1

На Скумбрийном еще много солнца, песок горяч, тепла вода, но Лешка знал: осень уже пришла — ветры изо дня в день становились все солонее.

Ушли рыбацкие парусные шаланды.

— А я вот остался, — проводив рыбаков, сказал Лешка, и было непонятно, кого он хотел этим утешить: то ли самого себя, то ли плоский песчаный остров, на котором совсем недавно дымили костры, звучали громкие голоса и сушились на берегу рыбацкие сети.

Нет, Лешка не грустил. Разве можно грустить, когда небо здесь еще так светло и зовуще, что даже стоящему на земле кажется, будто он парит в нем, как птица? А сумерки с колдующей и хмельной далью? А звезды? Похоже, дунет ветер чуть посильнее — они, кружась, начнут падать вниз, как желтые листья.

На острове, который все лето был шумным рыбачьим табором, с лабазом, рыбокоптильней и обжитыми куренями, остались лишь трое: начальник причала дед Максим, его жена бабка Ксения и с ними их внук Лешка.

Дед Максим, как только скрылись вдали последние паруса, сказал:

— К отцу собирайся. Требует. Видно, так надо, Лешка.

Своего сына Виктора, Лешкиного отца, дед не любил. Будь на острове школа, он никуда бы не отпустил Лешку. Да и бабке Ксении грустно с ним расставаться.

— А, Максим… — сказала она. — В марте Ольга к нам вернется, будет по-прежнему заниматься с Лешкой. Пусть останется…

Дед поглядел на свою подругу и сказал, хмурясь:

— Один Лешка на острове, без товарищей.

— А мы разве не товарищи Лешке? А рыбаки? С ними рыбачил он целое лето…

— Сейчас бродит по острову один — то с морем шепчется, то с луной.

Последние слова деда заставили бабку Ксению с ним согласиться. Но Лешка не хотел покинуть свой остров Скумбрийный.

— Останусь, трудно вам без меня, одни…

— Проживем. И радио у нас есть. И кот Фомка… — ласково глядя на внука, сказала бабка Ксения.

Дед кивнул головой, закурил и, шумно сплевывая табачную горечь, подошел ближе к воде.

— Ты, Лешка, не журись! — обернувшись, промолвил он.

Лешка улыбнулся деду и, посвистывая, направился в глубь острова, к ставку, окруженному со всех сторон камышами.

Долго в какой-то настороженной задумчивости глядел Лешка на воду. Ничего в этом ставке не водилось. Ни рыбы. Ни вьюнов. Даже неприхотливые чайки и те всегда пролетали мимо темной неподвижной воды.

— Совсем ты бесполезная, — осуждающе произнес Лешка.

Но, пожалуй, он был неправ. Ставок служил зеркалом небу. В него весело гляделись и чубатые, как детвора, камыши. Сейчас над ним проплывали лиловые облака. Лиловым стал и ставок, и вдруг что-то, плеснув в нем, золотисто сверкнуло и таким же блеском отразилось на Лешкином лице. Вынырнувший из воды молодой карпик нарушил покой ставка. В нем появилась жизнь. И он, Лешка, забросивший сюда мальков зеркального карпа в начале весны, творец этой самой жизни!

Мальчику хотелось петь. Но голоса у него не было. Он только протяжно, весело прокричал:

— Трам, трам, трам!

Затем, шумно раздвигая камыши, бросился к морю.

— Трам, трам, трам! — снова прокричал он. — Ну, вот и в ставке рыба… Ты, море, не задавайся!..

Над островом опускался вечер. Было тепло и тихо. Спал ветер. Спала вода. И Лешке даже показалось, что он видит голову спящей воды. У нее белое, как пена, лицо и длинные темно-зеленые косы. Нет, это только померещилось… Лешка рассмеялся. Но, вспомнив о своем близком отъезде, притих и задумался. Что ждет его в городе? Ведь здесь все — до самой малой песчинки — знакомо ему. И Лешка чуть слышно сказал.

— Прощай, Скумбрийный!..

Он сказал это морю, и чайкам — вещуньям рыбацкой погоды, и месяцу, и крабу, что вылез из воды, ворочая клешнями мелкий, как зерна гречихи, гравий.

— Прощай! — сказал он и далекой звезде, и длинному голубому лучу, скользнувшему вдоль берега.

Когда он вернулся домой, кот Фомка, рыжий, с белыми лапами, игриво бросился к нему из-под кровати.

Лешка, не обратив на него внимания, прошел мимо.

Море, всю ночь дышавшее на остров, оставило на нем свое дыхание в виде жемчужных капель на кустарниках скумпии. Дул восточный ветер левант — любимец деда. Здесь на острове у каждого был свой любимый ветер. Бабке Ксении нравился дующий прямо с юга, жаркий, соленый. А сердцу Лешки были любезны северные шумные ветры.

В десять часов утра к причалу Скумбрийного подошел катер «Бирюза». Лешка, обняв деда и бабку, с чемоданом на плече поднялся на палубу катера.

— Пиши нам, Лешка, не забывай, — сказал дед на прощание.

А бабка ничего не сказала. Она стояла на причале в своем новом платье, которое делало ее похожей на красивый яркий цветок, и вытирала платком бегущие по лицу слезы.

Зарокотал мотор катера.

— Эй, просуши глаза, бабка! — как можно громче закричал Лешка.

А теплая островная осень, словно какая-нибудь озорная рыбацкая девчонка, дразнила чаек стайкой-другой хамсы и, смеясь, заигрывала с волной.

2

Одесса встретила Лешку пестрыми флагами кораблей, заводскими гудками и грохотом якорных цепей.

Было четыре часа дня. В гавани и на кораблях менялись вахты. В наступившей минутной тишине мальчик и город как бы прислушивались друг к другу.

— Ну, здравствуй! — сказал Лешка.

Бам… Бам… Бам… — ответил город звоном судовых склянок, весело прозвучавших над гаванью.

Карантинная улица. Он нашел ее без труда. Вот и дом из красного кирпича, как объяснила бабка Ксения… Вход со двора, на второй этаж, по лестнице…

Полная синеглазая женщина лет сорока на вид, открывшая Лешке дверь, не то удивленно, не то насмешливо протянула:

— А, Лешка островной… Ну, входи… В этом чемодане все твои вещи?..

— Здравствуйте, — поздоровался Лешка. — Да, вещи все. А вы, наверно, моя мачеха?

Слово «мачеха» не понравилось женщине с синими глазами.

— Я — Зинаида Петровна. Запомни, — поморщившись, сказала она. — Идем, Жуков-младший…

Они прошли одну за другой две комнаты, заставленные шкафами, и вошли в третью. Там на матерчатом диване спал Лешкин отец в полосатой пижаме.

— Приехал твой… — с какими-то презрительными и недовольными нотками в голосе произнесла Зинаида Петровна.

Отец проснулся, зевнул и, поднявшись, подошел к Лешке. Обнял. А затем, боязливо поглядывая на жену, сказал:

— Она главная. Ты во всем слушайся ее.

— Хорошо. Буду, — ответил Лешка, разглядывая отца.

Лицом отец был похож на деда. Такой же лоб. Такие же глаза. Но ростом был на голову ниже, сутулый, узкоплечий. От него несло запахом подошвенной кожи, винного перегара и табака. Неужели он когда-то был рыбаком и выходил на лов в открытое море?

— Как там, на острове? — спросил он.

— Хорошо.

— По-прежнему сердятся на меня старики?

— Ага… Сердятся…

— Нашли тему для разговора. Идемте обедать! — прервала их Зинаида Петровна.

Обедали в кухне. Супруги ели молча, не глядя друг на друга и почему-то торопясь. Лишь один Лешка ел спокойно, удивляясь малому размеру тарелок цвета салатного листа. Не поешь Лешка с матросами на «Бирюзе», остался бы голодным.

— Жить будешь на кухне. Поставим раскладушку, — сказала после обеда Зинаида Петровна.

— А когда нас нет, заниматься можешь и в комнате, — милостиво разрешил отец.

Но Зинаида Петровна недовольно поглядела на мужа:

— Зачем же? И в кухне неплохо…

— Пусть в комнате, — повторил отец. — А то будет сидеть на кухне и не услышит, как кто-нибудь в дверь вломится… Забыла, как у соседей ковер унесли?..

Лешка улыбнулся:

— У нас на Скумбрийном никто не запирает дверей!

Зинаида Петровна подозрительно поглядела на Лешку и постучала по столу рукояткой вилки.

— Не запирают, — повторил Лешка. — А часы деда лежат на этажерке. И сережки бабкины изумрудные!

— Ступай на кухню, устраивайся… — переглянувшись с женой, снисходительно улыбнулся отец, — и не болтай глупости про сережки.

— И не открывай на кухне окно, — добавила Зинаида Петровна.

«Какие же это глупости, если все рыбаки честные люди?» Он вошел в кухню, вспомнил наказ Зинаиды Петровны об окне и раскрыл его настежь, может быть, назло ей…

Над городом сгущались сумерки. В самую крышу дома уперся рог бледного месяца. Зажглись звезды. Такие же звезды горят сейчас над Скумбрийным. Там в этот вечер, наверное, дует левант — рыбный ветер. Может быть, он пригнал к берегу запоздалый косяк скумбрии, и рыбаки очаковских артелей вышли на ночной лов, к острову… Хорошо жарить такую скумбрию над костром, на вертеле…

Лешка напился из-под крана и задумался.

На кухне было как-то тесно, жарко. Кухня… Разве нет для него другого места в просторной квартире отца?.. Ну что ж, кухня так кухня… Главное — школа! Из-за школы дед и решился отпустить Лешку к отцу… А город хороший, корабельный…

На другой день отец привел Лешку в школу.

— Иди прямо к директору. О тебе уже говорили с ней, — сказал он, остановившись у ворот. — Ступай, не бойся!

— Я не боюсь, — ответил Лешка.

Но это было неправдой. Пока он проходил школьный коридор, его сердце тревожно билось. Примут ли? Должны принять! Непременно. Ведь с ним занималась Ольга, племянница бабки Ксении, ихтиолог, до прошлого года жившая с ними на острове. Ну что же, Лешка, смелей! Но чувство, словно он взобрался на высокую скалу и никак не может подняться выше, захмелев от развернувшегося перед ним простора, заставило Лешку остановиться. Голова кружилась.

С замирающим сердцем он предстал перед директором школы, пожилой женщиной.

Директор школы поглядела на него пытливо, строго…

«Провалюсь», — пронеслось в голове Лешки.

Но к концу дня, вернувшись домой, он весело проговорил свое «трам, трам» и поспешил поделиться с Зинаидой Петровной радостью:

— Зинаида Петровна, меня в школу приняли! В седьмой.

— Да? — донесся из комнаты равнодушный голос Зинаиды Петровны. Она немного помолчала, а затем ворчливо спросила: — Что ты там шебаршишь на кухне?

— Я ничего… — сказал Лешка, и радость его погасла. Потом к нему пришел отец. Глаза у него были тяжелые, хмельные.

— Приняли, — сказал он, — ну вот и учись. Останешься в городе. Желаю! — Он приложил руку к сердцу, хотел улыбнуться, но губы его только судорожно покривились.

— Э, нет… — усмехнулся Лешка. — Я на остров вернусь… Буду ученый и рыбак… А ты, дед говорил, сапожник?

— Мастер я… Сапожной артелью заведую, поправил отец и испуганно покосился на дверь.

Лешка рассмеялся:

— Зинаиду Петровну боишься?

— Помолчи, Лешка.

— Отец, а был ли ты рыбаком? — вдруг усомнился Лешка. — А если был, так возвращайся на Скумбрийный…

— Сказать легко…

Отец снова поглядел на дверь, приложил палец к губам и вышел в коридор, заметно покачиваясь.

«Пойду погуляю», — посидев на кухне еще минут двадцать, решил Лешка.

Он надел куртку и спустился вниз, на улицу.

Шел и думал: как бы обрадовались сейчас дед и бабка…

Лешка долго бродил по городу. Акации приветливо склоняли над ним свои ветви, посеребренные светом месяца. Прохожие с улыбкой глядели на Лешку, так открыто и ясно было лицо мальчика.

«Я школьник!» — пело все в Лешке.

Над городом проплывали легкие облака и тут же исчезали в дали морской. В гавани рокотали высокие портальные краны. Стояли на причалах суда Италии, Индии, Греции, и от них шел пряный, терпкий запах их жарких, дальних морей.

Лешка до самых полночных склянок бродил вдоль причалов, а затем направился к пассажирской пристани. Там он присел на скамью и неожиданно уснул, порой вскидывая то одну, то другую руку, и каждый, проходящий мимо него, безошибочно мог сказать, что мальчику снится море…

Так он спал часа два, пока ветер береговой ночи не прикоснулся к нему своими влажными прохладными пальцами.

Проснувшись, Лешка по портовому спуску поднялся наверх и вышел на Гаванную улицу, безлюдную в этот час, как его остров Скумбрийный.

Лешка все еще чувствовал радость. Как жалко, что он не может петь. А домой к отцу не хотелось… На углу Театрального переулка он помог девушке, продавщице бубликов, занести в пекарню пустые корзины. Потом поднял бетонную урну, опрокинутую хулиганами. Поправил на стене какого-то дома виноградную лозу.

Рассвет застал Лешку в городском сквере. Он подметал аллеи, сплошь усыпанные золотыми листьями клена. Старик садовник, доверивший Лешке свою метлу, стоял, прислонившись к стволу платана, и благосклонно поглядывал на добровольного помощника. Метла в руках Лешки пела как утренняя волна…

3

— Отвечай, почему ты ушел? Для чего? С какой целью? Все имеет свою цель… — Белое лицо Зинаиды Петровны розовело, стало красным и, наконец, покрылось испариной. — Без цели ничего не делается, — продолжала она. — Говори же, какая цель была в твоем похождении? Может быть, у тебя завелись ночные дружки? Ведь никто не посылал тебя на улицу в ночь… Никто не звал…

— Звал! — ухватился за эту мысль Лешка.

— Кто? Отвечай! — Красивые синие глаза Зинаиды Петровны, теперь неприятно потускневшие, испуганно глядели на Лешку.

Лешка усмехнулся. Довольный испугом мачехи, он с дерзким и таинственным видом ответил:

— Звезды позвали… Ночь… Ну, море…

4

В городе становилось холоднее. Желтела листва. Часто менялись ветры. А затем снова потеплело. Лешка даже купался с Васей Сомовым, с которым крепко подружился в школе.

Вася Сомов жил в том же доме, что и Лешка, на Карантинной улице. Маленький, курносый, серьезный с виду, он на самом деле был веселым и добрым мальчишкой. Его отец, китобой, большую часть года находился в плавании.

— Знай бьет кашалотов в Антарктике… Отец говорит, поглядишь на них в океане — молиться хочется, такие они красивые.

Тогда они сидели на лузановском пляже. Прислушиваясь к шуму зыби, Вася продолжал:

— Отец там, а я здесь с мамой и сестрами, Таней и Славкой. Живем дружно, одно плохо — площадь у нас малая. Всего вместе с кухней восемнадцать метров. А вот у твоих целых пятьдесят. Отобрать у них хотели лишнее. Тогда они тебя выписали…

— Так и думал, — нисколько не удивившись, сказал Лешка.

— И живут Жуковы — все в дом, все в дом, как кроты… Но ты, Лешка, не такой! Знаю. А Зинаида Петровна — штука!..

— Из-за нее отец мою покойную мать бросил, перебирая пальцами песок, глухо вымолвил Лешка.

— Видать, не сладко тебе, — сказал Вася.

— Одна радость, что школа!

— Верно, хорошая у нас школа!

Мальчики повеселели.

— Лешка! — Тут Вася, понизив голос до шепота, спросил;— Тайна у тебя какая-нибудь есть?

— Есть! — рассмеялся Лешка. — Как маленький ты, Васька, потеха! Ну, есть тайна одна. Я мальков зеркального карпа пустил в ставок. Прижились. А вернусь к лету на Скумбрийный, позову всех и скажу: «Глядите, карпы здесь какие!»

— Лешка, и мне дело рыбное нравится.

Темно-зеленое море глухо, недовольно ворчало. Весь берег был завален красными водорослями. Множество молодых мидий, оторванных от дна прибойной зыбью, лежали черными кучами на песке.

— Шторм идет, — глядя на них, определил Лешка.

— И сейчас шторм.

— Какой это шторм? Только ребятенок его косолапый. Вот к вечеру загудит. А там, на Скумбрийном, земля под ногами заходит, что твоя палуба судовая!

— Что же тогда старики делают? — спросил Вася.

— Дед поднимет к ночи штормовые огни на берегу, там, где подводные скалы.

— Дед хороший?

— Дед славный… Партийный… Боцманом был… Ходил в дальнее.

— А бабка?

— И бабка хорошая. Красивая. Сейчас, наверное, сидит дома, радио слушает… А в ногах у нее лежит кот Фомка.

— Вроде как колдунья. Видно, скучища там… Тоска. И страшно, — участливо произнес Вася.

Но это почему-то не понравилось Лешке. Он строго сказал:

— Ты, Вася, остров Скумбрийный не обижай!

— Видать, ты крепко свой остров любишь?

— Люблю. А весной там, как только пойдет рыба, кругом паруса! Паруса! И фелюги моторные! И сейнеры! И костры на берегу!

— Значит, туда вернешься?

— Окончу школу — вернусь. Деда сменю. Рыб наблюдать буду.

— Лешка!

— Снова все Лешка да Лешка.

— Нет, ты слушай, я к тебе летом приеду, на остров твой. С аквалангом, маской, ластами и подводным ружьем. Примешь?

— Приму. И днем и ночью!

Вася и Лешка притихли… Неожиданно умолкло и море, словно решило помолчать заодно с мальчиками.

Но через минуту-две оно зашумело с прежней силой.

— Пора домой, — сказал Лешка, — а не хочется.

Вася положил руку на плечо Лешки и утешающе сказал:

— Лешка, сестры мои собираются на целинные земли… Пусть летят, гуси! А когда улетят, переходи ко мне! Дело?

— Дело! Спасибо, Вася!

Шторм, обещанный Лешкой, налетел под вечер, был он на баллов девять, и чайки, не выдержав его гремящего натиска, с жалобным криком подались в приморскую степь, в травы, пахнувшие полынью.

5

Собираясь на следующий день в школу, Лешка почувствовал во дворе запах гари. Он подошел к окну и увидел, как из Васиной квартиры вырываются черные столбы дыма. Спустя минуту он услышал отчаянный крик соседей.

— Вася там!.. Васька остался!..

Лешка стремглав сбежал вниз по лестнице и бросился к Васиной квартире… К счастью, дверь оказалась незапертой, и он, прикрыв глаза ладонью, проник к своему другу.

Вася лежал без сознания на полу кухни возле окна.

— Вставай! — закричал Лешка. — Поднимись! Ну, Сом! Сомище! Васька!

Нет, Васе не подняться. Тогда Лешка взвалил его на себя и ринулся к двери. Пламя остановило мальчика. Что делать? Надо выпрыгнуть из окна. Высоко. Верная смерть… Кашляя и задыхаясь, Лешка сорвал с кухонного стола клеенку и, завернув в нее Васю, прорвался с ним на лестничную площадку. Там он свалился на руки подоспевших пожарников.

Во дворе Вася сразу очнулся. Лешка усадил его на какой-то ящик под деревом и спросил:

— Как случилось?..

— Провод загорелся… А я спал… Хотел в окно…

Пожарники, заглушившие пламя в какие-нибудь десять минут, подошли к Лешке.

— Медаль, Алексей Жуков, получишь за спасение, — сказал один из них и одобрительно хлопнул Лешку по спине.

— Под счастливой звездой родились вы, черти! Даже не обожглись… — сказал другой.

Когда все разошлись, Лешка привел Васю к себе и велел ему ложиться на раскладушку.

Но Вася решительно отказался.

— Придет мать с сестрами, узнают, что здесь случилось, будут меня ругать. Ты, Лешка, лучше отведи меня к дяде Феде, на Садовую…

— Как хочешь. Вот только рубаху надень другую. Я тебе дам.

Лешка открыл один из шкафов Зинаиды Петровны и, сняв с вешалки первую попавшуюся рубаху, надел на Васю.

Вернувшись с Садовой улицы, он прилег на свою раскладушку и вмиг уснул так, словно не спал несколько дней.

6

…В маске, с аквалангом за плечами, Лешка плывет под водой, как большая сильная рыба. Из воды не хочется выходить на берег, так прозрачна морская глубина. Все вокруг золотится. Цветут яркие, как цветы, водоросли. Кажется, вот-вот здесь зазвенят птичьи трели — так красочно, так кипуче жизненной силой море…

И неожиданно все исчезло. Лучезарный подводный мир погрузился в холодную орущую мглу:

— Где она? Где, спрашиваю?

Лешка проснулся.

Над ним стояла Зинаида Петровна. У нее были мокрые губы, посиневшие от крика.

— В чем дело? — поднявшись, спросил Лешка.

— Апашонка пропала. Моя. Осенняя. Не ты ли взял ее?

— Это какая апашонка?

— Рубашка!

— Ну, тогда взял, — спокойно признался Лешка.

— Ты? Как ты смел?

— Я Васе отдал ее. После пожара.

— Разве она твоя? Твоя? — Зинаида Петровна зашлась от крика. Она подняла руку, жесткую, цепкую, скользкую.

Звука пощечины Лешка не слышал. Он весь окаменел. Потом пламя, а оно было жгучей, чем пламя пожара, поднялось в нем, обожгло сердце.

Медленно в странно наступившей тишине он сжал кулаки. Рубашка?.. Дрянь… Вещь… Что стоит она в сравнении с жизнью? Ведь он, Лешка, прорываясь сквозь огонь, не жалел ее… Нет… А жизнь у него одна… Рубаха? Дрянь… Там в шкафу немало еще осталось…

Зинаида Петровна отступила к двери. В неподвижности Лешки была угроза.

Но неожиданно он разжал кулаки, брезгливо отодвинул Зинаиду Петровну в сторону, вышел из дому и зашагал к морю.

7

Море не успокоило мальчика. Обида вспыхнула в нем с новой силой. Он оставил скалу, на которой сидел, и направился в сторону Пересыпи. То и дело наталкиваясь на прохожих, добрел до Ярмарочной площади и вышел на Николаевское шоссе.

По левую руку тянулись поля, по правую — море. День подходил к концу. Вспыхнули рыжие сумерки и погасли. Хмельной, терпкий ветер солончаковых зарослей шел со стороны Куяльницкого лимана. По Николаевскому шоссе — дороге пахарей и рыбаков — мчались автомобили. Но порой она становилась безлюдной. Гасли на ней огни. Тогда звезды светили ярче, таинственней казались придорожные поля и слышней становилось море.

А Лешка все шел и шел мимо садов, огородов, колхозных ферм и темных старинных башен, над которыми безмолвно носились летучие мыши.

Он еле передвигал ноги, но не мог остановиться. Он как можно скорей должен попасть в Очаков, а там кто-нибудь из рыбаков на шаланде переправит его на Скумбрийный. Но что скажет дед? Он, наверное, встретит внука суровыми словами: «Честный моряк не бросит корабля… А ты как поступил?»

Опустив голову, Лешка вспомнил о том, как однажды рыбак Тимофей Пронченко спас тонущую девушку. Дед обнял его и сказал:

«Значит, ты любишь людей. А любить людей — самое главное партийное дело!»

Он, Лешка, тоже спас человека. И дед должен не так сурово с ним обойтись…

Выбившись из сил, он решил немного отдохнуть. Лешка лег на землю, уткнувшись лицом в траву, полную певучей трескотни цикад, неутомимых маленьких музыкантов ночи. Но надо было торопиться. Поднявшись, Лешка снова зашагал по дороге и, шагая, глядел на огни.

«Держись!» — говорили звезды.

«Держись!» — сигналили огни с моря.

«Держись!» — велели степные далекие костры.

Осень. Да, не сегодня-завтра она загудит крутой штормовой зыбью. Тогда до Скумбрийного не добраться…

— Лешка! — неожиданно прозвучал голос на дороге.

Лешка остановился и увидел затормозившую «Победу», из которой выскочил Вася.

— Все знаю, что у тебя там вышло… И сразу понял: задумал Лешка вернуться на свой Скумбрийный!.. — обрадованно кричал он.

Вслед за Васей из машины вылез человек в суконной железнодорожной форме.

— Я — дядя Федя, — представился он и, покрутив усы, сказал Лешке: — К старикам на остров вернешься летом, в каникулы… А сейчас назад, в школу… жить будешь со мной на Садовой… Решай!

— Да, — тихо произнес Лешка и сел в машину.

Вася сел рядом с ним и положил руку на плечо друга.

— А летом с тобой на Скумбрийный… — сказал он весело.

Лешка не ответил. Он молчал, охваченный радостью. И радость мальчика была огромной. Но мысль о пощечине по-прежнему жгла Лешкино сердце… И Лешка знал, что, проживи он еще сто лет, ему никогда не забыть о ней…

А дорога, вызолоченная фарами машины, бежала навстречу, как глубокая быстрая река.