Наступило некоторое затишье. Алексей с Рамзиком построили дачу недалеко от Москвы. Строительство закончилось под осень, и они гуляли с утра до вечера по безлюдным заросшим дорожкам, по лесу, подолгу лежали на пригорке в густой траве, а когда возвращались, непременно отдыхали на единственной полюбившейся им скамейке под ветвистой березой… Но приближались холода, и им пришлось вернуться в Москву.
Вернулись монотонные московские будни, идиотские заботы, дурацкие телефонные разговоры. В отсутствие Ирины, они и вовсе стали одним существом. Ночью Рамзес спал, непременно обнимая хозяина за шею, а утром лукаво будил, щекоча усами. И только на улице, когда они проходили остановку автобуса, Рамзик все смотрел, все надеялся увидеть среди выходящих Ирину. И хотя он понимал, что она далеко, он все равно ее ждал. В глубине души Сыромятников тоже ждал жену, но ждал без всякой надежды, надеясь скорее на чудо, чем на запоздалое сожаление. Но вот пришло письмо, и Сыромятников сразу узнал почерк. Не без волнения он извлек сложенный втрое листок и прочитал.
Здравствуйте!
Как вы без меня живете? Вспоминаете ли? Если да, то, наверное, не с лучшей стороны. Мне тоже грустно без вас. Наверное, я поторопилась, что-то на меня нашло, да и доброжелатели помогли. Я, может быть, и вернулась бы, и уж во всяком случае сейчас я так бы не поступила. Но здесь я снова прижилась, к тому же у меня растет маленькая дочка.
Жизнь пошла по другой колее. Порой мне приходит в голову, что я еду не в ту сторону, мне грустно, но изменить что-то еще раз у меня не хватит сил.
Не обижайтесь. Ваша Ирина.
P.s. Пишешь ли еще стихи?
Читая письмо, Сыромятников невольно заплакал.
Чувствуя, что с хозяином неладно, Рамзес прилег к нему на колени. И вдруг уловил знакомый запах. Он едва не заскулил, посмотрел на плачущего Алексея.
– Она не вернется, – сказал Сыромятников, – никогда.
Рамзес понял, и в глазах его отразились безнадежность и отчаяние Сыромятникова. Он отошел и свернулся клубком на подстилке. Потом вздохнул и закрыл голову лапами. Сыромятников долго ходил расстроенный, но потом все же присел к столу и написал ответ.
И снова потекла монотонная жизнь двух холостяков.
Только Рамзес стал немного сдавать, и теперь Сыромятников водил его на прогулки, вооруженный до зубов, готовый при первой опасности убить любую собаку и любого хозяина.
В Ветеринарной академии, где Рамзика хорошо знали, профессор Меньшиков сказал:
– Возраст, Алеша, возраст. По нашим понятиям, ему под шестьдесят. Овощи, фрукты, ягоды и мясо. Кашки чуть-чуть.
Впервые Сыромятников не поверил профессору.
Он знал ротвейлеров, которые и в четырнадцать были не хуже трехлеток. Чего-то Меньшиков не сказал.
Тем не менее, Сыромятников в точности выполнял его рекомендации. Он купил блендер, намалывал в нем вкуснейшую смесь из овощей, черники, малины. Давал Песичу лекарство от кашля.
Тем не менее, Рамзес понемногу слабел. Как назло, у самого Сыромятникова назревала операция. И откладывать ее было нежелательно.
О, если бы знал Сыромятников правду! Он перевернул бы мир! Но он не знал, и не мог примириться, что человек предполагает, а какое-то говно располагает. Надо было звонить Ирине: просить ее взять Рамзеса на время операции.
И вот Московский вокзал. Сыромятников с Рамзиком вышли и сразу окунулись в привычный молочный пар.
Ирина ждала в начале перрона. Рамзес как-то вяло обрадовался, но Ирина стерпела, и они пошли по переулкам, ища машину.
– Хочешь – погуляем, – предложила жена.
– Давай, – сказал Сыромятников.
Они шли по улице, Ирина распрашивала Алексея про занятия английским, когда Сыромятников собирается уезжать.
– Рамзес покашливает, – сказал Сыромятников. – Идиоты посоветовали на время заменить ему мясо легкими, но он стал слабеть – ты лучше давай ему мясо.
И побольше.
Неизвестно, сколько бы они еще проговорили, но Сыромятников увидел впереди какого-то выродка, выходящего из магазина с большим кобелем. Ну, вот и погуляли…
Сыромятников остановил машину. Последнее, что он видел, – похудевший зад Рамзика, забиравшегося в кабину.
В это время с ним поравнялись собачник с его любимцем. Сыромятников размахнулся и со всей силой ударил кобеля по жо..е. Того развернуло.
Дико таращась на Сыромятникова, хозяин с угрозой спросил:
– Ты чего?
– Ничего, – отвечал Сыромятников, вытаскивая пистолет, – шутка…
Ублюдки ушли. Сыромятников развернулся и побрел опять на вокзал. Операцию ему сделали плохо, шов лопнул, из него сочилась какая-то гадость. Из-за этого пришлось пробыть в больнице лишний день.
Сыромятников все время звонил Ирине, спрашивал, как Рамзес. Она отвечала, что все нормально.
И вдруг:
– У Рамзика рак…
«Так вот о чем не сказал ему Меньшиков! Тоже, бл…, друг, говномоид сра. ый!»
Сыромятников позвонил академику Брагинскому.
– Ты говорил, у твоих друзей есть лекарство от рака.
– Есть, в принципе. Но его надо синтезировать.
– Ионыч, пожалуйста!.. У меня Пес умирает, помоги.
– Перезвони через два часа.
Вот что сказал Брагинский:
– Люди приедут вечером. За ночь они изготовят препарат. Ты приедешь в Академгородок к семи утра.
Найдешь Институт физической химии, позвонишь: 1–35.
– Спасибо.
– Ладно. Дай Бог. Термос захвати. Льда туда сухого брось.
Не буду описывать, как продрогший, в промерзших штиблетах, убитый горем, Сыромятников притащился в Академгородок, как ехал обратно, как с термосом, похожим на мину, пробирался под вагонами, прячась от ментов, оцепивших каждый сантиметр вокзала в поисках террористов, как уговаривал три десятка проводников перевезти лекарство.
Утром позвонила Ирина.
– Как ему давать?
– Я же вложил бумажку. Как взрослому человеку.
Прошло два дня. Лекарство, похоже, помогало.
– Юр, – позвонила Ирина, – лекарства остается мало.
Сыромятников снова позвонил Ионычу, снова ездил за препаратом, снова уговаривал напуганных проводников. Была маленькая надежда. Но через день позвонила жена и сказала:
– Рамзик умирает.
Сыромятников опешил.
– Но нет! Так просто я вам Пса не отдам! – заявил он небесам.
И он с остервенением плюнул в сверкавшее за окном солнце.
В течение двух дней Сыромятников раздобыл чертову кучу денег, вызвал из Одессы приятеля в качестве помощника и сиделки, обзвонил всех возможных специалистов, купил билеты. Оставалось перевезти Рамзеса в Москву. Он позвонил Ирине.
– Я буду в Питере в 7 утра, – сказал он.
Уже подъезжая к Питеру, он почувствовал звонок мобильника.
– Рамзик только что умер, – сказала Ира. – Позвони, как подъедешь к нам.
Сыромятников подъехал. Зашел в кафе, заказал кофе. Движения его были пустые, исполненные безразличия, оцепенения.
Попив кофе, он позвонил Ирине.
– Я договорилась с кремацией, – сообщила она.
– Может, не надо так спешить?
– Кремация будет только вечером.
– Все равно можно подождать.
– Я не могу. Муж, ребенок… Я подъеду через час, – сказала жена.
Сыромятников понял, что спорить бессмысленно.
– Ладно, – сказал Сыромятников, – черт с тобой!
Через час к условленному месту подъехала машина.
В ней на заднем сиденье лежал мертвый Рамзик.
Сыромятников положил его на колени, не стесняясь текущих слез, обнимал, целовал, просил прощенья.
Да простят мне все, кого любил Сыромятников: на его коленях лежало самое любимое его существо, и он ничего, ничего не мог для него сделать!
В клинике он в последний раз прижал похудевшее тело к сердцу и прошептал:
– Прости, мой маленький, я не успел…
На вокзал он ехал один.
В Москве он позвонил жене еще раз:
– Пепел пришли.
– Да, – ответила она.
Больше говорить было не о чем. Через неделю он получил от проводника глиняный горшок с тем, что было для него дороже собственной жизни, вообще всего. Он зарыл обгоревшие косточки на даче под березой, где Рамзик всегда присаживался перед тем, как повернуть к дому. Сыромятников прибавил к ним семена какой-то красной травы, возле которой любил отдыхать Песич. Вечером он сжег вещи, принадлежавшие любимчику, и уехал.
Дома Сыромятников наконец дал волю слезам. Он долго рыдал, что-то говорил, называл Рамзика самыми нежными именами на свете и вдруг рядом с собой отчетливо услышал любимый скулеж.
– Ты здесь! – воскликнул Сыромятников. – Мой любимый, мое ласковое солнышко! Помнишь, моя радость, как я зимой вез тебя крошечного в шапке, покормил кашкой, а ты все перекладывался на диване. Прости меня, мой ангел, за все обиды! Я больше никогда не буду тебя даже ругать…
Вот когда Сыромятников почувствовал, что такое пустой дом. Это был он сам.
Мне нравилась Ирина. Порой она забывала, что играет, и нам было хорошо обоим.
И все же, когда Рамзеса не стало, я понял, что она нужна была только, чтобы мы встретились с ним.
За эту встречу я должен был заплатить, и не жалею, как не жалею об одиночестве, которым после его смерти пропитался насквозь.
Теперь, когда моя оболочка почти разрушена (у меня было четыре инфаркта и шунты), артерии все в хлам и прочие «радости», я все чаще думаю о том, что моя жизнь была лишь цепью фатальных, не зависящих от меня обстоятельств, чьей-то пьесой, в которой я, как мог, сыграл свою роль.
Наконец-то я не спеша собираю чемодан, который не взять с собой.
Если после смерти что-то есть, я хотел бы встретить там Марину Орбелян и Рамзика. Если существует реинкарнация, я хотел бы родиться в той же семье. Некоторых людей я не хотел бы больше встречать. Среди них моя жена – замечательная актриса.
Хотя счет моего существования уже пошел на дни или на часы даже, и я думаю, что, может, и не выиграл в нем, но и не проиграл.
Мне повезло с чудесными родителями. Я был своим для природы, животных. Я был необходим прекрасным подружкам. Меня любила маленькая богиня. Чтобы еще раз их встретить, я согласен еще на такую же бессмысленную жизнь.