Как ты хорошо объясняешь, как доходчиво! Значит, ты где-то это все изучал?

– Да нет, просто в конце позапрошлого учебного года, в марте, я отвозил домой в Наш город учительницу Дашу, и во время полета она мне кое-что объяснила.

Тогда Николай попробовал сыграть на самолюбии Антона и сказал:

– А тебе не обидно, что какая-то обыкновенная баба все знает, а тебе это недоступно. Что, ты глупее нее?

– Нельзя так про нее говорить, бабы это у нас в деревне, а она другая.

– Какая другая, что у нее две головы или ноги растут из другого места, или еще кое-что не в том месте находится. Нет, уверяю тебя, она точно такая же и все у нее на тех же местах, как у всех баб твоей деревни.

– Да нет же, она такая… необыкновенная!..

Это «необыкновенная» сказано было таким откровенным тоном, что у Николая не осталось сомнений, и он спросил:

– Ну вот, час от часу не легче, уж не влюбился ли ты?

Антон засмущался и сказал:

– Ты что, разве это можно?

Николай и раньше предполагал, что в этом мире существует своего рода сегрегация, только людей делят не по расам, а, видимо, по сословиям. И вот сейчас представилась возможность выяснить, насколько это разделение непреодолимо.

– А почему же нельзя, сам Бог создал так природу, чтобы мужчины и женщины влюблялись и размножались.

– Да, но он создал разных мужчин и женщин, она же из начальства, и бог запрещает нам любить их женщин. Таков закон.

Это глупый закон, как можно запретить любить? Сердцу не прикажешь. Я по тебе вижу, что эта учительница тебе нравится. Она молодая? Красивая?

Антон еще больше смутился, но замолчал и перестал отвечать, непривычны ему были такие разговоры, еще никогда не приходилось их вести. Но видно было, что вопрос этот ему далеко не безразличен. И, возможно, в своих сокровенных и тайных мыслях он иногда задумывался о таком несправедливом законе. Ведь любовь, если она большая, сильнее всех законов.

Николай решил не отступать и продолжил:

– Чего замолчал-то? Сколько лет учительнице?

Антон посмотрел на него, сообразил что-то и, наверно, чтобы предположение Николая стало выглядеть нелепым, решил сыграть на возрасте учительницы, он сказал:

– Да она еще совсем молодень… – не договорил и заменил слово на еще более подходящее, – …маленькая. Этой зимой в школе занятий не было, а в прошлом году, когда я первый раз ее увидел, ей было всего 16 лет.

Николай раскусил эту довольно бесхитростную уловку, но подумал про себя: «Чего привязался, ну не хочет парень открывать душу перед первым встречным, и правильно делает». И он сделал вид, что удовлетворился этим объяснением.

В это время они подлетали к какому-то населенному пункту, расположенному посреди леса.

– Смотри, Антон, это не наша ли уже точка?

Антон, искоса глянув в окно, с ходу определил, где они летят, и не без удовольствия подколол приставалу Николая.

– Ну ты даешь, не узнал своего родного очага, это же ваша староверческая деревня. Ведь ты же отсюда пришел? Больше в ближайшей округе ваших нет. Слышал, что подальше в этом лесу есть несколько поселений, да на границе республики, около города Северного, еще есть один ваш поселок. Но то ведь за почти тысячу километров, не может же быть, что ты пришел пешком оттуда. Посмотри внимательней! Узнаешь?

Николаю ничего не оставалось делать, как узнать «родной очаг».

– Да, да, теперь узнаю, сверху он очень непривычно выглядит.

Он прильнул к окошку и с интересом стал рассматривать это поселение.

– Если хочешь, можем сесть ненадолго, повидаешься со своими, – предложил Антон.

– В другой раз, в другой раз, я же там переругался со всеми, – поспешил отказаться Николай. – И потом мы же с тобой спешим. Когда же мы долетим до Нашего?

– Да мы же летим-то всего десять или пятнадцать минут, а до города от нашей деревни пятьсот километров. Но мы может и ускориться. Для этого снимемся с автомата, – и Антон повторно нажал кнопку с надписью «Наш», – и теперь можем прибавлять скорость тумблером.

Он передвинул тумблер, и скорость сразу начала быстро увеличиваться, а вокруг машины стало образовываться искрящееся голубоватое облако.

Странное впечатление создавалось у Николая от этого сверхскоростного перемещения в пространстве. С одной стороны, грубо сработанная металлическая кабина, прямо как у ЗИСа пятидесятых годов, на котором он когда-то начинал шоферить. Явно проектировщики совсем не утруждали себя мыслью о дизайне – наперед знали, что тем, кому предстоит на них летать, не до эстетики. И в то же время гениальность инженерной мысли создателей угадывалась в мерно, без сбоев, негромко, словно в репродукторе, шуршащем сердце – моторе, а также управляющем мозге, полностью исключившем человеческий фактор, так изруганный и обвиненный во всех грехах у нас на Земле. И все это невидимо, а запрятано где-то внутри этой грубятины, и не нужно ни открывать капот, чтобы залить или заменить масло, ни влезать в электронику, чтобы поменять перегоревший конденсатор.

Внезапно лес закончился. Антон, чтобы не проскочить город, быстро перевел тумблер, и машина снизила скорость до минимально возможной. Город представлял собой правильный квадрат, по площади примерно равный московскому. Обращала внимание и удивляла планировка улиц. Сверху представлялось: как будто кто-то на листе бумаги разлиновал улицы вдоль и поперек, и они получились идеально ровными, перпендикулярно пересекающимися, очень широкими, видно было, что места не жалели и не экономили: никаких закоулков, переулков или тупиков. Все улицы выходили на квадратный периметр, по которому проходила еще более широкая дорога, если можно так ее назвать, – кольцевая, вернее, выполняющая ее роль. Дома были двух– или трехэтажные.

Николай подумал: «Сколько же в таком городе населения, надо у Антона спросить. Интересно, знает ли он. Вполне допустимо, что не знает!» Он спросил:

– Антон, сколько людей живет в таком городе?

– Кажется, целый миллион.

– А в нашей республике сколько?

– Точно не помню, наверно, миллионов сто пятьдесят, а может и двести.

– А вообще на всей планете?

– Этого я не знаю.

Тут получился удобный момент задать вопрос, который Николай давно хотел задать еще Авдею и другим, и Антону, но осторожничал, боясь выдать свою подозрительную неосведомленность. Выглядело бы очень странным, что он не знал названия планеты, на которой живет.

– Ну вот, опять не знаю, тебе не стыдно? – с показным упреком обратился он к Антону. – Ты хоть знаешь название планеты, на которой мы живем?

– А как же, это-то я знаю.

– Ну и как она называется?

– Ялмез.

– А, правильно, – со знающим видом подтвердил Николай, а про себя подумал: «Какое-то несуразное, незвучное название, то ли дело Марс, Сатурн, выходит, люди, здесь живущие, – ялмезанцы».

Они уже летели над центром города.

– А где же мы будет приземляться? – спросил Николай.

– Склад за городом, там и посадочная площадка. Садись на мое место, ты уже присмотрелся и сам сможешь посадить.

Николай уже уверился в непогрешимости машины и без боязни сел за руль-штурвал. Он немного подал штурвал от себя, и машина снизилась.

– Погоди снижаться, когда пролетим город, увидишь место для посадки, вот тогда и снижайся.

Уже на окраине города, вдали, показался аэродром – несколько длинных посадочных полос. Машина была направлена на крайнюю из них, и не нужно было разворачиваться, чтобы зайти на посадку. Наверно, такое точное направление само выправилось, когда она шла на автомате.

– Вот теперь потихоньку снижайся, – подсказал Антон.

– А шасси как выпускать и когда?

– Какое шасси? – удивился Антон незнакомому слову.

– Ну, колеса.

– А-а… это не твоя забота, они сами выпускаются. Когда машина будет уже в трех-четырех метрах от земли, она это почувствует и сама выпустит колеса, а как только они коснутся земли, начнут убираться крылья и руль начнет работать как у машины на земле. Ты, главное, старайся плавнее коснуться полосы. Все это можно делать и в автоматическом режиме, но я хочу, чтобы ты быстрее освоился.

Плавно Николаю посадить машину не удалось. Она, коснувшись дорожки, все же разок подпрыгнула, но быстро выправилась и побежала, замедляя ход. Николая с Антоном при ударе колес о землю тоже подбросило. Антон слегка поморщился, и Николай, ожидая негативной оценки такой посадки, спросил:

– Ну и как?

– Да ладно, это не страшно, для первого раза вполне сносно. Привыкнешь. Надо еще осторожней и плавнее в самый последний момент штурвал подавать.

Машина уже снизила скорость километров до десяти. Антон ткнул пальцем в панель.

– Тумблером, тумблером, не забывай, он же зафиксирован у нас на нейтралке, а то сейчас совсем остановимся, прибавляй тумблером. Видишь в конце полосы съезд на дорогу – и по ней давай к складу. Николай съехал с полосы и по дороге поехал в обратную сторону. Склад находился километрах в десяти от аэродрома, прямо на краю города. Дорога хорошая, прямая, и минут через десять они были на месте.

Склад представлял собой длинное (метров двести) одноэтажное строение из серого кирпича. Вся площадь вокруг была асфальтирована таким же идеально ровным, шершавым пластиком, как на аэродроме и вообще на всех дорогах. В одном углу площади находился навес, под которым стояли три электропогрузчика. По одной боковой стороне склада на равном расстоянии располагались трое ворот. Ворота были и с одного его торца, где уже находился точно такой же агрегат, как оказалось, тоже в ожидании разгрузки. Около него стояли двое мужчин и о чем-то разговаривали. Николай подъехал и остановился рядом с первым агрегатом. Все ворота были закрыты.

Антон сокрушенно смотрел на закрытые ворота… двух мужчин… поджав губы, качал головой и не спешил вылезать.

– Да-а-а, – задумчиво протянул он, потом, посмотрев на Николая, вспомнил его пословицу и огорченно сказал: «Начинаются твои овраги».

– А что такое? – удивился Николай.

– Наверно, грузчики и приемщик уехали обедать.

– А кто эти двое?

– Один, как и мы, привез груз, а другой – местный механизатор, работает на погрузчике.

– А чего мы сидим, пойдем, поторопим и сами поможем разгружать, – предложил выход Николай.

– Бесполезно, приемщика-то все равно нет, а только он знает, чего и сколько разгружать. У него разнарядка.

– А ты что сам не знаешь, у тебя документ на груз есть?

– Какой документ, зачем это? Моему деду заказали, сколько и чего надо загрузить. Наше с тобой дело объехать три точки. А кому сколько брать, они сами знают, у них уже все согласовано. Они с минуту помолчали, потом Антон со вздохом сказал:

– Нам же с тобой еще сегодня зарплату получить надо… Ну ладно… пойдем к ним, узнаем, давно ли они ждут, заодно и познакомишься.

Перевозчика первой машины звали Лихон. Он был из хозяйства, расположенного на востоке, в семистах километрах отсюда, недалеко от города Озерного. Лихон привез живую рыбу и водоплавающую птицу. У него тоже это была не последняя точка.

Второго звали Рэй. Кроме работы на погрузчике сейчас он был за сторожа. Сторожили склад поочередно, сутками, и в охране принимал участие весь штат склада: и Рэй, и приемщик, и трое грузчиков.

Одежда Рэя отличалась от стандартной одежды Лихона, Антона, Николая и всех деревенских мужиков: на нем была ярко-красная ветровка с синими рукавами, невысокая шляпа и кожаные ремешковые сандалии. Цвет кожи у Рэя был темный, но не как у негра, а посветлее. Николай подумал, что он мулат, значит, здесь должны быть и негры, при случае надо бы узнать у Антона.

У торцевых ворот склада была небольшая конторка с телефоном, и они зашли туда позвонить приемщику. Все работники склада жили рядом на ближайших улицах города. Рэй, поговорив по телефону, сообщил, что они будут через час.

– Ну тогда мы с Нико съездим в город, нам надо заехать в центральную контору, а потом в банк, колхозную зарплату получить, – сказал Антон, обращаясь к Рэю.

– Конечно, поезжайте, раз дела, чего вам тут торчать, даже если опоздаете, мы и без вас разгрузим.

Рэй включил телевизор, потом достал из стола игровую доску, напоминающую наши нарды, и предложил Лихону:

– Ну как, в кости сгоняем?

Лихон с удовольствием согласился, и они уселись играть. Выйдя на улицу, Антон, оглядев Николая, сказал:

– Пойдем, я переоденусь, тебя тоже переодеть надо, ты деньги взял с собой?

– Да взял, весь аванс, твой дед сказал: «Пригодится в городе».

– Дай мне три или, лучше, четыре рубля. Подберем тебе что-нибудь, потом пообедаем и поедем за деньгами.

– А зачем переодеваться? – удивился Николай.

– Так лучше. Городские нас не уважают. Стараются унизить, задираются. Короче, о себе много понимают, а мы у них деревенщина. Да они и между собой-то не ладят. Часто дерутся. Улица на улицу, район на район. В общем, ты с ними поосторожней, если что – лучше уступить.

Они подошли к машине. Антон влез в кабину, открыл встроенный в нее сзади шкафчик, достал другую куртку, кожаные полуботинки и начал переодеваться. Николай тоже полез в кабину. Он достал из кармана кошель и протянул Антону:

– На, возьми, сколько нужно.

– Сейчас, вот переобуюсь, – ответил Антон, зашнуровывая ботинки. – Кстати, у тебя какой размер обуви?

– Сорок первый, – ляпнул Николай и тут же опомнился. – Вообще-то я не знаю.

– Ну как не знаешь, вот примерь-ка мои кроссовки.

Кроссовки Антона оказались великоваты. Антон посмотрел и сказал: «Куплю тебе на размер поменьше – девятый как раз будет». Он убрал в шкаф снятую куртку и кроссовки, взял кошель, отсчитал четыре рубля, а кошель положил в шкаф на полку.

– Деньги пусть тут лежат, чего их с собой таскать.

Потом он достал из шкафа вместительный саквояж и объяснил:

– Это для денег, нам с тобой тысяч пятнадцать получать, и твою одежду заодно сюда уберем.

Мимо склада проходила дорога, по которой они приехали от аэропорта, дальше она же вела к городу. От аэропорта в город ходил автобус, около склада была его остановка, но он ходил очень редко, а до города было всего около километра, и они пошли пешком.

6

Подойдя к городу, Антон остановил Николая:

– Я помню, где-то тут, на первой же улице, был небольшой захолустный магазинчик с одеждой, я и сам в нем все покупал. А ты побудь здесь, вон там, за теми кустами, по-моему, скамейка стояла.

Антон вернулся минут через пятнадцать. Он поставил на скамейку саквояж и достал из него серенькую ветровку, по бокам и по рукавам украшенную темно-желтыми продольными вставками, коричневые полуботинки и кожаную кепку с пуговицей посередине (сейчас у нас сказали бы «лужковку»).

– За все отдал три рубя двадцать копеек, – довольный сообщил он и добавил: – Давай примеряй.

Николай переоделся, и все ему оказалось впору. Антон оценивающе осмотрел его и отметил: «Как раз то, что надо, и самое главное – неброско». Они убрали старую одежду в саквояж и отправились в город.

Своеобразный это был город, город-миллионник, если верить Антону. Ровные широченные улицы, по которым изредка пробегали машины, в основном грузовые и еще реже легковые – такси. Зато были разнообразные мопеды, легкие, как велосипеды, и покрупнее, как мотоциклы, а иногда и с коляской. Все это электро, и поэтому стояла тишина.

По тротуарам шли редкие пешеходы. Николай подумал, что для миллионника маловато народу на улицах, но потом сообразил, что, наверно, это нормально, ведь площадь города очень большая, а никаких высоток не было. Трехэтажные одинаковые длинные (каждый метров семьдесят) жилые дома с несколькими проходными подъездами, с обширными зелеными дворами и детскими площадками. Двухэтажных домов намного меньше. Это были одноподъездные коробки, и в них располагались офисы различных учреждений, дворы которых были огорожены заборами, и там находились одноэтажные производственные помещения. Разные мелкие мастерские, небольшие склады; Антон сказал, что где-то на другом конце города был и один крупный завод.

Да, странный это был город. Мы знаем из истории образования больших городов у нас на Земле, что почти все они зарождались без какой-либо системы. Начинались с небольшого поселения и постепенно, в течение веков, под влиянием определенных факторов, стихийно, без всякого планирования разрастались. Поэтому, когда население их достигало большой численности, а индустрия развивалась, жить в них становилось не очень комфортно. Города перестраивались, но архитектурные творения разных эпох старались сохранить, народы делали это, чтобы не утерять память о культуре предков и сохранить свою индивидуальность.

Здесь же все было построено как бы заново по стандарту. На вопрос о том, сколько лет городу, Антон ответил, что уже больше двух тысяч. Таким же стандартным оказался и город Центральный, куда они попали ближе к вечеру, да и все остальные города ялмезанцев.

Банк и контора находились где-то в центре, и туда ходил автобус, Антон собирался там же зайти в закусочную и пообедать. Они прошли уже два квартала и подходили к остановке, когда Николай заметил на противоположной стороне улицы застекленную витрину какого-то пищеблока, где видны были столы, за которыми сидели люди.

– Антон, вон столовая, пойдем здесь пообедаем, автобуса все равно пока нет, – задержав шаг, предложил Николай.

Антон тоже остановился, посмотрел и сказал:

– Да вижу я, но это не столовая, а кафе.

– А что тут дороже? – поинтересовался Николай.

– Нет, цены везде почти одинаковы, – сказал Антон, но продолжал с сомнением стоять.

– Ну тогда пойдем поедим, ты что еще не проголодался? – видя его нерешительность, спросил Николай.

– Да нет, просто не нравятся мне эти окраины.

– А какая разница, пошли, – потянул его за рукав Николай.

– Ну ладно, пойдем, – наконец с неохотой согласился Антон.

Дом, в котором было кафе, стоял в конце квартала, и вход в него был за углом, не со стороны витрины, а уже на другой, пересекающей эту, улице. Когда они стали переходить улицу, на месте, где они стояли, остановилось такси, из него вышли два человека, к ним подошли еще двое, они поздоровались и стали разговаривать. Это такси минут через пятнадцать сыграет важную роль для наших героев. Поэтому пока просто запомним, что оно подъехало и остановилось почти напротив окон кафе.

В кафе находилось человек двадцать. Тем, кто пришел посидеть и отдохнуть, можно было занять столик и сделать заказ официанту. Но было и окошко самообслуживания для тех, кто пришел, как и наши спешившие любители футбола, просто пообедать. Было несколько свободных столиков, и наши «футболисты» облюбовали тот, что стоял ближе к раздаточному окошку, Николай сел на стул, а Антон, взяв поднос, встал в очередь (она была небольшая: всего четыре человека).

За столом у окна веселилась компания. В деревне Николай ни разу не видел выпивших людей, он даже думал, что на Ялмезе вообще не пьют и не бывает спиртного. Но нет, у тех на столе стояло два графина с каким-то напитком, причем один был уже почти пустой, и заметно было, что они навеселе. Они, размахивая руками, громко разговаривали и смеялись.

В кафе вошли новые посетители, оказавшиеся знакомыми сидевшей у окна компании. Последовали приветственные возгласы и объятия. А один из них после приветствий, опускаясь снова на стул, промахнулся и плюхнулся на пол, при этом больно ударившись затылком о ножку стола, чем развеселил приятелей.

Уже подходил Антон с подносом, когда к Николаю обратился один из вновь пришедших с предложением пересесть за другой столик, чтобы передвинуть этот к знакомым. Помня предупреждение Антона с городскими не связываться и лучше уступить, Николай согласился и, взяв со стула Антона саквояж, встал. И когда Антон, подойдя, уже готовился поставить поднос на стол, его, как говорится, прямо из-под носа вытащили. Лицо Антона от такой внезапной дерзости машинально стало злым, но он вспомнил, о чем сам предупреждал Николая, и его лицо стало удивленным и растерянным. Он держал поднос, не зная, как поступить. Это показалось Николаю настолько забавным, что он невольно рассмеялся.

Между тем тот подвыпивший парень, опираясь локтем на стул, все никак не мог встать. Один из друзей его, посочувствовав, подал руку и помог подняться. Досадуя на осмеянную приятелями свою неловкость, он огляделся и встретился взглядом с продолжавшим некстати улыбаться незнакомцем, а тут еще не утихающие от удара при падении болевые ощущения в затылке. «Тебе весело», – нашел он на ком выместить внезапно накатившую злость и направился к Николаю.

Но Николай, все еще улыбаясь, попытался объяснить, что смех относится не к нему, но то, что парень принял смех на свой счет, в глазах Николая добавило ситуации комичности, поэтому он, иногда такое бывает со всеми, не мог остановить смех, а, наоборот, растянул рот еще шире.

– Ах, ты! – уже с яростью прохрипел парень незнакомым словом и бросился на Николая.

– Судя по ситуации, наверно, сука, – успел перевести себе продолжавший постигать тонкости языка Николай, но все равно никак не мог перестать улыбаться. Он правой рукой перехватил за кисть пущенный в него кулак, а в левой все еще держал саквояж.

Силы, конечно, были не равны, для Николая это было все равно что удерживать руку пятилетнего ребенка, но, не желая обострять, он просто держал руку и ждал, когда тот остынет и успокоится. Но парень, пытаясь освободить руку, никак не мог понять, что происходит, его рука как бы была зажата в тисках, с целую минуту он дергался, пытаясь освободиться, это злило его еще больше. И в момент, когда Николай отвел взгляд на продолжающего стоять с подносом Антона, он ногой ударил Николая между ног и, на свое несчастье, удачно попал.

От резкой боли Николай на мгновение утерял контроль над собой, забыв, что обладает очень большой, несоразмерной силой, он еще сильней сжал его руку, дернул ее на перелом вниз и с силой оттолкнул его от себя прямо на стол с посудой. Раздался хруст кости и вопль парня, стол с закуской опрокинулся. Дело принимало серьезный оборот.

Когда-то, молодым человеком, Николаю часто приходилось бывать в разных передрягах, он был далеко не примерного поведения. Но сам никогда не был зачинщиком ссор и драк, наоборот, всячески старался их предотвратить, но уж если приходилось драться, действовал смело и решительно. Сейчас он еще надеялся, что обойдется без драки, но, похоже, напрасно. На него наступали сразу несколько человек из этой, всего минуту назад довольной, беззаботно веселящейся компании – и поди докажи теперь, что не он начал.

Они обступили этого незнакомого наглеца, так внезапно оборвавшего их приятное времяпрепровождение, с ясными намерениями. А он, этот странный незнакомец, вместо того, чтобы струсить и попытаться убежать или хотя бы попросить прощения, спокойно стоит, подняв руку, и назидательно пытается что-то вякать, вроде того, что, мол, сами виноваты.

И началось. Первый удар он просто отбил этой поднятой рукой. Нападавший вскрикнул: «Уй, уй!» – от боли схватился за руку и согнулся. Увидев это и посочувствовав, Николай подумал, что ему с ними надо как-то понежнее, и вообще перестал отбиваться и решил использовать только уклоны и нырки. Благо что-то осталось в памяти от прежних занятий боксом.

Читатели, наверно, видели в американских ужастиках, с какой мгновенной скоростью перемещаются вампиры. Нечто подобное начало происходить и здесь.

Николая окружили несколько человек и, приняв боксерскую стойку, молотили кулаками по воздуху, потому что никак не могли попасть. Эта карусель с маханием рук происходила таким образом: Николай, опустив саквояж на пол, стоит в середине этой кучи, в него прицеливаются и бьют, кулак летит, а он в последний момент переместился и уже находится за спиной у бьющего, а кулак бьет воздух, а иногда и подвернувшегося партнера.

Николай имел своеобразную особенность поведения в минуты опасности: если другие обычно начинали лихорадочно перебирать в голове варианты выхода из ситуации, то он… только не подумайте, что он был безумно храбр, он тоже переживал и даже мог иногда струсить, но у него в голове всегда отыскивались веселые стороны ситуации. Вот и сейчас он глядел как бы со стороны на молотивших воздух, а моментами и друг друга, уже запыхавшихся ялмезанских граждан, а в его голове мелькали обрывки мыслей: «Сколько же это будет продолжаться? – и уже минуты три прошло… как раз раунд, устали люди, вот бы сейчас гонг раздался, может, все бы и закончилось мирно». Но гонга не было, и он продолжал мыслить: «Как бы это закончить?.. Убежать, что ли?.. Был бы я один, а то еще и Антон… до сих пор стоит с подносом, как истукан».

Но ялмезанским гражданам самим все начинало надоедать, двое из них немного отступили от места боевых действий; коротко посовещались, достали ножи и незаметно передислоцировались на противоположные фланги. Эти их тактические маневры произошли вне поля зрения основной ударной силы противника, продолжавшей изматывающие действия.

Но стратегия в итоге всегда берет верх над тактикой, и запасной резерв, сидевший в засаде в лице Антона (на стоявшего с подносом, немного в стороне, человека мало обращали внимания) заметил и разгадал коварные замыслы.

В этот критический момент сражения вдруг опять загремела посуда, это Антон, наконец, пожертвовав обедом, выплеснул его с подноса, прямо на бросившегося на Николая сзади с ножом заговорщика.

Тот, остолбенев от неожиданности, выронил нож и развел руки, осматривая себя, облепленного супом и подливой. Выглядел он до того нелепо, что на мгновение все остановились, наступила пауза, почти как в «Ревизоре».

Но второй заговорщик, Гоголя явно не читавший, быстро сделал три роковых шага и сзади ножом нанес удар Николаю в правый бок.

7

Три роковых шага – надеюсь, читатель понял, что роковыми они стали не для Николая. Он, благодаря привнесенным в его тело уникальным способностям, едва только нож коснулся кожи и начал входить в тело, почувствовав боль, мгновенно среагировал, резко отскочил и одновременно, на отскоке, с разворотом вправо, локтем нанес смертельный удар в скулу. Тот упал, а на Николая снова бросились несколько человек. В запале, начисто забыв про осторожность, он перестал уклоняться и начал просто наносить удары по нападавшим. Несколько человек, как подкошенные, попадали замертво на пол.

Этот всплеск активности Николая длился всего несколько секунд, во время него еще и Антон, подняв выпавший у облитого подливой нож, бросился на помощь Николаю и вонзил его одному из нападавших в грудь.

После этого мгновенного всплеска драка внезапно прекратилась. Николай, Антон и оставшиеся на ногах трое из компании, остановившись, осматривали поле боя. Около восьми или семи человек валялись на полу, и непонятно было: они просто в отключке?.. или с ними дело еще хуже… но некоторые из них еще шевелились. Угнетающее это было зрелище, особенно ужасающе смотрелся лежащий в середине в луже крови с ножом в груди парень.

– Надо уходить, – произнес сквозь зубы очень тихо Николай. Он поднял саквояж и направился к выходу, поравнявшись с Антоном, негромко сказал: «Спокойно, без суеты выходим». Но Антон стоял на месте, он, находясь в каком-то ступоре, никак не мог отвести взгляда от лежащего с ножом в груди парня. Обернувшись, Николай вернулся, взял Антона за руку и вытащил на улицу. Он, выглянув из-за угла, сообразил: чтобы лишний раз не светиться перед посетителями кафе, бежать в эту сторону под окнами не стоило.

Как раз в это время закончившие беседу пассажиры того такси (очевидно, договорились), все четверо, усаживались в него. Оно тронулось и, быстро набирая скорость, проехало мимо окон кафе. Это такси в дальнейшем запутает расследование происшествия, что окажется на руку нашим героям. Николай предложил Антону разделиться, он велел тому снять куртку и быстро идти к складу. «Я догоню», – сказал он, взял куртку Антона, зашел в подъезд жилого дома, переоделся в свою старую «зэковскую» одежду, убрал все лишнее в саквояж и спокойно пошел за ним, причем по другой стороне улицы. Антон, в одной футболке с коротким рукавом, маячил далеко впереди. На них никто не обращал внимание. «Ну, слава Богу, вроде все обошлось удачно, не хватало еще здесь попасть в тюрьму, – подумалось ему, – какие-то органы правопорядка здесь наверняка есть». Он вспомнил, что еще Авдей в первый день рассказывал о категории военных, призванных следить за порядком в городе. Очевидно это и есть местная полиция. Интересно, как оперативно они сработают, наверное, их уже вызвали на место происшествия.

На дороге за кольцевой людей уже совсем не было, но Николай на всякий случай специально догнал Антона только перед самым складом. Они подошли к машине, и как только Антон влез в кабину, из сторожки по малой нужде выскочил Рэй. Увидев их, он удивился и крикнул:

– Вы что еще не ушли?

– Да нет, пока думаем, стоит ли, – ответил Николай, а про себя сообразил, что вот оно готовое алиби.

– А тогда чего вы здесь сидите, давайте к нам, сейчас по телевизору будут говорить про какой-то случай в городе.

– А что случилось? – спросил Николай.

– Пока не знаю, сказали какая-то бандитская разборка, вроде кого-то зарезали, туда выехало телевидение, скоро покажут, идите к нам, вместе посмотрим.

– У нас свой телевизор, мы сейчас включим.

Николай тоже влез в кабину, Антон слышал разговор, он сидел в углу с отрешенным видом и еще никак не мог окончательно прийти в себя. «Он же был жив, я видел, что он пошевелился и открыл глаза», – с каким-то надрывом и надеждой, как бы желая подтверждения, обратился он к Николаю.

Николай понимал состояние молодого человека; сам он, еще служа в армии, перед самым дембелем, в пятьдесят шестом году, был направлен в Венгрию, полгода прослужил там и насмотрелся смертей.

Был там у них один солдат, отчаянный парень, ни разу не струсивший в сложных, опасных ситуациях. Но вот однажды пришлось их отделению выдвинуться в секрет на предполагаемом передвижении антисоветчиков. Было это на каком-то хуторе. Просидев полдня в засаде, выпросили у хозяина курицу и поручили парню сварить суп. Так он никак не смог решиться (даже после обидных насмешек) отрубить ей голову. А когда через несколько дней в рукопашном бою, чтобы спасти командира (в того в упор стреляли), ему пришлось заколоть стрелявшего штыком, так его вырвало, и он дня три приходил в себя. Похоже, такая же тонкая, ранимая натура была и у Антона.

Николай решил, чтобы его встряхнуть, надо бы постараться его разговорить.

– Они сами первые начали, мы с тобой защищались, ведь нас могли и убить, ты же видел: меня ножом в бок пырнули. Хорошо хоть ты спас.

Он начал снимать куртку и попросил Антона:

– Посмотри, что у меня там, по-моему, вскользь попали, только саднит немного.

– Ранка есть небольшая, а кровь запеклась, сейчас я спиртом промою, – констатировал Антон и полез за аптечкой.

Николай в это время включил телевизор и сказал:

– Надо посмотреть, что в этом кафе потом было, не ищут ли нас?

Но там шла какая-то другая передача, похоже, «Уроки жизни».

– Это будет по городскому каналу, – сказал Антон и переключил телевизор.

Он обработал ранку спиртом и йодом и заклеил пластырем.

Началась передача. Показали улицу, на которой было кафе. Там стоял полицейский микроавтобус, и уже отъезжали две санитарные машины, а у подъезда находился еще один микроавтобус без опознавательных знаков, как оказалось, это была труповозка.

Корреспондент брал интервью у какого-то старшего полицейского. На вопрос, есть ли жертвы, он ответил, что четверых раненых только что увезли в больницу. Один был ранен ножом, у другого сломана рука, но их жизнь вне опасности, а вот еще двое находятся в глубокой коме, и неизвестно, выживут ли. Есть и трое убитых, неизвестно каким орудием, но у двоих проломлена грудь и ребрами повреждены все внутренние органы, включая сердце. А у одного убитого сбоку треснут череп и сломан шейный позвонок.

Еще старший полицейский чин сказал, что сейчас следователи опрашивают свидетелей, и разрешил телевизионщикам пройти в кафе и послушать.

При входе в кафе камера выхватила угол между окном и стеной, где лежали уже зачехленные темным пластиком три тела погибших. Санитары начали их выносить.

Опрос свидетелей уже заканчивался, и один из освободившихся следователей согласился ответить на вопросы.

Он сказал, что картина преступления очень расплывчата: все свидетели путаются в показаниях. Никто не смог определенно сказать, каким орудием нанесены были эти ужасные повреждения на телах убитых и раненых; все говорили, что там получилась общая куча, все происходило на небольшом пятачке и закончилось очень быстро. Не смогли даже выяснить, сколько было нападавших, одни говорили, что их было трое, другие – четверо, а некоторые выдели аж пятерых бандитов, они сели в поджидавшее их на улице такси, которое скрылось в сторону центра города.

Николаю стало ясно: никто из посетителей кафе их не запомнил, так что можно было, не опасаясь, снова ехать в город, и он выключил телевизор.

Антон тоже повеселел, ведь его «крестник» оказался только ранен, и, как сказали, его жизнь вне опасности. Но все равно что-то его смущало, оказаться причастным к этому громкому происшествию, которое показали всему городу, было неприятно, и потом, эти необъяснимые повреждения на телах. Он, задумчиво глядя на Николая, как бы самому себе негромко проговорил:

– А почему же оказались такие жертвы? – И еще тише добавил: – Это ты их?

Николай соображал, как бы ему объясниться правдоподобнее, и решил, что здесь уместнее всего полуправда.

– Может, после нас там еще что-нибудь произошло… – начал он, но увидев, что Антон, слушая, недоверчиво покачивал головой, мысленно остановил себя: чего я выкручиваюсь? И продолжил: – А может, и я в горячке не рассчитал силу.

– Это ж какая сила должна быть, чтобы так изуродовать людей.

– Какая, какая, такая, какая есть, – решил слегка напереть и умерить его любопытство Николай. – Ты же знаешь, что я сильнее тебя, видел же, как я таскал туши. К тому же наши староверческие приемы драки, которые у нас секретно передаются по наследству… И вообще, чего ты пристал, будь доволен, что все обошлось. Нам же деньги-то так и так получать нужно, а ты сидишь, мечтаешь, давно бы переоделся в нашу деревенскую одежду, теперь в ней поедем.

– Деньги можно получить и на обратном пути.

– Один великий человек сказал: «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня».

– Это кто же так сказал?

– Неважно, все равно ты его не знаешь, он давно умер, но мужик был очень умный. Короче, давай переодевайся и скажи вот что: этот автобус, что проходит мимо склада, он куда дальше идет?

– В центр, почти до нашей конторы, я раньше иногда ездил на нем, только он редко ходит и у него неудобный длинный маршрут: он идет сначала по кольцевой и только потом поворачивает в город.

– Это как раз хорошо, минуем наше злополучное кафе. А как бы узнать, когда он пойдет?

– Я не помню, но могу узнать, здесь у них в конторке есть расписание.

– Ну переоденься и сходи узнай; да, и еще, у нас есть для денег что-нибудь, кроме этого, теперь приметного, саквояжа?

Антон достал из шкафчика что-то типа вещмешка и синюю сумку на молнии.

– Во, это как раз подойдет, у сумки даже ремешок есть, можно на плечо повесить, только все это уже больно запылилось. Ну ладно, ты переодевайся, все почисти и хорошо вытряхни, а я сам схожу узнаю расписание.

Оказалось, что у этого маршрута как раз заканчивался полуторачасовой перерыв и потом они ходили каждые полчаса.

– Все-таки надумали ехать? – поинтересовался Рэй.

– Да, решили съездить, а то придется еще на обратном пути заезжать.

Ждать автобуса почти не пришлось. И уже через полчаса они свернули с кольцевой в город. Чем ближе к центру, тем на улицах становилось больше народу. Здесь, в центре, появилась и полиция. Полиции было много, они группами по двое, трое, а иногда и четверо прохаживались по улицам, заглядывали во дворы, на детские площадки, в кафе, стриптиз-бары (были и такие), в кинотеатры. У каждого полицейского в руках были дубинки, оказавшиеся еще и электрошокерами.

Антон объяснил, что в центре жило начальство, поэтому поддерживалась строгая дисциплина. Но архитектура была такая же одинаково однообразная, как и на окраинах.

На нужной остановке они вышли, и пока наши герои будут добираться до конторы, чтобы оформить Николая как нового перевозчика, воспользуемся этим и сделаем небольшое отступление от нашей хроники.

Так вот, в этой однообразной архитектуре все же было и внешне невидимое отличие в расположении квартир. Мы уже знаем, что все жилые дома были трехэтажные, и если в домах простых людей подъезды были тоже трехэтажные и на каждой лестничной клетке было по две квартиры, то есть получалось на подъезд шесть квартир, каждая по четыре комнаты, иначе говоря, в подъезде жило шесть семей… (Согласитесь, что тоже совсем неплохо.) То в домах, где жило начальство, внешне такой же проходной подъезд (они все были проходными) вообще не имел этажей и лестниц. У него на первом же этаже на обе стороны располагались две входные двери в квартиры. То есть в подъезде жили всего две семьи. А вот уже сами квартиры были трехэтажные и состояли из двенадцати комнат. Еще одна дверь выходила прямо во дворики этих домов.

У этой социальной группы, именуемой в обиходе «начальство», было много отличий и преимуществ по сравнению с простым народом. В окрестностях города у них имелись благоустроенные дачные поселения, где некоторые семьи по желанию проводили весь год или большую его часть. Дети «начальства» обучались в отдельных школах и получали хорошее образование и дальше могли учиться в высших учебных заведениях, они становились учеными, инженерами, врачами, адвокатами, судьями, владельцами всех развлекательных заведений. Вся жизни на Ялмезе обустраивалась и шла под руководством этих «интеллигентов».

Жилье на планете всем: и простым людям, и начальству – предоставлялось бесплатно (исключая дачи) – такой как бы фрагмент из советской жизни. За все остальное (питание, всякие предметы обихода и роскоши) нужно было платить, и начальство, в зависимости от результатов труда, получало зарплату. Начальству можно было и не работать на государство, а если была к этому склонность, иметь свое дело. Они жили хорошо, не очень богато, но сытно, казалось бы, живи в свое удовольствие, но далеко не всех устраивала эта жизнь, а поменять в ней что-либо они не имели права: тоже были подневольными людьми.

На Ялмезе была и еще одна, уже высшая социальная группа, это правители, она была сравнительно малочисленна, всего пятнадцать миллионов. Жили они отдельно, в хорошо охраняемых замках с просторными парками, эти замки и парки были такими, что и не снились нашим олигархам, хотя, возможно, если у олигархов было бы столько же свободного места, они бы в зависимости от своей фантазии и превзошли бы местных правителей. Кстати, о свободном месте, всего населения на планете было чуть больше миллиарда, из них миллионов двести были интеллигенты – начальство, а остальные – простые люди в городах и деревнях. Так что места свободного было достаточно.

Все это Николай узнавал постепенно, но автор, в интересах читателя, заранее опережая события, решил высветить эти и еще некоторые непривычные и от этого не совсем понятные для землян условия жизни и экономические законы, по которым вынуждены были жить ялмезанцы.

Местные законы экономики были как бы рыночными, но не по-настоящему рыночными, а, так сказать, игрушечно-рыночными, так как регулировались не рынком, а самими правителями, которые когда-то при настоящей рыночной экономике сами были талантливыми экономистами и финансистами и так искусно вели дело, что стали богатейшими людьми, и весь мир оказался в их руках. Вот тогда у них и появилась возможность сделать эту игрушечную экономику. Для этого правители создали банки, напечатали ограниченное количество бумажек, виноват, денег (ограниченное: чтобы не расслаблялись, а работали), а чтобы особо талантливые и одаренные люди сильно не забогатели, для них применяли некоторые административно-командные методы.

У самих правителей денег вообще не было, с некоторых пор они им были не нужны – у них была власть.

Медицина, наука, техника достигли таких высот, что изобретать было почти нечего, но однако же в лабораториях ялмезанцев все равно велись неспешные изыскания; в производстве, благодаря прочнейшим материалам и сплавам из металла и пластика, которые столетиями не изнашивались, было накоплено достаточно всевозможных машин, но тоже потихоньку шла работа. Например, один трактор или самолет разрешалось делать пять или даже десять лет; вся эта работа в основном велась, чтобы не утерялась квалификация инженеров, техников и рабочих.

В медицине давно побеждены были все болезни, продолжительность жизни простых людей в деревнях достигала ста сорока, ста пятидесяти лет, в городах – до ста, причем, доживая до этих лет, организм не имел признаков старения, а сохранял многие функции молодости и, главное, мог, не уставая и не утомляясь, производить работу. Начальство, и особенно правители, доживали до четырехсот лет.

Нам на Земле в наше время бума изобретательства и открытий понять, что все это уже достигнуто, очень трудно, чтобы предсказать и представить такое развитие жизни, нужен гениальный полет мысли нового Нострадамуса, но его появление у нас пока не предвидится, поэтому доверимся очевидцу, увидевшему это воочию, везунчику Николаю.

Медики в течение двух с половиной тысяч лет проводили эксперимент по физическому усовершенствованию человека. В наше время на Земле такой эксперимент по моральным, духовным, этическим и другим принципам был бы невозможен. Но на Ялмезе прошел удачно и дал хороший результат. В основном он проводился на деревенском населении.

Когда-то количество населения на Ялмезе подходило аж к восьми миллиардам, но в результате рукотворного катаклизма (о сути которого пока умолчим) сократилось до нынешнего количества. В силу малого населения деревню удалось полностью изолировать и информационно (по телевидению шли только специально выверенные передачи), и во всех остальных отношениях: не было вредных привычек, еда, одежда только экологически чистая, никакой химии, и не слишком утомительный труд на свежем воздухе.

В нашей медицине, генетике, евгенике, хоть ученые у нас считают, что достигнуты большие успехи, но они находятся в зачаточном состоянии, в сравнении с состоянием этих наук на Ялмезе, даже две с половиной тысячи лет назад, когда начинался этот эксперимент. Фармацевтами был изобретен препарат на основе лекарственных трав плюс вытяжка из эмбрионов свиньи и некоторых морских животных. Он вводился в организм в виде пищевой добавки и, действуя на иммунную систему, на каждую молекулу организма, не давал этой молекуле сбиться с пути, предначертанного природой, заставляя функционировать в лад со всем организмом.

Экспериментом руководили евгеники. Ставилась задача как улучшения здоровья человека, так и (это уже просто из интереса – получится ли?) корректировки его антропологических данных. Как все «гениальное», для этого выбран был самый простой способ (кавычки в слове «гениальное» здесь только в моральном смысле и, если хотите, немного ироническом). Проводилась искусственная селекция жителей деревень. Для потомства оставляли исключительно здоровых во всех отношениях людей. Рост взрослых особей должен быть: мужчин – от 175 до 180 сантиметров, женщин – от 170 до 175, соответственно регулировался и вес. Недотягивающих до такого стандарта отсеивали и переводили жить в города.

Участвовали в эксперименте и сами правители, среди которых были не только финансисты, но и ученые, однако же не заблуждайся, читатель, он проводился отнюдь не в заботе о здоровье простого народа. Создавалась естественная кладовая для хранения здоровых органов с последующей пересадкой, для продления жизни правителей, ну и интеллигентов – начальства. Постепенно, с развитием науки, полностью орган перестали забирать, а, подобрав совместимый человеческий организм, иначе донора, брали из него стволовые клетки и выращивали нужный орган в искусственных условиях, так они оказывались более надежными и служили еще дольше.

К тому времени уже был открыт ген старения, а также метод воздействия на него. Правда правители применяли его только для себя.

Все, хватит, автор обещает больше не забегать вперед – теперь только последовательная хроника, как раз наши герои дошли до конторы и уже поднялись на ее крыльцо.

Открыв дверь (при этом сработал колокольчик), они очутились в просторной светлой комнате, где стояло три канцелярских стола, за которыми сидели двое мужчин и одна женщина. Это были обычные клерки из простых людей, но обученные простейшим операциям на компьютерах. У них на столах стояло по компьютеру, а один из них даже раскладывал на нем какой-то пасьянс. Другой, невысокий и упитанный, явно из рода отсеявшихся и отбракованных из деревни, с удовольствием осматривая с разных сторон многослойный бутерброд, с наслаждением его пережевывал. Женщина, как и положено в рабочее время, прихорашивалась, ей было несколько за пятьдесят, по здешним меркам, в самом соку.

Антон снял бейсболку и поздоровался, на что никто из них не обратил внимания. Лишь отбракованный на мгновение оторвал любовный взгляд от бутерброда и глянул как бы сквозь них, куда-то поверх Николая. Что-то знакомое почудилось в нем Николаю, он подумал: «Где-то я его уже видел», – но тут же понял, что этого не может быть. После приветствия, не увидев никакой ответной реакции, Антон, стоя в дверях, как-то бестолково и нерешительно переминался с ноги на ногу. Николай с интересом за всеми наблюдал. Наконец и первый мужчина отвел глаза от пасьянса и ненадолго перевел его на вошедших. Николай поразился, опять тот же знакомый взгляд, смотрящий вроде на тебя и в то же время как бы сквозь, как будто тебя он не увидел, тебя нет. Внезапно Николая осенило, он вспомнил этот взгляд, он встречал его сотни раз на Земле, когда заходил в какую-нибудь канцелярию с просьбой или за подписью. «Вот, – тут же подумал он, – это еще одно подтверждение моей теории, что во всей нашей Вселенной Творец один и что лепил он нас даже из одного теста, которое иногда где-то подкисало и оказывалось слегка подпорчено, откуда и нежелательные, не совсем качественные гены бюрократа. Но кто знает, может Создатель специально нас так задумал. Получается, что на всех планетах у нас живут одни и те же люди и никаких монстров, как врут и придумывают фантасты, не бывает», – заключил про себя Николай. «Здесь же все свои люди, и чего Антон стоит стесняется», – опять про себя усмехнулся он и, еще не придумав, что скажет, пошел к столу отбракованного.

– Здорово! С чем бутерброд-то? – подойдя, неожиданно даже для себя спросил Николай.

Тот, опешив от такой наглости, сначала растерялся и, опять любовно глянув на бутерброд, похоже, даже собрался объяснить его составляющую, но все же быстро пришел в себя и, сделав строгое лицо, спросил:

– Ты кто такой?

– Это Антон… – начал объяснять Николай, кто они такие.

– Его я знаю, – перебил отбракованный. – А ты кто?

– А я новый перевозчик из нашей деревни Большие Сосны.

– Вот так бы и сказал сразу. Ну что… деньги вам уже перечислены, можете идти получать. – И, обращаясь уже к женщине, прикрикнул: – Манька, хватит штукатуриться, займись делом, к тебе пришли, переоформи доверенность на нового перевозчика.

И потом, наверное, чтобы показать новому человеку, кто здесь есть кто, решил представиться. Он протянул руку Николаю и сказал: «Я Джек, старший оператор, подойди к ней, она все оформит, это по ее части». Николай пожал ему руку и пошел к Маньке.

Манька свое дело знала хорошо, спросив у Николая его имя и номер, она моментально ввела эти данные в компьютерную сеть, и на Ялмезе появился официальный инкассатор, числящийся как Николай под номером 1117. А ему она выдала бланк, где велела расписаться, там стояла сумма. Увидев, что Николай, как и положено тупому деревенщине, непонимающе держит его в руках, не зная, что с ним делать, объяснила:

– Это доверенность на получение пятнадцати тысяч четырехсот рублей, предъявишь ее в банке. За такой бумажкой будешь ко мне приходить каждый месяц, ясно?

– Понял – не дурак, – ответил известной присказкой Николай.

Она улыбнулась и покачала головой, явно не поверив в объявленную Николаем свою сообразительность. Антон все это время простоял с вещмешком и сумкой у дверей, затем они попрощались и вышли.

– Ну что, теперь в банк, – предложил на улице Антон.

– Хорошо бы сначала поесть, этот Джек аппетиту нагнал своим бутербродом, – проглотив слюну, сказал Николай.

– Это можно, впереди у нас по пути будет кафе, а вон на той стороне столовая.

– Давай в столовую, а то в кафе здесь плохо кормят, мы с тобой уже были в кафе и ушли голодные, – улыбнувшись, сказал Николай и посмотрел на Антона, стараясь понять по его реакции на шутку, совсем ли он отошел от недавнего стресса.

Антон шутку принял и тоже улыбнулся. Они перешли улицу и зашли в столовую, где наконец-то благополучно пообедали.

Потом получали деньги. Эта процедура не заняла много времени. Банк сильно отличался от привычного Николаю «Сбербанка». Он охранялся двумя полицейскими вооруженными дубинками и пистолетами. При входе они узнали и поздоровались с Антоном, но остановили Николая и спросили, кто он. Антон объяснил, и их пропустили. Внутри никаких стеклянных перегородок и тем более очередей. В первой небольшой комнате за столом сидел мужчина. Николай подал ему бланк, тот по компьютеру проверил наличие такого инкассатора, расписался на бланке, вернул его и указал на дверь, где можно получить деньги. Другая комната, побольше, была отгорожена от посетителей, как в баре, высокой метровой стойкой, за которой находились двое кассиров, а вдоль одной стены на полках лежали деньги, купюры были уже упакованы в пачки по сто штук. После предъявления бланка-доверенности один из кассиров выложил им на стойку пять десятирублевых пачек и много пачек трехрублевых и рублевых и сказал, что здесь тринадцать тысяч. В это время второй кассир на стоящем в углу и встроенном в стену автомате набрал несколько цифр, дернул рычаг, и из него посыпалась мелочь прямо в подставленный поддон. Его тоже выставили на стойку и сообщили, что в нем две тысячи четыреста рублей. Мелочь была не металлическая, а из пластика, поэтому оказалась легкой. Антон, не пересчитывая, перекидал пачки в сумку. Потом они пересыпали мелочь в вещмешок.

8

Когда Николай с Антоном приехали на склад, разгрузка их машины была в полном разгаре. Лихон уже полностью разгрузился и собрался уезжать.

У них же оставались еще две точки, одна их которых была рядом, всего в двухстах километрах отсюда, в лесу, куда было проложено шоссе, идущее мимо аэродрома. Это была одна их тех секретных точек, на которые, как говорил Антон, посторонних не пускали. И последняя между городом Центральным и поселком правителей, где они собирались оставить на стоянке машину и поехать на такси в город, чтобы достать билеты и на следующий день пойти на футбол. По времени, несмотря на сегодняшнюю задержку с получением денег, они успевали.

Короче, уже через полтора часа они подъехали к закрытым воротам этого секретного объекта и зашли на его проходную. Часовые по телефону сообщили об их прибытии, а им велели ждать на улице. Николаю было любопытно, что может находиться здесь в этом месте, огороженном высоким забором и спрятанном посередине леса. Антона это не интересовало, он влез в кабину и включил телевизор.

– Долго ли они будут разгружать? – спросил у него Николай.

– Не знаю, им торопиться некуда, пока машина подойдет, пока найдут, кому разгружать, бывает, полчаса прождешь, а бывает и больше.

– Я пойду схожу в одно место, – не придумав лучшего объяснения своего ухода, сказал Николай и направился вдоль забора в глубь леса. «Что если перелезть через забор и посмотреть, – подумал он. – Если задержат, можно сработать под дурачка, ведь он же из деревни, да и первый раз всего приехал, меня же никто не предупреждал, что туда нельзя заходить, скажу, прошел в ворота, когда машину пропускали, а часовые не заметили».

Пройдя метров сто, он на столбе забора увидел что-то похожее на видеокамеру, но она была разбита, свернута и смотрела куда-то вниз, в землю. Видно когда-то давно в прошлом, когда секретность являлась необходимой, они были нужны, а сейчас, наверное, любопытных уже не стало и испорченное видеонаблюдение за периметром восстанавливать не стали.

Забор был высоким, метра четыре, из гладкого пластика, причем с наклоном градусов десять во внешнюю сторону. Обычному человеку без приспособлений преодолеть его было невозможно. Но Николай, подпрыгнув, ухватился за край, подтянулся и заглянул за него. Он еще не ушел далеко, и ему сквозь деревья видны были ворота, как раз в это время через них уже пропускали грузовик, чтобы забрать привезенный ими груз.

За забором людей видно не было, Николай перенес ноги внутрь и, как детишки на горке, съехал по гладкому пластику вниз. Здесь, за забором, был такой же лес, и он направился в глубь него. Где-то в глубине слышались хлопки, было похоже на приглушенные выстрелы.

Внезапно откуда-то выскочили две собаки, пару раз гавкнули и завиляли хвостами. Он приласкал их и подумал, что это за секретность, если даже у собак пропал сторожевой инстинкт и притупилась бдительность, видно, очень давно уже здесь не было никаких врагов, воров, бандитов и даже любопытных. Он пошел дальше, собаки, виляя хвостами, бежали рядом.

Впереди показалась спортивная площадка, на которой человек двадцать молодых людей под руководством инструктора по очереди занимались то со штангой, то подтягивались и кувыркались на турнике, то боксировали. По разнообразию снарядов Николай понял, что это не тренировка какого-то определенного вида спорта, а скорее всего здесь какой-то военный лагерь, тем более впереди уже отчетливей слышались выстрелы, наверное, где-то дальше находился тир или стрельбище.

Навстречу и мимо него в быстром темпе пробежала еще одна группа молодых парней. Он уже шел не прячась, и на него не обращали внимания.

Справа, вдалеке, виднелись одноэтажные строения, похоже, казармы, а слева, наконец, он увидел место, откуда раздавались выстрелы. Это был достаточно широкий ров, окруженный валом земли, сверху, от дождя, он был закрыт металлической, а скорее пластиковой крышей. Николай выбрал удобное место, прилег на валу и заглянул вниз. В центе этого помещения стоял человек с автоматом и стрелял одиночными по внезапному звуковому сигналу на мгновение появлявшимся мишеням. А рядом, через двухметровую стену, было другое помещение, поменьше, где во всю стену располагался экран, на котором высвечивались результаты стрельбы. Там за столом сидели такие же молодые парни в спортивных костюмах, каких он видел наверху, и наблюдали за экраном. «Прямо тренировка спецназа», – подумал Николай.

Внезапно он вверху экрана увидел свою рожу, увидели ее и сидящие в помещении, это вызвало у них некоторый переполох. «Сейчас придут арестовывать», – подумалось ему. Он заранее решил, как оправдываться, а вернее, решил болтать что попало, как язык повернется.

Прибежали четверо (как их назвать? курсанты, что ли), ни о чем не спрашивая, заломили руки и повели вниз. Николай не сопротивлялся. Спустившись по лестнице, они попали в ту комнату, где был экран. У другой стены стояла пирамида с несколькими автоматами.

Николай сделал невинный, глуповатый вид, поднял руку и сказал: «Всем привет», на нем была деревенская куртка, на голове бейсболка, поэтому всем стало ясно, кто он.

Вероятно, сегодня в этом военном лагере проходила какая-то плановая проверка, и, как понял Николай, проверяющих было двое, и, наверно, они были из категории начальства. Он понял это по тому, как уважительно и заискивающе перед ними старались оправдаться местные руководители. Один из них начал объяснять:

– Это, наверное, перевозчик, там привезли продукты, и я уже послал туда машину.

А второй заорал на Николая:

– Ты как сюда попал, кто тебя пропустил?

– Никто не пропускал, я сам пришел. Услышал, что стреляют, и пошел посмотреть. А вы плохо стреляете. Дайте мне стрельнуть, я покажу вам, как нужно стрелять.

Это он сказал просто так, даже не надеясь, что дадут. Однако ему было интересно, зная, что Создатель, переместив его сюда, добавил его телу несколько качеств, таких как скорость, сила, возможность долго находиться под водой, то он был почти уверен, что и глазомер его улучшился.

Когда-то служа в армии, еще на первом году, до Венгрии, он посещал секцию стрельбы из пистолета, которую вел старлей Чеботок – сам мастер спорта по стрельбе. И вот насмотревшись американских боевиков с ковбоями, как те мгновенно доставали пистолеты и, не целясь, от живота поражали цель, в секции заинтересовались, а возможно ли это, и начали экспериментировать. У Николая часто неплохо получалось. Чеботок объяснял это хорошим глазомером. Он говорил, что обычно такие люди хорошо играют на бильярде.

– Я сейчас тебе дам стрельнуть, – погрозил кулаком опять тот крикливый местный начальник. – Ты хоть раз в жизни держал в руках оружие?

– Держал и, наверно, почаще, чем ты, ведь я бывший старовер и перешел к вам недавно, а у себя я был хорошим охотником.

Принадлежность Николая к староверам вызвала интерес окружающих, и неожиданно к нему обратился один из проверяющих начальников, ему, наверно, наскучила эта проверочная поездка, а здесь предвиделось некоторое развлечение, и он спросил у Николая:

– А белке в глаз можешь попасть?

– Легко попадал, и не раз, – продолжил врать и хвалиться Николай.

– А из чего ты бы хотел пострелять?

– Да из чего угодно, вот хотя бы из автомата, я вижу, у ваших учеников нет нужной твердости руки, а здесь нужен не столько меткий глаз, но еще реакция и твердость руки, – вдумчиво сказал Николай, почувствовавший, что пора слегка подправить свой первоначально намеченный имидж простачка на более интеллектуальный.

Для жителя деревни такая осведомленность и способность объяснить удивила и особенно заинтересовала начальство, а один из них спросил:

– А почему ты перешел к нам от староверов?

– Да я и сам точно не знаю почему, наверно, захотелось посмотреть на другую жизнь.

– Ну и как у нас жизнь, как она тебе показалась?

– Пока еще не понял, но, думаю, постепенно разберусь.

– А зачем это тебе, ты что, летописцем хочешь стать?

– Хорошая идея, возможно, в будущем я ею воспользуюсь, – продолжал умничать Николай, понимая, что такой ответ отличается от речи деревенских простолюдинов.

Это был первый случай на Ялмезе его встречи с категорией интеллигентов-начальников, и он специально умничал, стараясь, на всякий случай, вызвать к себе их симпатию или хотя бы интерес. Он видел, как после его слов они многозначительно переглянулись, но тот местный начальник гнул свое:

– Ишь, как ты складно врешь, – бросил он Николаю и, обращаясь уже к высокому начальству, предложил: – Чего вы его слушаете, Эстебан Петрович, давайте я велю его вывести за ворота, пусть занимается своим делом, а не болтает языком.

Николай отметил про себя, что начальника назвали по имени отчеству.

– Не спеши, Мартин, вывести за ворота мы его всегда успеем, говоришь, болтает языком, а вдруг он не только интересно языком владеет, но и стрелять умеет хорошо, давай попробуем, нам же это ничего не стоит. Как ты считаешь, Крис Иваныч, стоит попробовать? – обратился он ко второму начальнику, до сих пор молча с интересом слушавшему их рассуждения.

– Конечно, есть резон посмотреть, уж больно интересный этот старовер, мы же действительно ничего не теряем. Давай, Мартин, выдай ему двадцать патронов и объясни условия упражнения, – заключил тот.

Мартин с неохотой выдал Николаю автомат и магазин с двадцатью патронами. Упражнение длилось двадцать секунд. Каждую секунду по звуковому сигналу (это был то треск сухой ветки, то человеческий голос) со стороны сигнала на мгновение появлялась мишень, которую надо было успеть заметить, повернуться (они появлялись с разных сторон), прицелиться и поразить. Николай сам выбрал секундную периодичность появления мишени, ему была предложена на выбор секундная, двух– и трехсекундная.

Редко кто из курсантов, да и самих инструкторов (здесь их было двое, Мартин и еще один) успевали поражать даже половину мишеней при двухсекундной периодичности их появления, не говоря уже о секундной. Николай же поразил все двадцать мишеней. Была еще и полусекундная периодичность, на которую Николай не решился, перестраховавшись, он побоялся опозориться, а зря, это он понял после стрельбы. Когда он стрелял, невероятное чувство легкости и уверенности овладело им, он чувствовал добавленную его телу скоростную реакцию и твердость руки, а меткость глаза его отличала и раньше.

В это время в первом помещении воцарилось восхищенное молчание. Такой стрельбы никто еще никогда здесь не видел. Все переглядывались, удивленно поджимали губы и покачивали головами, никто не знал, что сказать. Через некоторое время отодвинулась бронированная дверь и в помещение вернулся Николай, окинул взглядом притихшую аудиторию и спокойно поставил в пирамиду автомат.

И тут вдруг тишину взорвали аплодисменты – это первыми встали и зааплодировали двое начальников, сразу же их поддержали остальные. Николай слегка растерялся, потом поднял руку, как бы успокаивая аудиторию, и произнес:

– Это вы мне? Я у вас человек новый и еще не знаю, есть ли в вашей жизни театр, но, судя по реакции, есть. В таких случаях на аплодисменты артисты обычно раскланиваются. Я не артист и совсем не тщеславен, поэтому, как правильно заметил Мартин, пора заняться делом, там уже, наверно, разгрузили машину, и меня напарник заждался, надо лететь дальше. Мы с ним задумали завтра попасть на футбол, надо успеть достать билеты.

Дальше все сели, а Эстебан Петрович обратился к Николаю:

– Конечно, здесь не театр, но мы сейчас увидели величайшее представление, все восхищены и благодарны тебе. Мы с заместителем начальника этого училища нашей республики (он кивнул на Криса Иваныча) успели коротко переговорить и решили предложить тебе место инструктора.

Николай подумал, что очень уж быстро решаются здесь такие дела, и ответил:

– Предложение заманчиво, спасибо, конечно, но я не люблю принимать необдуманных, поспешных решений, поэтому пока подожду, а дальше жизнь покажет, и, если вы не передумаете, возможно, впоследствии я воспользуюсь вашим предложением.

– Жаль, жаль, – посетовал Эстебан Петрович и поинтересовался: – Так вы, значит, сейчас в Центральный летите?

– Точно не знаю, я только начал работать перевозчиком и еду первый раз, правда, напарник говорил, что склад недалеко от Центрального.

– Знаю этот склад, он рядом с городом, тут уже почти закончено, и можно уезжать домой, поэтому попросил бы вас захватить меня. Кстати, я тоже иду на футбол и с билетами могу вам помочь, так как имею отношение к распределению пригласительных билетов в гостевой сектор.

Николай согласился подождать Эстебана Петровича полчаса, а Мартин вызвался проводить его до ворот к машине. Теперь Мартин очень зауважал Николая, уже был с ним вежлив и по дороге охотно ответил Николаю на некоторые интересовавшие его вопросы. Он рассказал, что в республике есть еще несколько военных лагерей, они обучают военному искусству молодых людей, признанных «комиссией» наиболее способными к ратному делу. Им определили по жизни быть в категории военных. Из них по окончании обучения набирались кадры для охраны правителей, а также рядовые и даже иногда средние кадры для работы в полиции.

Крис Иваныч был здесь заместителем начальника, а Эстебан Петрович был членом наблюдательного совета республики, курировавшим эти военные лагеря. Еще Мартин сообщил, что у них была своя легковая машина-самолет с водителем, которой пользовались и Крис Иваныч, и Эстебан Петрович, но сегодня Петрович решил улететь домой с вами, раз представилась такая оказия.

На проходной Николай простился с Мартином и пошел к машине. Она давно уже была разгружена, и Антон с недовольным видом прохаживался от нее и до угла забора, при этом иногда не очень громко выкрикивая имя Николая. Он не знал, что подумать, и уже стал волноваться. Увидев Николая, спокойно шагавшего от проходной, он всплеснул руками, подбежал к нему и возмутился:

– Ты где был, я тебя обыскался?

– За билетами на футбол ходил, – пошутил в обычной своей манере Николай.

– Все шутишь, если и дальше везде будешь пропадать, мы ни на какой футбол не успеем попасть. Давай садись и быстрей заводи.

– Придется еще полчасика подождать, – огорчил его Николай.

– Зачем это?

– Не волнуйся, на футбол мы теперь точно попадем, сейчас придет человек, который обещал нам два билета, он живет в Центральном, и мы его захватим с собой.

Такое объяснение никак не прояснило ситуацию Антону, наоборот, у того возникли вопросы: какой человек? откуда он взялся в лесу? или Николай продолжает свои шуточки? Увидев, что Антон удивленно стоит с открытым ртом и, похоже, собирается задавать новые вопросы, Николай не счел нужным пересказывать подробности своего вояжа за забор и только сказал, что встретил и познакомился с важной «шишкой» из начальства; он здесь работает и зовут его Эстебан Петрович.

Минут через сорок Эстебан Петрович пришел, и они полетели. Сразу от проходной, примерно с целый километр, дорога была прямой, а по бокам ее с каждой стороны на несколько метров специально для взлета был спилен лес.

Николаю хотелось поговорить с наконец-то встреченным здесь человеком из категории начальства, но они очень быстро преодолели тысячу километров до города Центрального, и он успел задать лишь один вопрос. Не слишком охотно, даже, можно сказать, с какой-то непонятной внутренней настороженностью отвечал Эстебан Петрович. Николай спросил: «Зачем этот учебный пункт, с кем мы собираемся воевать, ведь вроде на Ялмезе воевать-то не с кем». Эстебан Петрович как-то подозрительно посмотрел на Николая, как бы стараясь понять, зачем он спрашивает. Николай заметил этот странный долгий изучающий взгляд, и ему сразу почему-то вспомнился взгляд Мюллера на Штирлица в известном телефильме; к тому же вспомнилась новостная передача, увиденная уже здесь, о заговоре против правителей, и он подумал: «Неужели и здесь что-то незаконное, тайное». Но Эстебан Петрович после порядочной паузы все же начал объяснять Николаю необходимость учебного пункта. Сначала он повторил сказанное Мартиным, но потом, увидев, что Николай не совсем удовлетворился этим, продолжил, но как-то слишком расплывчато и дипломатично. Он начал с исторического отступления: сказал, что когда-то в древности, три тысячи лет назад, на Ялмезе была другая жизнь, больше двухсот стран разных национальностей, часто воевали друг с другом, и им приходилось содержать большие, хорошо оснащенные армии. Тогда в ходу было даже несколько поговорок: «Хочешь жить спокойно в мире – готовься к войне» или «Держи порох сухим». Конечно, сейчас воевать нам не с кем, но с тех времен и осталась традиция на всякий случай содержать небольшие боевые отряды.

Аэродром Центрального был намного больше, чем в городе Нашем. Рядом с ним находился и склад, который являлся действительно центральным в республике. Он занимал очень большую площадь, на ней стояло много складских построек, здесь хранилось не только продовольствие, но и всевозможные промышленные товары, как мелкие, например телефоны и электробритвы, так и крупные, такие как сельскохозяйственная техника и самолеты-машины. А так как склад находился далеко от города, а для его обслуживания требовалось много работников, то при складе и аэродроме был свой рабочий поселок. Это место было довольно оживленное, до города часто ходили автобусы, здесь даже находилась стоянка такси.

Антон с Николаем поставили машину в очередь под разгрузку и за пятьдесят копеек поручили ее одному перегонщику, который должен был после разгрузки отогнать ее на стоянку. Затем они переоделись в городскую одежду. Полученные в банке деньги пришлось взять с собой. Эстебан Петрович еще в лагере позвонил в город, и скоро за ним должна была прийти машина. Они ждали ее около стоянки такси.

Приехав в город, Эстебан Петрович велел водителю сначала ехать на стадион, чтобы передать обещанные Николаю и Антону пригласительные билеты. Машину он не отпустил и, выйдя через пятнадцать минут с билетами, приказал водителю отвезти их, куда они скажут. «У меня еще здесь дела, – сказал он. – Машина на час в вашем распоряжении, я думаю, вы успеете устроиться». Еще раньше, по дороге, он спрашивал, есть ли у них место, где можно остановиться на ночь. Антон заверил, что знает такие два-три места, несколько раз ему уже приходилось пользоваться этими частными гостиницами.

Николай настолько заинтересовал Эстебана Петровича, что при прощании тот предложил ему на всякий случай обменяться номерами телефонов. Николай объяснил, что еще не успел приобрести телефон, тогда Эстебан Петрович дал ему свою визитку и сказал, что тоже будет завтра на футболе и, возможно, они еще встретятся.

Одна гостиница находилась прямо в двух кварталах от стадиона, но там свободных номеров не оказалось. Владелец гостиницы огорчил их, сказав, что в связи с завтрашним футболом все гостиницы переполнены, но, увидев, что они на машине, посоветовал проехаться по окраинам города.

Все гостиницы на Ялмезе были частными и располагались в обычных стандартных домах. В основном это был бизнес простых людей, за редким исключением, когда сдавались как гостиницы и квартиры интеллигентов-начальников, почему-либо оказавшиеся свободными, например, когда семья круглый год жила на даче.

Цены на номера в этих гостиницах были очень доступными: в центре города с человека брали пятьдесят копеек в сутки, на окраине тридцать, а иногда даже двадцать копеек, поэтому такой бизнес больших капиталов не приносил и им занимались немногие. Антон знал одну такую гостиницу на окраине, туда и решили съездить.

В этой квартире жила пожилая пара (им было уже за семьдесят), когда-то три их дочери одна за другой повыходили замуж и ушли в новые семьи. Сами хозяева жили в одной комнате, а три другие сдавали. К счастью, одна из комнат оказалась свободной. Антон с Николаем поблагодарили водителя и отпустили машину. Хозяева отдали им ключи от квартиры и от комнаты и предупредили, чтобы жильцы поужинали в городе, так как они уезжают на день рождения дочери.

Было еще рано для запланированного ими похода по вечернему городу с посещением увеселительных заведений, что было интересно Николаю. Поэтому они решили на пару часиков прилечь и отдохнуть. Николай даже сразу заснул.

Отдохнув, они закрыли комнату на ключ и пошли в город. Николай предложил никуда не ехать специально, а просто идти в сторону центра. «Как хочешь, мне все равно», – согласился Антон.

Николай знал, что находится на другой планете, в то же время здесь все было почти как на Земле. Такие же люди, так же гуляют, шутят, смеются. Они зашли в какой-то бар, и у стойки заказали выпивку, Николай купил сигарет и закурил. Табак не принес ему никакого удовольствия: или он уже отвык, или тут табак был без никотина. Выпивка, а он выпил двести грамм, тоже не дала ожидаемого им результата, даже не ударила в голову. Они вышли и двинулись дальше к центру. Гуляющих на улицах становилось больше. Время было часов восемь, солнце уже опустилось и зашло за облако, на улице потускнело, но еще было светло. Уже стала заметна световая реклама, и начали зажигаться уличные беспроводные фонари. Освещение и реклама на улицах оказались очень хорошими, но никаких проводов не было видно, все это светилось автономно. Наверное, светильники были из каких-то неизвестных материалов, днем они, как аккумуляторы, накапливали энергию, которую начинали отдавать в темное время суток.

Вот на стене здания вспыхнула картина боя на ринге: здоровенный негр бросает через себя не менее габаритного белого бойца.

– Это что за реклама? – поинтересовался Николай.

– Откуда я знаю, – отмахнулся Антон.

– Ты что читать не умеешь, ладно я, еще вашу грамоту не освоил и то кое-что разбирать уже стал, вот читаю, тур… тур… нир, – по слогам прочитал Николай и снова обратился к Антону. – Неужели не интересно? Прочитай дальше-то.

– Ежегодный турнир, приз победителю одна тысяча рублей, – начал дочитывать Антон и вспомнил: – А, я знаю этот турнир, он проходит…

– А когда это будет? – перебил его Николай.

Недовольный тем, что его перебили (сам просил прочитать и перебивает, недослушав), Антон, последнее время иногда делавший попытки копировать нравившуюся ему шутливую манеру говорить Николая, попробовал поддеть того в том же стиле:

– Зачем тебе знать когда? А… а… ты тысячу рублей хочешь заработать. Опоздал, этот турнир уже неделю как идет, скоро уже финальный бой. Сказал бы раньше, я бы свел тебя с одним человеком, он владелец спортклуба, и его бойцы всегда участвуют в этом турнире.

Николай скептически и недоверчиво глянул на Антона:

– Откуда у тебя, деревенского недотепы, такие связи, ведь таким клубом, наверное, может владеть только человек из категории начальства.

– Правильно, он и есть из начальства, это родной дядя нашей учительницы Даши.

– Откуда же ты его знаешь, ты вроде говорил, что Даша живет в городе Нашем.

– Да, ты прав, но Даша то ли проходит какую-то практику, то ли где-то доучивается, и это заведение находится в Центральном, поэтому ей часто приходится жить в доме своего дяди. Позапрошлой зимой я по поручению Даши несколько раз заезжал за книгами к дяде и познакомился с ним. Между прочим, отличный мужик, даже не подумаешь, что он из начальства, со мной вел себя очень просто, как с равным, мы даже с ним выпили, правда, тогда у него начались какие-то трудности с финансами (он при мне обсуждал этот вопрос со своим приказчиком).

Уже совсем сгустились сумерки, они шли по освещенной улице, прикидывая, куда бы еще зайти. Впереди стояла двухэтажная коробка, над крыльцом ее горела двигающаяся реклама с обнаженными, очень красивыми девушками, занимающимися лесбийской любовью. Оформитель этой рекламы, очевидно, имел задатки гениального художника. Очень вероятно, что это была женщина. Девушки, как живые, меняли позы и наслаждались друг другом, все это выглядело очень натурально.

Николай, явившийся сюда из нашего восьмидесятого года, конечно, слышал об этом, но еще не будучи «просвещен» до блевотины обрыдлым уже нам, кабельным, да и не только кабельным, телевидением девяностых, заинтересованно остановился, вынужден был остановиться и Антон. Он презрительно махнул рукой и сказал: «Пойдем дальше, здесь дом проституток, им мужики не нужны, если хочешь, мы с тобой сходим, я тебе покажу, где есть хорошие девушки». Николай продолжал смотреть и вполголоса, как бы самому себе, сказал: «Я бы не сказал, что это проститутки», – и уже про себя мысленно подумал: «Странно, я-то думал, что однополая любовь обычно водится за образованными женщинами, любительницами особого вида свободы». Где-то, в каком-то журнале он когда-то прочитал, как одна из них (вроде, поэтесса) разделась донага и бегала по улицам где-то в районе ВДНХ. «Получается, они заманивают красивых молодых простушек себе в напарницы, – продолжал он рассуждать, – интересно бы узнать, кто владелец этого заведения?»

«Подожди я сейчас», – сказал он Антону и поднялся на крыльцо. Тут же к нему вышли две молодые девушки в мини-юбках и надетых на голое тело коротеньких полицейских кительках без рукавов, через которые виднелись и их голенькие животики, и груди. Что кительки полицейские, Николай решил потому, что на них, как и на одежде у настоящей полиции на Ялмезе, были красные пуговицы. Он подумал: «Наверное, это местные распорядительницы».

– Мужчинам сюда нельзя, – сказали они. – Видишь, написано под рекламой «Женский клуб».

– А мне к вам и не надо, – нашелся Николай. – Я по специальности оформитель, и мне очень понравилось качество вашей рекламы, не могли бы вы мне сказать, кто владелец этого клуба, я бы потом с ним связался.

– Владеет клубом Лиля Луизина, – ответили девушки.

Двойное имя владелицы дало Николаю понять, что она точно из интеллигенции – начальства. Он вернулся к Антону, а тот, решив, что Николай получил от ворот поворот, сказал:

– Я же говорил, что им мужики не нужны – это проститутки. Мы с тобой еще встретим и зайдем в дом с хорошими девушками, здесь таких домов полно.

– Ты имеешь в виду публичные дома?

– Дома девушек они называются.

– Вообще-то это же опасно, можно заболеть какой-нибудь нехорошей болезнью.

– Ты что, что ты говоришь, какая болезнь, это, наоборот, полезно для здоровья, вон по телевизору об этом всегда говорят. Я когда приезжаю в город, иногда захожу к «девушкам».

В Москве у Николая была постоянная подруга, они встречались раз или два в неделю. Здесь же… скоро будет месяц… как… к тому же большим моралистом он не был и сейчас чувствовал, что был не прочь составить компанию Антону.

Николай улыбнулся, хлопнул его по плечу и сказал:

– Ну что, гуляем дальше, и раз по телевизору говорят «полезно для здоровья», может, и вправду укрепим здоровье и сходим к твоим хорошим девушкам. А пока, что-то выпить захотелось, ты как на это смотришь?

– Хорошее дело, я не против.

Питейных заведений встречалось множество. Николаю не хотелось заходить в первое попавшееся, и он начал выбирать что-нибудь пооригинальней. Антон ждал у входа, а он открывал дверь заведения и, не заходя, оглядывал зал. Почти везде было все одинаково, как и у нас: столики, бар, сцена, на которой одна или несколько девушек крутили полуголыми задами или пели. Забраковав так уже несколько заведений, наверное, заглянув уже в седьмую дверь, Николай наткнулся на некоторое разнообразие. Посередине зала стояли два стола для игры в рулетку, Николай, никогда не увлекавшийся, как он считал, такими бесполезными забавами, уже хотел захлопнуть дверь, как откуда-то ему послышался характерный стук бильярдных шаров, он тут же позвал Антона, и они вошли. Николай любил бильярд и очень неплохо играл. Стук шаров слышался из арки, проделанной в стене зала, обращенной в сторону дворика, через нее оказался вход в одноэтажную пристройку, где и располагалась бильярдная, там же был бар. Они уселись за стойку и снова заказали по двести граммов. Деньги были у Антона, расплачиваясь, он озабоченно предупредил Николая:

– Я всего пять рублей взял с собой, нам надо быть поэкономней, а то и на девушек не хватит, вот осталось всего четыре рубля сорок копеек.

– А сколько же стоят девушки? – улыбнулся Николай.

– По два рубля каждая, – сказал Антон, бережно убирая в карман деньги.

– Не бойся, сейчас я сыграю на бильярде, и мы немного разбогатеем, – успокоил Николай Антона, он уже заметил, что играют на интерес.

– А ты умеешь играть? – удивился Антон. – Где же ты научился?

– Где, где, – передразнил Николай и счел возможным просто отмахнуться от ставших уже надоедать таких вопросов, – все там же, в лесу.

Столов в бильярдной стояло четыре. Час игры стоил десять копеек. Ставки были не крупные, в основном не больше пятидесяти копеек, только за одним столом играли по рублю. Как раз там закончилась очередная партия, проигравший рассчитался и не захотел больше играть, а победитель обратился к публике: «Есть еще желающие?» Он у всех на глазах шустро, меньше чем за час, выиграл три партии подряд у предыдущего игрока, и поэтому никто не вызвался, все остерегались. Николай не спеша, допил из стакана и вышел к столу.

– Раз никто не хочет, давай я попробую, – сказал он и взял кий.

– Ставка – рубль, – предупредил удачливый игрок.

– Как скажешь, рубль так рубль, – согласился Николай. – Только дай мне пару раз ударить, кий опробую.

– Пожалуйста, это твое право, хоть десять.

Николай несколько раз произвел тренировочные удары, но специально забил только один шар из четырех ударов, остальные промазал. Рядом с одной лузой на борту лежал мелок, и он целил в это место. На порядочном расстоянии от лузы он установил рядом, сантиметрах в пяти друг от друга, два шара, причем совсем не прямые. Такие шары обычно бывает трудно определить: насколько их подрезать, и забить их очень сложно, как раз этот шар он постарался забить, и забил.

– Дурак залетел, – уловил он негромкое утверждение зеваки-зрителя.

Как всегда в таких случаях, зевак у этого стола образовалось достаточно, ажиотажу добавила рублевая ставка.

– Ставка рубль!.. По рублю играют! – слышались негромкие возгласы зрителей.

Начали играть. Это была пирамида с такими правилами: играли одним нулевым битком, он был оранжевого цвета, свояков не били, а если в лузу случайно залетал этот биток, то сгорали все набранные очки и забитые шары выставлялись по бортам. Если биток после удара не задевал других шаров, то промазавший тоже штрафовался, но уже всего на один шар.

Соперник Николая, конечно, не был игроком выдающимся, но играл довольно прилично. Николай и на Земле был отличным игрокам, а сейчас, когда известным читателю образом ему добавились некоторые физические качества, среди которых был и отличный глазомер, он, как говорят бильярдисты, мог закончить партию с кия. Но он не стал этого делать, а повел игру, если можно так сказать, в стиле случайностей. Вот, например, стоят два почти прямые шара, но они были замазаны, это опять сленг бильярдистов. А если объяснить популярно, то на пути движения битка стоит еще один шар и слегка, почти незаметно (незаметно для неопытного игрока), мешает забить. И вот Николай, «не замечая», что он замазан, как бы бьет в этот шар, стараясь его забить, а на самом деле срезает совсем другой, мешающий шар, и он залетает совсем в другую лузу. Или у него «случайно» падал в лузу дуплет, которого он вроде бы и не собирался бить. У зрителей складывалось впечатление, как уже было сказано одним из зевак, что залетел дурак. Николай проделывал все это так правдоподобно, что у нас на Земле говорили бы: «Вот везет чуваку», примерно так реагировали и здесь и зрители, да и сам соперник.

Таким способом Николай выиграл три партии и потребовал рассчитаться. Получив деньги, он предложил сыграть еще одну партию, последнюю, но уже по три рубля. Соперник с радостью согласился, кажется, он и сам хотел это предложить, чтобы отыграться.

Разбивать досталось Николаю. На этот раз он не стал притворяться, ему стало интересней попробовать закончить партию с кия, что он и сделал. После этого, конечно, играть с ним никто не захотел, все поняли, что он мастер и первые три партии очень оригинально дурачился.

Антон поздравил Николая и на радостях предложил заказать еще по двести граммов, но Николай отказался, сказав, что не хочется. Напиток был как-то непривычен и не понравился ему. Вообще-то он слегка веселил, но все равно эффект был не совсем привычный, невольно Николаю пришла мысль: «Сейчас бы двести грамм русской водки». Николай пил редко, тяги к спиртному не испытывал, не любил вина, совсем не пил пива, но всегда мог поддержать хорошую компанию.

Они вышли, на улице уже была ночь, по небу рассыпались звезды, появилась Луна, дул слабенький, освежающий ветерок.

– А не пора ли нам бай-бай, ведь завтра нам рано вставать ехать на футбол, – вздохнув полной грудью, напомнил Николай. (Футбольный матч был назначен на десять часов утра.)

– Успеем, выспимся, мы же еще собирались зайти к девушкам, – напомнил Антон.

– Где же они твои «хорошие» девушки, ты говорил, что их здесь полно, что-то не видно, наоборот, пока только плохие девочки да мальчики попадаются. (Пока они, выбирая, где выпить, наткнулись на бильярдную, им встретились два гей-клуба, членов которых Антон обозвал мужиками-проститутками). В общем, в «проститутки» у Антона, простого мужика-необразованца, попадало все секс-непонятное.

Интересную и странную разницу увидел в этом Николай между городом и деревней.

В городе это было в порядке вещей и даже, как мы видим, поощрялось, а деревню от этой содомии почему-то оберегали. Много позже, общаясь интеллигенцией и близко сойдясь с многими, некоторые из них, помогли ему понять причину такого разделения.

Правители были образованными людьми, а главное, умными, они тщательно изучили историю развития мира, историю падений цивилизаций. Главное, что уяснили из этого изучения, – не повторять ошибок руководителей погибших цивилизаций. Они понимали, что сплошная гоморрализация всей планеты приведет к концу, нужно было оставить здоровую отдушину в виде изолированной деревни. К тому же только в такой деревне можно получать здоровые органы для замены и продления своей жизни.

Теперь почему-то Николаю расхотелось идти к «девушкам», но он раньше обещал Антону, поэтому уже больше из любопытства, как обстоит с этим здесь дело, он согласился и сказал: «Ну, веди к девушкам, как говорится, изучать так изучать».

Антон растерянно огляделся, ему мало знаком был этот район, потом, махнув рукой дальше в сторону центра, сказал: «Идем туда». Пройдя два перекрестка, они повстречались с двумя полицейскими. Антон тут же подошел и спросил, где здесь дом девушек. Полицейские обстоятельно объяснили, что нужно пройти назад и на следующем перекрестке повернуть направо. Никаких скабрезных ухмылок или подколов (как было бы в таком случае у нас) с их стороны не было, все в порядке вещей – ребята идут поправить здоровье.

У «девушек» тоже все оказалось обстоятельно и серьезно. Владели заведением муж с женой из интеллигенции. Посетителей в гостиной усадили за стол, подали в рюмках по пятьдесят грамм. Напиток оказался более крепким и утонченным, чем тот, что они пили в кафе. Николаю он понравился (наверно, это был местный коньяк). Затем мужчина спросил их, где они предпочитают «отдохнуть»: на первом или на втором этаже. Николай не понял, а Антон поспешно сказал: «На первом, на первом!» – и объяснил Николаю, что на втором всегда девушки дороже, там они уже по два с половиной рубля.

– Не мелочись, Антон, гулять так гулять, – сказал Николай и спросил у хозяина, кому платить: ему или наверху девушкам.

Поняв, что Николай пришел первый раз, и удивившись, ведь он выглядел постарше, хозяин объяснил, что платить ему. Николай тут же отсчитал хозяину пять рублей.

– Можете не спешить, – сказал хозяин, – вон уже жена несет вам еще выпить, это бесплатно и входит в общую плату, – добавил он и начал нарезать на блюдечке лимон.

– Спасибо, но у нас мало времени, – отказался Николай от угощения.

Они поднялись на второй этаж, там в первой общей комнате сидели четыре девушки и смотрели телевизор. На них были только прозрачные нейлоновые халатики. При появлении клиентов девушки встали, вежливо поздоровались и начали прохаживаться, демонстрируя свои ясно просматривающиеся аппетитные формы (аппетитные не значит, что пышные). Они бесцельно наклонялись за вроде бы нужной вещью, тянулись, чтобы положить ее на другое место, даже иногда вставали на стул, чтобы куда-то дотянуться. У каждой из них оказалась своя отдельная комната, и после такого недолгого своеобразного дефилирования они остановились, каждая у двери своей комнаты, взялись за ручки и замерли в ожидании.

Антон сразу же поспешил в комнату к одной брюнетке, Николай выбрал блондинку.

Когда минут через сорок Николай спустился вниз в гостиную, Антон уже сидел там и, допив свою рюмку коньяку, присматривался к рюмке Николая.

– Долго же ты лечился, знать здоровье твое сильно расшаталось, – снова в стиле Николая пошутил Антон.

– Допивай уж, шутник, – кивнул Николай на оставшуюся рюмку, – поехали домой, что-то предчувствия у меня какие-то нехорошие.

Действительно, в этот момент что-то странное начало твориться с Николаем. Какое-то неясное чувство опасности возникло в нем и давило, ему куда-то хотелось спешить, он даже не понимал куда, вроде бы на их съемную квартиру. Раньше такого с ним никогда не было.

И точно, подъехав к дому (Николай настоял взять такси), они увидели у подъезда полицейскую машину. Странное предчувствие Николая не обмануло. Квартира была ограблена. Хозяева и все жильцы были уже дома, их опрашивал следователь. Входной замок и все другие в комнатах были сломаны, исключая последнюю дверь, расположенную в конце коридора, за комнатой Николая с Антоном. Им следователь предложил зайти в свою комнату и проверить, не пропало ли у них что-либо, и, конечно, они не обнаружили сумки с колхозными деньгами. У остальных жильцов ничего не пропало, да они ничего и не оставляли. У хозяев пропали все их денежные накопления в сумме ста восьмидесяти рублей.

Следователь оказался очень дотошным, подробно расспросив потерпевших: сколько было денег, где они лежали, где их получили, куда везли, почему приехали в город, зачем сняли гостиницу и остались на ночь? Затем подробно изложил им свою версию. Он рассуждал так: охотились не за их деньгами, такого везения воры не ожидали, они местные и не профессионалы, это видно по почерку, замки были не открыты, а взломаны, скорее всего, шли за хозяйскими деньгами, у мелких частников всегда бывают некоторые накопления, а сто восемьдесят рублей – это порядочная сумма. Навел, очевидно, кто-то из близких или знакомых, они точно знали, что хозяев не будет, ну а проверить, на месте ли жильцы, – дело техники. Ограбив хозяев, на всякий случай заодно решили проверить и жильцов, особенно и не надеясь на успех. Когда грабители открыли вашу сумку с деньгами, они даже не стали вскрывать последнюю комнату.

Относительно перспектив раскрытия он сказал, что если эта кража не будет раскрыта по горячим следам в первую неделю, то есть в первые десять дней, то дальше раскрыть ее будет очень сложно. А также успешное раскрытие зависит от количества преступников, участвовавших в ограблении. Одно дело, если их было несколько, и другое, если один или от силы два, один навел, а другой грабил, в этом случае им легче затаиться.

Это происшествие очень сильно ударило по Антону, он понимал, что произошло непоправимое, безвозвратно утеряны общественные деньги, много денег, он сидел на кровати согнувшись, положив локти на колени, обхватил голову руками и причитал: «Что делать? Что делать?». Когда следователь вышел в комнату хозяев, он решил позвонить деду. «Перестань, время второй час ночи, – остановил его Николай. – Зачем ты будешь будить и волновать старика. Тем более, может, воров найдут и деньги вернутся».

Зачем-то приехал адвокат. «Следователь что ли его вызвал?» – предположил Николай. Он зашел к ним в комнату и сказал, что им нужно написать заявление, и он поможет его правильно составить. Николай никогда не любил всяких этих юристов, адвокатов и прочих, как он считал, тунеядцев, почему-то он их не переваривал. «Ничего не делают, только обирают простых людей», – считал он. «И на Ялмезе без них не обошлось», – подумалось ему.

Он собрался послать его… куда-нибудь… подальше, но сначала решил переговорить со следователем и вышел в комнату хозяев, где тот заканчивал писать протокол и спросил у него:

– А зачем нам адвокат, нас, что, собираются судить? Ведь не мы украли, а у нас украли. Зачем ты его вызвал?

– Я его не вызывал, это такой порядок, когда в полицию поступил звонок с сообщением о краже, то дежурный обязан был сообщить в контору адвокатов. Там у них тоже сидит дежурный, а уж он посылает адвоката по адресу.

– А зачем это? – спросил Николай.

– Так положено, ведь им же нужно зарабатывать деньги.

– По-твоему получается, что адвоката прислали только потому, что им или ему нужно зарабатывать деньги. Ну и причина! А кто платить будет, я?

– Да, но там немного.

– Ну уж нет, я платить не собираюсь, даже немного. Другое дело, если найдут деньги, я согласен заплатить тому, кто нашел, – следователю, то есть заплачу за выполненную работу.

– За нашу работу нам платит республика. У каждого своя работа и по-своему оплачивается, адвокат сделает свою – напишет вам заявление, и вы должны эту работу оплатить, – пытался вразумить следователь Николая.

– Хочет заработать, пускай идет мешки разгружать, а у меня он ничего не получит. Сами напишем заявление, мы тоже грамотные, на двоих аж два класса кончили, – пошутил Николай, даже и в этот невеселый момент не забыв о своем пристрастии к шутке, правда, это уж больше для себя, следователь, наверно, глубину шутки не сможет постичь. Но тот, просто механически, захотел уточнить:

– Как на двоих?

– А так: он один – где писать учат, а я другой – где думать. Так мы и напишем: я диктовать буду, а он писать.

Во время всего разговора следователь удивленно смотрел на Николая, это был человек уже достаточно поживший, из категории интеллигентов-начальства, впервые в его профессиональной деятельности встретился человек из простых людей, не согласившийся с когда-то установленными и без сбоев веками действовавшими инструкциями. Он подумал, что эти жизненные инструкции могут быть нелепыми или несправедливыми, но это он может так посчитать, ведь он человек образованный и, значит, думающий. «Да, странный случай, а он к тому же еще и шутник», – отметил он последние слова Николая.

Николай, увидев, что следователь замолчал и с интересом смотрит на него, спросил:

– Тебе вообще-то такое заявление нужно?

– Да, по инструкции в деле должно быть заявление.

– А в этой инструкции написано, что именно адвокат должен его написать?

– Нет, таких слов там нет.

– Будет тебе заявление, – сказал Николай и пошел в свою комнату.

Адвокат сидел за столом и, достав бумагу, уже дописывал «шапку» заявления. Ни слова не говоря, Николай вытащил листок у того из-под рук и начал комкать его. Тот, вылупив глаза, уставился на Николая и спросил:

– Что это значит?

Смяв листок окончательно, Николай выбросил его в приоткрытую дверь и ответил:

– Культурно выражаясь, мы в ваших услугах не нуждаемся и просим вас последовать за своим неоконченным «произведением».

У ошеломленного адвоката куда-то пропал голос, он с полминуты беззвучно шлепал губами и наконец сиплым дискантом возмущенно пропел:

– Ты что, свихнулся или с Луны свалился?

– Вы так считаете? Но, возможно, я прибыл с еще дальше расположенного объекта, но это не меняет дела – жуликам и тунеядцам стараются не подавать ни на Луне, ни где-то еще. А про Луну Николай подумал: «Во как, даже поговорки как у нас».

Короче, как ни возмущался адвокат и жаловался следователю, ему все же пришлось уйти.

Николай позаимствовал у следователя бумагу и ручку, усадил Антона за стол, и начали писать.

В силу того, что все больше выявлялась похожесть психологии между людьми на Земле и здесь, Николай, не мудрствуя лукаво, решил, что и большой разницы в форме заявления быть не должно, то есть от кого, куда и зачем. Только уточнили у следователя, куда писать. Оказалось, в четвертое отделение полиции города Центрального… ну и от перевозчиков деревни Большие Сосны… просим принять меры к разысканию… Показали следователю, он прочитал и принял заявление.

На футбол даже после такого несчастья все же решили сходить, и не столько из интереса к нему, а еще и просто рассказать и посоветоваться с новым знакомым Николая, он же из начальства, может, удастся перезанять денег, выплачивать-то им все-таки, наверное, придется. Еще Николай напомнил Антону о его знакомых: дяде учительницы Даши и футболисте, сыне Авдея, Нико, – может, у них попробовать перехватить денег. Но Антон сказал: «Не думаю, что они настолько богаты».

За этими разговорами улеглись спать. Николай, несмотря ни на что, быстро уснул. В восемь часов его разбудил Антон, так и не сомкнувший глаз. Они умылись, хозяйка уже хлопотала на кухне; чем-то вкусно пахло. Они позавтракали и направились на стадион.

9

Зрители уже стали собираться, на подходе к стадиону было много народу, кассы не работали, все билеты давно распродали, но с одного угла касс, над которым висела замеченная ими еще вчера реклама боя боксеров, толпился народ. Николай остановился, стараясь понять, что означало это небольшое столпотворение.

– Пойдем, пойдем, – начал подталкивать его Антон, – нам еще сектор наш надо найти.

– Куда ты спешишь, успеем, еще только начало десятого, – ответил Николай и спросил у него: – А что это за толпа собралась?

Антон с минуту смотрел на висевшее под рекламой объявление с какими-то цифрами, прислушался к тому, о чем говорят, подумал и стал объяснять:

– Здесь букмекерская контора, принимают ставки на результат футбольного матча и полуфинальных боев по боксу, ну и билеты на бокс продают.

– А где бокс-то будет?

– Да здесь же, на стадионе, и будет, сегодня в восемь часов вечера.

– Как, на таком огромном стадионе, зачем это, ведь зрителям плохо будет видно.

– А стадион, когда надо, уменьшается, я не знаю точно, как это делается, но одна трибуна боковая, которая за воротами, стоит не капитально и может передвигаться. А ты что на бокс собираешься?

– Нам с тобой сейчас не до бокса.

А о трибуне Николай подумал: «Надо же, до чего додумались, наверно, стоит на шарнирах». За полчаса до начала они уже сидели на трибуне. Стадион вмещал двадцать пять тысяч. Беговых дорожек, как в Лужниках и на Динамо, не было. Трибуны начинались сразу от поля и шли круто вверх. Над стадионом от дождя и яркого солнца была раздвижная крыша. Он был уже почти полностью заполнен. У них в гостевом секторе стояли отдельные удобные кресла. На остальных же трибунах были общие скамьи, как у нас в семидесятых.

Николай разглядывал публику. Никто не размахивал флагами, не было никаких баннеров, не выкрикивали речевки.

Вдруг Антон подтолкнул Николая локтем и кивком головы показал на моложавого мужчину, поднимавшегося снизу по проходу сектора. «Жан Ильич поднимается», – потихоньку, почти шепотом произнес он.

– А кто он?

– Это Дашин дядя.

Тот уже был почти рядом и высматривал себе место повыше. В гостевом секторе, в отличие от остального стадиона, было много свободных мест. Антон с Николаем сидели с краю, почти рядом с проходом. «Давай останавливай, смотри не пропусти», – тоже тихо вполголоса сказал Николай Антону. Поднялся Антон в момент, когда до него оставалось уже два ряда. Тот, увидев Антона, сразу узнал его, с приветливой улыбкой остановился и протянул руку: «Антон, вот так встреча, на футбол решил сходить? Ты наверно в командировке? Ну как жизнь?».

– Плохо, очень плохо! – неожиданно без всякой дипломатии взял «быка за рога» Антон. – Вчера вечером зарплату колхозную у нас украли, и теперь не знаем, что и делать.

– Как же это случилось?.. ну-ка расскажи… давай-ка присядем, – потянул он Антона на трибуну (они стояли в проходе и все держались за руки). – А это кто с тобой? – усаживаясь, спросил он.

– Это Николай, мой напарник, наш новый перевозчик, он недавно перешел к нам жить от староверов.

– Будем знакомы, – пожал тот руку Николаю и представился: – Жан Ильич.

Жан Ильич владел двумя магазинами: продовольственным и спортивного инвентаря. Сам бывший боксер, он любил спорт и на свои средства содержал боксерский клуб для детей, одна группа была и для взрослых, помещение, для которого (небольшой зальчик) арендовал под трибунами на этом же стадионе. Он был небогат, и почти все доходы от торговли, кстати не очень большие, уходили на аренду и на зарплату трем тренерам. Дела у него шли все хуже и хуже, поэтому помочь им с деньгами он не имел возможности.

Рассказывая все это, Жан Ильич, который сидел между ними, обращался к ним обоим, но чаще оборачивался к Николаю, заметив, что он с интересом слушает, тогда как Антон, скучая о своем, только иногда с кислым видом, равнодушно кивал головой.

Николай действительно с живым интересом, наконец-то получив возможность пообщаться на этой планете подольше с человеком из категории начальства, вслушивался, чтобы детальней и обстоятельней разобраться и вникнуть в их психологию. До сих пор он подозревал, что весь негатив, все странности планеты зависели от их недоброй воли, нежелания что-то поменять в лучшую сторону. Но оказывалось, что не все так однозначно, не все они одинаковы, некоторых волнует не только свое благополучие, но и проблемы простого народа. А между тем Жан Ильич продолжал:

– Была надежда поправить дела: завоевать первое место на главном ежегодном турнире с призом в тысячу рублей, и боец в этом году подготовлен у нас как никогда сильный. С ним мы бы точно взяли первое место, а тысяча рублей решила бы все наши проблемы, но неожиданно на турнир приехал из шестой республики Бешеный бык – непобедимый боец, последние десять лет он бьет всех.

– Это чернокожий, который запечатлен на всех рекламах? – уточнил Николай.

– Да, именно он, его еще называют Прыгающим тигром, Наковальней. В общем, плакал теперь наш приз, жалко, но придется закрывать школу, и семьдесят ребятишек опять поглотит улица. Вот сегодня вечером полуфиналы, хорошо еще, что по жребию в соперники нам достался не сам Бык, а другой боец, которого можно победить. За второе и третье места выплачивают тоже по сто рублей, а это хоть месяца на три, но задержит наш конец.

Началась игра, и одновременно пошел дождь. Быстро, буквально в пять минут, над стадионом образовалась крыша. На первых же минутах наши пропустили гол, но через десять минут после красивой комбинации отыгрались. Стадион в радостном порыве взревел.

По местным правилам игра делилась на три тайма по тридцать пять минут, причем третий тайм должен был проходить без офсайдов. Интересно было увидеть, как в третьем тайме изменится тактика. Постоянно держать одного нападающего перед воротами противника? Так к нему обязательно приставят «сторожа». Или просто одного скоростного игрока держать наготове, сделать рывок, этого приема тоже будут остерегаться. Кто победит: у кого выше скорость или кто техничней?

Николай, как профессионал, еще вчера с интересом собирался посетить этот матч. Сейчас же он никак не мог сосредоточиться на игре, он смотрел на поле, но невольно мысленно возвращался к неприятности с похищением денег. Как быть и где взять деньги? Теперь он специально отвлек себя от футбола и задумался, он чувствовал, что в нем зреет какая-то мысль. Почему-то у него все цеплялось за предстоящий боксерский поединок, чувствовалось, что в этом что-то есть. Но что? Он говорил себе: «Ну, уговорю я Жана Ильича заменить его боксера на себя, конечно, сто процентов, что я выиграю, а что это даст? Засветиться и привлекать внимание к своей персоне из-за одной тысячи рублей – стоит ли огород городить, и потом, еще неизвестно, имеет ли тот право поменять бойца?

Но внезапно его осенило: «Тотализатор!» – вот выход, на неизвестного боксера никто не будет ставить. Наверняка на победу этого Быка будут ставки десять к одному, а то и больше. Сорвем куш – хватит и нам с Антоном и Жану Ильичу.

Николай посмотрел на него, тот полностью отдался просмотру футбола. Николай подумал, что надо обмозговать, как бы его уговорить на такую авантюру.

Подходил к концу первый тайм, близился перерыв, и Николай приступил:

– Жан Ильич, а вы можете своего участника боя заменить на другого? – спросил он.

В это время у наших ворот получился опасный момент, и Жан Ильич, не поняв до конца Николая, напряженно махнул на него рукой, а когда опасность у ворот удачно ликвидировал вратарь, с облегчением глянув на Николая, спросил:

– А зачем? Он у меня самый сильный.

– Меня интересует в принципе, возможна такая замена, например, если он заболеет.

– Как заболеет, никто не болеет, а он вдруг заболеет.

Николай вспомнил, что он на планете, где нет болезней, продолжал допытываться:

– Ну если вдруг с ним что-нибудь случится, например, ногу сломает или руку.

– В таком случае я имею право выставить от клуба замену.

В это время раздался свисток об окончании первого тайма, и Жан Ильич, уже внимательней посмотрев на Николая, спросил:

– А зачем ты обо всем этом спрашиваешь?

– Вам нужна тысяча рублей и нам с Антоном пятнадцать, и вот дело в том, что я придумал, как нам достать эти шестнадцать тысяч, а может и больше. Если получится больше, то остальные все ваши, и на них вы поправите все ваши дела.

Жан Ильич недоверчиво посмотрел на Николая и с улыбкой сказал:

– Выглядит заманчиво, но каким же образом это сделать?

– Сделать это легко, – сказал Николай, – вам нужно только сегодня вместо своего полуфиналиста выставить на бой меня.

Жан Ильич еще больше заулыбался и довольно скептически оглядел не слишком внушительную комплекцию Николая. А тот, правильно оценив его взгляд, продолжил:

– Я вас отлично понимаю, – сказал он, – никто в этом случае не поверил бы голым словам, но я готов доказать на деле, нужно как-то испытать меня, если бы была возможность где-нибудь провести легкий спарринг, можно было бы убедиться в моих возможностях. Вы не смотрите, что по моему виду никак не скажешь, что я смогу победить этого Быка.

Здесь Николай ненадолго смолк, стараясь придумать, как бы поскладнее сфантазировать ему про свою силу. Возникшую паузу в их разговоре тут же заполнил Антон.

– Да, да, Ильич, он очень сильный.

– Антон говорил вам, – продолжил Николай, – что я сам из староверов, а у нас тоже есть школа кулачного боя, где издавна разработан способ тренировки резкости, скорости и увеличения силы без наращивания мышечной массы. Все это держится в строжайшем секрете, и даже из староверов мало кто допущен к этой тайне, но мне повезло, я с детства занимаюсь в этой школе и достиг очень больших успехов.

Жан Ильич уже без скептической улыбки выслушивал Николая, но все же потом с сомнением сказал:

– Я могу поверить, что у вас существует какая-то древняя, особая система тренировки бойцов, но как-то не верится, что можно одолеть Бешеного, ты бы видел его кулаки, не зря одно из прозвищ у него Наковальня.

– Не мне вас учить, – стараясь не обидеть, снова заговорил Николай, – вы сам бывший боксер, что в боксе величина кулаков не главное, а есть много других качеств, влияющих на конечный результат. Короче, только спарринг окончательно убедил бы вас, а это, наверно, невозможно из-за отсутствия времени, ведь полуфинал уже сегодня в восемь, так что вам придется решиться, если хотите выиграть приз.

– Ну как раз спарринг можно успеть провести, зал сейчас пустой, ключи у меня, Даг – это мой боец, находится здесь на трибуне, но для вас я не вижу смысла, ведь приз всего тысячу рублей, а где взять остальные пятнадцать.

– Тотализатор, Жан Ильич, тотализатор, все будут уверены в победе Быка и будут ставить на него, ставки будут… вы представляете, какие будут ставки… с одной стороны Бешеный бык, а с другой – неизвестный и совсем невнушительный я. Для контраста можно даже придумать мне кличку, например Скромная овечка… или Серая… – Николай подумал и поправил кличку. – Нет, для боксера это слишком, пусть будет Маленький буйволенок или уж если он Наковальня, то я буду Молот или хотя бы Молоток. Нам нужно только тысячи полторы рублей, так сказать, для начального капитала, у нас с Антоном, конечно, нет таких денег, у вас возможностей побольше, вы не могли бы где-нибудь перезанять на короткий срок.

Загоревшийся идеей, Жан Ильич некоторое время соображал, а потом сказал:

– В кассе клуба последние 30 рублей, да и особых богачей у меня среди знакомых нет, а вот кредит в банке, думаю, смог бы взять, есть знакомый банкир, но жаден до невозможности. Думаю, смогу его уговорить под проценты, в крайнем случае, под залог моих двух магазинов, на это он пойдет с удовольствием, он давно на них зарится. Спускайтесь вниз, там вход под трибуны, и ждите там, я вас догоню, мы все-таки для моей уверенности проведем спарринг, но мне нужно найти Дага, он, наверное, сидит выше, мы всегда садимся на верхних рядах, я туда не дошел, увидев вас.

– Жан Ильич, надеюсь, вы понимаете, что об этом больше никто не должен знать, – решил предупредить его Николай, – вы просто отзовите его, а уже на месте все объясним.

В зале действительно никого не было, они заперли дверь на ключ, и можно было начинать.

По дороге Жан Ильич, не посвящая полностью Дага в задуманный план, объяснил, что сейчас ему предстоит провести небольшой тренировочный спарринг. Даг, невозмутимо пожав плечами, кивнул, как бы говоря: «Ну что ж, надо так надо». Он был угрюмым двадцатипятилетним черноволосым парнем с перебитым носом, в меру накаченным, ростом слегка за метр восемьдесят.

Ринг был примерно на метр с каждой стороны побольше нашего и устлан одним сплошным толстым, но жестким матом.

Бои здесь проходили без всяких правил, бей чем угодно, хоть рукой, хоть ногой, хоть головой, можно было и душить, и проводить броски с захватом ноги или руки на перелом – как у нас в самбо, можно было делать все, не запрещалось даже кусаться.

Не было и весовых категорий, все-таки эксперимент на селе с улучшением антропологических данных человека, то есть попытка искусственной эволюции его, проводимый когда-то правителями, дал некоторый результат и в городе. Поэтому в городе тоже рост метр девяносто – это была очень большая редкость, не встречалось и людей ниже Николая, если только чуть-чуть.

Дрались босиком, настоящих боксерских перчаток не было, на руки надевались легкие перчатки, как наши тренировочные «блинчики», еще более легкие, чтобы освободить пальцы для захватов. Николай разделся до трусов и надел перчатки. Они уже стояли в ринге. Даг тоже был готов и уже заложил себе капу. Жан Ильич предложил Николаю набор кап, чтобы тот подобрал себе по размеру, но он отказался, похвалившись, что это ни к чему, меня невозможно достать.

Жан Ильич усмехнулся и сказал: «Любопытно, сейчас посмотрим, – ударил в гонг и добавил: – Даг, отлупи-ка как следует этого задаваку».

Николай не хотел быстро заканчивать бой, хотя и мог, ему самому больше всех присутствовавших нужен был этот небольшой тренировочный спарринг, для того чтобы понять доскональнее этот вид спорта, чтобы потом правдоподобней выглядели его две победы, в которых он не сомневался, особенно первая – сегодняшний полуфинал. Она должна была выглядеть очень трудной, как бы еле выигранной, может быть, даже случайной, чтобы не поднять свои ставки, а то, не дай бог, заподозрят, что он феномен, и потому продлить бой он собирался подольше. В общем, чтобы все увидели, что Быка-то он одолеть не сможет.

В его безупречной технике Жан Ильич убедился уже в первом раунде, он, как и у нас, длился три минуты. Николай специально открывался, подставляясь под удары, но уже в момент нанесения их, мгновенным движением корпуса, уклонялся или делал небольшой шажок назад, не отпрыгивал, как делают некоторые боксеры, а отступал так расчетливо, что кулак Дага всего сантиметр-два не доходил до цели. При этом сам Николай, непрерывно, но совсем не сильно нахлестывал того по обеим скулам и по корпусу.

В перерыве Жан Ильич подошел к углу Николая, как секундант наклонился и сказал потихоньку:

– С техникой у тебя все в порядке, будешь выступать, но как сила удара? Ведь чтобы свалить Быка, нужно о-го-го… сможешь ли?

Николай так же тихо ответил:

– С этим придется поверить на слово, не буду же я вашего боксера нокаутировать… хотя сейчас попробую показать и свою силу, только почему-то он совсем почти не атакует ногами.

– Это мы сейчас исправим, – тихо сказал «секундант», отошел и дал гонг, а Дагу громко посоветовал: «Даг, почаще работай ногами».

Еще в первом раунде Николаю пришло в голову попробовать провести оригинальный прием: во время атаки соперника ногой поймать его за эту ногу и что-нибудь изобразить, используя свою силу, но Даг почему-то мало работал ногами.

Но теперь, во втором раунде, Даг, по рекомендации своего наставника, начал атаковать ногами. Сначала пару раз Николай уклонился, примериваясь, и понял, что у него вполне хватит реакции успеть перехватить ногу, ну а дальше… как-нибудь продемонстрировать свою силу. Так он и сделал, когда в очередной раз Даг попытался ударить ногой, Николай, отступив на шаг, одновременно схватил того правой рукой за ногу повыше пятки, развернулся и быстро дернул по ходу удара, инерция ли помогла или сила Николая, но Даг оказался поднят на воздух, а Николай, переступая ногами, начал раскручивать его вокруг себя. Прокрутив так несколько раз, он мог забросить его за канаты, но передумал и просто поставил на пол, подстраховав за плечо левой рукой.

Во втором раунде не закончилась еще и первая минута, но Жан Ильич остановил бой. «Все, достаточно, закончили», – объявил он, хлопнув в ладоши. Николай понял, что тот окончательно решился.

Жан Ильич оказался очень деятельным человеком и теперь взял на себя все руководство, так сказать, операцией. Сначала объяснил Дагу, что сегодня на ринг вместо него выйдет Николай, потому что тот сильней и сможет потом победить Быка, а клубу очень нужна призовая тысяча рублей, иначе придется закрывать его.

Даг сам уже начинал подрабатывать у Жана Ильича, тренируя детей, и совсем не хотел закрытия клуба, поэтому согласно покивал головой. А чтобы поменять Дага на Николая, ему, Дагу, придется немного поактерствовать и сыграть роль человека со сломанной рукой.

– Сейчас мы перебинтуем тебе руку, поносишь ее недельку на перевязи, – сказал ему Жан Ильич.

В зале, рядом с раздевалкой, был небольшой медпункт, где они и произвели эту манипуляцию и посоветовали пока не появляться в гостевом секторе, где много своих, а выйти по подтрибунному коридору в другой сектор, подальше.

– Только когда закончится футбол, найдешь меня или покажешься в организационном комитете на втором этаже, после игры там будут все, я тоже туда зайду, – подвел итог Жан Ильич.

Они выпроводили Дага, а сами решили на некоторое время задержаться, чтобы не идти вместе с ним. Эта задержка была на руку Николаю, ему надо было уточнить один вопрос с Жаном Ильичом.

Николаю пришлось оказаться здесь, но он чувствовал себя просто как бы наблюдателем и еще не вжился в их мир, не был настоящим его членом, да вроде и не собирался этого делать, к тому же было неизвестно, сколько продлится эта его «командировка».

Ему совсем не нужна была здесь слава и карьера известного боксера, но риск получить известность был очень большой, как же – победил самого Бешеного быка. Если бы не необходимость вернуть украденные деньги, он ни за что не пошел бы на это. Удастся ли ему после этой победы остаться незамеченным? Очень уж мало здесь население, чтобы суметь потом незаметно раствориться. Это его беспокоило, у него было ощущение, как будто это чувство осторожности тоже привнесено в него свыше и понималось им так, что известность может помешать задаче, которую ему предстоит здесь выполнить.

Когда ушел Даг, Николай спросил у Жана Ильича, можно ли сделать так, чтобы выйти на бой не под своим именем, потому что он не собирается в дальнейшем связывать свою жизнь со спортом, и тогда о нем постепенно забудут.

– Это можно, имен многих боксеров никто и не знает, они выступают под своими прозвищами, но человека, победившего Быка, не забудут под любым именем и будут узнавать, так что скрыться или исчезнуть тебе все равно не удастся. В твоем случае есть один вариант, чтобы как-то потом потеряться, но так ли это тебе необходимо и согласишься ли ты.

– Необходимо, Жан Ильич, очень необходимо, не люблю я этой суеты, начнется мое возвеличивание, расспросы, всякие интервью, а я человек тихий и хочу жить без всего этого; скорее говорите свой вариант, я заранее согласен.

– Ну тогда так: перед боем тебе придется слегка изменить внешность, например, перекрасить волосы в какой-нибудь яркий цвет, лучше в рыжий, заодно и кличку тебе подправим, будешь Рыжий буйволенок, еще хорошо бы усы приклеить. Помочь в этом попросим мою племянницу Дашку, она будущий химик и теперь как раз живет у меня, сейчас я ей позвоню, лишь бы она была дома. А вы к ней подъедете, Антон, еще помнишь, где я живу? – спросил он.

– Конечно, помню, – ответил тот.

Жан Ильич позвонил домой, трубку взяла жена и сказала, что Даша дома, к ней пришла однокурсница и они у себя ставят какие-то опыты. Потом жена позвала к телефону Дашу, он объяснил ей, в чем дело, и она сказала, что перекрасить волосы это не проблема, а вот с усами посложнее, но попробуем, пусть приезжает.

Окончив разговор, он сказал:

– Поезжайте, сейчас вы здесь мне не нужны, наоборот, только мешать будете. Николаю нужно быть здесь к шести часам, перед боем, как всегда, будет небольшая пресс-конференция. А мне, как только объявится Даг, надо будет заняться перезаявкой и, возможно, при всех придется, якобы разыскивая «Рыжего буйволенка», позвонить вам, а вы как приедете, не забудьте предупредить жену, чтобы она не удивлялась и позвала к телефону тебя, Николай. Просить подозвать к телефону придется не Николая, а я назову какое-нибудь другое имя, ну, например, Антона или Марка, в общем, ничему не удивляйтесь.

Пробираясь к выходу, они посмотрели на табло, начался уже третий тайм, наши проигрывали, счет был уже 1:4, но теперь им было уже не до футбола, появился другой интерес.

Приехав на место, они позвонили в квартиру, им отрыла супруга Жана Ильича и пригласила пройти в комнату Даши. Это была стройная девушка с густыми каштановыми волосами, заплетенными в две толстые косы, опускавшиеся ниже пояса. Она была не классической красавицей: слегка вздернутый носик, довольно обычные пухлые губы, приятный матовый цвет лица, украшали ее большие серые глаза, светившиеся теплотой и искренностью, в таких глазах не мелькнет и тени кокетства; из таких женщин обычно получаются верные жены и хорошие матери.

Все поздоровались, и Николай заметил, как Антон с Дашей одновременно смешались, взволнованные встречей. Чувствовалось, что хотя между ними, конечно, пока ничего серьезного не было, но смутились они просто оттого, что часто думали друг о друге и боялись, что об этом догадаются, а это только увеличивало их смущение.

Антон, желая как-то замять эту неловкость, тут же начал представлять ей Николая, объяснять, кто он, и перешел к цели их приезда.

Эту показную деловитость сразу же поддержала и Даша, она сказала, что дядя Жан ей уже все объяснил по телефону и сейчас придет ее подруга, которая отправилась домой (она жила в соседнем доме), у них есть домашний театр, я тоже иногда участвовала в любительских спектаклях, и вот там есть некоторые необходимые Николаю атрибуты: бороды, усы, бакенбарды.

– Эти театральные штуки будут плохо держаться и могут соскочить, мне же не на сцену в них выходить, – с сомнением предположил Николай.

Но Даша заверила его в обратном:

– Пусть вас это не волнует, все будет прочнее настоящего: во-первых, сделаны они из тонкой и прочнейшей искусственной кожи, также у нас есть такой клей, что и нарочно захочешь, не оторвешь. Но мы дадим вам пузырек раствора и, когда у вас все закончится, смочите им обильней ватку, можно и ладошку, и увлажните приклеенные предметы, после этого они отойдут при совсем небольшом усилии.

Действительно, вскоре пришла Дашина подруга, она вытащила из сумочки несколько предметов и выложила их на столик, там были две бороды, трое усов и несколько разных бакенбард.

Все четверо уселись вокруг столика, поставили перед Николаем зеркало и стали на нем все примерять.

Усы были трех видов: тоненькие, щегольские, полосочкой, потом пушистые, прямо буденновские и среднего размера, очень солидные, как у Сталина. Николаю приглянулись сталинские, он приложил их, все посмотрели и одобрили, сначала решили на этом и остановиться, но Даша посоветовала еще и бакенбарды, к нему приставили и их, густые, доходившие до подбородка. Они как раз оказались ему к лицу, он посмотрел в зеркало и тоже одобрил. С приложенными усами и бакенбардами он становился совсем не узнаваем.

В это время супруга Жана Ильича позвала Николая к телефону.

Жан Ильич, по-видимому, когда позвонил, был не один, поэтому и разыграл для присутствующих небольшой спектакль. Николай это понял и в паузах, которые тот делал, якобы выслушивая ответы, сообщил, что все отлично, дело идет как задумали, вы меня и не узнаете, в общем, Рыжий буйволенок к шести часам будет готов.

А вот телефонный разговор хитрюги Жана Ильича:

– Здравствуй, Марк, здравствуй, дорогой, как дела, как поживаешь, это Жан Ильич, узнал меня?

Пауза.

– Ну и у меня почти все хорошо, только произошло непредвиденное, поэтому я тебе и звоню, что-то тебя вторую неделю уже не видно, ты как сейчас, форму не потерял?

Пауза.

– Это хорошо. Дело в том, что Даг упал где-то с лестницы и сильно повредил запястье и не может сегодня драться. Я хочу тебе предложить его заменить.

Пауза.

– Ладно уж, не обижайся, извини, что сразу тебя не заявил, но согласись, Даг все же посильней тебя будет.

Опять пауза.

– Да, уже полуфинал, давай соглашайся, а то все срывается, и билеты уже проданы, да и букмекеры претензии предъявят, в общем, выручай, Марк.

Еще пауза.

– Ну все, спасибо, Марк, тебе это зачтется, как тебя заявлять-то, под именем или под прозвищем?

Последняя пауза.

– Ну все, пока, Рыжий, жду к шести часам.

Пока Николай говорил по телефону, девочки уже приготовили в тазике краситель, усы тоже пришлось покрасить, они были черными, а вот бакенбарды даже не пришлось окрашивать, они уже были нужного цвета.

Всего через полчаса Рыжий буйволенок уже с высушенными волосами и намертво приклеенными усами и бакенбардами был полностью готов. Он сидел перед зеркалом и расчесывал свои длинные рыжие волосы, у девчонок нашлась сеточка на резинке, под которую он решил потом убрать волосы, чтобы во время боя они не лезли ему в глаза.

Николай был очень доволен, уже можно было уезжать, он сердечно поблагодарил девочек, и они стали собираться, в это время в комнату вошла Жанна Катина (так звали супругу Жана Ильича) и пригласила всех в столовую отобедать.

Кстати, автор не успел объяснить про имена женщин интеллигенции, а также правительниц на этой планете. Если у простых людей были только простые имена, например, Люба, Катя, то у женщин с более высоким статусом имена образовывались двойным словосочетанием, но не по отцу, а по матери. Очевидно, это был результат эмансипации, результат борьбы женщин за свои права.

Борьба, в свое время это слово и действие было поставлено во главу угла всей жизни планеты. Это началось давно, еще до всемирной катастрофы, когда еще планета была густо заселена и было много разных стран.

Борьба, за что-нибудь боролись все: женщины за равноправие, национальные меньшинства с национализмом, секс-меньшинства за возможность открыто любить. Очень сильно боролись с экстремизмом, за демократию боролись и выдумывали другие всякие причины – лишь бы бороться. В конце концов, стали бороться с неправильными странами – специально ввели такой термин.

Все эти разнообразные виды борьбы искусно направлялись и контролировались будущими правителями. Она, эта борьба, выбрана была ими как действенное орудие, как эффективное средство для своей глобальной цели – покорение мира.

Но об этом подробнее будет идти речь позже.

Николай с Антоном не стали отказываться от обеда, он оказывался кстати: на стадион им было рановато, шел только пятый час.

Жанна Катина к обеду позвала их девятилетнюю дочь, она играла с подружками во дворе. У них был еще и тридцатилетний сын, который пока не был женат, он работал инженером на небольшом заводике по производству пива, соков и других напитков. Он тоже часто приходил к обеду, но сегодня был занят, о чем предупредил мать по телефону.

Николаю, несмотря на свою неожиданно возникшую проблему с добычей денег, интересно было знакомиться с укладом жизни первой семьи интеллигентов, с которой пришлось здесь общаться. Впечатление было очень положительное, их с Антоном, простых людей, приняли как равных, не задавая лишних вопросов, постарались помочь, пригласили к столу. А почему же все-таки так странно устроена здесь жизнь, почему такое неравенство между людьми, почему, например, Антон не смеет и мечтать о женитьбе на Даше. Конечно, Николай понимал, что общение всего с одной семьей интеллигентов не даст полной картины, ведь семей много и они могут быть совсем другими. Пока от пребывания в городе загадок для Николая не становилось меньше.

Пообедав, они тепло распрощались, еще раз поблагодарили и неспешно, пешком направились не стадион, до него было четыре небольших автобусных остановки. Футбол закончился, болельщики уже расходились, наши проиграли: окончательный счет 2:4.

Около шести часов подошли к стадиону, но не так-то легко оказалось попасть туда. Его закончили переоборудовать во дворец спорта, при входе стояли контролеры и, проверяя билеты, уже начинали запускать некоторых нетерпеливых зрителей. Конечно, без билетов их завернули.

Они потеряли время, пытаясь проникнуть на стадион с другой стороны, обошли его, но и там все было перекрыто, оказалось, что теперь дворец спорта полностью отделили от остального стадиона. Пока суетились вокруг стадиона, пошел седьмой час, и пресс-конференция началась.

Она проходила в маленьком зале, где на небольшом возвышении за столом сидели ведущий и трое полуфиналистов: Бешеный бык, его противник и противник Николая.

Первый вопрос был: «Где же четвертый полуфиналист?». Сидевшие в первом ряду журналистов наши заговорщики встали (Даг был с подвешенной и перебинтованной рукой) и Жан Ильич объяснил, что тот внезапно получил травму, но бой не отменяется и уже вызвана замена – Рыжий буйволенок, он вот-вот должен подъехать.

Опоздание на пресс-конференцию оказалось на руку Николаю, ему же не хотелось засвечиваться. Но появиться все же было необходимо, и по местному телефону (он стоял при входе), узнав у контролеров номер телефона помещения, где проходила пресс-конференция, Николай сообщил о себе.

За ними спустился Жан Ильич, он осмотрел обновленный внешний вид Николая и остался доволен. Уже поднимаясь по лестнице, сообщил, что все в порядке: Николай официально утвержден на бой и заявлен как Рыжий буйволенок.

Пресс-конференцию уже собирались заканчивать, когда они вошли в зал. Жан Ильич, пройдя с Николаем к столу, представил его журналистам, ведущему и бойцам, сидящим за столом, как Рыжего буйволенка, и ведущий вручил ему карточку участника. Николай и его сегодняшний противник обменялись рукопожатием и сели рядом.

Поднялся ведущий и сказал:

– Заканчиваем, господа, боксерам нужно отдохнуть и уже пора готовиться, но в связи с только что прибывшим бойцом последний вопрос к нему, и на этом закончим. Итак, последний вопрос к Рыжему буйволенку, кто желает, господа?

Встал один журналист и с подковыркой обратился к Николаю:

– Что ты рыжий, мы видим, но вот буйвол ли ты, скоро узнаем. Тебя выставили не сразу, а только на замену, значит ты слабее Дага, да и хилый ты какой-то, будет ли бой интересен зрителям, у меня к тебе такой вопрос: сколько раундов ты рассчитываешь продержаться?

При других обстоятельствах Николай, конечно, смог бы достойно ответить на этот дерзкий выпад. Но сейчас такой вопрос оказался кстати, журналист невольно сыграл на его стороне, и он, спокойно проглотив этот укол, вполне безобидно ответил:

– Точно не могу сказать, но буду стараться, думаю, раундов восемь-десять продержусь. Как вы считаете, этого достаточно?

Такой невинный, а скорее наивный ответ вызвал улыбку у всех присутствующих, они смотрели на сидевших за столом полуфиналистов и невольно мысленно сравнивали их. Николай должен драться во втором полуфинале, первыми были Бешеный бык и Белый носорог. Оба ростом по метр восемьдесят пять, одинаково мощные, здорово накаченные. Почти так же внушительно выглядел и противник Николая, ростом он даже превосходил их, но был поуже в плечах и постройнее. На этом фоне имевший всего метр семьдесят шесть росту и совсем не выделявшийся рельефом мышц Николай (они все четверо были в футболках с коротким рукавом) выглядел очень миниатюрно.

Пресс-конференция закончилась, и все спустились на первый этаж: журналисты в зал, а бойцы в свои раздевалки. Николай с интересом заглянул в зал, это был настоящий дворец спорта, вмещал он двенадцать тысяч зрителей.

У Жана Ильича в связи с неожиданно возникшей возможностью спасти свой клуб, внезапно открылись качества азартного игрока, и он с увлечением поведал Николаю с Антоном:

– Пресс-конференцию показывали в прямом эфире по городскому каналу, пойду сбегаю к букмекерам, узнаю, какие теперь ставки на тебя, до передачи, когда тебя еще не видели, принимали один к трем, а сейчас, после твоего явления и замечательного ответа на вопрос корреспондента, наверно, еще больше понизились. Я уже взял из кассы деньги и, если еще принимают ставки, поставлю на тебя.

Он уже и не сомневался в победе Николая, точнее сказать, даже не хотел сомневаться. Уходя, сообщил еще, что сегодня по телефону уже договорился о кредите в две тысячи рублей, завтра к десяти часам пойдет в банк, оформит бумаги и получит деньги.

Он ушел, и они остались в раздевалке одни. Антон уселся на скамью и молчал. Николай походил по помещению, получше осмотрел раздевалку, еще раз заглянул в зал, он был уже полон. Антон, все молча, задумавшись, сидел. Николай посмотрел на его сосредоточенный вид и подумал: «О чем он сейчас думает… да, наверно, просто, как всякий нормальный человек, понимает, что от него теперь ничего не зависит и ему ничего не остается, как только ждать, чем все закончится». Он подошел к нему и, желая его подбодрить, спросил в шутливой форме:

– О чем молчим-то?

Антон невесело посмотрел и с натянутой улыбкой со вздохом ответил:

– А о чем еще молчать-то? О деньгах, конечно.

– Не переживай, завтра будет все в порядке, – похлопав по плечу, успокоил его Николай.

Вскоре пришел Жан Ильич и сказал, что на первый бой за полчаса до начала ставки прекратили принимать, а на Николая, действительно, ставки еще уменьшились, теперь они один к пяти, он поставил на его победу последние тридцать рублей.

– Интересно, а какой же был расклад у Быка с Носорогом? – поинтересовался Николай.

– На победу Быка принимали тоже пять к одному. Пойдем посмотрим, тебе это будет интересно, слышишь, уже объявляют.

В это время в зале диктор уже перечислил все титулы и заслуги первого боксера. Они вышли в зал и сели в первом ряду, специально освобожденном от зрителей. Представление Носорога закончилось – он был уже в ринге.

Они уселись, когда, закончив с титулами второго участника, диктор с паузами, растягивая слова, поочередно перечисляя его прозвища, представил: «Прыгающий ти-г-р!.. На-ко-валь-ня!.. Бешеный бык!». После каждого прозвища зал аплодировал, а после последнего взорвался криками, свистом, топаньем ног и аплодисментами и долго не мог успокоиться.

Бык вышел на середину ринга, четырежды раскланялся и отошел в свой угол.

Бой начался, и Бык сразу, без разведки пошел вперед; но сначала Носорог показал себя достойным соперником, пропустив вроде бы сильный прямой удар, на самом деле смягчив его небольшим движением головы и корпуса назад, одновременно в прыжке, развернувшись в воздухе, нанес сильнейший удар ногой в подбородок Быку и сбил его с ног. Но это был единственный успех Носорога, когда он готовился с разбегу, уже замахнувшись ногой, добивать лежавшего соперника, тот, только встряхнув головой, мгновенно вскочил и снова, как ни в чем не бывало, полез вперед.

Иногда сама природа наделяет ребенка качествами драчуна, такой ребенок всегда берет верх, в часто возникающих среди предоставленных самим себе детей простых людей ссорах и драках он побеждает сверстников, а позже и детей постарше. В таком ребенке одновременно сочетаются несколько качеств: сила, злость и упорство. Таким ребенком, очевидно, и рос Бык да плюс потом, наверно, попал к хорошему тренеру.

И сейчас это была настоящая боксерская машина: совсем не обращая внимания на довольно сильные удары Носорога, иногда достигавшие цели, он непрерывно атаковал. Удары наносились с молниеносной скоростью. Носорог еще не успевал прочувствовать одни удар, как в него летел, даже не летел, а уже попадал следующий. Он еле стоял на ногах, спасался только в клинче, постоянно повисая на Быке. Наконец, в самом конце раунда, Бык оттолкнул его от себя и тут же правым крюком в подбородок уложил на пол. Судья открыл счет, но раздался гонг. Носорог все-таки встал сам и, пошатываясь, направился в свой угол.

После тяжелого нокдауна здесь обычно к минутному перерыву добавлялась еще одна, чтобы боец получше оклемался и бой был интересней.

– Ты видишь, что делается, – в перерыве сказал Жан Ильич, – и это при том, что Носорог всегда славился тем, что отлично держал удары.

– Это я вижу, еще я вижу, что у Быка неважно с защитой, он все-таки часто пропускает удары.

– А ему и не надо защищаться, лучшая его защита – это нападение.

– Ну что же, завтра будем посмотреть, – улыбнувшись, сказал Николай.

– Тебе еще сегодня надо победить, в каком раунде собираешься закончить?

– Да подольше нужно протянуть. Жан Ильич, а сколько раундов вообще-то бой может длиться?

– Что ты меня все Жан Ильич, да Жан Ильич, зови проще Жан или Ильич, для своих близких это допускается, вон Даг так зовет и даже Антон. А количество раундов никак не ограничено – сколько бойцы выдержат, но больше двадцати их, как правило, не бывает.

– Ну тогда раундов пятнадцать нужно протянуть, не меньше, а то зрителям и вправду станет неинтересно, ведь Бык, похоже, скоро закончит, а я постараюсь подольше повозиться, может, даже пару раз упаду, нокдаун сымитирую.

Во втором раунде Бык сразу продолжил беспорядочный напор, на первой же минуте удачно попал, Носорог заметно поплыл и был окончательно добит. Не очень довольные такой скорой развязкой, зрители лениво зааплодировали.

Николай провел свой бой в точности, как и планировал. Он затеял с противником настоящую игру. У зрителей относительно Николая должно было создаваться впечатление неполной ясности. И бьет чаще, и ловко уходит от ударов… и не редко пропускает, все-таки в его действиях явно чувствовалась какая-то незаконченность, неуверенность и неспособность поставить окончательную точку, что и нужно было ему. Такая манера ведения боя не составляла для него большого труда. Многие специально пропущенные удары он смягчал едва заметными резкими отклонениями головы и корпуса. Потом, как и положено менее рослому, старался войти в ближний бой, а от этого часто получалось клинчевание, он повисал на противнике, чем сильно утомлял и изматывал его. У самого-то у него с дыхалкой, как мы знаем, затруднений никаких не было, ему даже в перерывах между раундами, специально притворяясь, приходилось тяжело дышать.

Правда, досаждали Николаю удары противника своими длинными ногами, он хорошо владел ими и бил неожиданно и довольно сильно. С этим действием Николай был не знаком, так как кикбоксинг во времена его еще мало был известен. Но примерно к пятому раунду он решил и эту проблему. Не стал, как в случае с Дагом, поднимать его в воздух и раскручивать, так как это могло обнаружить его большую силу, а просто несколько раз подряд перехватив ногу, сильно дергал его и отпускал, и тот по инерции, потеряв равновесие, летел и, плашмя ударяясь о канаты, отскакивал от них и падал. Это совсем не понравилось ему, и он почти перестал атаковать ногами.

В общем, этот бой оказывался для зрителей намного интересней. Довольные, они часто аплодировали, поддерживая и поощряя удачные действия обоих бойцов.

В десятом раунде Николай за несколько секунд до гонга специально упал, судья открыл счет, но раздался гонг, а Николай продолжал лежать. Ильич, исполнявший роль секунданта, выскочил в ринг, помог ему подняться и отвел в угол. По местным правилам сам судья не мог остановить бой, поэтому можно было не опасаться досрочного прекращения боя. Раз боец желает продолжения, пожалуйста, даже после нескольких нокдаунов подряд. Ильич понял Николая и, поддерживая его игру, попросил дополнительную минуту отдыха.

В одиннадцатом раунде Николай тоже решил послать противника в нокдаун, проблема была в том, что нужно точно рассчитать силу удара, чтобы не получился нокаут, а именно нокдаун, кстати, и нокаут в конце, когда Николай решит бой закончить, должен быть рассчитан так, чтобы не искалечить соперника.

Сначала Николай попробовал это сделать прямым в подбородок, но оказалось, что сила удара была недостаточна, противник лишь поплыл немного, но быстро пришел в себя. Тогда Николай уже в ближнем бою резким боковым в голову все же достиг успеха, противник упал, но Николай почувствовал, что перестарался, – возможно, не поднимется – слишком резким оказался удар. Помогая ему, чтобы продлить паузу, пока судья не начал считать, Николай начал, подняв руки, бегать по рингу, якобы торжествуя победу. Прошло некоторое время, пока судья смог загнать его в нейтральный угол и отрыть счет. Почти в бессознательном состоянии к десятой секунде противник поднялся. У нас, только посмотрев в глаза такому бойцу, судья тут же остановил бы бой. Но здесь, увидев, что тот поднялся, сразу взмахнул рукой на центр ринга и дал команду «бокс».

До гонга была еще почти минута, и Николаю пришлось проявить некоторую изобретательность, изображая активность, чтобы не вызвать сомнения, что он специально не стал добивать соперника в этом раунде.

В перерыве все понимавший Ильич, обмахивая сидевшего на табуретке Николая, с улыбкой спросил:

– Когда же заканчивать-то будешь?

– Думаю, после пятнадцатого раунда.

– А завтра? – спросил Ильич. – Там у букмекеров за угаданный раунд окончания боя добавляется какой-то коэффициент.

– Ставьте на седьмой раунд, я могу закончить и в первом, но зрителей жалко, их развлечь слегка надо, да и подозрений никаких не будет.

Их прервал гонг. В двенадцатом раунде Николай еще раз упал, имитируя нокдаун, но, чтобы не повторяться, быстро «пришел в себя» и продолжил бой. Оставшиеся четыре раунда до намеченного им конечного, шестнадцатого, он провел без особых клоунад, в «упорной борьбе». Эту игру удавалось вести очень легко – противник к этому времени был уже настолько измотан, что с ним можно было делать все что угодно. Небольшая сложность оказалась только в том, что все еще свеженькому Николаю приходилось показывать такую же усталость, но с этим он справился.

Наконец, в начале шестнадцатого раунда, выходя из ближнего боя, удачно рассчитанным крюком с правой Николай нокаутировал соперника.

Ну и все, на сегодня все завершилось. Уставшие, но радостные и довольные Ильич и Антон после торжественного объявления победителя, прошедшего под улюлюканье зрителей, сопроводили Николая в раздевалку.

И пока тот принимал душ, оживленно делились впечатлениями и своими дальнейшими планами. Антон был доволен, что не придется огорчать деда пропажей денег (они уже оба нисколько не сомневались в завтрашней победе), Ильич строил планы развития клуба и возможного расширения коммерции.

Николай, выйдя из душа и послушав их уверенные и далеко ушедшие радужные помыслы, счел нужным немного остудить их пыл:

– Еще курочка в гнезде, а вы уже и яичницу изжарили, пока Ильич не получит кредит, наш с вами проект ничего не стоит, и мы никаких денег не увидим.

Огорошенный возможностью и такого хода событий, Антон снова заскучал и невесело спросил у Ильича:

– А вдруг и вправду этот банкир передумает и не даст денег, ты же говорил, что он очень жадный.

– На его жадности и построена моя уверенность. Сегодня в телефонном разговоре он обговорил такие кабальные для меня условия договора, что отказать в кредите этот крохобор ни за что не захочет. Когда он спросил, на какое время мне нужен кредит, то я так, с потолка, назвал примерный срок его погашения и сказал: «Ну точно не знаю, на неделю, на две, может побольше». Не годится же объяснять ему всю ситуацию, как он ни допытывался, зачем мне понадобились деньги. Я только сказал ему, что нахожусь на мели, выручай, друг!

И вот «друг» предложил такие условия: если через неделю я не погашу долг полностью, то он возрастает на пятьдесят процентов и потом за каждую следующую просроченную десятидневку набегают еще какие-то проценты.

Я, конечно, на все согласился, даже не вдаваясь в подробности, но предупредил, что в договор обязательно должен быть включен пункт, что деньги я должен получить на руки завтра не позже двенадцати часов дня. Так что, даже если случайно задержусь и не приду в банк к десяти утра, то он сам начнет меня разыскивать.

«Интересно, – уже одеваясь, подумал Николай об Ильиче, – у него светлая голова, быстро соображает, вперед может многое просчитать, что для коммерсанта немаловажно, и странно – дела в упадке». Он спросил об этом у него. Ильич посмотрел, задумался и начал говорить.

– Очень непростой этот вопрос, однозначно на него не ответишь…

Он снова замолчал, видно, подумал, стоит ли вообще на него отвечать, а не лучше просто отшутиться. Но Николай, в это время уже закончив одеваться, сел на скамью рядом и, расчесывая свои длинные теперь рыжие волосы, ждал ответа. Вообще вопрос задел Ильича, он был задан в несколько обидной форме, как ему показалось, а может, и вправду резковато звучал: и умный ты… и это у тебя есть… и то хорошо… а дело не идет.

– Вот ты ждешь ответа, – снова начал Ильич, – а я не уверен, поймешь ли ты его, странно, что тебя интересуют такие вопросы… хотя ты пришел к нам из другого мира…

Здесь Николай счел нужным перебить его:

– И в моем мире меня, простого человека, научили думать.

– Да, да, вы другие, когда-то в молодости я серьезно интересовался историей, много читал, помню статью одного профессора о староверах. У вас еще остались древние понятия о справедливости, добре и зле. Здесь же давным-давно победило новое мышление. Наши правители учат нас, и сама жизнь постоянно доказывает правоту этих учений, и одно из них гласит: справедливо все, что побеждает, нет никакого зла или добра, есть только справедливость.

– По этому закону человек, укравший у нас с Антоном деньги, поступил справедливо? – спросил немного шокированный Николай.

– Да, если его не поймают, а если он правильно распорядится этими деньгами и будет выполнять все остальные законы нашей жизни, станет очень уважаемым человеком.

– Так он же вор!

– А кто его может назвать вором, ведь его же не поймали? Теперь, отвечая на твой вопрос: «Почему у меня не все получается», – скажу, что мне не всегда удается следовать этому закону, значит, где-то глубоко в генах, как предрассудок, у меня еще засело понятие о какой-то другой, неправильной справедливости, и мне надо стараться изжить этот предрассудок, тоже и тебе советую, раз ты перешел в наш мир.

«Ну и ну, – удивленно подумал Николай, – вот так фортель выкинул Ильич, но уверен, что сам он осознанно живет по нормальным человеческим законам, это видно по его поступкам, что же заставляет нести эту белиберду, и решил, что скорее всего это забота обо мне. Нормальные человеческие законы, – продолжал про себя рассуждать Николай. – Это же, по существу, условное понятие, вот условились люди на Земле определенным образом разделять нормальное от ненормального и написали на этой основе законы. Наверно, и люди на Ялмезе таким же путем вырабатывали свои законы, но здесь важно, кто, как и каким образом обоснует эти понятия и законы, ведь обосновать можно и силой. Значит, все дело в правителях, они, по словам Ильича, проводят такие законы, чем же они, эта малочисленная, пока еще не встреченная Николаем категория людей так сильна или страшна, что им беспрекословно подчиняются». Между тем Ильич, заметив, что Николай уже полностью переоделся, предложил:

– Хорошо бы тебе выйти со стадиона незаметно, там на выходе наверняка тебя поджидают фанаты, начнутся поздравления, просьбы дать автограф и прочее, тебе же это не надо. Пойдем зайдем ко мне в зал, у меня там где-то в шкафу завалялась старая шляпа с большими полями, хоть рыжину свою приметную прикроешь, может, не узнают.

Николай охотно согласился.

В зале Ильич нашел шляпу и велел им подождать, пока он сходит за выигрышем.

Он пришел уже минут через двадцать и сказал, что очереди за выигрышами никакой нет, потому что мало кто ставил на Николая. Из ста пятидесяти рублей, которые он получил, шестьдесят он отдал Николаю, сказав, что это его доля, тридцать рублей были из кассы клуба, а сто двадцать выигрышных он разделил с ними поровну.

Шляпа оказалась кстати, Николай надвинул ее поглубже и опустил поля, день был пасмурный, все еще моросил дождь, и уже темнело. Они вышли и никем не узнанные смешались с толпой. Ильич предложил им эту последнюю ночь в городе переночевать у него, но они отказались, им надо было рассчитаться с хозяевами.

Поймав такси, они подвезли к дому Ильича и поехали к себе на съемную квартиру. Назавтра договорились встретиться в половине четвертого у входа на стадион.

На квартире их ждала хозяйка и обрадованно сообщила, что утром после их ухода она занялась уборкой и под кроватью Антона обнаружила их вещмешок с мелочью.

Антон тут же вспомнил, когда при заселении выкладывал деньги (он нес и вещмешок, и сумку), сбросил их на пол возле своей кровати, а так как они заняли около нее много места, задвинул вещмешок ногой под кровать. А воры, наверное, открыв сумку и обнаружив много денег, больше не стали ничего искать, а тут же, обрадованные, поспешили уйти. А сами они ночью, уже при следователе, обнаружив сразу пропажу сумки, огорошенные, даже не догадались заглянуть под кровать.

Теперь получалось, что они и без кредита Ильича могли вернуть свои деньги, поставив в тотализаторе на Николая.

За ужином (хозяйка брала за него отдельно) они, посовещавшись, решили действительно поставить в тотализаторе не все, а хотя бы тысячу рублей, деньги всегда могут пригодиться, особенно Николаю, в конце концов, ему нужно было обживаться и купить хотя бы кое-какую одежду и белье. Решили завтра перед отлетом домой пройтись по магазинам.

День заканчивался, для Антона он был слишком напряженным и утомительным, к тому же он не спал прошлую ночь и уже за столом начал клевать носом.

Они улеглись и тут же уснули, Антон с надеждой на завтрашний день, Николай, как всегда, сном спокойным и безмятежным.

Утром Антон в семь часов уже был на ногах. Послонявшись без дела по квартире, заботливый, не стал будить Николая (перед боем пусть набирается сил!) и вышел на улицу. Немного побродив по пустынным улицам, обнаружил в конце следующего квартала приличный супермаркет. Он был еще закрыт, но на витрине было много из того, что вечером планировал приобрести Николай. Погуляв еще, не выдержал и в девять пошел будить Николая.

Позавтракав, чтобы не терять времени и не откладывать на потом, пошли в магазин. Николай купил все, что задумал, и еще мобильник. Вместе с красивой сумкой, куда он сложил купленные вещи, обошлось это все в двенадцать рублей.

Они предупредили хозяйку, чтобы к вечеру подготовила им расчет, вечером они рассчитаются и съедут.

– А чего его готовить, и так все ясно, – сказала она. – Пробыли две ночи, два раза ужинали да два раза позавтракали, рубля полтора дадите, ну и хорош.

– Мы сегодня еще пообедаем и, возможно, ужинать будем, – уточнил Антон.

– Ну тогда два рубля, – окончательно назначила она цену.

Они зашли к себе в комнату, им нужно было отсчитать тысячу рублей для букмекерской конторы – раз уж решили играть.

– А примут ли такую большую сумму мелочью? – почесав затылок перед предстоящим нудным трудом, засомневался Николай.

– А почему нет, что это не деньги? Там вообще, наверно, все деньги мелкие. Ведь основная масса играющих – простые люди, они не играют по-крупному. Ставят и пятьдесят копеек, и двадцать, крупнее рубля там, наверное, и купюр-то нет, – с видом знатока сказал Антон и добавил: – Это мы с тобой вручную будем считать, а там автоматы на вес определяют. Давай попробуем только пятидесятикопеечные монеты отбирать, их здесь как раз много, если их хватит, тогда вообще без проблем получится.

Они стали укладывать их на столе столбиками по десять штук. Не прошло и часу работы, как набралось уже двести столбиков.

– Куда бы их уложить теперь? – задумался Николай.

– А вот в Дашин пакет и сложим, – предложил Антон, – только надо его освободить.

Он вытащил из него два пузырька с раствором и какие-то две старые с вытертыми обложками растрепанные книги.

Николай видел, как Даша уложила эти пузырьки в этот зеленый, похоже полиэтиленовый, пакет и отдала Антону, она еще объясняла при Николае, что один пузырек, поменьше, чтобы отклеить усы и бакенбарды, а второй, побольше, чтобы смыть рыжий цвет волос. «Выльешь его в тазик с водой», – объяснила она. А вот как в пакет попали книги, он не понимал.

– Откуда книги-то? – спросил он.

– Даша дала.

– А зачем они тебе?

– Читать буду.

– Очень интересно, вон Авдей говорил мне, что у вас книги никто не читает, только телевизор смотрят.

– Я тоже раньше не читал, пока полтора года назад Даша не дала мне почитать одну книжку.

– И что, понравилась, про что она?

– Про людей, про жизнь… только не теперешнюю, а про ту, какая она раньше была… странная жизнь… не такая, как сейчас… но читать интересно, там всякие рассказы про разных людей. Даша еще потом мне давала другие книги. У меня и сейчас дома есть пять книжек.

– И ты все их прочитал?

– Конечно, за полтора года по несколько раз, особенно мне нравится одна, она написана стихами. Как же там складно и красиво описывается и природа, и люди. Читаешь, и так хорошо становится, так радостно, у меня даже иногда слезы наворачиваются, – не постеснялся признаться Антон. – Я и сам начал пробовать писать стихи, но у меня так не получается. Вот вчера она мне дала еще две книжки, одна из них со стихами. Сейчас я их просмотрю, а ты ложись, отдохни до обеда, – снова озаботился он о Николае, укладывая полтинники в пакет.

Николай совсем не собирался отдыхать, но почему-то послушно лег. Он был ошеломлен последними словами Антона. Сам он не считал себя знатоком или любителем поэзии и никогда не мог вдохновиться красочно выраженной мыслью. Но услышать от простого безграмотного парня такое совсем просто и бесхитростно выраженное понимание прекрасного было столь удивительно, что Николай надолго замолчал и только изумленно посматривал на перелистовавшего книгу Антона. «Откуда в нем такое взялось? – думал Николай. – Две тысячи лет его безграмотные предки только и делали, что копали землю, откуда в нем эта утонченная поэтическая натура?»

Сразу же после обеда они решили поехать на стадион, чтобы успеть без проблем сделать ставку на тотализаторе. Ильича на месте их встречи еще не было видно. Антон пошел к букмекерским кассам, а Николай зашел в сувенирный ларек, или палатку, временно поставленную недалеко от входа, сегодня день был солнечным, и Николай в надвинутой на лоб шляпе выглядел странно, но не желая быть узнанным, купил еще в этой палатке солнцезащитные очки. Он остался в этом помещении, наблюдая через окно за входом, и вышел только тогда, когда подошли Антон и Ильич, который еще с утра получил кредит и уже поставил на Николая все две тысячи.

Сегодня тоже была короткая пресс-конференция. Журналисты, как и ожидалось нашими заговорщиками, ничего из вчерашнего боя не поняли и не особенно восторгались победой Рыжего буйволенка, считая прошедший бой боем равных соперников: мог победить и один и другой, просто слепая фортуна нечаянно повернулась лицом к одному из них и он удачно попал. Все понимали так, что шансы Николая на победу в сегодняшнем бое не увеличились ни на грамм.

Дали слово тому единственному журналисту, которому довелось прошлый раз задать Буйволенку вопрос. Он извинился перед Николаем за свой вчерашний дерзкий вопрос, сказал, что он понравился и ему, и зрителям, и, тут же обращаясь к Быку, попросил того быть поснисходительней к этому техничному бойцу и не добивать его сразу в первых раундах. «Подумай о зрителях», – сказал он ему. Все знали, что пресс-конференция идет в прямом эфире, и дальше последовала небольшая пикировка между соперниками.

Отвечая корреспонденту, Бык сказал, что его принцип: стараться сразу, с первого раунда, нокаутировать любого соперника и он, даже ради зрителей, не собирается нарушать этот принцип, и будучи в публичных выступлениях хорошим шоуменом, добавил, что если этот Буйволенок не упадет в первых двух раундах, то обещаю, что в третьем откушу ему нос. Николай уже знал, что на него принимают ставки лишь один к десяти, поэтому, решив, что никакого вреда его ответ не принесет, захотел поддержать шоу. Сразу после выпада Быка он встал и, потрогав свой нос, нежно погладил его и сказал:

– Так как мне очень нравится мой нос, а ему обещают дожить только до третьего раунда, то у меня не остается выбора, как только выбить во втором эти обнаглевшие зубы.

Быка такой ответ задел, он, раздраженный, вскочил и, решительно сжав кулаки, пообещал, что Буйволенок не доживет и до второго раунда и рога его будут обломаны еще в первом.

Увидев, что у Быка такой взрывной характер, дальше пикироваться в таком ключе Николай поостерегся. Он не то чтобы испугался, чувство юмора не изменило ему и в этой ситуации, он представил, что выявление победителя может произойти прямо здесь, то есть Быка придется нокаутировать еще до ринга. И тогда вопрос, как на такое определение победителя посмотрят организаторы тотализатора и выплатят ли деньги поставившим на Николая его подельникам. «Получится, плакали наши денежки», – про себя отметил Николай. Поэтому дальше на все выходки Быка и острые вопросы корреспондентов старался отвечать короткими безобидными фразами вроде: «не знаю, как получится», «может быть», «увидим» и другими.

Далее пресс-конференция проходила без эксцессов и закончилась мирно.

Ну а бой Бешеный бык начал, как всегда, без разведки, стараясь сразу ошеломить соперника. Трудно бы пришлось Николаю, даже обладавшему качествами, привнесенными в него свыше: скоростью перемещения, резкостью, выносливостью, – если бы он когда-то не занимался боксом, хоть и не очень долго, всего три года, но профессионально. Еще неизвестно, что бы было, если бы Бык, эта Кувалда, как-нибудь случайно попал в Николая.

Появившись снова на Земле в девяносто пятом, когда как раз в расцвете сил был Тайсон, Николай увидел по телевизору его бой. И потом, рассказывая нам о Быке, он сказал, что и ровнять нельзя: Тайсон не выдержал бы и половины раунда с этой боксерской машиной.

Действительно, поначалу Николай был ошеломлен таким натиском, но благодаря своим новым качествам плюс оставшемуся в двигательной памяти профессионализму, постепенно освоился и уже под конец раунда начал контролировать ход боя. Кроме того, что он применял удивительно резкие нырки и уклоны, в результате которых Бык позорно бил по воздуху, но еще и иногда очень чувствительно встречно отвечал, так чувствительно, что у Быка искрило в глазах, и на мгновение терялась ориентация. После вчерашнего боя Николай научился контролировать силу удара и бил так, чтобы только потрясти, но не свалить окончательно. Это было не очень заметно зрителям, но Быку-то это приходилось чувствовать, он в первый раз встретился с такой непонятной ему стойкостью. Обычно под напором его ударов пасовали куда более известные и мощные атлеты, но этот совсем с виду невзрачный, но невероятно увертливый парень уверенно держал его как бы в рамках дозволенного, а при малейшей попытке выйти за эти рамки потрясал одним-двумя ударами и ставил на место.

Уже к концу третьего раунда Быком овладела растерянность, и он впервые засомневался в себе. В перерыве его тренер и секундант, тоже удивленный, но считавший, что все дело в Быке, постарался встряхнуть его, он ободряюще сказал ему: «Ты что, спишь, что ли, или приболел? Проснись и работай как всегда, больше напора – и он ляжет». Ободренный тренером в начале четвертого раунда, Бык снова уверенно бросился в атаку, но тут же был остановлен точным прямым в голову, причем Николай на этот раз не рассчитал и переусердствовал, удар получился слишком сильным, и Бык заметно поплыл, его повело, и ему понадобилось даже опереться о канаты.

Довольные зрители в ожидании сенсации и фиаско непобедимого Быка начали призывать добить его. «Давай, Рыжий! Добей! Добей его!» – вскочив на ноги и улюлюкая, кричали они.

Раунд был всего лишь четвертый, а Николай обещал Ильичу закончить в седьмом, и ему пришлось проявить максимум изобретательности, чтобы сгладить впечатление от этого неосторожного удара. Но для специалистов все ухищрения Николая выглядели довольно подозрительно. В перерыве Ильич, нагнувшись к Николаю, потихоньку потребовал:

– Давай заканчивай, хватит играться. Я сейчас слышал разговор двух профессионалов, сидящих в первом ряду, они очень заинтересовались тобой: «Что это за Рыжий буйволенок, откуда он взялся?» – говорил один, а второй, задумчиво покачивая головой, ответил: «Да, странный бой».

– А как же приз за угаданный раунд окончания боя? – спросил Николай.

– Да бес с ним, с призом, к тому же он совсем мизерный. В общем, давай, в этом пятом заканчивай быстрей, получим деньги, а там пусть разбираются.

Пришлось Николаю заканчивать в пятом раунде, он поиграл еще половину раунда, зрители уже начинали понимать, что назревает сенсация, видно было, что Бык какой-то вялый и непохожий на самого себя. Как часто бывает на массовых зрелищах, когда кумир не оправдывает надежд, симпатии зрителей меняются и полностью переходят к противнику, и толпа уже требует крови недавнего кумира. В зале стоял неутихающий шум, слышался свист, зрители вскакивали с мест, размахивали руками, и снова неслись призывы добить непобедимого Быка.

Так под призывы зрителей в середине раунда Николай нанес хороший, несильный, но резкий прямой удар в голову. Бык не упал, но по нему видно было, что он готов, глаза его поехали кверху, он бросил вниз руки и стоял, пошатываясь. «Нужно добить, а то еще очухается», – пронеслось в голове Николая, и он, уже просто сделав к нему шаг, резким крюком в челюсть уже окончательно свалил его. Нокаут оказался очень глубоким, его даже пришлось уносить с ринга.

Зал аплодировал новому кумиру, диктор провозгласил победителя, последовала нежелательная для Николая церемония награждения (она шла в прямом эфире), ему вручили небольшой по размеру хрустальный кубок с крышкой в виде головы льва и двумя ручками в виде боксерских перчаток и конверт с тысячью рублей.

Николая окружили корреспонденты, наперебой задавая вопросы. Он старался поменьше попадать под объектив камеры, направленной на него, и поворачивался к ней спиной. Только через полчаса, отбившись от наседавших корреспондентов, Николай и помогавшие ему Ильич с Антоном добрались до раздевалки.

Они закрылись, уселись на скамейку, переглянулись и, как после тяжелой работы, разом вздохнули с облегчением. Ильичу с Антоном предстояла еще другая, более приятная работа – получить деньги.

Николаю хотелось побыстрее скрыться с глаз корреспондентов и фанатов, и он спросил у Ильича, много ли времени займет этот процесс получения денег.

– Да нет, – объяснил Ильич, – это делается быстро, сейчас вот пресса подразойдется, – он кивнул на дверь раздевалки, – тогда перейдем в мой зал, и мы с Антоном сходим за деньгами. Он уже знал, что Антон с Николаем тоже поставили свою тысячу рублей.

Через некоторое время им удалось покинуть раздевалку. Антон с Ильичом проводили Николая в спортзал, а сами пошли получать деньги.

Еще через полчаса они уже сидели в спортзале и разбирались с деньгами.

Николай предлагал разделить все выигранные деньги пополам с Ильичом, но тот считал, что к десяти тысячам, выигранным Антоном с Николаем, он вообще не имеет отношения и это их деньги, а из двадцати тысяч своих он собирался взять себе всего пять тысяч, а остальные пятнадцать, как и договаривались, отдать им. Они объясняли ему, что теперь им столько не нужно, что им хватит и пяти тысяч, а ему еще кредит отдать надо, и останется всего три тысячи.

– Я категорически против такого вашего распределения денег, – говорил он. – Я и так очень доволен: эти деньги, считай, свалились мне с неба, и они решают все мои проблемы, а никакой моей заслуги здесь нет: и идея Николая, и основная работа сделана тоже им, не могу я взять их. Еще некоторое время они спорили, и, наконец, Николай сказал:

– Раз вы считаете, что я основной разработчик и исполнитель идеи, то уж и разделить доверьте мне. Предлагаю компромисс: вашу сумму делим пополам, по десять тысяч, – предложил он Ильичу.

Так в конце концов и порешили.

Все! Можно было разъезжаться. Антон с Николаем опять взяли такси, завезли домой Ильича, довольные друг другом, тепло простились и поехали на квартиру.

Уже когда подъезжали, у Антона вдруг зазвонил мобильник, что бывало очень редко, по существу он держал его для проформы, на всякий случай. Удивленно доставая его, он предположил: «Наверное, дед хочет узнать, когда приедем». Но оказалось, что позвонил следователь (Антон оставил ему свой номер для связи) и сообщил, что поймали грабителей. Одним из них оказался дальний родственник хозяйки, их взяли в ресторане, где они второй день отмечали удачу. Шестьдесят рублей из хозяйкиных денег они уже пропили, но их сумка, пока нетронутая, находилась у одного ворюги дома, и завтра с утра ее можно будет забрать. Антон, передав это сообщение Николаю, сказал:

– Вот так, значит вся авантюра, затеянная нами, оказалась ненужной и наши переживания были лишними.

– Переживал ты действительно зря, но зато мы теперь разбогатели, – с улыбкой констатировал Николай.

– Да, надо же, привалило столько денег, это же у нас останется целых двадцать тысяч, куда же нам их девать, что с ними делать будем? – спросил Антон, раньше видевший такое количество только казенных денег.

– Об этом не переживай, думаю, лишними они не будут, возможно, и пригодятся, жизнь покажет.

Отъезд домой пришлось отложить на завтра. Вечером Николай привел себя в порядок, попросили у хозяйки ножницы, и Антон остриг длинные волосы Николая под «ежик», смыли краску с волос, убрали усы и бакенбарды – и Рыжего буйволенка не стало.

Утром заехали в отделение полиции, получили сумку с деньгами и сразу в аэропорт. За штурвал сел Николай, к одиннадцати часам уже подлетали к деревне. Сели, загнали агрегат в бокс, зашли в правление и сдали деньги, староста уже ждал их. О своих приключениях они договорились ничего не рассказывать.

За время их отсутствия староста договорился с Яной. Она согласилась взять квартиранта на постой за четыре рубля в месяц вместе с питанием. Ее дом находился недалеко от центра, и староста, не откладывая, сразу отвел туда Николая и представил хозяйке.

Вместе с Антоном Николай слетал еще три раза, за это время тот показал ему все остальные постоянные точки. Еще Антон сказал ему, что иногда могут поступать заказы и на новые места, но Николай постепенно освоится, изучит местность и легко станет ориентироваться.

Начался новый этап жизни на этой загадочной планете.

 

Часть вторая

1

Прошло семь месяцев, наступил декабрь. За это время произошло несколько событий. Начались занятия в школе, и Николай пошел в первый класс, не удивляйтесь, ему же надо было освоить грамоту. Учительницей была Даша, ее снова прислали в деревню Большие Сосны.

Однажды, выполняя очередной заказ, это было еще летом, Николай решил приземлиться в поселении староверов. На это его жители отреагировали вполне мирно, только поинтересовались о цели посещения. Николай честно ответил, что хотел познакомиться с соседями, и объяснил, что он простой перевозчик из соседней деревни Большие Сосны. Язык их несколько отличался от общепринятого на планете, но общаться Николай смог. Проведя у них несколько часов, за это время постарался ознакомиться с укладом их жизни. Он не сильно отличался от того, как жила патриархальная деревня России в конце девятнадцатого – начале двадцатого века. Так же сеяли хлеб, держали скотину, занимались охотой, но, конечно, цивилизация всей остальной планеты не могла не повлиять на некоторые технические стороны их жизни. У них было электричество, в доме священника стоял даже телевизор, сериалы они не смотрели, а держали его, чтобы быть в курсе того, что происходило на планете.

Люди были довольно образованны, не как в деревне, где жил Николай. В их школе детей учили семь лет. Была хорошая библиотека, и те, кто имел желание, учился дальше под опекой священника и нескольких учителей, уже достигших больших успехов в науках, это были в основном гуманитарные науки: богословие, литература, история.

Большое значение в их жизни имела вера в своего бога. Николай с интересом осматривал их культовое строение. Это было довольно красочное сооружение круглой формы из красного кирпича с полукруглыми окнами, обрамленными арками тоже из кирпича, но уже белого. Его покрывал общий зеленый купол, напоминающий купол мечети, по краям, по окружности которого симметрично выступали три небольшие башенки-луковки, тоже зеленые, на вершинах их сияли золотом кресты. Центр этого общего купола венчала еще одна луковка, но уже не зеленая, а вся отливающая золотом, на ее вершине находились вместе полумесяц и тоже крест.

Николай знал, что на Земле полумесяц и крест были символами ислама и христианства, неужели и здесь были похожие веры, но почему они вместе?

Он долго стоял около этой церкви или мечети и с интересом рассматривал ее. Вскоре вышел мужчина в черном одеянии с окладистой бородой, наверное, священник, подошел к Николаю, первым протянул руку и поздоровался. Заметив интерес Николая, он молча стоял, явно ожидая каких-либо вопросов.

Николай все больше убеждался в похожести жизни на этой планете и жизни земной, вот даже символы веры здесь идентичны, это еще одно доказательство его предположения, что творец и на Земле, и здесь един. Об этих символах он и собирался спросить, но не знал, как обратиться к этому священнику. Подумав, решил обратиться, как обращаются к священнику на Земле, в России.

– Батюшка, – сказал он, – интересно мне, почему здесь полумесяц и крест вместе, ведь это две разные веры.

Такого вопроса от этого иноверца священник никак не ожидал, он знал, что все они не особо грамотны, особенно в вопросах веры, тем более веры чужой, и верят, а точнее боятся только своего всемогущего Бога. Но тут же сообразил, что раз он у них перевозчик, значит, часто общается с интеллигенцией и как-нибудь случайно услышал об этом, но все равно странно, что это его заинтересовало.

– Ну-у… – начал говорить он, – ты полез в такие дебри… в такие древние времена… ну что ж, тогда давай проведем небольшой экскурс в историю. Действительно, когда-то это были разные веры, на Ялмезе когда-то верили в нескольких богов и все эти веры более-менее мирно сосуществовали. Но вот однажды появилась еще одна вера, и никто не знал, откуда она появилась, как зародилась. Эта вера посчитала, что она главная, единственно правильная и самая сильная. Человек в массе своей не идеален, и в каждом всегда есть разные качества, почти с рождения его душу начинает искушать дьявол. Новая вера основывалась и использовала в человеке самые низменные качества, дьявол был ее проводником. Это была религия золота и богатства, алчности, подлости и предательства, она все больше овладевала миром, и все труднее становилось противостоять ей. Главные пастыри религий креста и полумесяца однажды собрались и решили объединить усилия по спасению человечества от этой дьявольской силы. Был создан Совет по спасению, и только благодаря общим усилиям какой-то части людей в наших двух религиях удалось спасти свои души. По своим основным заповедям наши две религии не противоречили друг другу и постепенно начали объединяться, а в первую тысячу лет после общей мировой катастрофы объединились окончательно.

– Так вот, – продолжал священник, – эта вновь появившаяся вера на словах провозглашала себя самой демократичной религией, но на самом деле они хитростью, обманом, а очень часто и силой уничтожили все остальные религии и уничтожили бы и нас, если бы наши главные пастыри не поняли, что у нас нет другого выхода, как прекратить действенную борьбу с ними и заняться только духовной поддержкой людей, оставшихся верными нашей вере. Мы уединились и прекратили общение с остальным миром. Только увидев это и поняв, что мы не представляем для них опасности, на нас махнули рукой и оставили в покое. Это было уже после всемирной катастрофы.

Священник, удивленный тем, с каким вниманием, ни разу не прервав, Николай выслушивал его объяснения, окончив, добавил:

– Ну вот, парень, ты хотел узнать, почему полумесяц и крест вместе, вот вкратце ответ на твой вопрос. У тебя в глазах я вижу живой интерес, поэтому хотел бы тебе сказать, как представителю этой веры, чтобы ты не обижался на меня за то, что я так нелестно говорю о твоей вере, уж больно много горя она принесла нам и всему человечеству. К тому же я понимаю, что вы, простые люди, совсем непричастны к бедам ялмезанцев, а, наоборот, сами жертвы, сами обмануты, вас лишили образованности, отучили думать и превратили в роботов.

Уловив в словах священника доброжелательные нотки, Николай понял, что у него есть возможность пополнить свои знания об этой планете, и он решил продолжить разговор.

– Вы, батюшка, правильно заметили, что я с интересом слушаю, и, значит, получается, что не всех отучили думать, вот у меня есть приятель из нашей деревни, который читает книги и даже пытается писать стихи. Значит, в нас еще сохранилась тяга к знаниям. Мне очень интересно узнать, как могло произойти, что эта религия, принесшая, по вашим словам, столько горя Ялмезу, смогла получить такую власть, чем же они смогли прельстить людей и до сих пор эту власть удерживать. Говоря «они», я имею в виду наших правителей, это они олицетворяют эту религию, верно ведь? Что за люди эти правители? Уверен, что не всем нравится такая жизнь, даже знаю некоторых недовольных интеллигентов. Все это очень интересно, но неоткуда об этом узнать, по телевизору все преподносят в одном варианте, как им удобно, исторических книг нет, а если и есть, они нам недоступны. Я даже не знаю, что за всемирная катастрофа, унесшая столько жизней, о которой все говорят, и мне очень интересно, как и почему она произошла.

А насчет веры скажу, что я, например, не верю ни в каких богов, тем более похожих на этого вонючего козла, каким его изображают у нас на картинах, и мне, хоть я вообще неверующий, более симпатична ваша вера.

Священнику явно понравились последние слова Николая об их вере, это хорошо по нему было видно. Этот иноверец был странен, но вызывал неожиданную симпатию, и он, по мере возможности, решил попробовать просветить его.

День был ясным, припекало солнышко, а на краю леса в теньке была вкопана скамья. Священник пригласил Николая присесть (до этого они прохаживались по лужайке около церкви-мечети).

– В твоих словах прозвучало сразу несколько вопросов, – снова начал он, – на некоторые из них я не знаю точного ответа и могу только предполагать, так как мы уже две с половиной тысячи лет как прекратили с вами общение. Правда, у нас сохранились древние книги, они писались тогда, когда еще можно было критиковать ваших будущих правителей. Сначала давай с тобой для удобства систематизируем твои вопросы. Ты спрашивал: первое, – он начал загибать пальцы, – что за люди, эти правители, что они из себя представляют. Второе: чем они привлекли людей к своей религии и что это за религия. Третье, как до сих пор, несмотря на многих недовольных, им удается удерживать власть, и четвертое: что это за всемирная катастрофа и почему она произошла.

Все четыре вопроса взаимосвязаны. Упоминание о нынешних ваших правителях встречается еще в древнейших летописях. Они якобы появились на Ялмезе еще в доисторические времена, когда у нас не было цивилизации и, естественно, не было никаких религий, а была общая, так называемая языческая вера, люди вырубали деревянных и каменных идолов и поклонялись им.

Николай, слушая с большим интересом, в очередной раз отметил похожесть развития местной жизни на развитие жизни на Земле.

– В более поздние времена, – продолжал священник, – учеными проводились исследования об этой категории людей. Многие ученые выдвинули гипотезу, что это были и не люди вовсе, а инопланетяне, которым почему-то пришлось покинуть свою планету, и они решили обосноваться на Ялмезе, чтобы освоить и завоевать его. Почему им пришлось покинуть прежнюю свою планету? Тоже выдвигались разные гипотезы: то ли они так испоганили природу, что стало невозможно жить, то ли их за что-то просто выгнали. А даже были ученые, которые считали, что это вообще вечно кочующая по планетам разновидность людей или нелюдей, так как они нигде не могли ужиться и их отовсюду выгоняли.

Некоторые из ученых развивали эту мысль еще глубже: они считали, что цель нелюдей – завоевать всю Вселенную. С многих планет их сгоняли, но они были очень настойчивы и приобретали все больший опыт и на некоторых планетах, где это вовремя не сумели определить, им удавалось твердо закрепиться.

При последних словах священник два раза ткнул указательным пальцем вниз в сторону земли и затем продолжил:

– У нас есть видеозапись, возраст которой около трех тысяч лет, она чудом сохранилась во время катастрофы, мы бережно храним ее, периодически перезаписываем и используем как пособие для изучающих историю. На этой записи беседа двух профессоров социологии, в ней подробно разбираются методы, используемые этими якобы людьми, которые помогут им добиться своей глобальной цели, там же они несколько характеризуются. Я не дословно, а примерно расскажу, о чем там речь.

Внешне нелюди не отличались от нас, людей, но все же были не совсем такими, как все. Я уже говорил, что их действиями руководил дьявол, и это не пустая фраза. Дьявол – это прямой противник нашего Бога. В учениях религии о спасении души человека речь идет о спасении именно от этого дьявола. Эти нелюди имели странные наклонности, состоявшие из половых извращений и часто психических болезней, а это корень всех пороков, отсюда ложь и предательство. Чтобы заполучить себе как можно больше сообщников, они стали подмешивать свою кровь к нашей, то есть женились на наших женщинах, а своих самок подкладывали нам. В результате получались отличные экземпляры, так как вся грязь передавалась по наследству.

И вот эти полукровки расселились по всем странам и постарались занять посты во власти, создали и возглавили богатейшие международные корпорации, а также заняли все ключевые должности в прессе. Их появлялось все больше, и уже необязательно это были полукровки, на нелюдей работали люди, на треть и на четверть замешенные этой кровью. Всего одной капли этой дрянной крови было достаточно, чтобы как-то странным образом закреплялась в людях какая-то генетическая память и сообразительность. Их совсем не надо было обучать, инструктировать, они сами, живя в любой стране, все свои действия и дела направляли не на защиту интересов этой страны, а на достижение глобальной цели будущих правителей – завоевание и покорение Ялмеза.

Они завладели всей печатью и телевидением, формировали и управляли общественным мнением.

Я пересказываю тебе эту беседу ученых коротко, своими словами, между тем, это был очень основательный разговор со ссылкой на труды известных исследователей, психиатров, социологов, философов, имена которых для тебя совсем необязательны. Чтобы было проще и понятней, я приведу тебе очень показательный пример их влияния на общественное мнение.

Слушай. Был период, когда предположение некоторых ученых о том, что эти правители, вернее пока еще назовем их часть населения, не люди, а инопланетяне, начало утверждаться в обществе, появилось даже новое их обозначение – слово «нелюдь». И постепенно это слово даже поменяло, так сказать, свою категорию и перешло в разряд национальности. Хоть на бытовом уровне их ненавидели абсолютно во всех странах, но, несмотря на это, так как в их руках была пресса, они организовали такое гонение на ученых, публично высказывающих эту версию и употреблявших слово «нелюдь», что их ждало всеобщее призрение и над ними смеялись одновременно крутя у виска пальцем, дескать, чокнутые. Вообще обвинять в чем-либо нелюдей стало считаться дурным тоном, недостойным культурного уважаемого человека. И если даже нелюдь совершал экономическое преступление, они часто их совершали, ведь честно разбогатеть трудно, посадить в тюрьму его стало невозможным, потому что в прессе сразу начинали говорить не о преступлении, а о запретном слове «нелюдь», то есть подменяли понятия, и получалось, судят не за преступления, а за то, что он нелюдь. И повезет, если этого судью обвинят в нетолерантности, а то, не дай бог, признают экстремистом, да и упекут самого такого прокурора. Такая вот образовалась изобретательная хитроумная придумка.

А всех людей с подмешанной кровью начали называть «мамлюками».

Николай очень удивился, когда священник произнес слово «мамлюк». Странно, но он слышал его еще на Земле. Точно не помнил, но где-то читал, что вроде бы в арабских странах из маленьких мальчиков, угнанных в плен, завоеватели воспитывали хороших бесстрашных воинов, которые впоследствии отлично сражались с племенами своей же крови. Вот их и называли мамлюками. Удивило Николая созвучие слова и понятия здесь и на Земле. И там и здесь эти люди действовали во вред своему народу, с той лишь разницей, что на Земле их заставляли это делать путем обмана, с детства перевоспитывая. А здесь они продались, потому что правители подмешали им свою кровь. Николай тут же с удивлением подумал: «Даже смысл слов на Земле и здесь иногда совпадает».

Вообще по мере его нахождения здесь все чаще встречается такая похожесть, теперь он стал замечать, что часто некоторые слова и выражения похожи. Чуть-чуть измени окончание слова или приставку, как тут же прослушивалась определенная помесь, то ли восточнославянская, то ли еще какая-то. И Николай снова отметил правильность своего предположения, что во всей Вселенной живут одинаковые люди и, значит, создал их один Творец.

2

Священник был умным человеком и, как многие образованные люди, хорошим физиономистом. Он с удивлением видел по напряженному внимательному лицу Николая неослабевающий его интерес к своим словам и, на минуту умолкнув, подумал: «Странно, или это просто единичный случай, или мы давно не общались с остальным миром, а там, оказывается, появились люди, интересующиеся своей историей, а это хороший знак». В любом случае он не без удовольствия решил продолжить:

– Теперь об этой, вновь появившейся вере, или религии. Правители, вернее сказать нелюди, так как звание правителей они присвоили себе только после окончательной победы, поэтому будем пока их называть «нелюди». Так вот, нелюди истинную суть своей религии держали в глубокой тайне, она передавалась в устной форме. А на поверхности лежала и не религия вовсе, о душе там не было ни слова. Это была элементарная примитивнейшая завлекаловка. Она учила, что есть только тело, о котором человек, по их божьему закону, обязан заботиться. Живи здесь и сейчас, наслаждайся и ни о чем не думай. Не мучь себя угрызением совести. Отбрось придуманные глупцами предрассудки. Учись жить богато и каждый этому научившийся успешный человек, перейдя в иной мир, и там будет процветать.

Почему-то эта религия быстрее всего привилась в западных частях планеты. Наверное, потому, что нелюди облюбовали это место Ялмеза для своего проживания – их там было больше. В этих западных странах и климат покомфортней: ни сильных морозов, ни пустынь, ни тропической жары, чередующейся с ливнями, и земля поплодородней. И народ там жил побогаче, а значит и в вопросах морали был менее щепетилен.

Из-за церкви показалась местная дворняга, увидев их, на всякий случай извиняюще повиляв хвостом, пару раз неуверенно тявкнула на незнакомца, затем осторожно подошла и обнюхала его. Священник, похлопав ее по загривку, приласкал.

Николай, воспользовавшись паузой, размышлял над услышанным: «Инопланетяне… насадили новую религию… прямо бред какой-то, неужели все это правда… но уж у нас на Земле такого никогда не случится». Он подумал так, потому что пока не считал себя окончательно оторванным от родного дома, и предполагал, что все же как-нибудь таким же способом скоро снова окажется на Земле. Это лишь лет через пять, когда он уже начал терять надежду, заметил за собой, что в мыслях, непроизвольно, все чаще стал связывать свою судьбу с жизнью здесь и все реже вспоминал о Земле. Сейчас же решил спросить:

– Вы сказали об этой религии, что это была примитивная завлекаловка, позвольте спросить, как же такая примитивщина могла привиться в обществе, выходит, оно уже не было здоровым?

– Любое общество никогда и нигде не бывает однородным, – снова начал священник. – В беседе наших социологов речь шла и об этом. Общество того переломного времени в разных странах было неодинаково, в некоторых, с традиционно устоявшимися режимами, учение нелюдей никак не воспринималось и отторгалось. В странах же на западе планеты общество было действительно очень либеральным, более свободным, во главу угла всегда ставились права человека. Правда, во многом эти права были основаны на философии нигилизма и анархии, когда не в почете такие понятия, как честь, совесть, что и надо нелюдям. Беседа записана как раз накануне очередной войны, вызвавшей катастрофу, о которой ты спрашивал.

– Должно быть, катастрофа – это атомная война? – высказал догадку Николай.

Священник уже не удивлялся познаниям Николая и некоторой его осведомленности, предполагая, что он, как перевозчик, почерпнул эти небольшие поверхностные познания при общении с интеллигенцией.

– Нет, мой любознательный молодой друг, – продолжил он, – этап атомной угрозы у человечества хватило ума удачно пройти без потерь, исключая некоторые локальные случаи, показавшие, чем все может закончиться. Но в истории Ялмеза случались и другие неприятные времена. Вот, например, как раз перед катастрофой начался период бурного развития Интернета, компьютеров, началась полная бездумная компьютеризация мира, а может быть не бездумная, а все-таки кое-кем умело направляемая, особенно ее бездумность затронула молодых людей – они не знали жизни, поэтому не всегда могли отличить добро от зла, а новое ими усваивалось легче. Удобная вещь – Интернет, компьютер, знания давались с легкостью и быстро, постепенно это даже заменило телевидение, но в духовном плане человечество многое потеряло, так как молодежь совсем прекратила читать художественную литературу, разучилась думать, чувствовать, сопереживать, утерялись качества, отличающие человека от животного, душа окостенела, у молодых полностью выветрились реальности жизни, и они стали жить в виртуальном пространстве. Некоторые ученые предупреждали о возможных печальных негативных последствиях, но другие защищали и оправдывали молодых, говоря, что всегда было непонимание между отцами и детьми, так как дети стали умнее нас. Конечно, довольно банальные доводы, но, на беду, всегда очень действенные. Но вот через некоторое время у этих умных детей стали часто случаться внезапные помутнения рассудка, добавляли масло в огонь жестокие, с убийствами компьютерные игры. И по всему миру пошло-поехало этакое виртуальное сумасшествие, молодым привычка убить человека стала – раз плюнуть. Убивали и другой нации, и своих; человека чем-то непонравившегося и друга – просто поспорив; родственника, даже мать и отца, что-либо не поделив. Все это, в конце концов, приняло такой массовый и дикий характер, что ужаснулись и сами организаторы, так как и их затронуло. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не катастрофа, она и прекратила это безумие. Ну а в нынешнее время, так как из-за катастрофы сильно поубавилось народу – да и тот старанием нелюдей превращен в люмпенов, массовый Интернет стал не нужен, им достаточно стало развлекухи-телевизора. Остался, конечно, индивидуальный – для ученых.

А вообще-то катастрофа разразилась действительно в результате войны, но только не атомной. Изобретено было новое оружие, я плохо разбираюсь в технических науках, особенно в физике, поэтому не могу объяснить, что произошло, на научном языке, да это тебе и не нужно. Попробую рассказать о случившемся популярным языком, как я сам все это представляю, как говорится, нахватавшись верхушек. Это оружие начали называть микроплазменным, оно основано было на открытии микрочастиц, гораздо более мелких, чем атомы. При расщеплении этих микрочастиц каким-то способом научились создавать плазму с критической плотностью, которая при подрыве обещала иметь очень разрушительные последствия, никак не сравнимые даже с атомным взрывом. У этого оружия была одна хорошая и одна негативная сторона. Хорошо то, что оно не было радиоактивным, а только разрушительным, но роковую роль сыграло то, что в результате первого хорошего на него не было запрета и все страны начали его накапливать, даже не успев, как и положено при новом открытии, до конца изучить его возможности и последствия применения. Технология его получения была не очень сложной и совсем недорогой.

При испытаниях закладывались совсем небольшие заряды, и, несмотря на это, мощность разрушений была очень велика. На специальных полигонах самая мизерная доза заряда сносила начисто все крепчайшие железобетонные укрепления; если это было в горах, то полностью уничтожались эти горы, а на равнине, наоборот, разметав укрепления, устроенные на глубине пятьдесят-семьдесят метров, как раз образовывала новые горы. После испытаний этих всего лишь мизерных зарядов на результаты разрушений было страшно смотреть.

К тому времени вся западная часть планеты, очень густо заселенная нелюдями, незаметным для населения образом стала находиться под их диктатом; они руководили всей внутренней и внешней политикой.

В то время на Ялмезе заканчивались запасы углеводородного топлива и особенно остро стоял вопрос о доступе к ним. Некоторые страны, обладающие этими запасами, желали сами распоряжаться ими по своему усмотрению и, естественно, от всяких посягательств защищались всеми доступными им средствами, что не нравилось нелюдям, которые желали владеть всеми богатствами Ялмеза. Для оправдания своих притязаний на чужое добро нелюди придумывали разные формальные причины, например, борьба с террором.

И вот после очередного конфликта одной западной страны с другой, не слишком покорной обладающей такими запасами и объявленной нелюдями террористической, западная страна применила против нее это оружие. Я уже сказал, что оно из-за его дешевизны разбросано было по всей планете, и произошло непредвиденное!

От сильного взрыва (на этот раз ведь заряд был не мизерный) начали срабатывать заряды, расположенные рядом. Оказалось, что это оружие самопроизвольно реагирует на сильные сотрясения, и в результате пошла цепная реакция по всему Ялмезу. Десять дней на планете продолжались взрывы, бушевали бури, смерчи, цунами, тайфуны, начались повальные землетрясения, пробудились давно дремавшие вулканы, были стерты с лица Ялмеза все города, уничтожены все сооружения, заводы, электростанции, дороги. Ялмез превратился в голую выжженную пустыню. Некоторые материки поменяли свои очертания, исчезли несколько островных государств, потом пришлось создавать заново карты. Из восьми миллиардов населения осталось всего миллионов семьсот-восемьсот. Все было кончено! Наступила новая эпоха! Для нелюдей это случилось очень вовремя, так как мировая экономическая финансовая система, созданная ими и позволившая им господствовать на Ялмезе, приближалась к краху; кризис следовал за кризисом, еще немного и произошли бы непредсказуемые неприятные, возможно и гибельные, для них перемены.

Священник произносил этот последний монолог вроде бы обычными словами, но в интонации, слегка подрагивающем голосе чувствовался ужас, который должны были переживать люди в то время, и одновременно сожаление о так внезапно закончившемся времени.

Николай был не очень чувственным человеком, но и он смог представить себе всю трагичность такого конца. «Вот он, апокалипсис», – думал он, осмысливая услышанное, и почему-то возникли ассоциации с тунгусским метеоритом. Он вспомнил, что еще на Земле ему попался оставленный сменщиком и валявшийся в бардачке старый потрепанный журнал со статьей о тунгусском метеорите. Автор, исследовав со всех сторон это явление, пришел к заключению, что это был не метеорит, а направленный взрыв. Якобы какой-то то ли сербский, то ли американский изобретатель (приводилось и его имя), проведя испытание своего оружия, был так шокирован его результатом, что тут же уничтожил все чертежи, прекратил дальнейшие исследования и до конца дней своих держал в тайне свою связь с этим явлением.

«Возможно, это и было что-то подобное», – подумал Николай. Он даже спросил себя: «Почему я все время ищу здесь явления, похожие на наши?» – но не нашел ответа.

Священник под впечатлением от своих слов, а Николай, наконец-то уяснив, что это за катастрофа, о которой он не раз уже слышал, на время умолкли, каждый по-своему переживая это эпохальное событие, произошедшее 2,5 тысячи лет тому назад.

Затем священник, приходя в себя, спросил:

– Мы с тобой немного отвлеклись, напомни-ка, отрок, о чем мы говорили до этого?

Вопрос Николай понял так, что на самом-то деле батюшка все помнил, а просто еще раз решил убедиться, не зря ли он старается и действительно ли Николаю это нужно и интересно, все-таки для простого неграмотного парня немного странен такой искренний интерес. Николаю было очень интересно: где еще можно узнать сразу столько нового, и чтобы как-то расположить батюшку к дальнейшему разговору, ему надо было показать, что рассказанное им отлично усваивается, и он сказал:

– Мы говорили о моральном состоянии общества накануне катастрофы, о полукровках-мамлюках. Мне понятна их роль в разложении общества, но они были в меньшинстве, почему же остальные люди мало сопротивлялись их влиянию?

– Остальные люди, – задумчиво повторил священник и продолжил: – Надо тебе рассказать, из кого еще состояло общество. За этим наглядно можно проследить, внимательно прослушав ту беседу ученых-социологов. Они рассуждали о составе общества страны, в которой жили сами. Это государство расположено было как раз на территории, где мы с тобой теперь находимся. Оно занимало большую площадь, было самодостаточным по природным ресурсам, никогда никем не покорялось и само никогда не было агрессором. Страна с многовековой богатейшей культурой и историей, в которой мирно уживались несколько верований. Народ в ней жил дружно, был сплочен и патриотичен. Она имела сильную, хорошо оснащенную армию. Поэтому представляла твердый орешек для покорения нелюдями силовыми методами, однако же не явилась неприступной крепостью для всяких подлостей, бывших у них в арсенале, поэтому надо подробней рассказать тебе, из кого еще состояло тогда общество.

Итак, мы выяснили, что были нелюди и мамлюки, и хоть в процентном отношении вместе их было всего около пяти процентов, влияли они на идеологию и политику значительно, из-за, как мы уже отмечали, близости к власти, финансам и прессе.

Остальное население, если уж мы стали измерять его в процентах, было таким. Тридцать процентов – истинные патриоты традиционной веры, также процентов тридцать так называемые аксебаши. Очень интересна эта часть населения, мне понравилось, как охарактеризовал ее в беседе один из социологов, обращаясь к телезрителям, и я даже запомнил ее дословно, он сказал: «На мой взгляд, это вид людей с рабским складом ума, с рабской психологией. Вообще с понятием о рабах в истории произошла некоторая путаница. Например, мы с восхищением читаем исторические романы о восстаниях рабов. Но то не рабы, не настоящие рабы, то угнанное из завоеванных стран население, население гордое, любящее и тоскующее по своему отечеству. Вот они-то и поднимали восстания. А настоящий раб – это нечто другое, это существо абсолютно безразлично к вскормившей его земле, к людям, среди которых он живет. И его душа (если она есть), поскольку она рабская, ищет хозяина, перед которым он должен преклоняться, служить, угадывать желания и исполнять их. Ну разве это не портрет наших аксебашей. Они нашли хозяина в лице богатого Запада с чуждыми нам низменными ценностями, которые, выслуживаясь, стремятся пропагандировать, чтобы привить их нам».

И опять Николай невольно отметил историческую похожесть, но теперь уже даже непосредственно с родной Россией. Он вспомнил, что каких-то западников-либералов у нас сажали в дурдома. Возможно, это и были такие же аксебаши и мамлюки. Николай даже заулыбался от такого сравнения, чем немного сбил батюшку с мысли, тот остановился и спросил:

– Чего ты усмотрел здесь смешного-то?

– Да нет, нет, это я о своем, кое-что вспомнилось, – успокоил он священника, – продолжайте, батюшка, мне очень интересно, я слушаю, итак, у нас осталось еще тридцать процентов, кто же они были?

– Остальные тридцать или тридцать пять были люди, которые ко всему: и к политике, и к жизни – относились легко, вообще никогда не задумывались, а на все вопросы однозначно отвечали: «А мне по барабану», в ученых кругах их даже так и стали называть «барабанщики», затем это название привилось и в обиходе.

После этого «а мне по барабану» Николая, как электрошоком, обожгла мысль: «Опять! Это прямо своего рода какое-то дежавю», – и он, верный своему пристрастию к юмору, не удержался и спросил батюшку:

– А они, эти барабанщики, не говорили еще и «а мне до лампочки»?

Батюшка остановился и, заметив в уголках глаз Николая озорные искорки, недоуменно пожав плечами, все-таки ответил:

– Странный вопрос, если ты не шутишь, то скажу, что такого выражения я не слышал.

«Ну слава богу, а то прямо мистика какая-то», – успокоенно подумал Николай, а священник продолжал:

– Такой состав общества был перед катастрофой, очевидно, таким он остался в вашем мире и сейчас, я имею в виду, конечно, только в процентах. Хотя надо сказать, что от катастрофы меньше всех пострадали эти нелюди-инопланетяне. Их количество осталось почти то же. Хоть никто не предполагал такого трагического конца, все-таки за пару лет до первого применения оружия нелюди построили в земле на глубине свыше ста метров укрепления, запасли много продуктов, некоторую технику и перед самым взрывом на всякий случай укрылись там; только они знали день и час…

И когда через полгода при помощи захваченной с собой техники нелюди смогли вылезти на поверхность, они ужаснулись сотворенному. Примерно целый век ушел на налаживание цивилизованной жизни. Выросли два-три новых поколения. Прошлые события начали стираться из памяти, подобно следам на песке. Воспользовавшись этим, нелюди смогли фальсифицировать причину катастрофы в нужном ключе, ведь хитрость и лицемерие всегда являлись их правилом в проведении политики.

Конечно, они нашли виноватых: обвинили во всем экстремизм, террористов. А чтобы это не повторилось, значит, надо еще усилить борьбу. Она велась и до катастрофы: уже начинали вводить биопаспорта, а также на их взгляд потенциально подозрительным личностям вшивали микрочипы, чтобы прослеживать их перемещения. Еще и каждый человек обязан был иметь специальную карточку со всеми данными о себе (образование, род занятий) – очень удобно для нелюдей, по ней им легко можно было прогнозировать для себя степень опасности.

Как раз во время этого усиления борьбы с терроризмом (оно длилось около двух веков и было очень жестоким) мы уединились и прекратили общение с вашим миром, поэтому я и не могу ответить на твой последний вопрос – почему нелюдям до сих пор удается удерживать власть? Предполагаю только, что они очень легко могли придумать какую-нибудь очередную подлость.

На другом конце лужайки появился светловолосый мужчина со светлой же бородкой, в синей длинной рубахе навыпуск, подвязанной кушаком. Николай давно уже заприметил его, тот озабоченно переминался, порываясь подойти к священнику, очевидно, за каким-нибудь делом, но не решался прервать беседу с гостем.

Наконец священник тоже обратил на него внимание и окликнул: «Степан, чего тебе?» Тот, поняв это как разрешение подойти, быстрым шагом, почти бегом, припустил через лужайку. Пока он приближался, батюшка пояснил Николаю: «Это наш командир по хозяйской части – староста».

Оказалось, что дело у Степана не столько к священнику, а больше к гостю.

У них в деревне был колесный электротрактор, который без проблем служил уже лет пятьсот и исправно работал бы еще столько, но сели или от старости пришли в негодность аккумуляторы, век которых оказался короче, и их иногда приходилось менять. В архивных записях у старосты стояла даже дата последней замены – полтораста лет назад.

Тогдашний староста ездил на коне в ближайшую деревню Большие Сосны, расположенную в трехстах километрах, и по договоренности с тамошним старостой обменял аккумуляторы на кое-какие свои товары. А тот оборотистый староста новые аккумуляторы, как бы для нужд своего хозяйства, то ли выписал, то ли закупил в городе.

И вот теперь Степан, как любой настоящий хозяин, решил воспользоваться случаем и узнать у Николая, не сможет ли он помочь им в приобретении аккумуляторов. Денег у них не было, но они могли предложить натуральный обмен на свои товары на любых условиях. Поскольку другого выхода из положения не виделось, товар он предлагал в любых количествах, которые потребует хозяин аккумуляторов. Он начал перечислять Николаю свой ассортимент. В деревне были хорошие мастера по пошиву зимней одежды: полушубков, унтов, головных уборов, варежек – из натурального меха: белки, лисицы, бобра и даже тигра и медведя. Степан собирался было предложить еще что-то, но его прервал священник: «Извините, господа, мне нужно идти, а мирские дела вы решите и без меня, – сказал он, – надеюсь, Николай, если будет возможность, ты поможешь нам по хозяйству. А твои вопросы мы, по-моему, вкратце успели обсудить, и я буду доволен, если ты извлек для себя пользу из нашего не очень долгого общения». Затем он простился и сказал, что не против, если Николаю когда-нибудь снова захочется посетить их, а, наоборот, будет очень рад.

Николаю тоже пора было улететь, но он пробыл со Степаном еще с полчаса. Они прошлись по деревне, и Степан поведал ему некоторые свои хозяйские заботы и планы. Жители деревни оказались довольно общительны. Приземление здесь Николая оказалось для них чрезвычайным происшествием. Они собирались кучками и делились впечатлениями, здоровались с проходившими старостой и Николаем и старались завязать разговор. Степан эти попытки не грубо, но твердо пресекал, объясняя, что у гостя мало времени и ему пора улетать.

За деревней пробегала небольшая речушка, почти ручей, дальше переходящая в приток большой реки, протекающей в двухстах километрах отсюда. Это была как раз та река, на берегу которой когда-то Николай и обнаружил себя. Степан сказал, что мечтает в одном месте ручья, где местность была пониже, еще углубить почву и запрудить ручей. Получился бы отличный водоем, и рыбу можно было разводить, да и в засушливые годы орошение проводить – за ручьем начинались деревенские сельхозугодья. Только он с сожалением посетовал: «Экскаватор бы сюда, уж больно трудоемкая эта работа: перекопать и переместить столько грунта».

Степан проводил Николая до его агрегата, стоявшего за ручьем на небольшой пустоши, где, прощаясь, Николай пообещал узнать про аккумуляторы и, если это окажется возможным, достать и привезти их.

3

В личной жизни Николая тоже произошли некоторые изменения. Яна – хозяйка, у которой он жил на постое в деревне, – стала его сожительницей. Произошло это без всякого стремления с его стороны, правда и без особого сопротивления. Яна была довольно симпатичной бабенкой, но самое главное – с очень покладистым характером. Однажды она сама запрыгнула к нему в постель, к тому же оказалась еще и очень темпераментной женщиной, и он никогда не получал отказа.

Конечно, ни о какой любви со стороны Николая не могло быть и речи, просто в определенном смысле это было удобно. К тому же, как мы знаем, поначалу он не связывал свою жизнь с этой планетой.

Яна, хоть и была практичной женщиной, но, как все деревенские, не очень далекой, поэтому не претендовала на какие-либо чувства. Прожив два года без мужа, считала, что ей повезло, и всем и так была довольна. Постоялец оказался богатым, как говорится, не считал копейки, дарил подарки и ей, и дочурке, был добр и хорошо к ним относился.

Дочка Яны была очень забавной девчушкой, и Николай в свободное время охотно занимался с ней.

Свое обещание старосте староверов Николай вскоре выполнил и даже перевыполнил. В следующее же посещение центрального склада, переговорив с заведующим, он узнал, что аккумуляторы можно было за наличные закупить на складе, даже не оформляя официально заявку. И тогда он решил спросить, можно ли таким же образом купить за наличные бульдозер или экскаватор? Тот, почему-то приложив палец к губам и оглядевшись, ответил, что это тоже возможно. Договорились и о цене: пятнадцать рублей за аккумуляторы и двести пятьдесят за колесный комбинированный трактор, у которого можно было при надобности менять нож бульдозера на ковш экскаватора. Аккумуляторы Николай забрал сразу, а за трактором (не было наличных денег) обещал заехать в следующее свое посещение.

Ему сначала показалось странным, что завскладом предупредил его, чтобы за трактором он заехал попозже, после окончания рабочего дня, предварительно позвонив, однако, подумав, Николай про себя усмехнулся и решил: «И здесь воруют». Но это была уже не его проблема.

На Ялмезе вообще строго наказывали лишь за политические преступления. К проступкам же хозяйственным и уголовным отношение было очень либеральным, например, воры, укравшие в тот раз у Антона с Николаем деньги, получили: трое по полтора года условно и лишь четвертый, признанный организатором, полгода настоящего срока. Даже за убийство давали всего от трех до пяти лет.

Деньги, оказавшиеся у Антона с Николаем после аферы с Буйволенком, по договоренности были общими и хранились у Николая. Ими по необходимости могли пользоваться они оба. Николай взял из них двести пятьдесят рублей, объяснив Антону зачем, и тот ничего не имел против. Уже через пять дней Николаю пришлось развозить ягоды и фрукты: клубнику, ранние сорта смородины и вишни – по нескольким мелким точкам.

Поскорее освободившись, он созвонился с заведующим центральным складом и вечером, уже в девятнадцать тридцать, загруженный тем самым комбинированным трактором, приземлился при помощи вертолетных винтов на пустоши около деревни староверов. Когда Николай, опустив настил салона своего агрегата, съехал на тракторе на землю, к нему высыпала вся деревня. Староста Степан был удивлен таким проявлением инициативы Николая, но доволен. Он рассыпался в благодарностях и спрашивал, что они должны ему или их хозяйству. Николай никогда не был жадным и просто без всякой корысти захотел сделать добро понравившимся ему людям. Он даже не стал объяснять, как удалось заполучить трактор, и отказывался от любой оплаты, говоря, что это добрососедский подарок в счет возможного будущего сотрудничества. Но Степан уговорил его хотя бы посмотреть на предлагаемые в счет оплаты товары. Он почти насильно затащил его в дом одного мастера по пошиву одежды из медвежьих шкур. Николай примерил один полушубок и был поражен его легкостью. Казалось бы, изделие должно быть тяжелым, но, вероятно, местные скорняки обладали своей оригинальной технологией выделки, к тому же очень коротко была пострижена густая шерсть. Легко, тепло и удобно. Николай соблазнился, взял на зиму для себя и Антона по комплекту из полушубка, унтов, шапки и варежек. Антон потом, примерив, остался тоже очень доволен.

Посещение староверов было еще летом. Сейчас шла зима, и у Николая оказалось много свободного времени. Командировок в город стало меньше; три-четыре раза сходив к Даше в школу, он полностью освоил ялмезанскую грамоту и научился читать и писать. Дальше учиться он не видел смысла и в свободное время пристрастился к охоте, утром вставал на лыжи и уходил в лес. Муж Яны тоже был охотником, и от него осталось хорошее ружье. Николай часто возвращался домой с богатой добычей и даже иногда делился с некоторыми соседями, учительницей и семьей Антона.

Староста, узнав о его увлечении, предложил официально обеспечивать столовую свежим мясом и дичью. В центре для работников находилась не столько столовая, а скорее небольшой пищеблок или буфет, но в нем была и своя кухня. В колхозе на всякий случай от диких зверей держали три автомата. Они хранились в конторе у старосты, и он позволил Николаю брать на охоту один из них.

Так у Николая появилось занятие, помогавшее одолевать скуку и начавшие появляться от безделья неприятные мысли и воспоминания о далекой, желанной, неожиданно покинутой и ставшей недоступной родине.

У Антона зимой, наоборот, добавилось дел. В обязанности помощника старосты входило помогать учителям в школьном хозяйстве. В деревне отопление было электрическим, но у многих в домах стояли еще и обычные деревенские печи. Некоторые хозяева не ленились заготавливать дрова и отапливали и готовили по древней традиции.

В школе – это была такая же деревенская изба из четырех комнат, где в двух жил учитель, а две предназначались под классы, – тоже было комбинированное отопление. Учительница Даша хоть и была коренной горожанкой, предпочитала топить по старинке, дровами. Антон заготавливал дрова, убирался в классах и очень много общался с Дашей.

Еще с позапрошлого года у них развивалась взаимная симпатия. Дашу необъяснимым образом тянуло к этому простому парню. Во время урока, стоя у окна, она наблюдала, как он очищал дорожку от снега, любовалась его ловкими движениями, когда колол дрова. После занятий они часто пили чай и беседовали. Она удивлялась глубине его мыслей о только что прочитанной книге. Такое приятное обоим частое общение все больше располагало к окончательной близости. Антона от последнего шага продолжал удерживать тот несправедливый закон, который запрещал любить женщин из сословия интеллигентов. Закон, хоть и нигде не записанный и даже не озвученный по телевизору, этому единственному учителю жизни простых людей, но закон, веками действовавший на подсознательном уровне и никогда еще не нарушавшийся. Над Дашей не стояло никаких табу, она открывала в Антоне все больше достоинств. Он был молод, деловит, умен, к тому же красив. Она с радостью принимала его ухаживания. Ей были приятны нечаянные прикосновения его рук. Наверно, так и зарождается любовь. Даша влюбилась окончательно. Если бы Антон сделал попытку к сближению, хотя бы поцеловал ее, он встретил бы только понимание, даже больше, она ждала этого.

В начале повести автор обещал, что по мере рассказа Николая у читателя появится возможность проследить, как с развитием цивилизации менялась жизнь. Хорошо это или плохо, но в той развитой цивилизации на Ялмезе детям интеллигенции еще со школы прививали чисто практическое отношение к сексу, иначе говоря, объясняли, как извлечь из этого побольше разнообразных удовольствий. Может, нам, пока не очень «цивилизованным», покажется это не слишком хорошо, но, согласно доктрине религии нелюдей, мамлюков и аксебашей, заботиться не о душе, а о теле, знать все о сексе детям необходимо с ранних лет.

Еще в начальных классах детям объясняли теорию секса, а в старших, уже с одиннадцати-тринадцати лет, проводились и практические занятия. Этим, кстати, часто злоупотребляли мамлюки, эти учителя-извращенцы. А ты, пока не «цивилизованный» читатель, оставь эмоции и, перефразировав классика… «приемли равнодушно»… то есть не оспаривай, а спокойно «цивилизуйся».

Некоторых людей, как ни старайся, невозможно испортить, или сделать преступниками. В них стоит какая-то защита, наверное, это происходит где-то на генном уровне. Так же и в детях, не всем нравилось такое сексуальное обучение, у многих оно вызывало неприятие и отвращение. Такой оказалась и Даша, по ее просьбе и даже требованию родители перевели ее в другую школу.

Не все школы на Ялмезе были одинаковы. Руководители некоторых не были так радикально настроены на столь раннее сексуальное воспитание детей. Директорами их обычно являлись люди из патриотической части общества, и там не было старых, противных учителей-извращенцев.

Теперь, в восемнадцать лет, с Дашей произошло другое, она влюбилась, ей был приятен молодой Антон, и хотелось близости с ним. Боюсь, такие откровенные мысли молодой девушки настроят благовоспитанного читателя против нее. Не хотелось бы. Такой читатель не учитывает общий культурный фон жизни этой цивилизации. Когда даже книги о любви написаны довольно вульгарным и пошлым слогом (Николай сразу после освоения языка прочитал уже пару романов), стиль их напоминал нашего, безусловно одаренного писателя Эдуарда Лимонова, но еще и был изрядно подпорчен названиями и терминами из учебника анатомии для студентов-медиков, сами догадайтесь из какого раздела. И все же даже в таких условиях в Даше сохранились высокие душевные качества: мягкость, доброта, верность. Признаться себе, что она желает всего лишь отдаться понравившемуся ей молодому парню, согласитесь, в тех условиях совсем не порок. И читателю надо поснисходительней отнестись к дальнейшим ее действиям. Она понимала, что Антон тоже любит, но слишком обожествляет ее и сам никогда не решится, а прошел уже почти месяц с начала учебного года, и поэтому она решила взять инициативу в свои руки.

4

Вскоре представилась такая возможность. Однажды после занятий вечером Антон зашел к ней, как обычно, поболтать. Даша заканчивала мыться в душе. Услышав стук двери, и предположив, что это Антон, она, приоткрыв дверь, поинтересовалась, кто пришел. Антон ответил. Оставив дверь приоткрытой, Даша сказала:

– Раздевайся, Антон, я заканчиваю и скоро выйду, а ты завари пока чайку.

Она взяла полотенце и, встав вполоборота специально напротив неприкрытой двери, начала вытираться. Она хорошо была видна Антону. Ее небольшие груди лукаво и как-то кокетливо торчали вперед и немного в стороны. У Антона перехватило дыхание и кровь ударила в голову. Но побоявшись, что она застанет его за этим неприглядным занятием – подглядыванием, он заставил себя отойти от двери и занялся приготовлением чая. Боковым зрением Даша чувствовала, что Антон некоторое время наблюдал за ней, но потом все же отошел.

– Вот тюфяк, бесчувственный бука, – не разобравшись в его состоянии, надув губки, подумала она обиженно, – ну погоди же.

В доме было хорошо натоплено, Антон снял пиджак и остался в футболке. Он уже заканчивал с заваркой чая, когда Даша в одном легком, довольно открытом халатике вышла из душа. План обольщения действовал. Антон странным, возбужденным взглядом оглядывал ее едва прикрытое стройное молодое тело. Он и раньше иногда думал о ней как о женщине, не мог не думать, хотя бы в мечтах, несмотря на злополучное табу. Но такие мысленные телесные мечты были редки и всегда перебивались чувствами чистыми. Он был влюблен не в тело, а в интеллект, добрый характер. А Даша, продолжая игру, подошла ближе, при этом искусно незаметно повела плечиком, от чего халатик еще больше распахнулся.

– О… о… ты уже чай заварил, какой молодец, – произнесла она невинным голосом.

Антону стало не хватать воздуха, бешено заколотилось сердце, вот она – телесная мечта, протяни руку – и она твоя. Все-таки влюблен он был не только в интеллект, скорее его он уважал, а любил и хотел Дашу: ее руки, ее губы, ее грудь, ее тело, наконец.

Даша сделала еще шаг, положила руку ему на плечо, готовясь что-то сказать, но, посмотрев в глаза, полные огня, внезапно умолкла, огонь перекинулся на нее саму; как от искры вспыхивает пламя, в них загорелся мгновенный пожар, полностью поглотивший. Ее заготовленное интриганство сразу улетучилось – не получилось из Даши куртизанки. Затихнув, она поняла, что мучает его, что он тоже хочет ее. Жалость и вспыхнувшая страсть продолжили дело. Она за плечо потихоньку потянула его и дрожащим нежным голосом попросила: «Антоша, поцелуй меня!»

И все, Антон сразу забыл все мешавшие ему предрассудки, перед ним была только женщина, любимая и желанная. Они про все забыли, с ними оставалась лишь молодость и природа, она и направляла их действия. Губы их слились в долгом и страстном поцелуе, потом Антон приподнял ее, отнес в комнату и положил на постель. Халат совсем распахнулся и явил ему желанное, теперь доступное горячее и жаждущее ласк тело. Им овладело какое-то ранее неизведанное чувство счастья. Он склонился над ней, и она с восторгом, ожидая, что вот сейчас он возьмет ее все же (ведь все женщины – чистюли и аккуратистки) прерывистым голосом с нежной улыбкой, как бы невзначай напомнила:

– Антоша, а брюки?

Она сказала это деликатным тоном, поэтому ничуть не смутила, и он быстро избавился от брюк, заодно и от футболки. И тут уж они отдались полному взаимному наслаждению. Он целовал и ласкал ее груди, нежно поглаживал живот и еще ниже, и одновременно нашептывал слова не раз произносимые в мечтах: «Родная моя, любимая, наконец, я ощущаю и твои груди, и всю тебя, это все мое?.. и это мое?.. теплое, мягкое, живое… мое? Она охотно и с радостью принимала эти чувственные прикосновения, изнемогала от ласк, и хоть не была уже девушкой, но еще ни разу не испытывала такого острого наслаждения и желания. Вожделенно прикрыв глаза, как в бреду, бессвязно, иногда со стоном отвечала: «Да, да, Антоша, милый, твое… все твое… возьми это… о-ей!.. хорошо!.. и это тоже возьми!.. Возьми меня всю!..»

Не сговариваясь, они сделали некоторые движения – и он оказался над ней, губы их снова слились, и наконец он вошел в ее трепещущее горячее и от ожидания влажное лоно.

Через некоторое время, довольные и утомленные, они лежали прямо поверх покрывала. Антон, опершись на локоть, смотрел на нее, гладил по волосам и благодарно и нежно целовал – и в губы, и в нос, и в щеки. Даша, теперь стесняясь, запахнула халатик, который так и не был снят. В ней каким-то удивительным образом сочеталась первоначальная девственная стыдливость Евы, еще не вкусившей запретного яблока, с недавними ухищрениями, когда она пыталась обольстить Антона. Изредка, бросая на него взгляд, спешно отводила глаза и ругала себя за свою неудержимость во время оргазма, когда, не в силах совладать с собой, проделывала невероятные телодвижения нижней частью тела, при этом в экстазе стонала и охала. «Что он теперь подумает обо мне? – говорила она себе. – Я такая развратница». Антон, несмотря на свой вековой крестьянский род, все-таки обладал утонченной натурой, сразу понял причину стыдливости и, продолжая ее целовать, с улыбкой успокоительно прошептал: «Глупенькая моя, сладкая, Дашенька, я люблю тебя»…

Потом они пили чай и разговаривали. Даша считала, что теперь они будут жить вместе.

Вообще-то эта новая, далеко ушедшая и, так сказать, продвинутая цивилизация не признавала семью в нашем отсталом понимании, полном пережитков и предрассудков. В городах ни у простых людей, ни у интеллигенции официальных браков не было, они нигде не регистрировались, так же и в деревне. Муж, жена – эти слова не исчезли совсем, они еще употреблялись иногда, но потеряли свой первоначальный смысл. В отношении семьи была абсолютная свобода выбора и полное равенство полов. Хочешь жить с одним, живи хоть год, хоть десять лет, хоть всю жизнь. Хочешь растить детей, пожалуйста, расти, воспитывай. Считаешь, что это ненужная обуза, – сдай в детский дом, каждая республика с удовольствием брала заботу о них на себя и воспитывала очень правильно. Детские дома были отдельно для интеллигенции и для простого народа. Естественно, обучение и воспитание в них проводилось соответственно рангу. Такие дома существовали только в городах, в деревне все жили семьями.

Значительная часть населения городов вообще не знала слов «папа» и «мама», но не считалось, что они чем-то обделены. Это были такие же полноценные члены общества. Но многие как-то по привычке предпочитали тоже жить по старинке, в семьях.

Такой была и Дашина семья. Ее родители счастливо, в ладу, прожили двадцать лет, воспитывали троих детей, Даша даже не думала о каком-то ином устройстве своей жизни. И теперь в радужных красках рисовала любимому человеку их будущую совместную жизнь. Мечтала о детях, говорила, что их должно быть не меньше трех, и строила другие разные планы. Антону очень хотелось, чтобы эти мечты осуществились, но он не был столь наивен и не разделял ее оптимизма. Чтобы не огорчать Дашу, свои сомнения он держал в голове, а ее, так неосторожно взлетевшую в мечтах на еще неокрепших, не испытанных жизнью крыльях, старался потихоньку приземлить на грешную землю. Он осторожно спрашивал: «А где же мы будет жить?» Даша отвечала, что в городе Нашем, хоть есть еще двое братишек, но там же большущая квартира, целых двенадцать комнат, всем места хватит. Тогда Антон неуверенно сказал, что, наверное, твои родители будут против, ведь еще не было такого, чтобы девушка из интеллигентов жила с парнем из простонародья.

– Ну и что, значит, просто не случалось, что они знакомились и близко узнавали друг друга, поэтому и не влюблялись.

– Да нет, Дашенька, я думаю, что не так все просто, – пробовал он ее образумить, – ведь не может быть, что проживая в одном городе, молодежи не приходилось встречаться и общаться. Возможно, есть какой-то закон, запрещающий вам, интеллигентам, жить с нами.

– Не слышала я ни про какие такие законы, – сказала Даша и категорично добавила: – В крайнем случае, брошу город и останусь у вас в деревне, буду учить детей.

Антону начинала нравиться такая безапелляционность ее рассуждений. Постепенно попадая под их влияние, ему стало казаться, что он действительно все слишком усложняет и ничего особенного нет в том, что они с Дашей хотят жить вместе. Где такой закон, ведь даже по телевизору об этом ничего не говорили, и кто может запретить им любить друг друга?

Незаметно для себя он включился в обсуждение Дашиных планов. Ему очень понравилась мысль остаться жить в деревне. Порассуждав на эту тему, согласились, что лучше им нигде и не будет. Потом начали прикидывать, где именно в деревне. У Антона, кроме родителей и его самого, жил еще дед и младшие брат и сестренка, поэтому решили жить в школе. «А к твоим будем ходить в гости», – сказала Даша.

Ее практичность радовала Антона, в бытовых вопросах он чувствовал себя как-то неуютно, поскольку этих проблем раньше у него никогда не было: за него все решали родители. И теперь, охотно отдав Даше руководящую роль в устройстве жизни, довольный, начал во всем с ней соглашаться. Она видела, что он добровольно и с радостью уступил ей здесь первенство. Как сказали бы у нас, оказался подкаблучником, но в хорошем смысле слова. «Все, Антоша, с сегодняшнего дня ты остаешься у меня, звони домой и сообщи родителям, что не придешь ночевать», – под конец заключила она. Антон с удовольствием выполнил это распоряжение.

Николай давно ожидал такого развития их романа. Узнав об этом, с радостью за друга воспринял новость. Он с удовольствием наблюдал, как Антон с Дашей четыре месяца провели счастливо в полной гармонии.

5

В конце марта заканчивался учебный год, и Даша сообщила матери по телефону (они иногда перезванивались), что остается жить в деревне навсегда, она полюбила парня из простых людей.

Эта новость оказалась для родителей неожиданной.

Пришло время разъяснить читателю кое-что из жизни Ялмеза, чтобы стало понятно, каким образом нелюдям, этим духовным выродкам, чуждым моральным принципам, которые до их победы хоть и, так сказать, со скрипом, но побеждали и действовали среди основной части населения, удалось заставить жить по своим правилам.

Итак, как нелюдям удалось добиться полного гарантированного послушания, особенно интеллигенции, часто не всем довольной?

Чтобы понять, как это произошло, потребуется коснуться более раннего периода. Все начиналось еще до катастрофы. Основное население, хоть в то время еще не было до теперешнего состояния необразованно и отучено мыслить, но уже в достаточной степени зомбировано и всевозможными безнравственными шоу, и телеиграми, требующими не умственного напряжения, а лишь случайных угадываний, а также бессмысленными сериалами. В школах тоже специально вводилось бездумное компьютерное обучение: задавался вопрос и сразу несколько готовых ответов, один из которых правильный; нужно было только угадать и нажать нужную кнопку; постепенно количество ответов сокращалось, их стало лишь два.

Скоро такое население стало неспособно к осмыслению происходящего, к протесту и даже недовольству. Единственной мыслящей категорией, чувствовавшей несправедливость, способной организоваться и могущей пожелать изменить ситуацию и понять народ, была интеллигенция, и то уже не вся. Как же удалось нейтрализовать и ее?

Автор надеется, читатель из ранее прочитанного понял, что нелюди овладели всеми богатствами Ялмеза. Поэтому, естественно, в их руках имелся мощный рычаг влияния на общественно-политическую сторону жизни – это, конечно, пресса и телевидение, которое постепенно начало вытеснять и газеты, и журналы, и книги, так что читающих с каждым новым веком, а точнее полувеком, заметно убавлялось. Редакторами газет, журналов и ведущими телевизионных каналов нелюди назначали мамлюков и аксебашей. Если и встречались журналисты из патриотической части общества, то их было мало, и такое освещение жизни всячески старались заглушить.

Чтобы отвлечь народ от того, что Ялмез все больше закабаляется и попадает в навязываемый нелюдями нужный им мировой порядок, они применили банальную, но всегда срабатывавшую без осечек уловку – надо было придумать какую-нибудь другую серьезную угрозу миру.

На Ялмезе были страны, еще не освоенные и не заселенные мамлюками – этими продажными полукровками. Такие страны, с устоявшимися традиционными режимами, особенно сильно сопротивлялись насаждаемым порядкам. Нежелание подчиниться квалифицировали как экстремизм, а сопротивление объявляли терроризмом, но, конечно, замалчивалось, что он возникал лишь в ответ на навязываемые порядки.

И началась борьба с терроризмом. Чтобы угроза выглядела основательней и серьезней, сами производили у себя теракты; своих не жалели, да и какие они им свои? А обвиняли страны и людей, организовавшихся для защиты и сопротивления.

Набор средств борьбы был разнообразный: вводились биопаспорта, у пересекающих границы брали отпечатки пальцев, сканировали сетчатку глаза, чтобы выявить потенциально подозрительных, на каждого завели так называемую социальную карту, где зафиксировано было все о человеке; а потенциально подозрительным, чтобы проследить за их перемещениями, начали одевать специальные браслеты, а потом и вшивать электронные чипы, но сопротивление только возрастало. Определили, а скорее назначили страны-изгои – они особенно сопротивлялись, и их пришлось наставлять на правильный путь силой. И в конце концов добились – произошла уже описанная выше катастрофа. Мы знаем, что от нее в количественном отношении меньше всех пострадали нелюди. Едва восстановившись и спустя век более-менее наладив жизнь, мир снова разделился. Цель у нелюдей осталась прежней – господство над планетой. Гибель миллиардов их нисколько не тронула, они считали, что для обслуживания людей аборигенов вполне хватит.

Еще до катастрофы в поисках работы и лучшей жизни начиналось стихийное переселение народов, организованное нелюдями. Это нужно было затем, чтобы ослабить национальное сознание, снизить чувство патриотизма и получать дешевую рабочую силу. А после катастрофы оставшийся на планете народ совсем перемешался: национальности и страны, как таковые, прекратили свое существование. Люди переселялись в отдельные, наиболее быстро успешно развивавшиеся мегаполисы.

Цели нелюдей мешала интеллигенция – надо было окончательно решить эту проблему. Оперативно снова взяв контроль над восстановившейся прессой, используя всю ее мощь, обрушились на терроризм. И раз прежние методы борьбы не дали результата (имелось в виду и доказательно объяснялось, что в катастрофе, безусловно, виноват терроризм), предлагались более жесткие способы. Надо было сделать вид, как будто это исходило не от нелюдей, а от народа, который на самом деле они считали быдлом, кстати, приложив немало усилий, чтобы сделать его таковым; под маркой демократии проводились разные хитро сформулированные референдумы. С такими, например, вопросами: чтобы обеспечить спокойную жизнь народу, нужно ли ужесточать методы борьбы с террором? или в борьбе с террористами можно ли применять меры основанные на новых высоких технологиях (имелось в виду вшивание в тело разнообразных электронных чипов, которые с развитием науки все больше совершенствовались).

Выходило, что как бы от имени народа нелюди получили разрешение на неограниченные эксперименты с применением этих высокотехнологичных чипов. Разнообразить опыты позволяли новые, умело задававшиеся народу вопросы.

Представляете, как, имея такой карт-бланш и будучи уникально беспринципными, с какой изуверской изощренностью, плюс предчувствие, что цель, раньше лишь маячившая вдалеке, вот-вот будет реализована, можно воспользоваться такой возможностью. Все это дало отличный результат, и не прошло после катастрофы и двух веков, а это совсем небольшой срок (учись, читатель, мыслить масштабно), как значительная часть населения, среди них в немалой степени и интеллигенты, была начинена такими чипами.

Теперь что они из себя представляли? Сначала это были безобидные электронные сигнализаторы, позволявшие прослеживать за перемещениями. Это мало что дало для нейтрализации интеллигенции. Для устрашения ее необходимо было придумать что-нибудь посерьезней. А наука развивалась, и, конечно, учеными разрабатывались новые открытия. Они их делали без всякой корысти и злых умыслов. Но история учит, что всегда находятся те, кто использует новые открытия во вред людям.

Так было с изобретением пороха – взамен лука и копья появились ружья и пушки. Придумали машину, которая летала по воздуху, – в нее загрузили бомбы. Научились расщеплять атом – создали заряд, который и один уничтожал целый город. Так же произошло и здесь: нелюдям очень пригодилась та беспринципность и изощренность, которой они обладали в полной мере.

Прошел еще всего лишь век после начала эксперимента с чипами, как их применение и назначение в корне поменялось. Теперь они вшивались всем новорожденным детям интеллигентов еще в роддоме, и начинка их была совсем другая. Вместо безобидного электронного сигнализатора стали вшивать микроскопическую синтетическую пластинку, в которой помещалась мизерная капелька мгновенно парализующего организм яда. Этот смертоносный заряд был надежно защищен от любых механических повреждений – его нельзя было удалить хирургическим путем, любая попытка мгновенно вызывала смерть. Приводился в действие он одним нажатием кнопки компьютера с кодом определенного индивида. Вот что такое технический прогресс в науке.

Само по себе это не приносило никакого вреда здоровью и нисколько не мешало жить при условии, что ты не предпринимаешь действий, способных нанести вред гегемонии нелюдей. Именно действий. Говорить разрешалось все. Наверное, нелюди понимали: приказ закрыть рот остановит прогресс, люди перестанут мыслить, спорить, а спор – это двигатель науки. Да и зачем запрещать говорить? Пусть говорят, ведь над каждым висел дамоклов меч, который тут же опускался, если кто-то от слов переходил к делу. Из той же среды интеллигентов назначались наблюдатели – так называемые соглядатаи, которые тоже под страхом смерти призваны были следить, но отнюдь не за словами, а за действиями. Не уследишь – получи вместе с заговорщиком…

Имплантацию смертоносного чипа проводили всем детям интеллигентов; безусловно, патриотам, не исключая и непосредственно помощников, мамлюков и аксебашей. Ну аксебашам-то было все равно, кому прислуживать, но вот мамлюки… как ни надеялись, что нелюди возьмут их к себе в райскую жизнь, оказалось напрасно: тем нужна была только чистая кровь, а они явились лишь инструментом в достижении Рая на Ялмезе. Правильно – ведь инструменты иногда выходят из строя, и вдруг в ком-нибудь пересилит и сработает ген патриота.

Это все только констатация факта победы нелюдей. Если сейчас попробовать узнать, как все начиналось, как могли согласиться врачи начать делать такие операции; дальше-то все ясно – они, уже будучи имплантированы, делали это под страхом смерти, но вот начало… Никто уже не мог точно знать и помнить… Это началось очень давно, прошло много веков, все привыкли считать, что так было всегда, что так и положено. Правда, иногда можно было услышать кое-что, но лишь в форме догадок и предположений. Шли разговоры, что первых хирургов заставили, шантажируя их. Иногда предполагали, что они были исключительно из мамлюков. Даже поговаривали, что сначала начавшие производить такие операции были сами врачи-нелюди. Но такие подробности уже не очень важны. Главное – сам факт, факт роковой аферы.

Факт – да! Но почему роковой и для кого роковой? А, для глупцов?! Ведь была полная свобода, и разрешалось гораздо больше, чем до их победы. Почти все. Лишь несколько совсем несущественных запретов. Один из которых – создание семьи интеллигента с простолюдином.

«…Но, развлекайся, Дашенька, тешь свое тело, хоть с Антошей, да хоть, извините, с кобелем (даже такая содомия не запрещалась, о чем еще будет рассказано). Но угораздило же тебя полюбить, а это уже о душе!.. Начнешь заботиться о воспитании детишек… Научишь их, родных и любимых, думать… И родиться они могут не в специальных роддомах… и не будет над ними дамоклова меча… От этого одни неприятности», – так, очевидно, рассуждали правители-нелюди при принятии этого закона.

О таком запрете родители старались не рассказывать детям до совершеннолетия, до семнадцати-двадцати лет, чтобы не травмировать их не сформировавшиеся окончательно души. К тому же до такого возраста его знать и не надо было: очень редко происходили долгие общения детей этих разных слоев общества.

На следующий же день после звонка Даши матери на такси-самолете за ней прилетел отец.

Поздновато спохватились родители, чуть-чуть упустили момент. Обычно вовремя узнавшие об этом взрослеющие дети свыкаются, и это для них становится лишь неприятной жизненной реальностью.

Но невозможно описать переживания Даши: такое близкое счастье оказалось призрачным миражом. Очень редким была она человеком, душа ее, чистая, как голубое безоблачное небо, мгновенно обложена была свинцовыми тучами. Легкоранимая однолюбка, раз отдав сердце любимому, все свои чувства и помыслы связывала с Антоном. Она уже не могла представить свою жизнь иначе. До конца выслушав отца и полностью осознав смысл сказанного, Даша побледнела, ноги ее подкосились, и, схватившись за край стола, она бессильно опустилась на стул. Это чудовищное сообщение разрушало веру в счастье, справедливость и саму жизнь. Потрясение оказалось очень сильным, она замкнулась и замолчала. Непонятен был ее недобрый и тяжелый взгляд. Взгляд человека, уже замыслившего, но еще не решившегося окончательно на поступок отчаянный и даже, может быть, страшный.

Отец, прилетевший в деревню рассказать о законе и тут же забрать ее с собой, озадачен был такой реакцией и не знал, как теперь поступить. Он видел, что с дочерью творится что-то неладное, и, стараясь смягчить удар, говорил разные успокоительные слова.

– Доченька, так нельзя, посмотри вокруг, никто не придает этому никакого значения, люди спокойно и свободно живут с этим.

Но Даша, с пугающим неподвижным взглядом, молчала и еще больше уходила в себя. Отец, уже готовый идти на попятную, продолжал:

– Ты тоже не придавай этому большого значения. Никто не запрещает тебе встречаться с твоим Антоном, можешь приезжать к нему и к нам приглашать его, запрещено только создавать семью и иметь детей.

Но по-прежнему не было никакой реакции, и он, уже сдаваясь, подумал, что действительно необходимо было сообщить дочери о запрете и, будучи поставлена в известность, хоть и немного поздно, она, как благоразумный человек, справится, постепенно привыкнет и, естественно, смирится. И он сказал:

– Хорошо, Дашенька, я улетаю один, а ты оставайся до конца учебного года, поговоришь с Антоном, объяснишь ему все, и я уверен, что вы примете правильное решение.

Все то время, пока отец говорил, она молчала и напряженно думала, а теперь, словно приняв окончательное решение, встала и молча начала собирать в баул свои вещи. Наконец решительно сказала:

– Папа, я лечу с тобой. Отнеси в машину вещи, я сейчас напишу записку и выйду.

Даша решила, что не стоит объяснять Антону все подробно, пусть остается в неведении и считает ее во всем виноватой, а то еще задумает мстить и наживет себе неприятности. Она написала не очень вразумительную записку: «Антон, ты был прав, нам невозможно жить вместе – узнают люди, знакомые, и нам будет плохо. Я уезжаю, прости и прощай».

Антона в этот день в деревне не было. Они с Николаем по поручению старосты охотились на медведя-шатуна, уже с месяц безобразничавшего в округе и задравшего в крайних к лесу дворах телку и двух баранов.

Ближе к вечеру после удачной охоты вернулись Антон с Николаем. Они отвезли на санках тушу медведя к разделочному цеху и зашли в контору. Там староста сообщил, что прилетал отец учительницы и вроде бы увез ее с собой.

На Антона это неожиданное сообщение произвело странное действие: он был ошарашен и тут же побежал в школу. Через некоторое время пришедший за ним Николай застал его сидящим за столом и уже в который раз перечитывающим записку.

– Ничего не понимаю, – сказал расстроенный Антон и пододвинул ему листок, – как она могла так поступить со мной?!

– Похоже, не только с тобой, но и с собой, наверное, это отец настоял на отъезде. Видать, не нужны ему такие родственнички, – прочитав записку, высказал соображение Николай. – Она-то по-настоящему тебя любила, это любому было заметно.

6

Среди интеллигенции Ялмеза, несмотря на гегемонию бездуховной религии и культуры нелюдей, существовали и другие культурологические и идеологические течения. Еще никому и никогда не удавалось запретить мыслить по приказу. Подавить мысль невозможно. Даже приговоренный к смерти, уже взойдя на эшафот, и тот мыслит. А в данном случае нелюди и не стремились это запретить. Имея стопроцентную гарантию против действий, глупо было бы запрещать мыслить, ведь, как упоминалось выше, мысль и спор – двигатели науки, то есть препятствие застою. К тому же это облегчало работу соглядатаям – все у них было на виду.

В городе Нашем тоже была группа интеллигентов, недовольных порядками, существующими на планете. Эти идейные наследники патриотов докатастрофной поры понимали, что жизнь ненормальна, не скрывали своего недовольства, не лебезили перед правителями, как наследники других слоев интеллигенции: мамлюков, аксебашей и барабанщиков. Но они мало что делали, да и далеко не все, для освобождения от гнета нелюдей. Привыкли? Боялись? Можно и так сказать, а скорее просто понимали реалии, было ясно, что в данных условиях это бесполезно, не приведет к нужному результату и обязательно закончится печально, что уже не раз показывала жизнь. Трудно описать состояние их души при таком положении. Представьте себе деятельного мыслящего человека, понимающего, что он лишен всякой причастности к развитию жизни.

Единственная доступная форма для патриотов как-то удовлетворить потребность действия и потешить тщеславие и честолюбие выражалась в спорах, упреках и обвинениях мамлюков и аксебашей к причастности теперешней жизни. Вот тут они хоть как-то отводили душу: это заменило им живое участие в жизни, омертвленное несвободой действий.

Мамлюки и аксебаши всегда хвалили правителей, говоря, что при них наступила полная свобода желаний и их исполнения, началась долгая прекрасная жизнь, они в два-три раза ее продлили; и чем вы недовольны? – живите, наслаждайтесь. Патриоты же отвечали, что желания бывают разные и что только такие, как вы, могут радоваться долгому существованию живым трупом.

Все эти дискуссии происходили в научном центре, который из-за малого населения был в каждом городе всего один. Он состоял из двух внешне таких же трехэтажных стандартных, как жилые дома, зданий, отличавшихся лишь тем, что там был всего один подъезд и на всех трех этажах коридорная система с кабинетами. В одном располагался учебный корпус, иначе университет с различными факультетами, а во втором ученые проводили научные изыскания. Была там и компьютерная библиотека, в которой иногда проводились лекции, собрания и устраивались выставки художников, а рядом с ней находилась большая комната отдыха, или, как ее многие называли, курилка. Вот в ней и происходили все диспуты, если можно так назвать, эти переругивания.

Дней через двадцать после внезапного отъезда Даши Николаю предстояла командировка в Наш. Антон дал ему адрес и попросил зайти к ней домой и поговорить. Ее телефон до сих пор был отключен. На предложение Николая съездить с ним и самому разобраться Антон ответил категорическим отказом. Он сказал, что у него тоже есть гордость, что он не знает причины разрыва, может у нее кто-то есть, в таком случае не хочу мешать, пусть будет счастлива.

На звонок в квартиру вышла Дашина матушка. Николай назвался, объяснив, что он из деревни, друг Антона, и хотел бы поговорить с Дашей. Мать сообщила, что это невозможно: Даша очень серьезно заболела, а тебе лучше переговорить с мужем. Он сам собирался съездить в деревню к Антону. Сейчас его нет дома, Сергей Ильич в научном центре, где в библиотеке у него назначена встреча с лечащим врачом Даши.

Она объяснила, как пройти к научному центру (это было недалеко, на следующей улице).

У входа в здание Николай остановился, соображая, как бы туда попасть, ведь, наверное, всех подряд туда не пропускали.

Был конец марта, но весной пока и не пахло: стоял мороз градусов десять, и Николай одет был в шубу и шапку. «Сойду за ученого», – подумал он и уже взялся за ручку двери, как его окликнул подходивший сзади человек. «Николай, ты ли это? – и, когда он оглянулся, продолжил: – Да, действительно, тебя и не узнать, как приоделся-то». Мужчина, подходя ближе, протянул обе руки, и Николай узнал Криса Иваныча, замначальника военного лагеря, где побывал наш герой во время своей первой поездки в качестве перевозчика. Они поздоровались, и Крис Иваныч, с интересом оглядывая его, спросил:

– Привыкаешь, я вижу, на науку потянуло, зачем сюда-то?

– Да нет, дело у меня к одному человеку, вот не знаю, пропустят ли, наверное, тут вахтер, да и как найти его здесь?

– А кто тебе нужен?

– Да вы, наверно, его не знаете, – обратился Николай к нему на «вы». Он пока еще не понял, как нужно обращаться, здесь проходило и то и другое и никто не обращал на это внимания. Потом он узнал, что «вы» говорили только правителям.

– Здесь все друг друга знают, так кого ты ищешь?

Крис Иваныч хоть и не являлся ученым, но был одним из постоянных посетителей библиотеки и курилки.

– Сергея Ильича, я его еще, правда, никогда не видел, но он мне очень нужен, – сказал Николай.

– А, это мой хороший приятель, я его покажу и даже могу тебя представить.

– Да представлять и не обязательно, я сам представлюсь, заочно он слышал обо мне. А вот как пройти, пропустят ли, наверное, нужен какой-нибудь пропуск?

– Пройти не проблема, никакой секретности тут нет, а просто во избежание всяких неприятных ситуаций при входе постоянно дежурят по два полицейских. Они знают всех в лицо. Можно было бы объяснить, что ты со мной, но даже без этого обойдемся. Веди себя непринужденней, мы станем с тобой разговаривать, поздороваемся с ними, и они решат, что ты свой.

Так и вышло: они поздоровались, спокойно прошли в гардероб и разделись. Раздевались сами, никаких швейцаров или вахтеров не было видно – сторожить одежду явно не от кого.

Выйдя из гардеробной в вестибюль, Николай остановился. С потолка на полуметровом стержне свисал и медленно вращался большой, около метра в диаметре, глобус. Это выглядело очень красиво, и Николай залюбовался. Глобус был раскрашен голубыми, зелеными, желтыми и кое-где светло-коричневыми цветами. «Голубые – это океаны и моря, остальное, как видно, материки, причем тонированы точно как у нас, зеленые – леса и луга, желтые – пустыни и коричневые – горы», – рассудил про себя Николай. Он уже собирался последовать за Крис Иванычем, начавшим подниматься по широкой лестнице, устланной красивым красно-зеленым ковром, на третий этаж, где находилась библиотека и курилка, но какое-то неясное чувство его задержало, что-то заставило остановиться и начать вглядываться в как будто знакомые контурные очертания.

В школе у Николая география был единственный предмет, по которому он всегда получал удовлетворительные отметки. И сейчас на глобусе после проплывшего какого-то, очевидно, океана появились очертания материка очень похожего на европейский.

«Вот выступ Западной Европы – как будто Испания?» – мелькнуло в голове Николая. «Действительно, от океана, ниже Испании, протянулась голубая полоска – Средиземное море», – снова пронеслось в голове. Он поднял голову выше и поискал глазами Англию. Но ее не было. Однако еще повыше нашел Скандинавию. Кольский полуостров, Балтика – все было на месте. Опустил глаза ниже Средиземного моря: тут, как и положено, располагалась Африка, точно такими помнились ее контуры: сверху материк был широким, а книзу сужался. Сахара, Калахари – вспомнились некоторые названия. Дальше, еще ниже, должен быть Индийский океан – действительно, какой-то есть, а еще ниже Антарктида – на месте, только на земных картах она белая, а здесь сплошь зеленая – значит ледники растаяли? Поднял взгляд снова к Европе: узнаваемые очертания морей Черного и рядом Каспийского. Аральского не было – могло и высохнуть. Перевел взгляд через Азию к Дальнему Востоку и стал ждать: появится ли Япония… Но ее тоже не оказалось. Зато он узнал Сахалин, Камчатку.

Опять посмотрел ниже и начал вспоминать: «Снова, наверное, тот же Индийский океан, сейчас должна появиться Австралия». И точно! Так, дальше должен быть Тихий океан, а потом появится Америка, ну-ка подождем еще чуть-чуть. О-о… точно, вот она вырисовывается, и Северная, и Южная. Стоп – а где же Центральная? И начал вспоминать: Карибское море, Мексиканский залив, полуостров Юкатан, Куба, другие небольшие островки. Ничего не было, сплошным широким проливом Тихий океан соединялся с Атлантическим.

Николай, когда наблюдал за вращением глобуса, стоял в начале лестницы, взявшись одной рукой за перила… «Вот это да! – рассуждал он. – Где же я нахожусь, неужели… это… правда не все сходится, но ведь еще священник говорил, что после катастрофы многие материки поменяли очертания и пропали некоторые островные государства. Неужели это возможно и я нахожусь на Земле? А почему бы нет. Но почему тогда так изменилась речь? А как же ей не измениться, ведь прошло столько времени, была катастрофа, языки перемешались. Это же почти три тысячи лет!»

Николай перевел взгляд на Крис Иваныча: тот стоял уже посередине лестничного пролета и смотрел на него. Он не мешал ему, не окликал, не проявлял нетерпения, а просто наблюдал. Его можно было отнести к типу людей, которые, не поняв окончательно сути дела, не произнесут ни слова. В неторопливой манере его чувствовалось спокойствие и уверенность. С первого взгляда он выглядел общительным и открытым, но более внимательный наблюдатель заметит некую неразгаданность, глубоко в его глазах запрятанную тайну. Этот человек вызывал уважение окружающих, и к нему часто обращались за советами.

Повернув голову, Николай смотрел на Крис Иваныча, но, обуреваемый своими сенсационными догадками, молчал и продолжал стоять.

– Ну что, совершил кругосветное путешествие? Как впечатление? – наконец спросил Крис Иваныч, но, заметив его отсутствующий взгляд, почувствовал, что он витает где-то в прострации и подумал: «Во как проняло, наверное, в первый раз увидел глобус», – и, чтобы одернуть, погромче сказал: – Николай, идем, мы же по делу пришли.

– Да, да, иду, иду, – наконец отозвался Николай, но все никак не мог окончательно прийти в себя.

Он медленно поднимался за Крисом Иванычем, но цель, ради которой пришел сюда, отодвинулась куда-то на второй план. Хоть и обладал Николай довольно оригинальным и своеобразным способом мышления, другими словами, был не дурак, но его мозг, образно говоря, не отягощенный большими знаниями, никак не мог осилить увиденное на глобусе. В голове проносились беспорядочные мысли, не желавшие уложиться в какую-нибудь стройную форму.

Конечно, Николай кое-что слышал о теории жизни на Земле в другом измерении, о параллельном мире. Он понимал это так: когда на той же планете живут другие люди, которых мы не видим; находятся одни и те же континенты, а на них идет разная жизнь, природа, живая и неживая, совсем другая; или, например, вода в одной и той же реке может быть в одном случае грязной, а в другом измерении чистейшей. Такие вот странности. Значит и пляж на берегу реки, где он впервые появился, существует и там и здесь. Эти незатейливые умозаключения мелькали в голове Николая.

Но все же понятней и правдоподобней ему казалась другая версия. Он действительно на той же Земле, но машиной времени перенесен на пару или тройку тысяч лет вперед. Зачем? Возможно, что-то не совсем так пошло и даже совсем не так, как задумали Создатели, не по их предначертаниям, что-то там однажды сбилось и вышло из-под контроля. И теперь им понадобилось ввести сюда какое-нибудь лицо из прошлого, из времени, когда случился сбой, тогда, возможно, все снова встанет на место.

И даже в том случае, если это все же параллельный мир, то тоже выйдет польза, лицо, будучи возвращенным в свой мир, обо все расскажет, и хоть и учит история, что она ничему не учит, но, возможно, люди и не повторят ошибки.

«Но почему выбор пал именно на меня, неужели нельзя было подобрать кого-нибудь поумнее? – подумал Николай и тут же сам себе ответил: – А почему поумнее, может быть, как раз такой ду… (не стал себя не слишком хорошо определять и смягчил) …чудак тут и нужен».

– Итак, я нужен. Кому? Ясно кому, тому, кто меня перебросил, будем условно говорить – Создателям. Зачем? Это очень важно, но не спросишь же у них. Придется самому соображать, попробуем призвать на помощь логику: значит так, не важно, где я: на похожей ли планете, в другом ли измерении или на родной Земле в будущем, но цель более-менее прояснилась – чем-то я смогу помочь Создателям. Идем дальше. Меня взяли из мира, где другая определенная вера. Из страны, где живут христиане, мусульмане, кто еще? Ну, буддисты, иудеи, хотя их можно не брать в расчет, их мало, и им везде хорошо, наверно, даже здесь жили бы припеваючи. Итак – христиане, мусульмане, буддисты, а еще точнее, им понадобился христианин православный, иначе могли бы привезти какого-нибудь католика или там протестанта. Действительно, я хоть и не сильно верующий, но если посмотреть на прожитую жизнь, то можно увидеть – заповедей не нарушал… в основном… буду уж честен, только одну – жене изменял. Но это, наверно, не самый большой грех – раз простилось, и меня все же призвали на помощь.

Исходя из такой логики, призван я помочь восстановить старую веру, а она была, староверовский священник подробно все рассказал. Получается, что бороться мне надо с правителями – они же уничтожили старую веру. Да!.. Уф… – от большого напряжения громко выдохнул он. – А я их еще пока даже не видел, и что я смогу один сделать, правда силы мне добавили, ну и что, мне идти их убивать?

Ох, как все сложно, не для моих мозгов такая работа, дальше жизнь сама покажет, что делать, и перестань заниматься не своим делом, а займись текучкой, осек себя Николай в своей обычной шутливой манере, имея в виду Антона и Дашу. После последних умозаключений выходило, что это одна из его обязанностей.

Тут как раз они вошли в библиотеку, и Крис Иваныч подвел его к столику, где отдельно сидели двое.

Один из них был Дашин отец, молодой красивый шатен лет сорока или пятидесяти. Вторым оказался известный психиатр Иван Иваныч. Это был высокий, сутулый, уже достаточно поживший человек с аккуратной, красиво остриженной черной бородкой. В волосах его еще не было седины, и поэтому Николай, уже начавший привыкать к определению здесь возраста, дал ему восемьдесят или сто лет.

Крис Иваныч был знаком с обоими, и даже больше, находился в приятельских отношениях. Когда Николай представился как друг Антона, Сергей Ильич обрадовался и сказал, что он приехал очень кстати, что сам собирался посетить деревню, Даша очень больна, вот профессор говорит, что почти неизлечимо, но все же есть один вариант, и его можно попробовать. Но дело слишком деликатное, и самому Антону лучше не знать всех обстоятельств, а ты, Николай, как его друг, очень можешь помочь.

Николай, слушая такое вступление, ничего не понимал и про себя подумал: «Что он мне тут лепит, какая болезнь, у них давно нет никаких болезней, а в данном случае родные Даши просто придумали ее, не желая породниться с простым человеком». И он, не очень вежливо прервав Сергея Ильича, прямо так и спросил:

– Что вы говорите, какая болезнь, у нас их давно нет. Лучше бы вам честно назвать причину разрыва, мы с Антоном хоть и простые необразованные люди, но поймем, и Антон никогда не станет навязываться.

– Это хорошо, что ты переживаешь за друга, но все гораздо сложнее, чем ты думаешь.

И они рассказали ему обо всем, что уже знает читатель, о смертоносных чипах, вшиваемых каждому интеллигенту при рождении, о болезни Даши, начавшейся сразу, как только она узнала о причине, по которой ей нельзя быть вместе с Антоном, но об этом уже говорил доктор.

– Ты прав, – сказал он, – все телесные болезни давно досконально изучены и побеждены. Но бывает недуг душевный, всегда возникающий неожиданно и для определенного сорта людей, трудно поддающийся лечению. Психиатрия очень тонкая штука. Вот возьмем такое, еще существующее явление, как алкоголизм, хоть изобретены и вводятся определенные добавки во многие алкогольные напитки, которые нейтрализуют нервные клетки, ответственные за привыкание к алкоголю, но на наиболее крепкие напитки эти добавки не действуют. И те, кто их употребляет, становятся алкоголиками. Прошу простить за профессиональное отвлечение: к делу это не относится.

Профессор сказал это как бы для разгона, чувствовалось, что он понимает толк в профессии и гордится этим.

– В нашем же случае, – продолжил он, – болезнь еще серьезней, ей даже трудно подобрать название. Ее никак нельзя назвать шизофренией или какой-то манией, скорее можно квалифицировать как апатия к жизни. Ей подвержены люди с тонкой психикой, воспитанные на определенных идеалах и принципах. Такие люди встречаются очень редко, и если они полюбят, то на всю жизнь. А когда вдруг в одночасье все рушится, происходит срыв и полностью теряется всякий интерес к жизни. Даша замкнулась, ушла в себя, почти не разговаривает, ей стало безразлично здоровье, пропал сон, аппетит, она на глазах тает и чахнет, уже сейчас, всего через двадцать дней, ты, Николай, ее не узнаешь, и это в конце концов неизбежно приведет к летальному исходу. Снова обратить ее к жизни можно только одним способом: вернуть любимого человека, но это чревато тем же исходом.

И когда нам удавалось ее разговорить (что случалось очень редко), мы даже предложили, как вариант, иметь любовную связь с Антоном. Но ей противна такая сделка с жизнью, она признает лишь семью и общих детей. А недавно Даша заявила, что плюнет на все и уедет к нему в деревню, что будет то и будет, нет ей жизни без Антона. Вот такую дочь воспитал Сергей, – в заключение сказал Иван Иваныч, при этом посмотрев на него, и непонятно было, чего в этом взгляде больше: упрека и осуждения или одобрения.

– Вот такая проблема, Николай, – снова вступил в разговор Сергей Ильич. – Мы знаем, что ты бывший старовер, и подумали, что с твоей помощью удастся запрятать их где-нибудь в твоей прежней деревне. Антону-то в любом случае ничего не грозит, а у Даши, возможно, получится затеряться от наших соглядатаев, в крайнем случае, хоть поживет еще несколько лет, а может и совсем про нее забудут. Другого выхода нет, профессор считает, что времени почти не осталось, организм Даши истощается, и скоро болезнь примет необратимый характер.

Услышав все это, Николай ужаснулся и не столько непосредственно проблемой Даши с Антоном, сколько условиями жизни, в которых приходилось жить интеллигентам Ялмеза, их униженному до предела Я. Он осуждал их: «Как же можно было допустить такое? – думал он. – Как можно терпеть осознание своей никчемности, своего пустого, ничего не значившего, места на земле. Тоже мне – интеллигенты. Почему они покорно соглашаются и совсем не пытаются сопротивляться?» И он с упреком заявил им:

– Как же вы все это терпите, где ваша гордость, почему не боретесь?

Сказав это, Николай тут же понял, что упрек не по делу. «Поставь себя на их место, и увидим, как бы сам заборолся», – отчитал он себя. На его слова все трое переглянулись, и Сергей Ильич каким-то сникшим, скучным голосом спросил своих друзей:

– Кто ответит? Давай, Крис, тебе слово…

Видно ему было не до диспутов: у него проблема другая, посерьезней. Крис Иваныч пока молча слушал, он впервые узнал о незадаче Сергея с дочерью, но было ясно, что они, все трое, люди одного патриотического круга, неоднократно проверенные, полностью доверяют друг другу. И он начал говорить:

– Николай парень не глупый, поймет все сам, главное, он переживает за порядки на своей земле – наш человек, когда-нибудь поговорим. А сейчас по делу. Иван, – обратился он к профессору, – вот ты говорил об алкоголизме, и мне, в связи с вашим планом относительно Даши, пришла в голову одна мысль. Помните, была такая женщина из мамлюков, кажется, ее звали Лена, по матушке Ленина, вы должны ее знать, она и здесь иногда появлялась. Так вот, кто знает, где она теперь?

– А, это лесбиянка, владелица лесбийского клуба, кажется, она его продала, я слышал, сейчас там другая хозяйка, а ее я уже года три не видел, и здесь, в клубе, она не появляется, а зачем ты спрашиваешь? – с вялым интересом поинтересовался Сергей Ильич.

– Я знаю, она запила, а лечилась у моего знакомого, – сказал профессор, – но, по-моему, ничего не вышло, с год назад я ее случайно встретил около пивной, причем в безобразном виде. Только я тоже не пойму, к чему ты клонишь?

– Скоро поймете. Итак, она пьет, и вы не знаете, что с ней и где она, и никто не знает. А вот мне пришлось по службе на прошлой неделе быть в городе Северном, где я зашел выпить пивка и встретил ее там, совсем опустившуюся, грязную, выпрашивающую глоток вина. Я к чему это говорю, соображайте, господа, если добавить к вашему плану подобную пошлую и некрасивую историю, то затеряться Даше будет намного легче.

Сергей Ильич да и Николай как-то не восприняли эту нелепую, на их взгляд, идею, это было заметно по их недоуменным лицам, но профессор загорелся идеей и сказал:

– Наконец-то до меня дошло, мысль правильная, когда-то я тоже лечил от алкоголя одного человека из наших, из патриотов, но неудачно. Потом он куда-то пропал. Года через два я даже поинтересовался у нашего соглядатая, где он, уж им-то положено следить за всеми своими «подопечными». Но он, как-то безразлично махнув рукой, сказал: «Спился». И когда я спросил, а где он сейчас, соглядатай пожал плечами и сказал, что тот одно время жил в Центральном с какой-то простолюдинкой – вместе пили, а сейчас опять пропал, может еще в какой-то город перебрался.

В этом месте Крис Иваныч, желая подтвердить ценность своего предложения, перебил рассуждения профессора:

– Видите, как к алкоголикам у соглядатаев пропадает интерес, что нам и нужно.

– Вот, вот, – продолжил профессор, – но тут, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что Даша спивается, нужно разыгрывать этот спектакль долго, никак не меньше двух-трех месяцев. И надо делать это как можно правдоподобней. Даше придется попить наш народный вермут, он замечательно «благоухает» перегаром. Но он не крепкий, и это не нанесет никакого вреда. Побольше покрутиться на виду у знакомых и пару раз поменять место проживания. У тебя же, Сергей, брат в Центральном живет, вот и его надо бы оповестить и приобщить. Обязательно будут интересоваться и сочувствовать вам, родителям, знакомые – научитесь потрагичней показать свое «горе».

И Николаю, и особенно Сергею Ильичу не очень понравилась такая затея, и он сказал с сомнением:

– Ты же сам говорил, что время уходит и скоро болезнь примет необратимый характер, да и согласится ли Даша с этими забавами, ведь ей совсем не до игрушек.

– Что значит ты не врач, – начал вразумлять его профессор, – как раз излечение может начаться сразу, как только мы расскажем о нашем решении свести ее с Антоном в бывшей деревне Николая. Поверь мне, она обязательно заинтересуется – надо знать человеческую психологию. Сейчас лучше всем и с Николаем пойти к тебе домой и вместе с Дашей обсудить в деталях наш план, уже одно обсуждение может вернуть ее к жизни, посмотришь, она еще и дополнит что-нибудь.

Все задумчиво с сомнением молчали, оценивая это конкретное предложение начать немедленно действовать, и профессору пришлось сделать еще одно усилие:

– Решайся, Сережа, положительный результат выздоровления я гарантирую процентов на девяносто, а может и на сто, уверен, еще не поздно. А уж что дальше будет, не от меня зависит. Ну что, идем?

– А что мне остается делать, конечно, пошли, Крис, ты с нами?

– Нет, меня здесь на выставке должен ждать один человек, собственно, за этим я и приходил. Да я вам и не нужен, у вас теперь вон какой режиссер появился, дипломированный, – улыбнулся он и кивнул на профессора. – Кстати, Сергей, если серьезно, я с ним полностью согласен. Желаю всем удачи в задуманном нами благородном предприятии и не наша вина, что приходится хитрить, – привет Даше и долгих лет жизни с любимым.

Они стали прощаться, а Николай поинтересовался, что за выставка.

– Да это и не выставка, просто один художник решил показать несколько своих последних картин, всего пять, по-моему, но я-то здесь совсем по другому поводу, кстати, этот художник – правитель.

Николай подумал, что раз уж он оказался здесь, то нелишне будет глянуть на художества будущего, и спросил:

– А где она, я с тобой, хочу посмотреть.

– Да здесь в комнате отдыха всегда для таких небольших вернисажей оставляют одну стену, правда, открытие вчера было, а сегодня простой просмотр.

– Ну вот и ты нас бросаешь, но ты-то как раз нам нужен, – сказал Сергей Ильич.

– Да нет, я с вами, только гляну одним глазом, пять минут всего, а вы подождите внизу, в вестибюле, я догоню.

– Посерьезней, господа, соберитесь, с этой минуты наше представление началось. Мы с тобой, Сергей, тоже зайдем в курилку, но отдельно от них. Доктор и несчастный отец, некоторое время посидим, и ты, если представится возможность, кому-нибудь пожалуйся, что дочь пьет, – приступил уже к обязанностям режиссера профессор. – А вы идите, идите, – обратился он к Крису и Николаю, – мы попозже зайдем.

7

По дороге к двери Николай успел спросить у Криса Иваныча, что рисует художник: пейзажи, портреты или еще что, какой-нибудь абстракционизм, например треугольники, кружочки, квадраты, закрашенные черным цветом, – это он решил блеснуть знанием новейшего искусства на Земле, хотя перед кем блистать, сам перед собой что ли.

– Нет, это не авангард (оказывается, и здесь было такое, отметил себе Николай), а совсем новое направление, появилось оно недавно, всего лет пятьсот назад, они называют себя натуралисты-реалисты. И считают, что надо показывать мир как он есть, в натуральном правдивом виде. Вот посмотришь, какая это гадость.

Они вошли. Помещение оказалось довольно вместительным, квадратов сорок. Народу было порядочно, сидели, курили, многие просто беседовали. У стены с картинами прохаживались всего человек десять.

– Ну все, иди смотри, а я по своим делам, – слегка подтолкнул Крис Иваныч Николая.

Картины оказались такими, что автор вынужден заранее просить прощения у нашего читателя. Хотя в чем моя вина, я лишь правдиво пересказываю Николая. Я просто обязан – раз взялся – быть правдивым. Ну а слишком впечатлительным и не очень пока современным я советую пропустить несколько строк.

На одной был красивый пейзаж: зеленел лес, поляна, а на переднем плане, спиной расположенный, уходящий вдаль мужчина, застегивал лямки комбинезона, в середине поляны оставлена была здоровая куча, опять прошу извинить, говна. Около картины находились трое, как потом решил Николай, или мамлюков, или аксебашей. Он стоял сзади и слышал их разговор. Они восхищались тем, как по-новому, правдиво, видит мир автор, обсуждали богатство гамм и переливов этих, извините, какашек. Над кучей поднимался легкий парок, и они с восторгом это отметили. Николай не выдержал и с издевкой сказал:

– Да, очень естественно, и чувствуете… вроде бы воняет?

Они оглянулись и, видимо, приняли незнакомого за заезжего из другого города интеллигента-патриота, и один из них ответил на издевку:

– Ну тебе, конечно, это не понравилось, по-твоему, так не бывает?

– Бывает, бывает, – не желая дальнейшей полемики, успокоил их Николай и перешел к следующей картине.

На ней была красиво обставленная комната, наверное, небедные люди здесь жили, а на ковре рядом с кроватью происходило совокупление женщины со здоровенным породистым догом. Николай стоял и качал головой, про себя возмущаясь и удивляясь: «Ну и искусство будущего». Те трое подошли за ним, и опять тот же мужчина начал цепляться:

– Ну что, ретроград, снова скажешь, так не бывает?

– Может, у вас и бывает, но это же против естества человека, против природы. Если все начнут этим заниматься, дети перестанут рождаться и жизнь закончится.

– Ну ты даешь, – искренне возмутился тот, – по-твоему, эта штука… короче п… (он грубо, по-хулигански назвал одно место) дается Богом женщине только для рождения деток? А по-моему, всем нормальным людям давно известно, что оно предназначено для получения разнообразных удовольствий, да они в основном сами и не рожают, за небольшим исключением (зачем мучиться).

Николай не счел нужным отвечать, да и к картинам потерялся интерес. Он только искоса глянул: они были однообразно пошлы и гадки. На следующей двое мужчин занимались любовью. На другой мужик в стойле тоже развлекался с козой, и на последней опять какое-то непотребство. Поэтому Николай отошел, не стал, чтобы не мешать, сразу подходить к своим, они с кем-то разговаривали, наверное, уже начали выполнять план. Он начал прохаживаться и размышлять об увиденной на картинах пошлятине.

Автор тоже задумался: стоило ли ему извиняться перед всеми читателями. Он, автор, в отличие от Николая, насмотрелся по телевизору с девяностых годов передач с участием и общественных деятелей, и политиков, в них даже мелькали несколько русских писательниц, вообще-то русских ли, но говорили по-русски, которые требовали вводить в школах обучение школьниц правильному сексу. Очевидно, они тоже правильно знают, как объяснили и Николаю, для чего создано хрупкое нежное существо, эта маленькая девочка. Ей не надо вырасти здоровенькой, не обязательно читать классиков, чтобы повысить интеллект или научиться дружить. Главное – правильно уметь раздвигать ноги, спешите научить ее этому, господа!

Вот теперь некоторые скажут: «Автор действительно пошляк, хулиган и кто еще? А, сексуальный маньяк». Но помилуйте – ведь это реалии! Эти же дамы в подобных шоу всегда встают на защиту лесбиянок и геев. Вполне возможно, они сами тайные или потенциальные лесбиянки.

А Третьяковка – какую картину на выставку повезли в другую страну – вроде как похвалиться хотели, мы тоже цивилизованы.

Так перед кем автору извиняться?

Но не будем отвлекаться, уже Сергей и Иван закончили разговаривать и дали знак Николаю выходить. Им предстояло ответственное дело, по дороге профессор спросил у Николая, можно ли твердо сказать, что староверы примут наших молодых на жительство.

– Очень надеюсь, сегодня же буду знать точно, по пути домой я к ним заскочу и кому-нибудь из вас позвоню.

Сергей Ильич сразу дал ему номер своего мобильника.

А дальше профессор провел предварительный инструктаж.

– Главное – надо зажечь Дашу нашим планом, события должны развиваться примерно так: от тебя Николай зависит очень многое, ты новое лицо, в какой-то степени связанное с Антоном, и, увидев тебя, в памяти Даши обязательно всколыхнутся приятные моменты жизни в деревне. Веди себя непринужденно, забудь, что ты пришел к больной. Поздоровавшись, тут же начинай что-нибудь болтать о деревне, например, скажи о том, что в школе оставшуюся до конца учебного года неделю закончил Антон. И в этот момент, пока интерес Даши не погас, а так очень часто бывает, при непрерывных повторах попытки развеселить и отвлечь превращаются в заметные потуги и надоедают. В этот момент ты, Сергей, прервешь Николая и скажешь примерно так: «Вот ты, Дашенька, давеча сказала, что наплюешь на все и уедешь жить к Антону, и вот мы подумали и решили, что это можно устроить, только жить вам придется в другом малодоступном месте». Эти слова, я уверен, ее заинтересуют, а ты, продолжая, скажешь, что для этого мы и пригласили Николая, и вы станете жить в его бывшей староверовской деревне.

Прозорливым и мудрым психологом оказался профессор, почти так и произошло на самом деле. После этих слов отца глаза Даши просветлели, и она спросила у Николая: «Николаша (она всегда так называла его и раньше), а это возможно?»

Николай, будучи шокирован ее изможденным видом, но по рекомендации профессора не придавая этому никакого внимания, объяснил, что он сегодня по пути домой заедет к староверам и попробует договориться, правда, не знаю номера вашего городского телефона, а то я бы сразу позвонил и сообщил результат.

– Запиши «731», – быстро отреагировала Даша, – я буду ждать.

«Молодец! – мысленно похвалил Николая профессор. – Пока все делает правильно, еще бы под это ее оживление, как-нибудь заставить ее поесть…»

И он, всего за полчаса перед встречей в библиотеке плотно пообедавший, обратился к матери Даши:

– Алина Натальина, чем это у вас с кухни вкусным тянет? Хорошо бы перекусить, а то с утра во рту ни крошки не было.

– Ой, Иван Иваныч, ничего пока не готово, а запах это заправка для первого с луком пережаривается. Правда, есть целая кастрюля пампушек с творогом, сегодня к завтраку наготовила, но есть почти никто не стал, только детишки штучки по три слопали.

– У… – у… – аппетитно протянул профессор. – Это хорошо, несите сюда, и мы как раз за этим небольшим, так сказать, перекусом, поговорим, нам много надо обсудить. Вот ты, Даша, сказала, что будешь ждать звонка Николая, но ты не думай, что все так просто, завтра взяли и переехали на новое место. Нет, так не получится, этот переезд нужно подготовить и как-то обмануть соглядатаев, иначе, ты же понимаешь, все окажется бесполезным. И вот мы придумали оригинальный план, как обвести их вокруг пальца. Удача в громадной степени будет зависеть от тебя, Дашенька. Потребуется и хитрость, и артистизм, сможешь ли?

В это время Алина Натальина принесла большую тарелку пампушек. От них дышало вкусным паром, наверное, хозяйка кастрюлю держала на слабеньком накале в микроволновке.

– Во! – обрадованно потер ладони профессор и, схватив вилку, забросил в рот одну за другой сразу две пампушки. – Присоединяйтесь, господа, и заодно начнем посвящать Дашу в наш план, – аппетитно промямлил он набитым ртом.

Николай с Сергеем Ильичом тоже взяли по вилке. Даша напряженно ждала, что же за план они придумали. Но все мужчины почему-то замолкли. Николай с настоящим удовольствием уплетал пампушки (он был действительно голоден); Иван Иваныч усердно делал вид удовольствия от еды; отец тоже сосредоточенно уставился в тарелку и, иногда подцепив пампушку, лениво отправлял ее в рот. Теперь они начали понимать, чем отличается их «хороший» виртуальный план от реальной действительности. Ведь сейчас нужно было предложить молодой чистой девушке, пусть и не в натуре стать, но сыграть роль алкашки, а значит изваляться в грязи. Поэтому никто не мог решиться начать и все молчали. Было опасение, вдруг она возмутится и откажется. Прошли уже минуты полторы или две. Даша молча ждала. В ее глазах впервые после отъезда из деревни зажегся интерес. Она непонимающе переводила их с одного на другого, но каждый прятал взгляд в тарелке с пампушками. Даша тоже удивленно посмотрела на нее и начала соображать: «Чего умолкли, эта тарелка, что ли, им мешает?». Николай, сидевший рядом, заметил ее взгляд и, слегка пододвинув к ней тарелку, кивнул, как бы вопрошая: «Будешь?» То ли подействовал магизм всеобщего сосредоточенного поедания, то ли еще что-то, ведь бывает же какой-то психоз больших сборищ, когда все, не задумываясь, действуют одинаково, и Даша, взяв вилку, сначала механически положила в рот пампушку, затем прожевав и проглотив, уже сознательно, вторую.

Да, прав был профессор, отсутствие аппетита оказалось искусственно подавленным состоянием Даши. И вот теперь вкус пищи разбудил в еще не окончательно ослабленном организме здоровый инстинкт самосохранения, и она вместе со всеми принялась поглощать пампушки. Ее матушка, обрадовавшись, быстро сбегала на кухню и принесла на подносе четыре чашки чаю и сахарный песок.

Прошла еще минута, все молча, как бы не замечая перемены в Даше, ели пампушки и запивали сладким чаем.

Пауза затягивалась, и Иван Иваныч, как вдохновитель идеи, которому к тому же уже не лезли в рот пампушки, наконец приступил.

Он рассказал про Лену Ленину, про своего знакомого патриота, как они начали пить, и поэтому к ним потерялся интерес соглядатаев, то есть подошел издалека. До Даши не сразу дошло, к чему клонит профессор, она увлеченно продолжала кушать пампушки и съела их уже около десятка, и ему, обеспокоенному, как бы она после долгого голодания не переела, пришлось, прервав свою мысль, отодвинуть от нее тарелку и с напускной строгостью заметить: «Хорош, Дашка, тебе нельзя сразу много есть». Фамильярный тон был уместен – он знал ее с детства, в свое время, бывало, мог и нашлепать по попке.

Итак, Даша пока не поняла, к чему клонит профессор, но зато Алина Натальина тут же сообразила, что собираются предложить дочери, и весьма эмоционально возмутилась. После чего Николай к своим знаниям об интеллигенции Ялмеза добавил еще кое-какие сведения.

– Ну и план у вас, ишь что удумали, мудрецы, – начала она, обращаясь к профессору и мужу. – Действительно оригинально – сделать из дочери алкаша. Пусть посмотрят знакомые, друзья, как спивается дочь у Орловых. Ни за что не допущу этого, ни у моих предков, ни у тебя в роду не было таких проявлений. И с какими глазами мы придем в день Поклонения к ним на кладбище, от такого позора засохнут даже в камне высеченные наши генеалогические деревья с именами наших великих предков, – попыталась образно подкрепить мысль Алина Натальина.

Но теперь на такую ее реакцию возмутился Сергей Ильич.

– Речь идет о сохранении жизни, а ты говоришь о ложном, в данном случае, престиже. Да пусть все друзья и знакомые думают что угодно, а предки, в том случае, если они оттуда все видят, наоборот, похвалят за то, что мы, несмотря ни на что, смогли сохранить жизнь их праправнучке.

Как ни странно, но их перебранку прекратила дочь, она довольно рассудительно сказала:

– Успокойтесь, пожалуйста, как я теперь поняла, перед переселением к староверам для полной убедительности и правдоподобия необходимо разыграть некое действо. Смею всех уверить и вас, матушка, что ничего для себя страшного или унизительного в этом не вижу и готова на все, лишь бы получилось.

На этом полемика о необходимости предприятия закончилась, и приступили к обсуждению деталей, в чем Даша принимала активное участие и часто вносила коррективы. Например, она была категорически против посвящения Антона в истинную причину переселения. И была права, узнав об этом злополучном запрете, он, опасаясь за ее жизнь, никогда бы не согласился подвергать ее риску; договорились ему пока ничего не говорить, а Даша настаивала, что он вообще никогда не должен знать причину переселения; она говорила:

– Вы можете, господа, представить себе человека, знающего, что его счастье построено на риске для жизни любимой женщины? Антон совсем не такой человек.

Все согласились и стали думать, что же делать, как поделикатней устранить или обойти создающееся затруднение. Но никто не мог ничего придумать, эту важную деталь раньше не принимали в расчет, мужчины часто не учитывают такие тонкости. Так как же объяснить Антону причину переселения?

И снова Даша предложила выход.

– Ничего до поры до времени не надо ему объяснять… – сказала она.

– Как же так, ведь это он послал меня поговорить с тобой и узнать, в чем тут дело, – перебил ее Николай.

Даша живо и немного даже недовольным тоном стала объяснять Николаю, как ему поступить.

– Мы же согласились, – сказала она, – что всего он не должен знать, ну придумай что-нибудь, почему вам все приходится подсказывать, скажи, например, что долго пообщаться со мной не пришлось, но, что ты вроде бы понял, что меня собираются выдать замуж, но я не хочу этого, скажи, что, по-твоему, она любит тебя и намекнула, что все может измениться. Вот в таком примерно ключе объяснись с ним, чтобы у него не потерялась надежда. Кстати, как он воспринял мой внезапный отъезд? – спросила она под конец.

– Конечно, обиделся, переживает, несколько раз застал его за сочинением стихов; к своим не вернулся, остался жить в школе, наверное, надеется, что ты вернешься.

Она с грустью сказала:

– Бедный Антон… – И сразу решительно: – Ну ничего, пусть потерпит немного, мы еще заживем назло этим извергам.

С этой в повседневном быту тишайшей и скромной девушкой в процессе обсуждения произошло удивительное преображение, теперь не обида и обреченность засветились в глазах ее, а появился азарт, они зажглись какой-то то ли злостью, то ли мстительностью, прямо как у древнего воина, решившего отомстить налетчикам за разорение родного гнезда и гибель близких. Николай залюбовался ею и подумал: «Наверное, не только надежда на личное счастье оживила ее, а скорее протест против этого нечеловеческого изуверского запрета и желание пойти наперекор и не подчиниться».

Выходит, зря Николай тогда в библиотеке обвинил патриотов в нежелании сопротивляться; протест выражается по разному: те же спивающиеся люди, а самоубийства в среде интеллигентов – это ли не протест своего рода. Правда, слабость людская лежит в основе таких поступков. Но как позже узнал Николай, были и люди, полностью посвятившие свою жизнь освобождению от рабства нелюдей, осознающие трудность этой задачи и понимающие, что на это уйдет вся их жизнь, а возможно понадобится и несколько поколений. Поэтому был девиз – никакой спешки, осторожность и еще раз осторожность, один непродуманный шаг грозит смертью и людям, и делу, а значит, следующим поколениям придется начинать с нуля.

Но об этом еще будет речь впереди, а пока понаблюдаем за обсуждением заговора.

Слишком решительно была настроена Дарья, пришлось даже ее останавливать. Она собралась уже сегодня начать разрабатывать роль алкоголички и сходить в ближайшую пивную. Профессор категорически запретил это, он, как врач, строго рекомендовал подождать хотя бы неделю, чтобы прийти в себя и укрепить здоровье.

Примерно через час все роли были распределены и решили заканчивать, тем более что ослабленный организм Даши после неожиданно получившегося, хоть и радостного для нее, возбуждения сильно переутомился, ее усталость все заметили, и ее отправили в свою комнату, где она мгновенно уснула.

Постояв над ней и осторожно приложив к виску какой-то прибор, профессор сказал, чтобы ее не беспокоили, она может проспать часов пятнадцать, и это хороший признак. Он удовлетворенно объяснил всем, что наконец-то посетивший больную здоровый сон будет на пользу. Сказав «больную», он тут же поправился и заявил, что назвал ее так больше по привычке, что таковой она больше не является и, что теперь она пойдет на поправку – в жизни снова появился интерес.

Николаю еще надо было заехать к староверам, и он первым простился и ушел, пообещав позвонить Сергею Ильичу.

По дороге он подытожил некоторые новые знания о планете, приоткрывшиеся ему сегодня, в результате некоторого несогласия и небольшого спора Сергея Ильича с супругой.

Теперь он знал, что несмотря на оборванную катастрофой связь времен, многие интеллигенты, в основном патриоты, помнят о далеких предках, гордятся и чтят их. Позже Николай побывал у них на кладбище, которые располагались в лесу, в десяти-пятнадцати километрах от каждого города. Захоронения на них начались почти сразу после катастрофы и велись уже на протяжении двух с половиной тысячелетий. На кладбище упоминалось и о еще раньше умерших предках, их имена были высечены в камне. Этому месту больше подошло бы название некрополь.

Оно занимало очень большую площадь, на территории находились вместительные сооружения из гранита и мрамора. Войти внутрь можно было через крыльцо, которое представляло собой небольшую часовенку с двумя полуколоннами, красиво украшенными разноцветными изразцами. Крыльцо-часовню венчала крыша в виде луковки. Между полуколоннами находилась, похоже, дубовая двухстворчатая, красиво инкрустированная металлическими наклепками в виде ромбов, кружочков и треугольничков дверь. За ней крутая лестница вела в подземное помещение, где две боковые оштукатуренные стены расписаны были фресками с разными сюжетами, очевидно, исторических военных событий, от воинов с мечами на конях до пикирующих самолетов. А на стене, расположенной против лестницы, и высекалось на камнях генеалогическое дерево с именами предков. Вдоль стен шла метровая дорожка, выложенная камнем. Остальной пол в помещении площадью двадцать на двадцать метров был земляной, где сначала и захоранивались гробы, но в последние две тысячи лет, когда люди стали жить по два-три и больше века, они стали завещать себя кремировать, и там появился еще и колумбарий.

8

Прибыв к староверам, Николай встретился со старостой и изложил просьбу о переселении к ним новых жильцов. Степан сказал, что в принципе это возможно, но один решить эту проблему он не может, и они пошли к священнику, благо шел уже первый час, обедня давно закончилась и он находился дома. Батюшка был рад снова увидеть Николая. Он с большим интересом и сочувствием выслушал рассказ о несчастных влюбленных. Николай в подробностях поведал о смертоносных чипах, о запрете на совместную жизнь… «Вот, Николай, помнишь, ты спрашивал, как нелюдям удается удерживать власть, теперь понятно, я так и думал, что от них можно ждать любую подлость», – констатировал священник.

– Ну, а относительно твоей просьбы – дело-то богоугодное, я думаю, проблему с переселением мы сможем решить. Ты как думаешь, Степан, – обратился он к старосте.

– Обязательно нужно помочь, но быстро-то не получится, ведь избу нужно ставить, когда они думают переезжать? Придется жениху этому одному у нас пожить, а с постройкой мы, конечно, поможем.

Николай понял, что выходит нестыковка, ведь Антону нельзя ничего пока объяснять. Он сказал об этом Степану и предложил:

– Если это необходимо, я могу вместо него иногда приезжать.

– Да не надо, придется уж без вас обойтись.

– Подождите, подождите, – прервал их рассуждения священник, – нужно позвонить отцу Игнатию. Если я точно помню, у них даже новая изба есть, ее поставили для своих молодоженов, но обстоятельства в последний момент переменились, и тем пришлось поселиться в деревне невесты.

В той громаднейшей лесополосе, протянувшейся на тысячи верст в обе стороны, было несколько поселений староверов. Их деревни располагались на больших расстояниях, но предводители постоянно общались. Священники, а часто и старосты, собирались каждые три года. Решали многие общие вопросы, одним из которых являлось планирование новых семей. Следили, чтобы жених и невеста были из разных, прежде не пересекавшихся родов.

Священник имел в виду ближайшую деревню, расположенную в двухстах пятидесяти километрах. Николай обрадованно согласился – место большого значения не имело. Батюшка сразу созвонился с отцом Игнатием и коротко обрисовал ситуацию; у них действительно оказалась пустующая изба, и они согласились предоставить ее нашим влюбленным. Для знакомства и осмотра дома можно было приехать в любое время. Николай готов был лететь хоть сейчас, но отец Тихон (так звали местного священника) уже сказал по телефону отцу Игнатию, что прилетим как-нибудь на днях. Ну, срок и не важен, теперь спешить не обязательно, и довольный Николай простился и улетел.

По дороге он по телефону доложил Сергею Ильичу, что все в порядке (Даша отдыхала, и Иван Иваныч еще не ушел). Они порадовались, что пока все идет по плану.

Прилетев домой, Николай зашел в школу отчитаться. Антон сидел за столом, перед ним лежала Дашина, ничего не прояснившая, прощальная записка и куча исписанных Антоном листков. Он мучился в догадках и сочинял стихи.

– Ну, что, узнал что-нибудь? – спросил он.

– Попробую тебя успокоить. Вообще-то долго нам поговорить не удалось, но я понял, что виноваты родители. Все же Даша надеется их уговорить, и к концу лета все образуется. Велела, чтоб мы пока ей не мешали и не разыскивали. Она сама ближе к осени позвонит.

– Ну, вот и опять не понятно, как и в записке ничего не объяснила, только написала, что если узнают люди, то нам будет плохо. Почему плохо? – огорченно сказал Антон.

Он невесело начал перебирать свои листочки и затем предложил Николаю:

– Вот два стихотворения уже закончил. Вроде получилось нормально. Хочешь послушать?

– Давай, давай, это интересно.

– Ну, слушай…

И второе стихотворение Антона:

Закончив, Антон даже не стал спрашивать, понравилось ли. Он молчал, устремив глаза куда-то в окно, как будто во время чтения в нем произошло отключение от реальности. Он уже читал не для Николая, а снова переживал несправедливость, так внезапно оборвавшую на миг показавшееся счастье, хоть и короткое, но такое прекрасное, что он быстро, с удовольствием к нему стал привыкать.

Творческой натурой обладал Антон. Очевидно, какой-то ген далекого предка, возможно великого писателя, прорвался сквозь толщу веков и заявил о себе.

Что касается качества стиха, Николай, не будучи знатоком, не мог дать оценки, но чувствовал, что написаны они раненым сердцем.

9

В апреле в деревню Большие Сосны прилетала ежегодная медицинская комиссия, обследовавшая деревенский народ. Правители вынуждены были тщательно следить за здоровьем деревенских жителей, ведь это их кладовая запасных органов.

Николая поставили на учет и провели обследование. Здоровье его оказалось отменным (как он посчитал, не обошлось без вмешательства Высших сил). Вся процедура заняла две-три минуты: раздели, уложили на кушетку, присоединили датчики, и мгновенно выдался диагноз, причем всех органов от головы до ног.

А время шло. Для Николая оно проходило в повседневных заботах. Дел было много, и разных, он втягивался в новую жизнь. Помогал Яне в хозяйстве, от погибшего мужа остался небольшой колесный электротрактор, и Николай обработал землю на личном подворье. Половина населения деревни пахала на лошадях (наверное, трактор был не по средствам).

В колхозе кроме двух уже известных нам больших перевозочных агрегатов оказался еще один самолет, много легче, типа Газель, который Николай предпочел использовать для перевозок. Староста доверял ему, и постепенно все привыкли, что он больше половины времени проводил не в деревне, а в других городах республики. Получая заказ на перевозку чего-либо, староста сообщал по телефону Николаю, и он тут же без опозданий являлся, поэтому всех устраивал такой режим жизни, и никто не противился. Так он добился, что у него стало много свободного времени. Это было очень удобно. Приезжая в г. Наш, он часто встречался с Иваном Иванычем и Сергеем Ильичом. Был в курсе Дашиных дел – она полностью поправилась и увлеченно работала над имиджем алкашки.

Николай слетал с отцом Тихоном на будущее ее с Антоном место жительства, познакомился с людьми и осмотрел избу.

Он начал посещать библиотеку и курилку, завел новые знакомства среди интеллигентов, иногда там встречался с Крисом Иванычем. Эти встречи для Николая были очень интересны в познавательном плане, и он задавал много вопросов. Они сблизились. Крис (Николай уже так к нему обращался) с удовольствием проводил с ним беседы, наверное, имел на него какие-то свои виды. Они несколько раз ездили в военный лагерь, где Крис был заместителем начальника, и Николай снова поупражнялся в стрельбе, а также провел уроки с курсантами.

Николай уже для себя определился, что Создатели не просто так перебросили его сюда. Он понимал, что совсем не случайно выбрали именно его, ведь по натуре он никогда не терпел несправедливость, к тому же в жизни всегда был осторожен и постарается не навредить. Поэтому во время поездок он сам заводил разговоры, как бы победить правителей и отменить изуверские законы, чтобы люди имели равные права, ушла бездуховность и наступила настоящая справедливость.

– Теперь, Николай, тебе известно, что мы, интеллигенты, впрямую лишены возможности бороться за все, что ты сказал. Но есть способ добиться этого, и он известен и нам, и правителям. Есть сила, против которой им не устоять. Достаточно, чтобы хоть какая-то часть простых людей, как и ты, поняла и захотела… Тогда они мгновенно сметут правителей и ничего им не поможет.

Ты – интересная личность, Николай. Интуиция мне подсказывает, а она меня пока не подводила, что ты – наш человек и с тобой можно быть откровенным.

Однажды ты упрекнул нас в бездеятельности, но многие патриоты, видя эту единственную возможность освободить планету, не мирятся и уже две тысячи лет стараются просветить народ, и гибнут. Уж больно все у них отлажено: с одной стороны, превратили народ в люмпенов, а потом главная задача и обязанность соглядатаев – следить за общением патриотов с народом. И если за какое-то другое упущение соглядатая, например Дашин случай, его могут на первый раз только предупредить, но оставят жить, то, если он просмотрит и не уследит за вредным действием патриота при общении с простым человеком, – это мгновенная смерть. Поэтому в этом плане они особенно усиленно бдят.

Короче, все очень сложно, но мы не теряем надежды и очень осторожно продолжаем дело освобождения.

А правители, допуская мысль, что вдруг когда-нибудь нам все же удастся обойти их преграды и разбудить созданного ими люмпена, уже давно в специальной лаборатории проводят исследования на мозге человека. Они ищут способ вообще прекратить мыслительный процесс, чтобы он только механически выполнял работу. Задача сложная, но при современном уровне медицины и науки может быть в конце концов осуществлена. Им надо, чтобы простолюдин перестал мыслить и чтобы это передавалось по наследству, но все остальные органы оставались здоровыми и пригодными для использования в известных целях. Но пока не получается. Выходят или совсем дебилы, даже не способные работать, или особи, иногда все же задумывающиеся. Да и с наследованием этих качеств не очень ладится. Но успехи есть, и, в конце концов, добьются, ведь наука не стоит на месте.

Николай был шокирован последними словами Криса. Это находилось за пределами человеческого разумения. Такое придумать могли, действительно, только нелюди.

Крису позвонил Эстебан Петрович. Во время разговора Крис рассказал тому, как случайно встретил Николая и теперь часто с ним общается и, что он, как мы и думали, оказался дельным и умным парнем. Искренне горит желанием бороться, не сомневаюсь, человек полностью наш. Эстебан заинтересовался сообщением и предложил встретиться. Он сказал, что на днях ему нужно по службе посетить одно военное училище на севере, и, если мы захотим, он захватит нас с собой.

Крис рассказал о приглашении Николаю, и тот с удовольствием согласился. Они выбрали время, созвонились с Эстебаном и договорились, что полетят на Газели Николая. Это училище располагалось недалеко от города Северного, на берегу океана.

Вылетели утром, по пути приземлились в Центральном и прихватили Эстебана. Он искренне обрадовался встрече, обняв Николая и похлопывая по плечу, с удивлением почувствовал железо в мышцах и потенциальную силу, да еще, вспомнив его меткую стрельбу, слегка отстранил и, с интересом глядя в глаза, проговорил:

– Рад, рад, что в наших рядах появился такой молодец.

Николай после того, как в вестибюле университета увидел глобус и установил, что планета, на которой он находится, очень похожа на родную Землю, приобрел карту. Бывая в разных городах, всегда по памяти вспоминал, что бы в этом месте могло быть на Земле.

Граница республики начиналась от Ледовитого океана, примерно в районе Карского моря, и шла вверх прямо по реке, впадающей в океан. Река была очень широкой с быстрым течением, и если уж брать Землю, то, наверное, Енисей. Лагерь располагался в дельте Енисея, а Северный стоял в семидесяти километрах от него выше по течению. Кругом была дикая непроходимая тайга.

Еще дальше граница, примерно около Красноярска, уходила от Енисея на юго-запад и, пересекая две крупные реки (раз уж мы сравниваем с Землей, то, наверное, Обь и Иртыш), по Казахстану и Туркмении огибала Каспийское море и через Турцию шла к Средиземному морю. К нам относилась вся Восточная и Западная Европа, заканчивалась территория Скандинавией, где граница снова упиралась в моря Ледовитого океана.

На Ялмезе между республиками распределялась только земля. Океаны и моря были общими, а все острова необитаемы. Даже такие части суши, как Антарктида, Арктика, Гренландия, Индонезия, Суматра и им подобные, являлись ничьими.

В общем, так: наша вторая республика – это Европа и небольшая часть Азии, первая – Азия, третья – Африка, четвертая – Австралия, пятая – Южная Америка и последняя – Северная.

На всем Ялмезе населения было чуть больше миллиарда, поэтому жили очень просторно, даже в населенных материках.

В полете и, приземлившись на аэродроме за городом, когда, не заезжая в него, следовали по отличному шоссе, проложенному вдоль реки к океану, Крис с Эстебаном, как бы вводя Николая в курс своих секретных дел, очень откровенно рассказывали об этом училище. Он узнал, что в нем были собраны самые способные курсанты. Их отбирали из других трех училищ республики, а начинали примечать с пятнадцати лет в той полугодовой комиссии, про которую еще Авдей говорил Николаю. Выбирали людей очень тщательно. Основным критерием являлось обостренное чувство несправедливости и такие черты характера, как скрытность и неболтливость.

Здесь им заново преподавали некоторые науки: математику, физику, литературу, древнюю историю, рассказывали о жизни, когда все люди были равны, имели доступ к образованию и сами могли выбирать профессию. И как нелюди превратили простых людей в роботов, а интеллигентов при помощи смертоносных чипов в свою обслугу. В училище даже способность к военному делу отходила на второй план – научить стрелять можно любого.

Нелюди и мамлюки внедряли миф, что простолюдины умственно неполноценны, но выходили отсюда люди по интеллекту даже превосходящие некоторых интеллигентов и, самое главное, готовые к борьбе за справедливую жизнь.

Такое откровение рассказчиков Николаю не понравилось, и он не стал это скрывать.

– Все это хорошо, но, извините меня, господа, создается впечатление, что вы, как дети, играете в увлекательную игру и не понимаете серьезности дела. И даже не только потому, что доверились человеку едва знакомому, еще не проверенному. Я вижу и другие аспекты неосторожного поведения. Вот вы запросто по телефону обсуждаете секретные вещи, а не думаете, что при теперешнем развитии техники на телефонных станциях вас могут подслушивать? Или искусственные спутники – через них тоже можно прослушку вести.

Я недавно в курилке библиотеки слышал разговор одного человека с метеорологом. Тот человек, очевидно, собираясь отдохнуть на природе, интересовался, какую погоду предсказывают нам спутники на ближайшие три дня. Тогда-то я и понял, что у нас есть спутники.

Этим пересказом подслушанного разговора Николай постарался завуалировать свою чересчур явную компетентность. И потом еще добавил:

– Да и во многом другом вы недорабатываете. В нашем положении конспирация должна быть на высочайшем уровне.

У Эстебана, выслушивающего такой упрек, лицо изумленно вытягивалось. Этим двум ялмезанским интеллигентам трудно было уразуметь, что на их планете простой человек обладает опытом конспирации, да еще пытается поучать. Правда, он старовер и очевидно пообразованнее, но в их изолированном спокойном мире, наверное, вообще не имеют понятия о таких хитрых проблемах или интригах.

Эстебан удивлялся, а Крис, улыбаясь, молчал и лишь торжествующе поглядывал на него. Мол, каков!

– Да-а… – протянул Эстебан, обращаясь к Николаю, – Крис, как всегда, не ошибся, рекомендуя мне тебя. Очень странные для простолюдина, я бы сказал, уникальные способности мыслить, ты как бы не от мира нашего, логика феноменальная, сразу ухватил все нюансы и опасности, подстерегавшие нас две тысячи лет.

Но хочу тебя успокоить, когда-то действительно и через спутники за нами следили, и на телефонной станции могли записать разговоры. Но оказалось, что толку от технических слежек не было, с их помощью не произошло ни одного раскрытия. Ведь это мы легко обходили и секреты передавали только при личных встречах. А все наши провалы связаны были с соглядатаями. Просто и надежно, и нелюди решили – раз действует, зачем мудрить.

А сейчас вообще уже нет ни телефонных станций, ни телевизионных вышек, они не нужны, все идет напрямую, все беспроводное.

А космосом давно никто не занимается, нелюди пришли к выводу, что не нужны им никакие межпланетные сообщения и полеты, они и здесь отлично устроились.

Правда, на Луну иногда приходится летать, чтобы пополнить запасы одного редкого элемента, на Ялмезе он не существует. Добавляя его в малой дозе в любой сплав металла и даже пластика, мы превращаем тот в вечный. Но этих сплавов много не требуется, так как уже все машины и приборы сделаны с его добавлением и поэтому не изнашиваются, и посещать Луну приходится очень редко. Добыв и привезя хотя бы 10 килограмм, хватает лет на 20, а иногда и на 100.

Летают, правда, 4 спутника, но их, как раз благодаря этому элементу, даже менять не приходится, уже тысячу лет летают, а возможно пролетают и сто тысяч, да и служат они только для предсказания атмосферных и сейсмологических явлений и ориентации приборов самолетов.

Николай уже перестал удивляться здешнему техническому прогрессу. Он не ставил под сомнение, что спутники действительно летают тысячу лет, но ему было интересно узнавать новые неожиданные принципы, на которых работала местная техника. И единственно с целью открыть для себя еще что-нибудь он задал вопрос.

– Ну хорошо, – сказал он, – охотно верю, что технический потенциал спутников, благодаря новому элементу, неограничен. Но пролетать 1000 лет и больше – это фантастика, ведь законов физики никто не отменял, значит, если не включать двигатель, чтобы подкорректировать орбиту, спутник в конце концов упадет. Не делая точных подсчетов, а взяв грубо с запасом, делать это придется хотя бы раз в 20 лет. Так где же разместить такое количество топлива?

– У тебя устаревшие знания, – отметил Эстебан. – Твои учителя проспали где-то две тысячи лет, а то и больше. Двигатель предназначен только для вывода спутника на орбиту. Дальше он, а значит и топливо – не нужны и используется солнечная энергия.

– Не забывай, – поправил его Крис, – он же старовер, а они уже давно не общаются с миром.

Эстебан кивнул и продолжил:

– Я не физик и даже не технарь, но попробую объяснить тебе популярным языком, как сам понимаю. Теперь спутники не совсем круглой формы, а несколько удлиненные. Так вот, в нужный момент выдвигаются несколько зеркал и принимают на себя лучи солнца, затем, отражая и направляя их в заднюю часть спутника, нагревают ее и как-то (не буду объяснять как именно – сам точно не знаю), за счет тепловой разницы задней и передней частей спутника он получает необходимое ускорение.

Такая коррекция происходит автоматически при небольшом замедлении скорости орбиты спутника, и не через 20 лет, как ты предположил, годы здесь никакой роли не играют, главное и единственное, чтобы скорость снизилась до определенной величины.

– Николай, останови машину, уже подъезжаем, – прервал их научный диспут Крис. – Осталось пару километров. Ты, Эстебан, слишком увлекся. Я думаю, нашему сверхбдительному другу много интересней будет услышать, кто руководит этим училищем.

Николай послушно остановился, а Эстебан сказал:

– Да, да, ты прав, он очень удивится, узнав, что дедушка мамлюк.

– Как, начальник училища мамлюк? И почему дедушка? – спросил действительно удивленный Николай.

– Сейчас расскажем. Давай-ка выйдем, разомнем ноги, – сказал Эстебан и, достав баллончик с каким-то аэрозолем, брызнул себе на волосы, лицо и руки. Затем передал его Николаю и посоветовал: – Это от мошкары, а то загрызут.

Они вышли. Мошка и правда тучей нависла над ними, но, едва приблизившись на полметра, сразу взмывала вверх.

Николай снова отметил, что все здесь сделано по самым высоким стандартам и технологиям – и космическая техника, и даже эта аэрозоль.

А Эстебан начал рассказывать:

– Сейчас ты познакомишься с очень интересным человеком. За глаза его все в училище величают по-простому – Леня или дед, а часто уважительно – дедушка. Лет ему уже около трехсот. Почти сто из них он руководит этим училищем. Всему, что здесь достигнуто, патриоты обязаны ему. Он мамлюк, к тому же соглядатай! Да, да, не удивляйся, вот такие метаморфозы иногда происходят с людьми.

Николай никак не ожидал такого расклада и спросил:

– И вы ему доверяете?

– Когда его сюда назначили, нас еще не было на свете, поэтому такого вопроса не существует. Патриоты, ровесники деда, рассказали о нем одну историю.

Когда-то Леонид Леонидыч был очень опытным соглядатаем. Служил не за страх, а очень добросовестно выполнял обязанности. Раскрыл несколько заговоров, нелюди его очень ценили и бесконечно доверяли. И вот Леонид, уже в очень солидном возрасте, первый раз по-настоящему влюбился. Иногда и мамлюки, эти почти поголовно циники, способны на высокие чувства, тем более что он был далеко не чистый мамлюк, предки множество раз перемешивали кровь с обычными людьми. И его тоже угораздило влюбиться в патриотку, работавшую младшим научным сотрудником в одной лаборатории, где им приходилось часто встречаться по работе. Она искренне ответила на чувства. И, по существу, в не очень радостной, монотонной, однообразной жизни наконец зажегся светлый луч. Они сошлись и были счастливы.

Но потом оказалось, что Надежда была замешана в заговоре против нелюдей, и он встал перед выбором – или добросовестно исполнить обязанности соглядатая, или как-то отвести угрозу. В возникшей коллизии даже не стоял вопрос о жизни или смерти для себя. Только или исполнить долг, или спасти любимую. Такой он был человек.

В конце концов пересилило первое – он пошел куда положено и доложил…

Этим же вечером Наденьки не стало. Он похоронил ее, и вскоре окружающие стали замечать происшедшую в нем перемену. Будучи раньше жизнерадостным и веселым, много шутившим, теперь Леонид стал молчалив и задумчив, но не прекратил выполнять службу соглядатая и для всех продолжал быть ревностным ее исполнителем. Им обычно поручали наблюдать за определенным окружением, связанным и с местом работы (он был ученый, а также преподавал в университете), и с местом жительства. И вот в окружении этого яростного ревнителя закона, почему-то вопреки тому, что было раньше, совсем прекратились раскрытия. Но своими прежними заслугами он снискал полнейшее доверие. Нелюди были довольны и считали, что благодаря ему в его окружении патриоты были запуганы и даже думать забыли о чем-то нехорошем.

На самом же деле сопротивление только немного затихло. Наверное, мечта о свободе заложена в человеке Создателем, но пока желание освободиться никак не соответствовало результату. И хоть уже две с половиной тысячи лет среди интеллигентов-патриотов были большие жертвы, причем, надо признать, пока бесполезные, нас это не останавливало.

Эстебан оказался хорошим рассказчиком, повествуя о событии, которому почти сто лет, у Николая создавалось впечатление, как будто тот сам участвовал в нем. Он увлеченно слушал, и ему не терпелось узнать, как дальше развернутся события.

– Ну а как обойтись без жертв, – продолжал Эстебан. – Ведь из-за малого населения все происходило на глазах соглядатаев. Куда спрячешься? Наши действия были стихийны и неорганизованны, да и выбор средств ограничен. Пытались только проводить беседы среди наименее люмпенизированных рабочих и на заводах, и по месту жительства. От жителей деревни нас полностью изолировали, а в них-то как раз и сохранилось доброе человеческое зерно и было развито чувство сострадания. В отличие от города по телевизору им никогда не показывали жестоких боевиков, а только чувственные сентиментальные сериалы.

И когда патриоты собрались на одной квартире, чтобы в очередной раз попытаться решить, как лучше действовать в настоящих сложных условиях, они с огорчением вынуждены были констатировать, что по-прежнему далеки от достижения своей благородной цели.

В разгар полемики в передней раздался звонок. Собравшиеся переглянулись, и так как не все были в сборе, нескольких товарищей недоставало, хозяин, даже не глянув в глазок, смело открыл дверь.

Но вошел Леонид Леонидыч, спокойно прошел к столу и изрек:

– Добрый день, господа заговорщики. Ну что, как успехи?

Ошеломленные люди вскочили, он обвел их взглядом. Разные чувства читались в лицах: у кого испуг, у кого обреченность, такие как бы говорили: «Ну, вот и все. Я так и знал, что этим кончится!». А у некоторых проглядывалась ненависть и желание действия, отомстить, покарать. Один даже ощупал, похоже, лежавший в кармане пистолет.

Но этот известный непримиримый соглядатай слегка издевательским, как бы сочувственным тоном спокойно сказал:

– Да, плохи наши дела, ничего не получается. – И обратился к хозяину, продолжавшему столбом стоять в прихожей: – Ричард, закрой дверь, больше там никого нет, я один пришел. – И дальше снова ко всем: – Прошу садиться, продолжайте, господа. На чем закончили-то?

Ричард закрыл дверь, все послушно сели, но продолжали оцепенело безмолвствовать.

С минуту помолчав, Леонид Леонидыч достал миниатюрный магнитофончик и, сделав секундную отмотку, спросил:

– Что молчите, забыли? Так я вам напомню. – И включил запись.

Прозвучало последнее, только что сделанное одним из присутствующих, заявление с жалобой на сложные условия и трудность действия.

Выключив магнитофон, он положил его на середину стола и, достав из кармана малюсенькую штучку в виде канцелярской кнопки, тоже кинул рядом и объяснил:

– Это принимающее подслушивающее устройство. Я снял его с вашей двери, а магнитофон был у дворника. Он является, так сказать, моим личным соглядатаем. Вот здесь записаны все ваши разговоры за последние десять лет. Я веду эти записи с тех пор, как умерла моя Наденька. Дарю вам их. Можно понять вашу растерянность и недоверие ко мне – этого нужно было ожидать. Вы вправе не верить, так как я всю жизнь вас изобличал, но с некоторых пор пересмотрел свои взгляды и теперь на вашей стороне. Мне ненавистны нелюди, горю желанием отомстить им за свою холопскую, потерянную и зря прожитую жизнь. Я пришел, чтобы объединить усилия, вместе у нас должно получиться успешнее. Принцип у вас верный – нужно поднять народ. Но нельзя действовать столь прямолинейно, необходимо придумать что-нибудь пооригинальней.

Крис молча прохаживался рядом с ними и вынужденно выслушивал эту известную историю. Несмотря на свою природную терпимость и выдержанность, ему начинало надоедать и наконец он не выдержал:

– Эстебан, достаточно литературных прелюдий. Николай, наверное, еще не знает, что ты у нас неплохой писатель и что у тебя уже вышло несколько интересных романов о настоящей любви, о глубоких чувствах, но кому их читать-то. Ну, прочитал я и еще несколько человек, ну, похвалили, но большим спросом они не пользуются, нет массового читателя. Хоть они талантливо написаны, но это скорее книги будущего. Так порадеем же о нем, этом будущем. Пойми, Николаю важен сам факт, что мамлюк, да еще и соглядатай, стал предводителем патриотов в борьбе с нелюдями. А рассказывать о его переживаниях – это пустая трата времени. Теперь ты еще час будешь объяснять, как Леонид Леонидыч убедил всех в своей искренности и что оригинального он предложил.

Извини, Эстебан, но практический человек всю эту твою, как бы помягче сказать, поэтическую историю, разъяснил бы в пять минут. Не обижайся, но позволь уж мне окончить, а то вон уже солнышко к зениту подбирается, а мы еще даже не доехали.

Итак, сначала перевожу твою поэму на прозаический язык. Короче. Жил-был соглядатай-мамлюк. Служил добросовестно, но однажды, пережив личную трагедию, понял, что жил неправильно, и перешел на нашу сторону.

Вот и все, а ты об этом уже больше часа нам долдонишь. Еще успел за это время краткий курс космонавтики провести. Извини, конечно, за нелитературный язык. Да, забыл, не все.

Теперь продолжу уже я, ты как, согласен, Эстебан?

– Давай, давай, – разрешил тот, слегка обиженный и надувшийся.

– Тогда слушайте. Дальше дед внес несколько корректив в действия патриотов. Он сказал, что было бы намного эффективней работать с группами людей, а не так, как вы делали всегда, – индивидуально с простым населением. Хоть и старались выбирать наименее люмпенизированных и более-менее сознательных, но все происходило довольно разрозненно и на виду у соглядатаев.

– Так вот, такие группы даже не требуется образовывать заново – они уже есть. Это военные училища. Надо только научиться их использовать. Вы знаете, что они созданы самими нелюдями и задуманы для подготовки собственной охраны, поэтому вне подозрений. В них при помощи разнообразных тестов и наблюдений за поведением происходит тщательный отбор. А уже в саму охрану берут самых отъявленных подонков, ни о чем не задумывающихся и самых жестоких – из таких получаются самые верные прислужники. Отсеявшиеся определяются в полицию, а некоторые переводятся даже в рабочие. Не прошедших в охрану бывает много, их часто перебрасывают из одного училища в другое. Если иметь там своих людей, можно использовать эту перетасовку в своих целях.

Такой нестандартный, дерзостный ход окажется неожиданным и поэтому обязательно принесет плоды. Наша задача постараться внедриться в училища, что не сложно. Не очень охотно идут туда и аксебаши, и мамлюки, и кто угодно – никого не прельщает вынужденная долгая изоляция от «прелестей» нашей цивилизации. Ведь все четыре училища расположены в пустынных, уединенных местах республики. Кстати, преподавателем или, например, психологом, может быть назначен любой – и аксебаш, и барабанщик, и даже патриот. Только начальником предпочитают иметь мамлюка. И то в одном из училищ, отдаленном и довольно суровом месте, начальник аксебаш.

Вот как раз туда недавно я и попросился и, по слухам, скоро буду назначен. Один мой знакомый, работающий секретарем в распределительном совете по кадрам, слышал разговор председателя Совета (а им является правитель) со своим замом. Председатель спрашивал: «Что-то этого нашего достойнейшего соглядатая потянуло на такое уединение?». Ну и зам объяснил ему, что якобы я после смерти возлюбленной потерял всякий интерес к жизни. Немолодой уж, забросил науку, собирался омолодить пару органов; ему уже начали подбирать донора, но теперь передумал, отказался, наверное, решил уж доживать так, как есть. И правитель сказал: «Да, жалко, конечно. Ну что ж, человек он заслуженный, придется разрешить. Давай подпишу заявление».

И вот, узнав об этом, я и поспешил к вам, господа. Будем готовиться. Вижу по вашим лицам, что не все доверяют мне. Это не страшно, у вас все равно нет иного выхода. Ну а дальше, в процессе работы, постепенно все образуется.

Я долго вас проверял. Вот тут восемь человек, и чтоб больше обо мне и сегодняшнем разговоре никому ни слова. Даже остальным четверым из вашей группы. Они не то что какие-то там предатели, просто не во всем оказались пригодны: кто-то очень мягкосердечен и слишком привязан к семье, а кто-то несколько болтлив. И сегодня, чтобы их задержать, мне пришлось приложить некоторые усилия. Конечно, потом, постепенно и их подключим, но пока воздержимся.

Связь будем держать через Ричарда. На первое время ваша задача стараться приблизиться и к юношеской комиссии, и к училищам. Главное, не спешите, лучше, как говорится, недоспеть, чем переспеть, – это должно стать нашим девизом. Если всю подготовительную работу удастся завершить лет за пять, то это уже будет хорошо. Только после этого начнем действовать, и опять же потихоньку.

И, надеюсь, осуществится моя мечта, успеть до окончательного ухода отомстить нелюдям. Хоть и говорят в ваших кругах, что месть не лучший проводник успеха, но это когда она ослепляет. Меня же она, по-моему, только мобилизует.

– Стоп, стоп! – внезапно оборвал Криса Эстебан. – Ты, я вижу, решил отобрать мой писательский хлеб и сам принялся, по твоему же выражению, долдонить о том, что можно сказать в двух словах. Тогда позволь, и я переведу получающуюся у тебя «поэму» на «прозу». Продолжая говорить твоим прозаическим языком, выходит, что соглядатай, перешедший на нашу сторону, предложил некоторые нестандартные способы действий. Они окажутся неожиданными и поэтому принесут результаты. Иначе говоря, будем готовить погибель нелюдям у них под носом и использовать ими же созданные группы простых людей, а именно военные училища.

Ну вот и все. И если Крис перестанет «долдонить» дальше, то результат семидесятипятилетней работы Николай скоро увидит сам.

Коля, заводи машину, а то солнышко уже за зенит перешагнуло, а наш новоявленный прозаик почему-то перестал торопиться.

Николай улыбался, его позабавила эта беззлобная пикировка друзей. А для себя он снова, в который уже раз, возвратился к мысли о цели своей переброски сюда. Не зря, наверное, Создатель свел его с этими людьми. У них, оказывается, уже создан некоторый плацдарм для борьбы с нелюдями. И теперь вопрос, кто будет кому помогать бороться с ними – он им или, наоборот, они ему.

Крис тоже, покачивая головой и улыбаясь на подковырку Эстебана, повернул к машине и, соглашаясь, начал говорить:

– Ну, поедем, поедем… – хотел еще что-то сказать, но как раз в это время впереди, метрах в тридцати, через дорогу начали переходить несколько лосей.

Заметив их, Эстебан, уже не слушая Криса, с сожалением воскликнул:

– Эх, жаль ружья не захватили, а то Леониду мясца заодно подвезли бы!

Николай оглянулся и залюбовался на неторопливую гордую поступь животных. Потом спросил:

– А не жалко убивать-то? Посмотрите, как красиво шествуют.

Крис тоже обернулся и, увидев лосей, сказал:

– Да, красивая животина, там тропа проходит. Они здесь всегда на водопой к реке спускаются… – И с сожалением добавил: – Эх, красота-то красотой, но желудки курсантов требуют иной пищи. К тому же их здесь столько развелось, что небольшой отстрел только на пользу. Да и училище на самообслуживании. Приходится самим охотиться. Завозят только муку, соль, сахар, масло, ну и еще кое-что.

Николаю моментально пришла идея. Он повернулся и быстро пошел к машине, на ходу объясняя:

– У меня есть ружье, и раз духовной пищи не требуется, сейчас мы добудем пищу для желудков курсантов.

Открыв дверь кабины, достал лежавшую сзади сидений свою дубину (с некоторых пор, на всякий случай, он возил ее с собой в «газели») и быстро направился к тропе.

– Вот дает, – сказал Крис Эстебану, – как бы они его не зашибли… – И крикнул вслед: – Николай, поаккуратней там!

– Ничего, ничего, справится. Он такой здоровый и, наверное, очень ловкий. Помнишь, я сегодня при встрече его обнял и похлопал по плечам, так у меня создалось странное впечатление, как будто он соткан не из мышц, а прямо железный.

– Да, необычный человек. Иногда природа являет чудеса и наделяет одного и силой, и умом, и добротой. Всего этого у него на десятерых хватит. Повезло нам, что он встретился. Ты веришь в судьбу, Эстебан?

– Уверен, просто так ничего не бывает – где-то все предначертано. Ведь наши предки верили в Создателя.

– А я и сейчас хоть и не верю, как положено, как когда-то верили, все-таки отучили за почти три тысячи лет, но думаю, что-то есть.

Николай спустился по тропе к реке. Лоси заканчивали водопой. Их было четыре. Один, самый крупный, уже отошел на несколько метров от воды. Николай прикинул: «Слишком разветвленные и кустистые рога, а два отростка прямо на лоб опускаются – неудобно бить будет». И выбрал другого, тоже большого и упитанного, но, очевидно, помоложе – с удобным открытым лбом. «Во, это мой», – подумал он.

Николай слишком близко подошел к лосям, и тот, первый, нагнув голову, фыркнул, издал короткий глухой трубный звук и угрожающе сделал несколько быстрых шагов в сторону Николая, явно отпугивая. Николай не очень торопливо отбежал. Лось, очевидно, решил, что это существо с палкой не опасно, проследовал дальше и занялся небольшим деревцом, ощипывая, наверное вкусные, повыше расположенные молоденькие листочки.

В это время сзади из лужи, образованной метрах в двух от реки, послышались похрюкивания, и Николай, оглянувшись, увидел двух кабанов, с явным удовольствием плещущихся в грязи. «О-о, и с вами заодно потом разберусь», – решил он.

Крис с Эстебаном продолжали говорить о вере предков и обсуждать необычность Николая, когда он появился. Подъем от реки был не крутой, а хоть бы и крутой, для Николая неважно. Одной рукой он взял за заднюю ногу лося, а другой обеих хрюшек – дубина под мышкой – и волоком вытащил все на дорогу. Чтобы не изумлять друзей своей силой, появившись в зоне их видимости на краю дороги, с усталым и утомленным видом уселся на горб лося и крикнул:

– Эй, вы, лодыри, помогли бы!

Те быстро подошли и все равно удивились такой столь значительной добыче. Эстебан всплеснул руками и, как бы не веря, покачал головой. А Крис тоже развел руки и повторил свое: «Ну ты даешь!» – но теперь уже с восторгом. Николай продолжал сидеть и, тяжело дыша, с усталым выдохом произнес:

– Фу. Давайте-ка впрягайтесь – по кабану и вперед. Я сейчас отдышусь и догоню. Да поедем уже, а то скоро полдня будет, как зря проваландались.

Они послушно с усердием взялись за туши и попытались подтащить дальше к машине. Кожаные подметки Эстебана проскальзывали, пробуксовывали, он суетился, но смог сдвинуть свою ношу всего на полметра. Крис же, будучи в кроссовках, с трудом, но проволок метра три. Прекратив утомительную возню, Эстебан рукавом смахнул пот и упрекнул его: «Тебе-то полегче туша досталась».

– Стойте, стойте, – вдруг остановил их Николай. – Что мы делаем, вот бестолковые! Бросайте так, и кто-нибудь сходи и подгони машину сюда. Эстебан хлопнул себя по лбу и побежал заводить машину.

10

Территория училища была огорожена забором, как и та, где замом был Крис. Они подъехали к воротам. Эстебан сходил на проходную, и им сразу открыли. Он велел подъезжать к одноэтажному зданию, где находилась и кухня, и холодильное помещение, и распорядился:

– Оставляем машину здесь. Они разберутся, что куда, и сами разгрузят, а мы пойдем поищем Леонида, он всегда где-то на территории.

Николаю очень интересно было посмотреть, как же может выглядеть человек в столь солидном возрасте. Шутка ли, почти триста лет. Ведь, возможно, и на Земле медики когда-нибудь научатся продлевать жизнь. Вон, у Булгакова, профессор Преображенский уже пересадил гипофиз. А фантастика обычно не так уж и намного опережает действительность. И у нас уже не вымышленный Преображенский, а натуральный Шумаков, его школа и ученики и сердце пересадят, и другие органы. А здесь, как слышал Николай, врачи могли и в голове покопаться. Брали у молодого донора стволовые клетки какой-то части головы, а точнее участка мозга, в искусственных условиях создавали идеальную среду, выращивали и пересаживали – возможно, это и был тот же гипофиз. Про успехи Шумакова в то время Николай еще не слышал, но читатель-то уже знает, поэтому ему легче это усвоить.

Часы на здании кухни пропикали шесть раз. Николай посмотрел – они показывали три часа. Он всегда удивлялся, почему все часы здесь, да и на радио, и по телевидению, всегда отмечали каждый час шестикратным пиканьем. Это удивление молодому читателю покажется странным, ведь и у нас теперь тоже каждый час начинается, то есть отмечается, шестикратно. Но у Николая почему-то закрепился в памяти трехкратный сигнал. Так было, когда он еще был молодым, еще при Сталине; его отец, чтобы не проспать на работу, за неимением будильника включал на ночь радио, и оно утром, в 6 часов, начинало работать, били куранты, раздавался гимн, и все следующие часы, и семь, и восемь, когда как раз мальчик Коля собирался в школу, начинались трехкратным сигналом. И когда уже в послесталинское время почему-то перешли на шестикратный сигнал, он этого даже не заметил, очевидно, из-за своей какой-то природной невнимательности. К тому же к этому времени он уже стал взрослым и жил отдельно, радиоприемника не было, а когда появились телевизоры, хоть и купил, но, дело молодое, редко включал. И смотрел только, когда выходил новый и хороший фильм, и то если узнавал о нем от знакомых. Поэтому если ушами ему иногда случайно и приходилось улавливать эти новые сигналы, то они проходили как-то мимо сознания в котором очень сильно закрепилось детское, трехкратное.

Итак, Николай не знал, что на Земле часы бьют шесть раз, но мы-то с читателем знаем; так не задаться ли нам вопросом: почему у нас именно шестикратный сигнал выбран сигнализатором нового часа, тогда как цифры «три» или, например, «семь» издревле были наиболее приемлемы на Руси, и не один ли это из элементов глобализации?

Шел конец июня. Кто бывал в Сибири, должен знать, как иногда после полудня солнце раскаляет воздух. Было безветренно, и стоял густой зной. Все трое сняли одетые на голое тело ковбойки и побросали на сиденья в кабине. Остались только в шортах и кроссовках. Эстебан знал, что Леонид Леонидыч всегда сам старается присутствовать на всех занятиях, и спросил у проходившего знакомого инструктора по физподготовке, где можно его найти. Тот послал их на другой конец, к морю. Большая часть территории находилась в лесу, но оканчивалась полукилометровым пустырем, спускавшимся к океану и дельте реки. Все это огорожено забором, как и в училище Криса.

Стояла густая вязкая духота, но с моря тянул слабый бриз и слегка освежал. Захотелось выкупаться.

Подошли к берегу, где и обнаружили деда, как и они, одетого только в шорты. Он сидел под грибком от солнца и разговаривал с парнем, одевавшим легкий серебристый гидрокостюм.

Николай увидел, что дед ничем не отличается от наших семидесяти-восьмидесятилетних стариков и даже выглядел несколько свежее: лицо почти без морщин, не полностью седые волосы; тело, конечно, не мускулистое, но и без какой-либо дряблости.

После теплых приветствий ему представили Николая как старовера, в прошлом году перешедшего жить к нам и теперь полностью нашего человека.

Парень, бывший с дедом, закончил облачение в костюм и собирался войти в воду. Николай с Крисом тоже решили освежиться. Эстебан остался и подсел к деду в тенек.

В настоящее время проходил урок по подводному ориентированию. Пятнадцать курсантов в легких водолазных костюмах только что стартовали с берега с условным заданием. В середине дельты реки находились два небольших островка, расположенных друг от друга метрах в ста. Нужно было под водой доплыть до левого, вылезти, захватить один из предметов, лежавших в середине, – это были какие-то ящички или маленькие чемоданчики – и так же, под водой, переправить его на правый островок. Дальше кинжалом, который был приспособлен к поясу водолазного костюма, с расстояния семи метров поразить цель – укрепленное валунами толстое двухметровое бревно.

Крис зашел по колено и начал, пробуя воду, зачерпывать ладошками и поливать на себя, затем брызнул и на Николая. Леонид Леонидыч с опаской предупредил их:

– Вода очень холодная, температура не выше семнадцати градусов. Вы не смотрите на курсантов, они-то в гидрокостюмах с термостатическими свойствами.

– Да мы недолго, только окунемся и назад, – успокоил Крис.

Николай с тем парнем, одновременно с разгона, сделав два-три шага по воде, нырнули. Они плыли рядом и видели друг друга, но парень-то был в водолазном костюме и, похоже, намеревался плыть до самого острова. «Прошло уже минуты две», – прикинул Николай. И решил: «Пора выныривать». Он помахал парню рукой и всплыл на поверхность. Лег на спину, раскинул руки и отдался течению. Пригревало солнце, и на поверхности вода была совсем не холодная. Наслаждаясь, закрыл глаза, и ему даже захотелось вздремнуть. Побалдев так около десяти минут, почувствовал – почему-то стало сильно раскачивать. Он осмотрелся, и оказалось, что течением его отнесло уже достаточно далеко в открытое море. По берегу ходили Эстебан с Крисом и что-то кричали, а Крис еще и грозил ему кулаком. Николай про себя улыбнулся и попробовал вернуться, но течение, при слиянии всегда очень сильное, мешало. Некоторое время он махал саженками, но почти не приближался к берегу.

Тогда он попробовал нырнуть. На глубине действительно стало потише и плыть легче, но вода оказалась холоднее. И почувствовался какой-то поток, который повлек его куда-то в правую сторону. «Это хорошо. Наверное, здесь вдоль берега проходит подводное течение, – сообразил он, – надо воспользоваться». И чтобы ускорить продвижение, стал руками помогать ему. Но холод все сильнее пробирал его. Попробовал опуститься еще ниже, и, странно, вода стала намного теплее. Теперь он спокойно продвигался к берегу. Значит, на глубине его уже отнесло от места впадения и не было бурного встречного, мешающего плыть, течения реки.

Между тем здесь шла своя жизнь. Вверху вода казалась светло-голубой, а внизу все больше темнело, наверное, скоро покажется дно. На темном фоне дна светились скопления мельчайших личинок, за ними гонялись мальки и пожирали их. Вокруг него суетились и рыбы, и какие-то странные существа. Мимо Николая проплывал красный, пузатый, с выпученными глазами, как еж утыканный иголками, шар с фиолетовым хвостом. Он попробовал рукой прикоснуться к нему, но тот, ощетинившись, больно кольнул ладонь и юркнул вниз. А там уже выступала подводная скала с облепившими ее розоватыми кораллами, с которыми и слился шар.

Рядом с Николаем появилась медуза, ритмично покачивая своими длинными ворсистыми бледно-розовыми отростками, она поднималась вверх. Он не стал ее трогать и проплыл под ней.

Эти интересные наблюдения захватили Николая, и он совсем забыл, что достаточно долго не показывался на поверхности – минут пять-семь точно. «Что подумают те, там, на берегу?» – наконец опомнившись, пришло ему в голову. И тут же успокоил себя: «А, ерунда, придумаю что-нибудь».

Вдруг прямо у него на глазах какая-то хищная рыбина заглотила другую, и сразу – вот ненасытная – погналась за другой, но не догнала, той удалось ускользнуть. Тогда ее чем-то привлекли ноги Николая, и она попыталась их атаковать. Так же, наверное, действует на щуку блесна. Николай перебирал ногами, а лучи солнца, хоть и слабо, но проникая сюда, производили блики голых, белых ступней. Они и заинтересовали ее. Рыба была крупной, примерно сантиметров восемьдесят, но не больше метра, и уже раскрыла пасть, причем очень порядочного размера, и обнажила зубы. Николай даже немного испугался и подумал: «Акула что ли? Сейчас отхватит полступни». Он отдернул ногу, а другой почти машинально, как по мячу, изо всей силы стеганул ей по туловищу и оглушил. Она перевернулась кверху брюхом, а он полностью засунул ей всю пятерню под жабры и захватил ее. Она стала приходить в себя и задергалась, стараясь вырваться. Но держать было удобно. «Теперь не уйдешь, и тебе придется стать кормом, – упрекнул ее Николай. – Прости, но такова жизнь. Интересно, съедобная ли ты?»

Он вынырнул и огляделся. Берег оказался совсем рядом, но от огораживавшего территорию забора его отнесло уже метров на двадцать, и с берега он не был виден. Николай преодолел оставшееся расстояние, и когда ногами коснулся дна, не стал вылезать совсем, а так, по грудь, и пошел по берегу. Наконец, забор не стал мешать, и показался грибок, где продолжали беспокойно суетиться Крис с Эстебаном.

– Вот он! – вскричал Эстебан, первым его заметивший.

А Крис возмутился:

– Ну, ты даешь! Где тебя носило?

– Да вот, рыбу ловил, – сказал вылезавший из воды Николай и приподнял извивавшуюся и хлеставшую хвостом по воде рыбину.

– Мы уже прощаться с тобой собрались, – продолжал возмущаться Крис, – ну, думаем, или акула сожрала, или утонул.

– Ага, обрадовались поди? Не дождетесь, – с улыбкой огорчил его Николай, а серьезно сказал, оправдываясь: – Видели течение-то какое, пришлось периодически нырять, там на глубине потише. Да я же, когда выныривал, рукой вам сигналил, – соврал он. – Чего вы переживали-то?

– Не видели мы никаких сигналов.

Николай, уже подойдя к грибку и опустив на гальку рыбину, посмотрел в сторону моря и, вроде бы убеждаясь, заметил:

– И правда, трудно рассмотреть, эти барашки и пена от волн мешают.

Между тем рыбина, извиваясь на песке, оказалась рядом с ногами Леонида Леонидыча, и он, рассмотрев ее, сказал:

– Это акуленок. Как же ты его зацепил?

– А, ерунда, сам напросился. Полез драться, открыл пасть: «Смотри, – говорит, – какие зубы», – отшутился Николай и поинтересовался: – Ее хоть есть-то можно?

– Конечно, вымочить, специй добавить, еще и за деликатес сойдет. Будет призом за успехи в учении. Вон, один отличник уже появился, – указал Леонид на первого выполнившего задание и вылезавшего из воды курсанта.

Потом он по рации связался с парнем, который вместе с Николаем влезал в воду, и объявил ему:

– Все, Сидор, отбой, Николай нашелся, он здесь, на берегу.

Оказывается, они уже послали его на розыски. Этот Сидор не был курсантом, он уже пятнадцать лет как окончил училище и жил и работал в Северном, на заводе мастером. У него обнаружился природный дар к технике – Кулибин своего рода или Левша. Еще в училище заметили эту склонность к техническим наукам и не препятствовали, а, наоборот, помогали ей развиться. У него было хобби: Сидор частенько (раз в неделю обязательно), пока река и море не сковывались льдом, приезжал из города на своем мопеде купаться. И сегодня прибыл сюда как раз за полчаса перед ними. Он и придумал термокостюм и даже смог организовать на заводе его производство.

Потом Сидор подарил Николаю свой водолазный костюм. Они оказались почти одного роста. Он был чуть великоват, но, как сказал Сидор, это не страшно, и даже лучше. Будешь чувствовать себя посвободней. Акулы здесь иногда заплывали и в пресную воду и, бывало, нападали на людей. На поясе костюма висел кинжал, и не такой, как у остальных курсантов, а подлиннее, с полуметровым лезвием, но легкий и удобный. Скорее, это был меч. Ножны его крепились к бедру и нисколько не мешали плыть. Он свободно и быстро вынимался, рукоять хитро, чтобы не выронить, сцеплялась с запястьем. Доставай и отбивайся – и от акул, и от других хищников.

Они пробыли здесь до самого вечера. Для Николая этот визит оказался очень полезным. Он узнал много нового. Раньше, бывая в училище Криса, он удивлялся, почему так мало курсантов – всего три класса по пятнадцать человек. Но увидев и здесь лишь две количественно такие же группы, наконец уяснил, что по привычке зря меряет земными мерками. Главное, выяснилось, – у патриотов имелось достаточно большое количество людей, готовых выступить против нелюдей. Было и оружие. Если понадобится, можно быстро собрать под ружье человек пятьсот, а то и около тысячи. При таком малом населении – это же целая армия. Все выпускники училища хоть и жили в разных городах республики, но с ними можно быстро связаться. Некоторые служили в полиции, другие работали на заводах.

В училище была и группа, в которой готовили охранников. Она в настоящее время состояла из двенадцати человек. Подозрительно стало бы не выполнять основную функцию, для которой и заведены училища, – готовить охрану для нелюдей. Постепенно, благодаря авторитету Леонида Леонидыча, только ему стали доверять окончательную проверку и выпуск этих подонков. А остальные три училища под самый конец обучения направляли к нему «достойных» кандидатов.

Чтобы отделить эту группу от основной части курсантов и чтобы они даже не догадывались, что патриоты используют училище в своих интересах, сразу по прибытии сюда им внушали мысль, что они элита, прошли отбор и полностью подходят для почетной службы. А остальные – это низшая категория. Они отсеяны и пойдут в полицию или на заводы рабочими. Занятия с ними проводились отдельно, и обычно в училище они находились не более двух недель. И так как в жизнь охранники выпускались только отсюда, вся слава доставалась Леониду. Вот хитрец – ведь раз слава, то и никаких подозрений.

Обо всем этом шел разговор во время обеда. Кушали впятером: хозяин, их трое и Сидор. Николай после двух лет жизни на этой планете нисколько не сомневался в цели переброски сюда. Желание помочь полностью захватило и все больше становилось целью его жизни. Он чувствовал и знал свою силу и возможности, руки чесались действовать. В то же время что-то говорило ему – в таком случае нельзя спешить, очень велика ответственность, а ситуация не до конца изучена. Но сегодня, приятно пораженному увиденным и услышанным, ему не давала покоя мысль, что патриоты уже достаточно готовы к выступлению против нелюдей. Он подумал и решил: «Попробую, как бы для эксперимента, хотя бы только предложить какое-нибудь действие. Тут все свои, и интересно посмотреть, как отреагируют. А если я еще не все понимаю, в крайнем случае поправят». И он сказал:

– У нас, оказывается, достаточно сил. Хватит бездействовать. Предлагаю внезапно напасть на то место, где в республике находится их смертоносная машина – этот компьютер, и захватить его. Никому из вас не надо объяснять, что в нем вся сила нелюдей. Захватить – и они лишатся власти. Я готов возглавить эту операцию.

– Похвально, похвально. Еще бы знать, где она, эта, как ты говоришь, машина, – с некоторой долей иронии заметил Леонид Леонидыч.

– Как, и вы этого не знаете? Как же так? Я понимаю, что они открыто не станут объявлять, где она, но можно же по каким-то косвенным приметам попытаться определить место. Наверняка там запретная зона, много охраны или еще что-то.

Леонид, удивляясь наивности Николая, покачал головой и сказал:

– Наверное, ты думаешь, что это какой-то громоздкий агрегат, тогда как он всего лишь обычный, стандартный, маленький чемоданчик с ручкой, дипломат, а еще точнее – ноутбук. Попробуй определи, где его хранят: то ли на каком-нибудь острове в океане, а могут вообще, поскольку это стандартная вещь, не прятать, а в открытую переносить с места на место.

Николай осекся, замолчал и задумался, а Крис дружески подколол его:

– Ну что, смелый налетчик, получил?

– Да-а… – в ответ протянул он и больше ничего не сказал.

После обеда они еще ходили на стрельбище, где Николай продемонстрировал свое умение.

Когда вечером они собрались уезжать, с ними напросился Сидор. Его мопед стоял у ворот рядом с кухней, и его загрузили в «газель». Над воротами трое курсантов натягивали транспарант. «Да здравствует юбилей великой победы!»

Все расселись в машину. Николай завел, и в это время часы на здании кухни снова резанули его слух шестикратным пиканием. Он посмотрел – они показывали восемь часов.

Уже за воротами, на шоссе, Николай поинтересовался у севшего рядом Сидора:

– А что это за праздник, что за юбилей?

Тот равнодушно пожал плечами и показал на Криса:

– Вот он лучше знает.

Крис с улыбкой взялся объяснять:

– О-о… Это юбилей победы нелюдей.

– Сколько же уже лет юбилею?

– Зачем отмечать года, и так известно, который идет год. А юбилеи у них отмечаются не по годам, а по циклам.

– Х-м-н, как это?

– А так. Есть три вида циклов: шестилетний, как раз он и наступает, – четыреста восьмидесяти пятилетний цикл. Есть еще шестидесяти шестилетний и шестьсот шестидесяти шестилетний.

Дальше Николай спросил у Криса:

– Эти странные шестилетние циклы, почему у нелюдей такая привязанность, отчего они так любят эту цифру? Наверное, она что-нибудь символизирует?

– А черт их знает, – пожал Крис плечами, – отмечают, и все тут.

Но зато попытался ответить Эстебан:

– Точно тоже не знаю, но слышал, когда-то очень давно, когда только все начиналось и нелюди еще не были правителями, одна группа исследователей, состоящая из психиатров, социологов и богословов, проводила исследования социальных групп. Выяснилось, что среди нелюдей много половых извращенцев, они одержимы психическими и душевными болезнями, и все они подвержены комплексу власти. Таких среди нелюдей оказывалось примерно 70 %, такой же процент был «голубых». И ученые увязывали это пристрастие к числу «666» с процентом неполноценности.

– Не совсем понятно, и даже скорее совсем непонятно, – пожимая плечами, сказал Николай.

– Да, да, конечно, сложно понять. Это тебе не дубиной размахивать, – подколол его Эстебан. – Для людей с железной мускулатурой объясняю: если взять простую арифметику, то 70 % – это как раз на тысячу примерно шестьсот шестьдесят шесть человек.

– Но почему шестьсот шестьдесят шесть, а не точно, уж семьсот, – снова попробовал уточнить Николай.

– Ну это уже не ко мне вопрос. Конечно, семьдесят процентов – это на самом деле семьсот человек от тысячи, но ведь ученые называли примерную цифру. А кому, как не самим нелюдям, знать у себя точное число извращенцев.

11

До аэродрома «Северного» доехали быстро, там высадили Сидора и уже по воздуху последовали дальше.

В полете Эстебан обратился к Николаю:

– На следующей неделе в третьей республике будет проходить слет писателей Ялмеза. От нас пригласили восемь человек, и мы думаем, как туда лучше добираться. Придется нанимать два такси, но это дорого. Сейчас мне пришла мысль, что хорошо бы ты согласился нас перевезти.

– Третья республика, это получается Африка, – для себя, вполголоса, пробормотал Николай, – интересно бы там побывать.

– Чего, чего ты говоришь? – не расслышав, переспросил Эстебан.

– Я говорю: интересно там? Кенгуру, крокодилы бывают?

– Кенгуру это в четвертой республике, а крокодилов навалом, успеешь познакомиться, мы там дней пять пробудем. Есть и твои подруги акулы, с ними у тебя уже сегодня взаимный интерес образовался. Обязательно захвати гидрокостюм, слет состоится на самом берегу океана. Ну что, согласен, отпустят тебя?

– Думаю, да. В крайнем случае Антон подменит, а какого числа лететь?

– Пока только знаем, что в начале недели, когда сообщат точную дату, я тебе позвоню. Потом учти, среди приглашенных писателей ни одного патриота, только я. Поэтому не говори, что ты старовер, ну их, побольше молчи и на вопросы отвечай поглупее да потупее, а то подумают, откуда такой умный простолюдин появился. Я скажу, что ты деревенский перевозчик и познакомились мы с тобой случайно. Я попросил помочь, а ты по простоте душевной согласился.

– Это я могу, будь спок, ты еще удивишься, люблю поприкалываться, – заверил его Николай.

Высадив друзей в Центральном, Николай прилетел в деревню.

Никаких особых дел у них с Яной в теперь общем хозяйстве не было, и Николай стал ждать звонка Эстебана. Лето было в разгаре, стояла хорошая погода, а в двух километрах от деревни, не со стороны реки, а уже с другой, располагалось большое глубокое озеро. Он и раньше иногда брал у Антона мопед и ездил туда купаться и рыбачить. На следующий день тоже решил позагорать, а заодно испытать подаренный Сидором водолазный костюм.

Николай поплавал, понырял в костюме, отключив кислород, там еще после Сидора оставался запас примерно на полчаса, но ему он был не нужен.

Тогда, при расставании, Сидор объяснил ему, что пополнять запас смеси кислорода он может в училище, а еще лучше приехать к нему и взять специальный насос, тогда он сам сможет подкачивать нужную смесь кислорода с воздухом. Также он даст дополнительную емкость, она крепится к груди, в результате можно проводить под водой по несколько часов.

«Надо заехать и взять, может пригодится», – тогда подумал он. Сейчас поплавав, вылез, снял костюм и улегся загорать.

Оставшись один, Николай задумался: «Даже не учитывая, что я здесь оказался хоть и не по своей воле, но именно с задачей постараться изменить жизнь на этой планете, я и сам без этого веления свыше хочу помочь хорошим, достойным людям установить справедливую жизнь. И, наверное, восстановить веру – веру христианскую, желательно православную. Хоть я сам неверующий, но вера – это хорошо, и она нужна. Бывают разные люди, – думал он, – возьмем меня, неверующего. Я и так стараюсь жить по справедливым законам, даже точно – живу по ним. Уж себе-то врать нет смысла. Никого не убил и уверен, никогда не убью. Никого не предал, правда обманывал, но по мелочам. Ну еще воровал, хоть и не у людей, а у государства, но кто у него не воровал, раз, как говорят, оно нам за труд недоплачивает. Значит, все же грешен, а в церковь не желаю ходить грехи замаливать.

Вообще-то даже сам Бог не требует: «Верьте в меня», а лишь призывает жить по справедливости. Значит, можно так понять, что ему самому больше нужно не чтобы в него верили и молились, а чтобы жили по предписанным им законам. Ведь есть люди, помолившись в церкви, идут и убивают. Но основная масса людей не хотят грешить и молятся, чтобы после физической смерти обрести духовное бессмертие. Таким вера необходима – я не против, пусть верят. Но, думаю, что и я, не молившийся, но живший по Его заповедям, смею надеяться на духовное бессмертие».

Солнце жарило слишком сильно, и он, побоявшись обгореть, перевернулся на спину и заодно остановил себя: «Хватит философию разводить, лучше подумай, как бы узнать, где хранятся эти злополучные чемоданчики. А узнать можно, только если как-то приблизится, и начать общаться с правителями… Вот ты, Господи, если Ты есть, и помоги мне в этом. Сведи меня с ними. Яви чудо! Вот тогда я в тебя поверю, хотя нет, не стану обещать этого. Я как Фома неверующий, наверное, сочту это случайным стечением обстоятельств». Но, между тем, как раз в этот момент у него зазвонил мобильник, и Эстебан сообщил, что отлет назначен уже на послезавтра, где и произойдет случайная встреча с правителями; бывают ли такие совпадения? Попросил и на тебе. И не чудо ли это? Может, если просить не для себя, а для доброго дела, то такое возможно. А как ты думаешь, читатель? Бывают такие чудесные явления?

Через день, ровно в 10, Николай приземлился в аэропорту Центрального, где уже ждали Эстебан и двое Витьков. Это были два приятеля неразлейвода. Их всегда можно увидеть только вдвоем. Где один, там и другой. Их так и звали – Витьки.

Между тем писали они о разном. Один Витек был даже не писателем, а журналистом, когда-то у него вышла пара рассказов, но с тех пор только хвалебная, в адрес правителей, публицистика. По своим убеждениям он являлся аксебашем. Второй скорее барабанщик, он неплохо преуспевал в сочинении разных детективов и боевиков. По ним даже сделаны несколько фильмов, к которым он сам писал сценарии, а часто и режиссировал. Он считался талантливым писателем.

Вскоре подъехали на маршрутном автобусе еще четверо и сообщили, что можно лететь, последнего участника слета не будет. Среди них была и одна довольно молодая женщина.

Дорогу показывали Эстебан и еще один, как потом понял Николай, мамлюк, – маршрут им был знаком.

Местность внизу за окном – одинаково скучна: степи, пески, иногда перемежавшиеся небольшими перелесками.

Никуда не спешили и летели со скоростью километров пятьсот в час. В полете, естественно, зашел разговор об искусстве. Николаю было интересно, но, будучи предупрежден Эстебаном, приходилось слушать и молчать.

Критиковали Эстебана за его только что опубликованный рассказ. Говорили, что народу не нужны эти твои тонкости, он не способен их усвоить и читать не будет, проще нужно писать. И даже если по твоему рассказу сделать фильм, он простым людям не будет интересен.

Вот примерно в таком ключе шли нападки на Эстебана. Четверо опоздавших, включая женщину, сидели в салоне на откидных сиденьях, и, как предположил Николай, все были мамлюками. Но не все противоречили Эстебану, один только глубокомысленно молчал, еще один на каждую фразу просто кивал и поддакивал, возможно, был мамлюком-барабанщиком, среди них тоже были те, которым все по барабану. Он еще все время улыбался. Верхняя часть перегородки «газели» между кабиной и салоном убиралась, и все спокойно общались.

– Беспредметен ваш спор, дорогие мужички, между тем у вас есть отличная возможность узнать из первых рук, точнее уст, у самого предмета, что ему нужно, – сказала писательница, оказавшаяся еще и поэтессой, и кивнула на Николая.

– Ты, Марго, мудра, как всякая женщина, – поддержал ее сосед по креслу и обратился к Николаю: – Никола, скажи, какие книги и фильмы тебе нравятся больше, про любовь или про бандитов и воров?

Николай начал думать, как бы половчее выполнить указание Эстебана и явить присутствующим свою бестолковость. Сразу пришло в голову, что лексика, иначе выговор, в его деревне несколько отличается от городского. И в связи с этим решил: «Ну, сейчас я вам выдам». Но сначала просто обернулся, поджал губы, сделал тупое лицо, удивленные глаза, ничего не сказал и снова повернулся вперед.

– Ну что ты молчишь, Николай, отвечай, – опять спросил тот же настойчивый вопрошатель.

– Никаку вашу фильму или книгу я не люблю читать. Я кино люблю.

Все переглянулись и помолчали. Как и хотел Николай, все поняли, что значение слова «фильм» ему незнакомо. И тогда тот мамлюк, который до сих пор молчал, бывают такие молчуны, чтобы выглядеть повеличественнее говорят редко и всегда глубокомысленно, с умным видом, стараясь выказать свое превосходство, тогда как разговор идет о простых, ясных уже всем вещах. Так вот, этот самый умный поучительно сказал:

– Надо уметь общаться с простым народом, надо проще спрашивать, вот слушайте и учитесь! – И к Николаю: – А кино-то, Коль, какое тебе нравится? Про любовь или про бандитов?

– Пра любовь все кинушки мне надоели, а вота пра бандюгов лутчи. Но в деревне нам их не кажуть. Я как в город прилетаю, тада завсягда иду их глядеть в кинотеатру. Да и по телеку здеся у вас в городу все кинушки лутчи.

– Ну что, Эстебан, убедился, какие зрелища любит простой народ? – обрадовался сосед поэтессы, первым поднявший этот вопрос.

– Не сам народ это любит, а вы приучаете его своими произведениями, поэтому столько убийств в городском населении и маньяки разные не переводятся. Вам не жалко портить людей?

Наконец, молчаливый и улыбчивый мамлюк-барабанщик перестал только поддакивать и сам решил отметиться, он сказал:

– А чего их жалеть, это же правильная генеральная линия правителей на улучшение народонаселения, так сказать, естественный отбор, выживают сильнейшие, а значит, лучшие.

– Да-да, линия действительно есть, но суть ее в том, чтобы население сильно не увеличилось, а то вашим генералам-нелюдям станет затруднительно управлять солдатами. Они даже одно время запрещали иметь больше трех детей, – парировал Эстебан.

И снова решил вступить в разговор мамлюк самый умный:

– Когда-то тебя только за слово «нелюдь» тут же арестовали бы и дали немалый срок. Но теперь благодаря власти тех же, по твоим словам, нелюдей, а выходит, настоящих демократов, ты запросто можешь говорить что вздумается. Никому никаких физических и даже психологических притеснений, какие, например, у нас еще до прихода их к власти напридумываны были в книгах фантастами-антиутопистами, нету и быть не может. Все идет чинно, благопристойно: за взгляды не сажают, никаких расовых или иных дискриминаций – демократия полнейшая.

– Хороша демократия, болтай что хочешь, но не вздумай запротестовать по-настоящему, по делу, как «демократично» пресечется такой протест, никому не надо объяснять, каждый из нас в себе носит роковой исход такого действительного протеста.

– Не думай только о себе – главное народ, а ему такая жизнь нравится, об этом говорят все рейтинговые опросы, – снова сказал мамлюк самый умный, и тут же подтвердили и мамлюк-барабанщик, и мамлюк – сосед поэтессы, сказавшие в один голос: «Да-да!» и «Вот-вот!»

Промолчала только поэтесса да впереди сидевшие Витьки, и то Витек-аскебаш покивал, как всегда, головой.

– Браво! Оригинально, оригинально! – уметь, услышав убийственный аргумент, пропустить его мимо ушей, не обратить внимания, вроде его убийственности не поняли, с невозмутимым видом продолжить полемику; это прямо какое-то ваше знаковое качество. В конце концов, черт возьми, расшифрую и перефразирую суть вопроса о «демократах» – нелюдях. Кто из вас добровольно согласился бы лечь на хирургический стол и всадить в себя этот смертоносный чип ваших демократов? Только честно.

Наступила неприятная пауза, все молчали, то ли убежденные аргументацией Эстебана, то ли соображая, что ответить.

И, наконец, одна лишь поэтесса произнесла: «Я бы не согласилась». Остальные продолжали задумчиво молчать. Тогда Эстебан позволил себе обнадеживающе констатировать:

– Ну вот, задумались – уже хорошо, значит не все потеряно.

Эта тягостная пауза продолжалась… но, не вникнув в причину ее, снова начал слишком разговорившийся, «умный» мамлюк: «А кому мешает жить этот чип?» – но его грубо оборвал сосед поэтессы, он, махнув на того рукой, презрительно, намекая на его никчемность, известную всем, сказал: «Уж ты-то, умник, помолчи». И потом ко всем и Эстебану: «Может, и прав ты, Эстебан, а что эта правота изменит, давайте прекратим бесполезный спор и возьмем другую тему. Все равно даже городские жители, которые иногда и книги читают, не знают никакой другой жизни и никогда не захотят ее изменить, а уж что говорить о деревне».

Все остальные мужчины продолжали молчать, и лишь одна поэтесса снова не согласилась и сказала:

– С таким заключением можно поспорить; если им помочь понять несправедливость жизни, они могут и захотеть ее поменять – но это уже карается. Однако никто из нас не сказал, что добровольно согласен на имплантацию чипа, значит, все предпочли бы жить без него. Что же делать, Эстебан?

– Что делать, каждый решает сам, мы не раз слышали, что периодически раскрываются заговоры, значит, есть отчаянные люди, которые не мирятся и ведут борьбу. Причем почти все они патриоты, за очень редким исключением (бывают и среди вас люди, настроенные против нелюдей). Скажу честно, очень хочу, чтобы у них получилось, и переживаю за этих людей, но сам хоть и патриот по натуре, наверное, слишком люблю жизнь, а если точнее и честнее – я просто трус. Ты, Марго, спрашиваешь, что делать, а что остается делать таким, как мы, только ждать и надеяться… – Он посмотрел на «умного» мамлюка и Витька-аксебаша и добавил: – И то не всем.

– Ну что не всем, я тоже не соглашусь с тобой, – возразила поэтесса. – Да, многие на словах прославляют нелюдей и хоть сами не станут рисковать жизнью, но были бы не против лишить их власти, и наверное, никто вдруг, случайно узнав о заговоре, никогда не пойдет докладывать.

На этом слишком откровенный диспут двух противоположных идеологий прекратился. Все замолкли и задумались. Неизвестно о чем думал каждый. Примерные мысли Эстебана Николай мог предположить: наверное, остался доволен, что совсем непримиримых, ярых противников свержения нелюдей не оказалось. А вот остальные? С барабанщиками все ясно, а их, надеюсь, читатель помнит, было двое: один сочинитель успешных детективов – это Витек и другой барабанщик – мамлюк. Наверняка кое для кого этот разговор явился не только откровенным, но еще и очень напряженным и показался опасным, и теперь думалось, что не слишком ли он обнажил свои чувства, и хоть за это не наказывают, все же… Так могла подумать поэтесса, да и оставшиеся двое мамлюков. Еще ведь был Витек-аксебаш: ну, тому в случае чего снова придется искать хозяина, чтобы писать хвалебные статьи.

Николая тоже этот диспут мастеров художественного слова подвел к некоторым мыслям. Он стал понимать, что мыслящие люди, можно сказать элита Ялмеза, – и литературная, да и остальная – научная, и техническая, и спортивная – не против свержения власти нелюдей, хотя сами, почти никто, палец о палец не ударят для этого. И привыкли, и жить им сильно не мешают. Даже мамлюки, то есть основной инструмент, приведший нелюдей к власти, казалось бы, в некоторой степени все же их родственники, но много веков не получавшие подпитку их крови, даже они не будут против, если их свергнут. Может, кровь очистилась, или на это повлияла мысль, что их предали и не взяли жить к себе в ялмезный Рай.

Примерно такие мысли могли одолевать замолкнувших путешественников, а между тем они уже, наверное, преодолели половину пути.

Еще вчера Николай, изучая по карте предполагаемый маршрут, вспомнил, что Эстебан сказал, что слет будет проходить на берегу океана, а вот какого, то ли Атлантического, то ли Индийского, было непонятно. Поэтому, чтобы представлять, где придется пролетать, штудируя карту, провел примерные маршруты и там, и здесь. Сейчас уже пролетали над Персидским заливом и пересекали Аравийский полуостров. Справа показалась полоска Красного моря, а слева, вдали, голубела Аравийская котловина. Скоро покажется и сама Африка. Вчера на карте он никак не мог вспомнить, как назывался ее восточный выступ. И только сейчас, уже подлетая к нему, вдруг вспомнил: полуостров Сомали!

В этот момент Эстебан, поглядев в окно, махнул рукой вперед и подсказал: «Так прямо вдоль берега и шуруй». И тогда Николай понял, что океан будет Индийский. «Значит, остановимся где-то на юго-востоке Африки», – подумал он.

Всегда в любых сколько-нибудь однообразных путешествиях, как сейчас, передвигаясь невысоко и медленно, или на пароходе, или в поезде, а еще раньше где-нибудь в дилижансе; то ли от скуки, то ли от однообразия проплывающего за окном пейзажа, то ли по какой другой причине люди не молчат и всегда находят тему для общения. Бывает, когда вроде бы обо всем переговорили или от остроты вопроса (как в нашем случае) наступает неприятная пауза, а слишком длительное молчание становится тягостным. Эту затянувшуюся напряженность всегда кто-нибудь не выдерживает и старается разрядить или смягчить. Так же вышло и здесь. Как и положено, первым не вытерпел мамлюк самый умный; конечно, он посчитал, что все понимают неловкость момента, однако же никак не могут придумать способ разрядить паузу. Он прикинул своей «умной» головой и подумал: «Эх вы, что бы вы делали без меня, это же легко делается, обычно находится объект, не участвовавший в споре, и на него переводятся стрелки, а такой у нас на борту один». И он приступил:

– Никола, что замолчал-то, спросил бы чего-нибудь, про кино или еще про что.

Николай и правда слишком долго молчал и оттого, что с интересом прислушивался к проходившей полемике, решил, что вид у него стал чересчур умный, а надо бы, наверное, как-то подкрепить намеченную ранее наивность и бестолковость. И когда умник обратился к нему, у него как раз к такому случаю имелся вопрос.

Недавно он из интереса пару раз посетил кинотеатр. С первого сеанса, не выдержав до конца бессмысленного боевика, ушел и зарекся больше не ходить. Но на второй раз его заинтриговала реклама плаката, обещавшая три короткометражных фильма. Особенно привлекло название первого – «Любовь с первого взгляда».

Сюжет был такой: на танцах парню понравилась девушка, и он пригласил ее танцевать. Один раз, потом еще… под конец он проводил ее домой и назначил свидание. Они начали встречаться.

На лицо девушка была не очень красива, о таких обычно говорят лишь: «Совсем недурна». Но зато имела какие-то отточенные формы тела. Нечасто можно встретить у кого-нибудь сразу столько достоинств фигуры. Под простеньким ситцевым платьицем чувствовались формы, особо привлекающие тонких ценителей сексуальности женщины: красивая белая шея; также угадывалась ясно подчеркнутая не очень крупная, молодая свежая грудь; изящная талия; тонкие длинные ноги; и очень привлекал далеко не плоский зад, как у многих красавиц.

Наверное, все это вместе и привлекло парня. Он обладал замечательным даром – привязать к себе людей, к тому же был красив. Этот опытный ловелас был обаятелен, умело ухаживал, дарил цветы и не был навязчив, только на третьем свидании впервые позволил себе обнять ее и поцеловать. Говорил о прекрасном и клялся, что полюбил на всю жизнь. Девушка оказалась доверчивой, наивной и неопытной, он очаровал ее. Она была счастлива, и, оставаясь одна, с нетерпением ждала новой встречи. В мечтах уже не раз отдавалась ему и представляла, как это будет.

Фильм был сделан безусловно талантливым режиссером. Николай, глядя на развитие сюжета, удивлялся и думал: «Что это такое, куда я внезапно попал, прямо классика XIX века».

По ходу фильма стало ясно: парень осознавал, что полностью подчинил эту простушку своей воле, и она готова была к чему угодно. Тем более что мораль этого общества, уже, нет сомнения, наверное, давно лишила ее невинности (ей было 17 лет). Понятно было, что и он желал ее, но почему-то продолжал только нежные ухаживания, похоже, он испытывал какое-то странное удовольствие от этой игры с девушкой.

«А может, все-таки режиссер действительно хочет показать настоящую любовь?» – подумал Николай. Но, вспомнив, где находится, тут же себя поправил: «Ну нет, любви тут быть не может. Тогда что?» Стало интересно, как же здесь будет решен постельный вопрос, а все шло к этому.

Наконец, наверное, уже на седьмой день при прощании парень предложил ей:

– Нюрочка, давай завтра на моем мопеде поедем куда-нибудь, где никто не будет мешать: отдохнем, позагораем, насладимся природой. Хорошо, любимая?

«Наконец-то», – подумала она и с радостью согласилась.

– Ну, до завтра, – сказал он, целуя ее и добавил: – Захвати с собой какой-нибудь пледик.

– Хорошо, милый.

На следующий день он привез ее в живописнейшее место на озеро. Оно располагалось в лесу; на краю него выбрали небольшую полянку: место безлюдное, зеленела травка, тут и там цвели дикие кусты жасмина, а на берегу небольшой песчаный пляжик.

Короче, идеальнейшая интимная обстановка. Они расстелили плед и разделись, она осталась в купальнике. Парень остановился и снова каким-то странным, не совсем здоровым взглядом начал оглядывать прелестную идеальную фигуру девушки. Заметив его взгляд, она поняла, что он любуется ею, и, чтобы угодить любимому, демонстративно подняла руки и заложила их за голову.

В этот момент камера взяла крупным планом лицо парня. Глаза его стали хищными, ноздри расширились, и он почти неслышно даже зарычал, наверное, от удовольствия… или еще от чего-то…

Потом пришел в себя и опять, как всегда, нежным голосом попросил:

– Нюрочка, родненькая, мы здесь одни, скоро все равно соединимся и станем одним целым, поэтому не будем стесняться, прошу тебя, сними купальник, дай мне насладиться тобой в полной мере.

Она немного растерялась, но, находясь под властью его обаяния, полностью покорная его воле, решила: «Значит это ему и, наверное, нам обоим нужно» – и разделась. Он тоже снял плавки; его естество восстало в полную силу.

После этого кадра Николай вытаращил глаза от удивления и подумал: «Ну сейчас начнется, окажись я снова на Земле, то рассказал бы, как отстали вы, земляне, в культуре со своими пантомимами; барахтаетесь под одеялом, и непонятно зрителю, то ли это… а то ли совсем не это, поди догадайся.

Или зачем-то покажут, как мужчина справляет малую нужду, и опять пантомима; под камеру и водички польют, наверное, из чайничка, а мужчина и потрясет воображаемо кое-чем и даже крякнет от удовольствия; хотя прогресс уже заметен, приблизились к «настоящей» цивилизации, стали понимать, как это необходимо зрителю и что без этого он ну никак не смог бы обойтись. Но уж здесь-то это наверняка в натуре показали бы.

Дальше парень при виде обнаженной девушки сдержал видный зрителям признак страстного желания и почему-то бухнулся на колени, сложил перед грудью ладони, как бы собираясь взмолиться, и восхищенно воскликнул: «Богиня! Ты моя богиня! Я твой раб и сейчас овладею тобой!» – И затем уже тише: «Раб будет владеть богиней». Потом на коленях подполз к ней и начал целовать ноги. Снова поднял голову, вожделенно осмотрел ее всю и сказал: «Сегодня богиня должна подчиниться рабу, ляг, пожалуйста, богиня, сюда, на этот свой царский плед. Теперь я буду богом».

«Богиня», не очень понимая, к чему все это, что не помешало ей самой сильно возбудиться, с готовностью, раскинув ноги, быстро, с заметным нетерпением, расположилась перед ним…

Камера взяла такую готовность «богини» и все дальнейшие моменты секса крупным планом.

«Продолжается настоящая цивилизация», – с иронией подумал Николай. У него сложилось впечатление, что артисты уже не играли, а, как теперь у нас говорят, еще, правда, не совсем «цивилизованно», но пока осторожно, – в натуре с удовольствием трахались. (Талант! Высший уровень! Куда там нашим артистам, хотя и нам недолго ждать этого, ведь и у нас уже появились театры и молодые режиссеры с «новым прочтением классика», и критики с восторгом говорят о них. Да, растем! Уже расцветает культура! А бедные Чехов, Гоголь все видели в одном цвете.)

Но автор отвлекся, вернемся к повествованию Николая.

Парень теперь уже до конца фильма не произнес ни слова, он, закончив, сразу поднялся и отошел. Девушка продолжала лежать, этот парень превзошел все ее ожидания. Только что она побывала на вершине мира, и еще горячая волна наслаждения продолжала нести ее, медленно остывая и опускаясь. Лежа на боку, подперев рукой голову, она с благодарной, довольной улыбкой смотрела на него, и ей еще хотелось, чтобы он сейчас приласкал ее.

Но парень, подойдя к дереву, справил малую нужду, при этом громко испортил воздух (извини, читатель, но опять же – цивилизация), затем из багажника мопеда достал пистолет и, подойдя поближе, разрядил его в девушку.

Она так и умерла с довольной радостной улыбкой на лице, ничего не успев понять.

Николай, никак не ожидая такой развязки, открыл рот и так с ним разинутым и досмотрел, как парень искупался, оделся, сел на мопед и уехал.

И вот теперь, когда умный мамлюк, чтобы разрядить возникшую тягостную паузу, предложил ему о чем-нибудь спросить, он и решил узнать у пассажиров их мнение о фильме. Все-таки литераторы, интересно, что скажут. И Николай ответил умнику:

– Надысь одну кину смотрел и ничо не понял.

– Какое кино-то? – поинтересовался умник.

– Называется «Любовь с первого взгляда».

– А-а, все знают это кино, отличный фильм, – опередил всех Витек-аксебаш. – Могу представить тебе, Николай, автора и режиссера, это мой друг Витек, – и он, обняв, хлопнул соседа сзади по плечу.

А потом, слегка передразнивая Николая, спросил:

– А чо ты не понял-то, там же все ясно и понятно.

– Как жа понятна, ничо не понятна. Полюбил девку с первого взгляда, а посля взял и грохнул.

– Ну вот, правильно, ты хоть и простой человек, а все отлично усвоил, а говоришь непонятно, – с ироничной издевкой, явно недооценивая интеллект простолюдина, заявил Витек.

На этот подкол с понятливостью простого человека Николай слегка разозлился, прикинул и решил: «Играешься? Ну, раз считаешь меня настолько тупым, то так и быть, давай поиграемся», – и заявил ему:

– Ты што, Витек, такой тупой, я и так вижу, што убил, а об чем я спросил-та, ну и дурак ты, я спросил, зачем убил?

Очевидно, обидевшись на такую грубо высказанную отповедь Николая, Витек показушно, для всех, как бы стараясь показать умственное превосходство интеллигента над простолюдином, сказал:

– А-а, вон чего тебе не ясно, извини, я-то своей глупой головой не сразу сообразил. Значит, зачем убил? Это же проще простого, слушай… – И он с циничной, какой-то садистской ухмылкой начал объяснять: – Убил потому, что она ему уже стала не нужна. Вот ты, Николай, когда поимеешь бабу, тебе же сразу еще не хочется? Так же и тому парню, он получил свое, и зачем она теперь ему, вот он и убил.

«Вот гад, – подумал Николай, – ну раз по-твоему я такой глупый и бестолковый, не буду разубеждать, и сейчас ты у меня доухмыляешься, надо как следует припугнуть тебя». И он, как бы удовлетворившись ответом, сказал:

– А-а… вот таперя понятна, што значить антиллигенты и писатели; учители вы наши! Тада и мне нада пистоль купить. Интересна, там, куды мы едем, продают каку-нито арудию?

Эстебан, сообразив, что Николай что-то задумал, решил его поддержать и ответил:

– Да, насколько я помню, в поселке есть универсальный магазин, а что?

Николай, как бы удивляясь непонятливости Эстебана, с жаром, возмущенно передразнивая, ответил:

– Што, што? Я жа слыхал, ты сам говорил, што писатели учуть всех простых людей, вот я и учусь.

Теперь и поэтесса решила поинтересоваться:

– Ну и чему ты научился, что купишь пистолет и будешь убивать всех женщин? Пойми, это кино не учит убивать, а показывает больного человека.

– Ничо он не больной, а здоровай и красивай.

– Он больной на голову, – уточнила поэтесса.

– Ты, Марго, не боись, девок я люблю и убивать не буду. А убью, хто мне очень не пондравиться, пригласю поехать к морю и грохну.

Эстебан, понимая, что пока не совсем правдоподобно для всех выглядит игра Николая, решил подыграть. Он, вроде бы всерьез напуганный за него, начал обеспокоенно отговаривать:

– Ты, Никола, не вздумай и вправду убить кого-нибудь, тебя же в тюрьму посадят.

– Ну и што, отсижу пару годов и выду, зато этова гада не будить.

Эстебан почувствовал, есть возможность показать, как неправы оппоненты, стремившиеся доказать, приплетая к спору рейтинги, что люди сами по своей природе желают видеть негатив и к нему стремятся, а воспитать их примером ни хорошим, ни плохим якобы невозможно – ведь как раз так нужно воспринимать критику его рассказа, и он дальше сказал:

– Ну вот, Витьки, убедились, чему учат ваши произведения простых людей. Жил паренек в деревне и даже не думал ни про какие убийства, но приехал в город, посмотрел ваше кино и сразу захотел купить пистолет. Я согласен, фильм в психологическом плане хорош, и замысел, и режиссура – все отлично, все на высоком уровне. Виден талант, но он от дьявола, и я не могу уважать его, он беспринципен, это талант конъюнктурщика. Всегда бывают такие люди, при любой другой власти они тут же перестроятся и станут воспевать нужные принципы.

– Зря ты, Эстебан, обижаешь хорошего человека, – вступился за друга Витек-аксебаш.

– А я и не обижаюсь, мне его критика по барабану, – отмахнулся талантливый Витек-барабанщик.

Тут Эстебан решил поправиться и более справедливо распределить между друзьями вину и обратился к Витьку-аксебашу:

– Ты меня неправильно понял, твоего друга я не обвиняю, ведь, просмотрев фильм, зритель еще никак не увидел призыва к убийству, и только после твоей циничной трактовки, после объяснения Николаю он и собрался приобрести пистолет.

– Я же не виноват, что он оказался таким идиотом, – потихоньку оправдался аксебаш, предполагая, что это негромко произнесенное оскорбление не дойдет до слуха, а тем более до ума деревенского простолюдина.

Но к его удивлению, да и не только к его, Николай вдруг внезапно интеллектуально прозрел и прекрасно все понял и, довольный развитием разговора, решил осуществить свой замысел и припугнуть гада – Витька. Он даже сначала вместо деревенского «чаво» нечаянно перешел на городской выговор. Обернувшись вполоборота и сделав свирепое лицо, начал:

– Чиво, чиво ты сказал, я те покажу «идиот», вот ты-то и есть идиот и извращенец. Чиму учишь простых людей? Таких, как ты, точно убивать надо. Што, возможно, я и сделаю.

– Николай, хватит вам, уже подлетаем к поселку, снижайся, сейчас появится посадочная полоса, – остановил их перепалку Эстебан.

– А где мы жить-то будем, в поселке? – поинтересовался умник.

– Нет, в поселке живет обслуга, да и поселок-то всего пять или шесть домов. Мы будем жить в палаточном городке. Сегодняшний день отведен нам для обустройства. Получим и установим палатки, кто желает одноместные, а кто на двоих. Я думаю, Никола, ты не против, если мы поселимся с тобой. Витьки, наверное, тоже захотят жить вместе. Ну а остальные четверо – разбирайтесь сами.

– Я возьму одноместную – объявила Марго.

– Ну а мы отлично и втроем в двухместной устроимся – сказал мамлюк-барабанщик.

– Ну хорошо, значит, одна одноместная и три двухместные, – подытожил Эстебан.

Он хоть и не являлся официально назначенным или выбранным руководителем делегации, но был наиболее известен как писатель, поэтому как раз с ним созванивались организаторы слета, и он добровольно принял на себя организационные вопросы, против чего никто не возражал.

И вот теперь, уже на подлете к месту, он счел необходимым оповестить подробнее участников слета о предстоящей программе.

– Слет писателей начнется только завтра во второй половине дня. Сегодня же и завтра до обеда зал будет занят журналистами. Повезло тебе, Витек, потом целых четыре дня тебя ждет экзотический отдых, – обрадовал Эстебан Витька-аксебаша.

После таких слов Николай воспользовался случаем и, постепенно переменяя радостное лицо на зловещее, воскликнул:

– Во! Хорошо! Хоть мне одному не скучно будет. Поедешь со мной к морю, Витек? Искупаемся, позагораем, отдохнем на природе.

Николай уже понимал, что переигрывал, но не мог отказать себе в удовольствии довести спектакль до конца. Ему ясно было: многие почувствовали игру, а губы Марго с самого начала кривились в иронической усмешке, она давно заподозрила: не такой уж и тупой этот деревенский парень. В общем, сейчас все уже улыбались и ждали.

Бывает же, когда зрители не первый раз смотрят пьесу, известна и фабула, и конец, но ведь досмотрят, да еще и поаплодируют, так и здесь.

А если по делу, хоть и переусердствовал Николай и всем понятна стала игра, но они с Эстебаном достигли цели, присутствующие уяснили – на народ можно повлиять как в хорошую, так и в плохую сторону. И никому не полезно развращать народ, ну, наверное, исключая самих нелюдей.

Но нельзя думать, что совсем в дураках оказался Витек-аксебаш. Он-то и подвел, если можно так сказать, финальное, мирное и веселое резюме этого дальнего, но всего лишь трехчасового перелета (один раз они переходили на сверхскоростной режим, почему и сократили время). Он тоже, уже и раньше подозревая игру, а теперь увидев улыбающиеся в ожидании финала лица, точно убедился, что ему ничего не грозит, и дружеским тоном ответил на приглашение Николая:

– Согласен, Коль, конечно, съездим отдохнем, только когда будешь покупать пистолет, позови меня, я в этом знаю толк и помогу выбрать.

В результате бурных, как в спектакле, аплодисментов не последовало, но произошло идеологическое примирение, и все довольные дружно рассмеялись.

12

Палаточный городок расположился к северу от поселка. Палаток набралось штук двадцать, может побольше. Весь городок и поселок от диких зверей огорожен был двумя заборами, внутренним трехметровым из пластика и внешним проволочным, через который пропустили ток. Последние лет пять в округе произошло несколько нападений на людей; почему-то развелось несметное количество хищников и им стало не хватать пищи.

Когда установили палатки, Николай решил съездить на разведку к океану. До него от поселка было километров десять. По дороге его по воздуху обогнал какой-то небольшой вертолет, и Николаю показалось, что он где-то вдалеке приземлился. Дороги-то, собственно, никакой не было: песчаные небольшие дюны менялись на каменистый грунт, утыканный колючим кустарником, огромные валуны и даже один раз не гармонировавшая с таким ландшафтом зеленая болотистая низина. Николай не спеша объезжал эти препятствия, однажды даже пришлось передвигаться на воздушной подушке.

В одном месте он остановился, чтобы понаблюдать, как стая каких-то исхудалых с взъерошенными загривками то ли волков, то ли гиен, а может шакалов с разбегу бросалась на гладкий, высокий (метров семь) каменный столб, на вершине которого устроено было орлиное гнездо с птенцами. А взрослый орел в это время потрошил принесенную добычу, разрывая куски мяса для птенцов. Иногда от неосторожности птенца какой-то кусок выскальзывал и падал вниз. На него тут же в драку с визгом набрасывалась стая. «Что у них здесь, в Африке, голод, что ли? Могли бы и сами поохотиться, вот лодыри», – подумал Николай.

Понаблюдав минут десять, он поехал дальше. Несколько особей откололись от стаи и стали, как собаки, его сопровождать, с оскалом и завыванием бросаясь чуть ли не под колеса.

Проехав еще с километр, Николай увидел, наверное, тот же обогнавший его вертолет, он был пуст и стоял с открытой дверью. Николай остановился рядом, в кабине всего два сиденья, для пилота и пассажира, размер небольшой даже поменьше нашего «запорожца» и намного ниже, аккуратный такой, красивый, прямо игрушечный. Несколько волков, все еще его преследовавших, настороженно принюхиваясь, окружили вертолет, а два, скалясь и рыча, даже влезли в кабину и забрались на сиденья.

Николай захватил дубину и вылез. Волки, обрадовавшись такой неосторожности, почувствовав легкую добычу, дружно бросились на него. Но «добыча» неожиданно ногами и дубиной мгновенно разбросала их. Три штуки с плачущим жалобным визгом и завыванием отлетели на несколько метров. Остальные, похоже шокированные, боязливо отскочили и уставились на это странно-отважное существо, которое, не обращая больше на них внимания, занялось своим делом.

Николай осмотрел кабину, удивившись комфорту и непривычной элегантной отделке, затем прикрыл дверку и огляделся в поисках пилота, но никого не увидел. Только сзади показалась отставшая и теперь догонявшая остальная стая волков. «Наверное, отошел за чем-нибудь, надо поискать сделаю кружочек, а то эти твари еще нападут на него», – подумал Николай и сел в «газель».

Отъехав в сторону метров триста, он заметил (о ужас!) льва, волокущего в зубах человека. Заприметила царя зверей и стая волков, они окружили его, явно с намерением отбить добычу. Лев вынужден был опустить ношу на землю и отбиваться от назойливой наглой стаи.

Одному он порвал брюхо и выпустил кишки; нескольким лапой перебил позвоночники; еще двум-трем поперекусывал лапы, и они с жалобным визгом, хромая, отбежали; но остальные (а их было слишком много) не отступали и дружно наседали со всех сторон. Этот визжащий, крутящийся комок непроизвольно откатился метров на пятнадцать-двадцать от жертвы. Увлеченные схваткой, почти все про нее забыли, а мужчина был жив и на коленях пытался отползти подальше. Но несколько хищников остались и набросились на него, один вцепился в плечо или шею, другой в бок, а третий впился в бедро. Они рвали его и тянули каждый к себе.

Как раз в этот момент подоспел Николай, он остановился, выскочил из «газели» и дубиной сразу убил двух, а третий, скалясь, отступил. Николай оставил дубину, поднял на руки мужчину и понес к «газели». Оставалось всего-то три-четыре шага, но двое волков злобно залаяли, привлекая внимание остальных сородичей, и сзади вцепились в обе ноги, один в бедро, другой в икру. Пришлось так с ними, несмотря на острую боль, доволочь мужика и забросить на сиденье. Потом он, резко тряхнув ногой, сбросил вцепившегося в икру, а другому, схватив за челюсти, разодрал пасть.

А в это время остальная свора, опомнившись и бросив царя зверей, который, позоря ранг, уже начинал трусливо поджимать хвост, быстро понеслась на Николая. Время оставалось, только чтобы прямо через мужчину запрыгнуть в «газель» и захлопнуть дверь, что он и сделал.

Они окружили машину, бешено и злобно рыча и бросаясь на нее. Николай подумал, что еще мгновение, и плохо бы ему пришлось. Неизвестно, удалось ли справиться с такой внушительной и, видать, голодной сворой. Да и дубина осталась валяться в четырех метрах от «газели».

– Ну молодец! – превозмогая боль, восхитился мужчина, который, видать, мысленно уже прощался с жизнью, и вдруг пришло неожиданное спасение в лице этого отважного, очевидно, простолюдина.

– Откуда ты взялся?

Николай, видя, что тот весь помят и изранен и с трудом говорит, достал аптечку и сказал:

– Давай-ка перевяжу, а как я тут очутился, потом разберемся.

– Не надо, не будем терять время, взлетай быстрей, надо скорей долететь до моего имения, это недалеко, километров семьдесят. Там нам окажут нужную помощь опытные врачи. Лучше себе наложи на ногу жгут, вон как кровь-то хлещет. А мне дай вот этот рулончик ваты, я сам приложу и подержу рукой на шее, кровотечение приостановлю.

У Николая и правда на икре был вырван целый клок мяса и шла кровь. Он перетянул ногу под коленкой жгутом, а ему, слегка распотрошив и обмотав бинтом, передал рулон ваты, который тот прижал к ране на шее.

«Похоже, это и есть правитель», – подумал Николай и, выдвинув винт, взлетел.

– Куда теперь? – спросил он.

– На север и чуть западнее – и рукой показал направление. – Как увидишь шоссе – садись, оно и приведет к месту.

От потери крови его организм стал сдавать и он уже еле-еле говорил.

– Хорошо бы сообщить жене, пусть подготовится, у тебя телефон есть? – спросил он.

Николай достал из бардачка мобильник и дал ему, тот набрал номер и после соединения, чувствуя, что силы оставляют, постарался бодро, чтобы не сразу расстроить, сообщить о происшествии.

– Танюша, сейчас со мной все в порядке, мы уже подлетаем, встречайте, срочно вызови обоих врачей, меня чуть не загрызли звери… но спас один смелый парень… ему тоже нужна помощь… Мы летим на его машине… не волну… – Он потерял сознание и выронил телефон.

Николай поднял его, на том конце надрывался какой-то мужик: «Алло, алло, Миша, что с тобой, милый, куда ты пропал, алло, Миша!

– Ваш Миша потерял сознание, но не волнуйтесь, он жив.

– А ты кто? Передай телефон Мише, – возмутилась трубка.

Николай подумал: «Вот тупой господин». В другом случае он ответил бы в обычной своей манере примерно так: «Кто, кто – конь в пальто». Но здесь, когда еще не совсем ясна ситуация, пришлось вежливо, но настойчиво ответить тупому:

– Телефон передать не могу, Миша лежит без сознания, и если вы срочно не позовете врача, может умереть. Мы уже подлетаем, я уже вижу шоссе, а вдалеке какой-то замок. Сажусь, встречайте.

И Николай отключил мобильник. Он сел и, проехав пару километров, впервые увидел, где и как живут правители Ялмеза.

Сначала показалась внушительных размеров трехпролетная кирпичная арка, в двух основаниях которой находились небольшие караульные помещения с группой охранников, двое из них с автоматами дежурили у въезда. Их, видать, уже предупредили, и они, не останавливая, быстро показали куда ехать. Метров через сто на насыпном зеленом возвышении и находился роскошный трехэтажный дворец с бледно-желтыми малахитовыми скульптурами двух львов на фасаде. Между ними широкая лестница с шестью ступенями вела к массивной двухстворчатой двери, причем ступени отличались по цвету и были из разных камней: из мрамора – нижняя и далее – кварца, родонита, яшмы, лабрадорита и граната. Но как ступени вышли такими монолитными? Ведь редко все эти ценные камни встречаются таких больших размеров. Возможно, склеены. А на двери находилось барельефное изображение их ушастого бога, инкрустированное крупными наклепками из чистого золота. Весь третий этаж передней части здания вровень с крышей опоясан застекленной галереей.

Николай остановился у лестницы. Там уже были готовы очень оригинальные носилки на колесах с различными приспособлениями и приборами. На них, наверное, можно быстро определить состояние больного и даже сразу поставить капельницу. Люди в синих халатах, очевидно санитары, перенесли Мишу на носилки. Распоряжался всем мужчина то ли в шортах, то ли в короткой юбке. Он взял руку раненого и запричитал: «Мишенька, как же так, родной мой!» – и дальше последовали упреки в непослушании, в том, что он не бережет себя, вот до чего доводят эти опасные увлечения съемками диких животных, говорил он. В это время из дверей дворца вышел еще один человек в синем халате. На него сразу набросился этот главный распорядитель (наверное, хозяин):

– Ну вот, наконец и Хаким появился, где тебя носило?

– Я не прятался, а занимался обычными делами, как меня нашли, я сразу сюда, – оправдался он.

Быстро визуально осмотрев больного, каким-то вмонтированным в носилки прибором что-то измерил и тут же, открыв небольшой прозрачный шкафчик-аптечку, набрал в шприц из двух пузырьков раствор и сделал какую-то живительную инъекцию в вену. В результате Миша зашевелился, открыл глаза, потом осмотрелся и, бодрясь, но с трудом выдавливая слова, сразу спросил у Хакима:

– Ну что, эскулап, чем обрадуешь? Как мои дела?

– А что, могу действительно обрадовать. Помят ты изрядно, сломаны несколько ребер, но основные кости целы, а мясо попришьем, понаростим; крови порядком потерял, но внутренние органы не тронуты. В общем, повезло тебе, через пару недель будешь как новый.

Миша заметил стоявшего немного в сторонке Николая и уже повнятней произнес:

– Повезло, что рядом оказался вот этот смельчак. Не побоялся вступить в бой со сворой волков и со львом и отбил меня. Надо его как следует отблагодарить. А вам с Семеном им тоже надо срочно заняться, его тоже сильно потрепали. А где Семен-то?

– Он там у нас, операционную готовит.

Мужик в юбке все это время стоял рядом с носилками, держал раненого за руку и продолжал охать и причитать. Каким-то странным казалось Николаю его поведение. Наконец его попытался успокоить сам Миша:

– Ну хватит тебе, Танюша, ведь все обошлось и Хаким сказал, что через две недели буду как новый. Лучше пошли людей за моей машиной, это в районе орлиного гнезда на столбе, там где-то и кинокамера, и телефон, и нож, пусть поищут.

«Вон, оказывается, в чем дело, вот какой жене звонил Миша», – сообразил Николай. Тут всех категорично остановил доктор Хаким, он поднял руку и стал повелительно распоряжаться:

– Все, закончили болтать, уже пора действовать! – И приказал санитарам: – Носилки быстро в операционную. – Хозяину, а точнее, как выяснилось, хозяйке, или тьфу, тьфу, тьфу, жене: – Не мешать нам, а лучше распорядитесь насчет розыска вертолета. – И Николаю, внимательно его оглядев: – Ты, спаситель, тоже следуй за нами. Как тебя величать-то?

Николай ответил и пошел за всеми. Вошел за ними внутрь, и его сразу поразила монументальность холла. На него прямо обрушилась масштабность пространства; два огромных окна составили по обе стороны двери полную лицевую стену; колонны, уходящие куда-то в бесконечность, тускло мерцали сверху золотыми капителями. Резала глаз парадность и роскошь: гирлянды из натурального золота в виде виноградной лозы и венков цветов щедро и бестолково рассыпаны были по стенам; вычурно оформленный камин обрамлен массивными золотыми уголками; золотые же дверные ручки и оконные щеколды.

В общем, во всем ощущалось странное противопоставление всем нашим земным формам архитектуры.

Пройдя холл и несколько следующих помещений, наконец оказались в апартаментах Хакима и Семена. Докторам была отведена внушительная задняя часть первого этажа левого угла замка.

Мишу перенесли на хирургический стол и подключили аппаратуру, с ним было работы побольше и Семен сразу приступил. А Николаю Хаким быстренько смазал обе раны асептическим раствором, подшил где надо, перебинтовал, сделал в мягкое место какой-то укол и отпустил, ободрив словами:

– Можешь и ходить, и даже пробежаться, теперь все отлично зарастет, но через пару дней зайди, все же осмотрю и сделаю легкую перевязку. Ты сам-то откуда, я что-то раньше тебя у нас не видел?

Заданный вопрос заинтересовал всех. Даже Миша попытался приподнять голову, он же пока не знал, кто этот его случайный спаситель. Еще как раз вошел мужчина, которого тот называл Танюша, и тоже с любопытством посмотрел на Николая, ожидая ответа. А он, решив, что ему и здесь тоже не лишне было бы выглядеть побестолковее, ответил Хакиму:

– Конешно, ты меня не видал, ведь я сам со второй республики. Только седни прилетел к вам.

– А с какой целью? – спросил Танюша.

– Не знаю, нам, простым людям, эти ваши цели неизвестны. Знаю тока, што привез к вам писателев и этих… – хто кино делает.

– Да, да, верно, ведь сегодня открывается слет писателей, – сообразил Танюша и спросил: – А сам-то ты кто?

Но их прервал Хаким, он настойчиво предложил:

– Давайте-ка, Андрей Макарович, вместе с Николаем на улицу, там и разберетесь кто есть кто, а здесь вы нам мешаете.

Они вышли. По дороге этот, теперь уже оказавшийся Андреем Макаровичем, продолжил расспрос.

– Так кто ты сам-то?

– Я перевозчик с нашей деревни Большие Сосны. Меня попросили перебросить сюда писателев.

– А по какому же счастливому случаю ты оказался рядом с Мишей?

– А-а, это када мы уже поселились в палатках, я решил съездить к океану и хучь глянуть на него. Вот по дороге и увидел пустой вертолет, тада остановился и начал смотреть где хозяин. И вдруг вижу – лев тащить в зубах человека, а на нево нападають волки, ну я вылез и разогнал всех.

– Как же ты не побоялся и как смог их отогнать, у тебя что, было оружие? – удивленно качая головой, спросил собеседник.

– Конечно, было – это моя дубина, я завсегда вожу ее с собой. Тока она там осталась, уронил, када Мишу нес к машине. Вы своим людям скажите, штоб и ее поискали и привезли, она мне нужна.

– Какой ты смелый и, наверное, очень сильный, – со странным для мужика жеманством произнесла, тьфу ты, произнес этот педераст.

«Наверное, здесь голубые точь-в-точь как на Земле – психология одна и та же. Вот, казалось бы, я-то не его круга, простолюдин, ан нет, не удержался типа пококетничать. Сейчас еще того гляди и задом завертит», – пришло в голову Николаю, и он решил, чтобы прекратить возможное развитие этого рода фамильярностей, как-то подипломатичней (все-таки правитель), но поставить его на место, напомнив что тот мужчина, а Николай, как деревенский простолюдин, изолированный от городской «цивилизации», вообще в этих делах без представления, и он сказал:

– Вы, пожалуйста, Андрей, Макаров сын, уж не забудьте насчет моей дубинки напомнить своим людям, када пошлете их за Мишиной машиной.

Задуманное хорошо получилось, он, как бы опомнившись, сказал:

– Да, да, обязательно, ты заслужил, правда, за вертолетом я их уже послал, но сейчас позвоню и прикажу ее разыскать. – И он тут же созвонился и сделал это распоряжение.

Затем в знак благодарности за спасение Миши Андрей Макарович стал настойчиво предлагать принять хоть какой-то подарок. Но Николай отказывался, говоря, что ему ничего не надо и, когда привезут его дубинку, он уедет. Но тот упорно продолжал настаивать принять хоть что-нибудь в подарок. Причем чувствовалось искреннее желание отблагодарить.

Николай подумал, что эта искренность довольно странна. Ведь являясь правителем и обладая безусловной неограниченной властью, самоотверженность подчиненных воспринимается (даже у нас на Земле) как само собою разумеющееся. Про таких обычно говорят: «Спас рискуя своей жизнью?» Ну и что, подумаешь! Это же его долг защищать своего правителя.

Интересно, не смотря на то, что нелюди сотворили с жизнью на Ялмезе коллективно, оказывается, отдельным их индивидам совсем не чужды некоторые добропорядочные качества, такие, как доброта и чувство благодарности.

На отказ Николая принять подарок он сказал:

– Ни в коем случае мы с Михал Михалычем так просто тебя не отпустим, обязательно что-нибудь подарим и наградим или отметим. Миша мне не простит, если я тебя отпущу без подарка. Он всегда заботится о простых людях и любит свой народ. Сейчас пойдем в одно место, и я кое-что тебе покажу.

За замком начиналась усадьба правителей с хозяйственными строениями и легкими жилыми помещениями для работников и охранников. Это все занимало площадь гектара в три и находилось то ли в саду, то ли в парке, так как было похоже и на то и на другое.

Они шли по аллее из необычных баобабов с толстым стволом, но не огромных, а коротеньких, наверное, карликовых, выведенных искусственным путем. С левой стороны аллеи шумела молодая бамбуковая роща, а с правой росли в беспорядке невысокие кокосовые пальмы, очевидно, для красоты тоже специально выведенные укороченными, еще были банановые деревья, гранаты и апельсины. Жилье рабочих, охранников и хозяйственные постройки располагались в беспорядке и просматривались сквозь деревья с обеих сторон аллеи. Николай полюбопытствовал, сколько же людей обслуживают ваше имение, и оказалось – тридцать человек охраны и пятьдесят работников. И когда он еще спросил: «А куда же мы идем?» – то получил довольно странный ответ.

– Я хочу показать тебе амбар, где хранятся наши с Мишей зернышки пшенички, – интригующе ухмыльнувшись, ответил тот.

Наконец метров через 500 свернули с аллеи и подошли к странной небольшой кирпичной одноэтажной (примерно 5×2 метра) постройке без окон и без дверей. Андрей Макарович подошел к ее стене и, слегка сдвинув, нажал на определенный нужный кирпич. Тут же в стене, причем не от самой земли, а выше, примерно на уровне груди, образовался потайной вход и возникли легкие ступени. Они зашли туда. Сверху ярко зажглись лампы дневного света. По стенкам помещения, один над другим, располагались два ряда деревянных прямоугольных ларей. Размером: нижний ряд полметра на полметра, а верхний в длину тоже полметра, но на двадцать сантиметров поуже.

В ларях оказались целые россыпи драгоценных камней. Андрей Макарович, поочередно указуя рукой, начал объяснять Николаю:

– По этой стене алмазы, здесь рубины, дальше сапфиры и последняя стена изумруды. В нижних ящиках менее драгоценные камни – это не для тебя. Выбирай себе из верхних сколько захочешь и какие понравятся.

Он зачерпнул пригоршней из верхнего ящичка с алмазами и снова медленно ссыпал обратно. Потом проделал это поочередно, подходя к каждой стене. Все камни были уже ограненные, но лишь примерно половина отшлифованы. Но все равно в глазах Николая полыхнули, затрепетали и рассыпались разноцветные искры; грани камней дрожали и переливались едва уловимыми волшебными оттенками. Золотисто-розовый и зеленый, кроваво-красный и желтый, темно-синий и оранжевый, слабо-фиолетовый и сиреневый. Даже на Николая, никогда раньше не увлекавшегося, а всегда пренебрежительно относившегося к этим побрякушкам, он называл их «брюлики-дрюлики»; даже на него подействовал блеск и количество этого великолепия, и он восхитился их природным живым цветом. И у него на мгновение мелькнула и увлекла тайная мысль, которой он чуть позже устыдился. «Вот бы получить хотя бы небольшой мешочек таких драгоценных камешков и оказаться снова на Земле. Я бы смог распорядиться ими не хуже графа Монте-Кристо», – думал он, припоминая разные мелкие и крупные обиды, нанесенные некоторыми подлецами, облеченными властью. И как, оставаясь неизвестным и не помышляя о благодарности, поддержал и помог бы всем обиженным ими.

Но не будем сильно осуждать Николая за такую детскую мстительность и наивные мечтания о волшебной помощи потерпевшим несправедливость; уж больно магическое действие на людей всегда оказывает завораживающий блеск и сказочное мерцание драгоценных камней.

Во все века человечество увлекало и притягивало это диковинное творение природы. Складывались разнообразные мифы и легенды. Например, такая: рассказывали, что когда-то, еще при зачатии мира, над Землей было цветное, красивое каменное небо, охранявшее людей от зла. Но зло, применив всякие хитрости и подлости, все-таки прорвалось на Землю, а каменное небо разбилось на кусочки и рассыпалось по земле. С тех пор стало считаться, кто имеет цветной небесный камень – защищен от болезней и зла. Заметили также, что эти природные минералы обладают и целебными свойствами.

В самые древние времена камни использовали как орудие охоты и защиты от диких зверей. А по мере развития древний человек заметил особенную красоту некоторых камней, и еще дикари, чтобы получить расположение самки, стали подносить их в подарок. И ни одна немытая дикарочка не устояла перед соблазном повесить на себя еще один камешек, чтобы стать более желанной.

А теперешняя кокотка, конечно чисто вымытая и благоухающая, – как она? Так ли она неприступна, как написано в ее притворно-целомудренном личике с оттенком гордого пренебрежения? Отнюдь нет, как ни печально, но иная из них падет еще раньше упрямой дикарки и на ее благосклонность всегда может рассчитывать даже какой-нибудь противный старый развратник и прелюбодей, но богатенький, имеющий возможность одарить брильянтовым колечком.

Но нельзя думать, что тяга к побрякушкам – это только женская сущность. Напротив, очень многие женщины целомудренны, ведь не зря их воспевают и превозносят поэты.

А вот как раз для мужского сословия драгоценные камни наиболее притягательны. С ними приходит почет, уважение и признание общества, богатство, возможность жить в роскоши, покупать женскую любовь. И, конечно, власть.

Итак, главное – власть! Но странное дело, здесь-то правители уже имеют ее полную и неукоснительную, но продолжают их собирать… Да, есть в них какая-то магическая сила и притягательность. А возможно, все гораздо проще – примета у нелюдей такая, раз добились власти с помощью драгоценностей, значит, только их постоянное накопление гарантирует незыблемость ее. И хоть это слишком примитивный постулат, но кто знает… Их чужая нелюдская душа потемки для обычного человека. Ведь если посмотреть на их стремления и действия, не примитивны ли и они: побольше накопить; разбогатеть, чтобы получить власть; вопреки природе получить удовольствие, как какая-нибудь однополая инфузория, употребив в зад приятеля или самому его подставив; стараться свою ненормальность выдать за незаурядность и для этого нарисовать или сочинить мерзость, на что всегда с удовольствием клюет обыватель, а он теперь часто образован и косит под интеллигента, в результате при помощи такого (по Солженицыну) образованца становиться модным; и для ради таких удовольствий подольше пожить, и наслаждаются же уже по триста лет и больше.

В конце концов Андрей Макарович все-таки уговорил Николая взять один камешек. Ему очень понравился один сапфирчик, крупный, почти с куриное яйцо. Николай по гороскопу был рыба и когда-то слышал, что им как раз подходит сапфир. Камень, хоть и не отшлифованный, но приятно переливавшийся гранями разной интенсивности и оттенков: синим, зеленым, фиолетовым, оранжевым, желтым. Да еще при поворачивании сапфира в глубине граней красиво играли и мерцали разных цветов прожилки.

Больше взять Николай не хотел. «К чему они мне здесь», – думал он. Андрей Макарович понимал, что простой деревенский парень не знает ценности этих камней, не знает, куда и как их можно применить, и попытался кое-что объяснить:

– Бери, бери, это даже не подарок, а плата за спасение. Потом, как ты не можешь понять, они тебе очень могут пригодиться в жизни. Ты же перевозчик, значит, общаешься с разными людьми, от которых зависит успех в твоей работе. А многие из них падки на драгоценные камни, и вот бывает же, какой-нибудь чиновник не разрешает что-либо, а ты ему камешек в подарок – и все твои дела решены.

И он отобрал горсть не очень крупных, с ноготь, отшлифованных бриллиантов и почти насильно всунул ему в карман шортов, а потом еще стал отбирать и рубины. «Ну ладно, – молча согласился Николай, – может, правда пригодятся и придется подкупить кого-нибудь», – взял горсть и рубинов. А тот полез еще в один ящик последней стены с изумрудами.

– Ну все, спасибо, спасибо, хватит, – решил остановить эту безграничную щедрость Николай и первым вылез из амбара.

Андрей Макарович вышел за ним, все же успев прихватить три, с голубиное яйцо, отшлифованных, приятных для глаза, слегка разных цветов изумруда: ярко-зеленый, слабозеленый с глубоко запрятанным оттенком голубизны и темно-зеленый.

Когда подошли к замку, как раз пригнали вертолет и привезли дубину. Николай попрощался и улетел, пообещав через день, как велел Хаким, прилететь на перевязку.

Поднявшись в воздух, Николай сделал круг и увидел, что здесь не только одно имение Михал Михалыча с Танюшей. Внизу, дальше, располагался целый поселок имений, а их было крайним и угловым.

13

Вечером, когда легли спать, Николай рассказал Эстебану о своих приключениях и передал ему бриллианты, рубины и три изумруда. «Мне они ни к чему, – сказал он, – а для общего дела пригодятся». Оставил себе только сапфир, который ему очень приглянулся.

Потом они говорили о правителях, и Николай узнал много из их жизни. Оказалось, только треть их, а может и меньше, живут нормальными парами мужчина с женщиной, а основная часть – гомики или лесбиянки. Им это стало до того привычно, что в разговорах между собой эти нелюди на полном серьезе называют семью из мужчины и женщины людьми нетрадиционной сексуальной ориентации. Во всех их семьях и традиционных и нетрадиционных любовь, а точнее секс освобожден от любых условностей. Нет ревности, не бывает измен, и жена и муж спокойно воспринимают, если кто-то из них развлекается на стороне, хотя понятие «на стороне» здесь не подходит, оно годится только для нас, землян. Происходит все прямо в присутствии постоянного партнера. Есть разные любители таких развлечений. Некоторые правители-мужчины любят маленьких мальчиков, другие девочек. Многие содержат целые гаремы. Аналогично же поступают и правители-женщины. И это не считается развратом – это их обиход, повседневный уклад жизни.

А как же у них получаются дети? Эстебан объяснил, что все это очень просто. Постепенно развиваясь, медицина достигла таких высот, что рожать стало совсем необязательно, и их женщины перестали это делать; а постепенно даже и у нас, многих интеллигентов, перестали рожать. Эмансипация. Женщины как бы взбунтовались и сказали: «Равноправие так равноправие во всем, а то, как удовольствие получать, так вы, мужики, в первых рядах, а мучиться, рожать вас нету. А раз природа не позволяет в этом нас уравнять, не будем ждать от нее милостей и подумаем сами, как женщинам обойтись без мучений, а значит, любому полу равно получать только удовольствия». И действительно придумали. Создали искусственную, идеальную среду не хуже естественной, в которой оплодотворялся плод и в ней отлично развивался.

Получилась как бы сделка с природой. Люди сказали: «Мы тебе искусственное продолжение рода, а ты нам сплошное удовольствие». Так в удовольствии, без мучений и стали жить. Все-таки непонятно, – спросил Николай, – чьими же засчитывать таких детей, если семья однопола?

– Гм, – покачал головой Эстебан, – только тебя человека не из нашего мира и воспитанного на древних славных традициях может заинтересовать этот вопрос. А в их новейшей морали нет чувств отцовства и материнства. Поэтому считаются они чьими угодно, как договорятся предоставившие яйцеклетку и сперматозоид. В этих лабораториях работают исключительно сами нелюди. Они следят только за тем, чтобы была чистой и не перебивалась их нелюдская кровь, ну и еще чтобы не была слишком родственной. Часто такие родители друг друга и не видели никогда.

Но с природой шутки плохи, и уже лет через семьсот начало выясняться, что у многих таких искусственно выведенных особей уже в первом поколении отсутствовала способность к зачатию. К удовольствию – пожалуйста, а вот размножаться не моги. А во втором поколении эта способность уже почти у всех полностью отсутствовала, что же будет в последующих. Вот так мстит природа, когда идешь против нее.

Встал вопрос о вымирании сословия правителей. «И никаких революций бы не понадобилось, – заметил Эстебан, – жаль, вовремя очухались и теперь снова начинают рожать».

Они еще о многом говорили в этот вечер и ночь, раскаленные дневной жарой и потому бессонные. В результате Николай пополнил знания о планете, о развитии здесь жизни, об управлении ею. Его интересовали даже некоторые мелочи. Он, например, спросил о стандартной одежде мужчин в деревне: «Что это они одеты под копирку, как в тюрьме?»

Оказывается, ее ввели очень давно, сразу после победы нелюдей; тогда вообще дисциплина была очень суровой. Народ в деревне еще не был приручен и забит до теперешней степени. Они иногда перемещались по республике: ездили в города, посещали магазины, заводили знакомства. И нелюди, наверное, еще не уверенные в окончательной победе, старались разными строгостями и ограничениями запугать простой народ. К тому же из-за проводившегося на селе медицинского и антропологического эксперимента была необходима изоляция. Запретили перемещаться, а чтобы сразу отличить деревенского, придумали форму. Вначале она была не только у мужчин, женщин в деревне тоже одели по стандарту: серый сарафан, синий платок и кроссовки, ну еще и серенькая шерстяная кофточка.

Но постепенно, от долгих беспроблемных лет, а затем и веков бдительность нелюдей притупилась, народ привык к оседлости, стало достаточно изоляции информационной, и на одежду перестали обращать внимание. А промышленность продолжала выпуск формы, и ее завозили в деревенские магазины. Первыми, как и должно быть, конечно, перестали одеваться по стандарту модницы-женщины, ну а мужики по привычке продолжали ее носить.

Через день Николай решил поехать на перевязку. Он мог бы не ехать, у него все хорошо заживало и ничего не болело, но просто в интересах Дела нужно было продолжить общение с правителями.

Михал Михалыч очень обрадовался новой встрече со своим спасителем. Его выздоровление шло полным ходом. Передвигался он, правда, на коляске, но, когда необходимо, мог встать с нее и, хоть и с трудом, сам перейти, например, за стол.

Николай приехал часов в 12, и правители как раз собирались позавтракать. Хоть он и отказывался, его усадили с собой. Стол был накрыт сзади замка, в легкой беседке, в начале сада; там же в отдалении на небольшом пустырьке стоял и давешний вертолет Миши.

В деревне Николая вместо «пообедать» часто говорили «пожрать», и он, демонстрируя деревенскую простоватость, выдал хозяевам:

– Я уже пожрал, но чайку за компашку с вами выпью.

После этого Михал Михалыч и Танюша многозначительно переглянулись, и Танюша слегка издевательским тоном, намекая на не к месту проявленную, явно нелепую и оттого смешную непосредственность Николая, без какой-либо злобы произнес:

– Ну спасибо, Никола, что не погнушался и согласился.

И тут же приказал прислуживающей молодой мулатке:

– Чай гостю!

Они оба были уверены, что издевки Николай не заметит. А он и не заметил, наоборот, с добродушным лицом покивал головой.

Разговор пошел опять же о чудесном спасении Михал Михалыча. Он с восторгом рассказывал Танюше, как Николай ловко орудовал своей дубиной и как кровожадные хищники с жалобным визгом отлетали в стороны.

Потом расспрашивали Николая, доволен ли он жизнью. Снова начались всякие предложения и посулы.

– Я не на словах, а на деле хочу отблагодарить тебя. Можешь переехать ко мне – будешь жить как правитель. Никакой работы, только наслаждайся жизнью и отдыхай, – предложил Михал Михалыч.

Служанка принесла Николаю чай и вкусные пирожные. Он, уплетая их, подумал: «Нужно сделать вид, якобы я простой и бестолковый, хочу создать о себе впечатление умного и рассудительного, и для этого сказать что-нибудь не совсем логичное». И он, сделав умную физию, возразил на предложение:

– Не работать это хорошо, но у меня в деревне жена и маленькая дочурка, я их люблю и нам там отлично живется… А потом, работать это тоже хорошо, и я очень хочу везде летать.

Хозяева переглянулись и Михал Михалыч сказал:

– Переезжай вместе с семьей, я для тебя, что ни попросишь, все разрешу, все сделаю.

Николай увидел, что ему и семье предлагается как бы полный пансион на всю жизнь. Ему стало интересно, есть ли предел таким обещаниям. Он подумал, что если обнаглеть и самому что-нибудь попросить и хорошо бы нужное для Дела. Его давно заинтересовал легкий и красивый вертолет Миши, он допил чай и попросился его осмотреть. Тот охотно ему это позволил.

Николай поднялся и подошел к машине, она находилась метрах в тридцати. Он обошел вокруг, потом открыл дверку и сел на сиденье. Кабина оформлена была гораздо культурней и изящней, чем в «газели» Николая, но щиток приборов почти не отличался от нее, также все компьютеризировано, такие же шесть кнопок, но под ними не названия городов, а стояли номера республик. «Значит, нажал, например, на кнопку с номером пятым и через некоторое время ты уже в Южной Америке», – сообразил себе Николай. Ну а дальше уже куда захочешь вручную, а если не знаешь местности, в отличие от «газели» на щитке добавлен компас. Еще, конечно, был и телевизор.

Пока он осматривал вертолет, за столом вполголоса говорили о нем. А так, как ко многим его новым качествам Создатель добавил и острый слух, Николай отлично слышал их рассуждения.

– Не слишком ли многое собираешься ему дозволить? – говорил Танюша. Мы и так его уже нехило отблагодарили. Столько драгоценностей получил, что на всю жизнь хватит. Даже ни у одного интеллигента нет такого богатства. Да он и не понимает, что на него свалилось такое счастье, внезапно стать богатым. У таких людей не бывает чувства такта и благодарности, он не осознает, что ты правитель, и ведет себя как с равным. Согласился, видите ли, с нами чайку за компашку выпить. Сейчас он еще чего доброго попросит подарить ему вертолет.

– Ну и что, тебе жалко, буду летать на твоем, ты ведь все равно им редко пользуешься. Потом, нашел чего жалеть, только позвони – тут же пришлют со склада. Поэтому, пожалуй, я сам ему его предложу. Согласен, он обычный дурак, но ведь я жив благодаря ему; пойми, не каждый простолюдин ради нас безрассудно станет рисковать жизнью. А этот, даже ни о чем не подумав, бросился меня спасать. В общем надо подарить машину не столько из благодарности, а просто таких людей надо приближать к себе, от них нам только польза.

Подслушавшему их разговор Николаю стало ясней, как вести себя дальше, он подумал: «Раз сам собираешься подарить, то и не буду просить, но зато надо попробовать выторговать себе еще какую-нибудь привилегию, например, без проблем летать где угодно и посещать все, что захочу».

Он закончил осмотр и с восторженной глуповатой улыбкой подошел к столу. Хозяева уже заканчивали завтрак, и Михал Михалыч спросил:

– Ну как, понравилась машина?

– Да, очень красивая, не то што моя… И какой-та у вас на щитке приборов странный кругляш со стрелкой, у меня такого нету.

– А, это компас, очень удобно, нужно купить карту, и если не знаешь местности, а требуется долететь к какому-то пункту и по карте видно, что он находится, например, от тебя на западе, то по компасу поймешь, в какую сторону тебе лететь, – объяснил Михал Михалыч.

– Ну это мне ни к чему, у меня-то полегче – нажал на кнопку и прилетишь куда нада, – сказал Николай.

Однако же оглянулся и снова с заметным удовольствием полюбовался машиной. Она и издали выгодно отличалась от однотонных, серебристого цвета рабочих машин, на каких летали простые люди. Сама она была цвета «очень темный баклажан», а по бокам от передних колес белой краской образовывался угол стрелы, которая дальше шла по всему корпусу, и получалось: эта белая стрела как бы подчеркивала стремительность машины.

– Я вижу, тебе понравился мой вертолет, ты хороший парень, теперь мы с тобой стали друзьями, и я хочу тебе его подарить. Как на это посмотришь?

Николай сделал слегка удивленные и испуганные глаза и неуверенным голосом сказал:

– Я боюсь на это смотреть… вдруг куда-нито прилечу, а меня сразу заарестують и посадють в тюрьму… Скажуть, украл!

– Тогда ты сразу звони мне, и тебя освободят.

– Ну да, так мне и дадуть позвонить, я в кино видал, што там сразу отбирають все вещи.

– Значит, не возьмешь, я же вижу, он тебе понравился.

Николай увидел, что вроде дар срывается, а ему уже захотелось получить эту машину в собственность – больно красива была. Он подумал: «Какие-то вы все правители тупые, если ты взаправду друг и хочешь подарить, то дай какой-нибудь документ; ну что ж, придется подсказывать, вот и увидим, действительно ли ты такой добрый». И он сказал:

– Ну и што, пондравился-то пондравился, я бы стал на нем везде летать, люблю на новые места смотреть и к вам бы в гости заезжал иногда – пирожные у вас очень вкусные, но в тюрьме-то сидеть не хотца. Вот если вы мне выпишите какую-нито бумагу, где писано была бы, что я не вор, а свой хороший и полезный паренек, тада ба я не побоялся и смела взял машину – уж больно хороша.

После этой тирады Николая Михал Михалыч задумался почти на целую минуту, потом медленно, с паузами, видимо, продолжая соображать, начал говорить:

– Вообще-то это мысль, и можно попробовать…Такие бумаги иногда выдаются простым, но очень заслуженным людям. О тебе в поселке уже пошел слух… Вчера наш управитель, а иногда и жена целый день отвечали на телефонные звонки, все интересовались моим чудесным спасением и спрашивали, как это произошло. Вот ты, Тань, что говорил про Николая? – обратился он к жене.

– Да ничего особого, как было так и сказал, что якобы на тебя напали лев и волки, но на счастье там случайно оказался деревенский перевозчик. Правда, похвалил его, как он с одной только дубиной смело бросился на спасение и отбил тебя.

– Уже хорошо, но этого мало, чтобы получить такой документ, тебе бы, Николай, еще засветиться и чем-нибудь отличиться…

Он задумался и потом продолжил:

– В природе иногда происходят необъяснимые явления; в последние несколько лет в наших местах произошел удивительный всплеск рождаемости волков, отчего у них нарушился пищевой баланс; то есть хищников прибавилось, а травоядных осталось прежнее количество, да и последние-то со страху перекочевали в центр материка; поэтому участились случаи нападения на людей. Не так давно в соседнем имении волки утащили и загрызли двух ребятишек тамошних слуг… А вот теперь еще случай со мной.

Мой секретарь и управитель сказал, что в связи с этим происшествием сегодня начинается акция по отстрелу этих хищников. Наконец собрались, давно пора уже, я еще раньше предлагал искусственно сократить численность этих наглых тварей…

Хорошо бы тебе, Николай, принять участие в этом мероприятии и отличиться. Тогда у меня появилась бы основательная возможность походатайствовать о таком документе для тебя, ведь не я один решаю такие вопросы. Кстати, ты стрелять-то умеешь или только с дубиной ловко обращаешься?

– Конечно, могу, я же охотник, и неплохой, вот в конце этой зимы мы в деревне с приятелем медведя-шатуна завалили.

– Ну и отлично. Тогда я велю управителю, и он все организует.

Через служанку он вызвал управителя, и тот созвонился с организаторами мероприятия и договорился, что от их имения на вертолете Михал Михалыча в нем примет участие как раз его спаситель Николай. От охранников принесли автомат и несколько магазинов с патронами, и он вылетел на охоту.

Дело продвигалось плохо. Все стреляли с вертолетов, и получалось неважно, хоть они и бесшумны, но волков насторожили и пораспугали, поэтому приходилось гоняться за каждым отдельным зверем.

Николай же стал действовать иначе. Завидев большую стаю – штук тридцать-сорок, – определял, куда она движется, опережал и садился на ее пути подальше, затем выходил из машины и потихоньку продвигался навстречу. Волки, завидев отдельного человека, сами начинали на него охотиться, а он, добавляя им азарту, как бы испугавшись, убегал. Они, применяя, очевидно, свой постоянный хитрый прием, разбивались на две части и с двух сторон начинали преследовать. А он специально некоторое время бежал в одну сторону, приближая одну часть стаи и отдаляясь от другой. Затем, в подходящий момент останавливался и метров с тридцати начинал стрелять. А мы знаем, как точно он это делал, к тому же у охранников был позаимствован глушитель, поэтому все происходило бесшумно. Бил частыми одиночными, отчего получалась почти очередь. Выходило так быстро, что, пока подоспевала отставшая часть стаи, от этой оставалась лишь гора трупов. Он разворачивался и с таким же успехом добивал и ее.

Потом Николай, чтобы стало приметней, стаскивал все это «добро» в одну кучу и снова взлетал. В общем, через тройку часов он навалил их уже около ста штук.

Позвонил Михал Михалычу, доложил об успехах и спросил, что делать дальше. Тот похвалил и сообщил, что по телефону уже начал хлопотать о документе для него.

– А ты постреляй еще немного, и надо бы показаться организаторам охоты, от них как раз многое зависит, – сказал он. – Когда закончишь охоту, лети к поселку; сверху увидишь у третьего имения от меня большую площадку, огороженную забором, и на ней небольшой из красного кирпича домик; в нем штаб мероприятия, там и садись. Сейчас туда, наверное, уже начали подлетать другие охотники. Зайдешь и доложишь о результате своей охоты, и постарайся создать о себе хорошее впечатление.

– Создать впечатление – как это? – спросил «бестолковый» Николай.

Михал Михалыч немного помолчал, затем в трубке послышался тяжелый вздох, означавший, наверное, сожаление типа: «Есть же такие дубы, что приходится разъяснять элементарные вещи», но все же, вздохнув, он попробовал объяснить:

– Ну надо показать свою преданность и верность нашим законам; скажи, что ты будешь сообщать о всяких нарушениях, и все; дальше побольше молчи. Короче, особо не умничай и будь самим собой, тогда и получится впечатление какое и надо, – заключил он имея в виду его бестолковость.

«Отлично получается, – подумал Николай, – этот уже не сомневается, что я для них буду стараться, теперь бы убедить остальных в моей безрассудной верноподданности». Пока они разговаривали, пару раз над Николаем зависали вертолеты с другими охотниками. Он махал им рукой, показывал на кучу убитых зверей и, как победитель в ринге, вскидывал вверх кулак и потрясал им. При этом он думал: «Ну что ж, придется поработать над нужным для дела имиджем открытого, простоватого, пусть и склонного похвалиться парня, и в то же время преданного законам и готового доносить о его нарушениях; ну это уже попозже, при личном общении».

Сделав еще один заход и расправившись со следующей волчьей стаей, полетел в поселок и, как и объяснял Михал Михалыч, приземлился на видимую сверху огороженную площадку; подъехал к небольшой стояночке около домика где уже находилось несколько машин.

Николай зашел в дом. Там сидело несколько человек.

– Вот он! – раздался чей-то возглас.

Оказывается, у них шел разговор о нем, об этом удивительном парне принимавшем участие в охоте вместо Михал Михалыча. Самого-то его никто не видел, и, наверное, поэтому, по словам рассказчиков, он превращался почти в легендарного героя. Рассказывали, как он с одной дубиной, не раздумывая, бросился ему на выручку, а теперь вот на охоте очень оперативно наворотил несколько куч волков. Все с интересом оборотились к нему. Николай прямо от двери приветственно поднял руку и спросил:

– Всем привет, я Николай и охотился от Михал Михалыча. Сичас пострелял чуток, кому нада докладать?

– Да мы знаем, уже доложили, молодец. Как же ты не боишься охотиться с земли, ведь это свирепые голодные звери и их много? – спросил один из них, наверное, самый старый (он был полностью седой), сидевший в глубине за столиком и что-то записывавший, вероятно, обеспечивал канцелярию.

– А чиво бояться, я никада не боюсь. Головой нада работать, – постучал Николай пальцем по лбу. – Волк жа не человек, он жа не сображаить. Чиво яво бояться, яво нада на хитрость брать.

– А ты хитрый? – спросили его.

Николай сотворил на лице задумчивость… глубокомыслие и изрек:

– Умные люди гутарють, что пра себя хвалиться плохо, поэтому и я не буду пра себя гутарить, што хитрый, и все люди пра меня поймуть: конечно, он умный, потому што часто общается с интеллигентами и береть с их пример.

Этим своим изречением он как бы закинул удочку на получение документа – он общается с ними, а значит, имеет возможность последить, и, конечно, есть все основания для его получения. Получилось прямо по просьбе, или точнее рекомендации, Михал Михалыча «как надо» – сразу все поняли, что претендент, мягко сказать, не блещет умом, значит, и не умыслит вреда, а пользу может принести, если его правильно направить.

Сразу после этого всех лишних попросили выйти на улицу, в помещении находилась призванная для охоты обслуга и из простых людей, и интеллигенции. Остались только пятеро правителей: четверо сами являлись охотниками и седой канцелярист. Наверное, Николая без лишних ушей как бы решили проэкзаменовать.

Ему сказали, что Михал Михалыч в благодарность собирается подарить Николаю вертолет и просил, чтобы ему выдали документ на право пользования им. И вот мы думаем, достоин ли ты его иметь, ведь кому попало его не выписывают.

– Ясна, кому папала нельзя – согласился Николай – а я канешна достоин, я таперя друг Михал Михалыча. Я слыхал, как умные люди гутарють: «Буду разбиваться в лепешку», – и еще гутарють: «Буду костями ложиться», – но всегда буду прилетать к мому другу и все ему докладать.

– А чего же будешь докладывать-то?

– Михал Михалыч велел примечать, какие и с кем они, энти умники, разговоры разговаривають, и потом ему докладать.

Все переглянулись, одобрительно покивали друг другу головами, и тот самый старый и седой резюмировал:

– Ну что ж, Николай, завтра на Совете поставим твой вопрос и будем голосовать за тебя.

– А када жа мне дадуть гумагу, а то я жа послезавтра улетаю – нада писателев отвесть.

– Постараемся это учесть, но в крайнем случае за вертолетом прилетишь еще раз, ведь все равно в твою машину с людьми его трудно будет поместить, – сказал один молодой светло-рыженький правитель.

– Да я бы запихнул всех, главное полутчи закрепить машину, – возразил Николай, а сам тут же подумал: «Зря, наверное, я тороплю их, надо быть попокладистей», – и дополнил: – Вообще-то можно и не спешить, лишь бы гумагу дали, все равно я таперя к другу должон часто прилетать – обещал жа.

– Вот и правильно, – одобрил тот же молодой светло-рыженький, – кстати, после у меня к тебе будет одно поручение, могу ли я на тебя рассчитывать?

– А чиво нада? – поинтересовался Николай.

В это время в комнату вошли еще двое охотников с только что приземлившегося вертолета, и светло-рыженький правитель, взяв Николая под руку, обратился ко всем:

– Ну что, с Николаем мы уже закончили и отпускаем его? – И, получив утвердительный ответ, повлек его к выходу, говоря: – Выйдем, и я тебе все объясню.

На улице он рассказал ему, что в первой республике у него есть хороший приятель, с которым они иногда обмениваются девственницами.

– И вот когда у тебя будет личный вертолет, – говорил он, – а для этого есть все основания, и поверь мне, он скоро будет – я же, в отличие от остальных твоих рекомендателей являюсь членом Совета; вот тогда я попрошу тебя перебросить к нему двух таких чернявочек.

«Ух ты, член Совета! Неплохо бы и с этим подружиться», – подумал Николай и сказал:

– Конечно, хочу для вас все сделать, тока ничиво не понял, каких чернявок и для чиво?

– А понимать и необязательно, тебе нужно только перевезти их ему. Давай-ка сейчас поедем ко мне в имение, и я тебе кое-что растолкую; заодно узнаешь дорогу, а я живу далеко, аж в середине поселка. Садись в свою машину и следуй за мной; вот по этой объездной дороге доедем до указателя «39» и свернем вглубь, а там еще километров 20… Хотя зачем тебе эти затруднения, лучше я посажу к тебе своего слугу. – И он громко позвал: – Ефимка, давай сюда!

Немного в стороне, у стоянки, стояли остальные охотники и разговаривали. От группы сразу отделился молодой парень с автоматом и подбежал к ним.

– Поедешь с Николаем, покажешь дорогу, – приказал хозяин.

Ефимка служил у правителя в охране. По дороге он с завистью, восторгом и удивлением поведал Николаю о наблюдении сверху за его расправой над волками.

– Сначала мы ничего не поняли, – рассказывал он, – издалека видим, бежит человек, а за ним с двух сторон гонятся волки. Ну, думаем, пропал мужик… а пока подлетели, глядь, а ты уже достреливаешь вторую кучу. Потом и вертолет увидели, только тогда поняли, что это кто-то так прямо с земли охотится. Иван Иваныч сразу сообразил, что этот виртуоз спаситель Михал Михалыча, ты не обижайся, но он так и обозвал тебя виртуозом, – виновато проговорился Ефимка, очевидно считая это слово оскорбительным.

– Я и не обижаюсь – на правителей нельзя обижаться, – успокоил его Николай. И теперь, узнав его имя, заинтересованно спросил: – Скажи, а Иван Иваныч женат и кто его жена, какая она?

– О-о, это очень красивая женщина, увидишь сам, правда, она сейчас беременна, но все равно красивая.

«Вот как, хорошо, это уже интересно, – подумал Николай, – значит, увижу семью правителей нормальных традиционных взглядов на брак».

Иван Иваныч несколько опередил машину Николая, и когда они въехали на территорию имения, их никто не встретил. Ефимка выскочил у ворот, а ему посоветовал проехать на стоянку справа от замка. Николай поставил машину, вышел, минут пять поскучал, и наконец из бокового входа замка уже вместе с женой появился хозяин; он, к удивлению Николая, почему-то как равному представил ее, а заодно и себя, ведь он же еще не назывался ему.

– Я Иванов Иван Иваныч, а это моя ласточка Элеонора Машина, Элечка. – И, нежно погладив ее по животу, ласково, скорее для нее, чем для Николая, добавил: – А здесь наш наследничек.

Она с заметным интересом, улыбаясь, подошла к Николаю и протянула руку. Он, не зная этикета, растерялся: «Поцеловать что ли?» Потом: «Для меня, дурака неотесанного, сойдет и так», – и только слегка пожал ее. Это была действительно очень милая стройная брюнетка, ее не портил даже небольшой, очевидно месяца в четыре, животик.

Вслед за ними из этого же бокового входа появились еще три женщины. Все они подскочили к Николаю, обступили и, нестройно чирикая, начали ощупывать его мышцы на руках, хлопали по плечам, по груди и спине. Иван Иваныч, с улыбкой качая головой, говорил им: «Вот видите, это обычный мужик, ничего особенного в нем нету и никакой он не злой и свирепый великан с железными мускулами». И потом объяснил Николаю:

– О тебе в поселке второй день идет треп, что якобы у нас в округе объявился огромадного роста монстр, который с одной дубиной выходит на бой с львами, тиграми, волками и побеждает их. А сейчас, пока мы ехали, им кто-то позвонил и сообщил, что уже подсчитали количество тобой уничтоженных волков и вроде бы их оказалось штук сто пятьдесят. Тогда как у любого из остальных охотников получалось не больше пяти штук, а то и вообще ни одного. Правда, один экипаж установил рекорд – убили 11 волков.

Николаю показалось странным, почему все женщины включая и жену хозяина, были почти голыми: все без трусиков, только легкие набедренные повязки; а сверху, на плечах ничего не скрывающие небольшие символические накидки. Они, переговариваясь, без всяких обращений к нему продолжали его ощупывать, а одна с интересным блеском в глазах, присев, обхватила обеими руками его бедро и, перебирая по нему пальцами, забралась прямо под шорты.

Николай совсем потерялся и прямо не знал, как поступить. Он подумал: «Ну попал, я что им вещь или человек?» Обнаглели девочки. «Главное, не стесняются, крутят голыми жопами и оценивают, как на базаре животину какую, – еще и в зубы заглянуть осталось», – говорил ему один голос, а в то же время другой, смешливый и более рассудительный, успокаивал: «Чего ты задергался, не обращай внимания, пусть себе смотрят, и ты себе смотри, твое положение лучше: ведь они не знают, кто ты, а ты знаешь, значит, они для тебя как подопытные существа, вот и наблюдай, изучай, экспериментируй».

Но в конце концов ему это начало надоедать и встретив взгляд Иван Иваныча, продолжавшего спокойно стоять рядом, легким кивком головы и едва заметным пожатием плеч, как бы напомнил: «Зачем позвал-то… пора бы…» Тот понял и, обращаясь к женщинам, сказал:

– Заканчивайте девочки, у меня к Николаю дело.

Он повел его в глубь имения, и они уже зашли за угол замка, как их окликнула та, которая лазила к Николаю в штаны.

– Иван, задержись на минуту, – позвала она.

Тот остановился, а Николаю велел идти к стоявшему невдалеке дому.

– Подожди на крыльце, я сейчас подойду и покажу тебе девочек, – сказал он.

Метрах в пятидесяти от основного здания стояло довольно большое одноэтажное строение из голубого мрамора. Лицевая, передняя длинная стена наполовину от крыши состояла из двух огромных толстого стекла окон, через которые просматривался узкий (всего метра 3) пустой вестибюль, украшенный всего лишь кадками с экзотическими деревьями. По краям вестибюля располагались две двери. А по всей длине стены шли розовые ступени из какого-то полудрагоценного камня. Николай поднялся по ступенькам и стал прохаживаться по верхней. Отсюда был хорошо слышен разговор женщины с Иваном. Говорили о нем. Она сказала:

– Твой Николай и вправду весь с какими-то железными мышцами. Очень хочется его попробовать. Одолжи мне его на часок.

Николай подумал: «На часок… интересно, для чего я ей? Неужели для секса? Похоже. Ну и нравы. И эти люди управляют планетой». Иван Иваныч что-то ответил (он стоял спиной, и Николай не разобрал), повернулся и пошел к нему.

Оказалось, Николай не ошибся – открывая дверь и пропуская его в этот небольшой вестибюльчик, Иван Иваныч спросил:

– Николай, а ты не хотел бы трахнуть Габриэлу Викину?

– Не понял, – переспросил Николай, войдя и направляясь к одной из дверей вестибюля.

– Не туда, не туда, – остановил его Иван Иваныч, – там Элькины забавы. Нам с тобой в эту дверь, мой гарем с этой стороны.

Он остановился, подождал Николая и спросил, чего тот не понял, ведь ясно сказано, Габриэла захотела, чтобы ты ее трахнул.

– Как, как жа это можно?.. А она хто, служанка?

– Нет, она правительница, наша соседка, подруга Эли, а вот две другие – это служанки моей Эльки и Габри, но самые близкие, они им почти подружки.

– Ну и што, я обязан ее… это самое?.. А если я не захочу?

– Если не захочешь, дело твое, насиловать никто не станет – у нас демократия, – успокоил Иван Иваныч, но тут же попытался соблазнить и искусить его вещами, как ему казалось, для Николая экстравагантными и неожиданными: – Зря отказываешься, много потеряешь, такой темперамент, такие восьмерки выделывает, будешь летать до потолка, а орет, диапазон удивительный, от визга насмерть испуганного кролика до рева быка и рыка тигра. И дает в любые свои дырочки. Большая любительница этого разнообразия!

Со всегдашней своей иронией Николай подумал: «Нужны мне эти ее концерты… да еще и, тьфу… обещанные разнообразия, брр!» – И он, отказываясь, заодно решил, как обычно, слегка схохмить и сказал:

– В энтих орах и нотах я все равно ничо не пойму, у меня совсем нету слуха и када начинають петь, даже телек выключаю. Так что, извините, не хочу… А вы-то откуда это про нее знаете?

– Я что, не мужик, конечно, сам и не раз испытывал все эти ее прелестные способности.

– А что если муж узнает?

– А он знает. Он же, говоря по-вашему, по-простонародному, любит свою жену, у нас, правда, такого понятия не существует, поэтому скажу: «уважает», и если ей это доставляет удовольствие – зачем запрещать. Пару раз это даже происходило при нем.

Николай думал, что ему здесь уже было нечему удивляться, но оказывается, хоть и узнал он почти за два с половиной года много, но далеко не все. И сможет ли он из своего далека правильно оценить цивилизованность общества, на парочку тысячелетий опередившего наше. Ясно – время ушло вперед, но значит ли это, что обязательно и уровень культуры повысился. Вот, пожалуйста тебе – представительница высшего общества, не стесняясь, через посредника, предлагает себя, просит, чтоб ее трахнул простой мужик. «Что это? Может, это и есть истинная культура, рациональная, энергосберегающая, лишенная предрассудков, – вещал один голос (снова дали о себе знать два Николая). – Ведь бывает и на Земле, кто-то полюбил чужого мужа, а даже не полюбил, прямее скажем, замужняя женщина от скуки и однообразия захотела попробовать чего-либо новенького. Ведь бывает же так – не будем врать, бывает, но ее удерживают условности; всю жизнь втолковывали: «Изменять это плохо, аморально, грех, Бог накажет, надо быть верной». А ей, бедной, скучно, все осточертело! Мучается-мучается и в конце концов согрешит. А здешний бог советует: «Тешь и люби свое тело, ублажай его». Может, вот она – настоящая культура. Но не дорос ты еще, Коля, до такой высокой культуры, не в силах осознать это, – язвил первый Николай. – А ведь и у тебя самого была замужняя любовница. Помнишь? Ты еще целый год ее уговаривал, сколько сил и время потратил. И это ты – критик, считающий себя выше, а ведь все равно прелюбодействовал. И не лучше ли, культурней было бы отбросить все мешающие условности?». Но второй Николай, может быть, настоящий, одернул первого: «Заткнись и прекрати возводить свои инсинуации, знаешь же, что я тогда влюбился, а здесь совсем другое дело, здесь вседозволенная система», – сказал он, и мысленная полемика прекратилась.

Как раз Иван Иваныч уже открыл дверь, как он говорил, своего «гарема». Это было достаточно большое светлое помещение, по одной стороне которого шли окна и стояли 10 или 12 кроватей. В ногах на их спинках были вмонтированы плоские телевизоры, а в головах стояли тумбочки. «Напоминает нашу общагу», – пришло Николаю сравнение. Над кроватями низкий, очевидно подвесной, потолок состоял из зеркал. Поэтому Николай снова подумал: «Получается, он прямо здесь, на виду у всех, их и пользует».

Наложницы, наверное после послеобеденного отдыха, под наблюдением распорядительницы, или лучше назвать ее надсмотрщицей, довольно пожилой мулатки, кровать которой стояла отдельно, в углу на противоположной стороне, заправляли постели и собирались на прогулку. И опять же, как снова заметил Николай, ни на одной из них не оказалось трусиков, а несколько были даже пока еще после сна и без поясков. Ему показалось интересным и странным, что неожиданное появление мужчин, хозяина и незнакомца, нисколько не заставило их как-то всполошиться и постараться спешно прикрыться, как было бы в таком случае на Земле. Конечно, они уважительно дружно поприветствовали вошедших, но спокойно продолжали свои дела с приборкой.

Также странно давеча вели себя и одеты были и правительницы. И он спросил о такой странности у Ивана Иваныча. Тот удивился вопросу и тоже спросил:

– Чего же странного, ведь жарко, а бабе приятно, когда ветерок обдувает.

Николай ответом не удовлетворился и спросил еще:

– Ну я могу понять, если это простолюдинки, но у вас и правительницы без порток ходють.

– Ну и что, им же тоже жарко.

– А как жа если какое-нибудь официальное мероприятие?

– Да какая разница, ведь на официозе жара не спадает.

«Да-а, никаких неудобств телу! Вот она, настоящая цивилизация!» – сыронизировал себе Николай. Ну и вслух тоже не смог отказать себе подколоть и сказал:

– А интеллигенты в городах, да и у нас на деревне бабы-дуры в любую жару в портках ходють. Значит, у вас, у правителев, цивилизация более цивильная?

– Ну если хочешь, можно и так сказать.

– Вы уж простите, что спрашиваю, это чтобы не отстать, мне жа таперя иногда придется вращаться в ваших кругах.

– Ничего, ничего, просвещайся, просвещайся.

– Еще вот интересна, мужики-та чиво голяком не ходють и в шортах потеють?

– Это более тонкий вопрос. Во-первых, шорты более-менее продуваются, а во-вторых… понимаешь, у некоторых мужиков это… ну… прибор у них такой скромный, что стыдно показывать. И вот, как бы из-за, так сказать, негласной мужской корпоративной солидарности все ходим в шортах. Лично я, например, запросто могу и обнажиться.

Николай, наконец, удовлетворенный ответом, снова переключил внимание на наложниц.

Все девушки молоденькие (лет до 25, не больше), свеженькие, без какой-либо косметики, видать со знанием дела их подбирали для любовных утех. Больше половины их темнокожие, видно негроидной расы, но были и несколько посветлее: шатенок, блондинок, как говорится, на любой вкус.

Надсмотрщица вопросительно глядела на хозяина, не понимая, для чего он появился, очевидно, в неурочное время, и Иван Иваныч пояснил:

– Вы, Лиза, на прогулку собрались, веди, веди девочек, только пока оставь мне всех четверых младшеньких, минут через пять они вас догонят.

И Лиза распорядилась:

– Гита, Зита, Света и Эмка, останьтесь, мы вас ждем в саду.

И сразу все потихоньку потянулись к выходу, а две черненькие и две совсем беленькие, почти альбиноски, остались.

– Садитесь, садитесь, девочки, – пригласил он их на одну из постелей и принялся объяснять Николаю, показывая на двух темнокожих – одну очень молоденькую, лет восьми, и постарше, четырнадцати. – Вот они, мои чернявочки, еще целенькие и нетронутые, сбереженные для друга. Вот их-то Николай я и попрошу отвезти моему приятелю в первую республику. А на той неделе я получил от него вот этих двух прелестниц, – показал он на беленьких девочек, таких же возрастов, – взаимный, так сказать, обмен.

Говорил он все это, не обращая внимания на остальных, еще не успевших покинуть помещение, и усаживая на постель как-то грубовато, с некоторым нажимом поглаживал и потом похлопывал их по голым попкам. Они, как вещи, послушно, даже охотно, подставлялись под эти похотливые ласки, а одна черненькая, которая постарше, похоже, от них начала даже сразу онанировать. Ей он особенно усердно начал потирать и массировать промежность. А она, опершись руками о кровать и нагнувшись, даже постаралась расположиться поудобней. Но Иван Иваныч строго заметил ей: «Не сейчас, не сейчас, Эмка, уймись и сядь», – видно, знал, а может, сам и приучил. А Николаю объяснил: «У ней слишком чувствительна эрогенная зона около попы, очень будет темпераментна, а в своих фантазиях потом вполне может превзойти даже Габриэлу. Вот уж будет сюрприз для друга Бориса!». «Да, – подумалось Николаю, – бедные наивные существа, бедные девчонки, отобранные из семей простых людей с четырехлетнего возраста, до сих пор без всякого образования, а значит, неспособны были осознать, что их готовили для грязных утех этих моральных уродов, этих нелюдей. Бедные и несчастные, незавиден их удел, они и не представляли, что лет в 35 будут выкинуты в свободную жизнь на улицы городов. Доселе холеные и не знавшие никаких забот, хоть на первое время по «гуманности» нелюдей им и предоставят общую крышу над головой и необходимое питание, но предоставленные сами себе, совсем не приспособленные к самостоятельной жизни, окунувшись в самые низы, в общество бродяг, воров, убийц, маньяков и других отбросов, начнут пить, вести разгульную жизнь, естественно, свяжутся с криминалом и в конце концов пропадут».

А Иван Иваныч, закончив представление девчонок, решил напомнить и повторить, для чего Николай ему понадобился.

– Скоро у тебя будет своя легкая машина и документ на нее, и тогда я попрошу перебросить моему приятелю вот этих двух чернявочек. Сделаешь?

– Да мне не трудно, тока не пойму смысл обмена, какая разница – черненькие или беленькие, ведь у них, у баб, все одинаково.

– Ну, это уже экзотика. У них на Севере очень мало черных, а у нас, наоборот, нет беленьких.

– Какая такая зотика? И с чем ее едять, – демонстрируя простоватость и неграмотность, но в то же время умничая явно подслушанной у интеллигентов поговоркой, спросил Николай.

Последние вопросы он задавал не просто так, а, так сказать, чтобы обогатиться познавательно. Гаремы у правителей? – Он знал про них у мусульман на Земле… Но здесь-то эти женщины не считались женами, тогда зачем их содержать?.. Выходит, только ради разврата. Да-а…. действительно «цивилизация!»

А Иван Иваныч снисходительно улыбался на необразованность Николая и, конечно, подумал, стоит ли ему объяснять, поэтому так и сказал:

– Ты Николай все равно не поймешь смысл этой экзотики.

– Эта почему жа, я тоже люблю молодых девок и, када прилетаю в город, даже иногда захожу в дома девушек, – как бы поощряя к дальнейшим откровениям, заявил Николай.

– У-у… вон как! – снова улыбаясь, но уже с одобрительной интонацией протянул Иван Иваныч. – Тогда слушай.

Понимаешь, есть прелесть молодого женского тела и далеко не каждый способен это ощутить, насладиться запахом и сладким вкусом молодых гормонов, исходящих от него. Чтобы понимать и получать удовольствие, человек должен быть образован, даже в некоторой степени гурманом, как бы своего рода дегустатором, нужно уметь сравнить запах и вкус, например, десятилетней девочки и уже взрослой женщины. А высшее наслаждение, высший, так сказать, пилотаж испытываешь, наблюдая, как он изменяется по мере взросления объекта!

«От них от всех одинаково воняет», – чуть не сказал брезгливо Николай, но удержался и сразу вспомнил, что когда-то в Москве еще в шестидесятые годы один его знакомый лечился от алкоголя и лежал в Кащенках (в то время от этого недуга лечили бесплатно, да еще и платили по больничному, правда диагноз ставили какой-нибудь другой). Палата алкоголиков была в отделении обычных, легких и не буйных больных. И вот тот знакомый рассказывал про этих разных шизиков и чокнутых всякие приколы. Один из них приходил в общий туалет, брал использованную бумагу и, целуя и нюхая ее, вожделенно бормоча, повторял: «Пикантно, пикантно».

Вспомнив это, Николай подумал об Иване Иваныче:

«О…о!.. да ты, Иванушка, оказывается, больной, а я-то чуть не принял тебя за настоящего мужика. А ты в своем роде какой-то маньяк, да еще и педофил».

Вечером в разговоре с Эстебаном предположение Николая о душевных болезнях нелюдей получило подтверждение; оказывается, это известно с давних времен. Он согласился, что они действительно больные, и сказал, что еще три тысячи лет назад медики, социологи и статисты отмечали в обществе группу людей с явно прослеживающимися чертами одной и той же антропологической семьи, склонной к умственной деградации и вырождению. В жизни они всегда стремились любыми путями выделиться из общего фона и показать свою исключительность. Им надо было завоевать уважение и поднять свой вес в обществе, чтобы оказывать влияние на массы. Но как это сделать, ни в чем не обладая истинным талантом? Вот что происходило, например, в литературе или театре, где, как говорится, все места уже заняты классиками. Да просто классические произведения всячески опошляли и лепили из них всевозможные шутовские балаганы. И вместе с их лейб-стражниками из таких же подвинутых головой критиков, владевших уже всей печатью и телевидением, выдавали себя за новые смелые таланты. Известные психоаналитики, дальше рассказывал Эстебан, проводили много исследований на эту тему. Еще он сказал, что хоть все печатные издания об этом по мере прихода к власти нелюдей постепенно изымались и уничтожались, но до нас это все же дошло в виде устных преданий. Их теперь собирает и пытается восстановить известный тебе Леонид Леонидович, чтобы в нужное время опубликовать. Уже тогда многие ученые определяли этих людей как вырожденцев. Я просматривал эти записи, полезно бы и тебе почитать, с твоим своеобразным аналитическим умом ты вот сам определил, что они больны, а там собрано много сведений, как они повлияли на ход истории. Например, очень показательна в этом плане цитата известного психиатра того пока еще не запретного времени, приведенная Леонидом: «Книги и произведения искусства этих выродков в литературе, театре, музыке или в мире художеств являются, безусловно, безумными и враждебными общественному строю; они, несомненно, вносят смуту в умы и действуют гибельно на целые поколения. За последние годы они начали входить в моду и провозглашаются этими сексуальными извращенцами и маньяками за творцов нового искусства и провозвестников грядущих веков. И ведь уже многие безмозглые поклонники моды с вожделенным удовольствием ходят в театры на спектакли, переделанные в сексуальные оргии, восхищаются бездарными песнями и в тупом поклонении этим «звездам» истово отбивают себе ладони».

Николай с интересом слушал эти исторические выкладки, находил их полезными и сказал Эстебану:

– Хорошо бы донести их до народа, но сейчас, наверное, это трудно сделать.

– Пока достаточно, что это делается Леонидом в училище, – возразил Эстебан. – Ты же знаешь, главное, чему их учили, – это сохранять тайну. При выпуске в жизнь ученики проходят основательный и подробный инструктаж: их предупреждают, что пока рано открыто об этом говорить, а также при направлении к своему постоянному месту жизни и работы им сообщают имена местных соглядатаев. Как видишь, Николай, пока идет тайная война и успех вроде бы не заметен, но я оптимист, и мне хочется процитировать тебе еще одного известного ученого того далекого времени. Эта цитата из того же трактата Леонида: «Я верю, что наступит время, когда у нормальных людей раскроются глаза и они поймут, что сексуальных извращенцев, балаганных шутов и зубоскалов они принимали за пророков».

Николай слушал это послание из прошлого, и ему захотелось осадить восторженный настрой Эстебана, чтобы он не слишком радовался, осознал ошибки предков и вернулся к нынешним проблемам, и он заметил:

– Хорошо и красиво сказано, но когда оптимизм не подкреплен действием, он бесполезен, а в результате ваше теперешнее житие. Наверное, уже тогда можно было понять, что они больные и…

– Да, ты прав, – перебил Эстебан, чем не позволил упрекнуть предков в неправильных действиях. – Эти люди и тогда очень часто оканчивали свою жизнь в клиниках для душевнобольных…

– А сейчас они, что, уже вылечились? – теперь перебил Николай.

– Они и сейчас, когда уже открыт ген старения и метод на него воздействия, к тому же имея неограниченную возможность периодически менять любые органы нормальными, еле доживают до четырехсот лет и все как один, в период от трехсот до четырехсот лет, лишаются здравого ума и им приходится оканчивать жизнь в домах… определенного толка… Так и доживают свой век, «бедненькие», в безумном и бессознательном состоянии. С этим ничего не поделаешь – это их рок, и так как они знают, что никого не минет сия участь, то следят в них за порядком и комфортный уход им там обеспечен.

А вот интеллигенты, да и простые люди не подвержены такому недугу с головой, в этом убедились проведя эксперимент с одной деревенской семьей. Кстати, он до сих пор не окончен и проводится в нашей республике. Молодых мужа и жену изолировали, взяв в услужение в поселок правителей. Им, как и себе, периодически меняют органы и воздействуют на ген старения. Так вот, сейчас им уже по семьсот лет, но они почти не стареют и живут полной жизнью: работают (он садовник, а она повариха), рожают детей (последний раз это было 15 лет назад), и если их не отправлять назад в деревню, столько бы наплодили!

И интеллигенты, даже без воздействия на ген старения, только меняя органы, спокойно живут по 400 лет, наверное, могут и больше, что некоторые и делают, но по причине, которой не понять недолгожителю, заключающейся в том, что просто надоедает жить, человек перестает обновлять органы, плюет на все это и считает – как будет, так и будет. Такое отношение к себе в конце долгой жизни можно приравнять к своеобразному самоубийству. Возможно, этого не случалось бы, если бы была другая жизнь.

14

Съезд писателей закончился, и Николай улетел с ними домой. При расставании Иван Иваныч сфотографировал его; на Ялмезе был единственный документ, на который оказалось нужно фото. Он обещал позвонить, как только все будет готово.

Николай, прилетев к себе, проанализировал эту поездку.

Ему повезло – наконец познакомился с правителями, многое узнал о их быте, вошел в доверие, удалось убедить, что, как и все простые люди, не слишком умен, но и не совсем дурак, а значит может быть полезен.

Теперь вот скоро в его распоряжении окажется легкая, очень престижная, так как кто попало на ней не летает, машина и документ, возможно разрешающий посещать некоторые места, запретные для других.

«Вот бы узнать, где хранятся… где они прячут эти злополучные чемоданчики со смертельными кодами интеллигентов, – подумал Николай. – И тогда как-нибудь незаметно подменить один на похожий, хотя бы в нашей республике, – помечтал он, – кстати, Эстебан как-то сказал, что их производили на заводе, где теперь работает Сидор. Надо бы ему поручить разузнать, как они выглядели хотя бы внешне, может, чертежи сохранились, и если получится, на всякий случай заготовить пару-тройку муляжей».

«Получился бы идеальный вариант революции, так сказать, без шума и пыли, – продолжал он мечтать. – Никакой стрельбы – подменил и все; нелюди пока ни о чем не догадываются, и внешне продолжается прежняя жизнь, но она в корне поменялась: все интеллигенты знают, патриоты уже без боязни делают нужное дело, мамлюки, аксебаши и барабанщики молчат и с интересом наблюдают, даже соглядатаи не доносят, зная, что им ничего не грозит, а в роддомах интеллигентов перестали работать потенциальные фабрики смерти. Да-а…. вот бы!..»

Николаю позвонил дядя Даши Жан Ильич, он был в курсе ее запретной нелюдями любви к Антону и последовавшей болезни. Он сказал, что еще тогда, весной и в начале лета, ему по телефону все рассказал брат Сергей и попросил по возможности присмотреть за ней, когда она будет приезжать и помочь в задуманной всеми задаче для обмана соглядатаев с якобы спивающейся Дарьей. До сего времени все шло удачно, уже соглядатай обратил внимание на ее недостойный образ жизни, даже пришел к родителям и пожаловался, что она пьет, периодически исчезает, с кем попало знается. И предостерег родителей: «Вы бы приняли меры, ведь пропадет девка, ведь и убить могут где-нибудь в подворотне».

Жена Сергея на это предупреждение горько расплакалась, а сам, поддерживая игру, как отчаявшийся отец, грубо обругал ее и сказал, что говорили, и не раз, но бесполезно, не слушается, такая противная стала, еще и деньги воровать начала. К тому же взяла дурную привычку, как древний кочевник, переезжать на новые места. У брата в Центральном – рассказывал дальше в подробностях Жан Николаю – в том месяце утащила 10 рублей и пропала на две недели, ни у него не появлялась, ни у нас. Потом приехала, переночевала здесь две ночи, и снова нету уже неделю. Звонил брату, (то есть мне, уточнил он для Николая) там ее не видно, наверное, еще в какой-нибудь город смоталась.

Разыгрывая спектакль дальше, брат обратился к жене:

– Мать, надо посмотреть в сейфе, может, нашу заначку уже ополовинила, с нее станется. И еще как бы за советом к соглядатаю:

– Нужна ли нам такая дочь, лучше уж пусть и вправду, как ты говоришь, убьют в подворотне.

– Я тебе все так подробно рассказываю потому, что понадобилась твоя помощь – твои кулаки. Мы все советуем Дашке: «Пора заканчивать игры со своей алкоголизацией, звонить Антону и переезжать к староверам». Но она, для верности, планировала еще подождать месячишко и «пропасть» у меня в Центральном до конца сентября – и наверное, она права; но образовалась неожиданная проблема. Один местный бандюган начал приставать к ней с сексуальными домогательствами, прошлый раз она еле отбилась, и пришлось срочно перебраться снова в г. Наш. Вот я и вспомнил про «Рыжего буйволенка», придется тебе поучить этого бандита уважительному отношению к женщине. Как, согласен?

– Это я сделаю с удовольствием, уже и рукава засучил. Когда приступать?

– Завтра Даша приедет ко мне, ну и ты подъезжай, и вместе появитесь на ее рабочем месте, так она называет пивную «У черта за пазухой». Знаешь, где это?

– Примерно знаю, слышал.

В этот день позвонил и Иван Иваныч, и сообщил, что документ готов, значит можно забирать вертолет. Он сказал, что первого сентября наш юбилей, и хорошо бы к этому большому празднику успеть переправить другу Боре девочек. Николай прикинул, что успевает и обещал. «Завтра, 28-го, разберусь с Дашкиным бандитом, а на следующий день отвезу девчонок», – подумал он.

Николай прилетел на аэродром Центрального и прямо на «газели» подъехал к дому Ильича. Дарья появилась попозже. Обычно для перелета в другой город ей приходилось нанимать такси-самолет.

– Пришлось отдать целых восемь рублей, – пожаловалась она.

На это замечание Николаю мысленно пришлось покритиковать и себя, и местных коллег: «Везде одинаковые вымогатели-таксисты в невыгодные места соглашались везти только за два счетчика. Но в Москве на нас можно было написать жалобу, там власть защищала потребителя услуг и мы хоть и, бывало, наглели, но побаивались – и рублем наказывали, и уволить могли. Здесь же закон другой – частная собственность священна: моя машина, за сколько хочу, за столько и везу. И кому тут жаловаться, у кого искать справедливости?»

Эх, Николай, Николай, ты же покинул Землю, когда там было еще не все и не везде цивилизованно; и когда снова появишься, будешь приятно поражен цивилизованностью и либерализованностью власти; она не будет спрашивать не только с таксиста, но и с производителя продуктов питания и лекарства, да и чего угодно.

Но не станем забегать вперед и в свое время еще расскажем о впечатлениях Николая и некоторых его мытарствах после возвращения на Землю. А пока будем последовательны и продолжим повествование.

Подходя к пивной, по предложению Даши Николай взял две бутылки вермута, а от себя еще и одну водки.

Было безоблачно, безветренно, но прохладно. День только входил в силу, и пока слишком косые лучи раннего осеннего солнца очень лениво прогревали землю. Недалеко от входа на лавочке расположились трое Дашиных знакомых алкашей. Уже с утра удачно разогретые необходимой порцией, с четко зафиксированной радостью на дебильных рожах, они поприветствовали ее. И услужливо и несколько ехидно сообщили, что кое-кто уже неделю разыскивает одну непослушную девочку и этот кое-кто очень зол и недоволен.

Один из них был спившийся интеллигент. Они с Дашей симпатизировали друг другу и даже были как бы в приятельских отношениях. Он догнал их у входа в пивную и предупредил ее.

– Этот неотесанный бегемот скоро появится, он со своими шестерками увязался раскручивать одного подгулявшего лоха с полным кошельком бабок – похоже, интеллигент, так что, Дашенька, вам лучше поскорее убраться.

– Ничего, ничего, Эдик, спасибо тебе, но меня теперь есть кому защитить, вот мой новый парень, и мы попробуем договориться.

Эдик посмотрел на такого довольно невзрачного и потому сомнительного защитника и покачал головой. А Николай открыл дверь и пригласил его зайти:

– Пойдем, Эдуард, вместе пивка попьем, и зря ты не веришь в силу убеждения – а это искусство и большая сила, в чем ты скоро убедишься.

Николай заранее согласовал с Дашей, как себя вести с негодяем, он предложил: «Я не буду сразу бить ему в рог, чтобы при всех не позорить, вдруг он дурак и совсем отмороженный и задумает потом, когда меня не будет, отомстить, а на всякий случай давай-ка придумаем что-нибудь пооригинальней. Например, сначала с понтом поизвиняемся, я его отзову и уже наедине хорошенько объясню, как сильно могу побить, ну и еще кое-чем пригрожу. Чем? Тебе знать не обязательно, но отчего пострадает и пошатнется его репутация и авторитет. Думаю, так будет лучше, чем при всех отлупить».

В общем, получилось неплохо – судите сами. Трое бандитов появились, когда наши заговорщики наполовину опустошили бутылку водки и выпили по две кружки пива, и Николай отошел к стойке, чтобы заказать еще по одной. Они ввалились в пивную, довольные удачным ограблением того подгулявшего интеллигента. Кошелек, о котором, наверное, и говорил Эдуард, был в руках Дика. Он нагло и грубо плечом отодвинул Николая из очереди, постучал кошельком о стойку и громко провозгласил:

– Гуляем, други! – И к хозяину: – Дмитрий Иваныч, всем по кружке за мой счет.

– Извините, господин Дик, но здесь очередь, будьте любезны занять за мной, – заявил Николай, пытаясь оттеснить его и снова встать на свое место.

Еще двое стоявших впереди беспрекословно уступили и отошли. А Дик, грузный, обрюзглый, с отвисшими щеками и двойным подбородком негр, лет пятидесяти-шестидесяти, удивленно вскинул брови, схватил Николая за грудки, поднял, переставил его в сторонку, не очень сильно оттолкнул и спросил у всех:

– Это что за чудак тут образовался, пока нас не было?

А Николай, специально быстро двигая ногами назад, сделал вид, что отлетел от толчка и оказался рядом со столиком, где находились Даша с Эдуардом. И Дик, наконец, заметил Дашу.

– О-о, Дашка объявилась, какой сегодня удачный день, надеюсь, и ночь будет удачной. Вечером, Дашутка, пойдем ко мне.

– Вы извините, господин Дик, но вынужден вас разочаровать. Дашенька никуда не пойдет, потому что она моя невеста, – неожиданно заявил Николай.

Опешив и еще больше вылупив глаза, Дик приказал стоявшему рядом одному из своих шестерок: «Степ, ну-ка объясни побыстрей этому жениху, чья Дашка невеста». И тот сразу сжав кулаки, резво направился в их сторону.

Дальше произошло, чего никто не ожидал. Николай, отступив от стола на пару шагов, поднял руку и жалостно попросил: «Только не бейте, мне же будет больно!». Но шестерка с ходу ударил, и всем показалось, что здорово попал, так как Николай согнулся, прижал руку пониже груди и заойкал. На самом деле в момент соприкосновения незаметно ни для кого резко ткнул его большим пальцем в солнечное сплетение и почти бесконтактно, опять же незаметно, ладошкой подтолкнул по ходу движения; тот по инерции пролетел дальше и головой ударился о ножку следующего стола. С него слетела пивная кружка и разбилась. Получилось, как бы он сам упал, не рассчитав после удара скорость, да и, наверное, еще и споткнувшись.

Тут уже хозяин решил навести порядок. В стене за стойкой, у двери, ведущей в складское помещение, вделана была довольно заметная красная кнопка. Он подошел к двери и грозно произнес:

– Дик, ну-ка прекратить здесь всякие разборки, если надо, разбирайтесь на улице, а то сейчас полицию вызову.

– Не надо, не надо, Дмитрий Иваныч, конечно, мы сейчас выйдем, – успокоил Дик.

И Николай подошел к Дику и тоже громко сказал:

– Правильно, на улице мы с вами, господин Дик, быстрее договоримся. – А когда уже пошли к выходу, как бы доверительно, потише спросил, указав на кошелек, который тот еще держал в руке: – Вот вы, маэстро, много ли поимели от довольно рискованной операции, недавно вами проведенной? Судя по не очень большой толщине, не больше стольника, а если там еще лишь рубли да трешки, то и того меньше. Я же могу предложить вам, причем безо всякого риска, триста целковых.

Это Николай произнес, когда они уже вышли на крыльцо. Злость на лице Дика мгновенно переросла в интерес.

– Ну и чиво, – спросил он, – ты хочешь, чтобы я отдал тебе Дашку?

– Даже не в этом дело, конечно, я надеюсь, что вы проявите благородство и сами мне ее уступите, но главное, чтобы вы меня не били. Не люблю, когда бьют: это очень больно, вот вы, наверно, не знаете, что это такое, вас же не били?

– Никогда – покудова я всех бью.

– Ну вот, значит, покудова тебя, – почему-то неожиданно перешел на ты Николай, – кто-нибудь не отлупит как следует, от всей души, а еще лучше до полусмерти, до тех пор ты не научишься сострадать, ну или хотя бы тогда станешь бояться делать людям гадости, потому что будешь уже знать, как будет больно, когда придется отвечать.

Такие нравоучения Дику не понравились, и он потребовал:

– Ну ты, философ, хватит трепаться, давай деньги-то.

– Да они не здесь, не со мной, я же не дурак и припрятал их в лесочке.

Пивная находилась на самом краю города, и через дорогу начинался уже лес. Наверно, Дик заподозрил, что его хотят обмануть и Даша может опять ускользнуть, и он задумался. В это время за ним на крыльцо вышел второй шестерка, и Дик спросил у него:

– Ну что там со Степкой?

– Да никак не отойдет, все лежит и корчится – во как стебанулся. Вообще-то странно: всего-то на лбу лишь царапина да небольшая шишка.

– Ну ничего, ничего, очухается. Слушай, я отойду на время, а вы посмотрите за Дашкой, как бы опять не смылась, – предупредил он друзей, а Николаю, сжав кулак, грозно сказал:

– Ну чо, пойдем, веди, да поскорее и не вздумай шутить.

Они перешли дорогу и углубились в лес. Место было безлюдное, глухое и всегда пользовалось дурной славой. Здесь часто происходили ограбления и даже убийства.

По пути Николай продолжил подготовку к предстоявшей кулачной воспитательной работе с бандитом.

– Какие могут быть шутки, уважаемый мистер Дик, неужели ты не понял, что я не человек, я ангел, посланный Богом оттуда, – он показал рукой и глазами на небо.

Ему стало доставлять удовольствие поиздеваться над подлецом перед предстоящей экзекуцией, и он продолжил:

– И Бог приказал мне объяснить таким, как ты, что сила не в кулаках, что надо жить честно, нельзя обижать слабых, особенно женщин.

Дик опять начал терять терпение и возмутился:

– Чего ты буровишь? Бог, наоборот, любит нас, сильных людей, и всегда покровительствует.

– То не Бог, а черт рогатый, ты ему не верь, а меня послал настоящий Бог. Правда всегда оказывается на Его стороне. Скоро ты в этом убедишься.

Как раз в это время из-за куста с земли поднялся мужчина в приличном костюме с галстуком, но сильно измятом и испачканном глиной. У него было разбито лицо и большой фингал под глазом. Увидев их, он бросился к Дику с криком: «Держите его, это жулик, он избил меня и отобрал деньги, а вот и улика», – заорал он еще громче, увидев в руке свой кошелек.

Дик нисколько не испугался, а, наоборот, спокойненько сказал:

– Уже очухался, петух позорный, придется тебя снова вырубить, – и подступил к нему навстречу.

Неожиданно быстро Николай возник между ними и медленно назидательным тоном произнес:

– Ну вот, видишь, Дик, мой настоящий Бог все видит, и сейчас придется за все отвечать и наконец ты узнаешь, что такое есть боль.

Дик опешил, отступил на шаг назад, замахнулся кулаком и прохрипел:

– Ну ты меня достал, моралист несчастный, быстро давай деньги, а то и тебя вырублю!

– Какие деньги? Глупенький мой, никаких денег нет и не было, я специально отвел тебя сюда, чтобы спокойно отлупить.

– Что?.. Ах ты сука! – заорал Дик и ударил кулаком…

Николай перехватил кулак и резко завернул руку, тот взревел от боли, ему пришлось перевернуться и упасть на колени. Одной рукой продолжая удерживать его в этом положении, другой начал бить по плечу, около шеи. Бил достаточно сильно и чувствительно, при этом то заламывал руку сильнее, так что она чуть не ломалась, то ослаблял. Дик корчился, хрипел и стонал.

Ограбленный мужчина, очевидно, уже несколько отрезвевший, с таким большим интересом наблюдал за расправой над своим обидчиком, что даже не пытался поднять выроненный Диком бумажник.

Николай заломил руку посильнее и с издевкой спросил:

– Ну как, больно?

– Да, да, больно, отпусти, – взмолился тот.

Николай чуть ослабил хватку и ультимативно предложил:

– Ты должен извиниться и отдать хозяину кошелек.

– Как же я отдам?.. Тогда отпусти меня, – простонал Дик.

Николай отпустил руку, он понимал, Дик, как и любой громила, еще до конца не осознал и не усвоил, что этот на первый взгляд хиляк и хлюпик оказался таким сильным, мало ли, просто удачно получилось завернуть руку. Поэтому Николай и не думал, что он уже сломлен и начнет извиняться.

И точно, тот встал, встряхнул уставшими от сопротивления и затекшими мускулами, поводил и помахал рукой – она побаливала слегка, но была цела, и вежливо, но зловеще проговорил:

– Кошелек вам и извиниться надо? Щас, только с кого начинать-то? – оглядывая их, распрямляя грудь и сжимая кулаки, вопросил он.

Тогда Николай немного выступил вперед и сказал:

– Ну, Дик, я вижу, ты ничего не понял и опять собираешься сделать кому-то больно. Значит, еще не узнал хорошо, что такое боль.

Дика уже до того возмутил этот моралист, что он даже не стал отвечать, а просто с кулаками бросился на него. Николай спокойно стоял, но как раз в момент, когда тот собрался нанести удар и размахнулся, сгруппировался, шагнул вперед и нанес резкий, короткий удар под дых.

Дик схватился за живот, упал и начал задыхаться, ему не хватало воздуха, он открыл рот и никак не мог вздохнуть. А Николай еще, присев на корточки, ребром ладони колотил по шее (по загривку), бил очень сильно, так, что у того искры сыпались из глаз. И одновременно монотонно, вежливым издевательским тоном, начал говорить:

– Уж извини меня, но я не виноват, что ты оказался таким тупым, и чтоб до тебя дошло, придется очень долго мучить и пытать всякими болевыми способами, а возможно, и психологическими, иногда они действуют даже лучше. Кстати о них, о психологических: помнится, ты обругал ограбленного мужчину «петух позорный», это, как я понимаю, означает опущенный… Да, так? – спросил уже несколько изменившимся, злым голосом Николай и, поскольку тот молчал (от удара под дых никак не мог раздышаться), с силой вдавил его лицом в грязь от небольшой лужицы и голосом окончательно рассвирепевшим вопросил: – Отвечай, тварь!

Ограбленный с неослабевающим интересом продолжал наблюдать за разворачивающимися действиями.

– Да, да, правильно, – наконец, все-таки сумев вздохнуть, с трудом произнес Дик.

Николай отлично понимал, что такие люди, как Дик, признают только силу, поэтому во время своих вопросов, сидя у него на спине, не переставал больно колотить по загривку. Вес его для Дика был не обременительным, и тот попробовал высвободиться и вырваться, что почти удалось, но Николай, снова заломив руку, удержал его в прежнем лежачем положении и грозно предостерег: «Если, сука, еще дернешься, руки уже начну ломать, а это, тварь, поверь на слово, процедура не очень приятная». Не переставая бить, Николай поинтересовался у пострадавшего мужчины, как его зовут, узнал, что тот Леон, и спросил:

– Ты слышал, Леон, как оскорбительно о тебе отозвался Дик? Что на это скажешь, это правда или он врет?

Леон возмутился:

– Конечно, врет, мы с этим жуликом были знакомы только час, познакомились в пивной, потом зашли в магазин, я взял две бутылки водки, закуску и пошли пить в лес. Откуда он обо мне что-нибудь может знать… Как только не стыдно говорить такое?

– Скажешь тоже, Леон, – стыдно, такому ничего не стыдно: ни оболгать, ни оскорбить, ни ограбить, ни побить. Он поймет только тогда, когда ему больно, причем больно должно быть долго и мучительно, только так его можно перевоспитать. Давай-ка займемся этим, ведь это дело благое, и пусть не обижается, когда поймет, нам же спасибо скажет. – Николай говорил, понимая, что слушают оба. – Ну-ка, Леон, стегани-ка его ногой куда-нибудь под ребра, да побольнее.

Тот со словами «это я с удовольствием» прямо с разбегу ударил, похоже, раньше он никогда этого не делал, поэтому остановился и с интересом на него посмотрел, оценивая результат. Дик поморщился и зло сверкнул глазами. А Николай, поощряя, сказал Леону: «Ну чего встал-то, давай, давай, продолжай, воспитывай!». И тот пнул его еще пару раз, но уже как-то лениво и нехотя, без вдохновения.

«Совсем не мстительный товарищ попался», – даже подумал Николай.

Но «воспитывать» – то надо, и Николай решил, что пора убедить этого громилу в бесперспективности сопротивления. Он позволил ему встать и сказал: «Чтобы ты убедился в своей слабости и моей силе, разрешаю попробовать подраться со мной. Я не обманывал, когда говорил что я ангел. Наш справедливый бог, прежде чем послать к вам на Ялмез, наделил меня силой и хорошенько потренировал. Он предупредил, что такие, как ты, начинают понимать только после долгих побоев, и он говорил: «Бей до тех пор, пока не подползет к тебе на брюхе, как нашкодившая, трусливая собака к хозяину, – только тогда он поймет!».

Бандит смотрел на Николая и видел, что сам он был на две головы выше и раза в три грузнее. В его мозгах никак не могла закрепиться мысль о странной самоуверенности и силе этого чудаковатого, хиленького моралиста, он не мог поверить в это. «Как же так, – думал он, глядя на него, – да не может этого быть!»

Они стояли друг против друга, Дик снова размял мышцы и принял боксерскую стойку. А у Николая, наоборот, поза была какая-то совсем не воинственная, он опустил плечи, отвернул голову и с увлеченным видом рассматривал грача, севшего на ветку дерева, растущего невдалеке. Тот с любопытством посматривал на людей – («Чего затеяли-то?») – и, время от времени, приподнимая крылья, во все горло на них ругался. Николай, все так же не поворачивая головы, и не отвлекаясь от созерцания недовольной птицы, как будто его больше занимал грач, а не стоявший в стойке, и приготовивший уже кулаки соперник, обратился к нему.

– Ты, Дик, говорил, что ваш черт рогатый покровительствует и помогает вам, таким удачливым и успешным. Так чего стоишь-то, начинай, посмотрим, как он поможет. Или ты уже обхезался? Тогда ложись на брюхо и ползи.

От такого спокойствия у бандита начала пропадать уверенность в себе, куда-то улетучилась всегдашняя спесь, и он стал прикидывать, что же будет дальше, как все обернется?

А обернулось так: Дик все же решился, поскольку одновременно с уверенностью Николай спровоцировал его своим расхлябанным, не готовым к драке поведением. Он, даже подставляясь, потихоньку перебирая ступнями, вроде нечаянно, передвинулся к нему и оказался на расстоянии протянутой руки. Вид его как бы подсказывал: «Ну вот он я, ничего не ожидаю и даже рожу отворотил на грача, вот момент, бей и вырубай!». А Дик знал, что уж вырубить-то мог.

И он решился, и ударил, и конечно промахнулся, так как Николая в самый момент удара уже не оказалось, он мгновенно переместился и очутился у него за спиной. И как только тот после промаха восстановил равновесие (его повело, и он чуть не упал), сзади резко ударил поочередно по обоим плечам, ударил сильнее, чем бил раньше, так что у того были полностью обездвижены руки, и он когда повернулся, то не мог ими даже пошевелить.

– Ну чо, ручонки-то поотсыхали? – жестко спросил Николай и подумал: «Хватит играться, пора уж показать свою жестокость, чтобы до него дошла серьезность положения».

И начал бить. Бил куда попало: и по ребрам, и по корпусу, и по почкам, и по спине, и снова по плечам, и сверху по голове, старался не бить только по лицу. Тот падал, вставал, снова падал, становился на колени и молил о пощаде, просил прощения, обещал больше никогда никого не трогать.

Наконец, минут через 10 или даже 15, Николай сделал вид, что стал выдыхаться, и остановился. Он, тяжело дыша, сел на травку, а ему, валявшемуся на земле и стонавшему, приказал: «А ты, дятел, пока я буду отдыхать, на колени!». И тот, уже окончательно запуганный, поспешно, хоть и с заметным трудом, держась за ушибленные места, выполнил приказ.

Он стоял на коленях и умоляющим взглядом смотрел на них обоих. А Николай предложил Леону: «Теперь давай-ка ты займись и повоспитывай; только не бей по роже, чтобы следов не осталось, когда снова придем в пивную извиняться перед Дарьей, пусть думают, будто мы его перевоспитали словами».

Но тому, видать, уже стало его жалко, и он сочувственно сказал: «Наверное, с него хватит, он все понял, ты очень здорово его избил». И потом жалостливо поинтересовался: «У тебя что-нибудь болит?» – «Да, голова прямо трещит» – «Ну вот видишь, хватит измываться над человеком», – упрекнул он Николая.

– Да врет он все, слушай его, у дятла голова никогда не болит, потому что мозгов нет, – заметил Николай и с ехидцей предложил: – Раз ты такой жалостливый, может, за отнятый бумажник благодарность ему выпишем.

Но потом сделав вид, что эта мысль только что пришла, тогда как такую угрозу он спланировал еще раньше, воскликнул:

– Во, Леон, я придумал! Раз не желаешь бить, то давай-ка сделаем с ним то, о чем он наврал про тебя.

Николай знал, что для всех этих блатняг, воров и бандитов, такое – большой позор. И угрожать надо погрубее, на их жаргоне, а еще действеннее на фене, и он цинично врастяжку, сплевывая сквозь зубы, пробормотал:

– Сичас я… вырублю его до такой степени… чтобы не осталось сил сопротивляться… и ты его опетушишь… а я сниму все на мобильник… Потом пойдем снова в пивную, его заставим кукарекать, а эту прелестную картину продемонстрируем и друзьям, да и всем посетителям.

Как только он это произнес, Дик вскочил на ноги, благо они, в отличие от рук, действовали, и сломя голову бросился в глубь леса. Прежде чем его догнать, а он был уверен, что это не составит труда, ведь скоростью обладал феноменальной, Николай успел даже поупрекать Леона:

– Видишь, как подействовало, такого позора они боятся больше кулаков. А ты, тоже мне, нет бы подыграть.

– Я же все равно не смог бы этого сделать, мне противно, – оправдался Леон.

– И мне противно, но никто и не собирался это делать всерьез, а вот попугать-то надо было. Ну ладно, я за ним, а ты догоняй, да не забудь бумажник поднять, а то затеряется.

Николай тут же совершил свой скоростной рывочек, и Дик быстро оказался в поле зрения. Но он не захотел окончательно догонять, а оббежал кружок, спрятался за деревом на его пути и стал ждать. И как только тот поравнялся, внезапно, с радостной улыбкой, возник перед ним.

– Здрасте, я так рад, что мы снова встретились, куда же ты ушел, ведь мы еще не договорились, как будем жить дальше. Ты так внезапно пропал, что даже не успел рассказать, пошел ли тебе на пользу преподанный урок. И я не знаю, хорошо ли ты усвоил, что такое боль? Не уверен, будешь ли ты еще заниматься грабежом? Или как теперь станешь относиться к Даше? Выходит, я зря старался и придется начинать все сначала, ох как нехорошо!

Дик упал на колени и взмолился:

– Не надо сначала, я все понял и прочувствовал. И мне было очень больно; никогда не буду грабить; к Даше теперь даже не подойду.

– Ну что ж, хотелось бы, чтоб это было так, но верится с трудом. Жаль вот только, что не удастся провести задуманный было эксперимент со съемкой на мобильник. Леону, как оказалось, эта идея не понравилась – он брезгливый, да и мне, надо честно сказать, она претит. Единственно ради тебя, ради твоего воспитания, хотелось это осуществить. Но не судьба, а жаль, повезло тебе, Дик. Но ты не переживай, еще все впереди; у меня есть знакомый ангел, который, в отличие от нас, как раз обожает такие бабьи аппетитные задницы, как твоя; и я на всякий случай захвачу его с собой, когда через пару-тройку деньков, а может через недельку, прилечу снова к вам в Центральный проверить, как обстоят тут дела. И смотри, Дик, если с головы Даши слетит хоть один волосок… Тогда уж мой приятель-ангел с большим удовольствием оприходует тебя. Причем не нужны будут даже съемки на мобильный, он любит это делать открыто, принародно – ему это в кайф.

Дик в Бога по-настоящему не верил и никогда не молился: так, слышал, что Он есть и любит людей состоятельных. Сказать по-нашему – являлся атеистом. И ему было все равно, кто Николай с тем приятелем, ангелы ли, или… ему даже приходила мысль, что очень крутые бандиты. Не это главное, но зато теперь был уверен, что за Дашу они легко сотворят с ним, что обещали, и он, прижав руку к сердцу, взмолился:

– Все, все, я обещаю, что больше со стороны Дашутки не будет ко мне никаких претензий и я, наоборот, буду ее защищать и охранять от любых неприятностей.

Николай теперь тоже уверился в искренности Дика и решил несколько поощрить его:

– Вот, вот, это я одобряю, для ее защиты разрешаю даже применить кулаки – но только для этого.

Николая поджимало время: нужно было лететь к Михал Михалычу и Ивану Иванычу – забрать подаренную машину и получить документ, а там и в первую республику, куда обещал переправить «девочек» к юбилею «Великой победы».

Их догнал Леон, и поскольку Николай уже окончательно понял, что его уроки для Дика не пропали даром и за Дарью можно не волноваться, решили возвращаться в пивную…

Когда подошли, первым, опередив их, туда вошел Дик. Он сразу приблизился к Даше, упал на колени и начал просить прощения. Дарья, конечно, нисколько не удивилась, ведь она отлично знала, каким способом собирался перевоспитывать его Николай, поэтому успокоила словами: «Ничего, ничего, Дик, с кем не бывает, я тебя прощаю». А он тут же с подобострастным, заискивающим лицом поинтересовался, не обижал ли кто ее, пока их не было. «Да особо никто, – пожала она плечами, – только вот мы хотели выйти на улицу покурить, а мне не позволил твой дружок».

Дик встал с колен, подошел к шестерке, не очень сильно пару раз ударил и отчитал: «Как ты посмел, больше чтоб такого не было!». Тот удивленно вытаращил глаза, очевидно, подумав: «Велел постеречь, а сам…» – но вслух сказать ничего не решился. Такой скорой метаморфозе, произошедшей с Диком, удивились и все присутствующие. А тот, наверное, чтоб окончательно убедить Николая в надежности и в полном своем исправлении, как бы угрожая, поднял руку и, назидательно грозя пальцем, обратился уже ко всем:

– Запомните, теперь Даша неприкосновенна, и кто ее обидит, будет иметь дело со мной!

А Николай, между тем, подошел к столику, за которым пили пиво Даша и знакомый интеллигент, предупреждавший о скором появлении Дика.

– Ну все, Дарья, все в порядке, теперь тебя никто не тронет, – успокоил он ее.

– Я и не сомневалась, – заверила она, – что тебе удастся его убедить.

Но интеллигент, до сих пор остолбенело стоявший с момента появления Дика с поднятыми бровями и широко распахнутыми глазами, недоверчиво покачивая головой, спросил:

– Как же вам это удалось, нет, такого не бывает, этого отмороженного убедить невозможно, наверное, вы откупились, интересно, сколько дали? И потом, разве можно ему верить?

– Зря не веришь в убеждения, слово – это большая сила, – сказал Николай и обратился к бандиту: – Дик, никто не верит, что тебя убедили словами, и даже есть мнение, что я тебя подкупил. Что на это скажешь?

– Какой подкупил, да я теперь и сам заплачу… лишь бы… теперь я твердо знаю, что сила не в кулаках… Вон видите, отдал бумажник хозяину, да еще с большими извинениями.

– Верно ведь? – обратился Дик к хозяину кошелька.

Тот подтвердил, а владелец заведения тут же поинтересовался:

– А за заказанные Диком «для всех» девять кружек пива кто теперь заплатит?

Наверное, у Дика денег не было, и он растерянно смотрел и на Николая, и на Леона, и на хозяина заведения. Видя это, Леон спросил, сколько надо денег, и, услышав, что 54 копейки, достал из бумажника три рубля, великодушно отдал хозяину и к всеобщему удовольствию и ликованию произнес довольно пошлую и банальную фразу:

– Сдачи не надо, ее коллективно в знак примирения пропьем.

Теперь Николаю оставаться здесь было незачем, его ждали другие дела, но на прощанье он нашел нужным сказать некоторым новым знакомым по несколько слов.

Леону, прижав палец к губам, намекая на молчание об увиденном в лесу: «Т-с-с… Я думаю, ты все понял».

Дику: «Я на тебя надеюсь, смотри!» – причем с многообещающим нажимом в голосе на последнее слово.

Также прочел на всякий случай небольшую лекцию интеллигенту-патриоту (вдруг поможет и он, возможно, пригодится для Дела), если коротко, о том, что в жизни много непознанного и она часто поворачивается неожиданной стороной, и если у человека появится цель, тогда станет не нужным топить ее в вине.

Ну, конечно, и Дарье, с некоей таинственностью: «Там мучаются и любят, а здесь, кажется, все идет удачно и можно заканчивать. В общем, я наготове и жду сигнала!» – этим Николай опять напомнил, что уже и раньше советовал, – звонить Антону и переезжать к староверам.

15

Почти заканчивался уже третий год нахождения Николая на Ялмезе, он часто задумывался о цели своего пребывания здесь. Вроде бы стало ясно, что переброшен сюда, чтобы помочь в налаживании справедливой жизни, хотя никогда нельзя быть уверенным, если имеешь дело с устроителями мироздания. Но о себе-то он знал, что хочет и нужно бороться с правителями, правда пока видел, что нисколько не продвинулся в достижении цели. И у него появлялось чувство сродни спортивной злости, без которой невозможна победа, а также знакомое неуютное чувство неловкости и стыда, всегда возникавшее, если не сумел выполнить что-либо обещанное. Успокаивало, что задача очень сложная и ее не решить одним махом, как говорят, с кондачка, шутка ли, перевернуть тысячелетнее устройство мира, построенное на страхе, на заложенном в человеке самим Создателем инстинкте самосохранения, который как раз и служил гарантией существования жизни вообще. Подлейшая придумка!

Но все же дело потихоньку двигалось, ведь совсем недавно он правителей даже не видел, а сейчас уже приблизился к ним, входит постепенно в доверие, многое узнает о них. Он начал понимать всю низость устроителей такой жизни на Ялмезе. Сразу вспоминались беседы и объяснения Эстебана, основанные на исследованиях известных в прошлом ученых о социальной группе сексуальных извращенцев, о неуемном стремлении их к власти, и как подло и постепенно они к ней приходили; было время, общество официально объявило их больными, они начали кричать что их, бедных, не признают и унижают, то есть играли на жалость, требовали равноправия и демократии, при которой одинаковые права, и на разговоры, и на поступки и действия, есть у всех, устраивали гей-парады и постепенно добились своего. А оказалось, как сейчас выяснилось, в отличие от остальных, нормальных людей, все как один рано или поздно заканчивают жизнь в сумасшедших домах.

Примерно такие воспоминания в недавнем разборе нелюдей при обсуждении вопроса с Эстебаном пронеслись в голове Николая, и он в связи с этим подвел как бы итог: «Да, значит, педерастия – это действительно болезнь. И вот больные оказались у власти и сотворили демократию по своему усмотрению! А как вы хотели?.. Может, и правы были в те доисторические времена некоторые древние племена, когда сразу после рождения сбрасывали в пропасть больных и неполноценных детей, а сошедших с ума взрослых (если такие были), наверное, изгоняли, может, даже и убивали. В то время вера их была натуральной, близкой к природе, корни ее шли от земли, а ствол, ветви и листва насыщались и обогревались солнечными лучами, то есть жили без всяких дипломатических-демократических изворотов – без подлостей и интриг, и если люди и погибали, то в честном бою. Но у нас в христианском мире больных обычно принято жалеть. Вероятно, и здесь вышло, что их пожалели, ну и дожалелись – получите, пожалуйста, демократию от общечеловеков!

А мне теперь вас спасать? Ну что же, ничего не поделаешь, приступим – задача уже конкретизирована: не будет никаких революций – обойдемся без насилия и убийств, требуется лишь войти в доверие к местным общечеловекам, узнать, где хранятся смертоносные «демократические» чемоданчики, и выкрасть их».

Но неизвестно, сколько времени уйдет на это, ведь пока еще не настолько уж он был приближен к ним, да и не дураки же они, чтобы допускать к тайнам. Придется самому соображать и тщательно и настойчиво изучать ситуацию.

И вот сейчас нужно было спешить, приближался юбилей «Великой победы», к которому он вызвался перебросить «чернявочек» в первую республику, а раз обещал – надо выполнять, нельзя терять доверия. Поэтому, прилетев в деревню, экономя время, попросил Антона слетать с ним в третью республику, с тем чтобы тот вернул назад «газель», а самому, уже спокойно, на подаренной машине заняться нужными делами.

Получилось удачно, сначала прилетели к Михал Михалычу, он еще не совсем поправился, хоть и перемещался уже без коляски, но с палочкой.

Читателю известно, что он тоже вел свою игру, – отчаянный, сильный и ловкий простолюдин всегда мог пригодиться, поэтому продолжало разыгрываться гостеприимство и благодарность. И хоть Николай объяснил, что спешит, надо успеть до праздника выполнить поручение Ивана Иваныча, но все равно их усадили за стол, успокоив, что знают о поручении, но уж чайку-то попить успеем.

После чая с пирожными Николай отпустил Антона, а сам, уже на собственном вертолете, пообещав Михал Михалычу не забывать его и почаще заезжать, отправился дальше.

Не станем описывать и одинаково притворно-радостную встречу Николая с Иваном Иванычем; нам важно только знать, что тот подробно объяснил, как долететь до первой республики, найти поселок правителей и имение Бориса Борисовича, того самого приятеля Ивана Иваныча. Да, еще интересно бы рассказать, что из себя представлял врученный Николаю этот всесильный документ, дающий право на использование личного вертолета. Администраторы разных учреждений и, конечно, полиция знали, что выдавался он только очень заслуженным простым людям и что предъявителю нужно оказывать всяческую помощь и не чинить никаких препятствий, так как он часто выполнял особые задания. Таких людей было очень мало, всего один, от силы два в каждой республике, а в нашей Николай оказался первым.

Документ один в один напоминал наше удостоверение, ну, например, сотрудника МВД – красненькая кожаная книжица, на лицевой стороне имевшая оттиск их бога, вообще-то не будем кощунствовать, поэтому уместнее сказать: сатаны, а на задней – тисненую звезду. Развернув его, увидим цветное фото Николая, скрепленное той же дьявольской печатью с рогатой рожей. Там стояло его имя и номер «1117».

Наставница привела девчонок. Младшенькую чернявочку провожала беленькая ровесница, с которой они за полторы недели, а это почти 20 дней, успели сдружиться. У этих детей были одинаковые интересы и много общих игрушек. Сейчас их оторвали от увлекательного занятия: чтобы спасти от диких зверей серую зайчиху с целым выводком зайчат, они на нижней полке в тумбочке белявочки Светы устроили схрон, как бы вырыли секретную нору, и волки не учуяли и прошли мимо.

Глазенки чернявочки Гиты были непонимающе грустны и слезились, ее зачем-то собирались увезти в какой-то далекий и, по рассказам, суровый, холодный край. На прощанье подруги обнялись и обменялись любимыми куклами. Больше они не увидятся. Детство закончилось. Их ждут другие игры.

Нет нужды подробно описывать весь перелет, во-первых, он не стал долгим и утомительным, так как почти весь путь Николай проделал в сверхскоростном режиме; ему было не очень радостно общение с девочками, поэтому и торопился, он же знал, для чего их везет, к тому же, изменить им судьбу все равно не имел возможности.

В дороге, напуганные рассказами о холодной, морозной стороне, куда их переселяют, девочки беспокоились, как же можно там жить и не замерзнут ли они?

«Там не всегда холодно, – успокаивал Николай, – например, сейчас гораздо теплее, чем у вас, а холодать начнет только месяца через два. В общем, не бойтесь, девчата, когда начнутся морозы, у вас будет теплая одежда. А жить зимой даже интересней, выпадет снег, и вы станете кататься с горок на санках и лыжах».

Перелет заканчивался. День неустанно катился к закату, и уже сквозь небольшие, редкие тучки багрово запылал горизонт. Наступал двадцать девятый лунный день, на который, в полнолуние, в честь «Великой победы» был назначен праздничный бал. На нем Николай, если получится, собирался поприсутствовать, интересно было посмотреть, как они отмечают свою «Великую победу».

А пока, приземлившись около поселка правителей, Николай, как и велел Иван Иваныч, позвонил к Борису Борисовичу и сообщил о своем прилете. «Ждите, я сейчас приеду», – коротко бросил тот и отключился. Николай подумал: «Теперь, наверное, нужно как-то на него произвести нужное впечатление, так сказать, заинтересовать в себе, чтобы не получилось так: поблагодарит, да и попрощается». Но этого даже не пришлось делать, оказалось, его уже рекомендовали по телефону оба правителя из третьей республики.

Он скоро подъехал на такой же машине, как теперь стала у Николая. Николай на глаз определил ему годов сто с небольшим. Внешний вид его сильно отличался и много недотягивал до искусственно скорректированного самими правителями антропологического стандарта жителей деревни. Росту он был невысокого, сытенький, с порядочным брюшком, знать, любил и безотказно ублажал свое чрево. Весело, но с деловым видом он сразу произвел беглый осмотр подарка: «Открой ротик, моя радость… о-о, великолепно, теперь раздвинь ножки… о-о, хорошая девочка… – И, довольный, хлопнув по попке: – Встань и садись в мою машину». Таким образом, пересадив девчонок к себе, этот «ценитель девственности» обратился к Николаю:

– Ну здравствуй, тебя Николай зовут, – улыбаясь и оглядывая его, говорил он, пожимая руки и с удивлением ощущая всегда чувствовавшуюся потенциальную, железную крепость мышц Николая. – Наслышан, наслышан о твоих подвигах, прямо не верится, вот и выглядишь ты не особо внушительно. Ну что ж, испытаем тебя, надеюсь, ты не спешишь и на пару дней у нас задержишься, согласен на испытание?

«Очевидно по телефону, наряду с моей силой и отвагой, ему сообщили и о других моих «достоинствах» – преданности, глупости», – прикинул Николай, поэтому, встав по стойке смирно, четко и тупо отрапортовал:

– Всегда готов! Мой долг служить правителям!

Услышав это, тот довольно и скептически улыбнулся, как бы убеждаясь, что приятели верно рекомендовали ему Николая как преданного и не особо умного служаку; и тут же предложил:

– Вот и хорошо, поезжай за мной. Пару дней поживешь у меня, а после праздника посмотрим на тебя и проверим, на что ты способен.

По дороге в имение Бориса Борисовича Николай заметил, что во всех имениях происходила какая-то суета: обслуга и даже многие охранники сновали туда-сюда, что-то переносили с места на место, укладывали в небольшие бортовые грузовички и те периодически куда-то отъезжали.

Приехали в имение: там тоже вовсю кипела работа, оказывается, велась подготовка к праздничному балу-маскараду. На кухне варились и готовились различные закуски, из погребов доставались напитки и соленья.

Борис Борисович представил Николая интеллигенту-распорядителю и приказал отвести угол, где бы он мог устроиться и переночевать. С сим простился, сказав, что у него свои дела, и пообещал встретиться после праздника. Николая устроили в помещении, где жили холостые, охранники и обслуживающий персонал.

Дальше он был предоставлен самому себе. Некоторое время, пошлявшись по имению среди всеобщей суеты без дела, Николай, наткнувшись на распорядителя (его все называли попросту: бугор), попросил занять и его какой-нибудь работой. И тот, подумав, определил его в напарники работнику, как раз тащившему мимо них свернутый в большой тюк брезент. Николай помог ему уложить его в машину. А бугор объяснил: «Поедете в лес на место, где намечено провести бал, и поможете в установке праздничных столов и тентов на случай дождя». В машине уже находился еще один брезентовый тюк, лежала, похоже, разобранная палатка, стояли три ящика с вином и еще целая охапка заготовок под факелы.

Поселок правителей располагался на берегу большой реки, а другой стороной он примыкал к глухому нескончаемому таежному массиву, тянущемуся почти до Северного Ледовитого океана. Некоторое время ехали лесной грунтовой дорогой, она тянулась по естественным и искусственно прорубленным просекам в глубь тайги. Но колеи не было, видно проложена она давно, а пользовались ею редко; она густо заросла травой и кустарником, который работники кое-где еще продолжали вырубать. Очевидно, место, куда она вела раз в шесть лет, использовалось правителями для проведения праздничного бала-маскарада.

Проехав километров пять, может шесть или семь, подъехали к очень большой поляне, площадью никак не меньше гектара, а то и полтора. Перед ней была очищенная от деревьев площадка, где и останавливались машины для разгрузки, сама поляна, вопреки глухой дикой тайге, в которой она находилась, имела довольно обжитой вид. Во многих местах ее, хоть и беспорядочно, без какой-либо симметрии рос декоративный ухоженный кустарник. Почти во всю длину одной стороны этой гигантской поляны раскинулось озеро, не очень широкое – метров 40, но, вероятно, достаточно глубокое, что определенно ощущалось при долгом и пристальном взгляде на какую-то величественную, спокойную, чистую и темную его поверхность. Еще удивляла нежная, мягкая, густая, безусловно, одного определенного сорта, хорошо и ровно остриженная травка; она приятно контрастировала с остальной прочей растительностью окружающей тайги, с зарослями папоротника, с пылью и паутиной, с сушняком и валежником, беспорядочно валяющимся под ногами.

В общем, заметно было, что, несмотря на запущенную дорогу, за поляной кто-то присматривал, к тому же в одном углу ее стояла небольшая, как вагончик, избушка с окошком в торце, но основательная, из бревен, с крепкой ставней, в которой в случае нужды всегда можно укрыться от крупных хищников. Поэтому можно предположить, что сюда на все лето командировали кого-то из работников.

А еще, прямо на воде в центре озера, находилось странное строение, какой-то невысокий сарай, крытый как бы под древнюю старину, то ли камышовой, то ли соломенной крышей. Стены строения сплошь облепили водоросли, так что невозможно понять, из чего они, может, их вообще не было. Не было и обычных со стеклами окон, вместо них только небольшие, очень аккуратные, ровные, квадратные отверстия, сквозь которые ничего не просматривалось, зияла лишь темнота. Николай вгляделся в таинственную пустоту окошка, и от неподвижного долгого взгляда ему почудилось, как будто там промелькнул огонек свечи, он даже сфантазировал себе, что в домике, как в сказке, живет водяной.

«Да, довольно мрачный домишко, да и сама полянка очень интересна, ночью надо обязательно прокрасться и посмотреть на этот праздничный бал», – подумал Николай. Еще тогда, прохаживаясь без дела по имению и прикидываясь неопытным простачком и рубахой-парнем, ему не составило особого труда кое-что выяснить у работников и охранников, этих простых, доверчивых, не особо проницательных, а часто и прямо, извините, полудебилов, об этом бале-маскараде.

Он узнал, что бал всегда начинается в новолуние, в 0 часов. Во время него никто из простых людей, да и интеллигентов на поляну не допускается, вся обслуга окончательно убирается минут за сорок или за час до полуночи. Вокруг поляны расставляются охранники и стоят они через каждые 10 шагов. Никто, кроме самих правителей, во время бала ни разу там не был и не знает, что там происходит. Только охранники всегда слышат разнообразную музыку, льющуюся, очевидно, из репродукторов.

Работами на поляне руководили три интеллигента-распорядителя. Николай с напарником разгрузили машину, установили палатку и растянули оба тента в местах, указанных одним из них. Шел десятый вечерний час, уже начали сгущаться сумерки, и напарник с водителем засобирались в имение. Николай решил остаться, а чтоб не привлекать внимание своим праздным шатанием по поляне, проявил инициативу и принялся помогать работнику из вновь подошедшей машины перетаскивать в одну из палаток какие-то мешки. «Интересно, что здесь?» – подумал он, незаметно ощупывая их. Потом выбрал время, когда ненадолго остался в палатке один, развязал пару мешков и увидел маски животных и зверей. «О-о, – мысленно воскликнул удивленный Николай, – оказывается, и маски заготовили заранее! Опять повезло, что я наткнулся на них, или это снова помогают Всевышние силы?» Как бы там ни было, но нужно воспользоваться и прихватить одну, чтобы во время бала остаться неузнанным. Кстати, сразу он не разглядел, поэтому не понял и не придал значения, а теперь заметил, что каждый мешок уже проштампован мордой животного, и в нем находятся маски именно этой животины. Значит, если правитель или правительница заранее спланировали, кем будут на балу, то им остается только найти нужный мешок. «Очень удобно, воспользуюсь и я. Спасибо!» – благодарно усмехнулся Николай и, перенося остальные мешки, чтоб выбрать для себя, стал внимательнее приглядываться к этикеткам. Было такое разнообразие – глаза разбегались, присутствовали все виды животных, очевидно, обитающих на Ялмезе. В уже развязанных им мешках оказались: в одном морды лис, они не понравились. «Это, наверное, для женщин», – прикинул он себе. А в другом – козы, равно и козлы с бородами, тоже не подошло – очень много места заняли бы рога и их невозможно было спрятать, а прятать-то он мог только за пазуху. На остальных мешках стояли штампы и каких-то ящериц, и зайцев, и бурундуков, и волков, и ягуаров, и рысей… Особенно много выходило хищных зверей. Получалось – бал-маскарад с хищным оскалом. Поэтому и Николай выбрал себе маску тигра – легкая, мягкая, не очень громоздкая, он сунул ее за футболку и зажал под мышкой. Он вышел из палатки, когда водитель, подававший им из кузова машины мешки, передал очередной другому работнику, спрыгнул с грузовичка и сообщил, что это последний. Николай побыстрее сделал им ручкой: «Пока, пока!» – и осторожно, оглядывая поляну, стал продвигаться к ее краю…

Быстро темнело. Подготовительные работы к балу заканчивались; в центре под крышей из тентов в три ряда уже стояли столы, их было очень много, Николай удивился, поляна хоть большая, но на ней тесновато будет, ведь если судить по столам, то гостей наберется человек 500–600, а то и больше. На столах стояли бутыли с винами, холодные закуски, горячие тоже были, они, очевидно, сохранялись в расположенных рядом, негромоздких, удобных микроволновых аккумуляторных контейнерах; тут и там стояли палатки, натянуты тенты, в некоторых местах подальше от столов на траве располагались легкие металлические щиты, а на них и рядом заготовленные дрова (очевидно, будут разжигать костры); еще кое-где валялись матрасы (для отдыха подуставших или подгулявших, что ли?). В общем, все было готово, и скоро начнут съезжаться гости.

Уже привезли охранников, и они от центра организованно начали расходиться к краям поляны, зачищая ее от последних слуг. Николай в это время, закончив осторожное продвижение, незаметно растворился в тайге. Конец лета и начало осени выдались достаточно теплыми, было не меньше 20 градусов. Никакого дискомфорта от мошки и комаров он не испытывал (перед отъездом из имения они обрызгались аэрозолем).

В зоне видимости Николая появились 2 охранника и чтобы не быть обнаруженным, пришлось еще отступить в глубь тайги. А там, метрах в двадцати от края поляны, по пояс от земли была протянута красная с белыми поперечинами синтетическая лента, обвешанная колокольцами. Метрах в пяти от нее проходила еще одна такая же. Оказалось, что охранники должны стоять между ними, и Николай вынужден был отойти еще дальше. Теперь ему, хоть еще и не совсем стемнело, не стало видно, что творится там, на поляне. На плечах у охранников висели автоматы, а в руках были фонарики. Много позже Николай узнал, что они при звуке колокольчика должны сразу стрелять на поражение. И часто, уже утром, там обнаруживались трупы то волка, то рыси, то тигра, то медведя. А однажды даже прошитый очередью труп интеллигента, наверное, кто-то из патриотов, как и Николай, захотел посмотреть на праздник правителей. Охранника за хорошую службу наградили и теперь перед каждым юбилеем, на инструктаже, им обязательно об этом напоминают. Николай, хоть пока про случай не знал, но конечно понимал, что придется быть очень осторожным.

В лесу установилась таинственная тишина. Ветер совсем стих, и прекратился шум деревьев. Давно не было слышно птиц. В небе сквозь редкие, тихо плывущие и прозрачные облачка, как бы подмигивая Николаю, озаряла лес и поляну полная луна, словно обещая ему скоро своим светом приоткрыть некую тайну. Николай присел на поваленную сосну и тоже затаился… Он примерил маску, подтянул и завязал за ней шнурок, чем удобно подогнал под себя…

Прошло еще некоторое время. Уже полностью стемнело, но выходить на поляну Николай не торопился. Правда, на ней уже почувствовалось некоторое шевеление: не очень внятно доносились разговоры, слышались возгласы, иногда звучал смех; очевидно, все участники уже съехались, готовятся, ищут и примеряют маски. Николай подумал, что надо было затаиться не здесь, а около площадки, куда подъезжают машины, – все бы видел, а то приходится лишь гадать о происходящем. «Но все равно пока никак нельзя появляться на поляне, выйду, только когда веселье будет в полном разгаре», – решил он.

Прошло еще не меньше получаса, когда наконец, как и положено в 0 часов, раздались 6 протяжных сигналов, но уже не пиканье, а тоном пониже, как бы гудков. И тут же послышалась бравурная торжественная музыка (очевидно, их гимн), затем аплодисменты, раздались вскрики, похоже здравицы «Великой победе». Немалое расстояние и большой размер поляны поглощали звук, и даже Николай с его уникальным слухом не все разбирал; потом вроде как, кто-то произнес первый тост… и небольшая пауза. «Это, наверное, выпили по первой», – догадывался Николай. Затем снова не очень долгая пауза – закусывают, опять предположил он. После пауз, как обычно, произносились тосты, причем после некоторых, видимо особенно удачных, бурные аплодисменты и даже кто-то иногда включал туш.

Так Николай просидел на сосновом бревнышке несколько времени, ему скоро надоело прислушиваться и анализировать происходящее на поляне, и он решил просто выжидать.

Минуло еще около часа. Теперь там не очень громко звучала непрерывная танцевальная музыка, наверное, запустили заранее заготовленный диск. Танцы были разные, слышались то полонезы, то мелодии типа польки, то какие-то джазовые, то фокстроты и танго, и даже бальные вальсы, что ли? Очевидно, официальная часть закончилась и начался обычный праздник.

«Ну, пора», – сказал себе Николай и, с осторожностью преодолев опасные заграждения, вступил наконец на поляну.

Пока не обнаруженный, он мгновенно охватил взглядом всю поляну, помогала полная луна. Еще сидя на бревне в засаде, он думал, что раз все, как и он, будут в масках, значит, его нельзя определить и он смело, без всякой опаски присоединится к веселью. Но теперь сразу выявилось его отличие – все маски, как женщины, так и мужчины, были абсолютно голыми. «Ну, что ж, тут уж стесняться не приходится», – подумал он, снял шорты, футболку и припрятал их около заметной, кривой небольшой сосенки на самом краю поляны.

Все животные-правители, и хищники и травоядные, не скалясь, не грызясь и не кусаясь, мирно веселились, многие еще сидели за столами, но некоторые, уже насытившись, разошлись по поляне. Метрах в сорока за кустиками просматривался матрас, на котором уединились волчица с барсуком, Николай не рассмотрел хорошо, но вроде бы занимались… интимными… так сказать, делами. А вон на том конце поляны пылал костер и целая компания зверья, взявшись за руки, с дикими воплями водила вокруг него хоровод.

«Ну вот теперь я на равных с правителями Ялмеза, а то и поглавнее, ведь тигр в тайге самый, самый… – пробормотал под нос Николай и сам не понял, зачем пошутил и выдал эту нелепицу. – Опасаюсь, разоблачат, что ли, и стараюсь себя ободрить? Кажись, так и есть».

Ближе всех к нему волк, коза с козлом, лисица и какой-то непонятный бык с одним рогом пытались тоже развести костер. У них не получалось, и они переругивались. «Ну вот с них и начну первый контакт», – подумал Николай и направился к ним. Подойдя поближе, услышал от козы (в другом месте, например у нас на Земле, возможно великосветской дамы) такой отборный мат и грязные ругательства, что позавидовал бы самый опустившийся простолюдин или бомж. Все это в отношении быка у которого никак не получалось запалить сложенные кучкой дрова. Он зажигалкой поджигал клочок сухой травы и подсовывал его под них, но тот вспыхивал и быстро прогорал.

Между тем у быка на поясе в ножнах висел охотничий нож, которым можно было настрогать лучину: не догадался?.. ничего удивительного, наверное, раньше не приходилось, да и зачем ему, правителю… Остальные четверо животных сидели вокруг на травке и, выражаясь не менее колоритно, комментировали их словесный поединок; ведь бык тоже не молчал и, как должно в высшем обществе, не роняя достоинства, отвечал даме-козе:

– Это из-за тебя, сука, козлиная рожа, не выходит, ты, тварь, мешаешь и говоришь под руку, специально подобрала такую противную маску, чтобы действовать на нервы.

Говорил он много другого, не желательного слышать благородным ушам уважаемого читателя (Николай-то там, в пансионате, по настоятельному предложению нас, непритязательных и простых слушателей, рассказывал, не стесняясь, напрямую, как и было). Бык, например, очень грязно ругаясь, угрожал запереть козу в стойло, не кормить и каждый день использовать вместо резиновой куклы, какую продают в секс-шопах. (Здесь автор, опять жалея уши читателя, в корне изменил суть и даже форму угрозы на более пристойную.)

– А у тебя получится каждый день-то? – спрашивала между тем коза, презрительно и скептически оглядывая его от пояса и ниже. – Тоже мне бык, да тебе больше подошла бы кроличья маска!

«Ну дают, ну и правители, зачем им это», – удивлялся Николай. Раньше он никогда такого за ними не замечал и даже не предполагал. Получается, когда они находятся дома, то есть общаются со слугами, из простонародья, иногда с интеллигенцией, то как бы постоянно находятся под наблюдением, им приходится соответствовать своему положению, они же правители, их должны уважать, вот они и ведут себя соответственно. Ведь пока грязноругательство не стало модным на Ялмезе, несмотря на другие «достижения» правителей-нелюдей, например, необразованность населения, ранний детский секс. Наверное, в массе народной хранится здоровый корень, и хоть сам простолюдин и подпустит… иногда… для образности, но твердо знает, что нехорошо это!

И вот, значит, сейчас, не будучи ограничены условностями, предоставленные сами себе, правители дали выход своей сути. Как у нас теперь говорят, «оторвались по полной».

Автор надеется, что внимательный читатель заметил – Николай все тамошние события сравнивает с земными и часто находит похожесть. Давайте вместе попробуем порассуждать на тему похожести. Думаю, вы тоже заметили много сходного. Ну вот возьмем хотя бы недавнюю передачу, прошедшую у нас по телевизору, о русском мате. Ну и в ней несколько известных ученых мужей – и политики, и деятели культуры, и даже некоторые много засвеченные на телевидении литераторы – спорили и пытались признать, что мат – нормальный жизненный язык и не так уж это и плохо. И вот я думаю – уж не адепты ли нелюдей появились у нас в России. Вообще-то автор литератор не известный, в ящике не светившийся, и может мат действительно очень красиво, жизненно, образно и модно. А как ты думаешь, читатель? Кому поверишь, неужели ящичникам?

Мы отвлеклись в момент, когда Николай собирался присоединиться к небольшой группе зверей, ведущих великосветский спор на прозаическую тему разжигания костра. В это время состояние Николая оставляло желать лучшего, его, как и молодого актера, первый раз в жизни вышедшего на сцену и готовящегося произнести вступительную фразу, говоря простонародно, пробивал мандраж, а если сказать образно, как бы грызли сомнения – не освистят ли? Он понимал, что хоть все в масках, но они-то в своем родном привычном кругу и ему, чтоб не отличаться, надо стать похожим.

Чтобы удачно влиться в дружные ряды элиты Ялмеза, он собирался разжечь костер и знал – ему это не составит большой сложности; еще в детстве в пионерлагере научили. Подумал – выругаться что ли посочнее, по-ихнему, но почему-то не решился и все дальнейшее проделал, не говоря ни слова; молча подошел, выбрал поленце поровнее без сучков, жестом попросил у быка нож, молча настрогал щепы и лучины разной толщины, уложил рядом с кучкой дров, под эту заготовку подложил сухую траву, отдал быку нож и, наконец, произнес слово: «Поджигай!»

На этот раз у быка получилось, костер запылал, он вскочил и, победно вскинув руки, издал радостное мычание. Его поддержали остальные, и тут же к компании присоединились еще несколько зверей, и все, как дикари, радостно запрыгали вокруг костра. Не радовалась только коза, Николай заметил ее заинтересованный взгляд на свою нижнюю часть тела, она, пританцовывая, незаметно приблизилась к нему, взяла за руку и негромко, почти шепотом, начала говорить: «Мой досточтимый тигр, давай отойдем, подберем стойло, и я с удовольствием позволю тебе сделать со мной все, чем грозил мне этот несчастный и хвастливый бычара-кролик».

«Ну вот, только этого мне не хватало, что же теперь делать?» – вздохнул про себя Николай. Но в то же время успокоился, к нему снова вернулась обычная уверенность и даже всегдашняя склонность к шутке и импровизации, он понял, что предложение козы хороший знак, – явно канаю за своего, надо и дальше соответствовать, собственно ничего страшного, ведь не такой уж я и праведник, мы же ходили с Антоном в публичный дом. И он в танце отвел руку козы вверх и в сторону, крутнул вокруг, чем она от костра и луны вся показалась и высветилась, а сам в это время специально заметно для нее повел своей тигриной мордой сверху донизу, как бы тоже оценивая физические достоинства тела. Оказалось, козочка была неплоха, но далеко не первой свежести, и Николай подумал, если уж придется здесь «потерять невинность», то желательно подобрать что-нибудь помоложе.

Николай давно проголодался и еще при первом появлении на поляне обратил внимание на столы, где еще продолжалось пиршество. И сейчас, чтобы не огорчать козу и сразу не отказывать, ему пришла в голову уловка. Он приобнял ее за талию, приложив палец к губам, повлек в сторону от костра и в ответ на предложение найти стойло сказал:

– Хорошо девочка моя темпераментная, но пойдем-ка предварительно выпьем и закусим.

– Что ж, согласна, пойдем в трапезную и отметим нашу встречу.

«Во как! Значит, место под тентами у них называлось трапезной. И уж не кощунство ли это над побежденной верой?» – подумал Николай.

За столом глаза Николая разбежались от обилия закусок: икра, жареная дичь, рыбные и мясные деликатесы. Пока коза бегала за бутылкой вина и чистыми бокалами (это находилось в отдельных ящиках в конце столов), он, придвинув к себе две тарелки с холодной молодой телятиной и заливной севрюжкой, уже опробовал их с хлебом, по-русски обильно наложив на один хрену, а на другой горчицы. Кушать было удобно, нижнюю часть маски можно было посредством липучки легко на время отвести в сторону и освободить рот для поглощения пищи, ну или там для поцелуев или других каких любовных утех (что вскоре и увидит Николай), все предусмотрели извращенцы. Когда подошла с вином коза, Николай почти наелся, почему-то, несмотря на полный стол прочих всевозможных невиданных деликатесов, пропал аппетит и в него просто уже не лезло. Наверное, три года здешнего деревенского питания по науке, внедренного правителями (хотя сами жрали от пуза), отучили желудок от переедания, что, безусловно, правильно и полезно для здоровья, и пожалуйста – здоровые органы для нелюдей. Мы с вами, читатель, их критикуем, а они вон какие – все предусматривают и учитывают.

Дальше, как только они выпили брудершафт, предложенный козой, внезапно забили барабаны и под грянувшую бравурную музыку появились штук тридцать факельщиков. Потом они с криками и улюлюканьем подбежали к озеру; несколько из них, размахивая факелами, бросились по понтону к домику на воде, а остальные рассеялись по берегу. И сразу из этого строения начали выскакивать, но отнюдь не звери в масках, а натуральные, молоденькие, очень стройненькие правительницы, имеющие на голове только зеленую повязку с прорезями для глаз, она закрывала пол-лица, открыты были лишь лоб, губы и подбородок. Сверху, в волосах, красовался венок, а сзади широкий хвост-плавник. Увидев встречных факельщиков, они с понтона и прямо из окошек с визгом бросались в воду. «Русалки», – заключил себе Николай.

Неожиданно как-то вышло так, что эта избушка вспыхнула и загорелась. Николай привскочил с места и, не зная, что делать, хорошо не очень громко, вскрикнул: «Пожар!» – но тут же с удивлением заметил, что сидевшие за столами продолжали преспокойно выпивать и закусывать. Как и все спокойная, коза, увидев его растерянный вид, непонимающе покачивая рогами и пожимая плечами, как-то беспокойно растягивая слова, поинтересовалась:

– Ты что, не в курсе… что эту сараюшку подожгли специально?.. Странно это…

«Ну, прокололся, – с опаской подумал Николай, – возможно придется бежать».

Но коза после недолгого и подозрительного молчания сама за него предположила причину удивления:

– А-а, ты первый раз принимаешь участие в праздновании юбилея! Ух и повезло же мне – какой молодой тигренок попался.

Но потом снова засомневалась:

– Как же так, ты что, даже сценарий не прочел?

– Да читал, правда, не очень внимательно, – ответил теперь снова успокоившийся Николай.

– Это зря, – упрекнула коза, – но не переживай, я стану твоим гидом и мы вместе пройдем через эту ночь.

Такая перспектива Николая не обрадовала, но он уже начал понимать, что в дальнейшем легко сможет скрыться от нее; все больше правителей заканчивали «трапезничать» и выходили из-за столов; поляна быстро переполнялась зверями, среди них мелькали и козы, и несколько тигров; русалки выскакивали на берег, за ними гонялись факельщики, да и другие звери, и в такой всеобщей суматохе можно было спокойно затеряться. Но прежде чем покинуть козу, Николай все же решил кое-что у нее выпытать. Предупредим читателя, что в разговоре она все время материлась, поэтому автор исключил все непечатное из прямого откровенного пансионатского пересказа Николая.

Он узнал, что одним из сценаристов юбилея был ее муж (здесь она с гордостью уважительно назвала его «мой мудак»), а когда Николай поинтересовался, под какой маской он скрывается, сообщила, что не знает, ведь одним из условий празднования является инкогнито масок и никто никогда не должен знать, кто кем был и что делал, – согласись, без такой интриги стало бы не интересно.

Русалок ловили и в полном и прямом смысле коллективно насиловали, оказывается, как объяснила коза, это символизирует полную нашу с тобой (то есть, как понял Николай, правителей) власть над Ялмезом. Власть всеобъемлющую: и наземную, и над водной жизнью, и над воздушной, ведь дальше по сценарию будет еще выход ведьм сидящих на метлах, и над ними тоже поразвлекутся насильники. Наконец в третьей, последней, части праздника настанет наша всеобщая любовь – так закончила коза. В общем, весь сценарий, под стать самим правителям, оказался до ужаса примитивен.

Недалеко от столов пробежал лев с факелом гнавшийся за русалкой. Догнав, он воткнул факел в землю, схватил ее и унес на валявшийся за кустом матрас. Николай, воспользовавшись случаем, выскочил из-за стола, выдернул факел и как бы погнался за очередной еще не пойманной русалкой, а потом и смешался с остальными зверями. И прощай, любвеобильная гид-козочка! Коза хитрость просекла, и, удаляясь, он даже успел услышать ее злобный возглас: «Куда, стой предатель!» – и несколько матерных выражений.

Больше козу он не видел. Ходил среди зверей и удивлялся: они все больше пьянели, так как продолжали пить, но уже не за столом – у многих в руках были бутыли с вином и они, не закусывая, передавая друг другу, насыщались прямо из горла, а некоторые безо всякого разбора уже начинали крутить любовь, причем разного вида. Кругом были разбросаны пустые бутылки, в нескольких местах наблевано свежей закуской и кое-где валялись тюбики вазелина. «О-о… Это, наверное, из набора для педерастов», – с отвращением сплюнув, догадался Николай. А около той палатки с мешками масок в беспорядке валялась одежда правителей.

«Да-а… ну и дела… полный бардак», – брезгливо снова отметил себе Николай.

С час еще побродив по поляне, он прикинул, что, наверное, уже не меньше трех часов, а то и начало четвертого. «Можно уходить, – подумалось ему, – понятно, что за праздник, и видать ничего другого не предвидится». Уже доказано было и господство над воздушным пространством путем изнасилования прилетевших на метлах ведьм. А сейчас начиналась, очевидно, последняя часть празднования. Несколько зверей обожрались вина и, сидя за столами, уснули. Остальные, все как один, занялись самыми отвратными половыми извращениями; везде вокруг него натурально происходили какие-то дикие оргии; перепившиеся звери на матрасах, да и прямо на траве вповалку и совокуплялись, и чего только не творили; и мужики с мужиками, и бабы с бабами, и парами, и в группах.

Здесь Николаю опять пришло сравнение с Землей, когда-то где-то он вычитал, что у нас за такие прегрешения, за шабаши с пьянкой и развратом, ведьм, ведьмаков и разных колдунов в Средние века жгли на кострах.

Вот из-за этого сравнения его рассказ тогда в пансионате прервал наш «интеллектуал» – шахматист. Такие перерывы иногда случались, если кто-нибудь из заинтересованных слушателей что-либо не понял и хотел уточнить или, как в этом случае, поддержать, и тогда происходили короткие споры и обсуждения. Шахматист сказал, что он знает: не только в Средние века, но и в наше время происходит такое, ведь всем известно – занимаются и сейчас педерастией и лесбиянством, есть и колдовство, и ведовство. Его поддержал доминошник, как ни странно, куда-то делся их прежний антагонизм друг к другу, они даже стали приятелями и часто замечались за дружеской беседой. Так вот, он заявил, что, похоже, все это делается с ведома нашего правительства, а Москва вообще становится рассадником нечистой силы: все газеты пестрят рекламами колдунов и лекарей от всех болезней, по телевизору полуголые девицы предлагают позвонить и обещают невиданные наслаждения, а детишкам что внушают жестокими западными мультиками. Но наши власть предержащие в оправдание всякой такой вакханалии говорят: «Запрещать нельзя, иначе не будет демократии». Спросить нам бы себя: «А не сатанинские ли силы все это организуют? И если Николай находился и вправду на нашей Земле в будущем, то не начинается ли как раз и у нас эта подлая переделка мира?»

«Во, это точно, – подтвердил еще один слушатель, – у меня во дворе, на улице Фабрициуса, какая-то нечисть закрыла детский садик и официально открыла в этом помещении секту, а разве это сделаешь без разрешения властей». Но тут этот диалог остановил один недовольный товарищ: «Хватит вам, не мешайте слушать, подозрительные вы мои, тоже мне нашлись политики, устроители моей жизни, я вас не просил, там наверху и без вас разберутся; то-то я смотрю, эти двое все время шушукаются, вначале чуть не передрались, а теперь наконец-то спелись!» Его поддержали еще несколько таких же товарищей. Вот так, даже в таком малом коллективе оказались совсем разные люли: одним интересен был только сам рассказ, а другие еще и думали и смотрели шире.

В общем, рассказ Николая продолжился. Ему надоело наблюдать всю это отвратительную, к тому же однообразную мерзость, творящуюся на поляне, и он решил возвращаться в имение. Потихоньку переместился к примеченной сосенке, снял и бросил маску, одел шорты и футболку, осторожно перебрался через опасные заграждения и по просеке направился к поселку. Уже на выходе из леса повстречалась колонна «газелей»: работники ехали забрать своих наотмечавшихся на юбилее властителей, это была, очевидно, привычная, периодически повторяемая послепраздничная процедура, особенно для старых слуг.

Чтобы попасть к Борису Борисовичу, Николаю пришлось долго идти по внутрипоселковой дороге мимо других имений; кругом было темно, и везде стояла мертвая тишина, все работники пользовались затишьем и спали, они знали – утро окажется напряженным.

Наконец он подошел к помещению для холостых слуг, где вчера ему отвели место для ночлега; он проверил, там, в этом общежитии, было несколько свободных коек, почему-то пока спать не хотелось, и он снова вышел на улицу. Еще не рассвело, но с востока уже начинала заниматься заря. Мягко светила уходящая за горизонт луна. Дул легкий теплый ветерок, и даже не верилось, что пришла осень. Кругом было тихо. Николай подошел к стоянке, где стояла его машина и еще два хозяйских вертолета, и сел на лавочку. По пустынной территории имения прохаживался только один дежурный охранник с автоматом. Он еще вчера заприметил Николая, когда они приехали с Борисом Борисовичем, и считал гостем хозяина, поэтому спокойно продолжал службу. Никто не мешал, и Николай задумался о прошедшей ночи. Никакого толку от посещения поляны он не получил. С некоторых пор он оценивал свои действия только по критериям пользы для Дела освобождения. Это происходило само собой, почти механически. И сейчас, как часто бывало, самокритично о себе подумал: «Был ли смысл мне, дураку, рисковать разоблачением и лазать голым по поляне, уже зная о достаточно гнилой подоплеке правителей, ведь я и без того мог предположить их очередную гнусность, да и Дела все эти мерзкие подробности нисколько не продвинули. Но все равно общаться-то с ними необходимо, вот Борис Борисович вчера говорил о каком-то испытании. Ну что ж, как говорится, будем посмотреть».

В семь часов сыграли подъем, и в имении зашевелились. А вскоре и начали подвозить правителей, именно подвозить, так как, например, если Борис Борисович оказался почти в полном сознании, был уже в шортах, самостоятельно вышел из «газели» и даже, узнав Николая, сделал знак рукой, якобы: «Я о тебе помню, и завтра, завтра!» – сам ушел к себе в замок, очевидно, отдыхать; то вот его супружница была абсолютно не транспортабельна, и ее в очень неприглядном виде, голую, грязную, с лицом и грудью чем-то перепачканными, стошнило что ли, слугам пришлось выгружать из машины и укладывать на носилки. После чего ею собрался заняться, судя по синему халату, очевидно, доктор, и дальше носилки под его присмотром куда-то унесли. Вынесли и еще одного, тоже голого, пьяного и очень пожилого, наверное, Борискиного батюшку. Потом машина тронулась дальше, в ней находились еще несколько правителей. Хоть машин было много – к празднику присылали со складов, но все равно их не хватало. В этом правительственном поселке было 300 имений, от каждого в праздновании участвовало минимум двое, а кое-где вместе жил еще один из родителей хозяев, и из них кое-кто, особенно если ему было лет до трехсот, тоже желал развеяться и погулять, да плюс иногда взрослые дети. Вот поэтому машины оказывались переполненными. А что еще плохо, на поляне они загружались без всякого порядка, не разбирая кто куда, ведь почти все они, за редким исключением, перепились так, что были в полусознательном состоянии, а некоторые и в бессознательном. И удивительно, но для Николая в результате беседы с козой объяснимо, что все они успели сбросить маски, хотя половина, даже мужчины, что уж говорить о бабах, те всегда наглее и бестыжее, не смогли или не посчитали нужным найти и надеть одежду, а ведь сбрасывали они ее в палатке или около, где находились мешки с масками. Главное, снять маски, и тогда для слуг они снова станут правителями, и не имеет значения, кем они были, кем чувствовали и считали себя на своем празднике, и будьте уверены, их обязательно доставят куда положено и даже снова приведут в человеческое состояние. Ну а слуги есть слуги, и неважно, что им почти полдня придется их сортировать, развозить по имениям и приводить в человеческую норму, а потом еще ехать на поляну и убирать плоды звериной сути юбилея победителей.

Эта суета с разгрузкой правителей навеяла тоску и невеселые мысли о бесполезно, несуразно проведенной ночи. И внезапно почувствовавший усталость Николай, пока о нем не вспомнил тот распорядитель и опять не послал на поляну, теперь уже по уборочным делам, предпочел скрыться от него и ушел спать. Как только голова оказалась на подушке, тут же успокоился и, как всегда, мгновенно уснул.

Проснулся уже после обеда, часов около четырех. Пошел на кухню и пообедал – здесь, конечно, охранники, слуги, в общем, все работники кормились бесплатно. К этому времени жизнь в имении пришла в норму, обслуга и рабочие занялись своими будничными делами. Но Бориски (так Николай решил его про себя называть) еще долго не было видно, но, наконец, и он появился. Они с супругой вышли прогуляться по саду и дальше по парку. Николай последовал за ними, но старался пока не показываться на глаза. «Хорошо бы послушать, о чем говорят, может, услышу что-нибудь о себе», – подумалось ему. В саду добирали последний урожай яблок. Правители остановились, о чем-то поговорили со сборщиками и пошли дальше уже по дорожке парка, он начинался сразу и тянулся до ограды следующего имения. А в нем уже во многих местах росли кусты, и теперь можно было незаметно подобраться к ним поближе. Парк был большой, но наконец показалась ограда и Николай заметил открытую калитку, недалеко от нее на скамейке сидел мужчина и курил, он был достаточно молод – лет тридцати пяти, а рядом в гамаке качалась женщина. Нисколько не удивляясь, супруги подошли к ним, поздоровались и заговорили. Это оказались соседи-правители. Николай подумал, что, наверное, они заранее договорились о встрече по телефону. Потом женщины, обнявшись и оживленно болтая, ушли через калитку на соседний участок, а Бориска присел и тоже закурил. Притаившийся в кустах Николай отлично разбирал их разговор, несмотря на мат, которым он разбавлялся, правда, никак не мог уловить смысла.

Говорили о Совете, состоявшемся перед праздником, на котором разбирали недавний донос соглядатая города Южного; о предстоящем им двоим завтра куда-то полете, чтобы выполнить какое-то поручение, как они сказали: там им нужно будет выпустить нашего ястребка, бьющего без промаха – наповал.

Заговорили также и о Николае, Бориска сказал:

– Мне перед праздником Иван из третьей, если помнишь, это мой хороший приятель, прислал двух черненьких целочек, а привез их очень интересный парень, который спас его от смерти. Может, ты слышал о его неуемной страсти к съемкам диких животных. Так вот звери его чуть не растерзали, а этот парень, оказавшись случайно рядом, рискуя жизнью, с одной дубиной, не раздумывая, бросился его спасать и, половину перебив, разогнал их. Интересно было бы взять его с собой и посмотреть в деле.

– А стоит ли рисковать и обнаруживать кому-то чужому место? – возразил собеседник.

– Об этом не переживай, он ничего не поймет, этот парень, как рассказывал по телефону Иван, уникальное явление природы, и силищи немерено, и стреляет по-снайперски, а глуп как пробка. Они там в этом убедились и решили, что от него может быть большая польза, и на своем Совете даже дали ему разрешение на безграничное перемещение по планете.

Прослушав такой разговор, Николай понял, что речь идет о каком-то тайном месте и хорошо бы к ним теперь присоединиться, может, удастся как-нибудь напроситься посетить его. Правда, сделать это нужно осторожно, никак не навязываясь, как бы даже с неохотой, лучше бы Бориска сам пригласил его, а так, похоже, и произойдет, тогда и получится все очень правдоподобно. Но сразу выходить не годилось и он, стараясь перемещаться незаметно, отошел по парку от куста к кусту метров на 500 и, выйдя уже на дорожку, открыто пошел к ним. Еще он поднял палку и, махая ею, свистом отпугивал ворон. Его заметили издалека, и Бориска, показав на него, что-то сказал. Подойдя, Николай подобострастно, с верноподданническим видом поздоровался, но тут же с показным упреком обратился к Борису Борисовичу:

– Я вас целый день искал, щас мне показали, что вы с женой пошли суда. Ищу, ищу вас, а мне видь некада, я жа перевозчик и должон без перебою возить в города продукты. Суда-то я отпросился и прилетел по приказу Ивана Иваныча, тока штоб привести к вам девчонок, и мне уже нада пара на работу.

– Ну ничего, ничего, не переживай, Никола, города из-за одного дня с голоду не помрут. Полетишь завтра к вечеру, а с утра мы с тобой слетаем кое-куда.

«Надо бы сразу не соглашаться и поупираться еще», – подумал Николай, но стоящих аргументов в голову не приходило, и он решил просто вякнуть что попало, заодно поддержать имидж бестолкового простолюдина.

– Опять лететь, летаю, летаю, в третью республику за девчонками летал, потом к вам в первую их привез, а мне жа уже нада, пара к себе, работать.

– Какой же ты упрямец, Николай, ну хорошо, давай так, полетишь на своей машине и после дела мы тебя сразу отпускаем домой, понял?

– Тада ладна, – наконец согласился Николай.

– Ну все, иди, но завтра часов в 9 будь готов, а нам с Владиславом Ильичом надо еще поговорить.

Николай ушел, но хотелось еще что-нибудь узнать, и он опять поднял палку и, погнавшись за воронами, спрятался в ближайших густых кустах. И тут же услышал недовольный вопрос Владислава, касаемый как раз его и произнесенный с отборным матом.

– Не пойму, – сказал он, – на х-я (хрена) он нам усрся (укакался), мы отлично и быстро управились бы с делом сами, вдвоем с тобой; вот в прошлом году с моим дядей Кириллом летали и мы очень быстро все сделали без чьей-либо помощи.

Здесь автор еще раз напоминает читателю: когда правители уверены, что их никто из посторонних не слышит, то разговор может вестись словами грубыми, нелицеприятными и матерным языком, и нам, чтобы не поганить русский язык, приходится многие слова выбрасывать, а некоторые править на более-менее приемлемые, как, например, в последнем монологе. Читатель сам сообразит, что это – о «на хрена» и «укакался», а сейчас об этом говорим единственно, чтобы ты не заблуждался относительно их морального облика. Ведь не могу же я, подобно нашим либеральным телевизионщикам, вместо этих слов пи-пи-кать.

Иногда кажется, у нас некоторые либералы испытывают удовольствие, постоянно применяя такой прием, очень нравится он им, возможно думают, что слушающий сразу озаботится думой, как же ругнулся показываемый герой, отчего и приучится мыслить матом. А вообще-то вполне может статься, они скоро совсем перестанут это запипикивать. Хавай, people, и балдей!! А для них главное – рейтинг повысился.

Ну все, предупредил, и ладно, пойдем дальше и вернемся к повествованию, интересно, что же ответил Бориска? А он сказал:

– Ты, Владислав, только второй раз летишь, а я уже почти сто лет как назначен выполнять эту почетную миссию. Вот ты говоришь, мы отлично и быстро справились бы и вдвоем, что отлично – согласен, но вот быстро не получилось бы. Понимаешь, у меня всегда во время погружения на глубину появляются неприятные болезненные ощущения в суставах, сильно болит голова, и все это очень долго не проходит, а один раз даже сознание потерял. Поэтому с некоторых пор я предпочитаю не погружаться и остаюсь ждать на берегу, а вместо меня с напарником опускается тамошний островной охранник, вот я и хочу, чтобы завтра с тобой опустился Николай, заодно проверим и посмотрим на него, такой человек всегда нам может пригодиться.

– Значит, у тебя глубоководная фобия и ты боишься глубины? – перебил Владислав.

Здесь Бориска, укоризненно качая головой, недовольный нетерпением Владислава, да и поспешным неграмотным определением его нежелания погружаться, вынужден был даже прочесть небольшую общеобразовательную поучительную лекцию:

– Да не боюсь я глубины, а тебе учиться надо, в молодости мы совсем не интересуемся наукой, и теперешнее исключительное, привилегированное положение на планете досталось нам без труда, по наследству от талантливых предков, а молодым только бы наслаждаться жизнью. Пойми, сейчас я речь веду даже не столько о моем конкретном случае, а об общем образовании. Помню, я и сам был таким, годам к шестидесяти и ты поймешь, что надо не лениться и постоянно во всем повышать свою эрудицию, поймешь, что знания никогда не будут лишними и всегда нам могут пригодиться, а иначе все может очень плохо закончиться.

Но вернемся к моей проблеме… ты знаешь, что такое декомпрессия, у меня…

Тут Владислав снова перебил:

– Да все я знаю, и про кессонную болезнь знаю, и про все остальное, мне дядя Кирилл тогда в батискафе все объяснил, да там и инструкция висит, я сам прочитал, что при погружении надо останавливаться, что мы и сделали, и пару раз тормозили спуск, задержались-то всего минут на пятнадцать, это же ерунда и совсем недолго.

– Ты опять недослушал, для вас это недолго, а у меня какие-то странные особенности организма и при погружении даже на небольшую глубину начинается страшная декомпрессия, особенно она проявляется при подъеме. Я обращался за консультацией к врачам, и мне объяснили, что в этом ничего страшного нет и если стараться достаточно постепенно переходить ступени давления, здоровью это не повредит. И вот хотя там сравнительно неглубоко и у вас, как ты говоришь, заняло всего пятнадцать минут, то мне придется затратить на спуск и подъем почти полдня, а нужно ли это тебе?

Дальше Николай даже не стал дослушивать дальнейший разговор и осторожно покинул кусты. По дороге к замку, сопоставив несколько фраз, таких как: донос соглядатая, предстоящий полет на какой-то остров, почетная обязанность Бориски, ястребок, бьющий наповал, батискаф, погружение на глубину и нежелание Владислава показывать чужому тайное место, он обрадованно предположил: «Неужели наконец так повезло и они собираются лететь туда, где хранится их смертоносный дипломат. Похоже, так и есть и «ястребок, бьющий наповал» – это как раз образное выражение их ноутбука, или… что он там из себя представляет – ну вот и посмотрим. Вообще-то надо на всякий случай запечатлеть его на мобильник, покажу Сидору, чтобы он у себя на заводе понаделал несколько муляжей, а потом узнать бы, где они находятся в других республиках и просто втихаря подменить. Вот и вся недолга – и конец нелюдям», – заключил, потирая руки, Николай. Но тут же, остыв и получше подумав, вынужден был прервать свои мечтанья. «А не рано ли радуешься – это же пока только догадки и ты даже не знаешь точно, зачем полетим».

Назавтра с утра, в 9 часов, Николай уже сидел на скамейке около стоянки. Скоро подошел один Бориска, поздоровался и сказал, что можно лететь. Николай удивился и спросил:

– А где же Вячеслав Ильич?

Тот ответил, что он полетит на своем вертолете. В этот момент над ними как раз появилась машина, и Бориска поторопил Николая.

Они взлетели, вертолет Владислава направился в сторону океана. «Держись за ним», – посоветовал Бориска и откинулся на спинку сиденья, при этом он заметил конец дубинки, торчащей между ними. Ее Николай переложил сразу еще тогда, у Михал Михалыча, из «газели» в эту подаренную машину, правда, она не помещалась – упиралась в торпеду и ее пришлось укоротить сантиметров на 15. Бориска потрогал ручку, оглянувшись назад, осмотрел ее всю, лежащую поверх багажника, и поинтересовался:

– Это и есть то орудие, каким ты отбил Михалыча?

– Да, ана, тока ана стала покороче, но вы не волнуйтесь, это не помешаить. Если нада ково-та поганять или поубивать, мы жа, наверна, для этова и летим, вы жа гутарили, што испытать меня хотите.

– На этот раз испытание будет другого характера: не на силу, а на сообразительность.

– Сабражаю я тоже хорошо, вот сичас думаю, куда эта мы летим, видь кругом океан, наверна, в другую республику?

– Нет, летим не очень далеко, всего в двенадцати милях от берега есть один островок, вот туда и направляемся.

– А чо нам там делать-та?

– Скоро увидишь, а пока не мешай и помолчи, не люблю пустую болтовню… – И он снова как-то устало или задумчиво откинулся на сиденье.

Николай подумал: «Что, все еще тяжело после праздника – никак не придешь в себя, а может думаешь о вчерашнем мнении Владислава, что не следовало брать меня с собой? Да не боись, я же дурак бестолковый и тебя не подведу! Ну ладно, отдохни или помечтай спокойно, мешать не буду», – закончил мысль Николай.

Пришлось умолкнуть, зато Николай смог спокойно задать себе вопрос, что делать, если окажется, что они действительно летят за тем, чтобы при помощи индивидуального кода на этом ноутбуке лишить кого-то жизни.

«Я, конечно, запросто могу грохнуть обоих гадов, забрать смертоносный чемодан и спасти людей, но тогда пусть не сразу, но все раскроется и нелюди еще больше законспирируют это дело в других республиках. А как же Крис, Эстебан, Даша, другие интеллигенты? Ну нет, этого допустить никак нельзя и надо подождать, пока станет известно место хранения хотя бы еще в одной нашей республике, значит, как это ни прискорбно и цинично звучит, но придется спокойно присутствовать при этом. «А вообще-то прекрати впустую загружать голову, сначала убедись, зачем летим», – осадил себя Николай.

Он на всякий случай все время поглядывал на компас, пока летели только строго на север. Молча пролетели еще некоторое время. Показался какой-то небольшой, почти круглый, зеленый, но без деревьев, как хорошее пастбище, островок. Бориска сидел с закрытыми глазами, Николай тронул его за плечо и показал на остров. Тот открыл глаза и недовольным тоном сказал: «Это не то, я же объяснил – держись за машиной Владислава, когда прилетим, он сядет, вот и ты приземляйся за ним».

Но вот появился еще один остров. На этот раз довольно большой и очень оригинальной конфигурации. В поперечнике он был километров пять и тоже зеленый, но по краям его вытягивались длинные скалистые образования, концами они почти сходились друг с другом, образовывая залив и в нем отличную бухту. Вертолет Владислава завис над островом. Сверху он смотрелся как огромная подкова. По его берегу на ровном большом отдалении, образовывая правильный равнобедренный треугольник, стояли три деревянные избы. Из одной трубы вился дымок, баба снимала или развешивала белье, стояла люлька с ребенком, гуляли куры, а невдалеке от дома паслась скотина. Живность была и около двух других изб. «Да, обжитой островок, – отметил себе Николай, – наверное, здесь постоянно живут местные сторожа, и если прилететь одному – сразу засекут и безусловно есть возможность сообщить куда нужно».

В центре подковы, у самого океана, стояло какое-то металлическое круглое сооружение, от которого прямо до самой воды вели рельсы. Впечатление такое, что это полусферическая крыша ангара для хранения чего-то типа лодки. Вертолет Владислава сделал полукруг и приземлился около него. Николай тоже сел рядом. Все вышли.

– Ну что, подождем сторожей? – прикуривая сигарету, спросил Владислав.

– Я захватил свой ключ, – ответил Бориска и подошел к сооружению со стороны рельсов.

Там прямо на виду в стене располагался циферблат и отверстие для ключа. Он вставил ключ и начал набирать цифры. У Николая мелькнула мысль: «Как в обычном сейфе… Надо бы подсмотреть шифр», – с опозданием снова подумал он, пропустив первую цифру. Вроде бы на диске она была последней, зато две последующие хорошо разглядел, ими оказались две шестерки. «966, что ли? Ну что же, вполне возможно», – прикинул он.

Бориска повернул ключ, и вверх откинулась часть стены, открыв то, что они тогда в парке называли батискаф, но он оказался не таким, как ожидал Николай. Когда-то на Земле в советском детективе «Тайна двух океанов» он увидел его круглым с круглыми же окнами из стекла. Здесь же это оказалось порядочного размера лодкой с металлическим основанием и с полностью закрытым стеклянным корпусом, причем стенки его оказались двойными до самого потолка. Она была метров пять в длину, не меньше трех в высоту и довольно широкой, в общем, целая подводная лодка.

– Ну что, давай докуривай и вперед, и приступайте, а я пока тоже покурю, сейчас уже, наверное, и сторожа прибегут, – заметил Бориска.

Он отошел к удобной скамейке с перекладиной для спины, вкопанной рядом с ангаром, и с довольной улыбкой развалился на ней.

Владислав выбросил сигарету, зашел в ангар и открыл дверь лодки. Она легко, без всякого ключа отодвигалась внутрь по стене, как в теперешней маршрутке в Москве.

– Садись, – предложил он Николаю.

– Мы што тока вдвоем поплывем, без вас? – специально растерянно пожав плечами, как бы удивляясь, обратился Николай к Бориске, – ведь для них он не мог слышать их вчерашний разговор в парке.

– Да, да, Николай, давай-ка сплавай с Владиславом Ильичом, тебе придется ему кое в чем помочь, надеюсь, ты справишься, а я вас здесь подожду.

– Канешна справлюсь, – пробурчал Николай и вроде бы недовольно полез в батискаф.

Влез и Владислав. Он задвинул за собой дверь и несколько раз с силой закрутил ручку. «Наверное, затянул для герметичности», – определил Николай. У противоположной двери стены находился в человеческий рост тоже прозрачный отсек, через который потом Владислав, раздевшись до плавок и лишь надев маску-шлем, выйдет в открытый океан за ноутбуком. Шлем со шлангом и небольшая емкость с кислородом лежали на привинченном к центру пола стуле. У одного борта лодки стоял легкий, мягкий диванчик. Владислав предложил Николаю сесть, а сам устроился в кресло напротив. Там прямо рядом с отсеком для выхода в океан находились несколько рукояток. «Рубка управления», – сообразил Николай. Владислав завел, как и везде здесь, бесшумный мотор, и лодка по рельсам съехала в воду и поплыла. Скалы хорошо отделяли залив от океана и защищали от ветра, поэтому был полный штиль. Лодка спокойно продвинулась метров на 50, потом Владислав остановил ее и обратился к Николаю:

– Борис Борисович говорил, что ты, Коля, человек сообразительный и тебе можно доверять Сейчас мы опустимся на дно, и тебе нужно будет выпустить меня наружу и затем принять обратно. Это делается вот этими двумя крайними рукоятками, и больше ничего не трогай.

Говоря это, он одновременно действовал другими рукоятками… – лодка стала погружаться, и видно стало, как вода заполняла пространство между стен, наверняка и под полом для воды тоже была герметичная пустота. Остановившись и задержавшись в середине погружения на некоторое время, наконец достигла дна.

Владислав встал и начал раздеваться, продолжая инструктировать Николая.

– Теперь садись на мое место, откроешь мне отсек вот этой первой ручкой… Она сейчас на нейтралке, на себя ее, на себя до щелчка.

Николай потянул ручку на себя, и отсек открылся.

– Вот, правильно, – одобрил Владислав и продолжил объяснять: – Когда я зайду, передвинешь ручку снова в нейтралку – и отсек закроется. Потом уже второй ручкой впустишь воду. Ее тоже подашь на себя до щелчка. Я проверю, как дышится и, если все в порядке, просигналю рукой. Тогда ты опять первой ручкой, но уже от себя, откроешь отсек наружу, и я выйду в океан. А когда я через некоторое время снова зайду в отсек, проделаешь все в обратном порядке. Ну, все понял, ничего не перепутаешь?

– Конешна понял, я жа не дурак! Одной ручкой открываю и закрываю отсек, а другой запускаю и выпускаю воду. А што, мы тута на дне клад будем искать?

– Не совсем клад, но кое-что найдем, – заверил Владислав Николая.

Но все-таки сомневаясь в умственных способностях простолюдина, предложил ему:

– Давай-ка проделай это без подсказок самостоятельно, а я постою посмотрю.

Николай, конечно, все сделал как и положено, без ошибок.

– Хорошо, молодец, – похвалил Владислав, надел маску, влез в утяжеленные ботинки, застегнул их, вошел в отсек и махнув рукой, как бы скомандовал «давай!».

Николай выпустил его в океан и стал наблюдать, видимость была отличной. Лодка лежала на дне рядом с береговой скалой. Владислав подошел к ней, как-то легко, почти без усилия выкрутил замаскированный под выступ кусок ее и понес к лодке. В это время, очевидно из щелей в скале, вылезла пара здоровенных спрутов и устремилась вдогонку за ним; наверное, эти морские животные собирались спариваться, а он побеспокоил и помешал. Пока Владислав их не видел. Метров за пять до лодки они его догнали. Один из них, скорее всего самец, впился щупальцами в кусок скалы, а еще двумя клешнями обмотал тело Владислава. Тот, панически отбиваясь и пытаясь освободиться, бросил свою ношу и забежал в отсек. Николай быстро закрыл всех вместе: и Владислава, и осьминога, и кусок скалы, который тот так и не выпустил. Второй осьминог остался снаружи и прилепился к стенке отсека. Николай поскорей спустил из отсека воду и стал помогать Владиславу освободиться от спрута. Его разбирал смех, но этого делать было нельзя. Он руками порвал обе клешни, они тут же утеряли свойства присасываться и отвалились от тела. Владислав облегченно вздохнул и уселся на диван. Потом снял шлем, и видно было, как он напуган – он молчал и тяжело дышал. Немного успокоившись, расстегнул ботинки, встал, достал из лежащей на стуле одежды сигареты, снова сел и закурил. А тут еще около лодки появилась порядочного размера акула и начала удивленно курсировать вдоль бортов, периодически останавливаясь и устрашающе заглядываясь на них через стеклянные стены.

– Ну и чо вы притащили энтот камень и чо с ним делать-та? – наконец спросил Николай.

– Сейчас, сейчас, погоди, погоди, – проговорил еще не совсем пришедший в себя Владислав.

Николай ждал. Еще через несколько времени Владислав все-таки встал и приподнял сиденье диванчика. Там лежали: нож и обычный тройник, каким у нас пользуются проводники в поездах. Он достал этот трехгранный ключ, а Николаю велел взять кинжал, освободить камень от спрута и занести его из отсека к нему в центр лодки. Нож был настоящим тесаком с отлично заточенным сантиметров в тридцать лезвием и очень удобной ручкой. Николай зашел в отсек, где это морское страшилище еще сидело на камне, вонзил кинжал прямо между глаз в спрута и пропорол его насквозь. Тот, конечно, сразу обмяк, и Николай концом лезвия сбросил уже студенистое, сразу раскисшее на камне тело его на пол отсека. Потом поднял камень и принес Владиславу. Это оказался и не камень вовсе, а полая не очень тяжелая металлическая конструкция, сымитированная под выступ скалы. В основании ее выступал не длинный, но широкий вал, примерно 300×200 мм, имеющий 3 нитки очень крупной резьбы с шагом не меньше как миллиметров 50, которая как раз и заворачивалась в скалу.

Владислав тройником открыл эту полую, хорошо загерметизированную конструкцию, где действительно лежал ноутбук; и пока слазил в карман одежды за бумагой с кодом приговоренных двух человек, Николай успел достать мобильник и заснял эту адскую машину и спереди, и сверху, а потом еще, стоя у того за спиной, сфотографировал и в открытом виде. («Сидору будет работа», – подумал он).

Закончив свое черное дело, Владислав снова закрыл ноутбук в эту конструкцию и, продолжая сидеть на корточках около нее, озабоченно задумался, так как вокруг лодки крутились уже две акулы.

– Ну чо, теперя все, поплыли наверх или ищо чиво-нибудь искать будем? – с некоторым нетерпением спросил стоявший рядом Николай.

Тот пересел на диван и объяснил.

– Больше ничего искать не нужно, но необходимо положить это на место, а видишь… – Он показал на акул. – Придется подождать.

– Да ани могуть полдня тута проплавать, нада пугануть их, они и уплывуть.

Владислав улыбнулся и с некоторым скепсисом на лице заметил:

– Это ж не волки, которых ты своей дубиной распугал.

– Какая разница, они жа такие жа трусливые хищники, ткнул ей энтим вон ножичком в рожу, ана и испугаеца. Это када ты на поверхности плывешь, акула знаить, што ты пища. А када ты на дне, да ищо ловка и тверда стаишь, благадаря тяжелым ботинкам, ана тока из любопытства подайдеть к тебе. А ты ей раз… и все в порядке… ана сразу пойметь, што ты кусаисси, и уплыветь, и ты спакойна делай свое дело.

– Больно ты умный да смелый, ну вот давай сам сходи и спакойна сделай дело! – передразнил Владислав.

– А чо, запроста все и сделаю, – неожиданно для него и впрямь вызвался Николай.

Владиславу не очень хотелось рисковать самому, он подумал, что может и правда послать его, и спросил: «А закрепить-то эту штуковину в скале сможешь?»

– Канешна, я жа видал, откудова вы ее открутили, вот в ту жа дырку и я вставлю и закручу, – Николай приподнял ее и объяснил: – Тут жа, вишь, резьба.

После такого объяснения Владислав понял, что этот деревенский парень не только хвастун, но и достаточно сообразителен и, значит, сможет сделать все правильно, поэтому окончательно решил послать его. В конце резьбы стоял фиксатор, который удерживал устройство от самопроизвольного откручивания от скалы и обеспечивал неподвижность. Владислав несколько раз нажал на него большим пальцем и пояснил Николаю:

– Все правильно понимаешь, молодец! А вот еще видишь этот шарик, он на пружинке, видишь, как он движется и пружинит. И когда станешь закручивать эту штуковину, сильно не крути, через два-три оборота почувствуешь щелчок – это шарик попал в специальную ямку в скале и зафиксировался; значит все, твое дело сделано и можешь возвращаться. Понял?

– Понятна, тада я пошел? – спросил внимательно прослушавший его Николай.

– Ну давай, давай, только смотри поаккуратней с акулами… Ясно?

– За это не боись, я могу даже одну притаранить суда в лодку.

– Зачем это? – удивился Владислав.

Отвечал Николай уже раздеваясь и надевая ботинки:

– Сторожам рыбки подарим, я сверху видал, у них тут и семьи и, наверна, детишки есть.

– Ну смотри… если получится – покачал головой Владислав.

– Конешна получится, – заверил Николай, надел шлем, взял под мышку конструкцию, прихватил кинжал и зашел в отсек.

Владислав выпустил его в океан. Еще в отсеке Николай с удивлением почувствовал некую странность – океан северный, а вода совсем не холодная. Он немного отошел от лодки, остановился и стал осматриваться. Второй спрут куда-то пропал. Акулы поочередно проплывали мимо и пока вроде бы особого интереса к нему не проявляли – лишь поглядывали. Николай направился к заранее запримеченному месту в скале, и одна из них, покрупнее, все же начала проявлять к нему некоторое любопытство. Она раз за разом проплывала все ближе и ближе над самой головой, а иногда и ниже, немного сбоку. Николай, находясь еще в лодке, приглядел для подарка сторожам другую, поменьше, поэтому эту попробовал просто отпугнуть. Он изловчился и, как и собирался, кинжалом несильно ткнул ее в носовую часть туловища над пастью. Ей это, похоже, не очень понравилось, она действительно отплыла и больше не приставала. Зато вторая, когда он, уже приспособив свою ношу к скале, возвращался к лодке, начала проявлять активность и даже агрессию. Николай, как опытный охотник, собирался расправиться с ней поближе к лодке, чтобы сразу затащить в отсек, ведь нельзя точно сказать, что она начнет творить в агонии. Может, одурев от боли, деранет по прямой куда попало и лови ее потом в океане. Да и неизвестно, как, почувствовав кровь, поведет себя вторая акула, и даже не за себя он опасался, а просто вдруг инстинкт хищника даст о себе знать и она начнет терзать свою окровавленную подругу. Поэтому, чтобы ближе подобраться к лодке, он пока, как бы заигрывая, уворачивался и ладонью по корпусу отталкивал, чем все больше ее раздражал. И вот, наконец, оказавшись уже в метре от открытого отсека, он, резко присев под нее, уже не ладонью, а острым кинжалом полоснул по всему брюху, откуда сразу полезли внутренности. А он, мгновенно обхватив туловище, успел ногами толкнуться от дна, и пока, если можно так сказать, до нее дошел импульс к агонии, оказался с ней уже в отсеке. Владислав, внимательно за ними наблюдавший, моментально перевел ручку рычага, и отсек закрылся. А Николай, стоявший в обнимку с туловищем акулы, в этот момент почувствовав, как напряглось ее тело, понял, если сейчас ее не обездвижить, она в этой тесной кабине или ноги ему переломает, или руки, или вообще шею отвернет. И он, обхватив ногами еще и нижнюю, хвостовую часть туловища, упершись в пол, прислонился к стене отсека и как мог сильнее зажал ее руками и ногами. И пока Владислав выпускал из отсека воду, они так и стояли, красиво, в обнимку, как влюбленные, ростом она вместе с хвостом была даже чуть повыше его. Когда вода из отсека ушла, Владислав начал его открывать, и Николай, как только в двери образовалась достаточная щель, оттолкнул акулу и юркнул в нее, а Владислав моментально ее снова прикрыл.

Акула бесновалась в отсеке, Николай, стоя рядом, брезгливо и спокойно стряхивал с себя разную грязь налипшую от нее, а Владислав, не зная, какими словами выказать изумление и восхищение только что разыгравшимся, очевидно, по его мнению, опаснейшим, чуть не ставшим трагическим действом, стоял с открытым ртом и качал головой. Зато когда поднялись наверх и Николай подошел к воде, чтобы обмыться, он так красочно, прямо захлебываясь от восторга и даже приукрашивая опасные места, все это обрисовывал Бориске, что тот даже по-тихому (но Николай услышал) подколол его: «Ну вот, а ты не хотел его брать с собой, тебя-то уж в таком разе акулы точно скушали бы».

Сторожа уже разделывали акулу и чистили батискаф, следить за чистотой было одной из их обязанностей. У них был ключ от ангара, и они сами могли загнать туда эту субмарину и закрыть, поэтому правители собрались улетать. А так как они сразу после «дела» обещали отпустить Николая домой, да ему и самому делать тут было нечего – он тоже засобирался. Улетая и прощаясь, он еще поинтересовался у Бориса Борисовича про странно теплую воду – ведь здесь север. Оказалось, что это единственное в Северном океане, причем любой самой холодной зимой, незамерзающее море. В этом месте после всемирной катастрофы со дна начали бить несколько гейзеров.

16

На следующий день у большинства нашей компании слушателей дяди Коли уже заканчивался срок пребывания в пансионате, поэтому мы попросили его в эту последнюю ночь, пусть в общих чертах, без подробностей, но закончить свое повествование. И он скомканно, без каких-либо интересных моментов рассказал, что последующие 11 с половиной лет прошли в неустанных и безуспешных поисках ноутбука второй, ставшей для него уже родной, республики.

Автор, конечно, мог приукрасить эти годы некоторыми подробностями, но решил этого не делать. Ведь любой читатель, обладая достаточной фантазией, к тому же зная, что Высшими силами, перебросившими его на эту планету, Николай наделен был сверхъестественной силой, может и сам представить и спрогнозировать некоторые интересные моменты и случаи, какие могли происходить с ним. А если вдруг кто-то из читателей захочет сделать небольшой фильм на своей домашней студии (сейчас много есть таких любителей), пусть обратится к автору, я знаю, где найти Николая, и, думаю, он нам не откажет пересказать подробнее эти почти 12 лет. А пока придется так же коротко рассказать о прошедших за эти годы событиях.

За это время Даша с Антоном благополучно переехали к староверам. Дарья не зря разыгрывала роль спивающейся, соглядатай потерял к ней интерес и постепенно совсем забыл про нее. Они с Антоном приняли старую веру, воспитывали уже двоих детей, девочку, и мальчика и ждали третьего.

Николай по-прежнему работал перевозчиком и, как мы знаем, имел достаточно свободного времени. Используя знакомство с уже известными нам правителями, перезнакомился и со многими другими в остальных республиках. Он продолжал удивлять их своей отвагой, силой и ловкостью. Ему часто давали разные поручения, и он никогда не отказывал, но вел себя с ними очень осторожно. И когда приезжал для отчета в них, обязательно докладывал, как бы доносил, о разговорах интеллигентов, правда, они всегда оказывались несущественны, но рвение его не вызывало сомнений. Через несколько лет ему стало известно место хранения ноутбука еще и в третьей республике, но главное – никак не удавалось обнаружить, где его прячут во второй. Из-за этого он все реже стал летать и общаться с правителями в остальных республиках. В нашей у патриотов по этому поводу даже образовался свой совещательный орган – Совет, так что не только Николай занимался поисками. Выяснилось, что в республике действовала еще одна группа недовольных патриотов. Не сообщая всего уже достигнутого, подключили к поискам ноутбука и ее. Были старые связи и с некоторыми надежными товарищами в первой и третьей республиках. Им тоже, правда, не вдаваясь в подробности, сообщили лишь, что возможно скоро может появиться шанс подменить у них смертоносный ноутбук; предупредили этих товарищей, чтобы потихоньку готовились, но сильно об этом не болтали.

В нашей руководил Советом Леонид Леонидыч. Разработана была целая стратегия, планировали и поиски, и все последующие действия. Хоть у Николая прямо сейчас была возможность выкрасть ноутбуки в первой и третьей республиках, но решили пока их не трогать и только после обнаружения его в нашей одновременно заняться всеми тремя и подменить их. Сидор заготовил несколько муляжей, они действительно когда-то изготовлялись на его заводе, в архивах нашлись даже чертежи. Муляжи хранились и ждали своего часа на складе в училище Леонида. Но даже после удачной подмены ноутбуков патриотом рано было почивать на лаврах. Наступал очень важный этап заговора, ведь нельзя считать его полностью удавшимся, пока нелюди не наказаны. Наказать их планировали не в пример им цивилизованно, через суд. Нужно было гласно, на весь мир, заявить, насколько страшны для человечества были их преступления, и объявить о степени наказания. Чтобы все это осуществилось без сбоев, и был создан Совет. Так кратко, наспех вынужден был в последнюю ночь в пансионате рассказывать нам Николай. Он говорил, что, главное, нельзя дать нелюдям убежать, ведь останутся не охваченные заговором еще три республики, куда они могут свалить. Но у нас будет некоторое время, пока они не расчухают, что уже лишены власти, и вот за это время необходимо провести несколько оперативных мероприятий, как то: лишить их транспорта (самолетов), после этого, а скорее одновременно, поменять им во всех поселках охрану на свою, это можно делать уже силовым путем. Для этого у патриотов есть целая армия, и подготавливать ее к захвату поселков нужно начинать уже сейчас, что и было сделано.

После того как закончится первый этап, то есть подмена ноутбуков в трех республиках, нужно быть готовым к развитию дальнейших событий. Ведь ясно, что нелюди в остальных трех не смирятся и с их стороны начнутся провокации, а вполне возможно и военные действия. Поэтому подключили ученых, и началась подготовка, основанная на новой науке – физике пространства. Это такая хитрая штука, что Николай не стал, да и не мог в силу недостатка образования, долго перед нами распространяться, к тому же поджимало время. Он только смог привести, и то в общих чертах, примерный принцип действия этой науки; сказал, что через спутники и наземные радары улавливались абсолютно все сигналы и команды и под землей, и на поверхности, и выше, включая все остальное пространство, вплоть до космического; команды и звуковые, и электронные, и другие – у них же были вещи похитрее нашей электроники. Все сигналы мгновенно анализировались, и тут же предпринимались упреждающие действия.

Как ему объясняли ученые, если, например, определялось, что выпущена атомная или любая другая ракета, мгновенно высчитывалось ее направление и конечная цель и ее тут же могли взорвать. А за несколько вынужденных лет бездействия и подготовки, пока мы старались определить у нас место нахождения ноутбука, для надежности успели запустить и еще один спутник. Короче, даже такое развитие событий было предусмотрено и дало отличный результат. Так как, в конце концов, нелюди все же попытались направить пару раз ракеты с атомным зарядом, что произошло уже в последний год нахождения Николая на Ялмезе. И вот после тех взрывов ракет на своей территории все и поняли, нелюди в первую очередь, что при таком высоком развитии науки и техники ракетные войны невозможны. Оставалось лишь возможность воевать идеологически, и значит информационно.

Ну а как все-таки получилось, что Николаю удалось подменить ноутбук в своей республике. Последние лет 7–8 он общался с правителями только в ней, во второй, и сблизился с ними со многими. И в конце концов интуитивно пришел к выводу, что многое в жизни правителей исходит от их поселка, который рядом с г. Центральным. Именно туда чаще всего наезжали нелюди из других поселков, бывали и гости из других республик, очевидно, что-то обсуждали. Николай еще подумал: «О чем им совещаться, у них давно все решено и отрегулировано и идет без всяких срывов и неожиданностей». Он стал там чаще бывать, образно говоря, почти прописался. А вскоре заметил, что и соглядатаи там часто появляются, как будто отчитывались. Участвовал во всех делах и развлечениях, и сложных и простых, человеком он был занятным, точнее сильно старался им стать, что неплохо получалось. Во многих их игрищах и друг над другом подколках (а чего им, правителям, не играться) принимал участие и не гнушался шутом выставляться. Иногда и на силу его пари заключали: типа сможет или не сможет. В общем, без него уже и не могли обойтись, и стал он прямо своим, привычным. А он, между тем, был себе на уме и работал. Наблюдая и анализируя, заметил, что здесь к троим отношение какое-то особое, отличающееся от всех, неспроста это, понял он и стал к ним незаметно приглядываться.

В одном месте поселка стояло какое-то одноэтажное общее помещение с несколькими большими и маленькими комнатками. В них, некоторых, стояли столы для бильярда, шахматные столики, в одной большой экран во всю стену и кресла, и там шли какие-то исторические фильмы. Николай пару раз заходил, посмотрел, послушал, но так ничего и не понял, да и особо времени не было вникать. Да и гости, когда приезжали, собирались здесь. Те трое, которые его заинтересовали, как раз жили недалеко от этого помещения. Вроде бы в нем не было никакой секретности, оно никем не охранялось, и любой мог заходить, и слуги, и Николай несколько раз побывал. Но все-таки впечатление было, что эта несекретность какая-то специальная, как бы нарочитая. И постепенно он приходил к мысли: «А что если этот ноутбук нигде не прячут, а он находится как раз где-то здесь». Вот и многие из них, правда не все, подходя к помещению или даже проходя мимо, как-то серьезнеют, подтягиваются, и, похоже, это происходит механически, незаметно для них самих. Но внимательному наблюдателю, каким и являлся Николай, это сразу было заметно. А почему не все, проходя, напрягались, тоже объяснимо, наверняка не все могли знать.

А один раз при Николае произошло следующее: пришел один соглядатай, он следил за окружением Эстебана, поэтому Николай его знал. Вызвал одного из троих (Назар Назарыч его звали) и говорил с ним, а вечером Николаю звонит Эстебан и сообщает, что умер Василий. Он был патриот, но одиночка, и на их группу это не повлияло. Николай понял: «Надо действовать, ноутбук здесь!» Он решил рискнуть и придумал план, оригинальный, но не без авантюры. Поэтому не стал посвящать ни Эстебана, ни Леонида, никого. Уверен был – запретят. Они же все время повторяют: «Терпение, терпение». Менталитет у них, у долгожителей, такой. В крови у них это терпение, привыкли за несколько веков, и им хоть бы что, но Николаю не терпелось. Он знал тоже одного патриота-одиночку и несколько раз видал его в окружении четверых работяг, тот, чтобы привлечь к себе, рыбачил с ними, угощал водкой и очень часто общался и разговаривал. И Николай решил его заложить, а зная, что злодейство они никогда не откладывают на потом и вершат мгновенно, решил не уходить, а проследить и действовать по обстоятельствам. «А какие могут быть обстоятельства, – спрашивал он себя, – если не получится втихаря, просто в нужный момент ворвусь и грохну двоих-троих, сколько их там будет, не жалко, ноутбук того стоит, сколько лет искали лишь бы я не ошибся и он был действительно здесь». Подготовился он основательно, взял у Сидора ноутбук для замены, а тот изучил старые чертежи и его усовершенствовал. В последнее время Николай всегда носил его с собой в заплечной сумке. Теперь это были не просто муляжи, а, как и положено, внутри с полным набором букв и знаков. После набора кода, как в настоящем, ровно через 2 минуты загоралась зеленая лампочка. Так что нелюдь будет уверен, что все сработало. Еще он на всякий случай снял отпечатки с ключей нескольких комнат и сделал дубликаты.

Готовился, готовился Николай, а получилось по-другому, неожиданно и лучше. Однажды пришел другой соглядатай и кого-то сдал Назару. Они разговаривали в бильярдной, отошли от стола и потихоньку секретничали, иногда переходя на шепот. Но Николай многое уловил, тот передал ему коды, записанные на листочке, и вроде бы не на одного, а сразу на несколько человек. Соглядатая Назар отпустил, а сам позвонил напарнику. Наверно, тот сказал, что пока занят и будет попозже, потому что Назар ответил: «Ну ладно, приходи, но чего мне ждать полчаса, начну без тебя, народу сейчас здесь мало, не помешают, думаю, и сам управлюсь». И Назар уединился в одной маленькой комнате рядом с бильярдной. Николай своим ключом приоткрыл дверь и увидел, как он достал из сейфа ноутбук, поставил на стол рядом с окном, открыл его и развернул листок, переданный соглядатаем. Странно, но в этот решающий момент Николай не чувствовал никакого волнения. Он тихо открыл дверь, Назар стоял у окна спиной к нему, осторожно подошел и сильно ударил сверху кулаком по голове, тот начал падать, и Николай даже поддержал его и уложил на пол, на всякий случай лицом вниз, вдруг очнется и увидит его. Уже потом выяснится, что просто оглушил его и он, придя в себя, посчитал, что терял сознание. Дальше Николай подменил ноутбук, вышел, опять закрыл дверь на ключ и улетел (его вертолет стоял на стоянке возле помещения).

Поднявшись в воздух, увидел этого соглядатая, он уже подходит к остановке автобуса, расположенной в километре от поселка. Николай тут же сообразил, что его нужно забрать с собой и отвезти вместе с ноутбуком к Леониду. Пусть узнают, на кого он наклепал, ведь этих людей надо временно спрятать, иначе поймут, что ноутбук не действует. «Но это уже не моя проблема, пусть другие с этим разбираются, им всем теперь предстоит много работы, причем приятной, – посмотрев на ноутбук и улыбнувшись, подумал он, – а мне надо срочно поменять ноутбуки в первой и третьей республиках».

Извини, читатель. Но как это произошло, автор точно и сам не узнал и тебе поэтому врать не будет. В пансионате до этих слов дяди Коли стояла напряженная тишина. Все ждали, удастся ли найти этот злосчастный ноутбук, в лицах слушателей прямо читалось сомнение, а удастся ли это вообще. Но после этих слов обстановка сразу разрядилась, все облегченно вздохнули и потеряли интерес и к каким-то другим республикам, и к чему-то еще. А шахматист-интеллектуал, обращаясь к дяде Коле, даже за всех толкнул небольшую речугу, он сказал: «Мы уверены, с вашими возможностями подменить и те, другие, ноутбуки не составило большого труда. Давайте это опустим, теперь мы и сами можем предположить и все дальнейшие развития событий. Возможно, была некоторая войнушка трое на трое с противными республиками. Уже и не важны детали, как и к чему, осудили своих арестованных нелюдей. Дело к утру, а хочется узнать, как же вы снова оказались здесь и как вас встретила Москва». Время поджимало, и все с ним согласились, мы и так в эту последнюю ночь просидели до 9 часов, до самого завтрака. Ну а автор обещает читателю, что его еще кое-что интересное ожидает в третьей, очень короткой, части нашего повествования.

Ну а пока продолжу. Ушел режим лжи и страха, интеллигенция очнулась от долгой спячки в жизни, появилась потребность приносить пользу. Предстояло много работы, энтузиазм захватил всех – не только патриотов; и мамлюки, и аксебаши положительно отнеслись к переменам, и даже барабанщики оживились. В едином порыве, наслаждаясь свободой, принялись налаживать жизнь и вырабатывать концепцию ее, основанную на принципах права и морали. Даже простой народ воспрянул и потянулся к просвещению и начал читать (стало выходить много новых газет и журналов). В общем, жизнь в республике забурлила и забила новым свежим ключом. И только Николай почему-то сник и заскучал. Конечно, он рад был за новых друзей, за Великую победу над силами зла, одержанную при его активном участии. О нем писали, рассказывали по телевизору, он становился кумиром, но это было уже не его – цель достигнута и не надо кем-то притворяться, хитрить, помогать некому, исправлять нечего, кругом друзья и только свои, а он чувствовал себя не нужным и чужим.

1 мая закончился пятнадцатый год его пребывания здесь, началось лето, и пошел уже июнь. Николай по-прежнему жил в деревне Большие Сосны. Проснувшись ранним утром, еще до рассвета, почувствовал себя особенно опустошенным и потерянным. Ни о чем не думая, поднялся, оделся и как будто по чьей-то воле сел на мопед и приехал к месту на речке, где впервые здесь встретил пацанов. Было предчувствие – что-то должно произойти. И действительно, на пока еще темном фоне рассвета над ним образовалось светлое пятно, оно опускалось на него. Он, как и тогда, 15 лет назад, как-то потерялся и ничего не запомнил, что происходило дальше.

 

Часть третья

Николай очнулся. Медленно приходя в сознание, обнаружил себя сидящим на траве рядом с какой-то дорогой. Он встал и огляделся. В памяти медленно всплывало что-то родное и забытое… «Неужели?… Наконец-то… Все же свершилось!» – внезапно обожгла его радостная мысль. И он начал вспоминать и узнал место Ленинградского шоссе, откуда 15 лет назад он и покинул родную землю. Оглядев себя, увидел, что и одет он в свою таксистскую форму, когда-то специально пошитую для водителей назначенных обслуживать Олимпиаду. В боковом нагрудном кармане форменной же рубашки оказалась его старая пачка сигарет «Ява», а в своих старых, простых, нефирменных, рабочих джинсах в маленьком потайном кармашке обнаружилась двадцатипятирублевая банкнота. «Вот, молодец, как знал, заранее приготовил, как раз пригодится – возьму такси домой доехать», – похвалил он себя, вспомнив, что всегда раньше держал здесь, как бы заначку на черный день. В другом кармане джинсов лежал сапфир, его тоже переложили из ялмезанской куртки (последнее время он всегда возил его с собой). Странно, но почему переложили и его, значит, Они посчитали, что камень тоже его личная собственность, ведь это был подарок. Николай перевел взгляд от дороги на небольшой лесок, выросший уже в его отсутствие. Там, еле заметно, сквозь молодые кустики голубела и еле просматривалась машина. «Неужели моя?» – удивился он и вспомнив, как оставил ее на обочине, подошел поближе. Там без дверей, без колес и даже без мостов на спине лежали «жигули». «Ну точно, мой голубой «жигуль», моя «копейка», – решил он и представил, как его долго стоящего без присмотра, сначала откантовали с обочины в сторонку, а потом постепенно разграбили.

«Все это теперь ерундистика, мелочи», – подумал Николай, у которого чувство радости постепенно уступало место озабоченности. Он подумал: «Не о том мыслишь, мне же теперь уже 62, пенсионер, с работы, конечно, уволен, да… надо начинать новую жизнь. Куда же теперь, домой? Интересно, что с квартирой?». Когда они с женой после развода разменяли трехкомнатную, ему досталась однокомнатная в хрущевке. Сейчас, наверное, уже конфисковали. «Знать бы заранее, предупредил бы сеструху, что уезжаю в командировку на 15 лет, чтобы платила квартплату», – даже теперь, в этой неопределенной ситуации, не отказал себе в удовольствии подшутить над собой Николай. Он вышел на дорогу, по ней в сторону Москвы шел сплошной поток машин, и было непривычно много иномарок. «Опели», «фольксвагены», «ауди», «мерседесы», БМВ. Николай смотрел и мысленно удивлялся: «Что такое, без меня немцы все же завоевали Москву? – даже горько пошутил он, но тут же поправился: – Ну уж нет, скорее это трофейные, или просто нефть подорожала и простой народ забогател». Как раз впереди показался фольксваген с шашечками на крыше. Николай поднял руку и он остановился. «В Москву?» – поинтересовался через приоткрытое окошко правой двери водила. И узнав, что на Октябрьское Поле, приподнял кнопку двери, блокирующую замок. Николай сел и удовлетворенно с выдохом произнес: «Ну, дома!» Водила тронулся и, оглядев его, с удивлением спросил:

– Где же ты так сохранил таксистскую форму, я и сам бывший таксист и тоже обслуживал Олимпиаду, сейчас ее вообще не встретишь, все уже давно износили и повыбрасывали, а у тебя новейшая, прямо с иголочки. Николай, подумав, не стал ему ничего объяснять, все равно не поверит, и решил лучше завести обычный житейский разговор случайно встретившихся людей и знающих, что скоро расстанутся. На вопрос, в каком парке он работал, тот ответил, что у мамы Жени (так таксисты называли директоршу 15-го таксистского парка).

– Сосед, значит, – заметил Николай, – ведь я по соседству пахал, у Рекблата.

– Ну ты даешь, твоего Рекблата уволили еще при коммунистах, проворовался, тогда сильно воровать запрещали, – заявил водила.

– А сейчас вы что, при капиталистах живете? – удивился Николай.

– Почему мы, а ты? Странный ты какой-то, – снова подозрительно оглядев его новую форму, заметил водила и спросил: – Сидел, что ли? – Но тут же сообразил, что даже в этом случае такая неосведомленность выглядит подозрительно.

Николай молчал, но все же потом решил ответить:

– Почти сидел, а может и отдыхал, но очень далеко, с Земли не видно.

И они оба замолчали. Николай с удивлением рассматривал на подъезде к Москве обочины, застроенные какими-то несуразными сооружениями, осмысливал услышанное и прикидывал, что же ему теперь делать. «Хоть квартира наверняка уже не моя, но доехать все равно надо, зайду и расскажу хозяевам, что когда-то в ней жил, попробую объяснить, как пропал, интересно, как отреагируют, скорее всего позвонят по 02… а без милиции никак не обойтись, туда так и так придется обращаться». А таксист думал как бы побыстрей довезти этого странного чудака, а может и бандита, и высадить.

Подъехали к метро – водила спросил улицу. Николай назвал свой адрес – улицу и дом. Но оказалось, что на Тухачевского его пятиэтажки снесены и на их месте красовались девятиэтажные корпуса. Николай растерянно молчал.

– Ну чо, давай расплачивайся, выходи и сам разбирайся, – с нетерпением поторопил таксист.

Николай посмотрел на него, пожал плечами, механически, как-то растерянно достал двадцатипятирублевую купюру, протянул ему и сказал:

– Возьми чирик, что-ли, – он имел в виду, что десяти рублей даже с чаевыми вполне хватит.

Напомним читателю, что в результате денежных реформ, начавшихся в 91-м году, в 95-м купюра в 25 рублей давно уже не выпускалась.

Таксист теперь уже очень внимательно окинул взглядом новую форму пассажира, посерьезнел лицом и сказал:

– Ты и вправду долго отдыхал где-то слишком далеко.

И уже участливым тоном начал объяснять ему сложившуюся и неожиданную для обоих ситуацию, в меньшей степени, конечно, для него самого. Если бы он был обыкновенным бомбилой, просто плюнул бы, простился и уехал. Но он работал официально, по лицензии, и, прикинув, вдруг есть возможность все же деньги получить, ну там родственники окажутся или еще что, задумался. Николай все молчал, ему-то точно было о чем подумать, теперь, после объяснений таксиста, он окончательно осознал, что отсутствовал очень долго. А тому начало надоедать, и он предложил выход:

– Ну что сидишь, я, конечно, сочувствую, мы, как говорится, не без понятия, и вот тебе два варианта: хочешь, иди, я без претензии – не обедняю, а хочешь, звони родственникам или друзьям, если есть такие. – И он достал мобильник.

Николай, увидев его, тут же решил:

– Давай третий вариант, звони в милицию, она-то, надеюсь, осталась у вас.

Таксиста это совсем не устраивало, для него же время – деньги, а тут предстояла задержка, может, и длительная, и он заупрямился, даже попытался высадить пассажира, но не получилось. Пришлось звонить, достаточно быстро подъехала машина с надписью на борту «ПМГ». На вопрос к таксисту, мирно беседовавшему с пассажиром: «Что случилось?» – тот, причем по совету Николая, объяснил, что пассажир попытался расплатиться уже не бывшей в ходу старой купюрой и сам потребовал вызвать милицию.

Документов у Николая, конечно, не оказалось, и его сопроводили в отделение. Таксист отказался писать на него заявление, сказал, что хорошим людям все прощается, и его отпустили. В дежурной части отделения попросили освободить карманы. Николай выложил на стол сапфир, сигареты и 25 рублей, назвал свой ставший теперь бывшим адрес, ФИО и год рождения. Посадили в «обезьянник». Часа через полтора отвели к следователю, человеку неумному, да еще и подлому. Когда тот проверял по компьютеру, оказалось: жил когда-то такой человек, но давно пропал без вести. На беду и выглядел Николай гораздо моложе.

– Давай рассказывай о себе, только честно, сам знаешь, чистосердечное признание вину смягчает, – предложил он Николаю.

И Николай начал рассказывать все, что с ним произошло. Но тот прервал, даже не дослушав, и понес, на взгляд Николая, полную околесицу.

– Знаем мы вас таких, – говорил он, – я пока не могу сказать, где ты украл драгоценный камень, но мы это выясним обязательно. А вот примерную версию о тебе я могу предположить. Этого Николая, за которого ты пытаешься себя выдать, очевидно, ты и убил и теперь пытаешься зарегистрироваться под его именем. Ну что, как тебе такой расклад?

Этот следак сразу Николаю не понравился, а теперь уже начал его раздражать. Получается: объявился на родной Земле и нет необходимости скрывать себя, это ж такое сладостное чувство, которое и описать-то сложно. А тут встречается такой вот начальствующий идиот и пытается сломать и испортить, как иногда говорят в простом народе, весь кайф.

И Николай, еще не знакомый с методами новых кадров демократической милиции, ведь в его время в основной массе она была народной, грубо начал учить следователя способам дознания:

– Подумай, балбес, если бы было так, как ты говоришь, попросил бы я сам у таксиста вызвать милицию. Во-первых, свяжись с работой, должны же меня помнить, потом, у меня есть сестра, знакомые, жена бывшая, хоть и помолодел я, но они меня могут узнать.

Тот прямо взбеленился и заорал:

– Что, ты еще учить меня будешь?!

И нажал в столе кнопку, вызвав дежурного.

– Все, в допросную его.

Потом спросил у него:

– Братья Петровы здесь, видел их?

– Да, в красном уголке в шашки режутся.

– Давай их ко мне.

Николай спокойно подчинился дежурному, и тот запер его в какой-то комнате, там стоял топчан, стол, три стула и в углу сейф. Николай улегся на топчан. Через несколько времени пришли два бугая и следователь.

– Встать, – рявкнул он.

Николай вскочил, взял под козырек и с издевкой изрек: «Слушаюсь».

– Сейчас доиграешься, не хотел по-хорошему, сейчас сделаем по-плохому! – Достал из стола наручники и потом снова: – Твоя кликуха, или хотя бы назови фамилию.

В это время один бугай открыл сейф и тоже что-то начал выкладывать на стол. Николай еще по прибытии на Землю сразу почувствовал и понял, что прежнюю силу ему при транспортировке сюда немного подкорректировали, она поубавилась, но не совсем, а примерно наполовину, наверное, предусмотрев, не всю забрали, поэтому справиться с троими ему оказалось вполне по силам. Еще он заметил, что и с дыханием произошли изменения, и теперь, наверное, под водой он долго находиться не сможет. «Но это к лучшему, а то еще начнут изучать», – решил он тогда.

Короче, когда тот дежурный снова заглянул в комнату, он увидел такую картину: следователь сидит на полу, прикованный к батарее, к нему прикованы два Петровых, а Николай лежит на топчане и изучает Уголовный кодекс, оказавшийся в столе, где была еще и пара наручников. Дежурный растерянно спросил, непонятно к кому обращаясь:

– Что случилось?

– Решили выяснить, сколько им припаяют за применение пыток, – за всех ответил Николай.

Дежурный, он скорее был разводящим, побежал к следователю, дежурившему по отделению, и обрисовал тому ситуацию. Он, во время допроса находясь за дверью, слышал, как Николой начал рассказывать, что прибыл с другой планеты. Как раз вернулась с неудачного задания группа захвата, и через 10 минут Николай в наручниках, еще и связанный по ногам, лежал на полу. А следователь позвонил в одно учреждение и спросил, не от вас ли сбежал клиент, он очень буйный, говорит, что прибыл с Марса, заберите, мы с ним не справляемся.

Еще короче, приехали докторша и санитары, сделали один укольчик, вернули милиции наручники, спеленали Николая смирительной рубашкой, и вот теперь он, уже к вечеру, очнулся в ней на чистой постели неизвестно где. Сразу вспомнил милицию, как там нахулиганил… И куда меня теперь?.. На окнах решетки… тюремная больница, что ли, а может изолятор или сумасшедший дом? Да-а… все правильно, так и должно было случиться, а ты думал: с распростертыми объятиями тебя встретят? Войди в их положение – является какой-то чудак без документов и говорит странные вещи, якобы 15 лет был на другой планете, это же, на их взгляд, полнейшая ахинея. Ну что ж, это урок тебе, в общем, надо быть терпеливее и придется, как пишут в детективах, поработать над доказательной базой.

Примерно так помыслил Николай и начал голосом кого-нибудь призывать. Пришел санитар. Николай попросил развязать его, но тот ответил, что не велели, говорят, ты буйный. Николай пообещал не буянить и попросился в туалет. Санитар сказал: «Подожди пару минут», – и ушел. Пришла докторша и задала обычный вопрос больному:

– Как вы себя чувствуете?

– Да нормальный я, доктор, развязывайте смело, обещаю быть самым послушным, честное слово, лучшего больного у вас никогда не будет.

Она велела санитару освободить его и провела первую ознакомительную беседу. Не объясняя, где он конкретно, сообщила, что ему придется некоторое время обследоваться и по результатам будет принято решение о его дальнейшей судьбе. Похвалившись, что отделением заведует известный на весь мир психотерапевт Леонид Леонидыч Фельдман. В настоящее время он на симпозиуме в Швейцарии, но скоро будет. А потом она задала несколько странных вопросов, например спросила:

– Вы действительно прибыли с Марса?

Николай рассмеялся и, стараясь выглядеть человеком адекватным, ответил:

– Нет, доктор, на Марсе, как известно, жизни нет. Вам в это трудно поверить, и, скорее всего, я и правда могу выглядеть сумасшедшим, но произошло какое-то чудо и я действительно побывал на другой и совсем неизвестной планете.

Она задала еще несколько подобных вопросов, все это записывала, потом назначила некоторые процедуры и дала четыре направления на анализы. В заключение сказала:

– Если будете вести себя так же хорошо, вам разрешено будет прогуливаться по территории. У нас великолепный парк, но предупреждаю: в нем постоянно находятся санитары и охранники и вы всегда будете под присмотром, так что ведите себя должным образом.

Николай в первый же день на прогулке познакомился с проворовавшимся коммерческим директором какой-то структуры. Причем по интеллекту он не совсем вписывался в представление Николая о человеке такой должности, какой-то был, как бы сказать, слегка приблатненный что ли. Он проходил обследование, так как косил под невменяемого. Совершил некое преступное деяние, как сам говорил, всего-то находясь после стресса в неадекватном состоянии, не разобравшись, поставил несколько подписей. У него был опытный адвокат и прикрытие «сверху», а там были очень заинтересованы в его молчании, поэтому его второй раз возвращали на обследование. Николай рассказал о себе и пожаловался, что ему не верят. Тот оказался неглупым человеком, но и особо не стал вникать в рассказ собеседника о себе, может, подумал: если Николай врет, значит, это зачем-то нужно. Говорил он о нем как бы от нечего делать, из вежливости, так как личные проблемы заботили больше. Конечно, впрямую он Николаю не говорил, что косит, но открыто обсуждал с ним свою дальнейшую судьбу. «Вот признают меня неадекватным, – говорил он, – по принудиловке направят на лечение, через пару лет благодаря адвокату и еще кое-кому я вылечусь и снова выйду на свободу».

К их лавочке по дорожке, громко о чем-то рассуждая, приближались двое мужчин. Николай пока не разобрался, что за контингент здесь находится и вообще куда его поместили. Территория огорожена забором и хорошо охранялась, но не тюрьма, не видно ни колючей проволоки, ни часовых с автоматами.

«Сумасшедший дом, что ли? – думал он. – Но люди-то вроде нормальные».

Собеседник Николая (его звали Павел) как старожил заведения с иронией отрекомендовал подходивших:

– Вон идут политики!

– Как это, кто они? – не понял Николай.

– Сейчас сам увидишь, они люди общительные. Один простой работяга, я так и не понял, за что его сюда, то ли грохнул кого-то, то ли просто избил, а вот второй поинтересней будет. Его тут давно держат, я с ним познакомился еще в первую мою сюда ходку. Врет, что англичанин, при знакомстве представляет себя славянофилом, без ума от наших классиков литературы и вообще от России. Правда, по-английски чисто и без запинки, но и по-русски тоже шпилит без всякого акцента, вот и пойми, кто он. Повторяет бред, уже не раз звучавший из уст разных древних философов и предсказателей, и даже не только древних, например Ванги, что Россия спасет мир от духовной гибели. В Англии его считали русофилом, а за критические высказывания против власти и организацию выступлений против нее даже сажали в тюрьму. Когда-то, еще при советской власти он попросил у нас политического убежища и получил его. Вроде бы ему дали гражданство, кажется, он даже здесь женился. Я не досконально это о нем знаю, так, слухи, ну и у лечащего врача кое-что спрашивал. Он лет двадцать живет в России и теперь уже и у нас стал возмущаться и критиковать власть, за что и попал сюда. Он живет в каком-то городке под Москвой и вот на заводе, где работает технологом, организовал какую-то бузу, поднял рабочих и они выкинули за ворота недавно назначенного директора и остальную новую администрацию, а его в конце концов арестовали, он бузил и в милиции, ну и в результате теперь здесь лечится, но его, по-моему, не вылечить. То ли закололи чем-то, то ли он и был какой-то полупомешанный, с виду вроде нормальный, но ведет себя очень странно, ругает этого бедного работягу самыми последними словами, но без него не может, и они постоянно общаются.

Тут как раз они подошли, поздоровались с Павлом за руку, заодно и с Николаем, и не, переставая громко спорить, отошли и уселись на рядом стоявшую лавочку. Павел подтолкнул Николая локтем и предложил: «Вот послушай, иногда бывает очень интересно».

– Дурак ты, дуб, дебил, настоящий люмпен, да еще и наркоман, сидящий на вашей останкинской игле. У него отняли жену, квартиру, а теперь еще и могут посадить, но он кричит: «А за кого голосовать-то, за коммунистов, что ли!» А сам при них имел работу, семью, квартиру, ездил каждый год отдыхать в Крым! Пойми, дубина, нет никаких… измов, они специально придуманы для таких дебилов, как ты. Мифы все это! Вот смотри, не очень хорошие люди сначала запустили миф о царизме, капитализме и стали бороться, вроде бы за лучшую жизнь для народа, а на самом деле для себя старались, но для себя не получилось – не того поставили руководить, иначе страну сразу бы и разворовали, как сейчас, не позволил злыдень, и жизнь народа начала улучшаться несмотря на многие внешние помехи и войну. Тогда эти не очень хорошие люди злыдня убили, но им была создана такая крепкая система, что долго еще простояла (что ему не простили даже после смерти, за это и клянут сейчас). Но наконец систему развалили, и снова миф с измами, теперь стали бороться с коммунизмом, социализмом, опять же, заботливые, вроде бы чтобы тебе жить стало полегче. Ну как ты чувствуешь, полегче тебе? Не в измах дело, ерунда все это, главное – какие люди наверху. «По делам их узнаете». А действовать во вред стране можно под любым флагом, причем делают это одни и те же нехорошие люди. Всего лишь им нужно вовремя переодеть рубаху.

В ответ собеседник, очевидно нисколько не убежденный, взмахивая правой рукой, начал что-то доказывать. Говорил он потише, и, наверное, поэтому Павел, посмотрев на часы, встал и предложил Николаю:

– Ты выпить хочешь? Мне сейчас должны принести. В этой смене в охране отличный мужик работает, всегда достать можно, а я не люблю пить один.

Такого желания у Николая не было, и он отказался. Зато на соседней скамье, увидев движение Павла, работяга, прервав диалог, тоже приподнялся (наверное, не первый раз это было) и, встретив взгляд Павла, вопросительно поднял подбородок, как бы спрашивая: «Ну что, нужен?» – и тот, подтверждая, кивнул еще и ладошкой пригласил с собой. И они ушли. У Николая это происшествие вызвало улыбку и на душе сразу как-то потеплело. Ведь он только этой ночью, внезапно проснувшись, озабоченно подумавший о Ялмезе: «Как там у них наши дела», – теперь окончательно понял: «Ну все, вот она, Россия! Даже в своем негативе узнаваемая, родная. Теперь, что, придется и ее мне исправлять». Это он под настроение не отказал себе в удовольствии снова пошутить над собой.

Он встал и направился в сторону соседней лавочки. Англичанин тоже поднялся и проговорил, как бы самому себе: «Эх ты, Вася, Вася!» – и в то же время глянул на поравнявшегося с ним Николая. Николай остановился и обратился к нему:

– Как интересно вы ему объясняли.

– А что толку, как у вас говорят, не в коня корм.

– А вы что, не русский? Я слышал, вы англичанин?

– Майкл Николз, бывший подданный ее величества королевы Елизаветы, в настоящее время гражданин России Майкл Нелюбин, – протянув руку, представился тот.

И когда Николай, пожав руку, назвался, спросил:

– А вы-то здесь по какому случаю?

И Николай рассказал ему о себе. К его удивлению, это был первый человек, серьезно отнесшийся к рассказу. Они встретились и после обеда и продолжили беседу – это их увлекало. Пока несколько дней профессор Фельдман был в отъезде и Николай «лечился» – сдавал анализы, проходил процедуры – они постоянно встречались и разговаривали. Майкл, с удивлением и интересом слушая всегда, проводил ассоциации с происходящим теперь в России. Он говорил: «Эти твои нелюди, мамлюки и аксебаши, они уже здесь на Земле, и у вас в России. Но сами нелюди стараются не светиться, и скорее их в стране и нет, так, может, присутствуют один-два, да наездом иногда бывают, на виду лишь их сателлиты – мамлюки и аксебаши. Вон они у вас и в правительстве – половина состоит из них, и в думе – большая часть, и в телике, и в журналистике».

Николая, еще будучи на Ялмезе, всегда интересовало, где именно он находится. И, заметив, что Майкл мужик правильный и грамотный, решил узнать, что он об этом думает.

– Вот я до сих пор не могу понять, где же все-таки я побывал: или у нас в будущем, или в параллельном мире, или на другой планете?

– Да не заостряй ты на этом внимания, это же неважно, главное, что тебе преподан урок, тебе показали, что везде есть силы, стремящиеся к власти, показали и цели их «благородные» после завоевания мира. Вот на этом и сосредоточься, а где это? Да везде!

«Возможно, и правда это не важно», – молча согласился с ним Николай и поинтересовался:

– Так вы считаете, что они уже и у нас?

– Они у вас заправляют уже давно, поняли, что русский народ – особый народ и с ним придется долго повозиться, легко его не покоришь, у этого народа, в отличие от всех других, на первом месте душа и уж потом все остальное. Только в таком народе могут рождаться такие мощные классики, гении литературы. Ты же, наверно, слышал, как я говорил Василию о не очень хороших людях, которые периодически запускали мифы об разных… измах, так откуда они взялись, эти нехорошие люди? Чтобы понять это, надо как раз вспомнить о ваших классиках литературы.

Вы, русские, не во всем правильно оцениваете талант Салтыкова-Щедрина, гениальность его и величие как патриота и пророка, думающего о судьбах потомков. Своим произведением «История одного города» он предвидел и предупреждал, что может произойти при определенных условиях, а именно: если уничтожить настоящую элиту общества – интеллигенцию, дворянство, духовенство – истинных патриотов России, ее честь и совесть, и создать новую. Но нелюди тоже изучали русскую классику и его поняли, они уже были здесь невидимы, незаметны, работали лишь их сателлиты. Они организовали революцию и выдвинули клич: «Кто был ничем, тот станет всем». Ну и заново все создали – и интеллигенцию, появились свои ученые, свои журналисты, экономисты и всякие другие начальники. Их хорошо выучили, и если спросить у этих новых умных людей, например, что такое совесть, честь, они очень красиво и правильно объяснят суть этих слов, но в крови-то у них этого, как правило, не будет. Безусловно, нет правил без исключений – иначе это же догма, но их, исключений, поначалу было мало и решающего значения они не имели. Но постепенно народный русский дух давал себя знать, этих исключений становилось все больше, Россия развивалась, а жизнь становилась все лучше.

Но нелюди и их сателлиты не дремали и снова принялись за работу. Стали портить самими же навязанный, но все же в конце концов Россией освоенный …изм. Трудиться им пришлось долго и упорно, аж несколько десятилетий, но терпения им было не занимать, и в результате – нате вам, новый … изм. Да такой циничный… Вот веришь ли ты человеку, с раннего детства воспитанному в духе атеизма и как по мановению волшебной палочки вдруг переродившемуся и теперь стоящему в церкви со свечкой и крестом себя осеняющему?

Да-а, не зря трудились, не зря, такого наворотили, что сам сатана умер бы от зависти, например, якобы возродили духовенство, но если раньше духовники были печальниками Земли русской и защитниками, на плаху готовые идти за Русь, за народ и шли, а сейчас сплошь конформисты с властью, даже патриарх Алексий, сказавшись приболевшим, чем, собственно, благословил расстрел народа дебильным властелином. Да и впоследствии все священнослужители с антинародной властью заодно, а народ-то все это чувствует и понимает, что все призывы к духовной жизни как правителей, так и духовников – какой-то неуклюжий подлый маскарад.

Есть ставшее уже классикой изречение «А народ безмолвствует». К русскому народу оно особенно подходит, это об основном народе – о тех, кто на пожаре первым бросается на помощь, не пройдет мимо и защитит женщину, ребенка; кто в трудную годину идет на фронт добровольцем. Но у вас, да и в любом народе есть примерно 30 % людей, которые в войну отсидятся в тылу, никогда не вступятся за слабого. Зато они первыми, бросив дом, уйдут из родной деревни на легкие хлеба в город, из-за выгоды предадут друга, из-за нее же вступят в партию, пойдут в думу вроде бы что-то там защищать или бороться с коррупцией, но на самом деле (разве это не по Салтыкову-Щедрину?), подобно глуповским головотяпам станут тяпаться головами по поводу элементарных, азбучных уложений жизни – на радость нелюдям, особенно это заметно в различных шоу. Такие люди, собственно, и есть натуральные мещане, называющие себя либералами, их идеи мелких лавочников наносят огромный, трудно восполнимый вред стране и подрывают мощь ее. О них хорошо говорил Горький, еще один классик русской литературы: Мещанин обладает замечательно тонкой развитой способностью – «мимикрией», способностью подкрашивать и перекрашивать себя под цвет той обстановки, тех условий и требований, которые предъявляет к нему боевой день истории. Из чувства самосохранения и до удобного момента, когда снова можно будет возвратиться в «первобытное состояние», мещанин может надеть на морду свою даже личину коммуниста, но при этом его гнилая сердцевина останется неизменно мещанской, насквозь индивидуалистической. Этот бывший человек живет среди нас, разлагается, дышит и отравляет воздух ядами своего разложения.

Из них таких получаются и члены правительства, да и президенты. А там у вас был и предатель, и натуральный дебил, и не понятый никем, даже нелюдями, «Ху из мистер…». Я не удивлюсь, если появится кто-нибудь типа чебурашки. И не мог Михаил Евграфович ошибиться, но надо ждать, как и у него, появления вместе двух градоначальников, то есть тандема. А помните, у классика мозги градоначальников были напичканы спичрайтерами – часовых и органных дел мастерами и могли исполнять лишь две пьесы: «Разорю!» и «Не потерплю!». Да и то, исполнение было некачественным, так как когда орган отсыревал, то некоторые колки на валике выпадали. Но сейчас другой век, техника ушла далеко вперед и спичрайтеры посерьезней будут, дипломированные. Помимо «Не потерплю!», то бишь «Замочу в сортире!», арсенал пьес органчиков градоначальников и президентов стал богаче и работает без сбоев. У ней сосульки бьют людей, но это ерунда, главное, речь-то, залюбуешься – и пожалуйста, на повышение, глядишь и в президенты.

Прошло уже три дня нахождения Николая в Москве. Был социализм, стал капитализм, всего за 15 лет со страной произошла такая метаморфоза. Удивительно, и он старался понять, благо это или беда, почему-то это занимало его больше, чем своя собственная дальнейшая судьба. В отделении стоял телевизор, который был почти постоянно включен, и около него всегда сидели несколько зрителей. В перерывах общения с Майклом иногда и Николай подходил послушать.

Один раз шла политическая дискуссия между коммунистом и либералом. Либерал, объясняя, почему в капстранах лучше живут, доказывал, что частный собственник всегда лучше организует дело, что там конкуренция и он старается производить и дешевле, и качественней. В общем, хозяин есть хозяин и у него поэтому лучше все и получается. Но коммунист возразил, он прямо сказал, что это неправда. Не от хозяина зависит успешное производство, а от ума и способностей. Если хозяин дурак, он все развалит, этому есть много примеров. Вот один из них. Умный хозяин оставляет в наследство налаженное дело, а дурак-сын быстро разорится. Умный и при социализме будет работать успешно, надо только правильно стимулировать. Вон, в космической отрасли мы намного капиталистов обогнали. А в ракетостроении, да еще мало ли где. А вы, хозяева, пришли и уже половину развалили. И потом, капстран в мире намного больше ста пятидесяти, почти двести, но почему-то либералы всегда приводят в пример только западные страны, которых по пальцам можно пересчитать. Они веками имели колонии и грабили их, а сейчас хоть и освободили, но живут за их счет. Выкачивают природные ресурсы, организуют на территории вредные производства и используют дешевую рабочую силу. А все остальные капстраны нищенствуют. Такие нищие сейчас и у нас стали появляться.

И вот при очередной встрече Николай рассказал Майклу об этом споре и спросил, как он думает, что же лучше – капитализм или социализм.

– Ты же слышал, как я говорил Василию, что измы придуманы, чтобы сбить народ с толку, лучший строй, неважно как ему называться, – это когда народу жить хорошо. Но раз уже о них говорят, попробуем разобраться.

Ну с капитализмом все ясно, он, как и древний общинный, рабовладельческий, крепостнический, уходит в прошлое, конечно, без сопротивления это не произойдет, но человечество развивается и этого не остановить. Капитализм с периодически возникающими кризисами ведет мир в тупик. Это давно поняли лучшие экономисты даже в самих капстранах, я лично вел беседы с некоторыми из них, но, состоя на службе у капитала, они вынуждены молчать. Там только изредка прорывается на страницы газет слово честных экономистов.

А твой телевизионный либерал зовет тебя в капитализм, эти ваши либералы какие-то уникальные вруны и сочинители мифов. Они и есть те самые помощники нелюдей. Еще Достоевский считал, что не социалисты, а либералы погубят Россию. Ты, Николай, говорил, что работал таксистом. Вот слушай. В конце 80-х в Москве сложно было нанять такси. Жители часто пользовались этим сравнительно дешевым и быстрым способом передвижения. Помню, даже старушки нанимали для поездок в поликлинику. Я тогда еще жил в Москве и снимал квартиру. И вот либеральные экономисты, конечно под лозунгом лучшего обеспечения столицы таксомоторными перевозками, предложили передать машины в частные руки. Дескать, частник будет беречь машину, объедет колдобину и дольше ее сохранит (был дефицит машин). Как будто таксист в госпарке специально ездит по кочкам, чтобы потом из-за порядков в парке за свои же деньги ее ремонтировать. Ну и передали в частные руки, а что получилось? Надо ли рассказывать. Действительно, частник машину бережет, но попробуй прокатись!

Потом и торговлю передали в частные руки. Обещали: конкуренция, борьба за покупателя, не будут обманывать-обвешивать, культурно и вежливо обслужат. А получилось: гнилье тебе впарят и того гляди вообще отравят. Уже не буду говорить, как развалили промышленность, лишив людей работы. Вон Василий запил, и жена ушла. Все это разворачивалось на моих глазах. Еще в 77-м году я у вас полгода прожил, потом приезжал на Олимпиаду и окончательно переехал в СССР в 82-м году. Это тебе говорит человек, 37 лет в капитализме проживший, отмечу без ложной скромности, доцент политологии, 4 года преподававший в Кембридже и сумевший разглядеть его, капитализма, волчий и акулий оскал. А у вас эти волки еще и в овечьей шкуре. Стелют мягко и обещают: к 20-му году проснетесь – восхититесь. Только вопрос – проснетесь ли? Вот такой этот изм получается. Ну как он тебе, Николай?

Немного помолчав, Майкл продолжил:

– Ты хотел поговорить и об изме следующем. Ну что же, хоть мы и выяснили, что он как бы профанация, но уж поскольку о нем говорят, начнем. О нем можно сказать покороче. Социализм – это не изобретение Маркса, Ленина или еще чье-то, а выведенная самой жизнью закономерность. Человек в отличие от животного постоянно мыслит, особенно когда чувствует несправедливость. А мысль – это живая метафизическая субстанция, она живет сама по себе и витая в воздухе, окружает людей и улавливается людьми наиболее чувствительными. Иначе – социализм это коллективный общественный продукт, выстраданный на протяжении столетий. Человечество веками мечтало о равенстве, красоте, любви, что воспевалось выдающимися мыслителями, поэтами и художниками.

И он возродился, но не тот опошленный либералами, а другой, новый, безусловно, с неприкосновенной частной собственностью, но в нем природные богатства должны принадлежать и служить всему вашему народу. А то, что сейчас творится в России, думаю, продолжаться бесконечно не сможет, и скоро, в конце концов, тот настоящий русский безмолвствующий народ допекут окончательно – вот тогда уже мало никому не покажется. Власть нелюдей и их приспешников боится этого, и у нее один выход – быстрее провести свою реформу образования, чтобы окончательно оглупить народ. Но и здоровым силам новые потрясения в России ни к чему. И еще остался у патриотов мощный потенциал уважаемых народом, известных в обществе ученых, военных, политиков, там у вас и космонавты, есть даже нобелевские лауреаты. Таким людям народ поверит. Надо попросить его не прибегать к насильственному свержению власти олигархов, есть мирный способ – просто убедить прийти на выборы и проголосовать против антинародной – антисвоей (есть ли такое слово в русском языке? если нет, то пусть будет) партии власти.

«Да-а – вот тебе и английский-русский патриот! – восхитился Николай. – Ну а я-то попал из огня, как говорится, да в полымя. Похоже, и там так начиналось».

Автор не желает дальше утомлять читателя и спешит закончить, так же коротко, как все же успел рассказать нам дядя Коля. На следующий день вернулся из командировки профессор Фельдман. Он осмотрел больного, постучал молоточком по коленкам, им же поводил перед глазами, поизучал порядком уже исписанную карточку, позадавал вопросы и, очевидно, поняв, что тот полностью вменяемый, сказал: «Вы здоровы, можно сказать, отменно здоровы, сегодня же могу вас выписать, но куда вы пойдете, ведь вы окажетесь в таком же непонятном положении. А я могу вам помочь советом. Забудьте, хотя бы на время, что были на другой планете, например, как я, мне все равно, может были, а может нет, даже скорее были, бывают всякие чудеса, мы с вами на Земле, и вам теперь надо решать другие проблемы. Надо получить паспорт, говорите вам за 60 – пенсию надо выбивать. Самое лучшее сказать, что вы где-нибудь бомжевали. Надо доказать, что вы и есть тот человек, которым называетесь. Вы когда-нибудь сидели? Нет? Это плохо, а то можно было бы доказать по отпечаткам пальцев».

Николай вспомнил, что в 17 лет у него был привод в милицию и там снимали отпечатки. Он даже помнил адрес: улица Гамалеи, 99-е отделение.

«Хорошо, в этом попробую помочь, у меня есть некоторое знакомство в органах», – сказал Фельдман и записал адрес. «Чего-то он такой бескорыстный и заботливый», – подумалось Николаю. Павел про него говорил: «хорек» еще тот, за бабки на все готов. Но кое-что, как бы взамен, он потребовал и от Николая.

«Вам тоже придется кое в чем мне поспособствовать, – начал он, – мое отделение кроме криминалистической экспертизы имеет и лечебные задачи. Мы лечим людей, а их надо хорошо лечить и в этом периодически приходится отчитываться. Мы вас еще подержим 3–5 денечков и благополучно вылечим. Согласны?»

Конечно, Николай согласился. Этот Фельдман Леонид Леонидыч оказался вовсе не таким уж хорьком, как отрекомендовал его Павел. Может, просто понимал, что с него ничего не поимеет, или поверил в его приключения и зауважал. А бывает, и такие шустрые люди имеют порядочность. В конце концов Николаю и паспорт с его помощью выдали, и потом он, помучившись с устройством, наплевал на Москву и уехал в подмосковный поселок. И устроился там в лесничество, опять же по рекомендации Фельдмана, к его знакомому.