Самый противный страх — это страх неведомого, непонятного, и такой страх мне довелось испытать в детстве.

Был у меня дядя. В нашей семьей его недолюбливали за чудаковатость, а мне — восьмилетнему мальчишке — он очень нравился. Дядя рассказывал, как охотился на львов. Я до сих пор не знаю, действительно он на них охотился или просто хотел нам, ребятам, своими рассказами доставить удовольствие. Но в Африке он был и африканских животных знал не по книжкам, а видел их на воле.

Мальчики всегда мечтают быть военными, и я не избежал этого увлечения и очень гордился своими эполетами, аксельбантами и саблей, подаренными мне на день рождения. Дядя часто подтрунивал над нами, ребятами, и увидев меня во всем блеске моих военных доспехов, стал подшучивать: «Что и говорить, офицер хоть куда, а только я боюсь, что самой надежной крепостью его благородия является мамина юбка!»

Для меня ничего не могло быть обиднее, чем обвинение в трусости. Я из кожи лез, доказывая, что ничего не боюсь. «Ив темной комнате тебе одному не бывает страшно? — не унимался дядя. — А если ты совсем один в квартире?» Говоря по совести, он метил не в бровь, а в глаз. И в пустой квартире, и в темной комнате бывало страшновато, но я даже себе не хотел в этом сознаваться, а не то что насмешнику дяде.

И вот однажды дядя повез меня к себе. Я никогда у него не был, и его квартира мне представлялась какой-то таинственной и загадочной. Там должны были висеть на стенах длинные ружья и кривые охотничьи ножи, а полы устилать львиные шкуры с огромными клыкастыми головами. Но квартира оказалась самой обыкновенной, и я даже был разочарован полным отсутствием какой-либо экзотики.

За ужином дядя стал рассказывать всякие истории из африканской жизни. Жирафы, зебры, страусы неслись, преследуемые львами, реки кишели огромными бегемотами и чудовищными крокодилами. Из кустарников, словно артиллерийский снаряд, летел на охотника свирепый носорог, а отважные крошечные пигмеи убивали великана слона. Я с восхищением слушал дядю и чуть было не раскапризничался, когда он объявил, что пора ложиться спать. В то время еще не было электрического света и вечера проводили с керосиновыми лампами или свечами. Провожая меня со свечой в приготовленную мне для ночлега комнату, дядя дал мне на всякий случай коробок спичек, предупредив, чтобы я их зря не жег и не наделал пожара. «Надеюсь, что ты достаточно большой и не будешь бояться один в комнате, — сказал он, отворяя дверь. В это время внизу зазвонил телефон. — Если что — позови меня, — крикнул дядя, спускаясь по лестнице, — я сплю рядом!»

Когда я вошел в приготовленную для меня комнату, дверь с шумом захлопнулась от сквозняка: там было открыто окно. Я попытался сориентироваться. Справа мне почудился огромный шкаф, а слева белела кровать. Не успел я сделать и двух шагов, как откуда-то сверху, словно с потолка, послышался хрипловатый голос: «Кто там?» Это было так неожиданно, что кровь застыла у меня в жилах. Я знал, что дядя живет совсем один, и, услышав вопрос, окаменел от страха. «Что ты молчишь, болван?» — повторил невидимка и закашлялся. Я вдруг подумал, что это дядя дурачит меня, так как голос чем-то напоминал дядин, и дрожащей рукой чиркнул спичку. В то же мгновение я увидел протянувшуюся ко мне крошечную коричневую ручку. Словно стальные пальцы схватили меня, спичка погасла, а коробок бесследно исчез.

«Ха-ха-ха!» — раздалось под потолком. Я почувствовал, что волосы у меня на голове встали дыбом, а все тело покрылось испариной. Парализованный ужасом, я не мог кричать, а когда оцепенение прошло, бросился на кровать и укрылся с головой одеялом. Удары сердца буквально оглушили меня. Сколько я так пролежал — не знаю, мне чудились какие-то звуки, может быть, это к двери подходил дядя. В конце концов, подавленный пережитым потрясением, я незаметно заснул в своем убежище.

Разбудил меня пронзительный свист. Солнце уже встало. То, что ночью я принял за шкаф, оказалось огромной клеткой, точнее, стальной вольерой. На трапеции раскачивалась рыже-белая обезьяна и, глядя на меня, раскрывала рот и мрачно хмурила брови. Мне отчетливо запомнились светлые бакенбарды и черный, треугольничком, нос. Она была очень изящная и, я бы сказал, симпатичная. Под куполом высокой клетки, по кольцу, лазал серый с красным хвостом попугай и пронзительно свистел. Так вот кто так напугал меня ночью! Я читал, что африканские серые попугаи жако отлично говорят. Теперь мне стало ясно, почему мне почудилось сходство с дядиной интонацией. Конечно, Птица имитировала своего хозяина. Сейчас, при свете дня, мой ночной кошмар показался мне непростительной трусостью.

«Хороший я тебе сюрприз приготовил? — спросил утром дядя, лаская обезьяну. — Засыпал в Европе, а проснулся в Африке! Ведь это — мои старые африканские друзья! Признаться, я боялся, как бы они тебя ночью не напугали. Спал-то как, хорошо?» Мгновенно мне вспомнилось все пережитое, но, сделав равнодушное лицо, я непринужденно ответил: «Неплохо!»

Так добряк никогда и не узнал, чем для меня обернулся его «африканский сюрприз».

Конечно, все, что произошло, было чистой случайностью: не хлопни я дверью, животные бы спали; но именно в эту ночь я испытал настоящий панический страх неведомого.

* * *

Не правда ли, какой грозный хищник?

Не правда ли, какой грозный хищник? Но его любимая пища — ягоды, помидоры, виноград, а также осы. Это осоед.

Ося не является исключением среди своих собратьев. Все осоеды на редкость мирные и быстро приручающиеся птицы, но благодаря своей внешности они часто становятся жертвами невежественных охотников.

А ведь осоед приносит огромную пользу, уничтожая вредных насекомых.

У молодых птиц, первогодков, глаза карие, у взрослых — желтые. И окраска оперения у осоедов так варьируется и резко меняется, что определить эту своеобразную птицу совсем непросто.