Поезд шел в Козырево. Ольга Барвинкова, маленькая синеглазая девушка, сидела возле окна и молча глядела, как навстречу бегут поля, сады, речки с отраженными в них облаками да кирпичные водонапорные башни.

После станции Гульевой, где стояли баки с горючим, похожие на серебряные грибы, начался дождь, с полей потянуло пахучей осенней свежестью, и Ольге вдруг почудилось впереди, за кленовой рощей, море. Сейчас оно широко откроется перед ней, зеленое, штормовое. Но мимо лишь пронеслись овраги с желтой водой.

Ольга, дочь рыбака да и сама душой рыбачка, вздохнула. Как она будет там, в Козырево, без моря? Все остальное не пугало ее. С работой она справится. Пусть ребята даже назовут ее Олежком из-за круглого, почти мальчишеского лица, как это уже однажды случилось в городской школе…

Дождевые капли громко стучали в вагонное окно, мешали видеть, и день побурел, весь наполнившись предвечерней мглой.

«Такой же дождь, наверное, шумит в Одессе, — думала Ольга, — там еще с утра собирались дождевые тучи. А ночью над городом кричали журавли, особенно громко пели они над морем, словно бросали вызов морской осени, ее ветру, ее гривастой ворчливой волне». И вот все позади. Прощай, море!

А море она любила, любила, даже не зная за что, просто так, навечно, по-рыбачьи…

Нервно, торопливо стучали колеса, порой неприятно взвизгивая. Пассажиры, успевшие перезнакомиться друг с другом, вели долгие разговоры, прерываемые то веселым смехом, то удивленными возгласами.

Но в Ольгином купе было тихо. Ее единственная соседка, старуха с добрым лицом, в черной шерстяной шали, неодобрительно косилась в сторону молчаливой пассажирки.

— Доня, а донька! — наконец не вытерпела старуха. — Может, тебе что надо, скажи?

— Мне? Нет, ничего, спасибо!

— Ты скажи! — участливо повторила она. — Бледная ты… Я тебе вина дам, согрейся.

Не обращая внимания на протесты Ольги, старуха достала из плетеной корзинки хлеб, небольшой кусок высохшей брынзы и початую бутылку вина. Нашлась и фарфоровая чашка.

— Ты на какой станции сходишь? На Серебрянке? — угостив Ольгу вином и отпив немного сама, спросила старая женщина.

— В Козырево, — ответила Ольга.

— Видать, учительница, верно? Глядела я на тебя, глядела, думаю, едешь ты без желания. Угадала? Ты не обижайся, что я говорлива… И фамилия моя такая: Ручьевая, Алена Васильевна. Значит, к Никанору?

— Какому Никанору?

— Директор школы он козыревской. Сердитый. Дети его боятся и сидят тихо, что твои куклы. Не нравится.

— Отчего же, Алена Васильевна?

Старуха поправила сползшую на плечо шаль и сказала:

— А по мне, нежужливая пчелка летит за медком без толка…

Ольга в знак согласия кивнула головой. Да, верно. Ребячью солнечную энергию нельзя сдерживать. Надо лишь умно управлять ею.

В вагоне становилось душно. От табачного дыма кружилась голова. Стучали колеса.

«Едет девушка без желания, желания, желания…» — казалось, насмешливо выстукивают они.

— Да ну вас! — не то к колесам, не то к своим мыслям обратилась Ольга и нахмурилась. В ее глазах появилось что-то упрямое, дерзкое…

— Что, донька, с тобой? Вспыхнула ты вся сразу… Злишься? — спросила Алена Васильевна. — Злость разная бывает. Бывает черная, бывает и золотая.

— На себя злюсь. Это какая же? — улыбнулась Ольга.

— Такая злость хорошая, донька.

Ольга с интересом поглядела на Алену Васильевну.

Ее доброе, приветливое лицо было того особенного смуглого цвета, какой бывает лишь у людей, с которыми ничего не может поделать время. Умные наблюдательные глаза еще молодо искрились.

— Вот и Козырево, — сказала Алена Васильевна. Собирайся. За мной на подводе сосед приедет, может и подвезти.

— Не беспокойтесь, я телеграмму дала, меня встретят, Алена Васильевна.

Поезд замедлил ход, грохнул буферами и остановился.

Ольгу никто не встретил на станции.

«Наверное, задержались из-за погоды», — решила она и принялась терпеливо ждать на перроне.

Незаметно подошли сумерки. На какую-то долю минуты они светились пробившимся сквозь тучи косым лучом солнца, все вспыхнуло загадочным малиновым светом и сразу же погасло.

За Ольгой никто не являлся. Мимо торопливо прошли два железнодорожника и сочувственно поглядели на девушку.

Ольга рассердилась. Неужели ее телеграмма не доставлена? Надо идти пешком, не ночевать же на холодном пустынном перроне. Она сдала чемодан в камеру хранения и решительно зашагала под дождем туда, где в хлипкой ночной мгле виднелись козыревские огни.

Дул мокрый путаный ветер. И странное дело — был он как-то безголос, глух, то низко метался по земле, то неожиданно завихрялся над головой. Ольгины туфли наполнились жидкой холодной глиной. Где-то вдали, за низкорослой полосой леса, надрывно кричала ночная птица.

— Да пропади ты, проклятая! — поморщилась Ольга.

Теперь она уже не была похожа на ту одинокую девушку, сиротливо стоявшую на перроне. Она смело шла вперед, разгоряченная ходьбой, чему-то улыбаясь.

— Остановитесь, остановитесь! — вдруг послышалось в шуме дождя. — Не туда идете!.. Не туда-аа!

— Кто там? — обернувшись, крикнула Ольга.

— Это я!

— Кто «я»?

— Ну, я, Варька-разбойница!

У Варьки-разбойницы был такой звонкий голос, что Ольга невольно улыбнулась. Тем временем маленькая черная фигурка приблизилась к ней.

— Вот сапоги вам, надевайте. И портянки чистые… А Козырево туда! — Девочка ткнула рукой в мокрую мглу.

От сапог шел смоляной запах, крепкий, чуть горьковатый, запах осенних степных дорог и простого хлебного дома, такой, что Ольге, еще не надевшей их на ноги, сразу стало теплее.

— Спасибо! — обрадовалась она и, заменив туфли сапогами, спросила: — Какая же ты разбойница? Захотелось меня испугать ночью?

— Нет… Зовут меня так… — невнятно пробормотала девочка.

— Тебя школа прислала?

— Не присылала.

— Нет? — удивилась Ольга. — А кто же, скажи?

— Никто. Сама я. Как узнала, что дорогу размыло, я так и бросилась в степь с сапогами…

— А чьи сапоги?

— Мамкины, почтальонские. Почтальон мамка моя.

— Отчего же ты бросилась?

— А так, жалко стало. Бабка Алена, она рядом с нами живет, сказала: «Приехала новая учительница, маленькая, как мышь полевая».

— Неужели я такая маленькая?

— Нет, нет, не совсем такая, — почувствовав, что она чем-то обидела Ольгу, ответила девочка.

Ольга остановилась. В глубокой дождевой луже она помыла свои городские туфли, сунула их в карман пальто и сказала:

— Варя, ты добрая и хорошая девочка. Одна и в такую погоду… Идем, промокли мы с тобой.

— Ничего. Придем, я вас горячим молоком согрею.

— Спасибо. Да вот ведь я не назвалась, зовут меня Ольгой Ивановной Барвинковой. Запомнишь?

— Запомню.

Они молча шли некоторое время, и девочка вдруг сказала:

— И не добрая я. И не хорошая. Я же Варька-разбойница.

— Разбойница?

— Все меня так зовут. Теперь вроде как фамилия. А настоящая — Арнаутова Варвара. Да ладно…

Ольга поняла, что девочке об этом не хочется больше говорить, и она, почему-то вспомнив о своем доме, спросила:

— Ты бывала, Варя, в Одессе?

— А как же! Гостила. Там у меня дядька шофер, Николай, — стараясь позвучней шлепать ботинками по лужам, оживилась Варька. — И море видала.

— Понравилось?

— Ух, какое оно! — весело ответила Варька. Я весь день купалась. А на берегу было тихо-тихо. А потом ветер как дунет в свои дудочки, а у него их целая тыща, — и пошла музыка! Волны на берег выбрасываются! Аж стонут! Над ними чаек белым-бело. Кружатся. Я такую погоду люблю.

Ольга с удовольствием слушала девочку, которой так понравилось море.

— Значит, две нас теперь морячки, — сказала она. — Но где же козыревские огни? Как бы ты не слегла.

— Не слягу. Я босая по снегу бегаю. Все говорят — я железная. А огней не видать, потому что мы низиной идем, сейчас покажутся снова, левее.

— Нет, не похожа ты на разбойницу, — стараясь получше разглядеть в темноте Варино лицо, сказала Ольга.

— А все так зовут в Козырево.

Ольга задумалась и спросила:

— Не хулиганка ли ты, девочка?

— Есть малость. Я свистеть люблю.

— Свистеть?

— А вот! — Варька сунула два пальца в рот и издала такой пронзительный и долгий свист, что Ольга даже испугалась.

— Теперь я вижу, ты настоящая разбойница.

— Ага. Я из школы исключенная. Из шестого…

— Как же так получилось?

Варька замедлила шаги, грустно вздохнула и сказала:

— Из-за цветов. У нас в классе все бумажные стоят на подоконниках, тронешь — зашебаршат под рукой, как жуки в соломе… Я живые принесла из дому, в вазоне, симферопольские гвоздики. Целое лето в нашем садике их выхаживала. А когда буря была, то я даже ночь не спала, все стерегла от ветра. В классе, как их увидели, так и захлопали все в ладоши: «Браво, молодец, Варька!» А вазон в это время выпал из моих рук на пол. И вдребезги…

Тут Никанор Павлович вошел и сразу рассердился:

«Арнаутова, всегда с тобой что-нибудь приключается. Подбери живо и выбрось все в мусорную бочку!»

«Никанор Павлович, — сказала я, — черепки выброшу. А цветы?»

«Все, все в мусорную бочку!»

Я говорю:

«Ведь цветы спасти можно. Они же ни в чем не виноватые!»

«Так не хочешь?» — спросил он и стал все мои грехи за шесть лет вспоминать. И как я на черешню лазила, и как его индюков дразнила, и как члена областной комиссии в золотых очках на реке своим свистом до смерти напугала, и как дикого гусенка принесла в школу, и как отцу в графин с водкой головастиков напустила. Ходит он по классу, и вдруг ногами по цветам, по цветам. Сейчас думаю, что нечаянно он это сделал. Но только я тогда сама не своя стала, вроде как на меня наступили. Вышла я в коридор и от злости как засвищу!

— Очень нехорошо получилось, — сказала Ольга.

— Знаю. На другой день мамка просить ходила. «Не старайтесь, — сказал он, — и на порог не пущу ее!»

Ольга внимательно слушала девочку. Будь она на месте Никанора Павловича, она простила бы ее. История неприятная. Он погорячился. Да и Варя, по всему видно, нервная девочка. Придется отучить ее от разбойничьего свиста. Но что с ней?

Варька шагала впереди, опустив голову и приподняв плечи.

— Ты плачешь, Варя?

— Угу.

— Не надо. Все уладится, девочка. Варя, что это там, в небе? Слушай, слушай, журавли к морю летят и дальше, за само море… Вернутся и принесут на своих крыльях веселые зеленые дни! Последние журки…

— Журавчики, — подтвердила Варька. — А я исключенная… журавчики…

— Не плачь.

Но Варька еще долго плакала. Слезы, смешиваясь с дождем, текли по лицу девочки.

«Пусть выплачется, — думала Ольга. — А в школу Варька вернется…»

Журавли летели. И Ольге казалось, что и перед ней, как перед журавлями, поет ветрами большое тугое небо, и в нем, за темными тучами, звезды, звезды…

Когда они пришли в Козырево, было одиннадцать часов вечера.

— Есть ли тут гостиница? — спросила Ольга.

— А зачем? Вы у бабки Алены остановитесь. У нее комната свободная… — все еще всхлипывая, но уже тише, ответила Варька. — Идемте со мной…

Возле дома Алены Васильевны Ольга проверила свои документы, лежавшие во внутреннем кармане пальто, паспорт, комсомольский билет, направление на работу, и, задумавшись, сказала:

— Варя, завтра мы непременно встретимся с тобой.

— Не встретимся, — сказала Варька.

— Что это ты выдумываешь?

— Ничего.

Лишь только теперь, при свете фонаря, Ольга по-настоящему разглядела девочку. На ней была ватная стеганка, шапка-кубанка из черной смушки и крепкие мальчиковые ботинки на толстой подошве. Варькино лицо с небольшими оспинками на левой щеке было красиво той особенной красотой, которая открывается не сразу, а открывшись, надолго запоминается.

— И дома неприятности, — сказала Варька. — Отец разбушевался. Пьяница он горький. А прогнать — мамке жалко. Мне тоже всех жалко… Только одних пьяниц я не жалею. Всех бы их утопила… Или собрала их тысячу штук на пустыре и сказала бы: «Стройте вы все красивый дом, высокий, а нет — подыхайте вы на этом пустыре, как злые собаки…»

— Очень дельное предложение, — сказала Ольга. — Суровый труд для пьяниц — самое лучшее лекарство.

Ольга взяла Варю за руку. Она поняла, что девочку нельзя оставлять одну.

— Вот что, Варя, — сказала она, — давай немного побродим с тобой. Но ты, пожалуй, устала?

— Нет, что вы, я всю ночь да еще весь день ходить могу!

— Ну вот и замечательно. Давай взглянем на школу. Далеко?

— Близко. На Тополиной улице.

Вскоре они остановились возле темной стены, наверху которой тускло поблескивало битое бутылочное стекло.

Ворота были чугунные, литые. За ними находилось двухэтажное здание, освещенное лампой, висящей посреди пустынного асфальтового двора. Ни цветочной клумбы. Ни единого деревца. Ни скворечника.

Ольга дважды обошла вокруг школы, то приближаясь к ней, то удаляясь, будто вела какую-то тщательную разведку.

— Что же это двор у вас такой невеселый? — обратилась она к Варе.

— Не знаю.

— Надо деревья посадить, цветы. Как ты сказала — симферопольские? — лукаво поглядела на девочку Ольга.

— Они! — обрадовалась Варька, но сейчас же вновь опустила голову. — А мне все равно… Я исключенная… Ольга Ивановна!

— Что, Варя?

— Не хлопочите обо мне. Ничего не получится.

— Иди, Варя, домой, утро вечера мудренее, — сказала Ольга и тут же на крыльце дома, сменив сапоги на свои туфли, с благодарностью пожала Варькину руку.

Алена Васильевна радушно, как старую знакомую, встретила Ольгу.

— Ай, какая вы мокрая. Садитесь, вот место у печки. Давайте одежду просушу. А чай я вам в постель принесу.

Но когда она принесла дымящуюся чашку чаю, девушка уже крепко спала. Ей снилось море, город, далекие паруса и сумерки гавани, всегда таинственные, волнующие.

Но выспаться в эту ночь Ольге не пришлось. Ее разбудила Алена Васильевна.

— С нашей Варькой неладно, — сказала она. — Удрала из дому, глупая, удрала. Вот письмо оставила. Почитай, донька.

Ольга быстро оделась и взяла письмо.

Дорогая мамка, — писалось в нем, — ты меня, пожалуйста, не ругай, потому что я, твоя Варька, сейчас, как та ласточка, которая у нас из гнезда выпала весной. Очень я, мамка, без школы разнесчастная. Подамся я сама не знаю куда, может, в Одессу, к дяде Николаю, а не то попрошусь там в няньки в детские ясли за одни харчи, без жалованья.

Дорогая мамка, отцу пить не позволяй, разбивай без жалости все его гадкие шкалики. И пусть бабка Алена смотрит за новой учительницей, как за своей родной.

Дорогая мамка, знай, что денег я на дорогу не взяла, потому что не знала, куда ты их от отца на этот раз спрятала. Из-за этого мне придется добираться до Серебрянки рекой, а там наш знакомый Антон Федорович возьмет меня с собой в Одессу.

На письме были водяные пятна, по-видимому сидя над ним, Варька-разбойница неутешно плакала.

— Когда Варя ушла из дому? — с волнением спросила Ольга.

— Да совсем недавно. Письмо в окно бросила, сказала: «Утром мамке отдайте, когда с почты вернется». Я вышла, хвать Варьку за руки. Да где там… Ах, Варька, Варька, поганка… А люблю…

— Как мне пройти к реке? — стараясь казаться спокойной, заторопилась Ольга.

— От нас прямо… Увидите круглую башню. Огни на ней. А чуть выше — лодки…

Девушка бросилась к реке.

Дождь утих, показалась луна, и Ольга, подбежав к самой воде, невольно вскрикнула от радости. Она увидела Варьку в лодке, плывущей вниз по течению. Весел у беглянки не было. Она гребла длинной, шириной в ладонь, сосновой доской, стараясь держаться поближе к берегу. Но течение было так сильно, что лодку медленно, но верно выносило на середину реки, туда, где в колдовской игре лунного света с черной, словно отполированной водой виднелись невысокие, острые камни.

— Загребай лево кормы, к берегу, к берегу, видишь, несет на камни! — с тревогой крикнула Ольга.

Девочка молча продолжала грести.

— Вот чертовка! — нахмурилась Ольга и снова закричала: — Утонешь, куда ты плывешь, разбойница?..

В ответ Варя махнула рукой и стала грести усердней.

Черно-лиловые тучи смыкались вокруг луны. Еще немного, они снова накроют ее. В темноте с Варей может произойти несчастье. Ольга как бы в нерешительности поглядела на воду, покачала головой и, забежав вперед, разделась.

— Ой, что вы делаете? — не своим голосом закричала Варька.

Ольга с разбегу бросилась в воду. Не прошло и десяти минут, как она сидела на корме лодки, с трудом сдерживая желание крепко отколотить девчонку. Но Варька выглядела такой жалкой, что она только сказала:

— Утонуть могла, глупая!

— Ну и пусть… — склонившись с борта и зачерпнув ладонью речную воду, ответила Варька.

Взяв доску из Варькиных рук, Ольга умело отвела лодку от каменной гряды к берегу.

Одеваясь, она сердито глядела на девочку.

— Отпустите меня, ну, отпустите! — взмолилась Варька.

— И не подумаю. Скверная ты… Да ладно, в школу ты вернешься, — сказала Ольга.

Но Варька, казалось, не верила словам Ольги. Она долго стояла перед ней в каком-то тревожном раздумье, шмыгая носом и глядя на вытащенную на берег лодку.

— А вы не шутите? — наконец спросила она.

— Ну что ты! Конечно, не шучу!

Варька вздохнула и кивнула головой.

— Да, я знаю, не шутите. Спасибо вам. За все! Вы… — Варька хотела еще что-то добавить, но не смогла и вместо этого порывисто, благодарно прижалась к Ольге.

— Идем, идем, Варя, в тепло, домой, — сказала Ольга.

— Спасибо вам… — повторила Варька. — Не забуду, даже когда старой, как бабка Алена, сделаюсь!

— Хорошо, хорошо. Помолчи!..

Подойдя с Варькой к башне, Ольга остановилась и пытливо поглядела на реку Козыревку.

В свете башенных огней река казалась чистой и глубокой. Она текла вдоль садов, кое-где подмывая корни глядящих в нее яблонь. На другой стороне реки почему-то рябило, а вдали, вниз по течению, виднелся каюк с парусом, освещенным с кормы светом рыбацкого фонаря, и Ольга обрадовалась ему, как другу. Холод больше не донимал ее. Наоборот, теперь ей было жарко, так, словно все ее тело натерли шершавой парусиной. А ночь над рекой шумела ново, тревожно, нежно.

«Весна, наверное, здесь прелестна, — думалось Ольге. — В начале марта она уже будет всюду — и в ноздреватом снеге, и в ломком синем ледке… Затем март задышит ветрами юга на козыревские поля, сады и степи, затаившие в каждом своем комке зеленое буйство трав…» И все же это будет не та весна, что шумит на ее Черном море крутой волной. Море? Нет, она не изменит ему. Свой отпуск она проведет в Одессе.

На востоке, порой вспыхивающем зелеными огоньками, угадывался рассвет, мглистый, осенний. Начинался второй день Ольгиной жизни в Козырево. За то время ничего значительного не случилось. Но то, что ей удалось задержать Варю, радовало ее. Из девочки выйдет толк.

Домой они возвращались по знакомой, размытой дождем дороге. Черное небо над ними снова полнилось журавлиным криком. Но не было в том крике тоски, о которой обычно поется в девичьих песнях, а была трудная и крылатая радость тех, кому дано счастье завоевывать светлые дали.

— Журавчики, — повторила Варька и, подняв руку, весело закричала: — Эй, поглядите, какая ваша Варька счастливая!

Придя к Васильевне, Ольга легла спать, но уснуть не могла. Она думала о Варькиных сапогах, так согревших ее…

— Варька… Варька-разбойница! — бормотала она смеясь.

А в предутреннем небе всё еще пели журавли.