Ниже приводится краткая информация о людях, довольно известных в свое время, с которыми генералу Н. С. Батюшину пришлось прямо или косвенно столкнуться либо по «делу Мясоедова», либо в процессе работы возглавляемой им с 1916 г. Госкомиссии по выявлению преступлений в тылу, либо же как военному контрразведчику. И хотя профессии у этих людей были зачастую разными (банкиры, предприниматели, тайные агенты и т. д.), их всех объединяло одно общее качество – безудержная любовь к наживе и… как правило, – еврейские корни. Именно это качество привело их на путь грубых нарушений российского закона – путь обмана, спекуляций, взяточничества, биржевого шулерства, авантюризма и предательства во время войны.

К сожалению, борьба с ними не принесла Н. С. Батюшину заслуженных лавров. Напротив, он был ими максимально оклеветан и даже некоторое время был вынужден провести в тюрьме (как, впрочем, и некогда протежировавший ему бывший военный министр генерал В. А. Сухомлинов). Примечательно, что после революции многие из этих людей активно (и, разумеется, тайно) помогали большевикам, получив негласное прозвище «красных банкиров». Им было глубоко безразлично, с кем «крутить» деньги, которые, как говорили еще древние римляне, не пахнут. Один финансовый воротила, авантюрист и политический проходимец, Израиль Парвус цинично заявлял: «Я ищу государство, где человек может дешево купить отечество».

Новый «Ванька Каин» – И. Ф. Манасевич-Мануйлов

О преимуществах полицейского мундира для ведения коммерции и личного обогащения одним из первых в Российской империи задумался, как известно, некто по прозвищу «Ванька Каин» (он же Иван Осипов) – герой одноименной популярной книги, знаменитый вор и бандит. Однажды (в самом конце 1890-х) он неожиданно явился к московскому обер-полицмейстеру Дмитрию Федоровичу Трепову с покаянием и «чистосердечно» предложил себя полиции в качестве сыщика и идейного борца с распоясавшейся преступностью. Генерал Трепов поверил Осипову и взял его к себе на службу.

Вот тут-то наш герой и развернулся по-настоящему. Если прежде он виртуозно «чистил» карманы прохожих и кассы отдельных лавочников, то теперь, используя свое служебное положение, шантаж и угрозы, обложил данью богатых банкиров, купцов, фабрикантов, а заодно и… своих прежних товарищей – воров. Дело, впрочем, вскоре раскрылось. «Ванька Каин» был арестован, судим и брошен в тюрьму.

Однако его экстравагантный почин не остался всуе. Весьма скоро у него нашлись активные и гораздо более именитые последователи типа Евно Фишиевича Азефа или Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова. Поскольку о знаменитом провокаторе Азефе написано уже довольно много (см. у В. К. Агафонова, М. А. Алданова, В. Л. Бурцева, П. П. Заварзина, А. А. Лопухина, Ф. М. Лурье, Л. П. Менщикова, Б. И. Николаевского, В. Б. Савинкова, С. Г Сватикова и др.), не будем более останавливаться на нем и обратимся к ничуть не менее колоритной фигуре его сослуживца по Департаменту полиции Ивану Федоровичу Манасевичу-Мануйлову.

Иван Федорович Манасевич-Мануйлов (1869–1918). Происхождение Ивана Федоровича туманно. Предположительно, он был внебрачным сыном князя Петра Львовича Мещерского и еврейской красавицы Ханки Мавшон. Отец его официальный за подделку акцизных бандеролей по приговору суда был сослан в Сибирь на поселение. Отчество ему дал купец 1-й гильдии Федор Савельевич Манасевич, в доме которого Мануйлов воспитывался с пятилетнего возраста до четырнадцати лет и получил домашнее образование и который оставил ему в наследство 100 тыс. руб.

Журналист, чиновник Департамента полиции, коллежский асессор.

На действительной государственной службе в Петербургском охранном отделении состоял с 16 февраля 1890 г. В 1892 г. поступил в Департамент духовных дел. В 1903 г. – специальный представитель российского Министерства внутренних дел (МВД) в Париже, в задачу которого входило организовать массовый подкуп французских газет, с целью парализации «интриг», направленных против России. В июле 1897 г. Мануйлов был переведен на службу в Министерство внутренних дел и откомандирован для занятий в Департамент духовных дел.

В 1904 г. вновь командирован в Париж для разведывательной деятельности против Японии. В справке Департамента полиции от 2 декабря 1904 г. сообщалось: «С начала военных действий против нашего Отечества Мануйловым была учреждена непосредственная внутренняя агентура при японских миссиях в Гааге, Лондоне и Париже, с отпуском ему на сие 15 820 рублей; благодаря сему представилось возможным, наблюдая за корреспонденцией миссий, получить должное освещение настроений и намерений нашего врага; кроме того, Мануйлову удалось получить часть японского дипломатического шифра и осведомляться таким образом о содержании всех японских дипломатических сношений. Этим путем были получены указания на замысел Японии причинить повреждения судам Второй эскадры на пути следования на Восток».

Деятельность Мануйлова была высоко оценена правительством. За особые заслуги перед Россией он был награжден орденом св. Владимира 2-й степени, а в 1905 г. – испанским орденом Изабеллы Католической.

Однако в том же году новый руководитель розыскного отделения Департамента полиции Рачковский вместе с начальником секретного отделения департамента Гартингом пришли к выводу, что сведения Мануйлова не стоят тех денег, которые он получал. 24 июня 1905 г. Гартинг представил в Министерство внутренних дел доклад о Мануйлове, в котором говорилось: «Принимая во внимание, что сведения г-на Мануйлова не дают никакого материала секретному отделению, между тем как содержание его в Париже вызывает для департамента весьма значительный расход, имею честь представить на усмотрение Вашего превосходительства вопрос о немедленном прекращении г-ном Мануйловым исполнения порученных ему обязанностей и отозвания его из Парижа, с откомандированием его от Департамента полиции.»

С 22 сентября 1905 г. состоял на службе в Департаменте духовных дел иностранных исповеданий в должности агента по римско-католическим духовным делам в Риме. С 1906 г. – в отставке. Примечательна резолюция, наложенная П. А Столыпиным на доклад об увольнении Мануйлова из МВД: «Пора сократить этого мерзавца».

Вернувшись в Россию, сотрудничал с газетами «Новое время» и «Вечернее время» (журналистский псевдоним «Маска»), другими периодическими изданиями, вступил в Союз драматических писателей.

Одновременно занялся устройством частных дел в разных министерствах, вымогая у клиентов крупные денежные суммы. В связи с этим было начато предварительное следствие, которое, однако, по настоянию МВД, опасавшегося нежелательных разоблачений, было прекращено.

В 1908 г. Мануйлов был объявлен несостоятельным должником. К описываемому моменту он, оставаясь корреспондентом вышеназванных газет, являлся одновременно тайным информатором С. П. Белецкого, когда тот был товарищем министра внутренних дел; был также близок к банкиру Д. Л. Рубинштейну и митрополиту Питириму (Павлу Окнову).

В начале Первой мировой войны вернулся на государственную службу.

Благодаря знакомству с Г. Е. Распутиным и по его протекции Мануйлов был назначен чиновником для особых поручений при председателе Совета министров Б. В. Штюрмере. Последнему Мануйлов предложил (и даже убедил) создать собственную – премьерскую – тайную спецслужбу, «как бы особый сверхдепартамент полиции», во главе которого, естественно, Мануйлов видел самого себя. Это учреждение, по словам С. П. Белецкого, мыслилось как «совершенно законспирированное» от всех высших правительственных лиц и установлений, «в том числе в особенности от Департамента полиции», и наделялось большими средствами и многочисленной агентурой. В сферу его деятельности должны были попасть самые разные направления общественной и государственной жизни: внутреннее положение страны, внешняя политика, торговля и промышленность, отечественная и зарубежная печать, работа судебных органов и законодательных палат, настроения в армии и флоте, контршпионаж, внешняя разведка. Идея пришлась по душе Распутину и «была близка к осуществлению Штюрмером», и только арест Мануйлова и отставка самого премьера «с немецкой фамилией» помешали ее практической реализации.

В 1915 г. генерал Н. С. Батюшин привлек Мануйлова для работы в качестве агента военной контрразведки1. Позднее, в начале 1916-го, он становится членом комиссии Батюшина по расследованию злоупотреблений в тылу воюющей России. За сравнительно непродолжительное время работы в качестве следователя Мануйлов сколотил огромное состояние, приблизительно в 300 тыс. руб. (около 800 тыс. золотых франков), упрятанное на счетах в «Креди Лионе» и других иностранных банках. Способы добывания денег были уже ранее испытаны: всевозможные интриги, шантаж и угрозы в отношении богатых дельцов и банкиров, чья деятельность расследовалась комиссией.

В августе 1916 г. товарищ директора Московского объединенного банка И. С. Хвостов обратился с жалобой к директору Департамента полиции Е. К. Климовичу, в которой утверждалось, что Мануйлов шантажирует банк, требуя 25 тыс. рублей за то, чтобы деятельность банка не была скрупулезно обследована комиссией Батюшина. Климович был со Б. В. Штюрмером на ножах, частично из-за Мануйлова, которому был вынужден платить из кассы своего департамента почти министерский оклад – 18 тыс. руб. в год. Поэтому он посоветовал Хвостову выдать Мануйлову требуемую сумму, предварительно переписав номера купюр2.

Тогда же, летом 1916 г., Мануйлову совместно с Распутиным удалось высвободить (за гонорар в сто с лишним тысяч рублей) попавшего в тюрьму банкира Дмитрия Львовича Рубинштейна и освободить его от судебного разбирательства, грозившего тому смертной казнью.

Далее события развивались стремительно. В конце августа 1916 г. Мануйлов был арестован, назревал громкий скандал, затрагивающий не только правительственную верхушку, но и того, кто управлял ею, – Распутина. Судебное расследование «инцидента» сначала по просьбе генерала Батюшина, а затем и по личному настоянию императрицы Александры Федоровны было отложено (как якобы предпринятое, по ее мнению, с целью повредить «другу» царской семьи). Затем со своих постов были спешно сняты Е. К. Климович (начальник Московского охранного отделения), его коллега Степанов, министр внутренних дел Хвостов и министр юстиции А. А. Макаров.

Суд над Мануйловым состоялся в Петрограде только после смерти Распутина, 13–18 февраля 1917 г., признав ответчика виновным в мошенничестве и назначив ему наказание в виде полутора лет тюремного заключения.

Умер Мануйлов в 1918 г.3 Точнее, в сентябре 1918-го, когда он попытался перейти финскую границу с очередной любовницей и саквояжем бриллиантов. Спасительный рубеж был уже совсем близко, когда к заставе подкатила машина с людьми в кожанках. Без лишних формальностей они взяли парочку несостоявшихся эмигрантов под руки и отвели за холмик, откуда вскоре раздались выстрелы.

Писатель Валентин Пикуль раздобыл свидетельства убийц Манасевича: якобы перед смертью, не прося о пощаде и не каясь, он кричал: «Ах, какая была жизнь, какая жизнь!»

Триумф «мафии». «Карманный» кабинет

«Мафия» («Камарилья»): Г Е. Распутин, П. Г. Курлов, С. П. Белецкий, П. А. Бадмаев, Д. Л. Рубинштейн, И. П. Манус…

«Карманный» кабинет»: А. Д. Протопопов, В. Б. Штюрмер, В. Н. Шаховской (торговля), В. К. Саблер (Десятовский) (Синод) и др.

Впервые слово «мафия» появилось в России во время Первой мировой войны; его появление было напрямую связано с распутинской камарильей и небывалой прежде коррупцией правительства и режима Николая II.

Кто же входил в эту, как сказали бы сегодня, мафиозную структуру и какими делами она запечатлела себя в истории?

Крестным отцом петербургской «мафии» по праву считается Григорий Ефимович Распутин (Новых); он же – «святой старец», «друг» (для императорской четы), «святой черт», «делатель министров» и «неофициальный патриарх и самодержец» (для всех остальных)4. Сын сибирского мельника, представитель секты хлыстов, экстрасенс, похотливый развратник, аферист и мошенник.

В высший свет он был введен в 1903 г., пройдя ряд ступеней-знакомств – от богатой купчихи Башмаковой до архимандрита Хрисанфа (Щетковского) и от ректора духовной академии о. Феофана, великих княжен Анастасии (Саны), Милиции и дочери бывшего обергофмейстера двора Анны Вырубовой до самой царицы, а затем и царя. О его темных делах, придворных интригах ходили легенды. Многое было сказано и написано о его гипнотических способностях, разнузданных оргиях, удивительной власти, которую он имел над женщинами. Похоже, все это действительно имело место. Но нас интересует другое, а именно – тайные финансовые дела Распутина и его приспешников.

Вряд ли было бы правильным утверждать, что Распутин был патологически жаден на денежные ассигнации. По многочисленным свидетельствам современников, он брал деньги без разбору: через его руки прошли многие миллионы рублей в виде наличных, а также банковских чеков, векселей, расписок, дарственных и т. д. Однако он же и щедро сорил деньгами. Вот знаменательная оценка, которую в беседе с М. Палеологом в мае 1915 г. дал Распутину хорошо знавший его князь Эристов: «Распутина нельзя подкупить… Он не нуждается в деньгах. Его удовольствия не только ничего ему не стоят, а приносят ему доход. Потом царь и царица беспрерывно осыпают его деньгами. Наконец, вы догадываетесь, сколько он выжимает из просителей, которые приходят ежедневно умолять его походатайствовать за них». Далее на вопрос, что делает Распутин со всеми этими деньгами, князь ответил: «Во-первых, он очень щедр: он много денег раздает (ради широкой популярности). Потом он покупает землю в своем селе, в Покровском, и строит там церковь; у него есть кое-какие капиталы в банках, на черный день, потому что он довольно сильно беспокоится о своем будущем. Нет. затруднение не в том, как предложить Распутину денег; он примет деньги от кого угодно. Трудно заставить его играть роль.»5

О крайней нещепетильности Распутина в получении подношений и мзды от всех без разбору были хорошо осведомлены его выдвиженцы, боссы «охранки» С. П. Белецкий и А. Н. Хвостов, которые в карьерных целях и во избежание опасных афер со стороны «старца» выдавали ему ежемесячные субсидии (до 10 тыс. руб.). То же соображение лежало в основе решения, о котором пишет С. П. Белецкий: «При каждой смене министра внутренних дел или председателя Совета [министров], поднимался вопрос о материальном обеспечении Распутина, какое исключало бы возможность проведения им дел, во многих случаях сомнительного характера»6.

Что, собственно, здесь имелось в виду?

Очевидно, к примеру, то, что за свои услуги при решении тех или иных государственных дел, важных административных назначений и прочее им была установлена своеобразная такса – от 50 до 100 тыс. руб. Нередко подобные весьма немалые суммы он получал лишь за одно обещание. Например, он обещал российским евреям (возможно, в лице представителей Бунда) решить вопрос об отмене существовавшей с XVIII в. черты оседлости.

После того как Распутин (начиная с письма царице от 17 апреля 1915 г.) стал исподволь продвигать мысль о необходимости скорейшего замирения с Германией, в российских компетентных кругах всерьез заговорили о его тайных связях с немецкими шпионами, о том, что «…германский Генеральный штаб держал его невидимо в своих руках при помощи денег и искусно сплетенных интриг»7.

Однако даже близкие к Распутину высокие ставленники и подельники не могли контролировать его отношения «на самом верху» – с царственной четой, перед которой он и не особо скрывал своей алчности к «чужим» деньгам. Так, он поучал Александру Федоровну («маму»): «Если будут предлагать большие суммы (с тем, чтобы получить награды), их нужно принимать, так как деньги очень нужны»8. И это он внушал императрице, в распоряжении которой фактически находилась вся государственная казна России, а также фамильные царские золотые рудники!

Судя по всему, государеву казну Распутин рассматривал как вполне или почти свою собственную. Недаром наряду с официальной «Канцелярией комиссии прошений, на высочайшее имя приносимых» он открыл свою собственную канцелярию (гораздо более преуспевавшую!) в Петербурге, на Гороховой ул., 62. «Секретарями» его канцелярии числились А. С. Симанович, И. Ф. Манасевич-Мануйлов, П. В. Мудролюбов, Осипенко (секретарь и «фактотум» – лицо, исполнявшее самые разнообразные поручения митрополита Питирима, его интимный bon ami – добрый друг, завзятый плут, авантюрист и взяточник) и был еще целый штат «сотрудниц» – великосветских дам во главе с любимой фрейлиной императрицы А. А. Вырубовой.

Недаром также в октябре 1915 г. Распутин засыпал императрицу своими просьбами, вызванными его крайним беспокойством в связи с выпуском Министерством финансов новых бумажных денег. Ссылаясь на то, что «народ ими очень недоволен» (они легко подделываются – «из 2-х марок [купюр] одна уже фальшивая», «легко улетают, в темноте извозчиков ими обманывают», и вообще непонятно, почему бумажные, когда «…у нас довольно чеканной монеты») и что «.это может повлечь к недоразумениям», Распутин требовал «немедленно остановить их выпуск»9.

В итоге инициатора печати новых бумажных купюр (а по сути, скрытой эмиссии) министра финансов П. Л. Барка в декабре 1915 г. сместили с должности, заменив его (по благословению «старца», «любящим его») В. С. Татищевым.

«Распутинцы». Компания:

С. П. Белецкий. Генерал-майор. В 1907 г. – вице-губернатор в Самаре, в 1909 г. – вице-директор Департамента полиции, в 1914 г. – сенатор, в 1915 г. – товарищ министра внутренних дел. В 1916 г. уволен после скандала, связанного с секретной командировкой Б. М. Ржевского (основателя клуба журналистов) в Швецию для переговоров с иеромонахом Илиодором, но оставлен в звании сенатора. Сохраняя тесные связи с «охранкой», с одной стороны, и активно участвуя в подковерных делах и финансовых махинациях распутинской клики, – с другой, пытался вернуть себе высокое положение в МВД и правительстве.

П. Г. Курлов. Генерал-майор. Еще в молодости залез в крупные долги; после растраты огромного приданого своей жены, единственной дочери купца-миллионера Вахрушева, и выработавшейся привычки к роскошной жизни (что заставляло его идти во все тяжкие – нарушать служебное положение, заниматься незаконными сделками, финансовыми аферами и т. п.) постоянно нуждался в средствах. И это единственное, что его заботило более всего на свете.

П. А. Бадмаев еще при Александре III предложил грандиозный проект присоединения к империи Тибета, Гималаев и Монголии посредством деятельности собственного торгового дома «Бадмаев и Кº». На этот проект из государственной казны было отпущено 2 млн золотых руб.

Когда через несколько лет Бадмаев вновь запросил у правительства такую же сумму и ему было отказано, он выдумал еще два масштабных и столь же эфемерных проекта: организация добычи золота в Забайкалье и строительство железной дороги в Монголии. С 1909 по 1916 г. пытался найти под эти проекты казенные и частные деньги. Кроме того, брал высокую плату за лечение со своих богатых клиентов.

О других активных членах распутинской «мафии» – Рубинштейне, Манусе, Манасевиче-Мануйловом, Симановиче и др. будет сказано отдельно.

Министры «карманного» кабинета:

В. Н. Шаховской, князь, министр торговли и промышленности (6 марта 1915 – февраль 1917). Будучи верным «распутинцем», Шаховской имел непреодолимую страсть к денежным знакам и материальным ценностям. Он брал крупные взятки, безропотно протежировал тем банкирам и промышленникам, на которых ему указывал его благодетель – Распутин. Именно по этой причине Шаховской, как свидетельствуют очевидцы, на заседаниях Совета министров держал себя «нервно и суетливо», а в служебных и законодательных кругах не пользовался авторитетом.

А. А. Хвостов, с 1914 г. министр юстиции, с июня по сентябрь 1916-го – министр внутренних дел по протекции Распутина. Перед представлением в министры в знак благодарности и верности целовал «старцу» руку. Получив высокий пост, влияние при дворе (как ему казалось, достаточное), стал склонять С. П. Белецкого тайно устранить «старца» (к примеру, послать ему ящик отравленной мадеры от имени банкира Д. Рубинштейна, а потом все свалить на «подлого еврея»). Убийство Распутина, утверждал его протеже Хвостов, позволило бы «разрядить атмосферу» в обществе, «умиротворить думу» и вообще принесло бы огромную пользу России. Белецкий поспешил за советом к своему подчиненному, генералу М. С. Комиссарову, отвечавшему за охрану и информацию о Распутине. Тот посоветовал не доверять Хвостову, который-де не был профессионалом, много болтал и, скорее всего, планировал всю вину свалить на Белецкого.

Было решено всячески затягивать ситуацию. Хвостов, догадываясь о роли Комиссарова в этой истории и располагая 10-миллионным казенным фондом, предлагал ему 200 тыс. рублей из фонда, но напрасно. В конце концов, Белецкий все рассказал о замыслах Хвостова Распутину, Штюрмеру и Питириму. И вскоре министр-силовик был отстранен «от денег и полиции». Однако эта история была озвучена редактором «Биржевых ведомостей» Гакебушем. Разгорелся громкий скандал, и Белецкому пришлось на время покинуть столицу.

Н. А. Добровольский, министр юстиции (20.12.191627.02.1917). Распутину и Ко нужна была «своя собственная юстиция» (по свидетельству Манасевича-Мануйлова). Кандидатуру сенатора Добровольского предложил Симанович, заметив, что это именно тот, «…подходящий на такое амплуа человек, который. пойдет на что угодно, лишь бы быть у власти, так как его денежные дела очень запутаны». Кандидатуру Добровольского также активно поддержал Рубинштейн (заплативший недавно Распутину за свое освобождение солидный куш – более 100 тыс. руб.), и тот устроил для Добровольского тайное свидание с императрицей. Процесс уже шел по накатанной колее: новому кандидату устроили тайное свидание с императрицей, как вдруг до нее дошли сведения, что сенатор брал взятки. «И гроши брал, и много брал, сколько ни давали – все брал. – Деланно сокрушался Распутин. – Подумайте, какого рода дело! Симанович-то привел в юстицию мошенника». Как бы то ни было Распутин добился своего: Добровольский получил-таки пост министра 20 декабря 1916 г., уже после смерти «святого старца».

Александр Дмитриевич Протопопов (1866–1918), он же Калинин – полуконспиративная кличка, присвоенная ему Распутиным и царской четой.

За год до Февральской революции 1917 г. вся Россия забавлялась острословием поэта Владимира Петровича Мятлева «Прото-Попка знает, Прото-Попка ведает». И действительно – шутливые рифмы весьма метко характеризовали последнего министра внутренних дел царского правительства, назначенного на эту должность в сентябре 1916 г.

Удивительное явление представлял в то время этот человек – «суконный магнат», миллионер (его совокупный капитал тянул за 8 млн рублей золотом10), товарищ председателя Государственной думы, мечтавший получить «какую-нибудь должность в правительстве», но более всего – стать директором банка с годовым окладом в 100 тыс. рублей (!).

Судя по всему, вначале Протопопов намеревался сделать военную карьеру. После кадетского корпуса окончил Николаевское кавалерийское училище и в 1885 г. в возрасте 19 лет стал корнетом лейб-гвардейского конно-гренадерского полка, одного из самых привилегированных гвардейских полков. Однако военная служба почему-то не пошла – в 1890 г. вышел в отставку штабс-ротмистром; и был избран другой путь.

В молодости, как уверял Протопопов, он был вынужден давать уроки – по 50 копеек за урок11. Однако если и существовал такой период в его жизни, то длился он недолго. В Корсунском уезде Симбирской губернии он унаследовал от своего дяди генерала Н. Д. Селиверстова, бывшего в свое время командиром корпуса жандармов, крупное имение с суконной фабрикой и лесопильным заводом. Да и землицы было немало – около 4657 десятин. Это наследство и послужило трамплином к дальнейшей карьере Протопопова.

С 1905 г. Протопопов становится членом Корсунского уездного и Симбирского губернских земств, предводителем дворянства Корсунского уезда. С февраля 1916 г. – предводитель дворянства Симбирской губернии.

В 1907 г. его избирают от той же губернии в III Государственную думу, а в 1912 г. – в IV.

В думе Протопопов вошел во фракцию октябристов и после ее раскола – во фракцию земцев-октябристов. В 1914 г. он становится товарищем председателя Государственной думы.

Война превратила суконную мануфактуру Протопопова из заведения, ранее находившегося (как и имение) под административной опекой, в очень прибыльное предприятие, сделавшее ее владельца миллионером и, кроме того, обеспечившее ему видные позиции в промышленно-финансовом мире.

Суконные фабриканты, металлозаводчики, банки, учитывая положение, занимаемое Протопоповым в думе, активную защиту им интересов крупной буржуазии в думской комиссии по рабочему вопросу при обсуждении страховых законопроектов, его широкие связи в петербургском чиновничьем мире и придворных кругах, высокую коммуникабельность, внешний лоск, знание языков и прочее, избрали его в 1916 г. председателем Совета съездов металлургической промышленности и Суконного комитета, а также кандидатом в председатели Совета съездов промышленности и торговли России.

С. П. Белецкий, всё и вся знавший, утверждал, что до избрания в думу Протопопов у себя в уезде и губернии «состоял в рядах консервативных кругов местного дворянства» и вел «настойчивую борьбу» с рабочим движением на собственной фабрике. В октябриста Протопопов перекрасился из политического расчета, но в какой-то мере промахнулся. В наказание за это «отступничество» с ним проделали следующую «воспитательную» операцию: как предводителя дворянства произвели в чин действительного статского советника, но без пожалования в звание камергера, как это обычно делалось, что автоматически лишало его придворного звания камер-юнкера. Урок пошел впрок, и Протопопов стал делать все, чтобы заслужить расположение «верхов» (в 1908 г. пожалован в звание камер-юнкера) и правительства. Так, например, он оказал сильную поддержку Сухомлинову при обсуждении в думе нового устава по воинской повинности. Военный министр высоко оценил его услуги и доложил о них царю, в результате чего Протопопов был высочайше пожалован золотым портсигаром с бриллиантовым вензелем Николая II – случай беспрецедентный в отношениях между двором и думой. «С этого времени, – свидетельствовал Белецкий, – Протопопов всецело перешел на сторону правительства».

В частности, он начал систематически помогать при проведении соответствующих законопроектов не только Сухомлинову, но и министру торговли и промышленности

Шаховскому и особенно генералу Шуваеву, возглавлявшему интендантство, взяв на себя посреднические функции между ним и суконным синдикатом. Более того, Протопопов сделался прямым агентом правительства. Белецкий его так прямо и называл. Через Протопопова он узнавал, что говорилось в думском совете старейшин, в кругу близких председателя Госдумы Родзянко депутатов и «в интимном кружке думских деятелей», и он, Белецкий, не преминул «…указать Анне Александровне [Вырубовой], какую помощь оказывает Протопопов».

«Помощь» помимо осведомления заключалась еще и в том, что Протопопов “воздействовал. и наводил” Родзянко на то, что тот “должен говорить и чего не должен”, удерживал его и т. д. В это время, – заключал Белецкий, – он (Протопопов. – В. Б.) мне давал очень много»12.

Как свидетельствовал Муратов, когда Протопопов, как обычно «.ласковый, услужливый, рассыпавшийся, что называется, мелким бесом», появлялся в Английском клубе, то «.он в нашей среде (т. е. в крайне правой консервативной. – В. Б.), смотревший более чем в профиль на думскую болтовню, совершенно сбрасывал с себя свой левооктябристский костюм и имел вид человека, извинявшегося за свой волчий вой в волчьей стае. Он приносил в клуб разные детали думских выступлений и прений, инцидентов, скандалов и характеристик думских вояк в такой окраске, которая могла прийтись по вкусу нашим чинам».

Когда собственная фракция не послала Протопопова в Особое совещание по обороне, куда ему, обуреваемому желанием везде поспеть и быть в курсе всех самых важных дел, очень хотелось попасть, он был так «обижен», что вознамерился из нее «куда-нибудь выйти», и не вышел только потому, что не знал куда: «В „центр” неудобно, налево нельзя, так как там оппозиция, а он не оппозиция». Еще в 1913 г. он сказал брату, что не откалывается от «земцев-октябристов» только потому, что «гонится за белыми штанами»13. Под «белыми штанами» имелся в виду какой-нибудь заметный государственный пост. Однако в течение 1914–1915 гг. все его неустанные попытки получить этот пост ни к чему положительному не привели. Были только туманные обещания со стороны А. И. Гучкова, ряда министров, а также… Григория Распутина. И вдруг в сентябре 1916-го последовало совершенно неожиданное высокое назначение.

В должность главы МВД России Протопопова возвели бывший товарищ министра внутренних дел Павел Курлов (Протопопов был с ним в дружеских отношениях много лет и любовно называл его Павлуша), доктор тибетской медицины Петр Бадмаев (у него Протопопов лечил свой хронический сифилис) и знаменитый «старец» Григорий Распутин (с которым Протопопов не раз вместе кутил и распутствовал). Двое первых – инициаторы, последний – реализатор «идеи». Между прочим, в министерском кресле Протопопов сменил А. А. Хвостова, также бывшего протеже Распутина, но оказавшегося несговорчивым (с думой хотел договориться!) и потому поспешно уволенного.

По существу, безграничное влияние Распутина при дворе дало ему и его подельникам основание думать и действовать радикально. Для прикрытия своих алчных замыслов и деловых махинаций они решили использовать самого министра внутренних дел. Зачем мелочиться?! Новые времена, новые возможности. Время хитроумных «приемчиков» «Ваньки Каина» безвозвратно кануло в Лету!

Формальным поводом для предварительного представления царю Протопопова послужила его известная встреча в Стокгольме с главой гамбургского банкирского дома Максом Варбургом в 1915 г. и его зарубежная поездка к «союзникам» в качестве главы российской парламентской делегации в начале 1916 г. Для нас, безусловно, особый интерес представляет стокгольмская встреча. Варбурги были теми тяжеловесами международного финансового капитала, которые поддержали афронт14 Шиффа против России во время Русско-японской войны. Они были в числе тех авторитетных американских бизнесменов, которые в 1911 г. настояли на разрыве выгодного для США американо-российского торгового договора. В 1914 г. они отказали российскому правительству в размещении на американском рынке русских ценных бумаг. Все это время они субсидировали крайних революционеров, противников самодержавия, и, разумеется, кроме туманных обещаний, Протопопов от них услышать ничего не смог.

Тем не менее царь придавал этой встрече большое значение, видимо, серьезно надеясь, смягчив еврейский вопрос (к чему настоятельно призывали Белецкий, Курлов, Протопопов и о чем заговорил Распутин), добиться более активной поддержки российского правительства со стороны американского и международного еврейского капитала.

Это в бытность Протопопова во главе МВД, в 1915–1916 гг., разразилась целая серия громких скандалов с продажей киевскими сахарозаводчиками стратегических запасов сахара стратегическому врагу воюющей России – Германии, а также с продажей немцам Второй Всероссийской страховой компании, организованной подельником Распутина «Митькой» Рубинштейном с помощью американоеврейского банковского синдиката Шиффа – Варбургов. Не столько своим бездействием, сколько причастностью к крупным незаконным махинациям, Протопопов заслужил очень резкие оценки со стороны людей компетентных. Так, в частности, в Ставке офицеры, близкие к контрразведке, говорили: «У Протопопова… все есть: великолепное общественное положение… огромное богатство. недостает одного – виселицы, захотел ее добиться»15.

Борис Владимирович Штюрмер (1848–1917), закончил юридический факультет Петербургского университета. С 1872 по 1885 г. занимал различные должности в Министерстве юстиции и Сенате. С 1878 г. – секретарь экспедиции церемониальных дел Сената. В 1881 г. стал правителем

дел экспедиции церемониальных дел и делопроизводителем церемониального отдела коронационной комиссии; в 1883 г. переименован в правителя канцелярии верховного церемониймейстера. В 1885 г. назначен чиновником за обер-прокурорским столом в департамент герольдии Сената.

Затем был губернатором в Новгородской (1894–1896) и Ярославской губерниях (1896–1902). В 1902–1904 гг. – директор департамента общих дел МВД. В сентябре 1904 г. назначен членом Государственного совета по департаменту законов. С 20 января 1916 г. Штюрмер, по прямой протекции Распутина, получил пост председателя Совета министров и члена Государственного совета. Одновременно исполнял должности министра иностранных дел (с февраля) и министра внутренних дел (с мая по июнь 1916 г.), сменив в этой последней ответственной должности А А. Хвостова (после скандала с раскрытой попыткой убить Распутина).

10 ноября 1916 г. за «прогерманскую линию» в политике уволен от всех должностей, а с начала января 1917 г. исключен из списка членов Госсовета.

Даже близкие к Штюрмеру люди характеризовали его как коварного, лживого, бесчестного, фальшивого, двуличного и «не особенно умного» человека (А. А. Хвостов).

Начиная со времени ярославского губернаторства, Штюрмер держал при себе некоего бывшего приват-доцента Демидовского юридического лицея по имени И. Я. Гурлянд. Полагали, что с его супругой Штюрмер состоял в интимных отношениях. И тем нет менее Гурлянд был для Штюрмера тем, кем для митрополита Пимина был Осипенко, т. е. человеком, который все думал, писал и делал за своего шефа. По словам В. К. Плеве, «Гурлянд – это мыслительный аппарат Штюрмера»16.

Одна из первых акций Штюрмера в должности премьера была задумана им (или Гурляндом, а им поддержана) как крупная финансовая авантюра. Для ее реализации он привлек в подельники тогдашнего министра внутренних дел А. А. Хвостова. Суть этой весьма откровенной и наглой затеи состояла в том, чтобы заставить членов кабинета на первом же его заседании подписать – в обход решения думы и Госсовета – журнал, согласно которому в полное и бесконтрольное распоряжение министра внутренних дел выделялась бы сумма в 5 млн руб. На все недоуменные вопросы министров, на каком основании и откуда взялась эта сумма, Штюрмер отвечал одно – на то есть «высочайшее повеление» и о содержании журнала уже доложено царю.

Бесцеремонность и грубость нажима со стороны нового премьера вызвали протесты сразу нескольких министров. Во избежание скандала дело пришлось свернуть. Как потом выяснилось, деньги планировали взять из ведомства ничего не подозревавшего военного министра (и это во время ведения боевых действий и постоянной нехватки средств на обеспечение воюющей армии!) и употребить их якобы на широкий подкуп печати и подготовку кампании по выборам в думу.

Вскоре Штюрмер создал свой влиятельный политический салон (крайне правого толка), в который вошли многие видные сановники, губернаторы, предводители дворянства, парламентарии, церковные иерархи и т. д. Постановления заседаний этого элитарного собрания передавались «в форме пожеланий и просьб на высочайшее имя», среди которых сам Штюрмер и его распутинские сотоварищи нередко пытались провести петиции, обусловленные их сугубо личными корыстными интересами.

Так, Хвостов (при поддержке премьера) просил предоставить приятелю Штюрмера и постоянному члену его салона А. Б. Нейдгарту право полного аудита над Союзом акционерных обществ железных дорог. Можно только догадываться, какие астрономические взятки грезились инициаторам этой идеи, но из-за бури протестов со стороны акционеров союза от барыша пришлось отказаться. Знаменательно, что Хвостов никак не ожидал такого исхода и сильно сокрушался, поскольку он «…уже успел пообещать Нейдгарту, что дело решено».

Внутри официального кабинета министров Штюрмер создал свой «малый», или «теневой», кабинет, легко проводивший все решения Штюрмера и стоявшей за ним клики Распутина. Похоже, что успех в создании такого органа де факто, некоторое время сопровождавший Штюрмера, позволил ему легко принять и амбициозное предложение И. Ф. Манасевича-Мануйлова о создании премьерской секретной суперслужбы, о чем уже было сказано выше17.

М.Д.Шкафф (Зингер-Шкафф), «Политэмигрант»; еврей, аферист. Содержал в Харькове и Петербурге собственные банкирские дома; был замешан в злоупотреблениях (крупной растрате кредитных средств) в Костромском коммерческом банке (КМБ). В 1899 г. бежал за границу, в Париж (при этом в России его банки объявили себя несостоятельными18), и выдавал там себя за политического эмигранта, что, по словам русского финагента А. Рафаловича, привлекало к нему симпатии французских «радикалов».

Имел свой швейцарский банк, посредством которого в ноябре 1908 г. планировал поглотить банкирский дом Мюллера19. Между прочим, коммерческая «деятельность» Шкаффа распростиралась отнюдь не только на провинциальный КМБ. В 1900–1901 гг. респектабельный Московский международный коммерческий банк потерял на сомнительных сделках, осуществлявшихся при посредсте Шкаффа, около 2 млн руб.20

Распутинские обер-прокуроры святейшего Синода:

Владимир Карлович Сайлер (с 1914 г. Десятовский, взял фамилию жены;) (1845 или 1847–1929). Сын штаб-лекаря и дворянки Тульской губернии. Обер-прокурор Синода (2.05.1911-5.07.1915) (трижды кланялся Распутину в пояс за назначение). Сенатор (1896). Статс-секретарь (1913).

После окончания юридического факультета Московского университета со степенью магистра (1868), затем некоторое время преподавал. В 1873–1883 гг. числился при II отделении собственной канцелярии царя. С 1876 г. состоял при великой княгине Екатерине Михайловне. Камергер (1880). В 1883–1892 гг. управляющий Канцелярией Синода, в 1892–1905 гг. товарищ обер-прокурора Синода. Г. И. Шавельский, протопресвитер военно-морского духовенства, говорил о нем: «В. К. Саблер был оригинальнейшим обер-прокурором. Он всегда был другом архиереев… Его приемная всегда была переполнена монахами и монахинями, игуменами и игумениями, архимандритами и протоиереями. Все время, казалось, дышал церковностью».

6 мая 1905 г. оставил службу в Святейшем Синоде, назначен членом Государственного совета и произведен в действительные тайные советники.

С назначением обер-прокурором Синода Саблер развернулась кампания внутрицерковных реформ. Однако на деле саблеровские реформы ничего, по существу, не меняли. Не случайно протопресвитер военно-морского духовенства вспоминал позднее, что при Саблере Синод занимался только наградными и бракоразводными делами. Как писал Г. И. Шавельский, Саблер не обладал ни умом, ни непреклонной волей, ни властностью прежних обер-прокуроров, но он был всесильный своим влиянием на императрицу Александру Федоровну.

После революции В. К. Саблер был арестован в апреле 1918 г. Из ЧК его вскоре выпустили «за отсутствием состава преступления». Проживая в начале 1920-х гг. в Москве на Поварской, он влачил жалкое существование. В конце жизни, будучи уже древним старцем, он был сослан в Тверь, где ютился в церковной сторожке.

Александр Николаевич Волжин (8.05.1860-2.01. 1933). Из старинного дворянского рода, богатый помещик, предводитель дворянства. Родственник А. А. Хвостова.

Окончил гимназический и университетский курс в Императорском лицее цесаревича Николая. До революции работал в Министерстве внутренних дел (1889). Седлецкий, затем холмский губернатор. Гофмейстер двора (1914). Директор Департамента общих дел МВД (1914). Член Государственного совета. По рекомендации Хвостова, Белецкого и распутинского епископа Варнавы назначен обер-прокурором Синода (1915–1916). Архиепископ Холмский Евлогий (Георгиевский) писал о нем в труде «Путь моей жизни»: «А. Н. Волжин, женатый на Долгоруковой, большой помещик, человек недалекий, разыгрывал вельможу, стараясь выдержать стиль древнерусского воеводы. У себя в усадьбе он носил вычурные кафтаны, сафьяновые сапоги… и, по-видимому, хотел производить впечатление боярина в своей вотчине. Любил Волжин кутить».

После революции эмигрировал. Жил на Мальте, в Италии, Германии. В 1921 г. был рекомендован для участия в Русском Зарубежном Церковном Соборе в Сремских Карловцах (Югославия). Последние годы провел в г. Ницца (Франция), где и скончался.

Когда митрополит Питирим свалил неугодного ему обер-прокурора Синода Волжина, он выбрал нового ставленника прораспутинских кругов – Н. П. Раева.

Николай Павлович Раев (1856 – по некоторым данным, 1919, Армавир или Ставрополь). Сын петербургского митрополита Палладия. Он не только не скрывал своего происхождения, как делали многие миряне, вышедшие из духовной среды, а, наоборот, проявлял почтительную преданность к своему сословию и озабоченность его участью. Действительный статский советник. Член Совета министров народного просвещения. Обер-прокурор Синода с 30 августа 1916 г. по 3 марта 1917 г.

Окончил Лазаревский институт иностранных языков. Основатель и руководитель Вольного женского университета.

В момент назначения обер-прокурором Синода был в возрасте 60 лет. Борьба за его назначение была серьезная. Митрополит действовал через императрицу, Вырубову и Распутина, где влияние того было неограниченным. Борьба закончилась победой митрополита Питирима. К тому времени Н. П. Раев был малоизвестной личностью, его знали лишь как сына митрополита Палладия. Но Раева достаточно хорошо знал митрополит Питирим по его прежней службе в Курске как человека, преданного владыке и… безгранично мягкого и робкого, из которого «можно вить веревки».

По воспоминаниям современников, он был безукоризненно воспитанным, скромным, не было в нем и того, что отличало А. Н. Волжина: не было желания рисоваться, производить впечатление. Но эти качества мешали исполнять волю его кураторов: положение смиренного и робкого Н. П. Раева в Синоде было очень затруднительное, ибо малейшая попытка его принять участие в разрешении того или иного дела встречала резкое противодействие иерархов церкви. Ему явно нужен был «свой» помощник.

Таковым стал назначенец «мафии» князь Николай Давидович Жевахов (Джавахишвили) (24.12.1874–1938): 15 сентября 1916 г. состоялся высочайший указ о его назначении вторым товарищем обер-прокурора Синода (вскоре он стал единственным). Устами царицы он был назван «прелестным» и «очень лояльным». Однако у остальных о нем было, мягко говоря, иное мнение. «Князек он был захудалый, – отмечал протопресвитер Шавельский, – университетский диплом не совсем гармонировал с его общим развитием; деловитостью он совсем не отличался. Внешний вид князя: несимпатичное лицо, сиплый голос, голова редькой – тоже был не в его пользу». И все же, по крайней мере однажды, «свой человек» и протеже Распутина проявил исключительную деловитость. Когда умер Питирим21, находившийся при нем Жевахов обокрал покойника: взял двое или трое золотых часов и 18 тыс. руб. николаевских денег, зашитых у Питирима в рясе. «О, гнусная персона! – сокрушался протопресвитер. – И такие грязные субъекты попадали чуть ли не в кормчие российского церковного корабля!..»22

Любопытно, что в крайне тенденциозных, написанных уже в эмиграции воспоминаниях Жевахов объясняет скрытые мотивы поведения своего благодетеля Распутина тем, что он-де был завербован «…агентами интернационала… для своих революционных целей»23.

Впрочем, по его решительному мнению, в то время во всех государственных ведомствах и министерствах сидело «.уже 90 процентов революционеров, поддерживаемых думой и прессой, бороться с которыми можно было только пулеметами»24.

27 февраля 1917 г., в понедельник, Н. П. Раев как обер-прокурор Синода в последний раз посетил резиденцию царской семьи в Царском Селе. Очевидно, обеспокоенный революционными событиями в Петрограде, он встретился с императрицей в Александровском дворце. Но судьба Российской империи была уже предрешена.

«Alles zum Verkauf» – «Всё продается»

(Портреты «красных банкиров»)

Дмитрий Львович (Леонович) Рубинштейн (18761936), купец первой гильдии, кандидат юридических наук, действительный статский советник, награжден орденом св. Владимира. С 1906 г. масон. Видный аферист и спекулянт, управляющий имуществом великого князя Андрея Владимировича, основатель «Русско-Французского коммерческого банка», директор правления общества Петро-Марьевского и Варвароплесского объединения каменноугольных копей, страхового общества «Волга», член правлений Харьковского общества пивоварения «Новая Бавария», Санкт-Петербургского арматурно-электрического общества и др. Рубинштейн занимал столько руководящих постов в правлениях различных акционерных обществ, что на их перечисление в справочнике «Весь Петербург» отводилось 17 строчек.

В разгар Первой мировой войны организовал продажу немцам «2-й Всероссийской страховой компании» через агента Исидора Л. Кона («Гаранти траст», США). Тогда в России многие считали, что Рубинштейн со своим коллегой банкиром Манусом «…работают явно на Германию». И этот факт был установлен следственной комиссией генерала Н. С. Батюшина по борьбе со злоупотреблениями тыла в 1916 г. В результате Рубинштейн был обвинен в государственной измене и осужден к заключению (10.07.1916), которое отбывал в Псковской тюрьме. Его скорому освобождению способствовала тесная связь с Г. Е. Распутиным (которому он заплатил «за труды» – активное подключение к защите самой императрицы – более 100 тыс. золотых руб.) и его личным секретарем Аароном (Ароном) Самуиловичем (Симоновичем) Симановичем.

Выйдя на свободу (6.12.1916), Рубинштейн прежде всего развернул шумную общественную кампанию в свое оправдание на страницах купленной им еще в 1915 г. газеты «Новое время» (у ее главного редактора Суворина) и в других русских и зарубежных печатных изданиях.

Затем с помощью взяток, посулов и Симановича постарался убедить Распутина в необходимости завести «собственную юстицию», сменив министра юстиции А. А. Макарова (потребовавшего ареста Рубинштейна как государственного преступника) на сенатора М. А. Добровольского. Процесс уже шел по накатанной колее – новому кандидату устроили тайное свидание с императрицей. Однако, как уже говорилось, до нее дошли сведения, что Добровольский брал взятки, и назначение чуть было не сорвалось. Но не таков был Рубинштейн, чтобы отступать от задуманного, – он добился своего: Добровольский получил-таки пост министра в декабре 1916 г.

Не безынтересны дальнейшие похождения этого прожженного авантюриста.

В 1922 г. Рубинштейн проходил по материалам немецкой полиции, отмечавшей его контакты с советской делегацией в Германии, прибывшей для подписания Раппальского договора (при этом заслуживает внимания тот факт, что его имя упоминалось рядом с именем Л. Б. Красина).

В 1923 г. проходил в польской полиции по делам лиц, сотрудничавших с большевиками: бывшего директора банка в России Леона Зильберштейна, Александра, Симеона и Владимира Ясных, Александра Залкинда25.

Рубинштейн участвовал и в финансовых операциях советского правительства. В 1934 г. его имя фигурировало в досье французской спецслужбы «Сюртэ Женераль» в связи с делом некоего коммерсанта Джорджи Алгарди, намеревавшегося создать общество по дисконтированию советских векселей и подозревавшегося в связях с агентами советской разведки во Франции.

В 1937–1938 гг. он значился и в списке подозрительных лиц, составленном 2-м Бюро Генштаба Франции26.

Жена Рубинштейна – Столпа Соломоновна Рубинштейн; родной брат – Яков Львович Рубинштейн (18791963), адвокат, социал-демократ, юрисконсульт Союза металлистов, председатель Харьковской городской думы, член харьковской масонской ложи, с 1919 г. – член Верховного совета российского масонства в Париже, председатель «Лиги прав человека».

Мануил Сергеевич Маргулиес 27 (1868/1869-1939)28, дворянин, доктор медицины, закончил юридический факультет Петербургского университета, присяжный поверенный и присяжный стряпчий; гласный Санкт-Петербургской городской думы. Кадет, которого, по выражению современников (А. В. Тыркова), «крестили в Крестах». Член правлений: Апшеронского нефтяного общества, нефтепромышленного «А. С. Меликов и Ко», Нафталанского нефтепромышленного общества, Российского горного комиссионного общества, общества «Сибирская медь», общества Тульских меднопрокатных и патронных заводов, нефтепромышленного общества «Шихово», Общества по химической переработке древесины. Директор общества Северных заводов наследников И. П. Пастухова, ответственный агент в России английского «Общества Енисейской меди»29. Учредитель АО «Таксомобиль»30.

Личный друг основателя русского франкмасонства М. М. Ковалевского, член ложи «Великого Востока Франции» с 1906 г., приятель Сеншоля и Буле31, которые в 1908 г. покровительствовали русским ложам и контролировали их. В том же году Маргулиес возведен в 18-й градус посвящения, стал «братом в степени Рыцаря Розы и Креста» ложи «Полярная Звезда» в Петербурге и введен в число ораторов Верховного совета русского масонства.

В 1914–1917 гг. – товарищ председателя Центрального военно-промышленного комитета, возглавлявшегося А. И. Гучковым, (контролировал крупные военные заказы во время войны), затем – министр торговли Северо-Западного правительства генерала Юденича (1919).

Между прочим, в этом статусе он с другими членами Северо-Западного правительства, возглавляемого также масоном С. Г Лианозовым, по настоянию англичан подписал документ о «признании эстонской независимости». В ответ на это Юденич рассчитывал получить финансовую помощь от союзников и «независимых эстонцев», но так и не получил их.

Зато большевики дали Эстонии, по договору от 2.02.1920 г., 1000 кв. км русских земель, за что, в свою очередь, получили от них содействие в разоружении отрядов Белой армии и право использовать Таллинский порт для незаконного экспорта золота и ценностей, маскируя их российское происхождение.

В 1919 г. Маргулиес эмигрировал в Лондон, затем в Берлин, Париж. Член президиума русских адвокатов за границей. В 1919 г. числился в списках членов парижской ложи «Клемент Амати» в 12-м градусе. В эмиграции развелся с женой (та ушла к масону В. Д. Аитову). Его сын был синологом, долгое время работал в ООН. Сам Маргулиес служил личным секретарем и юрисконсультом у банкира Д. Л. Рубинштейна.

Одновременно с работой на Рубинштейна32 Маргулиес активно подвизается в французских масонских кругах обоих согласий – «Великой ложи Франции» и «Великого Востока Франции», становится одним из основателей лож «Свободная Россия» и «Великий свет Севера» (Берлин, 1920), членом парижского Ареопага, или Капитула, т. е. – масонского Совета народов России, член ложи «Полярная Звезда» (1922).

Маргулиес – автор трехтомных мемуаров «Год интервенции» (Берлин, 1923). В начале 20-х годов за попытку организовать сбор средств в помощь голодающим в Советской России был предупрежден руководством «Великого Востока Франции» о возможности наказания («усыпления») за эту «просоветскую деятельность». Оправдываясь, он писал: «Нас обвиняют в распространении ложных слухов, нам нанесли рану, которая не скоро заживет. Мы старались всеми силами вести антисоветскую пропаганду, основанную на фактах, в масонской среде…»33 В 1928 г. – первый надзиратель ложи «Северная Звезда», достигнув 30-го градуса «Рыцаря Кадош» («кадош» по-древнееврейски – «святой»), а в 1930 г. получает высший – 33-й градус.

С 1931 г. – досточтимый мастер ложи «Свободная Россия», где тесно сотрудничает с братом этой ложи, руководителем сионизма В. Жаботинским.

Аарон (Арон) Самуилович (Симонович) Симанович, масон, ростовщик, мошенник, карточный шулер, личный секретарь Г. Е. Распутина. Следил за «надежным использованием свободных финансов» своего патрона, а заодно и за «денежными делами» намечаемых им кандидатов на высокие государственные посты (при этом «запутанность» таковых дел служила благоприятным обстоятельством для выбора будущего кандидата!) Приятель и конфидент личного секретаря Д. Л. Рубинштейна – масона с 1906 г., М. С. Маргулиеса. Во второй половине 20-х годов с ним произошел шумный скандал, когда он попался полиции (вместе со своими подельниками – князем Эристовым и неким Шелохаевым) на размене фальшивых советских денег различным парижским банкам на общую сумму в 26,3 тыс. франков34. В 1927 г. провел полгода в немецкой тюрьме, выпущен под залог по ходатайству «братьев»-масонов. В досье Симановича из «Сюр-тэ Женераль» также упоминается целый ряд его похождений в Румынии, Германии, Франции, в частности организованная им афера с изданием сначала в Германии, а затем и во Франции мемуаров, специально (по оплаченной договоренности) сфальсифицированных35.

Из Википедии: Аарон Самуилович Симанович (1873–1978) – купец 1-й гильдии, ювелир, личный секретарь (точнее, финансист) Распутина. Переехал в Петербург в 1906 г. Занимался ростовщичеством, давая займы под проценты. Содержал различные игорные клубы и притоны. О месте и обстоятельствах знакомства с Распутиным Симановича достоверно неизвестно. По одним сведениям, это произошло в Киеве, по другим – это случилось в Петербурге при содействии известного авантюриста князя Андроникова. Предупредив Распутина о готовившемся в начале 1916 г. министром внутренних дел А. Н. Хвостовым его убийстве, окончательно стал доверенным лицом Распутина. Согласно записям службы наружного наблюдения, Симанович бывал у Распутина почти ежедневно. Сразу же после февральского переворота, в марте 1917 г., подвергался кратковременному аресту. Эмигрировал, написал книгу о Распутине – «Распутин и евреи. Воспоминания личного секретаря Григория Распутина» 36 .

В справке наружного полицейского наблюдения, установленного за Г. Е. Распутиным, опубликованной в книге О. А. Платонова «Жизни за царя» (М., 1999), на странице 361 °Cимановиче написано: «Симанович Арон Симонович, 43 лет, еврей, петроградский 1-й гильдии купец, при нем проживает его жена Теофилия, 39 лет, и дети: Семен, 18 лет, студент, Соломон, 14 лет, Мария, 15 лет и Кира, 13 лет»37. Младший сын Арона, Соломон, чтобы скрыть свое родство с отцом, эмигрировавшим из России, изменил в фамилии букву «а» на «о» и стал писаться как Симонович.

Игнатий Порфирьевич Манус (1861–1918). Родился в Бессарабии в семье врача. Действительный статский советник (1915). По окончании гимназии около 15 лет служил на российских железных дорогах, занимаясь хозяйственными и финансовыми делами.

Деятель Санкт-Петербургской биржи, банкир, предприниматель, журналист, купец 1-й гильдии, мошенник, «скомпрометированный спекулянт», близкий приятель и подельник Д. Л. Рубинштейна.

Его призвание раскрылось на Петербургской бирже, где с середины 1890-х гг. он стал спекулировать ценными бумагами. Не занимая официальных должностей на бирже, Манус накануне Первой мировой войны играл там важную роль, воздействуя на биржевые курсы. Эта деятельность принесла ему не только влияние, но и богатство: Манус являлся крупным акционером ряда банков и промышленных предприятий, железнодорожных обществ, что позволило ему войти в руководящие органы некоторых из них.

К началу Первой мировой войны Манус – предводитель «русской партии» акционеров, член совета Сибирского торгового банка, председатель правления Российского транспортного и страховою общества, член правления товарищества Петербургского вагоностроительного завода, кандидат в члены правления Общества Юго-Восточных железных дорог, владелец свыше 11 тыс. акций Петербургского международного банка. В марте 1911 г. Русско-Азиатский банк (директор А. И. Путилов) создал специальный синдикат для покупки и продажи акций Ленского золотопромышленного товарищества; доля участия в нем И. П. Мануса составила 16 %38. Вместе с Рубинштейном, М. А. Соловейчиком и др. был участником коллективного сговора и последовавшего затем громкого скандала, который был вызван срывом в 1912 г. плана российского правительства «слить» вместе Русско-китайский, Сибирский торговый и Петербургский частный коммерческий банки.

В российских деловых кругах Манус пользовался репутацией человека энергичного и предприимчивого, но абсолютно беззастенчивого в средствах достижения своих целей. Многих отталкивала и его близость к таким скандально известным личностям, как князь В. П. Мещерский и Г Е. Распутин. Располагая возможностями сосредоточить в своих руках необходимое число акций, Манус на общем собрании акционеров того или иного общества проводил в состав его правления «нужных» людей. Заключенные им союзы обычно оказывались недолговечными, оборачиваясь острыми конфликтами с партнерами.

Кипучая энергия Мануса проявлялась не только в его бурной коммерческой деятельности, но и в журналистике. Его статьи на разнообразные темы публиковались в конце XIX – начале ХХ в. во многих газетах и журналах, преимущественно правого направления. В 1900-х гг. регулярно публиковал статьи за подписью «Homo» в газете «Биржевые ведомости» и журнале «Экономист России». Автор книг «Политические, экономические и финансовые вопросы последнего времени» (СПб., 1905) и др.39

Уже после Октябрьской революции банковский синдикат, в который входил Манус, продал активы Сибирского банка правительству Великобритании; активным участником этой сделке был агент «большевицких банкиров» Исидор Кон40, как значилось в переписке Госдепа США. Кроме того, Манус известен своими крупными спекуляциями с участием Распутина41.

Вот какую нелицеприятную характеристику И. П. Манусу дает не лишенный тонкого чутья разведчика, бывший французский посол в России Морис Полеолог (запись от 21 октября 1916 г.): «Из всех тайных агентов Германии, которых она имеет в русском обществе, я, думаю, нет более активного, ловкого организатора, чем банкир Манус. Он добился разрешения проживать в Петрограде (евреям было запрещено селиться в Великороссии и тем более в имперской столице. – В. Б.) и в последние годы приобрел значительное состояние куртажем (т. е. маклерскими сделками на бирже. – В. Б.) и спекуляцией. Чутье заставило его искать союза с самыми неприступными защитниками трона и алтаря. Так, он рабски пресмыкался перед князем Мещерским [Владимиром Петровичем] (14.01.1839-10.07.1914. – В. Б.), известным редактором “Гражданина”, бесстрастным паладином православия и самодержавия. В то же время его скромная и тактичная щедрость снискали ему мало-помалу расположение всей клики Распутина.

С самого начала войны он ведет кампанию за скорейшее примирение России с германскими державами. К нему очень прислушиваются в финансовом мире, и он завязал связи с большинством газет. Он находится в беспрерывных сношениях со Стокгольмом, т. е. с Берлином. Я сильно подозреваю, что он является главным распределителем немецких субсидий. Каждую среду у него обедает Распутин. Адмирал Нилов, генерал-адъютант царя, состоящий при его особе, приглашается принципиально за то, что отлично умеет пить. Другой неизменный гость – бывший директор Департамента полиции, страшный Белецкий, в настоящее время сенатор, но сохранивший свое влияние в «охранке» и поддерживающий через Вырубову постоянные отношения с царицей. Есть, конечно, несколько милых женщин для оживления пира. В числе обычных участниц пира есть очаровательная грузинка Э., гибкая, вкрадчивая и обольстительная, как сирена. Пьют всю ночь напролет; Распутин очень скоро пьянеет; он тогда болтает без конца. Я не сомневаюсь, что подробный отчет об этих оргиях отправляется на следующий день в Берлин с комментариями и точными подробностями в подтверждение»42.

Из сохранившегося архивного уголовного дела явствует, что Манус был арестован 4 июля 1918 г. в собственном доме (Сергиевская ул., 17) по приказу председателя ЧК Союза коммун Северной области Глеба Бокия. При аресте у него были изъяты переписка, деловые бумаги (51 пакет), деньги (3700 руб.), а также продукты сверх установленной нормы (3 пуда муки, 1 пуд сахара, 26 фунтов сахарного песка).

Аресту Мануса предшествовали следующие события.

1 июля 1918 г. из Народного комиссариата юстиции за подписью Орлинского в ЧК было отправлено письмо, в котором со ссылкой на проверенные сведения сообщалось, что член правления Русского для внешней торговли банка А Ю. Добрый организует в Киеве свой банк, объединяющий деятельность киевских отделений русских банков. С этой целью Добрый собрал 50 млн рублей и покупает для нового банка у правления Русского для внешней торговли банка «большие ценности, принадлежащие русскому народу». Орлинский утверждал, что с Добрым поддерживает постоянную связь директор и член правления того же банка М. А. Криличевский, который уже продал за границу после октябрьского переворота Александровское Корюковское товарищество сахарных заводов и Южно-Русское металлургическое общество.

По сведениям Наркомюста, Криличевский сумел задним числом перевести свои капиталы в Киев, куда и сам собирался уехать. Предлагалось «для раскрытия всех преступных замыслов банкиров… начать расследования деятельности Криличевского и его сообщника. Мануса». Их следовало срочно арестовать, произвести у них обыски в служебных кабинетах и по месту жительства, направить агентуру в Киев для сбора сведений и документов, а также в Стокгольм, «являющийся центром преступной работы банкиров, для выяснения плана последних по изъятию ценностей из России за границу».

Кроме того, 3 июля в ЧК поступило заявление от служащего правления Российского транспортного и страхового общества Н. П. Тулупова. Фактически это был настоящий донос на Мануса. В нем перечислялись разные «преступления» этого «злого гения и тирана 600 белых рабов, тружеников правления» еще с дореволюционного времени. Тулупов вспоминал, что «“Его превосходительство”, как он [Манус] требовал, чтобы его титуловали», в 1915 г. преподнес Распутину 40 тыс. руб. за чин действительного статского советника. В тот год все служащие общества были лишены прибавок к жалованью.

Заявитель доносил, что Манус и его «верные вассалы, прихвостни и прихлебатели» (секретарь правления И. Шевченко-Красногорский, К. Крупышев, Коржевский, В. Егоров, С. Беликин, Г. Тани и др.) не исполняют постановления и декреты Российской Федеративной Республики, занимаются изъятием с текущих счетов денег под разными видами, представляют фиктивные сметы, по которым деньги куда-то исчезают.

По словам заявителя, Манус также занимался «укрыванием» капиталов других предприятий и обществ, переводил в разные места как аннулированные акции, так и действительные облигации, займы и прочие ценные бумаги.

Тулупов предполагал, что колоссальные денежные средства Манус переправляет А. И. Путилову в Сибирь, Одессу или Киев. В последнее время, ставил в известность ЧК доноситель, из кабинета Мануса что-то увозят по вечерам, когда в правлении никого из служащих нет. Жаловался Тулупов и на низкий заработок служащих правления Ространса, из-за чего они «все обречены на голодную смерть». И даже собираются отправить делегацию к комиссару труда П. А. Залуцкому «с мольбой о помощи». При этом «прихлебатели» Мануса, как утверждал Тулупов, получали по несколько тысяч и даже десятков тысяч в месяц разных наградных.

Все это, по-видимому, и стало поводом для ареста Мануса и помещения его в дом предварительного заключения на Шпалерной ул., 25.

18 июля 1918 г. с Фонтанки, 16, где находился в то время Наркомюст, в ЧК на Гороховую, 2 поступило новое письмо. В нем утверждалось, что у Центральной уголовной следственной комиссии, возглавляемой Орлинским, имеются сведения о тесной связи Криличевского, Мануса, В. Ф. Трепова, Рабиновича, Ф. Меленевского, 3. П. Жданова, А. И. Вышнеградского, К. И. Ярошинского, А. И. Путилова и князя Д. И. Шаховского.

В качестве свидетелей, знающих о деятельности Мануса и Криличевского, перечислялись бывший присяжный поверенный П. Я. Логвинский, директор Петроградского народного банка Вышнеградский, Т. Л. Животовский, журналист Н. А. Нотович, присяжный поверенный и стряпчий С. А Криличевский, директор Московского банка П. И. Жаба, директор Московского промышленного банка (бывшего «И. В. Юнкер и Ко») А. П. Эльяшевич, директор Азовско-Донского банка Е. М. Эпштейн, кафешантанная певица из «Виллы Роде» Екатерина Русланова.

Из письма явствует, что Наркомюст вел собственное расследование «по делам о крупных финансистах». Поэтому Орлинский просил передать ему документы и книги, изъятые у арестованных при обыске, но не приобщенные за ненадобностью к делу. Конечной целью этого расследования, сообщалось в письме, «может быть предание их суду и конфискация их имущества».

Родственники и знакомые Мануса собрали 200 тыс. руб. на освобождение его из-под стражи. Активное участие в деле принимал кто-то из редакции «Вечерних огней». Супруга арестованного К. А. Манус 17 июля добилась разрешения на встречу с Урицким, чтобы просить свидания с мужем. Дожидаясь встречи пять часов, она случайно увидела в окно супруга и раскланялась с ним. В этот момент к ней подошел чекист, заявил, что она разговаривает с заключенным и сама может быть арестована. Затем он сбегал к Урицкому, после чего грубо вытолкал К. Манус из приемной. Все это она изложила в письме к Урицкому, уверяя, что ни в чем не виновата, и вновь просила о свидании с мужем.

Участие в судьбе Мануса принял известный петроградский адвокат С. Е. Кальманович43.

Многочисленные ходатайства об освобождении Мануса под залог были отклонены ЧК. 30 октября 1918 г. он был приговорен к расстрелу с конфискацией имущества.

Алексей Фролович Филиппов (1870-1950-е). Окончил юридический факультет Московского университета. Занимался литературно-издательской деятельностью – основатель газеты «Русское слово», владелец журнала «Русское обозрение» (Москва), издатель газет «Ревельские известия» и «Кубань» (1906). Затем в Новороссийске издавал газету «Черноморское побережье». В 1912 г. переехал в Санкт-Петербург, работал директором-распорядителем банкирского дома «Зейдман и Компания». Издавал газету «Деньги» (1913).

К весне 1914 г. уже фактический владелец всего предприятия Зейдмана. Одновременно Филиппов являлся директором банковской конторы «Деньги», образованной совместно со З. П. Ждановым.

По свидетельству профессора И. Озерова, который весьма критически отзывался о Филиппове, хотя и оказывал ему свое покровительство, тот преимущественно занимался шантажом банков и вымогательством у них денег. При этом Озеров считал банкирскую контору Филиппова «фиктивной». Действительно, в своей газете «Деньги» Филиппов открыто шантажировал Русско-Азиатский и Петербургский частный банки и даже вынудил первый (в лице А. И. Путилова) платить за «молчание газеты».

Банкирский дом Зейдмана потерпел крах вследствие неудачной спекуляции акциями нефтепромышленного общества «Кавказ». После краха Филиппов основал очередное собственное банкирское заведение под несколько претенциозным наименованием «Банкирский дом народного труда». Филиппов, пожалуй, еще в большей степени, чем его партнер З. П. Жданов, был «…порождением общественного кризиса, в условиях которого нечистоплотные политические спекуляции стали приносить не меньшие, а, может быть, и большие дивиденды, нежели обычные финансовые операции». Отсюда интерес, проявляемый представителями финансовых кругов к придворной камарилье.

После Октября 1917 г. поддержал большевиков, подчеркивая государственнический и народный характер большевизма. С января 1918 г. – секретный сотрудник при президиуме ВЧК (по протекции А. В. Луначарского), информировал о деятельности крайне правых организаций и банковско-промышленных кругов. Был посредником в отношениях большевиков с Русско-азиатским банком.

8 июля 1918 г. был арестован в Москве (на основании телеграммы М. С. Урицкого из Петрограда) по подозрению в причастности к «Союзу спасения Родины». Освобожден 3 сентября 1918 г.

В начале 1920-х гг. работал в 6-м (церковном) отделении Секретного отдела ВЧК – ОГПУ, затем экспертом в 4-й Комиссии по изъятию церковных ценностей. Умер в Ленинграде в 1950-х гг.

Дань дружбе с Распутиным отдали не только А. И. Филиппов, З. П. Жданов, И. П. Манус, Д. Л. Рубинштейн, но и вполне «солидные» А. И. Путилов, А. И. Вышнеградский идр.44

Не менее драматичной, чем у Мануса, была судьба другого петроградского банкира и биржевика З. П. Жданова.

Захарий Петрович Жданов (1867–1933?) – Банкир, предприниматель, крупный аферист.

Согласно сведениям, полученным в Службе РАФ УФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, а также в Региональном управлении ФСБ РФ по Архангельской области, Захарий Петрович Жданов (Голяшкин) родился в 1867 г. в с. Сменцово Сменцовской волости Мышкинского уезда Ярославской губернии. Окончил 4 класса сельской школы и бухгалтерские курсы Побединского в Петербурге. Сначала он носил фамилию Голяшкин, но был объявлен Московским коммерческим судом несостоятельным должником; это и заставило его изменить фамилию.

В 1907 г. Жданов открыл в Петербурге банкирский дом «Захарий Жданов и Ко» по типу английских и американских банков для небогатых клиентов. Используя широкую газетную рекламу и рассылая в громадном количестве проспекты о биржевых сделках, благоприятной конъюнктуре, банкирский дом приобрел широкую клиентуру.

Банкирский дом Жданова занимался исключительно биржевыми операциями, и за пять лет его основатель превратился в легендарную личность. Одной из любимейших бумаг Жданова были акции Ленского золотопромышленного товарищества, «популяризовал» их на бирже, доведя курс с 1 тыс. до 5–6 тыс. рублей за акцию. Недаром ленские акции называли на бирже «Еленой Захаровной».

Вскоре после революции Жданов вспоминал: «Колесо биржи завертелось с небывалой у нас быстротой и силой, перемалывая деньги в бумагу… и выбрасывая акции и облигации, отсасывая народные сбережения в промышленность и награждая публику изображениями оных на бумаге, окрашенными цветной радугой надежд на повышение и легкую наживу. И наживали. В результате биржа у тысяч людей – профессия, у миллионов – подсобное дело, у большинства на устах, у всех или почти у всех – в мыслях. Если деловые люди разговаривают, то тема их разговоров “акции”; если они спешат разойтись, то ради “акций”; если они останавливаются хоть на минуту, причина этого “акция”».

Накануне Первой мировой войны активно проявил себя и в сфере политических спекуляций (например, участвовал в интриге, имевшей целью смещение министра финансов В. Н. Коковцева). Был в «дружбе» с Распутиным.

Осенью 1914 г. петербургский журнал «Биржа за неделю» опубликовал статью, в которой сообщалось, что «небезызвестный спекулянт З. Жданов в компании с Манусом организовал синдикат», поставив цель – «кроме скупки выигрышных билетов, также игру на повышение и понижение, смотря по обстоятельствам». Речь шла о нелегальной, по сути, деятельности в рамках открывшейся в Петрограде в сентябре 1914 г. «закулисной» – «частной [фондовой] биржи», организованной при преимущественном содействии К. В. Зунделиовича и делового партнера Мануса, директора Сибирского банка М. А. Соловейчика (умер в 1916 г.). В другом номере этого же журнала было написано: «З. П. Жданов, Д. Л. Рубинштейн и И. П. Манус – это три беспардонных кита самой новейшей предпринимательской и “комбинаторской” марки в русском финансово-биржевом океане»45.

Методы «кулисьеров» наглядно показывают реальные лица и нравы известных биржевых спекулянтов, таких как Игнатий Порфирьевич Манус или Захарий Петрович Жданов. Об игре Жданова с Ленскими акциями в 1909–1910 гг. говорилось и писалось много. С 1911 г. в его собственном банкирском доме стала собираться неофициальная биржа. Тратя на содержание этой бесплатной для игроков биржи десятки тысяч рублей в год, Жданов возмещал их сторицей за счет того, что сам сбывал на этой бирже свои акции по ценам, отличавшимся от действительных цен официальной биржи.

Проверка конторы Жданова, проведенная Министерством финансов (сильно его недолюбливавшим) в 1911 г., показала широкое распространение злоупотреблений.

А именно – продажи находящихся в банке в качестве залога ценных бумаг и перезалога их без ведома хозяев. Нарушения были столь серьезны, что Жданов не стал дожидаться ликвидации конторы и закрыл ее сам. Впрочем, это не помешало ему продолжать биржевую игру.

Карьера «короля биржевых спекулянтов» неожиданно прервалась 13 июня 1914 г., когда Совет фондового отдела Петербургской биржи исключил Жданова из числа действительных членов за признанную крайне вредной и нежелательной его биржевую деятельность.

В годы Первой мировой войны он снова стал пользоваться большим влиянием среди воротил частных биржевых собраний, входя в разные организуемые ими биржевые синдикаты.

В 1916 г. «Биржа за неделю» отмечала, что З. Жданов, изгнанный перед войной с официальной биржи, не только успел вернуть себе прежнее влияние в биржевой «кулисе», но и значительно расширил его, входя в разные организуемые им биржевые синдикаты, при посредстве которых занимался широкомасштабными спекуляциями с лотерейными билетами, акциями промышленных предприятий и другими ценными бумагами, то понижая, то повышая их курс. В той связи в прессе стали писать о начавшейся «третьей молодости» Захария Жданова46.

После Октябрьской революции, в 1918 г., он привлекался по делу «Каморра народной расправы над евреями» и находился под стражей около шесть месяцев. Но, похоже, доказательств участия Жданова в организации или ее финансировании обнаружено не было. Во время следствия А Ф. Филиппов показал, что тот интересовался только биржей и деньгами, а не политикой. По его утверждению, жертвовать на какую бы то ни было организацию, правую или левую, Жданов не стал бы. Филиппов рассказал, как Жданов однажды заплатил шантажистам, донимавшим его какими-то разоблачениями, да и то не более 6 тыс. руб.47

Некий А. М. Ивантер, знавший Жданова 13 лет, уверял на допросе в ВЧК, что «…по характеру он злой, скупой, любящий деньги, жадный на них», по политическим убеждениям – монархист, большой антисемит, недовольный советской властью48.

Упоминалась фамилия Жданова и в деле Мануса. До революции их имена также часто связывали. Жданов и Манус почти одновременно, в начале 1900-х гг., появились на Петербургской бирже. Оба сделали стремительную карьеру, фактически ворвавшись в финансовую элиту России. Порой их интересы пересекались, иногда один играл на повышение, а другой на понижение. Однако никаких общих дел у Мануса и Жданова, похоже, не было.

Во время революции и Гражданской войны Жданову удалось спасти часть своего капитала. Что-то находилось на счетах за границей, какие-то ценности он успел извлечь из петроградских банков и закопать на своей даче в Павловске.

Трудно сказать, чем занимался бывший биржевой игрок в 1917–1921 гг. Сам же он уверял, что с 1919 г. болел49.

Из документов ВЧК явствует, что в 1919 г. Жданов проживал под фамилией Михайлова. За проживание под чужим именем и предложение взятки конвоиру он был приговорен к принудительным работам до снятия военного положения в Петроградской губернии. Через полгода, 17 апреля 1920 г., был освобожден досрочно ввиду изменившегося политического положения.

В 1921–1922 гг. Жданов числился артельщиком, но фактически продолжал свою прежнюю деятельность спекулянта-перекупщика. Ему оказывал всяческую помощь некто Зандберг, бывший сотрудником Государственного банка. Благодаря ему Жданов имел свободный доступ в Госбанк, который посещал по утрам до биржи и узнавал настроение на предстоящий день. Полученные сведения он использовал на возобновившей свою работу Петроградской бирже, а после ее окончания на так называемой «черной бирже».

По настоянию Зандберга «черная биржа» была перенесена с улицы на крышу гостиницы «Европейская». При помощи своего приятеля, заведующего гостиницей Николая Глясса, он занял номер 7 на первом этаже. В двух комнатах гостиничного номера Жданов принимал приезжавших из Минска агентов по закупке золота. На официальной бирже действовали «жучки», которые, узнав о прибытии из Минска продавцов валюты, отправляли их к Жданову. Эта деятельность продолжалась до тех пор, пока Зандберга не заменили на партийца, воспретившего Жданову вход в Госбанк и на биржу, где были введены пропускные билеты. Это вынудило Жданова немедленно выехать из гостиницы и продолжить работу у себя на квартире по Чернышову переулку, 18.

Ежедневно Жданов продолжал приезжать в кафе гостиницы «Европейская» к 16 часам. Сюда после окончания биржи, в 16.30, к нему приходили с отчетом о своих операциях маклеры. Тут же Жданов скупал у них валюту и золото. Реализация товара происходила уже на квартире Жданова после 19 часов.

Особенно крупные операции Жданов вел через Бендета Осиповича Шатиля с его родственником, инженером Владимиром Осинским, директором Чудовского завода. Осинский, имея казенные деньги, давал их Шатилю, тот скупал днем на бирже золото и валюту, а вечером реализовывал все у Жданова, получая комиссию с обеих сторон. В результате Осинский растратил огромную сумму, был выслан и отбывал наказание. Его драгоценности остались у Жданова.

Человеком Жданова на бирже был маклер Эдельберг, плативший на бирже самую высокую цену за золото, которое все шло к Жданову. На него работал и бывший присяжный поверенный А Зунделович, ставший в 1922 г. биржевым маклером.

В том же 1922 г. органами милиции был произведен обыск на квартире Жданова и арест нескольких валютчиков. Позже выяснилось, что у Жданова имелась сигнализация, что позволило части присутствовавших скрыться. У хозяина почти ничего не было конфисковано. Всеми добытыми ценностями ведала сестра Жданова Мария Петровна, хранившая их где-то в «подземном банке». Об этом знали многие. Полагали, что клад находится в Слуцке (Павловске) в доме, который был приобретен на средства сыновей великого князя Константина, Сергея и Игоря, ведших разгульный образ жизни с артистками балета50.

В 1922 г. по обвинению по ст. 138 УК «в злостном и умышленном понижении курса червонца», на основании постановления комиссии НКВД от 23 марта 1923 г. Жданов был выслан на родину в Ярославскую губернию сроком на три года. По отбытии срока на основании постановления Особого совещания при коллегии ОГПУ от 29 июня 1926 г. он был лишен права проживания в шести пунктах и пограничных губерниях сроком на три года.

С началом нэпа Жданов принялся за коммерческие операции. Играл на курсе золотого червонца. Занимался ростовщичеством: принимал в залог золотые вещи и бриллианты.

16 мая 1930 г. Жданова арестовали вторично, прямо на Невском проспекте, около дома 108, что напротив улицы Марата.

Он был обвинен сразу в нескольких преступлениях: в связях с юристами и банкирами, бежавшими за границу, с целью сбора информации об экономическом положении СССР и, в частности, о денежной способности аннулированных акций, имевших котировку на иностранных биржах; в том, что со времени Октябрьской революции и до дня ареста систематически занимался скупкой упраздненных ценных бумаг и переправкой их нелегально за границу через частных лиц и иностранные консульства; в сбыте ценных картин, валюты и золотых монет; в изготовлении и распространении антисоветских листовок. Постановлением «тройки» ПП ОГПУ от 25 февраля 1931 г. Жданов был осужден по ст. 58–10, 59-9, 59–12 и 88 УК РСФСР к 10 годам заключения в ИТЛ и сослан на Соловки.

Спустя два года Жданов, по словам ленинградского чекиста Ф. Т. Фомина, сумел бежать и вернуться в Ленинград51. Человек он был достаточно заметный, и органам ОГПУ вскоре стало известно о его возвращении. Жданов был арестован. Задержали и его любовницу, у которой он скрывался. С ее слов стало известно, что Жданов где-то прячет 10 млн руб. золотом и собирается с ними бежать за границу. Следователям удалось сначала «убедить» Жданова перевести в фонд индустриализации 650 тыс. франков, хранившихся на его счету в Парижском банке. А затем заставили показать место на даче в Павловске, где были закопаны остальные его ценности52. Их стоимость составляла только около 1 млн руб. в валюте, акциях и ценностях. На все просьбы и требования чекистов добровольно передать советской власти оставшиеся 8,5 млн руб. Жданов уверял, что отдал все и больше ничего не имеет. Два старика-свидетеля, бывшие фондовые маклеры Петербургской биржи, подтвердили, что в свою бытность Жданов оперировал обычно суммой в пределах 2 млн руб. Они заверили, что держать часть капитала мертвым фондом он бы не стал, не было резона. Капитал в обороте – это верный доход. Старики-маклеры также вспоминали, что Жданов особо и не скрывал свои капиталы и «любил он, грешным делом, себя показать». Опросы других свидетелей также подтверждали отсутствие других денег у Жданова. Следствие по делу было закрыто, а Жданова выслали на жительство в Архангельскую область, где он вскоре и умер53.

Михаил Юльевич Цехановский — действительный статский советник, член совета Киевского частного коммерческого банка. Уполномоченный Всероссийского общества сахарозаводчиков. Директор Товарищества Георгиевского песочносахарного и рафинадного завода.

В своей публичной кампании в «Новом времени», «Биржевых ведомостях» (с 1880 г. владелец и издатель – еврей австрийского происхождения, барон Станислав Максимилианович Проппер54) и других газетах энергично защищал «коллег по цеху» – киевских сахорозаводчиков Израиля Б. Бабушкина55, Авеля (Иовеля) Г. Гепнера (Гопнера)56, Абрама Ю. Доброго57.

Ниже приводится пространная цитата фрагмента воспоминаний М. Ю. Цехановского, воспроизведенных в книге: Орлов Владимир. Двойной агент. Записки русского контрразведчика. М., 1998. Приложение. С. 179–200.

Преамбула автора, В. Г. Орлова, к воспоминаниям Цехановского:

«В № 805 и 806 газеты “Руль”, издаваемой в Берлине, от 25 и 26 июля 1923 года были помещены выдержки воспоминаний бывшего товарища министра Временного правительства С. П. Белецкого, озаглавленные “Разбойничий вертеп”. Записки Белецкого нашли отклик в среде эмигрантов, в том числе и других деятелей Временного правительства. К ним можно отнести и М. Ю. Цехановского, записки которого публикуются ниже. Рассказывает он о комиссии генерала Батюшина, созданной по Высочайшему повелению для расследования антигосударственной деятельности и шпионажа целым рядом высокопоставленных лиц в пользу Германии. В комиссии, которую зло назвал “вертепом” редактор газеты “Руль” Гессен, принимали между тем участие председатель Совета министров Штюрмер, его секретарь Манасевич-Мануйлов, владыка Питирим, министр Хвостов, следователь по особо важным делам Орлов и другие. Автор ниже публикуемых записок, обвиненный в содействии шпионам и предателям, отбывал срок наказания в царской тюрьме. Свершившаяся Февральская (1917) буржуазно-демократическая революция, для которой Белецкий, Цехановский и их сотоварищи, как мы увидим из публикации, постарались очень много, не только дала возможность автору этих записок оказаться на свободе, но и занять правительственный пост и, естественно, упрятать своих “обидчиков” в “Кресты”. Среди тех, кто активно боролся с германским шпионажем, а затем по приговору первого русского демократического правительства угодил в тюрьму, был и замечательный русский патриот, начальник контрразведки при Ставке Верховного главнокомандующего, непосредственный начальник автора книги “Двойной агент” – В. Г. Орлова генерал Н. С. Батюшин. Воспоминания Цехановского относятся к 1916–1917 годам и отражают точку зрения тех сил, которые, как известно, привели Россию к катастрофе и революциям» (курсив мой. – В. Б.).

Генерал Батюшин и его комиссия

«Генерал Н. С. Батюшин, помещавшийся со своей канцелярией по адресу Фонтанка, 90, был фактически в это время диктатором России, так как имел право контроля не только телефонных разговоров и перлюстраций частной корреспонденции всех смертных, в том числе и господ министров, но также право обыска и выемок у всех лиц, равно как и ареста их по ордерам начальника штаба Верховного главнокомандующего, подписываемых этим последним по докладу генерала Батюшина, по-видимому, не читая их.

К началу 1916 года русские армии потерпели ряд поражений, сначала в Восточной Пруссии, а затем в Галиции, и Ставка Верховного главнокомандующего начала искать причины этих потрясений не внутри себя, не в бездарности наших генералов, командного состава, отсутствии снарядов, оружия, других причин, а старалась объяснять эти неудачи наличием измены и дезорганизации тыла. Правда, тыл в это время в лице Штюрмера, Протопопова, Добровольского, Хвостова и других ставленников Распутина был ниже всякой критики, но, с другой стороны, при той бездарной военной диктатуре, которая царствовала в это время, трудно было мало-мальски уважающему себя человеку удержаться на министерском посту.

И вот для ловли шпионов и организации тыла Ставка Верховного главнокомандующего выдвинула двух своих генералов, Батога и Батюшина. Батог действовал при армии генерала Рузского, а затем при штабе Верховного главнокомандующего. Следует заметить, что при штабе Верховного главнокомандующего был свой юридический отдел, который, однако, держался в стороне и был в оппозиции и с генералом Батогом, и с генералом Батюшиным. Генерал Батюшин не замедлил организовать комиссию для борьбы со шпионажем и спекуляцией. Эта комиссия получила название “Комиссия генерала Батюшина”. Правою рукою генерала Батюшина был полковник Резанов, помощник военного прокурора, сотрудник “Нового времени”, известный петербургским ресторанам как кутила и картежник. В состав комиссии вошли товарищ прокурора эвакуированной Варшавской судебной палаты Жижин, судебный следователь по особо важным делам Матвеев, ряд судебных следователей той же судебной палаты, прапорщики запаса Орлов, Барт, Логвинский, Матфеев и другие, целая группа осведомителей (Манасевич-Мануйлов, Черныш и др.), агентов, сотрудников добровольных, штатных и невольных, разбросанных по всем городам России. Для приобретения невольных сотрудников, намеченные лица арестовывались и выпускались на свободу лишь при условии сотрудничества с комиссией генерала Батюшина. Эта комиссия была настоящим разбойничьим вертепом, где широко применялись все разбойничьи приемы: произвол, насилие, шантаж, угрозы, вымогательство, при этом “вертеп” обладал всею полнотою власти, игнорируя все действующие законы, распоряжался имуществом и жизнью граждан по своему усмотрению или даже по усмотрению одного из своих сотрудников. В распоряжении Батюшина имелась вся полиция и жандармерия. Стоило одному из сотрудников комиссии генерала Батюшина пожелать устранить своего соперника, как немедленно к этому лицу предъявлялось обвинение в сношении с воюющей с нами державою – это обвинение фабриковалось с необычною легкостью, и обвиняемые рисковали не только имуществом, но и жизнью, на основании ст. 108 Уложения, за государственную измену. Манасевич, например, боялся, что берейтор Пец может отбить у него любовницу Лерма. Немедленно комиссия Батюшина, по просьбе Манасевича, предъявляет Пецу обвинение в сбыте лошадей в Германию, путем транспортов через Швецию. Пец немедленно подвергается аресту, а Манасевич тем временем наслаждается жизнью. В конце концов, оказывается, что весь этот вздор был сочинен тем же Манасевичем, и Пеца неохотно выпускают на свободу.

Генерал Батюшин уверил генерала Пустовойтенко, а этот, в свою очередь генерала Алексеева, в том, что все неудачи армии зависят от банков, банкиров и промышленников, и вот генералу Батюшину дается поручение “потрусить” банкиров и промышленников. Первым пострадавшим явился Д. Л. Рубинштейн. Ему было предъявлено обвинение в выдаче секрета отливки ружейных пуль, при этом у Рубинштейна дома был произведен тщательный обыск, и хотя при обыске ничего компрометирующего найдено не было, Рубинштейн был подвергнут пятимесячному тюремному заключению. Затем были арестованы два брата Животовские, вскоре выпущенные, с тем, однако, что один из них обязан был быть сотрудником этой комиссии. Был арестован также присяжный поверенный Вольфсон за его дружбу с графиней Клейнмихель, обвиняемый к тому же в сношениях с воюющей с нами державой. Наконец, были арестованы мукомолы, а вслед за ними и сахарозаводчики. На этих последних, в сущности, генерал Батюшин и сломал себе зубы, так как немного спустя, после окончания дела сахарозаводчиков, комиссия генерала Батюшина была распущена. А он сам со своими сподвижниками попал в тюрьму, и разбором дела этого почтенного учреждения занялась комиссия сенатора Бальца – это уже было в марте 1917 года, при Временном правительстве. Изо всех дел батюшинской комиссии меня больше всего интересовало дело сахарозаводчиков, как лица, близко стоявшего тогда к сахарной промышленности, а также подвергнутого аресту и четырехмесячному тюремному заключению распоряжением генерала Батюшина. Я остановлюсь поэтому более подробно на деятельности генерала Батюшина по расследованию “дел” сахарозаводчиков.

После поражений наших галицийских армий в начале 1916 года был брошен лозунг: “Все для войны”. Тогда же были образованы военно-промышленные комитеты, и вся промышленность была мобилизована для надобности войны. Сахарная промышленность была также мобилизована: в многочисленных мастерских при сахарных заводах начали изготовляться походные кухни, телеги, колеса, подковы и многие другие предметы, в коих нуждалась армия. В общем, в движении “Все для войны” сахарозаводчики приняли самое горячее участие, организуя лазареты для раненых, санитарные отряды, поезда и тому подобное. Положение сахарной промышленности в это время сильно затруднилось вследствие недостачи рабочих рук, угля и расстройства железнодорожного транспорта. Указанные выше причины, а также удорожание материалов производства сахароварения – свеклы, угля и пр. – и удорожание рабочих рук, привели к резкому повышению рыночных цен сахара, превысивших на него установленные законом предельные цены. Министр финансов вошел в Государственный совет с предложением об отмене мер регулирования в сахарной промышленности. Правительство для регулярного снабжения воюющих армий продуктами питания вынуждено было взять в свои руки их распределение. Для этого под председательством министра земледелия было образовано Особое совещание по продовольствию, в задачи коего входило установление твердых цен на все продукты и направление их по адресам своих уполномоченных, находящихся в районах губерний. Сахарная промышленность была также подвергнута контролю за установлением твердых цен на сахар. Одновременно для более правильного снабжения сахаром населения и армии. Особое совещание по продовольствию образовало в Киеве, как центре сахарной промышленности, центральное бюро Центросахар, на которое и была возложена функция распределения сахара. Центросахар был подчинен министру земледелия, а заведующим бюро был назначен И. Г. Черныш. Однако и с учреждением этого органа население по-прежнему продолжало испытывать перебои с приобретением сахара, хотя общий вес заготовленного сахара достиг цифры 108 млн пудов. Отсутствие на прилавках сахара, его высокая цена вызывали ропот и массовое неудовольствие населения. Газеты, не будучи в курсе дела, объясняли создавшееся положение алчностью и жадностью сахарозаводчиков.

Для выяснения положения в сахарной промышленности высочайшим повелением от 10 сентября 1916 года члену Государственного совета, сенатору В. Ф. Дейтриху было поручено провести полное обследование этой отрасли. В помощь сенатору Дейтриху был прикомандирован судебный следователь по особо важным делам П. Д. Александров. Сенатор Дейтрих тотчас же начал подробно знакомиться с общим положением в сахарной промышленности. Мне, как уполномоченному правления Всероссийского общества сахарозаводчиков, пришлось давать все необходимые объяснения и представить весь материал, имевшийся тогда в моем распоряжении. Во второй половине сентября 1916 года сенатор Дейтрих вместе с судебным следователем Александровым выехали в Киев, чтобы на месте ознакомиться с положением дел в этой промышленности и оказать ей содействие для получения угля, рабочей силы и железнодорожных вагонов. Словом, надо было наладить своевременную доставку сырья на заводы, так как в этом сахарная промышленность испытывала крайнюю необходимость. Я также в это время выехал в Киев.

Проснувшись однажды в один из дней конца сентября месяца, я узнал, что накануне в ночь было произведено ряд обысков и выемок в правлениях Товариществ сахарных заводов Александровского, Туль-Черкасского и Юльевских. У руководителей означенных предприятий гг. Добраго, Бабушкина, Гепнера, а также в отделениях банков Русского для внешней торговли и Международного были вскрыты сейфы. Кто произвел обыски, по чьему распоряжению, по каким причинам, выяснить было довольно трудно. Я немедленно вместе с графом А. Д. Бобринским, председателем правления Общества сахарозаводчиков и другими сахарозаводчиками – Бродским, Фишманом, Шениовским – побывали у сенатора Дейтриха, чтобы выяснить причины обысков и выемок. Сенатор Дейтрих также не был осведомлен о том, кто проделал всю эту работу и по чьему распоряжению все это проводилось. Однако несколько часов спустя судебный следователь Александров выяснил, что обыски и выемки были произведены по указанию генерала Батюшина, который накануне прибыл из Ставки в Киев, приняв меры к тому, чтобы его приезд был по возможности скрыт, для чего номер в гостинице “Континенталь”, где он остановился, по его телеграмме был записан на имя киевского полицеймейстера. Под его руководством прапорщики запаса Орлов, Барт, Логвинский производили указанные выше обыски и выемки. Впечатление было самое удручающее: с одной стороны, высочайшая власть назначает члена Государственного совета, сенатора Дейтриха для детального обследования сахарной промышленности, с другой стороны, Ставка командирует своего генерала произвести в полном смысле слова “дебош” в той же отрасли промышленности;

получался какой-то невольный конфликт, бессмысленный и ненужный между гражданской и военной властью, – скорее даже издевательство военной власти над гражданской. Трудно было допустить, чтобы, при наличии сенаторской ревизии, военные власти могли произвести обыски и выемки без достаточных к тому оснований. Положение сенатора Дейтриха становилось смешным и драматичным. Как потом выяснилось, это был просто разбойничий набег Наташинской шайки, в целях грабежа и контрибуции, предпринятый с соизволения военного командования в лице генерала Алексеева. Сенатор Дейтрих просил меня немедленно выехать в Петербург и доложить председателю Совета министров Штюрмеру и другим министрам о происшедшем.

Настроение среди деятелей сахарной промышленности стало апатичное и угнетенное. 3 октября 1916 года в конторе Всероссийского общества сахарозаводчиков и у меня в квартире был произведен обыск. Проводил его судебный следователь по особо важным делам Орлов по распоряжению начальника штаба Петроградского военного округа. Была взята вся текущая переписка по делам общества и моя личная. Конечно, никаких компрометирующих бумаг или документов ни в конторе общества, ни у меня найдено не было. Следует заметить, что Всероссийское общество сахарозаводчиков, действовавшее на основании высочайше утвержденного устава, никакими коммерческими или политическими операциями не занималось, и вся деятельность его была направлена на развитие сахарной промышленности и на представительство перед правительственными учреждениями. Управлял делами общества я. И также я не вел никаких коммерческих операций и не занимался политикой. Работал я тогда уже в сахарной промышленности свыше тридцати лет, пользовался известностью в этой области промышленности как автор многочисленных докладов, книг и брошюр, касающихся вопросов сахарной промышленности. В это время я был членом Военно-промышленного комитета и Особого совещания по продовольствию и находился в составе представительства России на Брюссельской международной сахарной конвенции.

В течение всего 1916 года, вследствие значительного ухудшения работы железнодорожного транспорта и удорожания себестоимости продукции, сахар на рынках стал появляться все реже. Ропот населения, усиленный, как я уже выше говорил, газетной шумихой о том, что виною во всем сахарозаводчики, которые якобы прячут продукцию, спекулируют ею, естественно, по очень высоким ценам. Особенно резко в то время выступала газета “Новое время”. Так как все эти выступления могли привести к еще большему возбуждению общества, я обратился к главному редактору этой газеты М. А. Суворину дать мне возможность осветить на ее страницах истинное положение дел. Согласие я такое получил. И сразу же опубликовал одну за другой редакционные статьи. Тогда же у меня появилась мысль периодически помещать там свои статьи.

Во время моих активных контактов с газетой М. А. Суворин предложил мне купить триста паев товарищества “Нового времени”, чтобы таким образом дать Всероссийскому обществу сахарозаводчиков через печать защищать свои права и интересы. Общество давно уже хотело иметь свой печатный орган, и вот случай подвернулся, и не воспользоваться им было бы большой ошибкой. Я обратился к председателю правления Русского банка Л. Ф. Давыдову, в коем имелся крупный пакет акций Александровского товарищества сахарных заводов, с просьбой открыть кредит правлению Общества сахарозаводчиков для покупки тех самых трехсот паев “Нового времени”. Давыдов мое стремление одобрил, но так как сахарное дело находилось в руках А. Ю. Добраго, он предложил мне написать тому письмо и решить все вопросы. Вот это-то письмо и нашли при обыске в Киеве батюшинские сыщики. В нем они и усмотрели мое стремление подкупить прессу. Об этом полковник Резанов без промедления и известил М. А. Суворина. Если генерал Батюшин не мог обвинить меня в подкупе прессы, то вполне мог это сделать, мотивируя свое обвинение моим “желанием” подкупить прессу.

Докладывая министру земледелия графу А. А. Бобринскому о проведенных в правлениях сахарных заводов обысках и выемках, происшедшее я пояснил следующим образом: допустим, в окрестностях Петрограда (в верстах двадцати от него) была бы поставлена двенадцатидюймовая мортира, заряженная таким же боевым снарядом; кто-то, проходя мимо, дернул за затвор, произошел бы выстрел, ядро упало бы в Исаакиевский собор и разрушило его. Произведший выстрел сказал бы: “А я и не знал, что орудие это так далеко стреляет”. То же, по моему мнению, делает и генерал Батюшин – таким путем в данное время можно только разорить промышленность, а с ней и государство. Я побывал затем у министров финансов, торговли и промышленности и внутренних дел, и никто из них не знал, кто такой генерал Батюшин и на основании каких полномочий он действовал. У председателя Совета министров Бориса Владимировича Штюрмера я был вместе с Л. Ф. Давыдовым, председателем правления Русского банка для внешней торговли. Изложив подробно дело и возможные последствия, мы просили г. Штюрмера довести до сведения Ставки. Он, конечно же, пообещал, но ничего не сделал, так как вместе со своим секретарем Манасевичем-Мануйловым, состоявшим, кстати, осведомителем батюшинской комиссии, были заинтересованы в успехе ее “работы”.

10 октября 1916 года я был приглашен полковником Резановым на допрос “в качестве свидетеля” в его квартиру на Фонтанке, 90 (камера 90). С большим трудом поднялся я по грязной лестнице, пахнувшей кошками, на третий этаж, нашел нужную дверь, на которой красовался бумажный аншлаг “Комиссия генерала Батюшина”. Открыв дверь, вошел в приемную (полутемную переднюю). Единственным предметом мебели тут был грязный топчан, служивший лежанкой для находившегося здесь же жандарма.

Пришлось несколько подождать, но в назначенный час в переднюю вышел полковник Резанов и, отрекомендовавшись, попросил меня войти в следующую комнату. Там за простым столом, заменяющим письменный, сидел генерал Батюшин. Он поднялся мне навстречу. Был он небольшого роста, с головой грушевидной формы, с неподвижным лицом. Стальной цвет его глаз был пугающе неприятен. Генерал, нервно поправляя выдвигавшуюся вперед шашку, представился и попросил меня сесть на стул против него. Рядом с генералом присел полковник Резанов, человек среднего роста, в новеньком мундире военно-судебного ведомства.

От него пахло духами, на лице светилась улыбка, делающая его человеком “приятным во всех отношениях”. Он, я это знал, тоже активно сотрудничал в “Новом времени” и частенько помещал на его страницах стишки лирического направления. Он был на “ты” с генералом Батюшииым. Мне было с самого начала неприятно пребывать в этой компании. Принеся из соседней комнаты листы чистой бумаги, полковник стал записывать мои показания.

С первых же вопросов для меня стало ясно, что это допрос “по форме”, но не по “существу”, и сущность дела, по-видимому, мало интересовала и Батюшина, и Резанова. Расспросив меня, кто я и чем занимаюсь, а равно какие задачи Общества сахарозаводчиков, генерал резко заявил: “Я приказал арестовать ваших сахарных королей”.

На мой вопрос: “Могу ли я узнать, кого именно и за какие преступления? ” – генерал ответил: “Этого сказать вам пока не могу”. Затем еще более резко, с нервным подергиванием лица и плеча, генерал спросил: “Скажите, господин Цехановский, не были ли вы недавно на завтраке у министра земледелия графа Бобринского и не говорили ли о том, что я разоряю сахарную промышленность?” Я ответил утвердительно и добавил, что в настоящее время, когда сахарная промышленность находится в критическом положении, обыски и выемки в сахарных предприятиях, равно как и аресты ответственных работников в этих предприятиях, приведут лишь к разорению сахарной промышленности. На это генерал Батюшин сухо мне ответил: “Я должен вас предупредить, господин Цехановский, что, несмотря на чин действительного статского советника, дарованный государем императором, я вынужден буду принять против вас репрессивные меры, если вы будете мешать мне заниматься делом”.

Твердо веря в силу русских законов, в правоту своих действий и не зная за собой каких-либо преступлений, я смело ответил: “Если закон предоставляет вам, генерал, право подвергнуть меня аресту без особых к тому мотивов, я буду считать своим долгом подчиниться требованию закона”. В то время я еще не знал, что для генерала Батюшина закон уже не существует, и он руководствуется только произволом, опираясь на господина Манасевича-Мануйлова и Распутина, близких к высочайшему двору при посредстве фрейлины императрицы А. Вырубовой.

На прощание генерал Батюшки мне сказал, что сахарозаводчики старались подкупить за миллион рублей Черныша, но им это не удалось. Господин Черныш был в это время отстранен от должности председателя Центросахара и заменен управляющим акцизными сборами Киевской губернии Орловым. Как потом выяснилось, Черныш состоял сотрудником батюшинской комиссии. Должен заметить, что сахарозаводчики не только не старались подкупить Черныша, но не имели в этом никакой надобности, так как найденная у них при обыске переписка не дала никаких результатов. Так окончилось мое первое и последнее показание в качестве “свидетеля” в комиссии генерала Батюшина.

Выйдя в переднюю, я встретил там господина Давыдова, имевшего довольно расстроенный вид. Он был вызван также в качестве “свидетеля” по поводу обысков, произведенных распоряжением Батюшина в Русском для внешней торговли банке. Мое самочувствие после допроса было самое отвратительное. Я не мог допустить ни на минуту того, что можно было подвергнуть кого-либо аресту без достаточных к тому оснований, а тем более ответственных работников сахарной промышленности во время Великой войны, когда каждый работник должен был быть на счету. Я не знал, кто из сахарозаводчиков должен быть арестован и за что. У меня появилось сомнение в том, что, может быть, кто-либо из сахарозаводчиков действительно занимался шпионажем. Заявив мне на допросе о том, что арестованы сахарозаводчики, генерал Батюшин почему-то солгал, но через несколько дней в Киеве действительно были арестованы сахарозаводчики – господа Бабушкин и Гепнер. Несколько дней спустя в Петербурге был арестован сахарозаводчик А. Ю. Добрый, прибывший из Киева. Я снова побывал у министров земледелия, торговли и промышленности и внутренних дел. Для всех министров Батюшин появился как Deus ex machina, и все были бессильны оказать какое-либо содействие, так как все было облечено в секрет государственной важности. Министр внутренних дел Протопопов предложил мне поехать в Ставку вместе с товарищем министра Бальцом, чтобы выяснить причины арестов сахарозаводчиков. После ареста А. Ю. Доброго мои сомнения о возможности шпионажа увеличились еще больше. 26 октября 1916 года в № 228 “Правительственного вестника” было сделано следующее официальное сообщение:

“Арестованы по распоряжению военных властей на театре военных действий киевские сахарозаводчики Израиль Бабушкин, Иоволь Гепнер и Абрам Добрый за противодействие снабжения армии сахаром, умышленное сокращение выпуска сахара на внутренний рынок империи и злонамеренный вывоз сахара за границу в ущерб снабжению воюющей армии и населения”.

Прочитав такое сообщение, для меня стало ясным, что ни о каком шпионаже не может быть и речи, так как все правительственное сообщение представляло от начала до конца сплошную ложь. Правительственное сообщение имело сильный запах, но, вчитываясь в каждое его слово, становилось жутко. Та ложь, нахальство влекли за собой тяжкие последствия для обвиняемых. Ведь это сообщение было объявлено во время войны. Как я уже указывал раньше, снабжение сахаром как населения, так и армии находилось в руках Центросахара и Особого совещания по продовольствию, то есть правительства. Распределение сахара производилось Министерством финансов, таким образом, сахарозаводчики не являлись более хозяевами своего товара.

Еще более нелепо звучало заявление о “злонамеренном вывозе сахара за границу”, ибо согласно Брюссельской международной конвенции, в которой Россия участвовала с 1908 года (соглашение это оставалось в силе и в 1916 году), вывоз сахара из России за границу был ограничен и производился только специальным распоряжением правительства и под его контролем, следовательно, могла быть речь о контрабандном вывозе сахара, если таковой был обнаружен военными властями, но этого не могло не знать Министерство финансов. Ясно, что подобное правительственное сообщение могло быть написано или злонамеренно, или круглым невеждою в вопросах действовавших по сахарной промышленности узаконениях. Становилось непонятным, почему такое серьезное правительственное сообщение было помещено без ведома министерств финансов, торговли и промышленности, учреждений вполне компетентных в этой области промышленности.

Я немедленно отправился к сенатору Дейтриху и объяснил ему всю несостоятельность опубликованного правительственного сообщения. Сенатор Дейтрих в это время уже был в курсе сахарных законоположений и, выслушав меня, печально сказал: “Да, вы правы, это ужасно… Я попробую переговорить с министрами финансов, торговли и промышленности, но надежд мало. Военные власти закусили удила, необходимо выжидать”. На другой день, это было 27 октября, министр земледелия граф А. А. Бобринский попросил меня по телефону немедленно к нему заехать. Еду к графу, который жил в своем особняке по Галерной улице. Застаю графа, нервно шагающим по своему кабинету. Граф был одет в пиджак, при ботфортах, что вошло в моду для всех, в том числе и министров, приезжающих в Ставку. От непривычки носить ботфорты, которые к тому же жали ногу, граф был в дурном расположении духа. Поздоровавшись со мною сухо, граф взял со стола пакет и, подавая мне, сказал: “Прочтите”. Он продолжил свое хождение по кабинету. На пакете была сургучная печать, с надписью на конверте: “Министру земледелия графу А. А. Бобринскому от начальника штаба Верховного главнокомандующего. В собственные руки”. Пакет срочно был доставлен графу Бобринскому фельдъегерем. Из пакета, разрезанного уже графом, вынимаю лист бумаги, формата большого почтового письма, сложенного вчетверо. Письмо было написано на пишущей машинке, на бланке начальника штаба Верховного главнокомандующего и подписано генералом Алексеевым. Я молча прочел письмо. Трудно было себе представить более грубое, глупое и бестактное письмо, и оно было написано министру земледелия. Содержание письма было приблизительно следующее: распоряжением моим были арестованы сахарозаводчики такие-то, и вся мотивировка о причинах ареста была та же, что и в опубликованном правительственном сообщении. Затем говорилось об алчности и жадности сахарозаводчиков, об эксплуатации ими русского народа. Наконец, генерал Алексеев требовал увольнения председателя Центро-сахара Орлова, назначенного Бобринским, и о замене его Чернышом, агентом генерала Батюшина, уволенного министром земледелия.

По справке министра внутренних дел, отосланной генералу Алексееву, при ответном письме графа Бобринского указывалось, что И. Г. Черыш состоял в партии социал-революционеров и принимал деятельное участие в революционном движении 1905 года. Было очевидно, что автор правительственного сообщения и письма генерала Алексеева к графу Бобринскому было одно и то же лицо – это был генерал Батюшин и его сподвижники. Письмо было подписано генералом Алексеевым, при этом им лично были подчеркнуты пикантные слова письма: “алчность”, “жадность”, “эксплуатация” и другие, как бы желая унизить и оскорбить графа Бобринского как сахарозаводчика. Прочитав письмо, мне стало жутко и за себя, и за те миллионы людей, которыми распоряжался генерал Алексеев. Было очевидно, что Алексеев подписал письмо, не понимая ни смысла его, ни значения. Если для безответственного генерала Батюшина можно было найти какое-либо оправдание в представлении им ложного и глупого доклада генералу Алексееву, то для последнего не может быть оправдания в подписании подобного письма. С моей точки зрения, получив доклад Батюшина о сахарозаводчиках, Алексеев должен был вызвать министров финансов, торговли и промышленности и выслушать их заключение. Прав Батюшин – арестовать сахарозаводчиков, не прав Батюшин – предать его суду, но никоим образом генерал Алексеев не мог вторгаться в сферу деятельности гражданского управления. Прочитав письмо генерала Алексеева, мне стало ясно, что выхода нет, что я буду арестован, так как нахожусь во власти “разбойничьего вертепа”, где закон и право отсутствуют. Такое положение ничего хорошего сулить не могло, и результат его был очевиден. Увидя, что я окончил чтение письма, граф обратился ко мне и сказал следующее: “Михаил Юрьевич, я очень прошу вас спроектировать ответ на это письмо, но так, чтобы я с “трестом” мог покинуть пост министра земледелия”. Граф сдержал свое слово и через месяц подал прошение об отставке.

Возвратясь к себе в контору, я начал готовить проект ответа на письмо генерала Алексеева. Я имел обыкновение диктовать на пишущую машинку. Моя контора, помещавшаяся по Конногвардейскому бульвару, 15, состояла из анфилады комнат, причем машинистки находились в последней комнате, так что, находясь в ней, можно было видеть все комнаты, в том числе и приемную, которая была первой при входе. Я только что начал диктовать, когда услышал звонок в передней и увидел в ней жандармов. Я сразу понял, в чем дело. Подавая письмо Алексеева машинистке, я сказал: “Письмо спрячьте за корсет, а написанное на машинке немедленно уничтожьте”. Затем я направился навстречу офицеру, находящемуся в приемной. Одет он был в военную форму, при шпорах. Это был судебный следователь, прикомандированный к комиссии генерала Батюшина.

– Имею честь видеть господина Цехановского? – спросил он строго.

– Да, это я.

– Я имею ордер начальника штаба Петроградского военного округа вас арестовать.

– Не будете ли вы любезны предъявить мне этот ордер, – попросил я офицера. Прочитав ордер, в котором говорилось о моем аресте без объяснения причин этого ареста, и возвращая его судебному следователю, я сказал: – Что же, я в вашем распоряжении.

– Я предварительно должен произвести обыск у вас в конторе и квартире, – ответил следователь. Начался обыск. Сначала была контора, а затем квартира. Она была смежной с конторой. В это время вошел граф Бобринский. Следователь не помешал мне переговорить с графом. Я объяснил ему причину появления жандармов.

В моих разговорах после ареста сахарозаводчиков и с графом Бобринским, и с сенатором Дейтрихом проводилась мысль, что необходимо ходатайствовать о передаче нашего дела прокурорскому надзору. С одной стороны, у меня уже были практически полные данные о комиссии генерала Батюшина как о разбойничьем вертепе, с другой стороны, только прокурорский надзор мог разобраться в наших сложных сахарных делах. Поэтому я просил графа Бобринского поехать в Ставку и просить генерала Алексеева передать дело о сахарозаводчиках и обо мне прокурорскому надзору. А так как центр сахарной промышленности находится в Киеве, я просил графа указать на передачу дел прокурору Киевской судебной палаты.

27 октября 1916 года я был арестован и находился в доме предварительного заключения в Петрограде на Шпалерной, при этом, как я потом узнал, генерал Батюшин сообщил начальнику тюрьмы о том, что я являюсь важным государственным преступником и что в отношении меня должны были быть приняты особые меры строгости. Итак, я пробыл в тюрьме до 10 февраля 1917 года.

Мне хотелось бы сказать несколько слов о порядках в тюрьмах при царском режиме.

Обыск в моей квартире и конторе окончился около семи часов вечера, и на собственном автомобиле, в сопровождении уже городового, я приехал в полицейское управление местного района, откуда, по выполнении каких-то формальностей, на том же автомобиле я был доставлен на Шпалерную, 10, где и находился до предварительного заключения. Шофером у меня был матрос Николай – один из немногих спасенных при гибели броненосца «Петропавловск», человек весьма нервный, из крайних левых. Я часто любил болтать с ним и слушать его критику действий правительства. Подъехав к дому предварительного заключения, Николай бросился целовать мне руки, желая тем самым выразить протест против моего ареста.

В канцелярии дома предварительного заключения, куда был доставлен, я сообщил свой формулярный список: год и место рождения, вероисповедание и прочее. Там же мне пришлось оставить часы, деньги и оружие. С небольшим чемоданчиком, в котором имелось все самое необходимое для туалета, я направился в сопровождении конвойного на четвертый этаж, где находилась предназначенная для меня камера. Начальник отделения, который принял меня как “арестанта”, ввел в камеру. Он предложил мне раздеться догола, после чего начал тщательно осматривать весь мой костюм и белье, а затем и меня самого. Делал он это в целях найти что-либо зашитое или спрятанное. Потом я оделся и остался один. Камера была холодная, вследствие испортившегося парового отопления, и сырая, с небольшим окном наверху. Размеры ее – семь шагов в длину и три с половиной в ширину. В камере имелась подвесная кровать, откидные стул и столик и уборная. Электрический свет подавался из коридора, и в дверях камеры имелось небольшое окошечко “глазок” для наблюдения за арестованным и окошко для подачи пищи. Свет подавался с шести до восьми утра, когда начиналась жизнь арестантов. В коридорах начинался шум, раздавался крик: “Чай, кипяток”, и в открывавшиеся дверные окошки камер арестованные подавали чайники для кипятка. Вслед за этим раздавался новый крик: “Гулять приготовиться”, и арестованные гуськом по очереди выпускались во двор на прогулку на 15–20 минут. Для прогулок во дворе был отгорожен круг, разделенный деревянными перегородками на секторы, десять шагов в длину, где арестованные и могли прогуливаться, не имея права ни сообщаться, ни разговаривать со своими соседями. Арестованные находились под наблюдением отделенного начальника и дневальных служителей, причем последние несли дежурства по очереди шесть и двенадцать часов.

При доме предварительного заключения имелась библиотека и лавка. Каталог библиотеки заключал в себе большой выбор русских классиков, кроме того, разрешаюсь получать из дому как книги, так равно вещи и съестные припасы. В лавке можно было купить всякую мелочь, как нитки, иголки, папиросы и прочее. Арестованные кормились на казенный счет, но там же при кухне, за определенную плату, можно было получать улучшенное довольствие, вплоть до рябчика и куропатки. В определенные дни можно было помыться в душе и даже в ванной; имелись доктор и церковь, которую можно было посещать также по очереди во время праздников и накануне их. Причем для таких “важных политических преступников”, как я, в церкви также имелись одиночные камеры, в которые вводились арестованные.

Оставшись один в камере, в день моего заключения я был настолько морально разбит и подавлен, что почти в течение трех суток оставался на койке без пищи и движения. Крики “чай”, “кипяток”, “гулять приготовиться” меня совсем не волновали.

Но человек живуч и быстро ко всему приспособляется. Чувствуя свою правоту, во мне закипела злоба и желание мести. Я знал, что мои друзья не дремлют. Я стал прогуливаться по камере, есть и пить, обдумывать все происшедшее. Через какое-то время я услышал стук в стенку то справа, то слева моей камеры. Стук ясно имел свою планомерность. Я долго не мог сообразить, наконец, понял: “Кто вы?”, “За что сидите?”, “Доброе утро!” и так далее. Я стал отвечать. Во время уборки камеры утром, когда дверь камеры открывалась дневальным, я попытался войти в связь с ним.

Дневальный согласился за определенную мзду доставить мое письмо родным, принести от них ответ и газетку. Таким образом, установив связь с внешним миром, я был в курсе того, что там делается, что предпринимается, и со своей стороны мог давать советы и указания. С этого момента жизнь моя в заключении сделалась легче, и я уже более спокойно ожидал развязки моей грустной истории.

У генерала Батюшина был широкий план разрешить дело господ Доброго, Бабушкина и Гепнера военно-полевым судом, подвергнув их за предательство смертной казне через повешение. А затем арестовать других сахарозаводчиков, таких как граф Бобринский, Бродский, Фишман и

Щепиовский, однако этому плану осуществиться уже было не дано. Защитниками по делу сахарозаводчиков выступили присяжные поверенные округа Петроградской судебной палаты Грузенберг и Тарховский и Киевской – Фиалковский. Присяжный поверенный Тарховский несколько раз бывал в Ставке и в беседе с генералом Пустовойтенко сослался на компетенцию Министерства внутренних дел, на что генерал сказал: “За все ваше Министерство внутренних дел я не дал бы и трех копеек!” – таково было отношение военного командования во время войны к гражданскому управлению страной. До каких размеров доходило это пренебрежение военных, свидетельствует тот факт, что даже такой генерал, как Батюшин, не считал нужным являться по вызовам министров финансов, юстиции и внутренних дел. Генерал Батюшин пользовался приемами сыщика и провокатора. Когда вскоре после моего ареста граф Андрей Бобринский обратился к Батюшину с просьбой указать причины моего ареста и освободить меня, последний сказал: “Отчего, граф, вы так беспокоитесь – пусть Цехановский посидит, успокоится. Если бы вы знали, что он писал о вашем брате (бывшем министре земледелия), вы бы никогда о нем не хлопотали”. И когда граф спросил: “Что же он писал?”, Батюшин ответил, что этого он сейчас по понятным соображениям сказать не может. Это была наглая провокационная ложь, так как я никому о графе Алексее Бобринском ничего не писал. Этим путем Батюшин думал отбить у графа Бобринского охоту дальнейших обо мне выступлений. Тем не менее граф Андрей Бобринский поехал в Ставку, был у генерала Алексеева и просил его о передаче дел о сахарозаводчиках прокурорскому надзору, указав на Киевскую судебную палату, как находящуюся в центре сахарной промышленности и знающей суть вопроса.

Надо сказать, граф Бобринский был сухо принят генералом Алексеевым, перед которым лежал доклад по делу сахарозаводчиков, представленный генералом Батюшиным.

Впоследствии мне удалось ознакомиться с этим докладом. Трудно себе представить более бездарный, невежественный и провокационный доклад. А ведь, казалось бы, генералу Алексееву просто было представить этот доклад Министерству финансов, где были люди компетентные и знающие сахарную промышленность, и просить заключения по этому докладу. Генерал Алексеев сам не мог быть компетентным в этой области промышленности – еще менее он имел право полагаться на генерала Батюшина и окружавших его прапорщиков запаса. Вмешательство же военных властей в сферу деятельности гражданского управления расшатывало тыл, и без того непрочный, и разрушало весь государственный организм. Это должен был понимать генерал Алексеев. Ему ничего более не оставалось, как исполнить просьбу графа Андрея Бобринского и передать дела о сахарозаводчиках прокурорскому надзору. 2 декабря 1916 года оно и было передано по назначению. Им теперь занимался прокурор Киевской судебной палаты господин М. С. Крюков и следователь по особо важным делам Новоселецкий. М. С. Крюков, убежденный монархист, молодой, энергичный, стоявший на страже закона и не питавший симпатий к евреям, с нетерпением ожидал доклада судебного следователя по этому делу, успевшему прогреметь тогда на всю Россию. Судебный следователь Новоселецкий, человек молодой, с твердой волей и сильным характером, проводивший следствие всегда с большим умением, в представленном Батюшиным докладе и материалах увидел полную беллетристику и жалкий лепет с потугами на обвинение. На вопрос нетерпеливого киевского прокурора: “Что же там с делом о сахарозаводчиках?” – ответил: “Я бегло прочитал весь материал, и мне кажется, что дела нет”. Прокурор Крюков просил ему доставить материалы, желая ознакомиться лично. Ознакомившись, он не только не нашел никакого дела, но почувствовал дурной запах батюшинской комиссии.

В это время члены этой комиссии и ее осведомители Владимир Орлов, Барт, Логвинский, Манасевич-Мануйлов и другие энергично практиковали шантаж и вымогательство. О многих выступлениях этих господ уже было известно. Прокурор Крюков испросил разрешения прибыть в Ставку и 23 декабря 1916 года приехал в Могилев, где была в это время Ставка. Генерал Алексеев был в отпуске, и его обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего исполнял генерал Гурко. В то время члены батюшинской комиссии развели максимум своей энергии. Шантаж и вымогательство достигли своего апогея. Следует заметить, что комиссия арестовывала исключительно богатых людей, причем мотивами арестов были главным образом обвинения в сношении с воюющими с нами державами, то есть, проще говоря, обвинение в государственной измене. Орлов и Логвинский требовали от родных арестованных сахарозаводчиков крупных сумм за их освобождение. Только из-за боязни провокаций родные сахарозаводчиков воздерживались от уплаты требуемых сумм.

Манасевич-Мануйлов повел атаку против банков. Находясь в близких отношениях с Распутиным и Штюрмером, он считал себя совершенно неуязвимым и застрахованным от каких-либо для себя неприятностей и посему действовал нагло и решительно. Он потребовал от председателя Соединенного банка графа В. С. Татищева платы ему 50 000 рублей за фиктивные одолжения, угрожая в случае отказа неприятными для графа Татищева последствиями. Желая себя обезопасить от возможной провокации, Татищев, приглашая к себе Манасевича-Мануйлова для вручения ему просимой суммы, принял некоторые меры предосторожности. В соседней комнате, где должна была проходить беседа, были посажены два свидетеля и стенографистка, записывавшая в точности весь разговор. Кроме того, были переписаны номера и серии кредитных билетов, которые должны были быть вручены Манасевичу-Мануйлову. Выходя от графа Татищева, помощник Штюрмера был арестован. При обыске у него были найдены кредитные билеты с записанными номерами. Шантаж и вымогательство были не только налицо, но и доказаны. По делу Манасевича-Мануйлова в воспоминаниях прокурора Петроградской судебной палаты С. З. Заводского (“Архив русской революции”, том VIII) имеется следующая интересная фраза:

“…Шантаж, послуживший поводом к возбуждению следствия, былуже почти совсем закончен, но рисовались очертания других шантажей, мало того, появилась улика, которая указывала, что Манасевичем-Мануйловым было много натворено такого, перед чем бледнел этот жалкий шантаж”.

Какая великая была протекция у Манасевича-Мануйлова, указывает тот факт, что, когда дело его о шантаже было назначено к слушанию (16 декабря 1916 года) в Петроградском окружном суде, на имя министра юстиции Макарова накануне суда (15 декабря 1916 года) была получена следующая высочайшая телеграмма:

“…Повелеваю прекратить дело Манасевича-Мануйлова, не доводя до суда.

Николай”.

Чтобы понять причину посылки этой телеграммы государем императором, следует обратиться к опубликованной переписке императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II. Я приведу выдержку из одного письма императрицы от 10 декабря 1916 года из Царского Села: “…На бумаге Мануйлова прошу тебя написать „прекратить дело“ и сослать ее министру юстиции. Батюшин, который имел все это дело, теперь сам пришел к Анне (Вырубова, фрейлина императрицы), чтобы просить, чтобы дело было прекращено, так как он, в конце концов, понял, что эта грязная история, задуманная другими, чтобы повредить нашему другу Питириму и др., – это все по вине толстого Хвостова. Генерал Алексеев узнал об этом позже через Батюшина. Иначе через несколько дней начнется следствие, и могут быть очень неприятные разговоры – опять все сначала, и вновь поднимут этот ужасный прошлогодний скандал. Ну, так, пожалуйста, сразу, без задержек, пошли бумагу о Мануйлове Макарову, иначе будет слишком поздно”.

Это письмо императрицы указывает ясно на ту тесную связь, которая существовала между генералом Батюшиным, Манасевичем-Мануйловым, Распутиным и Вырубовой. При этих условиях Батюшин мог игнорировать любого министра, что он и делал, так как фактически он располагал “высочайшими повелениями”. Насколько императрица относилась доброжелательно к просьбам своих друзей – Вырубовой и Распутина, показывает выдержка из ее письма от 15 декабря 1916 года из Царского Села к императору Николаю II:

“…Я так тебя благодарю (и Аня тоже) за Мануйлова, представь себе, милый, Малама в пять часов вчера сказал, что от тебя нет бумаги (курьер приехал утром), так что мне пришлось телеграфировать. Собрались поднять целую историю, примешав к ней целый ряд имен просто из гнусных соображений. И очень многие предполагали быть на суде. Еще раз спасибо, мой дорогой”.

Эта переписка указывает на те приемы и ходы, какими генерал Батюшин пользовался для достижения своих целей…

Вскоре вслед за этим был уволен министр юстиции Макаров, как об этом и заявлял Манасевич-Мануйлов при его аресте. Тем не менее в феврале 1917 года, когда Распутин был уже убит, при министре юстиции Добровольском, государь взял обратно свое повеление о прекращении дела Манасевича-Мануйлова. Петроградский окружной суд под председательством Рейнбота рассмотрел дело о шантаже, возбужденное против Манасевича-Мануйлова, и присяжные заседатели вынесли ему обвинительный вердикт с отдачей его в арестантские роты с лишением прав состояния. Это было уже накануне революции. Интересен тот факт, что Манасевич-Мануйлов состоял, как мы уже выше говорили, секретарем председателя Совета министров Штюрмера, являлся в то же время сотрудником “Нового времени”, Охранного отделения, осведомителем комиссии генерала Батюшина, а также членом революционных организаций. Благодаря этому последнему обстоятельству Манасевич-Мануйлов, а затем также и генерал Батюшин, когда также был арестован, имели горячего защитника в лице В. Л. Бурцева.

Дело Манасевича-Мануйлова было первым большим ударом для генерала Батюшина и его комиссии, так как один из главных ее участников был изъят из обращения. В это же время выбыл из строя и Распутин. Генерал Батюшин, вызванный в суд в качестве свидетеля и призываемый к порядку председательствующим Рейнботом, во время слушания дела также почувствовал, что почва под его ногами уже шатается. В это время и дело сахарозаводчиков не сулило для генерала Батюшина ничего хорошего. Прапорщик Орлов, член батюшинской комиссии, находившийся в это время в Киеве, зорко следил за ходом дела сахарозаводчиков. Увидя, что следователь Новоселецкий и прокурор Крюков не находят состава преступления в деле сахарозаводчиков, он в частной беседе со следователем Новоселецким сообщил ему, что по “инициативе военного командования” предстоит издание закона, согласно которому из имущества, конфискованного у лиц, осужденных за государственную измену, четвертая часть будет поступать в пользу открывателей. Этим путем прапорщик Орлов думал заинтересовать следственную власть в деле сахарозаводчиков. Этот разговор Новоселецкий довел до сведения прокурора Крюкова, и впечатление получилось обратное тому, на что рассчитывал Орлов. Орлову тогда пришлось привлечь к этому делу военное командование. В сих видах прапорщик Орлов телеграфирует генералу Батюшину приблизительно следующее: “Чтобы отрезвить прокурора, необходима твоя густая редакция на заключение Генерального штаба” – и одновременно сообщает ему о необходимости привлечь к делу сахарозаводчиков Генеральный штаб. Генерал Батюшин отправляется в Ставку и подает начальнику Генштаба заявление приблизительно следующего содержания: “Прошу Генеральный штаб сообщить мне о причинах поражения наших галицийских армий, и не было ли это поражение следствием спекуляции сахарозаводчиков”.

На этот запрос последовал утвердительный ответ от имени Генерального штаба за подписью генерала Лукомского. Этот ответ генерал Батюшин поспешил отправить прокурору Крюкову.

“Густая” батюшинская редакция в этом ответе генерала Лукомского, о котором просил прапорщик Орлов, была наведена добросовестно. Подписывал ли эту бумагу генерал Лукомский, не читая, или не понимал того, что он подписывал, остается тайной “военного командования”. Однако и это заявление, подписанное генералом Лукомским, не убедило прокурора Крюкова в виновности сахарозаводчиков, и он заявил и в Ставке, и министру юстиции о том, что не видит состава преступления в деле сахарозаводчиков и не находит возможным держать под стражей невинных. Крюков настаивал на назначении следствия над комиссией генерала Батюшина. Следует отдать должное прокурору Крюкову, ставшему на защиту поруганного закона и права, не устрашившегося военного командования. Линия поведения его была вполне определенной. Прикомандированный к комиссии генерала Батюшина товарищ прокурора Варшавской судебной палаты Жижин действовал иначе: говорят, это был родственник генерала Батюшина, и если бы дело о сахарозаводчиках удалось бы передать Жижину, как он всеми силами хотел, то все бы пошло бы по задуманному и приняло бы, вероятно, другой оборот.

Положение Батюшина в связи с занятой позицией прокурором Крюковым становилось критическим. Тогда изобретательный прапорщик Орлов придумал новую комбинацию; он отправился на Кавказ, где нашел какого-то армянина, также прапорщика запаса, которого убедил подать ему заявление о том, что он слышал, что сахарозаводчики вывозят сахар из Персии через Турцию в Германию. Этим путем прапорщик Орлов думал помочь генералу Батюшину перетащить дело о сахарозаводчиках на Кавказ, по месту преступления. Ему казалось, что здесь будет легче решить дело по ст. 108 о государственном преступлении. Но и этот маневр прапорщика Орлова и генерала Батюшина успеха не имел. И тогда судебный следователь Новоселецкий сделал постановление об освобождении арестованных сахарозаводчиков. Таким образом, как ни старался Батюшин и его сотрудники разрешить дело военно-полевым судом за государственную измену и воспользоваться их имуществом, ему это не удалось.

10 февраля 1917 года я был выпущен из дома предварительного заключения. Одновременно был выпущен и Добрый. Остальные сахарозаводчики, господа Бабушкин и Гепнер, были освобождены в Киеве лишь 22 февраля 1917 года. Одновременно с освобождением военное командование сделало постановление о высылке меня и остальных сахарозаводчиков из пределов Европейской России как лиц вредных.

На следующий день после освобождения (11 февраля) я был приглашен в сыскное отделение для получения проходного свидетельства на выезд в “не столь отдаленные места”. Для выдачи проходного свидетельства чиновник сыскного отделения, смотря на меня, диктовал машинистке: “…Глаза серые, волосы седые, нос прямой, особых примет нет”.

– Вы художник, – сказал я чиновнику, – и, по-видимому, привыкли писать портреты прямо с натуры.

12 февраля я был у Н. П. Саблина, контр-адмирала свиты Его Величества, лица близкого к царской семье, и рассказал ему подробно историю дела сахарозаводчиков. Н. П. Саблин, возмущенный моим рассказом, на другой день должен был быть на завтраке в Царском Селе у их величеств и любезно предложил мне представить мое письмо лично государю императору. Я составил письмо с кратким описанием моей тридцатилетней деятельности в сахарной промышленности и ходатайствовал пред его величеством о полном прекращении дела о сахарозаводчиках.

13 февраля Саблин передал мое письмо государю императору, который, прочитав его внимательно и выслушав объяснения Саблина, отдал распоряжение вызвать для доклада по этому вопросу министров юстиции Н. А. Добровольского и внутренних дел А. Д. Протопопова. Они сделали доклад по делу о сахарозаводчиках. На докладе Протопопова его величество выразил желание лично выслушать меня об этой истории, имея в виду то обстоятельство, что дело это представляло громадный интерес в российском обществе.

20 февраля 1917 года в присутствии Протопопова я представил лично государю императору подробный доклад в царскосельском дворце. Государь интересовался многими деталями этого дела, после чего на представленном ему по этому поводу рапорте министра внутренних дел написал резолюцию: “Дело о сахарозаводчиках прекратить, водворив их на места их жительства, усердною работою на пользу родине пусть искупят свою вину, если таковая за ними и была”.

О состоявшейся резолюции А. Д. Протопопов уведомил меня письмом от 23 февраля 1917 года за номером 61781. Фотокопия письма при сем прилагалась. Это было, вероятно, последнее письмо министра внутренних дел, подписанное им накануне революции. В день получения этого письма я встретил у подъезда “Европейской” гостиницы бывшего министра финансов П. А. Барка, и тот мне сказал, что на его докладе по делу о сахарозаводчиках его величеству угодно было сказать: “Я убедился, наконец, что генерал Батюшин действительно мерзавец”.

В это время закончился процесс Манасевича-Мануйлова, и физиономия комиссии Батюшина, в которой тот принимал деятельное участие, определилась окончательно.

Присяжный поверенный Н. П. Корабчевский, работавший на этом процессе, дал такую характеристику Батюшину:

“…Комиссия генерала Батюшина, созданная по просьбе генерала Алексеева, хорошего военного стратега, но весьма незавидного политика и плохого знатока людей, призванная бороться с хищниками тыла, сама быстро превратилась в алчного хищника, арестовывая направо и налево богатых людей с исключительной целью наглого вымогательства. Я совершенно в этом убедился, участвуя в предреволюционном уголовном процессе Манасевича-Мануйлова в качестве поверенного гражданского истца графа Татищева”.

Я привел мнения о генерале Батюшине и его комиссии прокуроров палат Заводского, Крюкова и известного присяжного поверенного Корабчевского – в руках этих лиц были дела батюшинской комиссии, и компетентность их суждений по этому поводу не подлежит ни малейшему сомнению.

Вслед за сим в конце февраля 1917 года произошла революция, и Батюшин со своими сподвижниками Резановым, Логвинским и другими были арестованы по распоряжению Временного правительства и посажены в дом предварительного заключения, куда с такою легкостью Батюшин сажал или тех, которые ему мешали, или тех, имуществом коих он интересовался.

Единственным горячим защитником генерала Батюшина в это время явился В. Л. Бурцев. Причину этого следует искать в близости его к Манасевичу-Мануйлову, а этого последнего к генералу Батюшину и его комиссии. В. Л. Бурцев, будучи большим идеалистом, не видел всех отрицательных сторон своего ценного агента Манасевича-Мануйлова, имевшего возможности доставать В. Л. Бурцеву самые секретные сведения из недр российского правительства. Поэтому и защищал с жаром перед комиссией сенатора Бальца как Манасевича-Мануйлова, так и его друга Батюшина. Это был хороший жест благодарности со стороны В. Л. Бурцева, но все же трудно ему было обелить их.

Для более яркой характеристики генерала Батюшина мне остается сказать еще несколько слов о его деятельности за период времени 1913–1923 годов. В мае 1918 года я был в Москве. Большевики организовали Красную армию. Для приема в нее господ генералов и офицеров были образованы военные комиссии, в которые и должны были обращаться желающие получить место. В подаваемых заявлениях господа генералы и офицеры указывали свой формулярный список и просили определенного назначения. Список лиц, подавших такие заявления, опубликовывался в “Московских советских известиях”. В номере от 21 мая 1918 года этой газеты был опубликован такой список, и среди просителей я прочел имя генерал-майора Николая Степановича Батюшина. Но назначения он не успел получить, так как ему представилась возможность бежать на Юг, где он снова стал заведовать контрразведкой в Добровольческой армии под именем генерала Петрова. Армией этой сначала руководил генерал Алексеев, а затем генерал Деникин. Сотрудниками генерала Батюшина-Петрова были те же Резанов, Орлов, Логвинский и другие. Деятельность этой компании была также направлена к грабежу и вымогательству, к этому особенно благоприятствовал общий развал.

После ликвидации Добровольческих армий Деникина – Врангеля генерал Батюшин бежал в Сербию. Сначала пристроился при монархических организациях и принимал участие во всех монархических съездах, начиная от Рейхенгаля и кончая Карловацким заграничным собором включительно, избираемый, очевидно, по недоразумению на различные должности. В мае 1922 года, узнав о деятельности генерала Батюшина в Сербии, я, желая раскрыть глаза его избирателям, писал о прошлой деятельности этого генерала представителям беженских организаций в Белграде господам Скаржинскому и Палеологу. Письмо это было напечатано 4 мая в газете “Русское дело”, издаваемой в Белграде. В ответ на это письмо “Новое время”, также издаваемое в Белграде, 13 июня 1922 года поместило письмо генерала Н. С. Батюшина. В нем он с обычной для него наглостью старался оправдаться и обелить себя, ссылаясь главным образом на защиту В. Л. Бурцева. Мне казалось, убежденному монархисту, каким рисовал себя генерал Батюшин, не совсем удобно прикрываться защитой социал-революционера. Но это дело вкуса – для генерала Батюшина все простительно. Когда я послал в “Новое время” ответ генералу Батюшину, почтенный редактор “Нового времени” М. А. Суворин не нашел возможности напечатать мой ответ. Это было к лучшему, так как это дало мне повод свой ответ на его письмо напечатать отдельной брошюрой в количестве 500 экземпляров и разослать его всем, могущим интересоваться генералом Батюшиным и его деятельностью, чисто анархического характера, до революции. В напечатанном в “Новом времени” письме Батюшина интересен его конец, я его приведу полностью:

“…Вот и весь мой ответ господину Цехановскому, видному представителю в Петрограде сахарного синдиката, который он почему-то называет крупнейшей общественной организацией. Последняя же, по-видимому, поставила себе целью извлечение во время войны не только лихвенных барышей, пользуясь тяжелым положением русского народа, но и вывоз нашего сахара через Турцию в Германию, фактическими руководителями которого были: Абрам Добрый, Израиль Бабушкин, Иовель Гепнер и другие злостные спекулянты”.

Очевидно, горбатого исправляет только могила, как говорит русская пословица. Генерал Батюшин, покинув родину и состоя беженцем почти пять лет, имел достаточно времени подумать о том, что им было сделано для России, – сколько деморализации и разрушений сделал он и его комиссия для России. Однако в его письме, напечатанном в “Новом времени” в 1922 году, та же ложь, то же невежество, та же провокация, какие им были сделаны в правительственном сообщении в октябре 1916 года. Сообщенные тифлисским армянином сведения о вывозе русского сахара через Турцию в Германию глубоко запали в генеральскую голову. На лжи и невежестве господин Батюшин далеко не уедет.

В истории разрушения государственного строя России имя генерала Батюшина должно занимать одно из первых мест. Разрушать всегда было гораздо легче, чем созидать. Вспоминая этот эпизод, который мне кажется теперь таким далеким, я должен заметить, что по должности уполномоченного правления Общества сахарозаводчиков я не был обязан вмешиваться в личные дела сахарозаводчиков, но я с гордостью думаю, что своим вмешательством в это дело я спас от веревки господ Доброго, Бабушкина и Гепнера. По выходе из тюрьмы двое из них прислали мне горячие благодарственные телеграммы. На этом дело и кончилось, а третий почему-то на меня обиделся. Наверное, на то, что я спас его от веревки.

М. Цехановский.

Министр внутренних дел.

Его превосходительству Цехановскому М. Ю.

Милостивый государь, Михаил Юрьевич.

Вследствие письма от 21 сего февраля имею честь уведомить ваше превосходительство, что я счел приятным для себя долгом оказать содействие к справедливому разрешению Вашего дела, совместно с коим мною всеподданнейше была доложена переписка и о Добром, Бабушкине и других киевских сахарозаводчиках, причем ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ благоугодно было положить следующую резолюцию: “ ДЕЛО О САХАРОЗАВОДЧИКАХ ПРЕКРАТИТЬ. ВОДВОРИТЬ ИХ НА ИХ МЕСТО ЖИТЕЛЬСТВА, ГДЕ УСЕРДНОЮ РАБОТОЮ НА ПОЛЬЗУ РОДИНЫ ПУСТЬ ИСКУПЯТ СВОЮ ВИНУ, ЕСЛИ ТАКОВАЯ ЗА НИМИ И БЫЛА”.

Позвольте выразить полную уверенность, что ЦАРСКОЕ внимание к представителям торговли и промышленности даст им силу в их производительной работе в тяжелую годину войны. Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности.

А. Протопопов.

23 февраля 1917 г.

№ 61781»

Борис Абрамович Каменка (Каминка) (1855–1942). Купец 1-й гильдии, коммерции советник (с 1901). Масон. Банкир-миллионер. Управляющий Ростовским отделением (1882–1894), член правления и директор (1894–1910), председатель правления (1910–1917) Азовско-Донского банка, который при нем превратился в четвертый по величине коммерческий банк страны (с основным капиталом 50 млн руб. и балансом в полмиллиарда). Член совета парижского Банка северных стран (с 1912), член совета съездов представителей промышленности и торговли, член хозяйственного правления Петербургской синагоги и правления Еврейского колонизационного общества. Состоял гласным Ростовской городской думы, старшиной биржевого комитета, директором Ростовского отделения Императорского музыкального общества. Председатель правлений: общества Соединенных цементных заводов, Русского общества вывозной торговли. Член правлений: общества Токмакской железной дороги, Общества костеобжигательных заводов, страхового общества «Россия», Русского общества «Сименс-Шуккерт», Таганрогского металлургического общества, общества цементных заводов «Цепь»58.

Искал «дружбы» с Распутиным и Ко. Накануне и в период Первой мировой войны активный участник биржевой «кулисы».

Финансовый советник главы Временного правительства князя Г. Е. Львова.

После Октябрьского переворота эмигрировал во Францию.

В февральском номере 1919 г. «Русского приложения» к парижской газете «Agence Economique et Financiere» Каменка опубликовал статью, в которой утверждал, что внешние долговые обязательства России по сравнению с теми, что взяли на себя Франция и Германия (в последнем случае речь идет о внутреннем долге), менее тяжелы. В то же время он подчеркивал, что активность русских банков на территории, занятой Белой армией, возросла. Каменка также обращал внимание на то, что большевики на подконтрольной им территории действуют в согласии с руководством частных банков, а декретам об аннулировании ценных бумаг никто не придает значения.

Как вспоминала М. Ф. Кшесинская, находившаяся с Каменкой в близких отношениях и бывшая его соседка по имению в Стрельне, он был большим оптимистом – надеялся на скорое возвращение в Россию и говорил балерине, что сданные ею на хранение в его [Азовско-Донской] банк ценности «так хорошо запрятаны, что их никогда не найдут». Он даже выражал надежду, что их скоро ей вернут59.

Б. А. Каменка скончался в 1942 г. в оккупированном немцами Париже почти в 90-летнем возрасте.

Абрам Львович (Лейбович) Животовский. «Большевицкий банкир». Купец 1-й гильдии, миллионер; масон. Дядя

Л. Д. Троцкого (Бронштейна) – брат матери Л. Д. Троцкого, Анны Львовны Животовской, и Л. Б. Каменева. Примечательно, что в своей автобиографии, опубликованной в 1930 г., Троцкий ни разу не упомянул фамилии Животовских.

Животовский – известный биржевой спекулянт. В 1915 г. создал Петроградское торгово-транспортное акционерное общество. Член синдиката, в который входили: Н. Денисов – «Сибирский банк» (в 1909–1914 гг. имел тесные связи с «Deutsche Bank»); Б. А. Каменка – «Азовско-Донской банк»; А. А. Давидов – «Банк внешней торговли» (между прочим, в этом банке в начале 1890-х гг. стажировался Пауль Варбург – наследник германской финансовой империи Варбургов)60; Д. Л. Рубинштейн – «Русско-Французский банк», плюс его деловые конфиденты – крупные акционеры Сибирского банка И. П. Манус и М. А. Соловейчик.

И. П. Манус и М. А Соловейчик – участники коллективного сговора, вызвавшего громкий скандал из-за срывом плана российского правительства слить в 1912 г. Русско-китайский, Сибирский и Частный коммерческий банки. Кроме того, Манус известен своими крупными спекуляциями с участием Распутина61.

Синдикат продал активы «Сибирского банка» британскому правительству; их агентом в этой сделке был Исидор Кон62.

Животовский сотрудничал с «American Metal Company» и нью-йоркским «National City Bank». Представителем его фирмы в Японии был знаменитый английский агент СИС Сидней Рейли (З. Розенблюм).

У Животовского было три брата, известных предпринимателей и биржевых маклеров: Тевель (Тимофей, его сын был женат на сестре меньшевистского лидера Ю. О. Мартова-Цедербаума и, таким образом, приходился кузеном Л. Д. Троцкому), Давид и Илларион.

После Октябрьского переворота все братья Животовские эмигрировали в Стокгольм, а затем осели в разных странах (Франция, США), «…пытаясь наладить контакты между Советской Республикой и коммерческими кругами Запада»63. Животовский в валютных сделках действовал фактически в интересах Советов. В отчете американского посольства в Стокгольме, направленном 1918 г. в Государственный департамент, утверждалось, что хотя Животовский и претендовал на образ «ярого антибольшевика», в действительности он получил через курьера «большие суммы» от большевиков для финансирования революционных операций.

Яков Берлин – «большевицкий банкир», контролировал через жену петроградское отделение «Нелкенс Банк». Как следует из отчет 1918 г. американского посольства в Стокгольме Государственному департаменту США, Берлин выделял деньги на переворот 1917 г. в России. Сын Михаил (Меир) Яковлевич Берлин – директор банка, член масонских лож «Золотое руно» (1925) и «Астрея» (Париж, 1920-е)64.

Григорий О. Бененсон — «большевицкий банкир», президент «Англо-Русского банка» в Петрограде, в совет директоров которого входили: британский госсекретарь лорд Бальфур, сэр И. М. Х. Амори, а также С. Х. Крипс и Х. Гедалла. Член правлений: торгово-промышленного товарищества «Григорий Бененсон», Сысертского горного округа. Обосновался в Европе и действовал в интересах большевиков. После революции приезжал в Петроград. По данным Госдепартамента США, Бененсон имел соглашение с большевиками об обмене 60 млн руб. на 1,5 млн фунтов стерлингов.

Ярошинский Карл Карлович (1888 – после 1941); «большевицкий банкир». Дворянин, киевский сахарозаводчик (председатель правления товарищества Бабинского свеклосахарного завода, Киев; директор товарищества свеклосахарного и рафинадного завода «Гнивань», Киев, и товарищества Капустянского сахарного завода). Крупный предприниматель, банкир, масон. Имел тесную связь с Распутиным и Кº через своего секретаря Б. Н. Соловьева. Биржевой ажиотаж способствовал росту оборотов таких крупных дельцов, как Ярошинский. За годы Первой мировой войны он превратился в одного из крупнейших петроградских банкиров; основатель концерна, операции которого стали в послевоенные годы объектом исследования многих историков.

До войны братья Карл и Франц Ярошинские были крупными сахарозаводчиками на Юге России и лишь с началом войны и кардинальным изменением конъюнктуры обратились к операциям с банковскими акциями.

Первой «жертвой» К. Ярошинского стал Киевский частный коммерческий банк, получение контроля над которым послужило ему трамплином к началу карьеры банкира в столице империи.

В 1916 г. при содействии Русско-Азиатского банка (А. А. Путилов) К. Ярошинский приобрел контрольный пакет акций Русского торгово-промышленного банка (А. О. и П. О. Гукасовы) (очевидно, речь идет о перепродаже пакета акций английского банкира, председателя Англо-Русского банка в Лондоне Б. Криспа – 32 тыс. акций, около 1/3 от общего числа, заложенного им в 1914 г. в Государственном банке65). Когда в Петрограде учреждается Союзный банк, поставивший целью координацию усилий, оказывавшихся во все более тяжелом положении провинциальных кредитных учреждений, Ярошинский становится во главе его правления. Впоследствии, уже после Февральской революции, влияние группы Ярошинского распространяется на Русский для внешней торговли банк – РВТБ (И. Хамель).

Операция по овладению последним стала шагом на пути создания концерна, охватывающего жизненно важные сферы российской экономики66.

Практически РВТБ Ярошинского какое-то время выполнял функции головного банка большевистского правительства по обеспечению внешнеторговых операций (например, по закупке автомобилей у Г. Форда в 1918 г.), т. е. был фактическим предтечей образованного осенью 1922 г. Роскомбанка – Российского коммерческого банка. Затем Роскомбанк стал Внешторгбанком, под этим названием он известен и сегодня.

«После переговоров с комиссаром Государственного (Народного) банка, – пишет Б. А. Ананьич, – совещание представителей акционерных коммерческих банков приняло 20 декабря 1917 года (через 2 недели скоординированного саботажа, последовавшего после Октябрьского переворота. – В. Б.) следующую резолюцию: “Правления банков решили и при наличии контроля комиссара Государственного банка продолжат исполнять обязанности членов правлений, действуя при этом, однако, не как служащие Государственного банка, а как представители акционеров…” Впрочем, “представителями акционеров” руководителям петроградских частных коммерческих банков пришлось быть недолго. 26 января 1918 г. был опубликован декрет “о конфискации акционерных капиталов бывших частных банков”. Здесь новая власть, как и в стремлении контролировать банки, не проявила особого новаторства. Просто она с некоторыми изменениями распространила на собственных “буржуев” те меры, которые предполагалось применить на основании журнала Совета министров от 8 января 1917 г. к подданным неприятельских стран, ценные бумаги которых, находившиеся в распоряжении русских банков, подлежали принудительной продаже. С другой стороны, сами “буржуи” не придавали конфискационным мерам большевистского правительства особого значения. Об этом говорит хотя бы тот факт, что концерн К. И. Ярошинского процветал, операции его расширялись и приобретали поистине общеевропейский размах.»67. (Ср.: об этом же в материале о Б. А. Каменки.)

В конце 1917 – начале 1918 г. К. Ярошинский принимал участие в заговоре, целью которого было спасение Николая II и его семьи. Акция была подготовлена монархическими организациями Петрограда, отправившими группу офицеров в Тюмень и Тобольск. Контроль над ними, отмечает О. Платонов, «…осуществлялся через масонов Карла Ярошинского и Бориса [Николаевича] Соловьева».

К. Ярошинский был известен царице своими пожертвованиями на военные госпитали. Б. Соловьев, офицер, исполнял при Ярошинском роль секретаря, но царской семье он больше известен как муж дочери Григория Распутина Матрены. В январе 1918 г. Соловьев прибыл в Тобольск с крупной суммой денег от Ярошинского. Он был тайно принят царицей, вселил в нее надежду близкого избавления. Посетил Соловьев и епископа Гермогена, который после Октябрьской революции вернулся в декабре 17-го в Тобольск и наладил связи с находящейся там царской семьей. Соловьев обсуждал с Гермогеном возможности спасения царской семьи. Однако вместо того, чтобы сделать реальные шаги к спасению, Соловьев, взяв все в свои руки, запретил офицерским отрядам предпринимать какие-либо действия без его ведома. Офицеры послушно ждали, полагая, что так надо. Тех, кто не хотел подчиняться, Соловьев сдал в ЧК. Таким образом он протянул бесплодно несколько месяцев. Поэтому время, благоприятное для бегства, было потеряно.

«По сути дела, – заключает О. Платонов, – в январе – феврале масон Соловьев сдал царскую семью в руки большевистских боевиков – профессиональных убийц, но вместе с тем продолжал наблюдать за царской семьей вплоть до ее отправки в Екатеринбург»68.

В 1933 г. Борис Соловьев значится в секретном документе «Сюртэ женераль» среди других русских масонов, живших во Франции69. А позднее попадает в картотеку уже немецкой тайной полиции – гестапо как «большевистский агент»70.

Это обстоятельство в известной мере могло быть дополнительной причиной того, что «буржуй» и масон К. Ярошинский какое-то время пользовался особым расположением большевиков.

По всей видимости, из Советской России К. Ярошинский выехал во Францию не ранее 1919 г., где как «русский масон» был взят под негласное наблюдение «Сюртэ женераль»71.

Летом 1920 г. более чем шестьюстами бежавшими за границу промышленниками, банкирами и торговцами в Париже была основана эмигрантская организация «Русская финансовая, промышленная и торговая ассоциация» («Торгпром»), выступавшая против советской власти. Неофициальный ее орган – газета «Возрождение» (1925–1940). ЦК организации: Н. Х. Денисов (председатель), А. О. Гукасов, С. Г Лианозов, Л. А. Манташев, Г. А. Нобель и др. К. Ярошинский избирается в ее совет (вместе с Е. Шайковичем, А Вышнеградским, А. Животовским, А. Бубликовым и др.); в комитет «Торгпрома» тогда же вошли И. Абрикосов, Б. Каминка, Я. Берлин, А. Путилов, М. Заступин, С. Лурье и др.

По имевшимся у советской внешней разведки сведениям, «Торгпром» в начале 1920-х гг. активно помогал деньгами «Народному союзу защиты родины и свободы» – военной террористической организации, которую возглавлял небезызвестный Борис Савинков. В 1940 г. организация прекратила существование.

Александр Львович Парвус (настоящие имя и фамилия – Израиль Лазаревич Гельфанд; другие псевдонимы: Александр Молотов, Александр Москович) (27.08.1867, Березино, Минская губерния – 12.12.1924, Берлин). Деятель российского и германского социал-демократического движения. Меньшевик. Публицист; сотрудник газет «Искра» и «Заря». Доктор экономических наук.

«Незаметный» «купец революции», «большевицкий банкир». Жизненное кредо: «Я ищу государство, где человек может дешево купить отечество».

Закончил одесскую гимназию; уже там примыкал к народовольческим кружкам. В 1886 г. приехал в Цюрих, где близко сошелся с членами марксистской группы «Освобождение труда» (Г. В. Плеханов, П. Б. Аксельрод, В. И. Засулич и др.). С 1887 по 1891 г. – учеба в Базельском университете, по окончании которого получил ученую степень доктора философии.

В 90-е гг. в постоянных переездах по разным городам Германии. Сближается в Штутгарте с К. Каутским, в Дрездене работает главным редактором «Саксонской рабочей газеты» (1897). С Лениным впервые встретился в Мюнхене, где издавалась «Искра» (в том числе на «японские» деньги). Ленин им восхищался, часто бывал у него дома и пользовался книгами его личной библиотеки. Парвус становится ее корреспондентом (его статья «Самодержавие и финансы» в «Искре» № 4, 1904). Там же познакомился в 1905 г. с Л. Д. Троцким, считавшим его «выдающейся марксистской фигурой».

В октябре 1905-го Парвус приехал в Петербург, где был включен в состав Совета рабочих депутатов. В 1906 г. был арестован и сослан в Туруханский край; по пути бежал (с заранее заготовленными документами и вместе с деньгами забастовочного комитата Петросовета) и вернулся в Германию, где стал членом ЦК германской социал-демократической партии. Занялся коммерческой деятельностью и посредничеством.

В качестве литагента М. Горького72 собрал в Германии за его пьесу «На дне», шедшую в берлинском театре Макса Рейнхардта, 130 тыс. марок (по тогдашнему курсу – 35 тыс. долларов США), которые должен был передать, по договоренности, на нужды германской социал-демократической партии. Однако вместо этого отослал Горькому письмо, в котором доверительно объяснил, что потратил деньги на путешествие с «дамой сердца». (Последующие события показали, что у господина (товарища) Парвуса сердце было любвеобильное, ибо количество дам, с которыми он имел интимные отношения, стало заметно возрастать и тем заметнее, чем больше денежных средств на «русскую революцию» он стал получать от германских властей).

В 1908 г. за вопиющую растрату Парвус был поставлен третейским судом товарищей вне германской и российской социал-демократии. В 1910 г. он едет в Константинополь, где, предположительно, в 1911 г. становится тайным агентом Генштаба германского рейхсвера. Здесь ему была предоставлена возможность заключить выгодные хлебные контракты, в том числе контракт с Россией на поставку в Турцию зерна (этой операцией он сам гордился, утверждая, что она помогла спасти от падения политический режим «младотурок»). Как бы то ни было, после этого он стал миллионером и советником турецкого правительства, сотрудником турецкой разведки.

Одновременно Парвус занимался контрабандой немецкого оружия старых образцов, которое пользовалось тогда большим спросом на Балканах.

С началом Первой мировой войны активно выступал в турецкой печати с настойчивой агитацией в пользу центральных держав.

Очень вероятно, что идея исключения России из войны против Германии и свержения самодержавия путем разжигания в ней революции принадлежит именно Парвусу. В январе 1915 г. он получил возможность изложить германскому послу в Константинополе фон Вагенхайму свой секретный, тщательно разработанный план организации революции в России, в котором ключевая роль отводилась большевикам.

Правительство Германии очень заинтересовалось планом Парвуса: статс-секретарь МИДа Ягов прямо из Ставки сообщил в свое министерство, что на встречу с Парвусом в Берлин будет направлен сотрудник рейхсканцелярии Рицлер.

В марте 1915 г. Парвус прибыл в Берлин с подробным, тщательно разработанным планом действий, названным им «Подготовка массовой политической забастовки в России» (известен ныне как «Меморандум д-ра Гельфанда»). На полученный от Генштаба миллион марок Парвус основал в Копенгагене «институт изучения социальных последствий войны», часть средств использовал для разворачивания в России стачек и революционной пропаганды. В свои заместители по внешнеэкономическим связям он взял Якуба Фюрстенберга73, бывшего спецсотрудника Ленина по финансовым вопросам.

Умер Парвус в декабре 1924 г. После смерти Парвуса не осталось никаких бумаг.

Один из его сыновей, Евгений Александрович Гельфанд-Гнедин, по протекции Мархлевского и Ганецкого был принят в Наркоминдел. Из наследства отца он получил 101 000 немецких марок, которые добровольно предал советскому торгпредству в Берлине «для борьбы с капитализмом»74.

Примечания

1 См.: Н. С. Батюшин. Тайная военная разведка и борьба с ней.

2 См.: Падение царского режима. М.; Л., 1927. Т. 1. С. 89; Т. 7. С. 375–376.

3 См.: Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1957. С. 95, 97, 100–105.

4 Примечательная деталь: распутинские министры-назначенцы (А. Н. Хвостов, Б. В. Штюрмер и др.) в знак особого почтения и покорности целовали ему руку – точь-в-точь, как это принято у итальянских мафиози.

5 Палеолог М. Распутин: Воспоминания. М., 1923. С. 34–36.

6 Там же. С. 63.

7 Юсупов Ф. Ф. Конец Распутина: Воспоминания. М., 1990. С. 50.

8 См.: Письмо А. Ф. от 3 ноября 1915 г. // Переписка Романовых. М., 1923.

9 Письма А. Ф. к Николаю II от 4 и 7 октября 1915 г.

10 Ср.: в 1912 г. основной капитал банкирского дома Владимира и Павла Павловичей Рябушинских составлял лишь 5 млн руб., а в 1913 г. основной капитал текстильных мануфактур крупного промышленника, одного из основателей Торгово-промышленной партии, А. И. Коновалова равнялся 7 млн руб.

11 Заслуживает внимания контекст, в котором об этом было сказано. В начале декабря 1916 г. произошла встреча Протопопова с членом IV Государственной думы графом Д. П. Капнистом, во время которой Капнист упрекнул Протопопова в том, что тот находится не на своем месте. В ответ он услышал буквально следующее: «Да, ты граф, ты Капнист, ты богат, у тебя деньги куры не клюют, тебе нечего искать и не к чему стремиться; а я в юности давал уроки по полтиннику за час, и для меня пост министра внутренних дел – то положение, в котором ты не нуждаешься». (См.: Пуришкевич В.М. Убийство Распутина: Из дневника. М., 1990. С. 75.)

12 Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 5. С. 253, 265–266.

13 РГАЛИ. Ф. 389. Оп. 1. Д. 41. Л. 110; запись от 3.12.1913 г. Кстати, финансовое состояние своего родного брата Сергея Протопопов оценивал в 2 млн золотых руб. (см.: там же. Д. 46. Л. 47; запись от 25.08.1916 г.).

14 От фр. affront – оскорбление, позор.

Якоб Генри Шифф, урожденный Якоб ирш Шифф (10.01.1847—25.09.1920) – нью-йоркский банкир германского происхождения (по национальности еврей), предоставлявший займы Японии для войны с Россией и участвовавший в финансировании «Русской революции 1917 г.». По данным французской разведки, только через Шиффа российские революционеры получили в 1915–1917 гг. на подрывную работу не менее 12 млн долларов ($350 млн в пересчете на 2007 г.). Сам Якоб Шифф хвастался перед смертью, что он «…потратил $21 миллион, чтоб низвергнуть русского царя» ($600 млн в пересчете на 2007 г.). См.: ^^Шга<ЗШо. ш/т<Зех^р/Якоб_Шифф – 24k. (Ред.)

15 Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Н.-Й., 1954. Т. 2. С. 258.

16 См.: Падение царского режима. Т. 5. С. 441.

17 См.: Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. М., 1993. С. 132–133, 365–367; Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917. Дневник и воспоминания. М., 2001.

18 Ананьич Б. В. Банкирские дома в России. 1860–1914. Очерки истории частного предпринимательства. Л., 1991. С. 28.

19 РГИ. Ф. 560. Оп. 22. Д. 311. Л. 315. Письмо Рафаловича В. Н. Коковцеву от 8.12.1908 г.; см. также: Ананьич Б. В. Банкирские дома в России. С. 28, 90.

20 Ананьич Б. В. Указ. Соч. С. 90.

21 Питирим (в миру Окнов Павел Васильевич) (1858–1919). С 1894 г. – епископ Новгородский, Северский; с 1896 г. – Тульский; с 1904 г. – Курский; с 1909 г. – архиепископ; с 1913 г. – архиепископ Самарский; с 1914 г. – архиепископ Карталинский и Кахетинский, экзарх Грузии. 23 ноября 1915 г. возведен в сан митрополита и назначен митрополитом Петроградским и Ладожским с правом ношения креста на митре (1915–1917), архиепископ Александро-Невской лавры. Первоприсутствующий член Синода. Монархист. 2 марта 1917 г. арестован наряду с царскими министрами. После заявления о намерении сложить с себя сан был отпущен 6 марта 1917 г. «на покой» с пребыванием в пределах Владикавказской епархии. Находился на территориях, занятых Вооруженными силами Юга России. Умер в Екатеринодаре 21 февраля 1919 г. (Ред.)

22 Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Н.-Й., 1954. Т. 2. С. 71–72, 79.

23 Воспоминания товарища обер-прокурора св. Синода князя Н. Д. Жевахова. Сентябрь 1915 – март 1917. Мюнхен, 1925. Т. 1. С. 287.

24 Там же. С. 114.

25 РГВА. Ф. 1. Оп. 27. Д. 8607. Л. 8; Ф. 312. Оп. 1. Д. 2571. Ч. II. Л. 6б9об.; Ф. 772. Оп. 1. Д. 31. Л. 6.

26 РГВА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 2261.

27 По Б.-О. Унбегауну, фамилия образована от древнееврейского имени Margalit (Жемчужина); см.: Унбегаун Б.-О. Русские фамилии. М., 1989.

28 По другим данным – 1935 г.

29 БохановА.Н. Деловая элита России. С. 178.

30 Устав АО «Таксомобиль». СПб., 1912.

31 Бертран Сеншоль (псевдоним) (1844–1930) – инженер, член Совета ордена «Великого Востока Франции», французский масонский эмиссар в России; был в свое время одним из близких друзей М. А. Бакунина.

Жорж Буле (1855–1920) – вице-президент Совета ордена, французский масонский эмиссар в России, известный промышленник. (Ред.)

32 См.: архив Н. Ф. Степанова в Свято-Троицком монастыре, Джорданвилль, США.

33 См. его секретный доклад «25 лет русского масонства» // Акация. 1925. № 16. Февраль.

34 РГВА. Ф. 1. Оп. 27. Д. 11733. Л. 11–12.

35 Там же. Л. 11.

36 Simanovich A. S. Recollections of the secretary of Grigoriy Rasputin. Paris, 1922; Cited by: Hatushin V. Working cattle for the Jews. Young Guards. M., 1991; Симанович А. Распутин и евреи. М., 1991; Григорий Распутин: Сборник исторических материалов. В 4-х т. М., 1997. Т. 2. С. 351–478.

37 ГАРФ. Ф. III. Оп. 1. Д. 2980. Л. 361.

38 Ананьич В. Б. Банкирские дома в России. С. 63, 117.

39 Бовыкин В. И. Отечественная история: Энциклопедия. М., 2000. Т. III.

40 Боханов А. Н. Крупная буржуазия России. М., 1992.

41 Палеолог М. Распутин: Воспоминания. С. 79; Беляев С. Г. Русско-французские банковские группы в период экономического подъема 1909–1914 гг. СПб, 1995. С. 50–57.

42 Палеолог М. Распутин. Воспоминания. С. 92–93.

43 Лизунов П. Деньги для Империи // Родина. 2005. № 5.

44 Ананьич Б. В. Петербург. История банков. С. 242 и сл.

45 Там же. С. 242–243, 285–286.

46 «Биржа за неделю». 1916. № 42, С. 5.

47 Лебедев С. К. Алексей Фролович Филиппов: литератор, банкир и чекист // Из глубины времен. СПб., 1998. № 10. С. 12–163.

48 Архив УФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. П. – 51010. Т. 1. С. 117 об.

49 Там же. Т. 3. С. 7.

50 Весь Петроград на 1923. С. 60–61 об.

51 Фомин Ф. Т. Записки старого чекиста. М. 1964. С. 201. Однако из справки Регионального управления ФСБ РФ по Архангельской области следует, что З. П. Жданов 4 ноября 1932 г. на основании № 109/2 к/с от 4 ноября 1932 г. был досрочно освобожден из Соловецкого лагеря и выслан в Северный край на 3 года.

52 Осокина Е. А. Доллары для индустриализации. Валютные операции в 1930-е годы // Родина. 2004. № 3. С. 76–81; Она же. Советская жизнь: обыденность испытания (на примере Торгсина и ОГПУ) // Отечественная история. 2004. № 2. С. 113–124.

53 Фомин Ф. Т. Указ. соч. С. 201–207; Лизунов Павел. Деньги для Империи // Родина. 2005. № 5.

54 См. его соч. с упоминанием Батюшина: S. M. von Propper. Was nicht in die Zeitung kam. Erinnerungen d. Chefred. d. «Birschewyja Wedomosti». Frankfurt a. M., Verlag Frankfurter Societats-Druckerei 1929. (Проппер С. М. То, что не попало в печать. Франкфурт-на-Майне, 1929.)

55 Бабушкин И. Б. – директор-распорядитель Садовского свеклосахарного завода, товарищества Богатовского сахарного завода; председатель правления Веринского общества сахарного и рафинадного завода, член правления товарищества Маловисковского свеклосахарного завода. См.: Боханов А. Н. Деловая элита России. 1914 г. М., 1994. С. 76–77.

56 Гепнер И. Г. – директор общества Юльевских сахарных заводов, товарищества Могилянского свеклосахарного завода. См.: Боханов А. Н. Деловая элита. С. 114.

57 Добрый А. Ю. – потомственный почетный гражданин. Управляющий отделением Русского для внешней торговли банка в Киеве, член совета банка. Член правления Всероссийского общества сахарозаводчиков. Директор товарищества Артемьевского свеклосахарного завода, Александровского товарищества сахарных заводов, товарищества Кашперовского свеклосахарного завода, Корюковского сахарного завода, Мезеновского свеклосахарного завода. См.: Боханов А. Н. Деловая элита. С. 135.

58 Боханов А. Н. Деловая элита России. С. 149.

59 «Финансовая газета». 1919. 18 марта; см. также: АнаньичБ.В. Петербург. История банков. С. 298; Бовыкин В. И., ПетровЮ.А. Коммерческие банки Российской империи. М., 1994. С. 125–133.

60 А. А. Давидов был также главой «Петербургского частного коммерческого банка» (до 1917); с начала ХХв. сделал головокружительную карьеру от мелкого чиновника Минфина до крупного предпринимателя, миллионера; умер в Берлине 29/30 марта 1940 г.

61 Палеолог Морис. Распутин. Воспоминания. М., 1923. С. 79; подробнее см.: Беляев С. Г. Русско-французские банковские группы в период экономического подъема 1909–1914 гг. С. 50–57.

62 Боханов А. Н. Крупная буржуазия России. М., 1992.

63 Островский А. О родственниках Л. Д. Троцкого по материнской линии // Из глубины времен. СПб, 1995. № 4.

64 РГВА. Ф. 112. Оп. 2. Д. 28. Л. 82; Ф. 730. Оп. 1. Д. 65А Л. 32–35.

65 Бовыкин В. Финансовый капитал в России С. 202.

66 Фурсенко А А Концерн К. И. Ярошинского в 1917–1918 гг. // Проблемы социально-экономической истории России. XIX–XX вв. Сборник статей памяти В. С. Дякина и Ю. Б. Соловьева. СПб, 1999. С. 265–268.

67 Ананьич Б. В. Петербург. История банков. С. 296.

68 Платонов Олег. Терновый венец России. Тайная история масонства. 1731–2000. М., 2000. С. 288.

69 Там же. С. 853.

70 Там же. С. 338; ссылка на: РГВА. К. 15. Л. 26218.

71 РГВА. Ф. 1. Оп. 27. Д. 12497. Л. 233–241.

72 Доверенность была получена в Севастополе еще в 1902 г. на условиях: 20 % комиссионных – Парвусу и по 40 % – РСДРП и Горькому.

73 Ганецкий Якуб (настоящее имя – Фюрстенберг Яков Станиславович, партийные псевдонимы: Генрих, Куба, Микола, Машинист) (15 марта 1879, Варшава– 26 ноября 1937). Польский и русский революционер, советский государственный деятель. С 1907 г. член ЦК РСДРП. Входил в Русское бюро ЦК РСДРП в 1908–1910 гг. В апреле 1917 г. участвовал в организации и финансировании переезда Ленина из Швейцарии в Россию. После Октябрьской революции приехал в Россию и был назначен заместителем наркома финансов и управляющим Народным банком РСФСР. В 1920 г. участвовал в переговорах о мире с Польшей. В дальнейшем был членом правления Центросоюза и членом коллегий Наркомфина, Внешторга и Наркомата иностранных дел СССР (направлен туда Ф. Дзержинским для налаживания торговли с другими странами, где имел большие связи в кругах социал-демократических парламентариев). В 1930–1932 гг. состоял членом Президиума ВСНХ РСФСР. В 1932–1935 гг. на должности начальника Государственного объединения музыки, эстрады и цирка. С 1935 г. был директором музея Революции. Репрессирован в 1937 г. как польский и немецкий шпион.

74 Zemann Z, Scharlau W. The Merchant of Revolution. London; N.-Y., 1965; ЗеманА. З., Шарлау В. Б. Купец революции. Парвус-Гельфанд: политическая биография. М., 1991. См. также: Берберова Нина. Избранные произведения. Железная женщина. М., 2001. С. 362–368, 374–375; в труде говорится о связи Парвуса с Горьким и международным миллионером, греком Василием (Базилем) Захаровым, строившим военные корабли для всей Европы, совладельцем (от имени английской международной фирмы «Виккерс с сыновьями») крупнейших российских компаний «Наваль» и объединения «Российские артиллерийские заводы» и т. д.