Как умел! Я следовал рабски по следам его. Перевод мой слаб, груб, неверен. Скифы заставили пленного грека изваять Венеру и обещали ему свободу. Грек был дурной ваятель; в Скифии не было ни паросского мрамора, ни хороших резцов; за неимением их - соотечественник Праксителев употребил грубый гранит, молот, простую пилу и создал нечто похожее на Венеру, следуя заочно образцу, столь славному не только в Греции, но даже в землях варваров. Скифы были довольны, ибо не знали божественного подлинника, и поклонялись новой богине с детским усердием. Скифы - мои соотечественники; Праксителева статуя - книга бессмертного Фонтенеля - а я сей грек, неискусный ваятель.
Аббат В.
О! вы слишком скромны, почтенный князь! Кантемир
Не довольствуясь опытом моим над Фонтенелем, я принялся за "Персидские письма".
Аббат В.
"Персидские письма" по-русски!
Монтескье
Мог ли я ожидать, что первое, слабое произведение моего пера отнимет у вас столько драгоценного времени?
Аббат В.
Теперь гиперборейцы узнают, как ветрены и малодушны обитатели берегов Сейны.
Кантемир
И как остроумны.
Аббат В.
Я давно на вечерах г-жи Жофрень - которая вас превозносит, но в душе своей ненавидит - давно предсказывал вашу славу, г. Монтескье!
В земле своей никто пророком не бывал
Но мое пророчество сбылось, как видите. Легко быть может, что в эту самую минуту на берегах Ледовитого моря, на берегах Лены или Оби, в пустынях Татарии - читают ваши остроумные письма, и имя Монтескье гремит в становищах калмыков и самоедов.
Монтескье
Читают "Персидские письма" при свете лампады, налитой рыбьим жиром…
Аббат В.
Или при свете северного сияния… Конечно странно, чудесно! - А мы говорим с таким пренебрежением о великой Московии!
Кантемир
Калмыки и самоеды не читают философических книг, и, конечно, долго читать не будут. Но в Москве многолюдной, в рождающейся столице Петра, в монастырях малой и великой России есть люди просвещенные и мыслящие, которые умеют наслаждаться прекрасными произведениями муз.