В один из первых дней освобождения Одессы ко мне на контрольный береговой пункт патрульные привели черноглазую девушку в кирзовых сапогах и с двумя медалями «За отвагу» на зеленой гимнастерке.

Я придал своему лицу грозное выражение и строго спросил:

— Кто такая?

Девушка не ответила. Она стояла передо мной по стойке «смирно» и глядела на меня с любопытством и даже с какой-то добродушной жалостью: мол, парится человек в душном помещении, когда на дворе весна…

— Вольно, — сказал я и повторил свой вопрос.

— Палила из пистолета в море, — ответил за нее один из патрулей.

Второй патрульный положил на стол пистолет, браунинг номер два, и показал свой палец.

— Когда отбирали, укусила, чертова кошка!

— А вы, тыловые пижоны, зачем мне руки крутили?

Я невольно улыбнулся. Мои орлы, только недавно выписавшиеся из госпиталя, оба с крепкими, сытыми затылками, оба в новом обмундировании, и вправду выглядели франтами.

Пострадавший подул на свой палец и произнес с обидой:

— Ее в штрафбат нужно, товарищ дежурный.

— И в штрафбате люди, — не смолчала девушка.

— Она еще и в море что-то выбросила, — добавил первый солдат.

— В море? Ну-ка, документы на стол.

Они оказались в порядке. Бывшая медсестра 88-й пехотной дивизии Елена Сергеевна Крыжевская направлялась в Одессу для демобилизации.

— Ладно, разберемся. Незаконное ношение оружия — дело серьезное. И стрельба… — Я осуждающе покачал головой и приказал отвести девушку в соседнюю комнату.

Гремучие кирзы задержанной четко прогрохотали по полу, и в помещении наступила тишина.

Происшествий больше никаких не было. Девушка сидела одна на скамье возле окна, за которым шумели ветви одинокой береговой акации. День близился к концу, небо уже было полно оранжевых облаков, я глядел на них и позабыл о девушке. Она сама напомнила о себе — запела. Голос у нее был мягкий, теплых оттенков, немного простуженный. Пожалуй, нужно отпустить ее. Ну, палила там из пистолета — нашло на девчонку мальчишеское озорство. Я открыл дверь соседней комнаты и махнул рукой.

— Выходи!

Она встрепенулась шумно, по-птичьи.

Пистолет я не возвратил ей, но она нисколько не огорчилась и только тихо сказала:

— Под Осугой у одного оберста отобрали…

Тут вошел солдат, сдавший свою дозорную вахту, тот самый, у которого был укушен палец, и попросил разрешения зарядить чернилами авторучку. Елена Крыжевская насмешливо покосилась на него.

— Уж больно ты сегодня веселая, — заметил я.

— Веселая? — Она задумалась и, помолчав с минуту, ответила: — Я пятьсот раз веселая! Я сегодня в свой город возвратилась. Всю войну мечтала об этом дне! А бывало, как зашумит на Смоленщине какая сосна, думаю — море… Только вам, товарищ капитан, этого не понять…

Я понимал ее. Я сам воевал в тех краях. Может быть, так же, как и она, я подолгу глядел в мохнатое осеннее небо и видел другое — море… За каждым дальним лиловым лесом мне все грезилось: вот-вот откроется передо мной безбрежная синь. Но за лесом были леса…

— Ну, иди, — сказал я миролюбиво. — Нет, постой, что ты там в море бросила?

— Верно, бросила, — подтвердил солдат и как-то странно посмотрел на ноги девушки.

Девушка остановилась:

— Камбалу бросила!

— Камбалу?

— Ага… Потому что, как ступила я ногой на свою одесскую землю, захотелось мне сделать такое, чего еще никогда не делала… Обнять всех людей на свете, плясать на улице. Ведь не верила, что вернулась… Там, на берегу, я камбалу увидела живую, у рыбака. Дай, думаю, куплю, сделаю этой рыбе счастье. А то все птиц в небо пускают, а вот рыб в море — никогда… Сначала не поверила камбала своей радости, прикинулась, хитрая, неживой. И вдруг как встрепенется! Ну, а я салют ей из пистолета.

Мы весело рассмеялись.

Когда она вышла, солдат сказал:

— Товарищ капитан, у этой девушки ноги нет, левой. На протезе…

— Да что ты?

Я вышел, чтобы еще раз поглядеть на нее.

Чуть прихрамывая, она шла вдоль песчаной косы, быстрая, легкая, словно чайка.