Morbus Dei. Инферно

Бауэр Маттиас

Цах Бастиан

MORBUS [7]

 

 

 

XXX

Каринтийские ворота напоминали разверстую пасть, и она поглощала нескончаемую колонну людей, движущихся по каменному мосту, перекинутому через широкий пустырь перед городскими стенами. Средний из трех проходов предназначался только для повозок. Иоганн и Элизабет примкнули к очереди в левый, более узкий проем. Они несли за плечами кожаные сумки – лошадь продали кузнецу в Матцельдорфе, одном из предместий Вены.

По мере приближения стена вырастала над ними подобно волне, которая вздымается, чтобы в следующий миг поглотить все на своем пути. Ворота были украшены роскошными гербами и фресками, но в самом проходе было тесно и грязно. Шаги и голоса путников сливались в какофонию звуков. Элизабет, чувствуя нарастающее беспокойство, старалась не потерять Иоганна в толпе.

Но вот они прошли тоннель и оказались на широкой улице, с обеих сторон окаймленной рядами высоких домов. В конце ее вздымался в небо гигантский собор, и еще издали Элизабет поняла, что более роскошного храма Божьего ей видеть не доводилось. Впервые после того жуткого зрелища возле колонны она немного успокоилась. Люди, которые возвели нечто подобное, чтили Господа, а значит, было что-то хорошее и в этом городе, и в его жителях.

Элизабет остановилась и стала кружиться на месте, стараясь насладиться первым впечатлением от Вены.

Громадные здания.

Невероятное количество людей.

Множество повозок.

Неожиданно заржала лошадь. Элизабет вздрогнула, Иоганн схватил ее за руку и оттащил в сторону. Мимо них, едва не коснувшись, пронеслась повозка; извозчик громко выругался и хлестнул лошадь кнутом. В следующий миг повозка скрылась за воротами.

– Здесь пооживленней, чем в Инсбруке и Леобене, – заметил Лист и подмигнул. – Берегись повозок, они сильнее.

– Да… – словно в трансе, ответила Элизабет, по-прежнему захваченная нескончаемым движением вокруг.

Иоганн взял ее за руку, и они пошли по улице, сначала неспешно, а потом все быстрее, словно какая-то магическая сила влекла их к центру города.

Кругом царила суматоха; люди двигались нескончаемым потоком, толкались, наперебой предлагали различные товары или сбывали их торговцам. Среди них резвились дети, под ногами с кудахтаньем носились курицы. По улицам дул сильный ветер, принося с собой всевозможные запахи; к ним примешивался запах пота и навоза, и все сливалось в едкую вонь. Но Иоганн и Элизабет довольно скоро привыкли к ней.

* * *

Они дошли до конца улицы – Каринтийской, как узнал Иоганн от хмурого ремесленника. Слева начинался широкий ров, тянувшийся далеко на восток; вдоль него выстроились бесчисленные лотки с овощами и фруктами. Впереди раскинулось кладбище, которое кольцом охватывало собор.

Они подошли к собору и остановились. Элизабет затаила дыхание. Еще издали главная башня внушала трепет. Теперь же, вблизи, они увидели ее во всем величии, превзойти которое подвластно было одному лишь Господу. Но при этом собор не угнетал своей громадой: многочисленные фигуры, арабески и водостоки наделяли его формы изяществом и утонченностью, и едва ли нашелся бы участок, лишенный узора.

– Собор Святого Стефана… – проговорил Иоганн и посмотрел на крест, венчавший главную башню. – Настоятель Бернардин рассказывал мне про него, но ребенком я ему не поверил. Говорят, в высоту собор четыреста сорок четыре шага.

– А можно нам… – Элизабет помедлила секунду, – войти внутрь?

Лист понимал, что им нельзя терять времени, но…

Прояви почтение и помолись в доме Божьем.

Одна из фраз настоятеля Бернардина. Почему она вспомнилась именно сейчас? И отчего ему казалось, что очень важно войти в собор?

– Хорошо. Только недолго.

Они пересекли кладбище, минуя многочисленные надгробья; часовня Святой Магдалины казалась игрушечной рядом с громадой готического собора.

Подошли к западному порталу. Элизабет остановилась и стала завороженно рассматривать рельефные фигуры на массивных створках. С первого взгляда показалось, что они расположены в совершенном беспорядке, и только потом удалось проследить в них некую закономерность. Элизабет смотрела на барельеф и внезапно почувствовала себя такой ничтожной. Перед этим громадным порталом, в этом чужом городе…

* * *

Внутри собора царил полумрак, и в первый миг Элизабет не смогла ничего разглядеть. Она лишь слышала гулкие шаги прихожан и чувствовала, как ее окутывают холод и аромат фимиама. Потом глаза привыкли к темноте, и от увиденного у нее захватило дух.

Лучи послеполуденного солнца падали сквозь громадные витражи, и все вокруг было залито радужным светом. Центральный неф, ведший к алтарю, будто устремлялся в небеса, и только своды, расписанные фресками, сдерживали этот порыв.

Разве человеку под силу возвести такое?

С благоговейным трепетом Элизабет погрузила пальцы в каменную кадку со святой водой, поклонилась и перекрестилась. Потом направилась к кованым подсвечникам, на которых мерцало целое море огоньков. Взяла с пола новую свечу и зажгла. Подошел Иоганн, бросил крейцер в чашу для подаяний и положил руку на плечо Элизабет.

– За отца и дедушку, – прошептала та.

На мгновение Лист закрыл глаза и вспомнил Мартина Каррера, который навсегда останется в его памяти порядочным и отзывчивым человеком.

О чудовище, в которое превратился отец Элизабет и которого в конце концов пришлось убить, он даже не подумал.

– Давай посмотрим немного, – попросила девушка.

Иоганн кивнул. Ему хотелось как можно скорее разыскать Пруссака, но лишний час теперь вряд ли мог что-то изменить. Кроме того, он давно не видел Элизабет такой счастливой.

Они пошли вдоль главного нефа. По обе стороны от него тянулись колонны и многочисленные алтари. Левую стену украшали образы девы Марии, правая была посвящена апостолам. На массивных скамьях сидели горожане и путники, погруженные в молитву.

Путники миновали кафедру. Подобно цветку, она вырастала из каменного основания, и перила ее облепили лягушки и амфибии, вцепившиеся друг в друга. «Извечная борьба добра и зла», – с благоговением подумала Элизабет.

Внезапно шею пронзила жгучая боль. У девушки вырвался стон.

– Что с тобой? – Иоганн посмотрел на нее с тревогой и взял за руку.

Боль поутихла и теперь мерзко пульсировала по телу.

– Все хорошо. – Элизабет двинулась дальше.

Лист неуверенно последовал за ней.

* * *

Наконец они подошли к главному алтарю, где им открылась живописная сцена побивания камнями святого Стефана. На заднем плане толпились люди, и среди них стояли другие святые.

Элизабет снова перекрестилась и целиком отдалась созерцанию святого мученика. Она чувствовала, как внутри нее пульсирует боль, отдаваясь гулом в ушах, и…

Вдруг все ушло.

Элизабет выждала еще мгновение, но боль ушла, и более того – таких сил она не ощущала в себе с тех пор, как они миновали Земмеринг.

Девушка смотрела на святого Стефана, на алтарь, расписные своды…

Выходит, что-то было в этом месте, в этом городе? Может, Господь особенно силен здесь, в этих церквях? И если так – может, ей можно еще на что-то надеяться?

– Хочу погулять еще немного по городу, – шепнула она Иоганну, чтобы не мешать молящимся.

– Если не разыщем Пруссака, ночью останемся без крыши над головой, – ответил тот с нажимом.

Элизабет склонила голову и посмотрела на него молящим взглядом. Лист вздохнул.

– Ну хорошо. Но прежде, чем опустится солнце, отправимся на поиски.

Элизабет лукаво улыбнулась и пошла по главному нефу к выходу.

«Ты посмотри, – подумал Иоганн. – Стоит девице посмотреть на тебя, как ты теряешь голову, точно французский солдат…»

Он невольно усмехнулся и стал нагонять Элизабет.

 

XXXI

– Элизабет?

Лист стоял перед собором, но ее нигде не было.

– Я здесь, Иоганн!

Элизабет стояла рядом с часовней Магдалины и махала ему. Потом она развернулась и неожиданно столкнулась с монахом, так что едва не упала.

Монах проворно подхватил ее.

– Прости, дитя мое, я не хотел… – Он запнулся и посмотрел на нее внимательнее. – Элизабет?

– Отец фон Фрайзинг, – растерянно пробормотала девушка, а потом просияла от радости.

– Что ты здесь делаешь? И где Иоганн?

– Я здесь, брат… Или я, по-вашему, оставлю ее в этом гнезде разврата?

Иоганн подошел и протянул иезуиту руку. Тот улыбнулся и пожал ее.

– Вот так не ожидал…

В тени позади монаха стоял Базилиус, как всегда, безмолвный.

– Базилиус, – сухо приветствовал его Лист. Послушник кивнул с ухмылкой.

– Что привело вас в Вену? Я думал, вы продвигаетесь на юг…

– Да, это было… – начала Элизабет.

– Пришлось изменить планы, – перебил ее Иоганн. – И вот мы в Вене. Но мы недолго здесь пробудем.

Элизабет раскрыла рот, но так ничего и не сказала.

– Как ваши паломники? Доставили в сохранности? – спросил Иоганн.

– Разумеется. Хотя сомневаюсь, что им захочется когда-нибудь повторить такое. Но, как знать, возможно, пережитое чему-то их и научило… – Он помолчал мгновение. – Как у вас с бумагами? Раздобыли?

– Да, все удалось.

– Хорошо, хорошо… – протянул фон Фрайзинг и смерил их задумчивым взглядом.

Повисло молчание.

– Вы часто бываете в соборе? – спросила Элизабет.

Иезуит улыбнулся.

– Разумеется.

Девушка поняла, как наивно прозвучал ее вопрос, и покраснела.

– Нет-нет, Элизабет, тебе нечего смущаться. Время такое, что некоторым из братии следовало бы чаще обращаться к Господу. – Он помолчал немного, взгляд его упал на часовню. – Но я предпочитаю небольшие дома Божьи. Как эта вот часовня добродетельной Магдалины. Здесь я чувствую себя ближе к Господу, чем во всех этих дворцах. Хотя, бесспорно, выглядят они внушительно.

– Мы хотели немного погулять по городу, пойдемте с нами, – предложил Иоганн, но фон Фрайзинг отмахнулся.

– К сожалению, я должен идти. Однако если у вас будет время, навестите меня в монастыре иезуитов на Богнергассе. Я пробуду там несколько дней.

– Хорошо, мы к вам заглянем. – Лист пожал ему руку.

– Обещаем, – добавила Элизабет.

Фон Фрайзинг внимательно посмотрел на Иоганна.

– Буду рад вас видеть. Но еще больше буду рад, когда вы покинете город и доберетесь туда, где вас не станут искать.

– Мы недолго здесь пробудем, – ответил Иоганн.

Лжешь.

Листу казалось, что фон Фрайзинг видит его насквозь.

– Уверен, у тебя есть на то причины, Иоганн. Берегите себя. Omnia Ad Maiorem Dei Gloriam!

Монах развернулся, и они с послушником ушли с кладбища.

Элизабет сердито посмотрела на Листа.

– Иоганн, почему…

– Он порядочный человек – чем меньше ему известно, тем лучше. Поверь.

Девушка покачала головой.

– Не следует лгать слуге Божьему.

– Я не солгал ему, просто ничего не сказал.

Элизабет улыбнулась.

– Еще дедушка попрекал меня за такие отговорки.

Иоганн огляделся, потом торопливо поцеловал ее и взял за руку.

– Но меня ты попрекать не станешь?

Элизабет приняла безразличный вид.

– Если покажешь мне Вену.

– Как прикажете, капитан.

Они рассмеялись, и в звуке этом было столько тепла и энергии, что обоим стало легче на душе. Смех растаял среди надгробий, и Лист повел Элизабет в сторону рва.

* * *

У Чумного столба, окруженного лотками торговцев, слонялись нищие в надежде на подаяние. В основном это были покалеченные ветераны, и у многих недоставало конечностей.

Иоганн подал крейцер старому калеке.

– Где ты воевал?

Старик спрятал монету и оглядел Листа с ног до головы.

– Здесь. Против турков.

Тот улыбнулся.

– Тогда следует поблагодарить тебя.

Взгляд ветерана заметно потеплел.

– Спасибо. – Он посмотрел на людей, проходивших мимо колонны – зажиточные горожане свысока поглядывали на нищих, – и сплюнул на брусчатку. – Только вот что мне с этого? – Закашлялся. – Еще один крейцер, – продолжил калека, – и я расскажу вам, что это за колонна.

Иоганн помедлил в нерешительности и взглянул на Элизабет – та подошла к колонне и восхищенно ее рассматривала. Лист вручил старику еще одну монету.

Ветеран заговорил елейным голосом:

– В одна тысяча шестьсот семьдесят девятом году, когда разразилась чума, кайзер Леопольд Первый пообещал возвести памятную колонну, если черная смерть отступит. И в тот же год поставили деревянный столб, а позже заменили на этот, из белого мрамора. Это символ победы не только над чумой, но и над турками. Над позлащенными гербами парят ангелы, а над ними Святая Троица под венцом из золоченой меди, – нищий перекрестился. – И с тех пор Господь уберегает нас и от турков, и от черной смерти.

«Поистине божественное зрелище», – подумала Элизабет в восхищении и не в силах отвести взгляд. Она невольно сложила руки у груди.

Помоги мне, как помог городу во время чумы.

Иоганн заметил, как Элизабет смотрит на колонну. Он знал, как много значит для нее вера. «Быть может, мы не зря пришли сюда», – подумал Лист и с благодарностью кивнул калеке.

Внезапно солнце скрылось за крышами, колонна и площадь погрузились в тень. Иоганн, поежившись, шагнул к Элизабет, мягко обнял ее и прижался щекой к ее щеке.

– У нас будет время и завтра. Давай разыщем Пруссака.

Элизабет взяла его за руку.

– Когда видишь все это, сложно представить, как мы жили у себя в деревне, да?

– Города больше, но не лучше, – ответил Иоганн. – А чем больше людей в одном месте, тем больше зла творится. – Он сжал руку Элизабет. – Мне по душе небольшие деревни. Курить трубку по вечерам, и чтобы вокруг леса и луга, большего и не надо…

Девушка задумчиво огляделась. Улицы терялись в тени. Лист погладил ее по щеке.

– Нам пора, разыщем Пруссака. Как там говорил Шорш?

– Шультергассе… – вспомнила Элизабет.

– На Еврейской площади, правильно.

Иоганн подошел к ближайшему лотку с перезрелыми овощами.

– Как нам пройти к Еврейской площади? – спросил он торговца.

– Туда, отсюда рукой подать, – проговорил сквозь косматую бороду торговец и показал на северо-запад.

Лист взял Элизабет за руку, и они двинулись на поиски.

 

XXXII

Иоганн и Элизабет шагали по извилистым грязным переулкам, стараясь не наступать в грязь. На небольшой площади они огляделись: на стенах домов были написаны названия расходящихся проулков – правда, не на всех.

Лист прочел надпись на латыни под барельефом, повествующем об изгнании евреев в 1421 году.

– Еврейскую площадь мы разыскали, осталось только…

– Шультергассе! – воскликнула неожиданно Элизабет и показала направо.

Иоганн легонько шлепнул ее по ягодице.

– Умница!

Шультергассе оказался еще уже, чем остальные проулки. «В случае чего здесь сразу образуется столпотворение», – подумал Лист.

Хорошо все продумал, Пруссак, другого я и не ждал.

День пошел на убыль, стало заметно холоднее. Иоганн остановился у высокой арки, заглянул во внутренний двор: маленький покосившийся дом с просевшей соломенной крышей, казалось, прислонился к стене высокого строения, словно решил перевести дух.

Они вошли во двор. Лист заглянул внутрь сквозь маленькое окошко, но в доме, по всей видимости, никого не было. Только куры суетились в клетке у стены.

Неожиданно распахнулось окно на втором этаже большого дома. Куры испуганно закудахтали. Иоганн поднял голову. Из окна высунулась тучная женщина. Волосы липли к ее потному лицу, в руках она держала деревянную кадку.

– А вы что здесь потеряли? – крикнула она.

Лист понял вдруг, что не знал даже настоящего имени Пруссака.

Плевать.

– Мы ищем Пруссака и его жену!

– Кого? – визгливо переспросила женщина.

– Пруссака и…

– А, этого! – Голос женщины стал еще пронзительнее. Она поставила ведро на подоконник и толстой рукой вытерла пот с лица. – Он сейчас там, где ему и место! – Она помолчала немного. – Под арестом он, сидит в клетке перед судом на рыночной площади! Будьте здоровы!

Женщина выплеснула содержимое ведра прямо во двор; протухшие объедки и экскременты брызнули во все стороны.

Иоганн отскочил, чтобы не попасть под брызги. Элизабет брезгливо зажала нос.

– Благодарю, сударыня! – съязвил Лист.

– Ну вас к черту! – крикнула женщина и захлопнула окно.

Иоганн взял Элизабет за руку. Та кивнула на нечистоты.

– А еще нас, крестьян, называют грязными…

Они пошли прочь со двора.

* * *

Они прошли до конца Шультергассе и еще издали увидели большую клетку на рыночной площади.

– Я думала, твой друг из порядочных горожан, – заметила Элизабет.

– Порядочность не уберегает от произвола, – с иронией ответил Лист. Ему тоже иначе представлялась эта встреча.

Над зданием суда зазвонили колокола часовой башенки. Перед клеткой из толстых железных прутьев лениво слонялись два стражника венской гвардии, вооруженные алебардами. В клетке сидели несколько пьяниц, дебоширы, бродяги и проститутки, вынужденные сносить насмешки прохожих. Хотя женщины пользовались всеобщим вниманием, выставляя напоказ свои прелести, чтобы не сидеть без дела, когда их выпустят.

Ветер приносил со стороны рыбного рынка запах гнили, который играючи перекрывал вонь, исходящую от клетки.

– Как же воняет этот город, – сказала Элизабет.

– У крестьян тоже не только цветами пахнет, – усмехнулся Иоганн.

– Но мы не выбрасываем все на улицу.

Пьяный, явно зажиточный горожанин с хитрым видом прохаживался перед решеткой. Потом встал, покачиваясь, перед потасканной женщиной и сально ухмыльнулся. Когда же он решил показать ей, что она еще чего-то стоит, и попытался облапать ее, стражник потерял терпение.

– А ну, отошла! – Он ударил алебардой по решетке, и женщина отпрянула. – И вы тоже отойдите, – сказал он бюргеру.

Тот, встав перед стражником, пролепетал:

– Благородному человеку нельзя уже за дамой поухаживать?

Стражник усмехнулся.

– Это не дама, а вы не благородный! Я повторять не стану! – Его тон был однозначен.

Бюргер подумал секунду-другую, а потом, пошатываясь, ушел прочь.

Иоганн и Элизабет понаблюдали за сценой.

– Не подходи близко, Элизабет, я скоро вернусь.

Лист обошел клетку и остановился у дальнего ее угла. Арестанты смотрели на него – одни с презрением, другие в надежде на подаяние. Лишь один человек, сидевший в самом углу, не шелохнулся. Иоганн прислонился к решетке и свистнул в его сторону.

– Говорят, пруссы дерутся как прачки…

Арестант вздрогнул, затем медленно поднялся. Он почти на голову был выше Листа; под коротко остриженными волосами проглядывали многочисленные шрамы, один из которых тянулся от левой щеки, пересекал ухо и заканчивался на затылке. Одежда на нем была простая, но вполне опрятная. Он гордо огляделся, шагнул к Иоганну – так уверенно, что бродяги посторонились – и прорычал в ответ:

– А тирольцы одеваются как прачки.

Заключенные отступили еще немного, ожидая грубой перепалки.

Внезапно оба рассмеялись. Стражники едва ли обратили на них внимание.

– Иоганн, дружище, что ты делаешь в Вене? – Мужчина притиснулся к решетке.

– Не так громко, Пруссак. – Лист понизил голос. – Мы тут ненадолго, пробудем несколько дней.

– Вы? – Узник навострил уши.

Иоганн кивнул в сторону Элизабет.

– Так ты все-таки не устоял? – Пруссак широко ухмыльнулся. – Можете остаться у меня и моей прелестницы, если не подыскали себе крышу.

– Я надеялся, что ты так скажешь. Но мы у тебя уже побывали. Там никого нет.

– Потому что вечерами моя ненаглядная жена подает в трактире «У улитки». Пойдешь туда, оглянись вокруг – и сразу увидишь служанку с самыми большими… глазами. – Он подмигнул Иоганну. – Ты сразу найдешь трактир. Иди вверх по улице Тухлаубен, а дальше налево. Потом увидишь недостроенную церковь, напротив нее и будет «Улитка». И вот еще, Иоганн…

Пруссак наклонился ближе и что-то шепнул Листу на ухо. Тот кивнул и ухмыльнулся.

– Спасибо. Когда тебя выпустят?

– Ну, у гвардейского лейтенанта против меня ничего нет, так что завтра, в худшем случае послезавтра.

– Ясно. До встречи, – Иоганн отсалютовал другу.

– Вольно! – по-солдатски прорычал Пруссак и ухмыльнулся ему вслед.

Когда Лист вернулся, Элизабет уже теряла терпение.

– Ну? Что он сказал?

– Не волнуйся, все улажено. Мы пойдем к его жене.

– Куда?

– В трактир.

Элизабет многозначительно взглянула на него. Иоганн улыбнулся и покачал головой.

– Нет-нет, она там прислуживает.

 

XXXIII

Позолоченные кресты иезуитского монастыря сверкали в последних лучах закатного солнца. Рабочие проворно спускались по строительным лесам, возведенным перед фасадом церкви. Едва оказавшись на твердой земле, они спешили покинуть пределы монастыря и завершить день в какой-нибудь харчевне.

Константин фон Фрайзинг стоял на коленях в своей убогой келье без окон. Он заканчивал вечернюю молитву.

– Omnia Ad Maiorem Dei Gloriam. – Иезуит перекрестился.

Фон Фрайзинг знал, что впереди у него много дел. Всякий раз по возвращении в Вену он проводил несколько дней в уединении и молитвах, обдумывая пережитое. Пытался понять, объяснить. Отсеять лишнее. Монах уже привык к тому, что сановникам угодно было слышать лишь то, что в их понимании служило высшему. На все прочее, возможно более правдоподобное, они не обращали внимания.

Фон Фрайзинг постоянно задавался вопросом, чьим высшим благом он руководствуется: своим или Его. Поэтому всякий раз обдумывал, что ему приукрасить, что приуменьшить, а о чем и вовсе умолчать.

Когда иезуит узнал, что в следующее странствие ему придется взять послушника, то поначалу принял это в штыки. Дорога и без того таила в себе множество испытаний, так теперь он вынужден еще и присматривать за этим юнцом. Юнцом, который, помимо всего прочего, поделится собственными впечатлениями, необдуманно, без оглядки.

С первой же встречи Базилиус не особенно ему понравился, и это явно не добавило поводов для радости. Тот факт, что послушник дал обет молчания, еще как-то скрашивало положение. Путешествие обещало быть не таким скверным.

И сегодняшним вечером оно будет окончено.

Иезуит поднялся, выпил немного воды и, сделав глубокий вдох, настроился на «самый длинный день», как он в шутку его называл.

* * *

Со времени последнего визита зал собраний ничуть не утратил былой роскоши. Всякий раз, когда фон Фрайзинг бывал здесь, внутреннее убранство производило на него впечатление. В особенности фреска, на которой Игнатий де Лойола принимал из рук Папы Павла III буллу «Regimini Militantis Ecclesiae».

Это событие положило начало сообществу Иисуса.

Его ордену.

Перед фреской стоял длинный дубовый стол. За ним восседал Франц Антон фон Харрах, епископ Вены. Рядом с ним сидели главы всех четырех орденов города.

По левую руку епископа сидели отец Виргилий Альберт, старейшина Общества Иисуса и давний друг фон Фрайзинга, и отец Генрих Фома фон Ройс, капуцин.

Справа расположился доминиканец, отец Бернард Вайер, внимательный и неподвижный, как статуя. В некотором отдалении от него занял место брат Иеремия Кляйнер из Ордена францисканцев.

И за маленьким столом перед ними устроился фон Фрайзинг, приводя в порядок свои записи. Позади него, чуть в стороне, скучал Базилиус, без всякого интереса разглядывая фреску.

В зале стояла тишина, все словно напряглось в ожидании. Иезуиту казалось даже, будто они стали частью фрески.

Потом тишину прорезал тяжелый голос епископа:

– Приветствуем, брат фон Фрайзинг! Рад принимать вас лично в Вене, учитывая, сколько хорошего рассказывал мне о вас мой предшественник, помилуй Господь его душу. Приветствую и своих собратьев за этим столом, которым уже выпадало счастье послушать ваши доклады из странствий.

Фон Фрайзинг был наслышан о добродушии нового епископа, но на такой восторженный прием он не рассчитывал.

– А поскольку мне, как, я уверен, и всем в этой комнате, не терпится услышать вашу историю, прошу вас, начинайте.

Епископ откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе и сидел с таким видом, словно дожидался явления девы Марии.

Фон Фрайзинг поневоле подхватил торжественный тон епископа. Он театрально прокашлялся, раскрыл первую страницу своих записей.

– Для начала позвольте поблагодарить вас за ваши теплые слова. Я сразу перейду к делу, поскольку знаю, что времени у вас не так много. Особенно у брата Бернарда.

Он просто не мог удержаться от колкости: все в этой комнате знали, что любые допросы с пристрастием были в ведении брата Бернарда. В застенках доминиканцев в ожидании пыток томились сотни несчастных. Про Бернарда говорили, что он предпочитал лично проводить допросы, хоть это и не входило в его обязанности.

Фон Фрайзинг как-то раз видел его, когда давал последнее причастие одному из приговоренных под сводами доминиканского монастыря. Брат Бернард попался ему навстречу. По коридорам разносились вопли, лицо у доминиканца раскраснелось, глаза сверкали, как в лихорадке, мясистые губы были плотно сжаты. Белые одеяния были забрызганы кровью, и он походил скорее на мясника, чем на монаха, вершившего промысел Божий.

– Продолжайте, брат.

Епископ махнул рукой. Брат Бернард пробуравил фон Фрайзинга взглядом, но ничего не сказал.

Иезуит начал свое повествование, которое охватывало три года странствий: из Вены его путь пролегал до самого севера, в курфюршество Брауншвейг-Люнебург, через французское королевство и до Испании.

Он заверял, что в силу своих возможностей старался проверить все сообщения о чудесах, видениях и случаях одержимости. Он разговаривал со всеми свидетелями, родными и высшим духовенством, тщательно изучал места, где происходили чудесные явления. Но, как и всегда, сообщения в большинстве своем были беспочвенны или просто выдуманы, зачастую из зависти или недоброжелательства.

О чем-то фон Фрайзинг умолчал.

Не стал он рассказывать о крестьянской девочке в затерянной среди болот деревне: она корчилась в судорогах и говорила на чужих наречиях, пока фон Фрайзинг долгими молитвами не добился ее исцеления.

Не рассказал и о событиях в пещерах в глуши испанских гор.

Поступи он иначе, орда доминиканцев и прочих цепных псов уже сорвалась бы в путь, чтобы допросить всех, кто имел отношение к происшедшему. А что последовало бы за этим – фон Фрайзинг прекрасно знал. Однажды он уже совершил ошибку, рассказав в этом зале слишком много. И повторять ее не собирался.

Вкратце изложив ход своих странствий, иезуит почувствовал, как разочарован епископ. И он знал, что последует дальше: подробное описание всех событий, которое затянется до поздней ночи. В лучшем случае.

Константин невозмутимо продолжал и прерывался, только когда усердные служки приносили вино и воду или меняли выгоревшие свечи.

Старейшины орденов старались подмечать важные факты или делали вид, что подмечают, что-то записывали и время от времени ввязывались в теологические диспуты. Только брат Бернард хранил молчание и ловил каждое слово, произнесенное иезуитом.

 

XXXIV

День стремительно угасал, и в окнах домов зажигались огни. Если перед каким-то домом имелся уличный фонарь, хозяева выходили и зажигали масляные лампы, и улицы озарялись светом.

Элизабет была измотана – события прошедшего дня отняли у нее последние силы. Она поглядывала краем глаза на Иоганна и видела, что и он устал не меньше. Сколько времени прошло с тех пор, как они покинули деревню? Казалось, миновали целые годы, и само путешествие проходило как во сне: Буркхарт и паломники, схватка на Чертовом мосту, поддельщик, повешенный на городской стене, и вот теперь Вена, громадная, восхитительная и пугающая одновременно…

– Пришли, – неожиданно сообщил Лист.

Элизабет вздрогнула – должно быть, она задремала на ходу.

– Как спалось? – спросил Иоганн с улыбкой.

– Я не…

– Знаю-знаю.

Он взял ее за руку и повел через площадь, где возвышалась недостроенная церковь, обставленная строительными лесами. Напротив нее находился трактир, и изнутри доносились музыка и смех. Над входом покачивалась деревянная вывеска с красной витиеватой надписью – «У улитки».

– Что ж… – произнес Лист и направился к двери. Элизабет последовала за ним.

* * *

Их окутывали клубы дыма, и в первый миг пелена казалась непроницаемой. С огромным трудом Иоганн отыскал взглядом свободный стол. Они сели.

Сразу навалилась усталость. Только теперь они по-настоящему осознали, что целый день провели на ногах, и передышка казалась благословением.

Элизабет рассматривала гостей в зале: бюргеры и ремесленники, рабочие, учителя и церковные служители, поденщики и прочий люд – все мирно сидели за общими столами, пили вместе, играли в карты и курили. Настроение царило самое непринужденное. Два музыканта развлекали публику звуками флейты и скрипки.

Элизабет сняла жилет и снова огляделась.

– И как мы ее узнаем?

В этот момент к ним подошла одна из служанок. Пруссак ничуть не преувеличил, подумал Иоганн. Грудь ее, казалось, вот-вот выпрыгнет из тесного корсажа. Длинные темные волосы падали на плечи, и только редкие морщины на лице выдавали, что ей около сорока лет. Женщина с грохотом поставила на стол три пустые кружки, которые несла в руках.

– Что желаете? – спросила она бойко, с легким баварским выговором.

– Ты – Йозефа Крамер?

Прямота Иоганна привела служанку в замешательство.

– А кто спрашивает?

– Мы – друзья твоего мужа, и он отправил нас сюда, – сказала Элизабет.

– Вот как? Кто угодно может заявиться и назваться его другом… Повыспрашивайте где-нибудь в другом месте!

Она вновь подхватила кружки.

– Не очень-то любезно для баварской улитки! – с задором ответил Иоганн.

Служанка замерла, а у Элизабет от неожиданности отвисла челюсть. Женщина наклонилась к Иоганну.

– А ты не прочь ляпнуть что-нибудь поглупее? – Она громко рассмеялась. Элизабет уже ничего не понимала.

Лист рассмеялся в ответ.

– Это наш конек! Ничего другого не придумал.

– Порядок, – Йозефа присела за их стол. – И кто же вы такие?

– Это Элизабет. А я Иоганн. Мы с Пруссаком…

– Тот самый Иоганн, товарищ Хайнца? Он мне столько про тебя рассказывал… Вот уж не думала, что увижу тебя когда-нибудь!

Йозефа крепко поцеловала его в щеку и прижала к себе.

– Мы тоже рады, – ответил Лист, порядком растерянный.

Элизабет бросила на него ревнивый взгляд.

Йозефа выпустила его, лицо у нее сияло от радости.

– Я подсяду к вам, когда народу поменьше останется. Вы голодны? Есть хотите?

Элизабет раскрыла рот, но служанка не дала ей ответить.

– Конечно, вы голодны. Жаркое я бы вам сегодня не советовала, оно… – Йозефа сделала паузу. – Да вам лучше не знать. А вот свиные ножки вполне себе. С хлебом и пивом? Сейчас принесу.

Она вскочила и поспешила за угощением.

– Старый пьянчуга, и нашел себе такую развеселую девицу… Подумать только! – одобрительно произнес Иоганн.

– Ну, не такая уж она и развеселая, – в голосе Элизабет сквозило раздражение.

Лист поцеловал ее в лоб.

– Брось. Ты знаешь, что я имел в виду.

В ту же секунду вернулась Йозефа и поставила перед ними две кружки пива.

– Приятного отдыха.

Она отошла к соседнему столу. Иоганн поднял свою кружку.

– За нас, – и пододвинулся к Элизабет. – Я люблю тебя, ты ведь знаешь, – сказал он тихо.

Девушка кивнула.

– И я тебя.

И все-таки Элизабет чувствовала себя неуютно. Должно быть, с дороги она выглядела ужасно, и присутствие такой красивой и жизнерадостной женщины, как Йозефа, не добавляло ей уверенности. Она подняла кружку.

С первого глотка Иоганн ощутил, как горло обдало холодом. Он закрыл глаза, и прохлада разошлась по всему телу; хмельная горечь приятно вязала нёбо. Он с наслаждением вытер пену с губ и на какой-то миг стал похож на ребенка перед рождественской елью.

– По-моему, здесь не так уж плохо, – сказал Лист с улыбкой.

* * *

Йозефа не обманула – еда была превосходная: копченые свиные ножки, щедро натертые чесноком и майораном, и пышный хлеб с хрустящей корочкой. Наконец они утолили голод, и Иоганн запил съеденное пивом. Впервые за несколько недель он сумел по-настоящему расслабиться.

Лист посмотрел на Элизабет: она ела с завидным аппетитом. «Порой жизнь оборачивается к лучшему», – подумал он. После долгих лет в бегах у него появилась женщина, будущее и…

Ну, и что же ты забыл в этом городе?

Иоганн невольно стиснул зубы. Возникшее было приятное чувство вмиг улетучилось.

Ну? Что ты здесь делаешь, Лист?

Иоганн подавил внутренний голос и вновь принялся за еду.

* * *

Посетители понемногу расходились. Йозефа подсела к ним и поставила на стол три стакана со шнапсом.

– Это за мой счет, – заявила она.

Они выпили – Элизабет лишь пригубила – и Йозефа начала рассказывать.

Пруссак жил в Вене случайными заработками и нередко ночевал в этом трактире. Что заметила не только Йозефа, но и несколько человек из городского патруля, которые часто отдыхали здесь после очередной смены. А они постоянно подыскивали подходящих людей, особенно с военным опытом. И вот уже два года как Пруссак – или Хайнц, как его здесь называли – поступил к ним на службу и с тех пор добился хорошего положения.

Кто действительно не питал к нему уважения, как и вообще к патрулю, так это венская гвардия. Для них патрульная служба со дня ее основания была бельмом на глазу. Между ними постоянно возникали разногласия, потому как их зоны ответственности не имели четких границ, а подчинялись они различным инстанциям.

Эти разногласия часто выливались во взаимные аресты, особенно тех – сообщила со вздохом Йозефа, – кто был слишком остер на язык, как и ее любимый муж. Обычно Хайнц возвращался домой через пару дней. Но в этот раз он связался с лейтенантом Шикардом, командиром венской гвардии. Нищие постоянно терпели побои от его людей, и Пруссак встал на их защиту. Не то чтобы он сочувствовал нищим, но подобные акции приводили к ненужному кровопролитию на улицах.

Лейтенант Шикард отправил Пруссака за решетку, и поэтому тот еще не скоро сможет приступить к своим обязанностям.

– Служебным и супружеским, – добавила с ухмылкой Йозефа.

– За Пруссака! – Иоганн поднял стакан.

Женщина рассмеялась, и они громко чокнулись.

* * *

Пиво текло рекой. У Элизабет уже слипались глаза, и после четвертой кружки она сдалась. Но Йозефу это не смутило, и она продолжала рассказывать.

Когда Пруссак примелькался в трактире, она задумалась, почему такой видный мужчина охотнее проводит время здесь, а не дома с женой. Получалось, что жены у него не было – или это была несносная мегера. Вскоре Йозефа выяснила, что Пруссак холост. Они поладили с первого дня. А поскольку ее муж умер год назад от дизентерии, а своих детей она похоронила еще младенцами, Йозефа предложила Хайнцу перебраться к ней. И ни разу не пожалела об этом.

– Выпьем по стаканчику за это. – И она налила Иоганну шнапса.

 

XXXV

Фон Фрайзинг чувствовал усталость, но старался не подавать виду. В отличие от Базилиуса, который то и дело ронял голову на грудь.

– И, как уже часто бывало, в завершение своих странствий я отправился к ним.

Настроение в зале мгновенно переменилось. Епископ потянулся, отец Виргилий взбодрился, глотнув воды, брат Бернард вскинул свою свиную голову, и даже Базилиус стряхнул с себя сон.

– К сожалению, я снова вынужден разочаровать вас, мои собратья, поскольку деревня, как и ее жители, уничтожена чудовищным пожаром. А поскольку зима в этом году особенно суровая, то и «изгоям», как называли их крестьяне, не суждено выжить.

Ропот разочарования пронесся по залу.

Епископ подался вперед.

– Отец Виргилий перед собранием рассказал мне о них. Вы уверены, что они мертвы?

– Боюсь, что да, – твердо ответил фон Фрайзинг и перекрестился. – Упокой Господь их души.

– Значит, брат Бихтер ошибался, – задумчиво произнес отец Виргилий. – Весьма прискорбно, ведь это был один из немногих знаков…

– Откуда в вас такая уверенность, брат Константин? – резко перебил его брат Бернард. – Вы видели все своими глазами?

Фон Фрайзингу стало не по себе. Если прежде все сводилось к недосказанности, то теперь речь заходила о неприкрытом обмане. Но что ему оставалось? Он давно уже понял, что в уродстве «детей Овена» не содержалось Божьего знамения и пути к спасению – это было лишь доказательством уязвимости человека. Не возникало сомнений в том, что после перенесенных страданий им открыт путь на небеса, но это было их личное дело.

И никого больше не касалось, в особенности брата Бернарда.

– Спрашиваю еще раз, брат Константин, – заговорил громче доминиканец. – Вы видели все своими глазами?

Все взоры были обращены на него, отмалчиваться дальше он не мог. Но кто доказал бы им обратное?

Фон Фрайзинг кивнул.

– Да, я все видел.

Напряжение сразу спало, и лишь брат Бернард покачал головой и взглянул на Базилиуса. Послушник поднялся и кашлянул.

– Боюсь, что это не так, братья мои.

* * *

Фон Фрайзинг вздрогнул, словно рядом с ним ударила молния.

Брат Бернард самодовольно усмехнулся.

– Поведайте же, брат Базилиус, как все было.

Отец Виргилий ударил кулаком по столу.

– При всем уважении, с каких пор здесь дают слово послушникам?

Базилиус невольно отступил на шаг.

– Будет вам, отец Виргилий, – сказал брат Бернард, и голос его звучал угрожающе спокойно. – Если в присутствии троих упадет кувшин с вином, происшедшее можно рассмотреть, по меньшей мере, с трех точек зрения. В особенности, если кто-то осознанно пытается, скажем так, приукрасить причины этого падения, – при этих словах он пристально посмотрел на фон Фрайзинга. – В том числе и по этой причине послушника Базилиуса Совино отправили с братом Константином. Двум парам глаз видно больше, чем одной, разве не так?

Фон Фрайзинг почувствовал, как лицо его наливается кровью.

– И вы заверили меня, что он соблюдает обет молчания? Это… – Иезуит вскочил с места.

– Успокойтесь, брат Константин, – невозмутимо продолжал Бернард. – Он действительно принял обет молчания. От которого я освободил его сегодня утром.

Внутри у фон Фрайзинга все кипело от злости. Все были наслышаны о его отношении к доминиканцам. Но отправить с ним послушника ради слежки – даже со стороны Бернарда это было дерзостью.

– Если, по-вашему, это несправедливо, – доминиканец раздумчиво помолчал, – то можете выразить свое возмущение в Риме.

– В Риме? – вырвалось у епископа.

– Базилиус Совино – подопечный самого Папы. И отправился в это странствие по личному его желанию. Я думал, вы в курсе дел…

Брат Бернард вынул письмо со сломанной печатью.

Отец Виргилий вскочил.

– Но это…

Епископ Харрах жестом призвал всех к спокойствию. Отец Виргилий и фон Фрайзинг опустились на свои места.

– Говорите, брат Базилиус, – обратился епископ к послушнику.

* * *

Когда Базилиус закончил, в зале повисла мертвая тишина.

Фон Фрайзинг смотрел на фреску на стене. Он знал, что будет дальше. Если повезет, то его просто…

– Вам есть что сказать, брат фон Фрайзинг? – Голос Бернарда походил на лай гончей собаки.

Фон Фрайзинг сделал глубокий вдох и посмотрел на епископа.

– Послушник сказал правду. Причина, по которой…

– Причина в данный момент не имеет значения! – перебил его доминиканец.

Епископ молчал – было очевидно, кто теперь в этом зале играет главную роль.

Отец Виргилий обратился к фон Фрайзингу, в голосе его звучала усталость:

– Как мне ни жаль, я вынужден поместить вас под домашний арест, брат Константин.

Эти слова из уст старейшины ордена ранили фон Фрайзинга хуже пощечины. Все кончено, доминиканцы уличили его и теперь могли поручить его обязанность кому-то из своих людей. А он окончит свои дни деревенским священником в каком-нибудь анклаве или будет влачить жизнь архивариуса. При одной только мысли об этом монаха бросило в пот.

– Господа, уже поздно, и я уверен, у нас еще будет время, чтобы уладить это недоразумение. – Епископ поднялся, давая тем самым понять, что встреча окончена.

– Разумеется, – невинно ответил брат Бернард. – Я уверен, это чистое недоразумение. И его святейшество в Риме не найдет повода для обиды.

Фон Харрах едва заметно вздрогнул, и фон Фрайзинг понял, что доминиканец ударил по больному.

Епископ покинул зал, старейшины капуцинов и францисканцев последовали за ним.

Фон Фрайзинг в ярости повернулся к Базилиусу:

– И вот твоя благодарность за то, что я несколько раз спасал тебе жизнь?

– Я лишь исполнял указания, брат, как и вы. – Послушник ухмыльнулся и выскользнул из зала.

Фон Фрайзинг остался один. Отзвучали шаги за дверью, тихо шипел воск сгоревших свечей, лица на фреске одно за другим погружались в тень.

Когда догорела последняя свеча, иезуит медленно вышел из зала.

 

XXXVI

Когда ушел последний из посетителей, Йозефа закрыла трактир. Холодный воздух шквалом ворвался в легкие, и выпитое дало о себе знать в полной мере. Элизабет повисла на плече Иоганна, Йозефа уцепилась с другой стороны и пропела:

– Вперед, мой милый, – к дому!

Лист взглянул на строительные леса перед трактиром.

– Что здесь будет?

– Еще одна церковь для святош, – с презрением ответила Йозефа.

– Наверняка она будет красивой, как и другие, – пробормотала Элизабет.

Служанка рассмеялась.

– Чего в Вене не хватает, так это еще одной церкви!

Пошатываясь, они пошли по безлюдным проулкам. Йозефа вела себя громче всех и без конца сыпала трактирными шутками.

Когда они свернули на Шультергассе, навстречу им вынырнули две фигуры. Иоганн машинально шагнул вперед, загородив собой женщин, но потом понял, что это всего лишь ночной патруль.

Стражники были вооружены алебардами, один из них держал масляную лампу.

– Время позднее, дамы и господа! – сурово произнес первый; второй держался чуть позади.

Элизабет виновато понурила голову. Лист понимал, что со стражниками лучше не связываться. Им часто приходилось сталкиваться со всевозможным сбродом, и шуток они не терпели.

Но Йозефу это, похоже, ничуть не смутило.

– И как вы только догадались? – спросила она язвительно.

Стражник покраснел от злости.

– Документы, и поживее!

Иоганн попытался было образумить Йозефу, но та и не думала униматься.

– А вы читать умеете? – Она прыснула, и стражники медленно подняли алебарды.

Но прежде чем дело приняло серьезный оборот, Йозефа отмахнулась.

– Вы что, так и не узнали меня? Я жена Хайнца!

Стражник поднял лампу и поднес поближе к ее лицу. Губы его растянулись в ухмылке.

– Йозефа… Повезло вам, а в другой раз попадется кто-нибудь другой, – он опустил лампу. – Ступайте, благополучно вам добраться. И в следующий раз, как будешь разливать, припомни нашу доброту.

Йозефа смотрела на него как осел.

– Ганс. Мое имя Ганс, – сказал стражник и снова ухмыльнулся.

– А я Карл, – добавил его напарник. – Не забудь!

– Ганс и Карл. Я запомню, – пообещала Йозефа, стараясь при этом сохранять серьезный вид. Потом кивнула Иоганну и Элизабет, и они продолжили путь.

* * *

Впечатление, какое производил внешний вид дома, внутри только усилилось: в комнате как будто не было ни единой ровной стены. Покрытые копотью балки чуть прогибались посередине, и от этого потолок казался еще ниже, так что Иоганн невольно пригибал голову.

Но когда Йозефа зажгла несколько свечей, в комнате стало куда уютнее. Оштукатуренные стены были украшены вышивкой, по углам стояли оловянные вазы с засушенными цветами, а лавка застелена пестрым покрывалом. Рядом с чугунной печью в углу были аккуратно сложены дрова, над ней висели несколько копченых колбас.

«Неплохо устроился, дружище», – подумал Иоганн.

– Спать будете здесь; наверху только одна комната, и занимаем ее мы с Хайнцем, – сказала Йозефа. – Сейчас принесу матрас и одеяла.

Она направилась было к двери, но внезапно остановилась.

– Вы ведь обвенчаны? – спросила женщина с убийственно серьезным видом. – Это приличный дом.

Элизабет покраснела.

– Мы…

– Это была шутка. – Йозефа рассмеялась.

– Засунь куда подальше свои шутки! – резко ответила девушка.

В комнате повисла тишина. Элизабет сама от себя такого не ожидала. Но не смогла сдержаться. Она падала от усталости, и эта женщина ее раздражала.

– Ладно, не бери в голову. – Йозефа ухмыльнулась и вышла.

Она поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж. В следующую секунду сверху что-то упало.

– Надеюсь, этого хватит! Доброй ночи! – крикнула Йозефа, а затем послышался глухой удар.

Очевидно, она упала в кровать.

Иоганн взял у подножия лестницы соломенный матрас и шерстяное одеяло. Он разложил матрас под столом и расстелил одеяло для Элизабет.

– Мне жаль, что я так обошлась с ней, Иоганн.

– Не забивай голову. Не думаю, чтобы она обиделась.

– В самом деле?

Лист кивнул.

– Она работает в трактире, не забывай. От местных пьянчуг и не такое можно услышать. К тому же здешние жители всегда были остры на язык. Но когда приходит час, на них можно положиться. Турки узнали это на собственной шкуре.

Элизабет умыла лицо в деревянной кадке и легла на узкий матрас.

– Доброй ночи, – пробормотала она.

– Спи крепко.

Иоганн свернулся на скамье и мгновенно уснул.

 

XXXVII

Хлопнула входная дверь. Иоганн и Элизабет резко проснулись.

В комнате стояла Йозефа, уперев руки в бока.

– Уже проснулись, засони? – спросила она громко. – Семь часов почти.

Сквозь маленькое окно падал свет и резал Иоганну глаза. В висках стучало после всего выпитого накануне.

Элизабет натянула одеяло на голову.

Йозефа поставила на стол кувшин козьего молока и буханку хлеба на доске.

– Угощайтесь.

Она отломила ломоть хлеба, сделала большой глоток из кувшина и вышла во двор.

Иоганн поднялся и подошел к столу. Тоже отломил немного от буханки, стал жевать. Когда тесто размякло во рту, он глотнул молока, теплого, по всей видимости только надоенного. В любой другой день оно показалось бы ему нектаром богов, только не этим утром.

Лист поборол подступившую к горлу тошноту и постарался не обращать внимания на стук в висках.

С улицы вдруг донеслась ругань. Поскольку Элизабет снова уснула, Иоганн решил осмотреться. Свежий воздух пошел бы ему на пользу, и кроме того, ему стало любопытно, что там произошло.

Во дворе стояла Йозефа.

– Свинья! – выругалась она и выплеснула ведро воды, чтобы смыть нечистоты, под которые Иоганн чуть не угодил накануне.

Он подошел к колодцу, устроенному посреди двора, и взялся за ворот.

– Она-то знает, что на улицу помои выливать запрещено, вот и выплескивает все во двор! – Йозефа посмотрела в окно второго этажа. – А теперь, конечно, не решается выглянуть, потому как знает, что я зашвырну ей это дерьмо обратно в окно! – прошипела она и погрозила в сторону дома. Затем подошла к колодцу. Иоганн наполнил ее ведро свежей водой.

– Спасибо, Иоганн. Когда здесь жили евреи, на улицах было чисто. Но со свиньями вроде этой… – Она попыталась успокоиться. – Они с супругом, видно, неделю копят дерьмо, лишь бы не таскать лишний раз на улицу. Боюсь представить себе, как у них воняет! – Йозефа сплюнула на стену дома. Потом взяла ведро и смыла остатки нечистот. – Как говорится, семью и соседей не выбирают.

Лист молча кивнул и поднял новое ведро воды. Поставил его на край колодца, сделал глубокий вдох и окунул голову.

Холод, как ударом, вытеснил все прочие чувства: стук в висках, скверный привкус во рту, тошноту.

Это было восхитительно.

Когда он вынырнул, Йозефа ухмылялась.

– К нашему шнапсу нужно привыкнуть, это не ваше разбавленное пойло.

Лист рассмеялся.

– Окажешься в Тироле, попробуй травяной водки. Вот потом и поговорим.

– Чтобы вас перепить, в Тироль тащиться не обязательно. – Йозефа забрала у него ведро и скрылась в доме.

Иоганн вошел следом за ней. Элизабет, еще сонная, сидела за столом, закутавшись в одеяло, и ела с завидным аппетитом.

– Маловато вчера мяса было? – подстегнула ее Йозефа и принялась ворошить кочергой угли в печи.

– Маловато, да и на вкус так себе, – сухо отозвалась Элизабет.

Хозяйка отложила кочергу.

– Быстро учишься, – подмигнула она девушке.

– Аппетит снова проснулся, – сказала Элизабет. – Наверное, весна приближается.

– Или все дело в венской кухне… Как бы там ни было, Хайнц сегодня выходит – утром сказал мне. Если хотите, можете после обеда сходить за ним. А я пока приготовлю что-нибудь на ужин.

– Звучит неплохо, – согласился Лист.

Элизабет отложила ломоть хлеба.

– Иоганн, а мы посмотрим город? Время есть, а вчера я так устала, что и половины не заметила.

Он колебался. Чем больше высовываться, тем выше вероятность, что кто-нибудь их узнает.

Иоганн Лист. Дезертир. Живым или мертвым.

– Иоганн? – Элизабет смотрела на него с надеждой.

Он медленно покачал головой.

– Вообще-то, я хотел раздобыть для тебя лекарство, чтобы…

– Но мне уже гораздо лучше.

Лист внимательно посмотрел на нее. Верно – она выглядела вполне здоровой, почти как раньше, в деревне. Если для нее это так важно, то с лекарством можно и повременить.

– Ну… хорошо.

Элизабет просияла.

 

XXXVIII

Стук в дверь разбудил фон Фрайзинга. Монах растерянно протер глаза – должно быть, он все-таки задремал. Заспанный иезуит открыл дверь.

У порога стоял, беспокойно озираясь, отец Виргилий.

– Позволите?

Не дожидаясь ответа, он вошел в келью. Фон Фрайзинг прикрыл дверь, теряясь в догадках. Еще ни разу он не разговаривал с отцом Виргилием в этой комнате. Здесь было тесно даже одному человеку.

– Пришли проверить, не сбежал ли я? – спросил устало фон Фрайзинг.

– Это последнее, о чем я подумал бы, дорогой друг, – начал отец Виргилий. – Вы должны понять, что я не мог поступить иначе. Это единственная возможность выиграть время, чтобы другие поумерили пыл. И поверьте, я потрясен не меньше вашего. Бернард, должно быть, не один год вынашивал свой замысел – и улучил-таки момент.

– Но почему…

Виргилий положил руку ему на плечо.

– Тот, кто творит чудеса, приумножает влияние своего ордена. И собственную власть. Вы же, напротив, действовали ради общего блага и не думали о власть имущих. С такой точки зрения вы не подходили для своих задач.

– Тогда мне, вероятно, следовало выбрать иного наставника. – Фон Фрайзинг заглянул собеседнику в глаза.

Тот едва заметно улыбнулся.

– И все-таки ваш доклад меня удивил. Что вами двигало?

Фон Фрайзинг сел на жесткую кровать и потер лицо, словно бы хотел оттереть следы лжи.

– В сущности, я сказал правду. Если я и умолчал об Иоганне и Элизабет, это потому, что не счел это достойным внимания. А поскольку я недавно встретил их в Вене, мне не хотелось упоминать о них. Бернарду непременно захотелось бы… – он сделал паузу, – расспросить их подробнее. Это лишь вопрос времени.

Отец Виргилий кивнул.

– Для ближнего и за ближнего. Этим вы и ценны… и слабы.

Фон Фрайзинг посмотрел на наставника и почувствовал, как в нем закипает злоба.

– Оба они хорошие люди и хотят лишь, чтобы их оставили в покое. А то, что Кайетан Бихтер был отщепенцем и видел то, что хотел увидеть, – так я и раньше об этом говорил, – он повысил голос.

– Не надо злиться, – не менее резко одернул его отец Виргилий. – Я и сам понимаю, что произошедшее в деревне было следствием скорее суеверия, а не божественного вмешательства. Но есть другие, люди более могущественные, которые не хотят принимать это во внимание.

Фон Фрайзинг молча смотрел на своего наставника. Тот повернулся к двери.

– Я попытаюсь выяснить намерения брата Бернарда. Наберитесь терпения и прекратите биться головой в стену. Omnia Ad Maiorem Dei Gloriam.

Отец Виргилий постоял в ожидании ответа, однако фон Фрайзинг хранил молчание. Затем вздохнул и вышел.

Дверь закрылась, и тишина наполнила келью.

– Omnia Ad Maiorem Dei Gloriam, – прошептал наконец фон Фрайзинг.

Он знал, что это еще далеко не конец.

 

XXXIX

День как будто был создан для прогулки. В воздухе пахло весной, теплый ветер уносил прочь зловоние улиц. Иоганн и Элизабет, бродя по городу, посмотрели кайзерскую крепость и городскую лечебницу, поели пирожков со сливой на Новом рынке и угостились местными блюдами.

Наевшись, они отправились встречать Пруссака, но улицы оказались запружены людьми так, что невозможно было пройти.

– Что там происходит? – Элизабет поднялась на цыпочки, чтобы разглядеть хоть что-то.

– Не знаю. Вижу только помост и…

Элизабет тоже разглядела помост и худого мужчину, который поднялся по ступеням. Он повернулся к толпе, и его голос разнесся над площадью.

– Бродяга и бездельник Вальтер П. был пойман на месте преступления, когда пытался обокрасть порядочного человека Игнаца Зайфрида, в то время как суженая Вальтера, Трауде К., также взятая под стражу, отвлекала его внимание.

Глашатай выдержал театральную паузу, чтобы у горожан была возможность криками выразить свое негодование.

– Поскольку их вина безоговорочно доказана, они понесут наказание, чтобы впредь каждому человеку в любом городе и селении было известно об их злодеянии, дабы уберечься от них!

Четверо крепких служителей втащили приговоренных на помост. У мужчины был жалкий и растерянный вид. Женщина вопила.

Двое подручных схватили приговоренного и прижали головой к плахе. Когда к нему шагнул палач с длинным, остро заточенным ножом, мужчина попытался высвободиться.

Тщетно.

Быстрым движением палач отсек ему нос. Из раны хлынула кровь. Мужчина захрипел, захлебываясь в собственной крови.

Женщина заплакала и отвернула лицо. Толпа восторженно гудела. Элизабет прижалась к Иоганну и закрыла глаза.

Кто-то из подручных прижег обрубок носа раскаленным железом, и кровь остановилась. Вор потерял сознание. Его бросили рядом с помостом и взялись за женщину.

Женщина отчаянно извивалась, но ее, словно перышко, подтащили к плахе и прижали лицом к луже крови.

– Прошу, пощадите, мне нужно кормить пятерых детей! – взмолилась она.

Палач невозмутимо склонился над ней и резким движением отсек ей сначала левое ухо, а затем и правое. Женщина пронзительно визжала, пока ей не прижгли раны.

Несчастная потеряла сознание, и ее бросили рядом с мужчиной. Толпа хлопала и гудела.

Толпа стала расходиться. Люди воодушевленно обсуждали представление, довольные тем, что в городе стало чуточку безопаснее.

Элизабет не хотелось открывать глаза. Зрелище само по себе было неприятным, но радость толпы, восторженные крики – это было еще хуже. Ей стало дурно.

Иоганн наклонился к ней и поцеловал в лоб.

– Все позади, – сказал он и провел рукой по волосам. – Это были преступники. Что бы с нами стало, если б у нас украли деньги?

– И все-таки они люди, – упрямо возразила Элизабет и вытерла слезы.

Она посмотрела на брусчатку в брызгах крови, на два неподвижных тела возле помоста. От той легкости, какая охватила ее во время прогулки, не осталось и следа. Надежда, которая зародилась в душе накануне, у Чумного столба, растаяла. Солнечные лучи уже не дарили тепло – они отражались от кровавых пятен и резали глаза.

И снова эта боль в шее – она пульсировала тихо и непрестанно…

* * *

Иоганн направился было к клетке, но тут почувствовал едва заметное прикосновение. Он машинально тронул кошелек, спрятанный во внутреннем кармане, но опоздал – кошелька там уже не было. Лист огляделся и увидел оборванца, торопливо идущего прочь.

– Эй! – крикнул он. – А ну стой!

Оборванец бросился бежать. Обо всем позабыв, оставив Элизабет одну посреди площади, Иоганн устремился в погоню.

Миновав рынок, вор резко повернул вправо и едва не налетел на двух гвардейцев. Лист не отставал и сам в последний миг сумел избежать столкновения.

– Что за… а ну стоять, вы оба!

Иоганн обернулся на бегу: стражники бросились следом за ними.

Вор мчался так, словно за ним гнался сам дьявол. Он лавировал среди прохожих и использовал любую возможность, чтобы стряхнуть преследователя.

Иоганн быстро нагонял вора, хотя сердце уже рвалось из груди.

Не уйдешь!

Один из стражников, довольно тучный, уже сдался и тяжело привалился к стене дома, расстегнув рубашку, чтобы легче было дышать. Его напарник продолжал погоню.

Вор завернул в тесный проулок и оглянулся: Иоганн преследовал его по пятам, а за ним мчался стражник с алебардой. Навстречу им выкатила повозка, и вор не упустил свой шанс.

Он побежал прямо на коренастого мерина, который тянул повозку, нагруженную тяжелыми бочками. В последний момент бросился на землю, оказался сбоку от лошади и схватился за провисший ремень уздечки. Лошадь от неожиданности дернулась и повернула в сторону. Повозка стала медленно заваливаться набок. Извозчик с руганью соскочил с козел, бочки ударились о брусчатку и разбились. По проулку рекой разлилась навозная жижа.

Ремень внезапно порвался, вор поскользнулся и упал в жижу. В следующий миг он был погребен под повозкой.

Иоганн увидел торчащую из-под повозки руку – пальцы судорожно вцепились в его кошелек. Он наклонился и забрал мешочек. Пальцы дернулись и застыли.

– Попался, пес!

Иоганн развернулся. К нему из последних сил, с трудом удерживая алебарду, бежал стражник. Бежать было поздно – тот оказался слишком близко. Оставалось только действовать. Когда гвардеец сделал замах, Иоганн резко пригнулся, в мгновение ока очутился у него за спиной и ударил в ухо. Стражник взвыл и выпустил алебарду. Лист толкнул его лицом в стену, развернулся и скрылся среди столпившихся зевак.

 

XL

Иоганн сидел на глинобитном полу у печи и вертел в пальцах монету. Он до сих пор злился на себя за свое поведение. Когда Лист пришел на рыночную площадь, Элизабет там уже не было. Поэтому он вернулся в дом Пруссака, где его ждали Элизабет и Йозефа. Облегчение при их виде быстро сменилось чувством стыда.

Девушка сидела за столом, но даже не посмотрела в его сторону. По ее глазам было видно, что она недавно плакала.

Йозефа одарила Иоганна сердитым взглядом.

– Замечательно, оставить любимую одну посреди незнакомого города…

Только дурак не признает собственных ошибок. А ты и есть дурак!

Иоганн поднялся и подошел к ним.

– Элизабет, прошу, прости меня, – сказал он негромко.

– За что? – спросила она, и голос у нее дрожал.

– За то, что оставил тебя одну, – продолжал Иоганн. – Я думал только о том, как бы нагнать этого мерзавца, и… Мне очень жаль.

Элизабет подняла на него глаза.

– Правда?

– Да.

Девушка встала и прижалась к нему.

– Я вдруг почувствовала себя такой одинокой…

Лист обнял ее, ощутил тепло ее тела.

– Я люблю тебя, – прошептал он. – И горжусь тобой. Сама отыскала дорогу… ты просто рождена для жизни в городе.

Элизабет невольно рассмеялась.

– Как и ты – для работы в кузне, – подстегнула она его.

Йозефа смотрела на них, и на душе у нее стало тепло. «Эти двое поладят», – подумала она.

Затем оглядела комнату. Колбаса, сыр, яйца, свежий хлеб и вино – все было готово к приходу Хайнца. Но ее муж до сих пор не возвращался, и Йозефа начинала беспокоиться.

– Где он пропадает? – спросила она, глядя на Иоганна.

Лист покачал головой.

– Пруссак, которого я знал, наверняка сходил бы еще выпить за освобождение и…

В это мгновение распахнулась дверь. Иоганн и Элизабет резко обернулись, Йозефа машинально схватилась за длинный нож, лежавший на столе.

– Попались, проходимцы! – прогремел раскатистый голос, и в комнату вошел Пруссак.

– Хайнц! – в восторге крикнула Йозефа, выронила нож и бросилась мужу на шею.

Пруссак страстно поцеловал ее, взявшись при этом ладонями за ягодицы.

Лист усмехнулся. Элизабет стало неловко от такой невоздержанности. Пруссак оторвался от жены и шагнул к девушке.

– Пусть вас ничего не смущает – жизнь слишком коротка, чтобы жеманиться, сударыня! – Он поклонился и поцеловал ей руку.

Элизабет густо покраснела.

– Ну, хватит, – вмешался Иоганн и строго посмотрел на друга. – Старый обольститель!

Пруссак привлек его к себе и обнял так крепко, что Лист едва не задохнулся.

– Ну, что, старый бродяга! Всё на защите невинных дам, а?

Они рассмеялись от души. Такая встреча нравилась Иоганну куда как больше. Пруссак выпустил его. В нос Листу ударил до боли знакомый запах – пять дней в одной камере с бродягами и ворьем не прошли бесследно.

– Французские духи? – спросил он друга.

– Это чтоб отбить у тебя невесту. – Пруссак ухмыльнулся и посмотрел на Йозефу. Потом бросил взгляд на накрытый стол. – Замечательно, все как я люблю… Только вот кое-чего не хватает!

Он подошел к массивному сундуку, стоявшему под лестницей, достал бутыль и с громким стуком поставил ее на стол.

– Вот, промочите горло.

И с этими словами скрылся за дверью.

Элизабет растерянно посмотрела на Иоганна. Тот сел за стол и ответил ей невинным взглядом.

Пруссак вскоре вернулся: он наскоро умылся, с его лица и рук стекала вода. Без всяких колебаний недавний узник схватил жену за руку и потащил ее к лестнице, крикнув Иоганну и Элизабет:

– Мы ненадолго!

– Это уж как получится, – рассмеялась Йозефа.

Они поднялись к себе в комнату.

– В этом весь Пруссак. – Иоганн откупорил бутыль и сделал большой глоток.

Ну кто бы мог подумать.

Лист с трудом проглотил и сделал над собой усилие, чтобы удержать шнапс в себе. Потом протянул бутыль Элизабет.

– По твою душу. Ваш краутингер.

У девушки загорелись глаза.

– Ты шутишь.

Иоганн кивнул.

– Не представляю, откуда Пруссак достал его. Как будто знал, что я приду, – добавил он с иронией.

Элизабет понюхала из горлышка. Действительно – аромат трав сложно было с чем-то спутать. Она сделала большой глоток.

Мгновенно вспыхнули воспоминания.

Тироль. Деревня. Дедушка.

Элизабет проглотила настойку, как будто не пробовала ничего вкуснее.

– Деду пришлось бы по вкусу.

В глазах у нее стояли слезы. Иоганн обнял ее и поцеловал.

– Не сомневаюсь.

Несколько мгновений они хранили молчание. Сверху доносился тихий ритмичный скрип. Иоганн улыбнулся.

– Давай поедим, это может и затянуться.

Они принялись за еду. Скрип между тем становился громче; теперь стали слышны страстные стоны. То, что их могут услышать, Пруссака и Йозефу, по всей вероятности, не смущало.

– Как он верно подметил, жизнь коротка, – проговорил Лист и пододвинулся к Элизабет. – Надеюсь, для Йозефы она окажется не слишком короткой.

Элизабет смущенно улыбнулась.

По дому разнесся вскрик облегчения. Иоганн поднял глаза к небу.

– Свершилось! – произнес он торжественно.

– Аминь, – добавила Элизабет и хихикнула.

Через некоторое время на лестнице показалась Йозефа, растрепанная и красная. Следом за ней спускался Пруссак, в чистой одежде.

– Долго же ты переодевался, – заметил с усмешкой Иоганн.

– Я бы так не сказала, – рассмеялась Йозефа и опустилась на лавку рядом с Элизабет.

Пруссак взял кувшин вина и разлил по кружкам до самых краев.

– За вас!

Они выпили.

– А теперь рассказывай: где тебя носило все эти годы? – спросил Иоганн у своего друга.

Пруссак откусил от копченой колбасы и принялся рассказывать с набитым ртом.

После того как солдаты их с Иоганном отряда расправились с офицерами, он несколько дней прятался на дереве от поисковых отрядов. Когда те ушли, попытался выяснить, где их лагерь. Но их подразделение уже выдвинулось дальше. Остались только те, кто угодил в руки к солдатам: им вспороли животы и оставили умирать – остальным в назидание.

– Подвесили вверх тормашками, – рассказывал Пруссак. – Я будто в ад попал. Один посреди выжженной равнины, вокруг их изуродованные тела, и повсюду воронье кружит… – Он запнулся и уставился в пустоту.

Йозефа взяла его за руку. Пруссак рассеянно сжал ее и продолжил повествование.

Сначала он намеревался вернуться домой, в Пруссию, но по пути наткнулся на убитых паломников. У одного из них нашлись документы, и к тому же он оказался урожденным пруссаком.

– И вот с тех пор я Хайнц Вильгельм Крамер.

– Тебе всегда везло, старый ты черт, – Иоганн покачал головой.

– Что есть, то есть, – Пруссак снова откусил от колбасы. – А голод, как знаешь, не тетка.

Элизабет рассмеялась. Йозефа, которая в сотый раз слышала эту шутку, закатила глаза.

– Но тебе-то, дружище, тоже грех жаловаться, а? – Пруссак кивнул на Элизабет.

– Да, дела пошли на лад… Понемногу.

– Что произошло?

Иоганн задумался на секунду, а потом все рассказал. Как попал в плен к французам, как его пытали и как ему удалось сбежать. Как он пришел в заснеженную деревушку. И о невероятных событиях, которые последовали позже. О них…

 

XLI

Пруссак и Йозефа, словно завороженные, позабыв про еду, слушали Иоганна.

– И вот мы здесь, с поддельными документами, ищем случая переправиться по Дунаю и оставить все позади, начать новую жизнь, – закончил Лист свой рассказ.

Пруссак разлил шнапс по стаканам.

– За новую жизнь. Которая без прежней ничего не стоила бы!

Они вновь принялись за еду. Когда все наелись, Йозефа завернула остатки в холсты и убрала все в сундук, а недоеденные колбасы повесила обратно в угол.

– Я, пожалуй, лягу спать. – Элизабет зевнула и посмотрела на Иоганна, но тот помотал головой.

– Мы поговорим еще с нашим… Хайнцем.

– Как хочешь. Доброй ночи.

Девушка поцеловала его, взяла соломенный матрас с одеялом и расположилась поближе к печи. Затем вынула свою книжку и грифель и стала писать, хотя глаза у нее уже слипались.

– Не засиживайтесь. – Йозефа тоже поднялась, поцеловала мужа и вышла из комнаты.

– Пить наши женщины все-таки не умеют, – Пруссак усмехнулся.

– Вчера мне так не показалось.

Пруссак небрежно махнул рукой. Потом откинулся на скамье и раскурил трубку, выпустил кольцо дыма. Вид у него был задумчивый.

Поленья потрескивали в печи, Иоганна тоже понемногу разморило. Они наслаждались тишиной, которая теплым покрывалом застлала все вокруг.

Лист взглянул на Элизабет. Та уснула, уронив голову на книгу. Он подошел к ней, осторожно достал книгу и положил рядом с матрасом. Затем поцеловал ее и вернулся к Пруссаку. Тот довольно улыбался.

– А теперь без шуток, Иоганн. Куда ты собираешься?

– Я же говорил, – Лист почувствовал себя застигнутым врасплох, и сон как рукой сняло. – По Дунаю в Зибенбюрген. Там царит религиозная вольность, и законы исполняются не так сурово.

– Зибенбюрген? – Пруссак смерил Иоганна критическим взглядом. – И поэтому вы с юга пришли сюда, хотя куда проще было бы идти на восток? Иначе говоря, напрямик к Зибенбюргену?

Пора раскрывать карты.

– Конечно, – начал Иоганн шепотом, – есть еще одна причина, почему мы здесь. – Он посмотрел на Элизабет, но девушка крепко спала. – Шорш рассказал мне, и ты, наверное, уже знаешь… Фон Пранк здесь, в Вене!

Пруссак промолчал, но Лист понял по его взгляду, что ему известно куда больше.

– Ты знал об этом?

Пруссак по-прежнему молчал.

– Ответь!

Снова повисла тишина; неестественно громко потрескивало пламя в печи.

Наконец Пруссак собрался с духом.

– Да, черт возьми, я знаю, – вздохнул он. – Давно уже знаю. И поверь мне, первой моей мыслью было заколоть эту свинью. Чтобы он медленно истек кровью за то, что сделал с нами и с нашими товарищами. Только вот…

– Что? – Иоганн возвысил голос, внутри него закипала ярость.

– Дружище, не будь дураком. Я наконец-то обрел то, ради чего стоит жить, и умирать мне ни к чему.

– Но…

– Никаких «но». Допустим, мне и впрямь удалось бы к нему подобраться. Застрели я фон Пранка у всех на глазах, мне проще было бы следующую пулю пустить себе в лоб. Конечно, я мог где-нибудь подкараулить его. Прикончить его и сбежать. Только вот куда? Да еще с Йозефой… По-твоему, ей бы понравилась такая жизнь?

Иоганн молчал. Он понимал, что Пруссак прав, и все-таки позиция друга приводила его в бешенство.

– Если начистоту, то и мне такая жизнь не пришлась бы по вкусу. У меня теперь есть крыша над головой, и под задницей теплый матрас. Каждую ночь. И женщина, которая меня любит. Месть не стоит того, чтобы ставить все это на кон. – Пруссак ухватил Иоганна за плечо. – Поверь, дружище, я лучше один день проживу со своей женой, чем проведу остаток жизни без нее. И тебе не помешало бы подумать над этим. Элизабет вроде бы хорошая девушка. То, что она терпит тебя, уже что-то значит, – ухмыльнулся он. – Поразмысли над этим. У тебя не было бы шансов. Как и у нее.

Иоганну нечего было сказать. Так неожиданно было слышать это от старого товарища, который не раз во время войны втягивал его в самые отчаянные авантюры. Пруссак изнежился – или поумнел.

Иоганн разрывался на части. В глубине души он понимал, что проиграет, но жажда мести была неодолима.

Лист. Мы до тебя доберемся.

Собственной жизнью он особенно не дорожил, но Элизабет одна не справилась бы, в этом Пруссак был прав.

Элизабет.

Его новая жизнь. Его ответственность. Его любовь.

И неожиданно все встало на свои места. Иоганн понял, что должен делать. Он взглянул на товарища, толкнул его в плечо.

– Чертов умник.

Пруссак поднял кружку.

– Подумать только… Уж если упрямый тиролец это усвоил – то есть еще надежда для человечества.

Они выпили, и Пруссак снова налил.

– Я когда-нибудь давал тебе плохие советы?

– Ну, если не считать твоей идеи с тем борделем в Брешии.

Они от души рассмеялись. И потом до поздней ночи вспоминали былые дни, не забывая при этом про вино и шнапс.

 

XLII

Элизабет разбудил пронзительный крик петуха. Она протерла глаза. От печи приятно тянуло жаром; первые солнечные лучи падали в окна, пробиваясь сквозь густой табачный дым.

Девушка поспешно спрятала в сумку свои записи, как будто кто-то мог их прочесть. Затем встала, закутавшись в одеяло, подошла к окну и открыла его. Прохладный утренний воздух ворвался в комнату, разогнал дым.

Элизабет обернулась и увидела Иоганна: он спал, свесив голову с лавки, и тихо похрапывал. Должно быть, она что-то пропустила накануне.

Возможно, оно и к лучшему.

Пруссак сумел добраться до лестницы и лежал поперек ступеней. Судя по топоту на втором этаже, Йозефа тоже проснулась.

Элизабет улыбнулась, она даже не думала сердиться. Иоганну сегодня и без того придется несладко; кроме того, дед всегда говорил, что мужчине время от времени необходимо выпить. Лучше всего – дома, чтобы он не наворотил глупостей.

Она вышла во двор и подобрала четыре яйца из-под насеста рядом с домом. Подставила лицо солнцу, наслаждаясь слабым, но уже ощутимым теплом. Зима, которой, казалось, конца не было, понемногу отступала.

Все обернется к лучшему.

И, как накануне, словно в насмешку над ее надеждами, в шее вспыхнула боль…

Ощущение тепла растворилось, Элизабет поспешила вернуться в дом.

* * *

Йозефа разбудила мужа, вылив ему на лицо кружку холодной воды.

– Просыпайся, милый! – пропела она. – Кто так пьет, тому и поработать не грех.

Пруссак фыркнул и встряхнулся, как промокший пес.

– Лучше прибей меня! – простонал он жалобно, но все-таки медленно поднялся.

Элизабет потрясла Листа за плечо.

– Иоганн, вставай.

Тот заворочался, но продолжал спать. Пруссак, пошатываясь, подошел к столу.

– Предоставь это мне; я знаю, как его поднять, – он подмигнул ей.

Элизабет нерешительно отступила.

– Ладно, если он останется жив.

Пруссак ухмыльнулся и в ту же секунду скривил лицо.

– Будь проклят шнапс, даже улыбаться больно…

Он взял бутыль с травяной водкой, склонился над Иоганном и раскрыл ему рот.

– Чем окончился день предыдущий, с того должен начаться день следующий. Это я усвоил от нашего квартирмейстера в Италии.

С этими словами он влил шнапс Иоганну в рот.

Сначала ничего не происходило. Потом Лист распахнул глаза, закашлялся, вскочил и пулей вылетел из комнаты.

Звуки, которые доносились со двора, были красноречивее любых слов. Элизабет бросила на Пруссака хмурый взгляд.

– Что? – Хайнц пожал плечами. – Он ведь пока жив.

* * *

Когда друзья немного ожили, все собрались за накрытым столом. Завтрак состоял из хлеба с салом, супа и разбавленного вина. Йозефа и Элизабет с аппетитом принялись за еду, Иоганн с Хайнцем попытались себя заставить поесть.

«Все, – думал Лист, с усилием разжевывая кусок пересохшего хлеба. – Одного такого вечера для Вены будет достаточно. В следующий раз – в Зибенбюргене».

После еды Пруссак откинулся на скамье и раскурил трубку.

– Вы должны понимать, что с этими документами на борт попасть не так просто.

– Почему? – спросила Элизабет.

– Потому что любой капитан будет тщательно проверять их, ведь он несет ответственность за груз и пассажиров. Ваши проблемы станут его проблемами.

– Поэтому я и хотел прежде переговорить с тобой, – ответил Иоганн. Он понемногу приходил в себя и мог более или менее ясно рассуждать. – Ты знаешь кого-нибудь, у кого есть собственное судно? Какого-нибудь торговца, которого не сильно заботят документы…

– Хайнц знает кучу народу. Уверена, среди них найдется такой, кто вам поможет, – пообещала Йозефа.

– Твоими бы устами, женщина… – проворчал Пруссак. – Но я посмотрю, что тут можно сделать. Скумекаем что-нибудь.

Йозефа потрепала его по щеке.

– Вот и я о том же!

– И без тебя голова гудит…

Женщина закатила глаза и повернулась к Элизабет.

– Мужчины… Сначала пьют как лошади, а потом жалуются как дети.

 

XLIII

Вена, весна 1704 года

Вот уже несколько дней мы живем в этом городе, таком не похожем на все другие, где мне пришлось побывать. Будь то Инсбрук, который я видела только издалека, или Леобен, в котором было так уютно за крепкими стенами, среди узких улочек. В Вене все иначе. Дома вокруг огромные, особенно собор Святого Стефана, и улицы такие широкие, что могут разъехаться три повозки. А людей столько, что всех и упомнить невозможно.

Хайнц, старый товарищ Иоганна, и его жена Йозефа приютили нас и обращаются с нами как с родными. Иоганн рад встрече. Так приятно видеть его в хорошем расположении духа, и все трудности как будто позабыты.

В какие-то дни болезнь беспокоит меня больше, в какие-то – меньше. По крайней мере, мне не приходится избегать дневного света. Черные вены тянутся по шее и немного по спине, насколько я могу рассмотреть. Но, кажется, они не расползаются дальше. Мне удается скрыть их от Иоганна и от остальных. Не представляю, что будет, если они что-то заметят…

Долго ли будет так оставаться?

 

XLIV

Вокруг все лучилось оранжевым светом, и последние клубы утреннего тумана комками ваты лежали на пастбищах.

– Каждый раз сердце радуется, когда смотрю на это, – мечтательно произнес Пруссак.

Иоганн не стал спорить. Вид с речной башни открывался просто великолепный. Здесь горы не перекрывали обзор, и шеренги домов не давили своей массой. На западе Новый канал отделялся от Дуная, и плоскодонные баржи подплывали к самым воротам. Там их загружали, и они плыли к востоку, чтобы снова войти в русло реки.

По другую сторону канала вырастал Леопольдштадт, а за ним была разбросана россыпь островков, с севера отсеченных Дунаем.

Над головой кружили птицы, а внизу, на берегу, суетились десятки рабочих, разгружая баржи, и повозки нескончаемым потоком пересекали ворота. В порту царил упорядоченный хаос, как в муравейнике, не прерываясь ни на минуту.

– И нас могут там поймать? – недоверчиво спросил Иоганн.

– Не будь таким наивным, эти судоходцы неладное за версту учуют. К тому же на пути есть несколько таможенных застав… – Пруссак вдохнул прохладный воздух. – Есть у меня на примете один человек, с кем можно переговорить. Хотя… – Он взглянул на Иоганна. – Ты мог бы остаться здесь, в Вене.

Лист посмотрел на друга так, словно не слышал шутки более глупой.

– Ты в своем уме? В городе, похожем на крепость, которую охраняет тысяча стражников с фон Пранком во главе? С тем же успехом можно голым задом сесть на улей – меньше шансов, что покусают.

– В этом все и дело, дружище. Никто не додумается искать тебя в логове льва. Посмотри на меня: мне не приходится прятаться. Даже наоборот. Я постоянно на виду и даже с лейтенантом гвардии не боюсь связываться. Поэтому я тот, кто я есть, а не тот, кем был прежде.

Иоганн признал, что в таком подходе была своя логика. И все-таки…

– Элизабет не будет счастлива здесь. Когда уляжется восторг от всего нового, городские стены станут не защитой для нее, а тюрьмой.

– Если вдруг передумаете, наши двери всегда открыты.

Лист кивнул с благодарностью – он знал, что может положиться на старого друга. Затем вынул трубку и принялся было набивать ее, но его остановил осуждающий взгляд Пруссака.

– Что?

– Здесь нельзя курить.

Иоганн уставился на него в недоумении.

– На улицах Вены курить запрещено – меры против пожаров.

– Думается, мне здесь тоже не очень-то понравится, – кисло ответил Лист и спрятал трубку в карман.

* * *

Во дворе царило умиротворение. Пруссак вновь заступил в караул, Йозефа отправилась на рынок.

Иоганн сидел на скамейке и вырезал из дерева. Элизабет между тем набирала воду в колодце. Она наполнила ведро и понесла в дом, на ходу улыбнувшись своему любимому.

Впервые за все время Лист мог расслабиться, не тревожиться о том, что принесет им следующий день или час. Все, казалось, шло своим чередом: Пруссак искал для них баржу, Йозефа их баловала, и даже Элизабет выглядела теперь счастливей. Кроме того, с тех пор как они оказались здесь, она немного прибавила в весе. «Значит, ей становится лучше», – подумал с усмешкой Иоганн. Он был доволен.

Довольство ослепляет.

Но в этот раз ему не хотелось прислушиваться к внутреннему голосу.

– Не хочешь присесть? – окликнул он Элизабет.

Девушка вышла из дома, смахнув с лица прядь волос.

– Только ненадолго. Надо еще печь растопить, иначе суп придется есть сырым… – Она села рядом с Иоганном, взяла его за руку и положила голову ему на плечо. – Так спокойно… Надолго ли? – И закрыла глаза.

– Будем надеяться, – Лист погладил ее по волосам.

Лучше еще один день с любимой женщиной, чем остаток жизни без нее.

Пруссак сказал то, что Иоганн не смог выразить словами. Он ощутил незнакомое доселе спокойствие.

– Элизабет… как, по-твоему, могли бы мы остаться здесь, в Вене?

– Сомневаюсь. Здесь слишком тесно и суетливо. Где будут резвиться наши дети?

Уверенность, с какой она говорила о детях, заставила Иоганна задуматься. Он никогда прежде не задавался этим вопросом. Да и с чего бы? Сначала война, потом жизнь в бегах… Но теперь, если все сложится… наверное, время пришло и Элизабет подарит ему детей. И он, в свою очередь, сможет дать то, чего сам никогда не имел.

Любовь. Безопасность. Семья.

– Пруссак еще ни разу меня не подводил. Я уверен, он найдет кого-нибудь, кто поможет нам.

Элизабет прижалась к нему и обхватила ладонями его лицо.

– Я знаю.

Она нежно поцеловала его, не обращая внимания на людей, которые проходили мимо ворот и украдкой бросали на них взгляды.

 

XLV

Высокие двери в библиотеку доминиканского монастыря резко распахнулись.

– Епископ Франц Антон фон Харрах! – дрожащим голосом объявил худой послушник.

Епископ по-отечески потрепал послушника по голове и вошел в зал, все стены которого были заставлены книжными стеллажами.

Брат Бернард поднялся из кожаного кресла и с радостным видом пошел навстречу епископу. Он ждал этого визита.

– Какая приятная неожиданность! Рад приветствовать вас в наших стенах.

– Брат Бернард! – начал епископ, сопроводив свои слова театральным жестом. – Что мне сказать? После той досадной дискуссии мне не хотелось увещевать вас при всех, поэтому я делаю это сейчас. Подобные раздоры мне не по нраву, – произнес он с тревожной миной.

Бернард знал, что истинная цель визита откроется после этих словоизлияний. Поэтому он подыграл и виновато потупил взор.

– Я этого не хотел, ваше преосвященство. Прошу простить мою неловкость.

Епископ охватил его за плечи в знак прощения.

– Но я согласен с вами, брат Бернард, в том, что не стоит беспокоить Рим подобными пустяками.

Бернард кивнул с пониманием.

– Это не в нашей компетенции. Правда… – Он помедлил, ожидая реакции епископа.

– Правда?

– Не хотите ли пройтись со мной? Похоже, я столкнулся с одной проблемой… – Бернард показал в сторону двери.

Епископ принял приглашение, и они пошли бок о бок. Базилиус, как всегда безмолвный, последовал за ними и шагал на почтительном отдалении.

Они неторопливо пересекли библиотеку и прошли по длинному коридору, который упирался в маленькую дверь. Сквозь высокие окна по левую руку падал свет, противоположную стену украшали портреты известных доминиканцев.

– Что за проблема? – спросил наконец епископ.

– Не совсем проблема… скорее даже загвоздка, от которой лучше избавиться. Видите ли, какой толк от нашего согласия, если другие сеют ложь и раздоры?

– На что это вы намекаете?

– Базилиус говорил о двух попутчиках, которые ушли из деревни. Мужчина и женщина, но, по всей вероятности, неженатые.

– Не понимаю, что вы хотите сказать этим.

– Что, если они расскажут про них? Вам известно, как народ воспринимает подобные истории. За несколько дней город охватят беспорядки, и вы прекрасно понимаете, что скажет на это Его Святейшество в Риме.

Епископ задумчиво кивнул. Они медленно приближались к двери в конце коридора.

Бернард краем глаза поглядывал на епископа. Пойдет ли он на поводу?

– Поэтому следует на корню пресечь эти истории, пока они не разошлись и не оказали своего пагубного влияния, – продолжал доминиканец.

Фон Харрах снова кивнул.

– Их следует разыскать и образумить, согласны? – добавил Бернард и бросил наживку епископу.

– Разумеется, брат, разумеется… Но как же их разыскать? Это невозможно. Проще найти иголку в стоге сена, – епископ издал смешок.

– Я и сам так подумал. Но, по счастливому совпадению, несколько дней назад Базилиус встретил обоих. Здесь, в Вене.

По удивленному взгляду епископа Бернард понял, что добыча в ловушке. Оставалось только затянуть петлю.

– С вашего согласия, я бы мог начать поиски. Конечно, без огласки.

И завязать.

– И кому же вы доверитесь с таким деликатным поручением?

Они были почти у двери.

– Думаю, я уже нашел подходящего человека, – заявил Бернард и торжественно распахнул дверь.

Из глубины темной комнаты шагнул человек в военной форме и поклонился.

– Фердинанд фон Пранк; готов служить, ваше преосвященство.

 

XLVI

С наступлением сумерек небо затянули тяжелые тучи, и вот небо словно прорвало. Под проливным дождем горожане выбегали, только чтобы зажечь фонари, и, не считая редких повозок, улицы опустели. Собор Святого Стефана серым саркофагом вздымался над крышами домов, из сточных желобов фонтанами хлестала вода.

Пруссак шел быстрым шагом, и Элизабет едва поспевала за ним. Иоганн замыкал маленькую колонну. Идти было недалеко, но вскоре все промокли до нитки.

Пруссак скрылся в подворотне и остановился перед лавкой. Молния высветила контуры жестяного чудовища рядом с деревянной вывеской. Странное существо, помесь дракона с крокодилом, стерегло вход в бакалейную лавку «У лакомого червя».

– Надеюсь, мы не перед лавкой договариваться будем? – спросил Иоганн.

– Ты ведь не всерьез? – Пруссак скривил губы и дернул шнур, свисающий из ниши в стене.

Из лавки послышался тихий звон колокольчика.

– А нельзя было встретиться на его барже? – Элизабет подхватила подол, насквозь пропитанный водой.

– Он предпочитает сначала познакомиться со своими пассажирами.

Пруссак прислушался, но за дверью было тихо, и никаких шагов. Выждав еще немного, он снова дернул за шнур.

Шум дождя по мостовой гулом отдавался в ушах. Краткие интервалы между молниями и громовыми раскатами говорили, что гроза бушевала прямо над ними.

Миновала, казалось, целая вечность, прежде чем скрипнули засовы. Дверь чуть приоткрылась, и наружу высунулось худое лицо с орлиным носом. Взглянул на гостей, прищурился, после чего отворил дверь и знаком пригласил их войти.

Элизабет стало не по себе. Иоганн тоже напрягся. Он отодвинул полу плаща и положил ладонь на рукоять ножа.

Мужчина шел впереди. В руке у него покачивалась масляная лампа, и причудливые тени плясали по стенам лавки. Всюду лежали связки трав, свертки и прочие товары, неразличимые в темноте.

За прилавком был тесный проход, а за ним лестница в подвал.

Мужчина стал молча спускаться по стоптанным ступеням. Пруссак и Элизабет последовали за ним. Иоганн шел последним.

* * *

В подвале были слышны лишь приглушенные раскаты грома. По стенам стекали тонкие ручейки, в воздухе стоял запах плесени.

С подножия лестницы открывался просторный склад, в котором громоздились ящики с надписями на самых разных языках. Иоганн, Элизабет и Пруссак были не одни: перед ними стоял пожилой господин в меховом плаще. За его спиной выстроились еще три человека – вероятно, телохранители.

Мужчина, который привел их, встал позади.

Иоганн оценил положение. В подвал спускалась угольная шахта, но сбежать по ней было невозможно. Несколько слуховых окон в глубине склада находились слишком высоко и снаружи, скорее всего, были забраны решетками. Узкая лестница, по которой они спустились, в случае нападения превращалась в смертельный капкан.

Идеальная ловушка.

Элизабет, подойдя к Листу, вцепилась ему в руку. Он сжал ее ладонь, попытался приободрить, хотя и ему было не по себе.

Мужчина в меховом плаще шагнул вперед. Свет лампы упал ему на лицо, исчерченное морщинами. Он смотрел на вымокших посетителей.

– Как я слышал, вам нужно переправиться по Дунаю? – Голос у него был хриплый и безучастный.

– Только мне и моей жене, – ответил Иоганн ровным голосом.

– И дальнейшие расспросы, как я понимаю, неуместны?

Взгляд его постоянно перебегал с Иоганна на Элизабет. Левый глаз у него был молочно-белый. На мгновение в памяти у Листа вспыхнули жуткие воспоминания: другой подвал, такой же темный, и белый закатившийся глаз – и повсюду они, безжалостные, кровожадные…

Иоганн стряхнул с себя наваждение и кивнул.

– Я не могу рисковать, принимая на борт двух беглецов, – просипел мужчина.

– Мы не беглецы, нам нужно только избежать досмотров.

Господин злорадно захихикал.

– Брать бы по гульдену каждый раз, когда слышу это…

Элизабет забеспокоилась не на шутку. И Хайнцу собственная идея казалась уже не такой удачной.

– Скажите, от кого вы скрываетесь, господин…

– Иоганн Лист. Моя жена чиста перед законом, а меня, если хотите знать, разыскивают как дезертира. И раз уж вам это известно, то и вы окажетесь вне закона, если не сдадите меня сию же минуту.

– Ну-ну, – протянул собеседник. – А кто узнает, что вы сюда приходили? – Он ухмыльнулся, а за ним и его люди.

Иоганн взялся за рукоять ножа и, чуть сместившись, занял удобную позицию для выпада.

– Спасибо за потраченное время! – Он взял Элизабет за руку и подтолкнул ее в сторону лестницы. – Но если вы не хотите нам помогать…

– Довольно! – разнесся по складу громкий голос, и из темноты выступил еще один мужчина. – Я услышал достаточно!

Пожилой господин отступил в сторону. «Еще одна марионетка», – подумал Иоганн.

Новый собеседник шагнул вперед и протянул Иоганну руку.

– Граф Самуэль Мартин фон Бинден. Вы искали меня. – Высокого роста, с проседью на висках, он явно не терпел возражений. – Прошу простить за этот спектакль, но никогда не знаешь наперед, с кем имеешь дело.

– Понимаю, – Иоганн пожал протянутую руку. Он заметил, с каким недоверием Элизабет рассматривает графа.

– Значит, вас разыскивают как дезертира… Обвинение нешуточное. Полагаю, у вас были веские основания?

Иоганн пожал плечами.

– Зависит от точки зрения.

– Верно подмечено, господин Лист. Вы бы знали, какие небылицы мне приходилось выслушивать…

– Как и мне, – Иоганн заглянул ему в глаза. – Но есть ли у нас причины доверять вам?

По выражению лиц графа и его подчиненных он понял, что такого вопроса ему еще никто не задавал.

– Я… – Фон Бинден на мгновение задумался. – Скажем так, тоже не сторонник властей. В особенности католических.

– Вы протестант? – В голосе Элизабет прозвучал ужас.

– Совершенно верно, дитя мое, и нас не так много осталось в Вене. Потому-то я в меру возможностей стараюсь помочь единоверцам и тем, кто по каким-то причинам оказался в бегах. Конечно, если вы согласитесь принять помощь от протестанта.

Элизабет смущенно промолчала. Кто, в конце концов, давал ей право судить? И как знать, правду ли говорил священник в деревне, когда приписывал протестантам все грехи? Во всяком случае, этот человек совершал благое дело.

– Грабители, убийцы и прочее отродье, конечно же, в расчет не идут, – добавил с усмешкой фон Бинден. – Вы можете двинуться по Дунаю на юг, до Малой Валахии. А оттуда – на север, до самого Зибенбюргена. Там у закона руки коротки, не то что здесь.

– И сколько вы возьмете с нас, граф фон Бинден?

– Я не наживаюсь на несчастье других. Вы платите за пропитание, по пять крейцеров в день. И можете сойти на берег в любой момент, когда причалит баржа. Во время путешествия я бы попросил вас оставаться в трюме, чтобы не привлекать внимание. Особенно впечатлительных пассажиров, – граф подмигнул Элизабет, не выказывая при этом нахальства. Затем, сделав паузу, продолжил: – Если вас устраивает, одна из моих барж отплывает через два дня, перед рассветом. Она причалила прямо напротив Речной башни. Джонатан будет ждать вас у ворот Красной башни.

Человек, который привел их, поклонился.

Иоганн взглянул на Элизабет, и та кивнула.

– Значит, договорились, – он пожал графу руку. – Благодарю за великодушие.

– И я желаю вам благополучно добраться.

Граф почему-то отвел взгляд и торопливо пожал руку Пруссаку. Элизабет поклонилась, и Джонатан повел их наверх.

 

XLVII

Мощным порывом ветра распахнуло створку витражного окна, и дождь хлынул в зал. Базилиус вскочил с места и с трудом затворил окно.

Фон Пранк впился зубами в жареного карпа и пальцами затолкал кусок в рот. Отец Бернард откинулся в кресле и тяжело дышал, готовый взорваться в любую секунду. На столе перед ними были разбросаны остатки обильной трапезы, которой могло бы насытиться целое семейство. Еще несколько щук, сваренных в жире, дожидались своей очереди.

– Тогда мы согнали зачинщиков в деревню в окрестностях Зента. Собрали всех во дворе, окруженном стеной, – говорил фон Пранк, вытирая жирные пальцы о жилет.

– И учинили над ними расправу, полагаю? – прогудел Бернард и громко рыгнул.

– Не сразу. Это была превосходная возможность очистить местность от предателей, недовольных и сочувствующих. Мы их всех переловили, и только тогда сожгли двор дотла.

– Да, возможность упускать никак нельзя, – согласился Бернард. – Посмотрите, как действует церковь в Вене. Стратегия церкви не сильно-то отличается от военной, – он снова рыгнул. – И мы переловим последних протестантов, будь они прокляты.

Он взял богато украшенный кубок и поднял за здоровье фон Пранка.

Тот, в свою очередь, отпил из своего кубка, припомнив тот миг, когда епископ назвал имена разыскиваемых людей. Неужели это тот самый убийца, дезертир Иоганн Лист, от которого он, фон Пранк, едва унес ноги?

Он вспомнил ту ночь, так, словно все произошло только вчера.

Сияние полной луны.

Кровь его офицеров.

Унизительное бегство.

Они так ценили Листа за его отвагу и товарищеский дух, и никто даже подумать не мог, что именно этот человек с горсткой предателей учинит расправу над офицерами. Ведомый странным порывом уберечь жизни местного населения…

Просто смешно!

Приказы существуют, чтобы их исполняли, а не подвергали сомнению. И если фон Пранк приказывал уничтожить деревню, выжечь долину или целую страну, его люди должны были подчиняться. До чего они докатятся, если каждый будет поступать как ему вздумается и станет судить, что есть справедливость? Это недопустимо среди солдат. Такое следовало пресекать на корню.

Если это действительно тот самый Иоганн Лист, то нельзя было ждать от судьбы подарка более щедрого.

– Я вот еще о чем спросить хотел, святой отец, – начал фон Пранк, опустошив кубок. – Почему эти двое из деревни так важны для вас? Какая опасность может исходить от пары крестьян?

– Дело не в этих двоих, а в том, что случилось в их деревне. Я долгое время наблюдаю за теми странными явлениями, которые там происходят. И издавна задаюсь вопросом: почему Господь посылает нам болезни, эпидемии и всевозможные невзгоды?

Он посмотрел на фон Пранка, и тот неопределенно пожал плечами.

– Потому что хочет испытать нас, – продолжал Бернард. – Он хочет знать, где наш предел. И речь идет не о заповедях, которые нужны только чтобы держать народ в узде. Настоящее испытание проявляется в болезни, в страдании. Мы должны доказать, что достойны Его.

– Чума, например?

– Почему сразу чума? Несколько дней, и ты покойник – какое уж тут испытание… Нет, я говорю о страданиях, которые преследуют тебя изо дня в день, с утра и до ночи. И осознавать, что твоих потомков постигнет та же участь. И несмотря на это, жить. В этом и состоит испытание.

Бернард налил себе и фон Пранку еще вина.

– И какое отношение имеют к этому те двое?

– Деревню поразила болезнь, если можно так сказать. Болезнь, при которой жизнь, какую мы с вами знаем, невозможна. И тем не менее эти люди жили, изо дня в день неся свое бремя, потому что они, как мне видится, были так близки к Богу, что мы и представить не можем. – Он одним духом осушил кубок. – Иначе что мешало им свести счеты с жизнью?

Фон Пранк задумался на мгновение.

– Потому что это смертный грех?

– Смертный грех? – Бернард подался вперед, его покрасневшие глаза насмешливо блеснули. – Смертные грехи, как и заповеди, служат лишь тому, чтобы держать в узде скот людской. – Доминиканец вскочил, раскинув руки. – Мы опекаем их во всем. Говорим, что им делать и от чего воздержаться, что хорошо, а что плохо, кому верить и кого выдать. Им осталось только срать по нашей указке! – Он раскатисто рассмеялся.

Фон Пранк не был расположен к дискуссиям, поэтому просто кивнул. Он объелся, выпил превосходного вина… А этот жирный и, очевидно, помешанный доминиканец пообещал за поимку беглецов такую сумму, что фон Пранк готов был при необходимости выслушивать его часами.

Бернард успокоился и снова сел за стол.

– Если б фон Фрайзинг исправно исполнял свой долг, эти двое давно были бы в наших руках. И мы смогли бы допросить их. – Он вытер жирные пальцы о рясу и схватил фон Пранка за руку. – Но с вашей помощью мы сможем исправить это недоразумение.

Тот отодвинул тарелку и улыбнулся Бернарду.

Это – и еще одно, жирный ты хряк.

 

XLVIII

Вена, весна 1704 года

Наконец-то у нас появилась возможность покинуть этот город и по Дунаю добраться до Зибенбюргена. Хоть этот граф фон Бинден не внушает мне доверия, мы перед ним в неоплатном долгу. Конечно, передвигаться рекой не так тяжело, как по суше. И, надеюсь, не так опасно.

Я по-прежнему уверена, что Иоганна привело в Вену нечто другое. Но я рада, что теперь это не имеет значения и всего несколько дней отделяют нас от цели. И я простила его ложь. Ведь я тоже должна сообщить ему, что ношу в себе болезнь, и надеюсь, что он будет любить меня как прежде.

Осталось переждать несколько часов. Буду молиться о том, чтобы нас ничто больше не задержало.

 

XLIX

Гроза миновала, и за ночь небо полностью очистилось. Первые солнечные лучи коснулись венских улиц, на которых уже суетились люди.

В новой штаб-квартире патрульной службы тоже царило оживление. У массивной балюстрады, где стояли четыре пушки, вытянулись по стойке «смирно» лейтенант венской гвардии и командир патруля. Рядом выстроились стражники, вооруженные пиками и алебардами.

Перед ними расхаживал взад-вперед фон Пранк и гневно взирал на обоих.

– Мне нет дела до ваших распрей, господа! Я жду от вас слаженных действий. Мы разыскиваем мужчину и женщину, предположительно крестьян. Вероятно, у них поддельные документы. Вот их подробное описание.

Он дал командирам несколько листков, где были перечислены приметы разыскиваемых, и два грубых наброска, составленных по описаниям Базилиуса.

Командир патрульной службы едва взглянул на листки.

– Хотелось бы напомнить вам, что мы подчиняемся нижнеавстрийскому курфюрсту…

– Так, может, и мне напомнить вам о моих особых полномочиях? – Фон Пранк побагровел от злости и шагнул к командиру.

Повисло молчание, тот невозмутимо посмотрел на фон Пранка. Потом опустил глаза.

– Как прикажете. Мы будем глядеть в оба.

– Уж сделайте одолжение. – Фон Пранк отступил на шаг, оглядел собравшихся. – Жду результатов в ближайшие дни, господа!

Лейтенант Шикард, коренастый мужчина с крысиным лицом, выпятил грудь.

– Можете положиться на венскую гвардию!

Фон Пранк похлопал его по плечу.

– От вас я иного и не жду, лейтенант. – Он развернулся. – Благодарю, господа!

И удалился, никого не удостоив взглядом.

Лейтенант Шикард насмешливо взглянул на командира патрульной службы и тоже ушел, не попрощавшись.

– Жду от вас слаженных действий, – передразнил командир фон Пранка и повернулся к своему адъютанту. – Куда ни глянь, всюду сброд… Пришлите ко мне Пруссака, когда тот заступит в смену.

 

L

Послышалась ритмичная дробь шагов. Этот звук невозможно было спутать ни с чем другим: так передвигались только солдаты.

Иоганн схватил Элизабет за руку, побежал в дом и, захлопнув дверь, прильнул к маленькому окошку.

– Что там такое? – спросила девушка дрожащим голосом.

Иоганн не ответил. Он следил, пройдут ли солдаты мимо ворот или…

Солдаты свернули во двор. Их было шестеро, вооруженных мушкетами и алебардами. Во главе отряда шагал Пруссак.

Они остановились. Пруссак вышел вперед и развернулся к своим людям.

– Ждите здесь. – С этими словами он направился к дому.

У Иоганна перехватило дыхание. Что произошло? Неужели Пруссак его выдал? В это невозможно было поверить.

Дверь распахнулась, Пруссак влетел внутрь.

– Иоганн! Элизабет! Плохие новости.

Оба уставились на него.

– Фон Пранк знает, что вы в городе, и разыскивает вас. Он отдал сегодня приказ моему командиру.

– Пусть приходит, ублюдок! – хмуро проговорил Лист.

– Ты, по-моему, не понял. Вас разыскиваем не только мы, но и гвардейцы. Моему командиру это все не по вкусу; он не любит выполнять приказы тех, кому не подчиняется. Так что нас можно не опасаться. Но вам самое время исчезнуть. Я прослежу, чтобы на рассвете у ворот были мои люди. А до тех пор не высовывайтесь.

Элизабет, белая как полотно, опустилась на скамью.

– Никаких вылазок, господин Лист, – с нажимом произнес Пруссак.

Иоганн кивнул.

Его друг вышел, дал знак своим людям, и они зашагали прочь.

* * *

Иоганн в ярости пнул по деревянному ведру и стал расхаживать из угла в угол. Мысли его занимал один человек – фон Пранк. Надо было расправиться с ним в тот раз, когда была возможность…

Но ты не расправился.

– Иоганн? – Элизабет посмотрела на него с тревогой.

Он упустил свой шанс. И теперь чувствовал себя загнанным зверем.

Я доберусь до тебя, Лист.

Истреблю весь твой проклятый род!

Иоганн почувствовал, как колотится сердце, и сдавило горло. Ему не хватало воздуха.

– Иоганн? – Элизабет вскочила и схватила его за руку.

Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами и как будто не узнавал. Девушка погладила его по щеке.

– Успокойся. Все будет хорошо.

Пульс выровнялся, Иоганн сделал вдох. Прикосновение Элизабет вернуло его в чувство. Он сел на скамью, выпил воды и откинулся на спинку.

Элизабет присела рядом.

– Вместе мы справимся, – сказала она уверенно и заглянула ему в глаза.

И он ей поверил.

Иоганн понимал, что он многого требовал от Элизабет. Возможно, даже слишком. Сложно было поставить себя на ее место: человек всю жизнь провел в одном месте, а потом всего лишается и его швыряет в этот враждебный мир… Но Элизабет держалась стойко, а за это Иоганн любил ее еще больше. Но он понимал также, что теперь у них одна надежда – судно на Зибенбюрген. Поэтому перед ними даже не стоял вопрос доверия к графу фон Биндену – у них просто не было иного выбора.

Иоганн прижал к себе Элизабет. Она была права: вместе они справятся. Теперь следовало успокоиться и постараться не привлечь внимание.

Умный воин старается не шуметь, неразумный поднимает шум.

И погибает.

 

LI

Стражники городской гвардии усилили посты перед воротами и патрулировали улицы отрядами по четыре человека. Останавливали каждого, кто вызывал малейшее подозрение, особенно нищих и артистов.

Пруссак с тревогой наблюдал за происходящим. Теперь для лейтенанта Шикарда нашелся повод сорвать злость на всех «недостойных», как он их называл, горожанах. Нищих избивали независимо от возраста и пола, стоило им только замешкаться с бумагами. А тех несчастных, у кого бумаг не было, бросали в печально известную тюрьму над Кертнертор.

Пруссак и его люди для видимости тоже патрулировали улицы, сосредоточив свое внимание на безобидных гуляках и бездельниках. День обещал быть долгим, и Хайнц надеялся, что Иоганн проявит благоразумие и не станет высовываться.

Внезапно к нему подбежал один из патрульных.

– Поймали, господин лейтенант!

У Хайнца сердце упало в пятки, но вида он не подал.

– Для начала встань как подобает, когда докладываешь, – прорычал он, – и не ори через всю улицу. Чтобы такое было в последний раз, ясно?

Молодой стражник потупил взор.

– Да, лейтенант. Но мы их поймали.

– Тогда веди.

Стражник засеменил впереди, Пруссак последовал за ним.

Неужели Иоганн настолько глуп, чтобы пренебречь его советом? Пруссак не хотел даже думать о том, что бы это значило для них.

Он уже представлял себя идущим к виселице.

Они повернули за угол. Перед стражниками на коленях стояли две фигуры: мужчина и женщина.

Пруссак остановился. Сердце готово было выскочить из его груди.

Он присмотрелся и выдохнул с облегчением: эти двое не имели даже отдаленного сходства с Иоганном и Элизабет. Мужчина был низкого роста и полноват, у костлявой женщины были огненно-рыжие волосы. Пруссак подошел к ним.

– Как твое имя? – спросил он мужчину.

Тот посмотрел на него с жалким видом, но не вымолвил ни слова.

Один из стражников вынул кинжал.

– Отвечай, псина, или…

Пруссак остановил его жестом. Потом сдавил мужчине щеки, чтобы тот открыл рот. На месте языка торчал только обрубок.

– Кто-то сказал вам, что у разыскиваемого нет языка?

Пруссак оглядел своих людей. Повисло неловкое молчание. Он взглянул на женщину.

– А ей не меньше сорока. Вы хоть описание посмотреть удосужились?

Молчание.

– Свободны! – приказал Пруссак. – Можете идти.

Мужчина и женщина поспешили прочь. Пруссак снова оглядел своих людей.

– Этой акцией вы заслужили место в гвардии Шикарда, но для наших рядов этого маловато. Ясно вам?

Послышалось робкое «так точно, лейтенант», что вполне удовлетворило Хайнца. Больше всего ему хотелось угостить своих людей пивом, такое он испытал облегчение. Но он напустил на себя хмурый вид и двинулся со своими людьми к следующему посту.

 

LII

День клонился к вечеру, а розыски так и не увенчались успехом. Фон Пранк в негодовании расхаживал перед тюремными воротами, нетерпеливо поглядывая на серебряные часы.

Из-за угла вывернул лейтенант венской гвардии. Фон Пранк спрятал часы в карман.

– Если у вас все такие расторопные, неудивительно, что вы их до сих пор не разыскали.

– Прошу прощения, но мои люди делают все, что в их силах, – пропыхтел Шикард.

– Тогда их, вероятно, следует подстегнуть. – Фон Пранк, точно хищник, расхаживал вокруг запыхавшегося лейтенанта. – Или прибегнуть к иным средствам. – Он остановился. – Крысы есть всюду, даже среди благонравных горожан, не так ли?

Лейтенант кивнул, хоть и не понял, к чему клонит собеседник.

Фон Пранк наклонился к нему.

– Пусть крысы покопаются поглубже. Вы понимаете, о чем я?

Шикард снова кивнул.

– Рад, что мы поняли друг друга. И вот еще что…

– Да?

– Как следует вымуштруйте своих крыс, если не хотите присоединиться к нищим в башне.

Лейтенант, вздрогнув, поспешил прочь.

 

LIII

До рассвета еще было время, и город спал в свете луны.

Четыре тени молча продвигались в сторону Красной башни и ворот, за которыми раскинулась пристань. Элизабет поежилась, Иоганн плотнее прижал ее к себе.

Пруссак беспрестанно озирался.

– Хайнц, успокойся. – Йозефа взяла мужа за руку.

– Успокоюсь, когда баржа отплывет.

– Нам до сих пор ни одного стражника не попалось, теперь уж нечего опасаться.

– Твоими бы устами, женщина…

Но Йозефа, похоже, оказалась права. Кругом было тихо, и вскоре перед ними выросла северная стена. Вплотную к стене они двинулись в сторону ворот.

– Что теперь? – спросил Иоганн.

– Если все верно, то…

Из темноты вдруг вынырнул чей-то силуэт. Они замерли, Лист мгновенно схватился за нож.

Потом они узнали сутулую фигуру, услышали знакомое покашливание.

– Джонатан… Обязательно так пугать? – проворчал Пруссак, но не сумел скрыть облегчения.

Старик не ответил и знаком велел следовать за ним. Иоганн убрал нож.

– Постойте. Тут я с вами распрощаюсь, – сказала Йозефа.

Она подошла к Элизабет и поцеловала ее.

– Береги себя и присматривай за ним, мужчинам без этого никак.

– Спасибо, Йозефа, всего тебе хорошего, – ответила Элизабет.

Потом женщина обняла Иоганна и чмокнула в губы.

– И чтобы я не слышала жалоб на тебя! – Она подмигнула ему.

– Так точно, – отчеканил Иоганн.

– Ступай, а то они, чего доброго, решат остаться, – усмехнулся Пруссак и шлепнул жену по ягодице.

Она посмотрела на него с вызовом, потом развернулась и скрылась в темноте.

Элизабет с грустью смотрела вслед Йозефе. Они были знакомы не так долго, но ее искренность и задор в последние дни стали для девушки утешением.

Джонатан нетерпеливо кашлянул. Пруссак развернулся к нему.

– Всё, мы готовы.

Они приблизились к массивной башне. Пруссак взглянул на Джонатана.

– У ворот дежурят мои люди, так что сложностей быть не должно.

Лист огляделся. Вокруг по-прежнему было тихо.

Слишком тихо.

Пруссак пошел впереди. В тени у ворот неподвижно стояли двое часовых.

– Все хорошо, господа? – спросил приказным тоном Пруссак.

Ответа не последовало.

– Что за… языки проглотили?

Иоганн заметил вдруг, что Джонатан куда-то пропал. В ту же секунду в руках одного из часовых вспыхнула масляная лампа.

– Проклятье! – процедил Иоганн.

Перед ними с лязгом опустилась решетка, зарывшись зубьями в мостовую.

Путь к пристаням был отрезан.

– Предатель, чтоб он сдох! – выругался Пруссак.

Стражники двинулись на них. Иоганн и Пруссак одновременно развернулись: к ним бежали солдаты городской гвардии, вооруженные пиками и алебардами. Оружие поблескивало в свете луны.

– Иоганн! – В глазах Элизабет разлился ужас.

– За телегу. Живо!

Девушка послушно спряталась за двухколесной телегой, стоявшей у самой стены.

– Хайнц!

Иоганн и Пруссак оглянулись – кто-то бежал к ним вдоль стены. Это была Йозефа. Переглянувшись, они поняли друг друга без слов.

Снова в бой.

Пруссак вырвал у одного из стражников лампу и отскочил. Лист оттащил Элизабет за повозку, нагруженную ящиками, и на ходу выбил упор из-под колеса.

– По моему сигналу беги к Йозефе, – велел он Элизабет.

– Но…

– Делай как я говорю!

Повозка покатилась на стражников. Пруссак швырнул в нее лампу.

– Давай!

Над повозкой взметнулось пламя. Элизабет в последний раз оглянулась на Иоганна, потом бросилась к Йозефе. Стражники порскнули в разные стороны, спасаясь от огня. Элизабет и Йозефа воспользовались переполохом и скрылись во внутреннем дворе ближайшего дома. Потом повозка врезалась в стену, и несколько стражников кинулись оттаскивать ее, чтобы пламя не перекинулось на дом.

Иоганн и Пруссак оказались в окружении, на них были направлены два десятка пик. О том, чтобы сбежать, не могло быть и речи. Но, по крайней мере, Элизабет и Йозефе удалось скрыться. Иоганна охватила ярость. Стоило один раз кому-то довериться – и вот что из этого вышло…

Вперед выступил лейтенант Шикард и с триумфом посмотрел на Хайнца.

– Вот и свиделись… – Он кивнул своим людям. – Увести и заковать в цепи!

По два солдата подступили к Иоганну и Хайнцу, скрутили им руки.

– Метцлер! – К лейтенанту шагнул худой стражник и отдал честь. У него недоставало двух пальцев на правой руке. – Возьмите десяток людей и разыщите женщин!

Листа и Пруссака повели прочь. Перед ними и позади них эскортом шагали солдаты.

Краем глаза Иоганн уловил движение у парапета крепостной стены. Тень, едва различимый силуэт – но он сразу узнал его.

Граф фон Бинден.

Он заплатит за предательство. Он и фон Пранк. Кровь стучала у Иоганна в висках. Он представил себе, что сделает с ними, если они только попадутся ему в руки…

Его грубо толкнули, вернув в действительность. Лист отвернулся.

Не сейчас.

Но скоро.

* * *

Граф фон Бинден дрожащими руками вцепился в парапет, глядя вслед солдатам. Что же он натворил? Казалось, все, за что он боролся на протяжении жизни, вдруг утратило смысл…

Из тени выступил фон Пранк и по-отечески похлопал его по плечу.

– Вы буквально выпрыгнули из петли, фон Бинден. И уберегли свою дочь. Я дам знать, если вы снова понадобитесь мне.

И, раскурив трубку, фон Пранк оставил графа одного.

У ворот остановилась карета, запряженная двумя каштановыми жеребцами. Фон Пранк постоял мгновение, затем победно ухмыльнулся и влез внутрь.

* * *

Граф посмотрел вниз. Стражники до сих пор тушили повозку. Карета тронулась с места и вскоре растворилась во мраке. Фон Бинден несколько раз глубоко вдохнул. И его вырвало.

* * *

Копыта отбивали ритм по мостовой, и подпружиненная карета покачивалась в своеобразном танце.

Окна с обеих сторон были задернуты красными бархатными занавесками, и внутри царил мрак. Фон Пранк с наслаждением курил трубку.

Иоганн Лист. У него в руках.

Фон Пранк выдохнул облако дыма, и его спутник стал обмахиваться ладонью. Это был пожилой господин с аристократичными чертами, хоть и одетый весьма скромно. «Расчесанные волосы, ухоженная бородка, чистые ногти – видно, не стоит верить всему, что толкуют о противнике», – подумал фон Пранк.

Но сегодняшний враг завтра может стать другом. Ничто не могло длиться вечно: ни договоренности, ни дружба, ни даже вражда – фон Пранк прекрасно знал это, будучи солдатом. И тот, кто не хотел в один прекрасный день остаться в одиночестве, заранее принимал меры.

Спутник смотрел на него в ожидании.

Фон Пранк прокашлялся.

– Это он, генерал Гамелин. Иоганн Лист в наших руках.

Генерал холодно улыбнулся.

– Bon.

 

LIV

В рассветных сумерках Йозефа и Элизабет мчались через задние дворы и переплетения улочек, иногда таких тесных, что приходилось продвигаться гуськом.

Наконец-то им попался низкий приямок перед подвальным окном, и они втиснулись туда, чтобы перевести дух. Элизабет чувствовала, как ее сердце колотится о ребра, и с каждым вдохом казалось, что легкие вот-вот разорвутся. Пробеги еще немного, и она просто свалилась бы.

Йозефа тоже задыхалась, по ее лицу стекал пот. Она расстегнула платье на груди, чтобы легче дышалось. Мысли мешались в голове, сознание словно затуманилось. Думать в таком состоянии было невозможно.

Не возникало даже сомнений в том, кто их выдал, настолько очевидной казалась низость графа. Куда хуже было то, что ее мужа тоже схватили. Если выяснится, что он вместе с Иоганном участвовал в том бунте, его повесят прежде, чем она успеет взмолиться о помиловании.

«И все потому, что Иоганн и Элизабет явились в город», – подумала Йозефа с горечью. И прежде…

Увидев отчаяние в глазах девушки, она устыдилась. И взяла ее за руку.

– Все будет хорошо.

Но прозвучало это неубедительно, и Йозефа сама себе не поверила. Скорее всего, ее тоже схватят, поскольку она не сообщила о преступнике, как того требовал ее долг, и жила под одной крышей с преступником.

Как бы там ни было, здесь они оставаться не могли.

– Надо добраться до дома, как можно скорее. – Йозефа поднялась.

Элизабет посмотрела на нее в изумлении.

– Там нас будут искать в первую очередь.

– Доверься мне.

Девушка слабо улыбнулась. Ей ничего не оставалось, кроме как поверить.

Йозефа смахнула с ее лица прядь волос. Потом поправила платье и застегнулась.

– Пора затаиться на время.

* * *

– Шевелись!

Тюремщик втолкнул Иоганна и Пруссака в камеру, расположенную в подвалах под штаб-квартирой городской гвардии. Потолки были низкие, каменный пол устлан прелой соломой. В углу скопились экскременты других заключенных. В воздухе стояла едкая вонь гнили и разложения, от которой перехватывало дыхание.

Стражники заковали их в тяжелые цепи. Затем с грохотом захлопнулась дверь и лязгнул засов.

Лист огляделся. Камеры примыкали одна к другой. У противоположной стены горели две масляные лампы; их света едва хватало, чтобы разогнать мрак. Другие заключенные даже не шелохнулись. В углу напротив кто-то лежал. Несчастный едва дышал, и по его лицу ползали насекомые.

Пруссак тщетно пытался освободиться от кандалов. В конце концов он обреченно привалился к грязной стене. Нетрудно было догадаться, какими последствиями могло все это обернуться.

Для него и Йозефы.

– Пусть этот сукин сын только попадется мне, я ему ноги поотрываю! – Пруссак побагровел от злости.

– Сейчас нам это не поможет, – попытался успокоить его Иоганн.

– Плевать! – Пруссак вскочил и схватился за прутья решетки. – Кто они такие, чтобы запирать меня здесь? Я – лейтенант караульной службы! Шикард, ты свинья! Я с тобой разберусь!

– Угомонись.

– Да это просто… – Хайнц закашлялся.

– Побереги воздух. Лучше подумаем, как нам теперь быть.

Пруссак сел рядом с Иоганном.

– Я кое-кого видел на стене, – произнес тот задумчиво.

– Да-да, я тоже видел эту благородную псину.

– Позади него.

Пруссак с недоумением посмотрел на друга.

– Нашего давнего приятеля. С которым ты советовал не связываться.

– Фон Пранк? Этот вшивый… – Очередной приступ кашля не дал ему закончить.

– Он самый. Полагаю, нам следует ждать его визита. И допроса. В лучшем случае.

– Да, в лучшем случае. – Пруссак сплюнул сквозь решетку. – Отсюда нас выведут только на виселицу.

– Посмотрим. Возможно, это будет наш единственный шанс сбежать.

Он неуверенно посмотрел на Иоганна.

– Мне бы твою уверенность, дружище… И денежки Папы в придачу.

Лист прислонил голову к холодной стене и закрыл глаза.

 

LV

Йозефа осторожно выглянула из-за угла.

Ничего подозрительного.

Она скользнула вдоль стены и подобралась к входной двери. Оставалось лишь надеяться, что старуха со второго этажа не выглянет в окно. Она бы сразу на них донесла.

Но во дворе было тихо.

Элизабет тоже подобралась к дому. Они бесшумно скользнули за дверь. Внутри все так и осталось нетронутым. Йозефа сняла с крюков пару колбас, прихватила буханку хлеба и взяла масляную лампу.

– Возьми ведро воды и ступай к лестнице.

Элизабет послушно взяла ведро. Хозяйка открыла неприметный люк под лестницей и спустилась вниз. Девушка последовала за ней. Это оказался тесный чулан – без окон, но в стене имелась небольшая дверца. Потолок был низкий, и приходилось пригибать голову.

– Сколько мы здесь просидим?

Йозефа пожала плечами.

– Мне почем знать… До завтра, это уж точно.

– Тогда я прихвачу одеяла, – Элизабет полезла наверх.

– Только быстрее!

Она взяла пару одеял, быстро свернула их и собралась уже спускаться обратно, но тут взгляд ее упал на скамью и подушки на ней.

Элизабет бросила одеяла Йозефе, пригнувшись, подбежала к лавке и забрала подушки. И при этом успела выглянуть из окна.

Во дворе вдруг показались несколько солдат. Они быстро шагали к дому.

– Идут! – прошипела Элизабет и бросилась к люку.

– Быстрее! – Йозефа потянула ее за подол.

Элизабет выронила одну подушку, но женщина уже втащила ее в подвал и закрыла крышку люка.

– Я выронила одну подушку! – прошептала Элизабет.

– Забудь.

– Она лежит прямо у лестницы. Они ее увидят, и тогда…

Йозефа приподняла крышку люка. Солдаты были уже рядом, от дома их отделяли всего несколько шагов.

Она увидела подушку и потянулась за ней. Не хватало считаных сантиметров.

Дверь распахнулась.

Йозефа вытянула руку. Плечо, казалось, вот-вот вывернет из сустава. Она ухватила подушку кончиками пальцев, подтянула ее к себе…

– Четверо наверх! – прогремел властный голос.

Тихо, насколько это было возможно, Йозефа прикрыла люк. В подвале сразу стало темно, и только сквозь щели между половыми досками пробивались полосы света.

Над ними загремели шаги. Пол задрожал, и сверху посыпалась мелкая пыль.

Элизабет тронула Йозефу за плечо и показала на дверцу в стене. Йозефа покачала головой.

– Скрипит дьявольски, – прошептала она. – Хайнц давно собирался ее смазать. Забудь.

У Элизабет вдруг перехватило дыхание. Она почувствовала себя загнанной в угол, прислушиваясь к звукам, доносящимся сверху и эхом гремевшим в ушах.

Топот тяжелых сапог.

Грохот сундуков и лавок.

Звон разбитой посуды.

Йозефа обняла Элизабет за плечи, словно почувствовала ее страх.

– Не бойся, – прошептала она. – Они нас не найдут.

Элизабет ей не поверила, но сумела немного совладать с собой.

По лестнице вновь прогремели шаги. В воздухе кружила пыль.

– Наверху никого.

У Элизабет вдруг защипало в носу. Она закрыла глаза.

Только не сейчас!

Она попыталась сдержаться, зажала рот и нос ладонью, но это не помогло. Элизабет чихнула.

У Йозефы замерло сердце.

Наверху все стихло.

– Вы слышали? – спросил наконец кто-то из солдат.

– Заткнись! – рявкнул хриплый голос.

Снова тишина. Потом кто-то подошел к самому люку.

Мы пропали.

Снаружи вдруг послышался всплеск. Шаги стали удаляться.

– Свинья, кто разрешал тебе разливать свое дерьмо по чужим дворам? – прогремел снаружи хриплый голос.

В ответ раздались неразборчивые вопли.

– Еще раз увижу, у позорного столба будешь вопить!

Хлопнули ставни.

Пронесло. Старая толстуха спасла.

Солдат вернулся в дом.

– Уходим. Вы двое остаетесь во дворе на случай, если женщины вернутся. Если старуха еще раз выплеснет что-то в окно, под арест ее.

Шаги стали отдаляться. Солдаты вышли из дома и закрыли за собой дверь.

Настала тишина.

Еще несколько секунд, растянутых в вечность, Элизабет и Йозефа не смели шевельнуться и прислушивались. Потом они присели в углу и только теперь смогли стряхнуть с себя оцепенение.

Женщины хранили молчание. Элизабет в изнеможении закрыла глаза.

* * *

Она стояла на кладбище. Собор черным силуэтом вырисовывался на фоне полной луны. Холодный ветер завывал над могилами и рвал на ней одежду.

Потом она увидела его, между двух поваленных надгробий. Он стоял к ней спиной.

Иоганн.

Она позвала его, но ветер уносил ее крик. Она подбежала к нему, тронула за плечо.

Он медленно повернулся, луна осветила его лицо.

Элизабет закричала…

* * *

Она открыла глаза.

Вокруг была кромешная тьма. В панике Элизабет стала шарить вокруг. Она не сразу сообразила, где находится. Потом увидела сияние луны между досками. Услышала храп Йозефы.

Погреб под лестницей, конечно.

Элизабет пришла в себя, но кошмарный сон не выходил из головы.

Кладбище. Иоганн. Его лицо.

Это было ужасно. Это был…

Знак?

Элизабет потянулась к Йозефе. Потрясла ее, сначала осторожно, потом сильнее.

Храп резко оборвался.

– А… Что…

– Йозефа, просыпайся.

Женщина шумно зевнула.

– Что стряслось? Еще ночь, – пробормотала она заспанно.

– Мы должны спасти Иоганна и Хайнца.

– Ты в своем уме? Они в тюрьме городской гвардии. За красивые глазки нас туда едва ли впустят.

– Значит, надо что-то придумать.

Йозефа тяжело вздохнула. Элизабет начинала ее раздражать.

– Послушай, сейчас ночь, и на улицах, кроме стражников, никого. Так что выходить сейчас – не лучшая идея. Я что-нибудь придумаю, но Хайнц и не из таких передряг выпутывался. А нам сейчас лучше успокоиться и ждать.

– Хорошо, но утром мы что-нибудь предпримем. – Элизабет помолчала мгновение. – Что я буду делать без него… – добавила она тихо.

– Иди сюда. – Йозефа привлекла ее к себе. – Нельзя сейчас падать духом, но и поступать опрометчиво мы не можем. Если схватят еще и нас, тогда все пропало.

– Я постараюсь. Прости, мне не хватает терпения.

Йозефа укрыла ее одеялом.

– Спи. Завтра нам понадобятся все силы.

 

LVI

Удар по решетке вырвал Иоганна и Пруссака из полудремы.

– Иоганн Лист и Хайнц Вильгельм Крамер?

Пруссак присмотрелся к лейтенанту Шикарду.

– А кто спрашивает?

– Я всегда считал тебя склочником, Хайнц, но в этот раз ты так легко не отделаешься. Ты сам знаешь, что полагается за помощь дезертиру.

Пруссак напустил на себя невинный вид.

– Не понимаю, о чем ты…

– Хватит кривляться, а не то я устрою так, чтобы скучать тебе не пришлось. Ему уж точно не придется, – Шикард взглянул на Иоганна и скривился. – Так ты и есть Иоганн Лист? Ты не представляешь, каких трудов стоило мне изловить тебя…

Он отступил в сторону и подозвал тюремщика.

Иоганн понимал, что сопротивление бессмысленно. Следовало поберечь силы.

Тюремщик отомкнул засов и дернул за цепь, которой был скован Лист. Его вывели, и дверь снова захлопнулась.

Пруссак смотрел им вслед, пока их фигуры не поглотил мрак.

* * *

Камера, вероятно, служила прежде хранилищем для угля. Стены были покрыты сажей, с потолка свисали тяжелые цепи. Балки андреевского креста покрыты человеческими выделениями, на стене чернели кровавые потеки. В воздухе стоял запах пота, крови и рвоты.

Запах смерти.

Тюремщик поднял Иоганну руки и закрепил цепь на крюке. Затем что-то довольно пробормотал, вытер пот со лба и удалился, шаркая подошвами.

Лист закрыл глаза. Такое положение само по себе через несколько часов вызовет сильнейшие судороги. Проснулись старые воспоминания, которые он так старательно подавлял.

Французский плен. Допросы.

Неутихающая боль.

Полное неведение того, когда им это наскучит.

Время между пытками, тягучее и бесплодное.

Только смерть сулила тогда избавление. После побега Иоганн поклялся, что никогда больше не позволит себя схватить. И некоторое время казалось даже, что Господь проникся его клятвой.

И ошибся. В который раз.

Лейтенант Шикард вошел в камеру, брезгливо поморщившись, встал перед Иоганном.

– Полагаю, тебе самому не хочется торчать в этой дыре дольше, чем это необходимо. Так что не усложняй нам работу. – Он прокашлялся. – Твое имя?

Иоганн молчал, глядя на противоположную стену, поверх головы лейтенанта.

– Твое имя?

Молчание.

Шикарду стало не по себе. Он мог полагаться лишь на слово своих людей. Полной уверенности, что они схватили нужного им человека, не было. В случае ошибки фон Пранк не даст ему спуску.

– Молчанием ты лишь усугубляешь свое положение, дезертир, – он сурово посмотрел на Иоганна. – У нас есть средства, чтобы развязать тебе язык. Допрос с пристрастием еще никто не выдерживал.

– Он уже здесь!

В камеру вошел фон Пранк. На губах его играла холодная улыбка.

Иоганн тщетно пытался подавить ярость.

– Хорошая работа, лейтенант!

«Из его уст даже похвала звучит как оскорбление», – подумал Шикард.

Фон Пранк проверил оковы на руках Листа.

– Вы свободны, лейтенант. Если понадобитесь, я пошлю за вами.

– Как прикажете! – Шикард вышел из камеры.

Фон Пранк встал перед Иоганном.

– Вот и свиделись, Лист… Уверен, тебе все это представлялось иначе, но жизнь всегда на стороне закона, не так ли?

– Забавно слышать это от человека, который обращает закон в свою пользу, – ответил Иоганн.

– А ты, конечно же, служишь правому делу… Но к чему это привело? – Фон Пранк расхаживал перед Иоганном, как учитель. – У тебя нет денег. Нет власти. И нет возможности защитить тех, кому ты служишь и кого любишь. – Остановившись, он посмотрел Иоганну в глаза. – Будем откровенны, в конечном итоге тебе все равно уготована роль проигравшего. Правда, и этим тебе довольствоваться недолго… – Шагнул к Иоганну, схватил его за волосы и подтянул к себе. – И женщину, которая была с тобой, мы тоже разыщем. Клянусь, ты будешь смотреть, как ее казнят.

Лист попытался ударить его головой, но фон Пранк без труда увернулся.

– Это все, что ты можешь мне предложить? – Он зычно рассмеялся. – А может, я сохраню ей жизнь и продам туркам… Строптивые женщины им по вкусу.

Иоганн не смог совладать с собой.

– Клянусь, я зарежу тебя, как свинью, фон Пранк! И пусть это будет последнее, что я сделаю.

– Последнее, что ты будешь делать, это молить меня о пощаде, когда тебя колесуют.

– Но прежде я хотел бы задать ему пару вопросов, с вашего позволения. – В камеру вошел брат Бернард в сопровождении Базилиуса.

– Разумеется, святой отец, – фон Пранк насмешливо поклонился и отступил в сторону.

Иоганн смерил доминиканца взглядом.

– А вы кто такой?

Бернард ударил его по лицу.

– А я – святой отец.

Лист слизнул кровь с рассеченной губы и почувствовал, как внутри все закипает от ярости.

Соберись. Подыграй им, иначе никогда больше не увидишь ее.

Иоганн сделал глубокий вдох. Успокоился.

– Простите, святой отец.

Бернард удовлетворенно кивнул.

– Прощаю. Я – отец Бернард, доминиканец. С Базилиусом ты уже знаком.

Лист ничего не понимал. Что понадобилось от него священнику? И что связывало Базилиуса с доминиканцем?

– Насколько мне известно, ты один из последних, кто покинул деревню? – спросил Бернард.

– Вы – друг брата фон Фрайзинга?

– Я бы сказал, мы с ним… в одной упряжке, – ответил доминиканец.

Иоганн вспомнил разговор с фон Фрайзингом. Вспомнил, с каким отвращением иезуит говорил о доминиканцах.

– Это верно, я ушел из деревни, прежде чем пожар стер ее с лица Земли. Но я единственный, кто выжил в этом аду.

– И ты никого не сумел спасти? – Бернард изобразил удивление. – Представляю… Заснеженная горная деревушка. Где-то вспыхивает искра или падает забытая свеча. Пламя находит пищу, разрастается и поглощает все, что оказывается у него на пути. Но никто не бьет тревогу?

Он с нарочитой небрежностью поигрывал крестом, висящим на шее, и пристально смотрел на Иоганна.

– Звучит невероятно, знаю, – спокойно ответил Лист.

Доминиканец не вызывал у него доверия. Иоганн был наслышан о «псах божьих», а этот человек явно был фанатиком.

Монах отвернулся с рассеянным видом, посмотрел на фон Пранка и на тюремщика.

– Ты ведь понимаешь, что на лжеца ложится бремя греха?

– Как и на всякого, кто поступает не в угоду церкви, – ответил Иоганн и взглянул на Базилиуса. – Мир жесток, не правда ли?

– Не мир жесток, а люди в нем, – отозвался послушник.

Крысеныш заговорил.

– Может, отложим проповедь, святой отец? У нас есть незаконченные дела с господином фон Пранком, – сказал Иоганн.

Бернард, побагровев от злости, снова замахнулся, но передумал.

– Не церемоньтесь, но сохраните ему жизнь. Я с ним еще не закончил.

Фон Пранк кивнул, и доминиканец стремительно покинул камеру. Базилиус последовал за ним на почтительном расстоянии.

Тюремщик принес ведро воды и завязанный сверток. Фон Пранк бросил ему монету и знаком велел удалиться.

У Иоганна за весь день не было во рту ни капли, и он что угодно отдал бы за глоток воды. Чем дольше Лист смотрел на ведро, тем невыносимее становилась жажда.

Фон Пранк зачерпнул кружку воды и посмотрел на Иоганна.

– Воды? Вынужден тебя разочаровать, она для меня. – Он одним глотком осушил кружку и подмигнул ему. – Порой вода лучше вина, не правда ли?

Потом распутал узлы, стягивавшие сверток, и развернул его на столе. Глазам Листа предстали начищенные инструменты, снабженные различными крюками и зубьями. Орудия боли.

– Ты всюду находишь друзей, Лист, просто удивительно. Но я не питаю иллюзий и не надеюсь, что ты скажешь мне, где искать девицу. Я просто буду получать удовольствие. – Фон Пранк сорвал с Иоганна рубашку, казалось, не очень удивившись при виде изрытого шрамами торса. – Мое почтение. Воистину, Гамелин не преувеличивал.

– Не удивительно, что вы вступили в сговор с противником.

Фон Пранк покачал головой.

– Побереги силы, они тебе понадобятся.

Он взял железный прут, на конце которого было тонкое жало, закрученное в виде спирали, и принялся ввинчивать его Иоганну в бок.

Лист закричал. Боль была невыносимая, она заполнила собой все его существо. Фон Пранк помедлил, подождал, пока не схлынет первая волна боли, и потом еще несколько раз провернул орудие.

Листа обдало жаром, тело стало дергаться само по себе. Перед глазами все закружилось; он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Это было бы спасением.

Но Иоганн знал, что фон Пранк этого не допустит. Пытка продлится не один час: его мучитель мастерски удерживал жертву на грани обморока или смерти, пока не добивался желаемого.

Лист знал, что в этот раз ему не удастся сбежать.

Прости меня, Элизабет.

Словно в ответ на его безмолвную просьбу, фон Пранк вновь провернул жало.

 

LVII

Наступило утро. Сквозь щели в полу пробивался яркий свет.

Йозефа умыла лицо водой из ведра и съела немного колбасы. Элизабет сидела в углу. Ночь, проведенная на жестком полу, не прошла для них бесследно.

– Останься здесь, а я посмотрю, что там можно сделать, – сказала Йозефа.

– Я пойду с тобой, – возразила Элизабет и поднялась.

– Нет. Они разыскивают двух женщин, так что я пойду одна. Отдохни и поешь хоть немного.

Девушка неохотно кивнула. Йозефа поцеловала ее в щеку на прощание и осторожно отворила дверцу в стене. Скрипнули петли. За дверцей тянулся тесный коридор, каменные стены были покрыты влагой. «Наверное, проходы между подвалами», – подумала Элизабет.

Йозефа скользнула в темноту.

– Прикрой за мной дверь! – попросила она и скрылась во мраке.

Элизабет без всякого аппетита жевала колбасу. Конечно же, Йозефа была права и им не стоило торопиться. Но она чувствовала себя такой беспомощной, как будто стояла на берегу и пыталась дотянуться до лодки. И с каждой новой попыткой лодка ускользала все дальше.

Я найду тебя.

Она произнесла эти слова перед заставой в Тироле, когда казалось, что они обречены. И она сама в это верила. Элизабет вспомнила все, что Иоганн для нее сделал.

Вспомнила тот день, когда они с дедом вытащили его из снега, едва живого.

К глазам подступили слезы. И вместе с тем ее охватила злость. На их долю выпало столько испытаний, они этого не заслуживали…

Будь оно проклято.

Черта с два, она не станет ждать. Иоганн столько раз рисковал ради нее жизнью – теперь настал ее черед что-то предпринять. Элизабет смахнула слезы, быстро умылась и растерла щеки, чтобы вид у нее был не такой измученный.

Она закрыла глаза и представила себе маленький дом, а перед ним резвился в траве ребенок, и они с Иоганном сидели на скамейке, счастливые… Вот чего они заслуживали.

Будь оно проклято!

Элизабет скользнула в темный туннель.

* * *

Туннель привел ее в подвал соседнего дома, такой же сырой и душный. Элизабет остановилась у лестницы и прислушалась.

Тишина.

Она выбралась во внутренний двор и зажмурилась от яркого света. Глубоко вдохнула. Воздух был напитан запахами города, и все-таки на воле дышалось лучше, чем в подземелье, где ей пришлось провести ночь.

Элизабет запомнила расположение двора и быстрым шагом направилась к воротам.

Она шагала по Шультергассе с таким видом, словно ничто в этом мире не могло вывести ее из равновесия.

Тюрьма городской гвардии, там держат Иоганна и Хайнца.

Элизабет понимала, что может целый день проблуждать по Вене, но тюрьму так и не разыщет. Она осторожно попыталась спросить дорогу, однако горожане оказались на удивление отзывчивыми. Не прошло и часа, как поиски увенчались успехом.

Элизабет стояла перед зданием в несколько этажей, массивным, но довольно ветхим. Что же дальше? Она не могла просто войти внутрь и потребовать освободить ее возлюбленного. И даже если она скажет, что произошло какое-то недоразумение, кто ей поверит? Кто поверит безродной крестьянке?

Вся затея вдруг показалась ей лишенной всякого смысла, и она почувствовала, как мужество оставляет ее.

Я найду тебя.

Элизабет огляделась в поисках помощи, подсказки, чего угодно. Но никто не обращал на нее внимания.

Столько людей, и все равно каждый сам за себя…

У нее закружилась голова, и площадь вокруг нее пришла в движение. Отец постоянно ей говорил об этом.

Ты ни на что не годна.

И он был прав.

Элизабет начала задыхаться, перед глазами плясали огни. Ноги у нее подкосились.

* * *

У нее болела голова. Все вокруг расплывалось.

Площадь. Дома вокруг. Мужчина, склонившийся над ней.

– Всё в порядке, голубка?

Его скверное дыхание быстро привело Элизабет в чувство.

– Да, все хорошо.

Она поднялась. Понадобилось еще несколько секунд, чтобы окружающий мир перестал раскачиваться.

Незнакомец придержал ее за локоть. Элизабет поглядела на его руки, покрытые коростой, его одежду, казалось состоявшую из одних заплаток всевозможной расцветки, его птичье лицо.

Мужчина улыбнулся.

– Тебе присесть бы, а то опять ушибешься.

Элизабет было неловко, но он, очевидно, хотел ей помочь.

– Я только хотела… – Она посмотрела в сторону штаб-квартиры.

Мужчина вскинул брови.

– Туда? Только вот обратно выйти не так-то просто. – Он посмотрел на нее, увидел отчаяние в ее глазах. – Кого-то схватили, значит?

Девушка кивнула.

– И ты хочешь его вызволить?

Элизабет снова кивнула. В глазах ее зажглась надежда.

Незнакомец торопливо огляделся.

– Слушай, еще можно кое-что придумать, только… – он перешел на шепот, – надо кое с кем переговорить. Один мой приятель, возможно, сумеет… – Он замолчал и окинул ее взглядом. – Да идем же.

Здравый смысл подсказывал Элизабет, что никуда с этим человеком идти не стоит. Но она послушалась его. Кругом люди, так чего ей опасаться?

Человека, который минуту назад помог ей подняться?

Незнакомец вел ее по извилистым проулкам, пока не завел в закоулок, перегороженный дощатым забором. Там, прислонившись к забору, стоял еще один мужчина, толстый и неопрятный. Он смотрел на них с прищуром.

Элизабет вдруг поняла, что совершила ошибку, возможно, последнюю в своей жизни. Она почувствовала себя овцой, которую привели на убой.

– Не бойся, голубка, и предоставь разговоры мне. – Незнакомец крепче сжал ее руку.

Они остановились перед толстяком.

– Эрнстль, малютке нужна твоя помощь.

– Хм… – Толстяк поскреб бороду. – А что стряслось?

– Ну, я даже не знаю… – начала Элизабет.

Первый удар пришелся ей по лицу. Девушка покачнулась и тут же получила ногой в живот. Ее отбросило к забору, доски прогнулись и затрещали. Элизабет упала на землю, хватая ртом воздух. Она подняла глаза к прямоугольнику синего неба, по которому пролетала стая птиц.

Толстяк схватил ее за горло и поднял, словно куклу. Затем прижал к стене и обнюхал ей шею, похотливо и мерзко.

Тощий подскочил сбоку и схватил ее за волосы.

– Сейчас мы тебе поможем, голубка…

Элизабет не могла шевельнуться, так плотно ее прижали. Она почувствовала, как ей задирают юбку и мнут груди. Попыталась закричать, но толстяк зажал ей рот ладонью.

– Только пикни, и я тебе шею сверну, как котенку, – прорычал он и облизнул ей шею. – Я помогу тебе первым.

Он распутал узел на поясе и спустил штаны. Тощий захихикал ей в самое ухо и ухватил ее за бедро.

– А потом уж и я тебе помогу.

Толстяк запустил ей руку в промежность и раздвинул ноги.

Элизабет вдруг почувствовала, как шея, да и все тело, начинает пульсировать. В глазах почернело, она ощутила внезапный прилив сил. Словно из ниоткуда донесся тихий шепот.

За Иоганна.

Ее захлестнула волна ярости. Элизабет повернула голову и укусила наугад. В следующий миг она отгрызла тощему половину пальца и выплюнула в лицо толстяку. Тощий взвыл от боли и ослабил хватку.

Вопль, казалось, только подстегнул ее злость. Элизабет нашарила маленький ножик в кармане у тощего и попыталась всадить его в лицо толстяку. Тот едва успел отдернуть голову, и ножом ему отсекло половину уха. Толстяк заорал от боли, и его крик привел Элизабет в чувство.

Что ты наделала?

Она вырвалась, пролезла между досками и бросилась бежать. Прохожие, которые попадались ей навстречу, смотрели на нее с ужасом, но Элизабет не останавливалась.

Казалось, еще немного, и легкие разорвет. Девушка наконец остановилась и взглянула на свое отражение в окне.

Спутанные волосы, лицо перепачкано в крови…

Элизабет нашла лужу и принялась отмываться, так, словно хотела оттереть не только кровь, но и воспоминания о происшедшем. Она даже прополоскала рот и пожевала несколько травинок, которые нарвала у дороги. Но привкус крови во рту остался.

Элизабет начала осознавать, что произошло.

Она их покусала.

Покусала и заразила.

Ей вспомнились их вопли, как они разносились по двору и дальше по улицам.

Разносились по улицам.

У Элизабет закружилась голова. Она привалилась к стене.

Покусала и заразила.

Все пропало.

 

LVIII

– Pater noster qui es in coelis…

В церкви Пресвятой Девы Марии уже который час не умолкали молитвы. Это был день, полностью посвященный Господу. Четыре раза в год прихожане на протяжении дня молились во благо города и его жителей. К молитвам приступали с первыми лучами солнца, не прерывались в течение дня и заканчивали поздним вечером, когда лишь свечи озаряли церковные своды.

Анна Дорфмайстер, как обычно, сидела в первом ряду. Еще ни разу она не пропустила молитвенный день. Злые языки утверждали, что ей, в сущности, и заняться-то нечем – ее муж и трое детей умерли от чумы, и она жила на скромные сбережения, оставленные ей покойным супругом. Время от времени Анна подрабатывала шитьем, но и этих доходов почти лишилась. Зрение было уже не то, и руки теряли былое проворство.

– Sed libera nos a malo…

Но ей пока хватало сил, чтобы молиться. Ее тонкие губы не останавливались ни на секунду, а взгляд устремлен был на солнечный луч, который незаметно скользил по полу и подбирался к алтарю…

* * *

Двое мужчин вывалились из тесного проулка на овощной рынок и разорвали ближайший навес, чтобы остановить кровь. Какая-то служанка бросилась к ним на помощь, но получила удар по лицу.

Раненые заковыляли дальше. Они еще не вполне осознавали, что с ними произошло. Они получили отпор от женщины, от слабой женщины, которая, ко всему прочему, их покалечила. Раны горели огнем, и красная пелена застилала толстяку глаза.

Когда удалось остановить кровь, мужчины, ослепленные болью и злобой, направились в дешевый кабак, расположенный у городской стены.

Они шагнули в сумрачный зал, и все разговоры разом смолкли.

Корчмарь удостоил их беглым взглядом.

– И не надейтесь. В долг больше не налью.

– Пожалуйста… – прохрипел тощий, скривив птичье лицо. – Мы…

– Пошли вон! – проревел корчмарь и махнул двум увальням, стоявшим у дверей.

Они поднялись и попытались выставить покалеченных. Те начали отбиваться, толкотня переросла в ожесточенную потасовку, словно в кабаке только этого и ждали.

Толстяк получил ножом в живот. Он повалился на пол и вскоре испустил дух. Но другие уже испачкались в его крови.

И вместе с кровью к ним перешла зараза.

Случилось непоправимое…

* * *

– Sancta Maria, Mater Dei…

Молитвы эхом разносились под сводами. Анна Дорфмайстер резко замолчала, ей послышались крики о помощи. Она прислушалась, но хор голосов перекрывал все прочие звуки. Анна присоединилась было к молящимся, как вдруг широко раскрыла глаза и снова замолчала. Внутренний голос подсказывал ей, что произошло нечто ужасное.

* * *

Тощий бродяга мчался по улицам, избитый и окровавленный. За ним гнались люди из трактира. Он побежал через рынок, расталкивая прохожих, оставляя кровавые следы на руках, лицах, одежде…

* * *

– Ave Maria gratia plena, Dominus tecum…

Анна безмолвно смотрела на алтарь, на измученное тело Христа. У нее вдруг появилось тревожное чувство. Что-то страшное надвигалось на город и на его обитателей. Она вытаращила глаза, пальцы судорожно вцепились в край скамьи.

* * *

Тощий бродяга лежал убитый в тесном проулке. Люди, которые преследовали его, разошлись по домам или по трактирам, разнося заразу по городу.

* * *

– Adveniat regnum tuum…

Солнечные лучи погасли, и церковь погрузилась в сумерки.

Анна Дорфмайстер почувствовала холод, тело стало неметь. Она раскрыла рот, чтобы предостеречь других, но из горла ее вырвался только слабый хрип.

– Nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

Анна свалилась со скамьи, ударилась о холодные плиты. Глаза ее застыли. Священник и прихожане склонились над ней. Последнее, что увидела Анна Дорфмайстер, – это лица, чернеющие в сумеречном свете, и глаза как бездонные пропасти.

Покойники, все они, мужчины, женщины, дети…

 

LIX

Фон Фрайзинг не поверил своим ушам.

– Схвачены? Вы уверены?

Отец Виргилий медленно кивнул.

– Так мне сказали. На рассвете стражники арестовали двух беглецов, и одного из них, как оказалось, разыскивал брат Бернард. Не знаю, были ли с ними женщины.

– И что теперь намерен делать Бернард?

– Это одному Богу известно. Возможно, он лишь задаст им пару вопросов. Может, и на ваш счет спросит…

– Моя совесть чиста. Я не за себя беспокоюсь.

– Может, нам и не стоит беспокоиться? Не исключено, что Бернард хочет лишь внести ясность… – Но отец Виргилий, очевидно, и сам не верил в это. – Я просто хотел поставить вас в известность. Помяните их в ваших молитвах. Omnia Ad Maiorem Dei Gloriam.

И он покинул комнату.

Фон Фрайзинг прекрасно понимал, что все это значит. Бернард явно не отличался любовью к ближнему. Напротив, таким, как он, Церковь и была обязана своей устрашающей репутацией. И для него это был лучший из комплиментов.

Иезуит понимал также, что ничем не сможет помочь Иоганну и Элизабет. Даже будь он на свободе, у него не было ни единого шанса.

Монах опустил голову. Даже вера не могла превозмочь его бессилия.

* * *

Йозефа прикрыла за собой дверцу и посветила вокруг масляной лампой.

Элизабет свернулась в углу и смотрела прямо перед собой.

– Элизабет? – Женщина села рядом и осторожно обняла ее. – Что случилось?

Та рассказала ей, как попыталась освободить Иоганна, как на нее напали в переулке. Рассказала о болезни.

Йозефа невольно отшатнулась. Рассказ Листа еще не изгладился из памяти, и ей страшно было даже представить, чем это все могло обернуться для Вены. Но меньше всего ей хотелось оставаться в одной комнате с одной из них.

От Элизабет не укрылось выражение ее лица.

– Мне так жаль, – сказала она и тихо заплакала.

Йозефа взглянула на Элизабет и словно теперь только осознала, через что ей пришлось пройти: смерть дорогих ей людей, бегство на чужбину и, что хуже всего, неисцелимая болезнь, о которой она не могла никому рассказать, даже тому единственному, кто мог бы ее утешить. И даже с этим человеком ее разлучили…

– Все не так плохо, – мягким голосом сказала Йозефа. – Я ведь тоже не сидела сложа руки. Хайнц всегда заступался за нищих, если солдаты гвардии незаслуженно били и обирали их. Пусть это всего лишь нищие… но они привыкли возвращать долги.

Элизабет посмотрела на нее с надеждой.

– А знаешь, кто еще готов нам помочь? Ганс и Карл, два стражника, помнишь их? Я же говорила, что все будет хорошо, упрямая ты пастушка. – Йозефа прижала ее к себе. – Слушай, что я придумала…

 

LX

Дверь распахнулась, и в камеру вошли трое солдат.

Фон Пранк неохотно прервался. Подошел к солдатам, о чем-то переговорил с ними.

Иоганн был на грани обморока и сумел разобрать лишь обрывки фраз.

– …положение критическое… городской совет… чума или того хуже… срочно…

Явно озадаченный, фон Пранк потер виски. Потом вернулся к Листу и заглянул ему в глаза.

– Мы с тобой не закончили.

Вслед за солдатами фон Пранк покинул камеру. Сквозь туманную пелену Иоганн смотрел им вслед. Потом в глазах у него потемнело.

* * *

Тюремщик приволок Листа обратно в камеру и сбросил на пол, после чего захлопнул дверь и побрел прочь.

Пруссак подскочил к другу и перевернул его на спину. Рана в боку сильно кровоточила. Пруссак оторвал лоскут от рубашки Иоганна и попытался остановить кровь.

Тот застонал и пришел в себя. Посмотрел на друга.

– Так ты еще жив? Они там, видно, совсем от рук отбились… – От Листа не укрылась тревога за деловитым тоном друга.

– Не сказал бы. Там что-то стряслось, какое-то…

– Что? Иоганн…

Но тот снова потерял сознание.

Лист пришел в себя. Он лежал на тонкой подстилке из соломы. Пруссак нервно расхаживал из угла в угол.

Иоганн потрогал бок.

– Долго я провалялся?

– И пропустил кое-что интересное. Хотя я сам точно ничего не знаю. В одном можно быть уверенным: в городе какой-то переполох. Даже здесь численность караула сократили до предела. На ум приходят турки или чума.

Иоганн почесал голову. Чувство было такое, будто каждую мысль приходилось извлекать из себя клещами.

– Надеюсь, с нашими женщинами все хорошо.

– На этот счет не волнуйся, они не пропадут.

 

LXI

Фон Пранк стремительно шагал к ратуше. Новый портал купался в лучах заходящего солнца. Солдаты едва поспевали за ним.

Генерал был вне себя от злости. Он не понимал, с какой стати его тащат на заседания городского совета, которые только мешали работать. Фон Пранк влетел в зал для совещаний, где уже собрался городской совет с полусотней чиновников и представители церкви.

«Сколь бы мизерным ни было сообщество, оно все равно разделится на кружки помельче», – подумал фон Пранк, занимая свое место. Так, двенадцать членов городского совета отстранились от двенадцати судебных заседателей, а те, в свою очередь, старались не соприкасаться ни с кем из семидесяти шести членов большого совета.

Епископа Харраха обступили главы церковных орденов и о чем-то спорили. Вид у того был затравленный.

Рядом с фон Пранком, словно из ниоткуда, появился Базилиус.

– Мне поручено передать вам просьбу отца Бернарда, – шепнул он на ухо фон Пранку. – Если вам дадут слово, святой отец попросил бы вас рассказать без прикрас о ваших достижениях в Зенте.

Как и следовало ожидать, Бернард снова пользовался им в своих политических играх. Однако фон Пранк понимал, что и сам извлечет из этого выгоду.

– Передайте отцу Бернарду, что он может на меня положиться.

Послушник спешно ретировался. «Как крыса», – подумал фон Пранк.

* * *

– Господа, попрошу тишины! – Бургомистр Якоб Даниэль Тепсер пытался обратить на себя внимание.

Споры понемногу улеглись, повисло напряженное молчание.

– Сегодняшнее наше чрезвычайное собрание откроет лейтенант городской гвардии Вирих Георг Шикард.

Бургомистр коротко кивнул Шикарду и занял свое место.

Лейтенант встал и прокашлялся.

– Господа советники, святые отцы. Нельзя точно определить, когда это произошло, но с уверенностью можно сказать, что положение чрезвычайное. Мы полагаем, что по городу стремительно распространяется агрессивная форма чумы. Стремительно, потому что некоторые из больных впадают в бешенство и намеренно заражают здоровых горожан. Я уже отдал приказ привести в готовность все силы городской гвардии и ради общего блага прошу наделить их особыми полномочиями. И призываю к тем же мерам караульную службу нашего города.

Он взглянул на капитана караульной службы. Тот пренебрежительно повел плечами.

– Ни в чем не хочу упрекнуть вас, господа советники. Но мы должны пустить в ход все доступные нам средства, чтобы остановить распространение заразы. В противном случае через неделю в Вене не останется ни одного здорового жителя. – Он оглядел присутствующих. – Ни одного!

Среди советников снова разгорелись споры. Бургомистр Тепсер поднялся из своего роскошного кресла и знаком велел лейтенанту занять свое место.

– Тишина, господа, прошу вас!

Он обвел зал сердитым взглядом, но никто не обращал на него внимания. Тогда Тепсер взял первую попавшуюся книгу и хлопнул ею по столу.

– Тихо, мы не на рынке, черт возьми!

Разговоры мгновенно смолкли. Бургомистр сделал глубокий вдох и снова обратился к лейтенанту.

– Благодарю вас за оценку положения. До меня тоже доходили тревожные известия, из которых следует, что горожане без очевидных причин нападают на других и наносят им увечья. И что касается неотложных мер, я целиком разделяю вашу точку зрения. Но как нам поступить, чтобы призрак чумы не витал над городом? После долгой зимы карантин станет ударом и для Вены, и для многих наших торговцев.

Бургомистр Тепсер. Каким был торгашом, таким и остался.

Фон Пранк невольно усмехнулся.

– Начнем с того, что мы не знаем, действительно ли это чума, – продолжал бургомистр, взглянув на городского лекаря. – Что скажет на это наш Magister Sanitatis?

Худой мужчина с вороньим лицом поднялся с места и вытянул вперед голову, как будто принюхивался.

– Что ж, мертвые, которых мне довелось осмотреть, не имели на себе признаков последней эпидемии.

Эти слова бургомистр принял с явным удовлетворением.

– Поэтому я не могу с уверенностью говорить о новой вспышке чумы, – продолжал врач. – Тем не менее, я, как и мои почтенные коллеги, Chirurgus Sanitatis и Inspector Mortuorum, рекомендую утвердить в Вене чрезвычайное положение от тысяча шестьсот семьдесят девятого года.

У бургомистра застыло лицо, по залу пронесся тихий ропот.

– Так вы всерьез предлагаете, – начал Тепсер, с трудом сдерживая голос, – отменить все публичные мероприятия, закрыть трактиры, цеховые дома и школы, распустить рынки и упразднить церковные службы? – При этих словах он взглянул на прелатов.

Епископ Харрах на мгновение задумался, а потом кивнул отцу Бернарду. Тот поднялся и вскинул руки, призывая всех к спокойствию.

– Я уверен, любезные собратья, что почтенный доктор не призывает разом оборвать публичную жизнь, не говоря уже о том, чтобы навлечь на нас гнев Божий, ибо души усопших горожан требуют отпевания в церкви. Но и сидеть сложа руки мы не можем. А поэтому я попросил бы генерала Фердинанда Филиппа фон Пранка поделиться своим опытом в ликвидации подобных эпидемий.

Все внимание сосредоточилось на фон Пранке. Тот поднялся и обвел взглядом присутствующих, дождался, пока все успокоятся. Когда же он заговорил, голос его был лишен всякого чувства.

– По опыту могу сказать, что ради общего блага необходимо остановить распространение заразы в любом виде. Военными методами или врачебными. А это возможно лишь при условии полной изоляции больных. Если вам неугодно поднимать над воротами чумное знамя, остается только отрезать часть города – возможно, лишь небольшой квартал, – пока не станет доподлинно известно, с чем мы имеем дело.

В зале снова поднялся ропот. Отец Бернард удовлетворенно склонил голову.

Тут вскочил кто-то из советников.

– Вы предлагаете изолировать целый квартал? Да это же просто смешно…

Бургомистр жестом заставил его замолчать и взглянул на епископа – тот, по крайней мере, не качал головой.

– Изоляция части города поможет остановить распространение болезни? – спросил он доктора.

– Если поместить туда всех больных, то полагаю, что да.

Бургомистр посмотрел на лейтенанта Шикарда, и тот кивнул. Тепсер набрал воздуха полную грудь и обратился к собранию.

– С вашего согласия, господа, я объявляю карантин продолжительностью в сорок дней. Участок от улицы Тухлаубен до Глубокого рва и от Богнергассе до ратуши объявляется карантинной зоной. Больные и те, кто вызовет малейшее подозрение, будут изолированы в этой зоне. Здоровые горожане в течение дня должны покинуть квартал. Решение о состоянии здоровья останется за врачом. В пределах квартала с этой минуты вводится чрезвычайное положение от тысяча шестьсот семьдесят девятого года.

Воцарилось молчание. Бургомистр огляделся, но возражений не последовало. Он кивнул, довольный и гордый тем, что сумел так выкрутиться; прежде ему это удавалось нечасто.

– В соответствии с действующим законом и положением я уполномочиваю городскую гвардию и на время карантина передаю в ее подчинение солдат караульной службы. Да поможет нам Бог, господа!

* * *

Пару часов спустя по кварталу уже разносился ритмичный стук молотков. Четыре стражника городской гвардии и двое патрульных перегораживали улицы, а за ними плотники возводили деревянные заграждения высотой в два человеческих роста и заколачивали окна первых этажей.

Прохожие понимали, что ничего хорошего это не сулит, и спешили убраться подальше. Многие крестились и бормотали молитвы. Поползли первые слухи.

 

LXII

Наступило утро. Пока лишь немногие горожане знали об указе бургомистра и изоляции квартала.

Ганс и Карл, оба в гражданской одежде, следили за часовыми у штаб-квартиры городской гвардии. Перед воротами слонялись несколько нищих.

– Всего три человека, караул сократили до предела, – заключил Ганс.

– И как ты только догадался?.. Что теперь?

– Теперь будем ждать. Йозефа обещала представление.

– Надеюсь, она и про обещанное пиво не забудет. – Карл с сомнением взглянул на напарника.

– Она-то свое слово сдержит. Да и мы здесь ради Хайнца.

Перед входом собиралось все больше нищих. Стражники неуверенно переглянулись.

– Может, попросим подкрепления? – спросил один из гвардейцев.

– Не суетись. Посидят да разойдутся.

– А если нет?

Кто-то из нищих запел во все горло, остальные тут же подхватили песню.

Карл ухмыльнулся.

– Представление начинается.

Из-за угла на площадь вывернули восемь солдат караула и остановились, глядя на поющих. Кое-кто из нищих уже пустился в пляс. Караульные перестроились и направились к ним.

– А ну, тихо! – проревел капитан сквозь нестройный хор.

Нищие не обратили на него внимания. В отличие от гвардейцев.

– Это не ваше дело, здесь наша зона ответственности! – возмутился один из стражников.

Капитан развернулся к нему.

– Если так, то почему допускаете подобное безобразие?

Стражник шагнул к капитану.

– Я не обязан перед вами отчитываться. И вообще, с сегодняшнего дня вы в нашем подчинении. Так что проваливайте!

Капитан встал, широко расставив ноги. Он почти на голову был выше стражника.

– А если нет, что тогда, петушок?

Гвардеец ударил капитана в челюсть.

Подскочили двое других, сцепились с патрульными. Нищие обступили дерущихся и подбадривали их криками, некоторые незаметно награждали солдат пинками.

На шум выбежали остальные гвардейцы и бросились на помощь своим товарищам.

* * *

Карл кивнул Гансу. Они перебежали площадь и скрылись за воротами штаб-квартиры.

– Хайнца, скорее всего, держат в казематах, где в прошлый раз приютили меня на ночь, – сообщил Ганс и побежал к лестнице, ведущей в подвал.

Карл последовал за ним.

У подножия лестницы Ганс остановился и осторожно выглянул из-за угла.

В тамбуре между лестницей и тюрьмой находился всего один стражник. Он сидел к ним спиной, развалившись на стуле, и почесывал живот. Шагов десять, может, пятнадцать, прикинул Ганс.

– Что теперь? – спросил шепотом Карл.

– Предоставь это мне. – Ганс достал пистолет.

– Кровь нам ни к чему, иначе сами угодим в петлю.

– Положись на меня.

Стараясь не шуметь, Ганс двинулся на часового. Сапоги предательски скрипели, но стражник даже не оглянулся.

Когда до часового оставалось всего несколько шагов, Ганс задел в темноте ведро. Он замер. Карл за его спиной мгновенно выхватил пистолет и навел на гвардейца.

– Что, уже смена? – спросил часовой, не повернув головы.

Ганс перехватил пистолет за ствол.

– Точно!

Он замахнулся и врезал часовому рукоятью по затылку. Гвардеец свалился со стула и остался лежать на полу. На месте удара появилась кровь.

Подскочил Карл и бегло взглянул на рану.

– Жить будет. Где же Хайнц?

От тамбура веером расходились несколько коридоров. Ганс забрал у часового связку ключей и шагнул в один из проходов.

– А ты поищи в соседнем!

* * *

– Хватит разлеживаться!

Окрик вырвал Пруссака из дремоты. Он поднял затуманенный взгляд: кто-то стоял возле камеры. Неизвестный шагнул к решетке, на его лице играла довольная ухмылка. Пруссак узнал своего товарища по службе.

– Ганс? Что ты здесь забыл?

Пруссак протер глаза и растолкал Иоганна. Тот застонал и перевернулся.

Ганс отомкнул дверь.

– Быстрее, нас никто пока не видел.

Пруссак помог подняться Листу, который еще не вполне соображал.

– А это еще кто? Йозефа говорила нам только про тебя… – Ганс присмотрелся. – Так это из-за него тебя упекли? Это тот самый дезертир?

– Тот самый. Но я без него не уйду.

Ганс нерешительно взглянул на подоспевшего Карла.

– Время поджимает. Хайнц знает что делает, – сказал тот. – А теперь уходим.

Они поднялись по лестнице и задержались у ворот.

Потасовка на площади закончилась. Солдаты с обеих сторон сидели с унылым видом на мостовой, некоторые лежали без сознания. Лица у всех были в крови.

Карл махнул рукой.

– Быстро.

Они шагнули за ворота, прокрались вдоль стены и скрылись в ближайшем проулке. Когда площадь осталась далеко позади, остановились, чтобы перевести дух.

У Иоганна снова начали кровоточить раны. У него закружилась голова, он отвернулся, и его вырвало желчью.

Пруссак придержал его за плечи.

– Мне уже лучше, – отмахнулся Лист.

– Здорово они тебя, да? – В голосе Карла слышалось сочувствие.

Иоганн кивнул. К горлу снова подступила рвота, но он сдержался и устоял на ногах.

– Я перед вами в долгу, – сказал Пруссак и пожал друзьям руки.

– Йозефа все уплатит, – ухмыльнулся Ганс. – Выпивкой, я имею в виду.

– Я тоже ваш должник, – сказал Иоганн.

– Мне ты ничего не должен, дружище, – возразил Пруссак. – А теперь идем домой.

– Боюсь, это не так просто, Хайнц, – сказал Карл. – В городе кое-что стряслось.

 

LXIII

Слухи о черной смерти змеями расползались по Вене. Масла в огонь подливали глашатаи, под колокольный звон призывавшие соблюдать осторожность, хотя слово чума ни разу не прозвучало из их уст.

Многие из горожан шли в церковь, чтобы предаться молитвам и исповедаться. Некоторые бичевали себя за грехи. Другие обмазывались разведенным уксусом или принимали териак, жевали ягоды можжевельника и корни дягиля или же пытались придать себе сил кровопусканием.

Многие забивали скот и домашних животных и спешно закапывали туши в надежде избавиться от переносчиков заразы.

Ужас перед чумой подчинил себе всех без разбора. Всюду подстерегала опасность. Некоторые из больных впадали в бешенство и бросались на здоровых. Правда, в дневное время они прятались по подвалам и подворотням и выбирались только ночью; никто не знал почему.

Но в большинстве своем больные вели себя иначе. Их отличали общие для всех особенности, которые объяснялись новой формой чумы: переплетения черных сосудов, опутывавших тело. У некоторых кожа обретала восковой оттенок, у других отрастали острые зубы. Они прятали лица под платками, искали помощи у здоровых, но те боялись с ними соприкасаться и избегали их.

Для стражников не составило труда переловить инфицированных. Вместе с больными в квартал загоняли нищих, поденщиков и прочий сброд. Бешеных вытаскивали из укрытий, заковывали в цепи и тоже переправляли в квартал, который все больше походил на осажденный город.

Остальная часть Вены словно вымерла, и лишь солдаты неутомимо патрулировали улицы. Только в случае неотложного дела горожане выходили из дома. Торговцы в большинстве своем сложили товары и сбежали из города.

К заходу солнца Вена превратилась в город-призрак.

 

LXIV

Фердинанд Филипп фон Пранк принимал ванну. Пар поднимался от горячей воды и наполнял комнату.

Генерал блаженно улыбался. Ведь он изловил Иоганна Листа и тем самым произвел впечатление на Гамелина. Но самое главное – через пару часов он сможет продолжить пытку.

Фон Пранк любовался формами прелестной служанки, которая хлопотала у его постели и время от времени бросала на него хитрый взгляд.

Он стал намыливать руки, и когда служанка в очередной раз повернулась к нему, бросил мыло в воду.

– Ты не будешь так любезна? – попросил генерал с нарочитой неловкостью и улыбнулся.

Девушка подошла к ванне, смахнула прядь волос с потного лба и засучила рукав. Потом наклонилась и стала шарить под водой.

– Ищи как следует, милая, – произнес с улыбкой фон Пранк, глядя на ее пышные груди.

– Меня зовут Луиза, – ответила служанка.

Ее рука скользнула по его бедру, двинулась выше. Генерал застонал…

В этот момент дверь распахнулась, и в комнату влетел курьер. Служанка быстро выпрямилась и залилась краской. Фон Пранк с негодованием уставился на посыльного.

– Прошу простить за вторжение, господин, но у меня срочное донесение! – просипел курьер.

Генерал раздраженно махнул рукой. Курьер подошел и что-то шепнул ему на ухо. У фон Пранка застыло лицо, он коротко кивнул и жестом отпустил посыльного. Тот поспешил за дверь.

Иоганн Лист… сбежал?

Фон Пранк, взревев от ярости, ударил Луизу в лицо. Потом выскочил из ванны и схватил служанку за волосы. Не успела она опомниться, как он окунул ее в воду.

Сбежал!

Служанка, охваченная ужасом, стала вырываться – и этим еще больше разозлила фон Пранка. Он с силой придавил ее ко дну.

Ее движения стали слабеть.

Сбежал. В последний раз.

Луиза из последних сил дернула ногой и попала фон Пранку в промежность. Тот застонал и ослабил хватку. Служанка вынырнула из воды и повалилась на пол, хватая ртом воздух. Перед глазами плясали искры. Что с ней…

Внезапно фон Пранк снова оказался над ней, схватил за горло. Луиза смотрела в его вытаращенные глаза в красных прожилках, и ей казалось, что смотрит она в лицо самому дьяволу.

Потом генерал поднял ее и толкнул что есть сил. Служанка споткнулась и перевалилась через окно…

Фон Пранк тяжело дышал. Ему слышно был, как тело ударилось о мостовую. Он подождал, пока выровняется дыхание, потом подошел к разбитому окну и посмотрел вниз.

На улице, в луже крови, лежала Луиза. Она была похожа на жука, перевернутого на спину, и слабо двигала руками. Еще через мгновение жизнь оставила ее.

Фон Пранк усмехнулся.

И ощутил облегчение.

 

LXV

Йозефа готовила суп, а Элизабет между тем безучастно сидела в углу. Поскольку их квартал изолировали от всего города, им, по крайней мере, не приходилось опасаться стражников.

– Кому-то клетка, а кому-то и убежище, – пошутила Йозефа в надежде отвлечь Элизабет. Тщетно.

– Йозефа… когда же мы их увидим?

Хозяйка обернулась. Ей хотелось успокоить Элизабет, но она не могла ее обманывать.

Йозефа посмотрела в окно. Увидела сквозь мутное стекло два силуэта. Она присмотрелась. Это же…

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Хайнц, закутанный в какие-то лохмотья.

– Мое почтение!

– Хайнц! – Йозефа повисла у него на шее.

Когда в комнату вошел Иоганн, Элизабет забыла обо всем на свете. Она вскочила и что было сил прижала его к себе.

Хотелось, чтобы эта секунда длилась вечность.

Элизабет давила ему на раны, но Лист не обращал на это внимания – так приятно было вновь обнять ее.

– Все прошло гладко? – спросила Йозефа.

Пруссак кивнул.

– Здорово ты все обстряпала. – Он крепко поцеловал ее и добавил с серьезным видом: – Но теперь у нас другие проблемы. Еще немного, и здесь будет тесновато.

Йозефа и Элизабет смотрели на него в недоумении.

– Началась какая-то эпидемия; многие говорят, что чума. Стражники хватают всех, кто вызывает малейшее подозрение, и сгоняют к нам в квартал.

– А вы как прошли сюда? – спросила Йозефа.

– Попасть сюда нетрудно, – сухо отозвался Пруссак. – С чумой или без.

– Только это не чума, – возразила Йозефа. – Присядьте, Элизабет кое-что вам расскажет.

Девушка отстранилась от Иоганна.

– Прости.

У Листа сердце провалилось в пятки.

 

LXVI

По всему кварталу в жаровнях тлели травы и пряные смеси. Их жгли в надежде разогнать отравленный воздух, и в итоге на улицах стоял запах, как в аптечной лавке.

Иоганн, Элизабет, Пруссак и Йозефа стояли перед домом и с тревогой наблюдали за последствиями изоляции. Все больше народу толклось на улицах и во внутреннем дворе перед их домом. У некоторых имелись при себе одеяла, другие довольствовались лишь одеждой. То и дело вспыхивали споры и ругань между больными и здоровыми, но они быстро сходили на нет, потому как люди боялись заразиться.

Бешеные оказались в меньшинстве, их переловили и заперли в подвалы. Вопли узников разносились по улицам – крики, исполненные злобы, от которых кровь стыла в жилах.

Остальных болезнь пока щадила, но многие начинали страдать от солнечного света. Они кутались в одежду и любое тряпье, чтобы хоть как-то уберечься от солнца, однако могли оставаться под открытым небом – во всяком случае, какое-то время. Если солнце причиняло им боль, они вынуждены были искать убежища в домах – при условии, что их впускали.

«Болезнь изменилась, – думал Иоганн. – В лесах вокруг деревни они даже не показывались при свете дня. Может, это к лучшему? Или наоборот?»

Он краем глаза взглянул на Элизабет.

Когда та призналась ему, что больна, что она – одна из них, его охватило отчаяние. И злость – оттого, что она не открылась ему раньше.

Вместо того, чтобы обнять ее и утешить, Лист выбежал из дома и помчался по улицам, проклиная судьбу, которая отнимала у него единственного дорогого человека.

Единственного любимого человека.

Потом он увидел больных, целые семьи. Они сидели в проулках, прижавшись друг к другу; ведь единственное, что еще оставалось у них – это семейная близость.

И вдруг ему стало ужасно стыдно.

Он вернулся в дом и обнял Элизабет. Поклялся, что поможет ей одолеть болезнь. Еще никогда в жизни Иоганн не был так убежден в своих словах.

Он был уверен, что спасет ее. Или умрет вместе с ней.

* * *

– Несчастные… Но если город и дальше будет снабжать их провиантом, они покорятся судьбе и смогут продержаться сорок дней, – сказал Пруссак и прервал размышления Иоганна.

– Если погода не испортится, – добавил Лист. – Если начнется дождь, они выломают нам дверь, вот увидишь.

– Тогда я просто открою им. Я не позволю им помереть на улице.

Иоганн слышал решимость в голосе друга. С той же решимостью Пруссак когда-то поддержал его решение расправиться с офицерами, чтобы защитить мирных жителей.

– Просто поверить не могу, что все это из-за меня, – укоряла себя Элизабет.

Иоганн взял ее за руки.

– Ты просто защищалась. Если кто-то и виноват во всем, так это те свиньи, которые напали на тебя.

Йозефа погладила ее по волосам.

– Иоганн прав, милая. Чтоб эти двое в аду сгорели!

– Бедные люди… Но мы ведь можем сказать, что это не чума, – сказала Элизабет.

– Кому? Властям? Им это давно известно, – возразил Иоганн. – Полагаю, они хотят лишь выяснить, что это – благословение Господа или проклятие.

– И не дай нам Бог второго! – проворчал Пруссак. – Тогда они весь квартал вычистят быстрее, чем загаженную рясу Папы.

– Хайнц, ну в самом деле! – Йозефа пихнула его локтем и перекрестилась.

На мгновение повисло молчание.

– Слышите? – неожиданно спросила Элизабет.

Остальные посмотрели на нее с недоумением.

– Как тихо стало…

Иоганн тоже обратил на это внимание. Все разговоры на улицах смолкли, даже дети притихли. Казалось, все напряглось в ожидании.

Потом тишину прервал приглушенный грохот повозки. И шаги, сопровождаемые ритмичным стуком железа по брусчатке.

Они посмотрели в сторону ворот. Люди прижимались к стенам, опустив головы, и боялись пошевелиться. В клубах дыма, среди живых изваяний, вырисовывался птичий силуэт.

– Господи, это же чумной доктор, – прошептала Элизабет и перекрестилась.

В воротах появилась его темная фигура, от шеи до щиколоток закутанная в черный кожаный плащ. Лицо было скрыто под железной маской с длинным загнутым клювом, набитым пахучими травами. Над клювом блестели стекла, закрывающие глаза, кожаные перчатки плотно облегали кисти рук. В правой руке был посох с железным наконечником.

На мгновение чумной доктор замер в воротах, обвел взглядом двор.

Он словно воплощал в своем облике вестника Апокалипсиса. И казалось, вот-вот будет вскрыта седьмая печать и четыре всадника обрушатся на людей. Элизабет невольно спряталась за спину Иоганна. Он взял ее за руку.

За доктором несколько подручных катили телегу, колеса которой были обмотаны тряпками. На досках лежали несколько тел: кожа у всех была воскового оттенка, и сквозь нее черной паутиной проступали сосуды.

Элизабет убежала в дом. Остальные наблюдали, что будет дальше.

Чумной доктор переходил от одного больного к другому, пихал посохом спящих, пока те не выказывали признаки жизни, и с безопасного расстояния высматривал признаки болезни. В глазах людей читались страх и надежда, но никто не смел заговорить с ним.

Потом доктор шагнул к Иоганну и Пруссаку и остановился.

– Вы уже сталкивались с такой формой чумы? – спросил Хайнц.

Доктор помотал головой, как птица, которая чистит перья.

– Нет, но зараза всегда проявляет себя по-разному, – прогудел жестяной голос под маской.

Он приподнял Пруссаку подбородок наконечником посоха и осмотрел его шею, но не увидел признаков заражения. Таким же образом доктор осмотрел Иоганна и Йозефу, после чего двинулся дальше.

Посох уткнулся в старика, который сидел в углу и не подавал признаков жизни. Подоспели служители, взяли его за руки и ноги и потащили к телеге. Старик застонал, но был уже не в состоянии изъясняться. Женщина, сидевшая рядом, прижала к себе детей и заплакала.

Доктор направился обратно к воротам и исчез в клубах дыма, так же как и появился, словно бесплотный призрак. Подручные двинулись следом, толкая перед собой телегу.

* * *

Пруссак наклонился к Иоганну.

– Это ожидание сведет меня с ума.

Тот кивнул. Из надежного укрытия квартал превратился в обыкновенную тюрьму.

– Что предлагаешь?

– Нам нужен путь к отступлению, а то, чего доброго, окажемся припертыми к стенке. Есть у меня на уме пара ходов, которые выведут нас из квартала. Надо проверить, сумеем ли мы воспользоваться ими.

– Катакомбы? – догадалась Йозефа.

– Если придется, то да. Но лучше по крышам, – ответил Пруссак и поднял голову.

– Хорошо, утром все заранее проверим. – Иоганн взглянул на Йозефу. – А ты побудь пока с Элизабет.

* * *

Они вернулись в дом.

Лист присел на скамью рядом с Элизабет и обнял ее. После визита чумного доктора у него появилось такое чувство, будто ему на шею накинули удавку.

– Скоро мы выберемся отсюда, и все будет хорошо, – шепнул он на ухо Элизабет.

– А что станет с другими? С теми, кто не сможет выбраться? – спросила она глухим голосом. – Что станет с теми, кто никогда больше не увидит солнца? С детьми, для которых жизнь превратилась в кошмар?

На это у Иоганна не было ответа.

Они сидели, обнявшись, и старались не обращать внимания на дикие вопли, доносящиеся из подвалов.

Напрасно.

 

LXVII

Плотные облака заслонили полуденное солнце, и над городом протянулась широкая тень.

Лишь изредка по улицам разносился стук копыт, грохот повозки или детский плач.

Ворота стояли открытые, но почти никто не проходил в них.

Перед воротами были устроены навесы, под которыми складывали товары в дощатых ящиках. Люди без карантинного свидетельства не могли просто так попасть в город. Несколько раз в день подручных заставляли голыми руками копаться в ящиках и наблюдали, подхватят ли они заразу. Даже конверты с письмами прокалывали иглой и окуривали дымом, чтобы уничтожить заразу.

Стражники всячески старались убедить ремесленников и торговцев, что им не стоит опасаться чумы, но людской поток почти иссяк, и на город опустилась зловещая тишина.

* * *

Только из небольшого салона в здании ратуши доносились мелодичные звуки клавесина. Иоганн Йозеф Фукс играл свои новые сонаты.

Члены городского совета, духовенство и купцы собрались, чтобы за бокалом хорошего вина послушать музыку и показать свое пренебрежение к эпидемии. И уладить дела на политическом фронте.

Фон Пранк стоял чуть в стороне и рассеянно покачивал в руке бокал вина. Он наблюдал за покровителями города, которые словно не замечали, что солидная часть этого города оказалась на краю гибели. Либо они старались продемонстрировать свое хладнокровие, либо им было все равно. Фон Пранк склонялся ко второму.

Его самого судьба Вены нисколько не трогала. Единственное, что имело для него значение, – это Лист и его потаскуха.

Как по волшебству, рядом появился отец Бернард.

– Ну как, удалось разыскать их?

Фон Пранк покачал головой.

– Мы прочесали город, но пока безрезультатно.

– Значит, они могут быть лишь в одном месте. У них, – задумчиво произнес Бернард.

Фон Пранк кивнул.

– Я сегодня же отправлюсь туда с отрядом солдат.

Доминиканец мотнул головой.

– Это ни к чему. У меня есть план получше.

Генерал раскрыл было рот, но по фанатичному блеску в глазах Бернарда понял, что возражать бессмысленно.

Конечно, он мог помешать доминиканцу, у него были для этого возможности. С другой стороны, в квартале полно заразных, и некоторые даже одержимы. Так что пусть Бернард поступает по-своему. В случае чего он всегда успеет сровнять квартал с землей. И заполучить Листа.

– Как пожелаете, – он насмешливо поклонился и отпил вина.

Бернард кивнул и отошел к бургомистру Тепсеру и отцу Виргилию, стоявшим среди гостей.

– Насколько нам известно, это не чума. – Бургомистр раскраснелся, скорее от возмущения, чем от выпитого.

– И тем не менее вы приняли правильное решение, господин бургомистр, – заметил Бернард. – И сделали это из лучших побуждений.

– Но проблему это, увы, не решило, – добавил отец Виргилий. – Поэтому закономерен вопрос: как долго вы намерены держать людей взаперти, здоровых бок о бок с больными?

– Не уверен, что вы способны оценить положение лучше врачей, – возразил Бернард. – Впрочем, как и я. Но я вижу то, что вижу, любезный брат, и действую соответственно. – Он повернулся к бургомистру. – Тот, кто понимает и не принимает мер, все равно что ничего не понял, верно?

– Именно так, – Тепсер глотнул вина. – Я и сам оказался в непростом положении. Гильдии требуют снять карантин, чтобы возобновить сбыт и окончательно не распугать приезжих. Рыночные торговцы хотят того же. Я уже не говорю о простых горожанах…

– И поэтому наш долг – поскорее выяснить, что случилось с этими несчастными. Ибо в одном я соглашусь с отцом Виргилием: сомнительно, чтобы в этом состоял замысел Божий. Но что, если это дело рук Сатаны?

Разговоры мгновенно смолкли.

Задорная мелодия звучала на заднем плане, как насмешка.

– Но, отец Бернард… – в изумлении выдавил бургомистр.

– Это уже слишком, – возмутился отец Виргилий. – При каждом удобном случае вы, доминиканцы, малюете дьявола. В прямом смысле слова.

– Успокойтесь. Какая нам от этого выгода? Но чтобы исключить возможные варианты, их следует озвучить, ведь так?

– Что вы хотите сказать этим? – Бургомистр терял терпение.

– Я хочу сказать, что даже высшее духовенство не может исключить возможного вмешательства дьявола.

Тепсер неуверенно посмотрел на епископа, который стоял в другом конце зала.

– В интересах истины необходимо подвергнуть допросу несколько добровольцев, чтобы исключить это.

– Полагаю, вы говорите о допросах с пристрастием, – пренебрежительно отметил отец Виргилий.

– Если добровольцы признаются, мы сможем покарать виновных и избавим от страданий других.

– А если никто не назовет виновных? – продолжал отец Виргилий, хотя уже знал ответ.

– В таком случае они очистятся от греха и отправятся на небеса, – заключил Бернард.

– И тогда решение этой проблемы ляжет уже на мои плечи, – произнес Тепсер с недобрым предчувствием.

Он понимал, что навлечет на себя недовольство горожан. В ситуациях вроде этой было просто невозможно угодить всем. Хотя в прежние годы ему всегда удавалось привлечь на свою сторону наиболее влиятельных жителей.

– Это плохо кончится, и я не могу этого одобрить, – отец Виргилий гневно скрестил руки на груди.

– Тогда, может, скажете об этом лично епископу, любезный брат? – Бернард расплылся в елейной улыбке.

Виргилий понял, к чему клонит доминиканец. Он развернулся и стремительно покинул зал. Тепсер недоуменно посмотрел ему вслед.

– Могу вас заверить, господин бургомистр, мы разрешим проблему быстро и без лишнего внимания.

Тот кивнул.

– Тогда поступайте как сочтете нужным.

 

LXVIII

Перед монастырем иезуитов собрались прихожане в надежде получить благословение, но у отца Виргилия не было на это времени. Он стремительно прошел мимо них и ворвался во двор, собираясь попросить кое-кого об одолжении.

* * *

Фон Фрайзинг заспанно протер глаза.

– Мне нужна ваша помощь, брат. – Над ним стоял отец Виргилий.

Монах поднялся. Он был в полном недоумении.

– Присядьте.

Но отец Виргилий остался на ногах.

– Бернард получил от бургомистра разрешение допросить больных, – произнес он тихо. – Но это еще не самое страшное. Он и его палачи не смогут объяснить природу болезни или излечить ее, и мы оба это знаем. Потом им придется решать, как поступить с больными.

– Чистка, – догадался фон Фрайзинг, и сон как рукой сняло. – Но горожанам это вряд ли понравится.

– В квартал согнали в основном нищих, батраков, рабочих и горожан низших сословий. Сомневаюсь, что о них будут горевать, когда наладится торговля.

– Да, скорее всего… – Фон Фрайзинг тяжело вздохнул. – О чем вы хотели попросить меня?

– Скажите мне, насколько опасна эта болезнь, эпидемия, или как вы ее называете. Она похожа на ту, которую вы наблюдали в Тироле?

– Ну, из всего, что я слышал, болезнь имеет те же симптомы, но протекает несколько иначе. Здесь больные тоже впадают в бешенство, но в Тироле изгои даже не показывались при свете дня, а больные в квартале спокойно переносят солнце. Во всяком случае пока.

Отец Виргилий задумчиво погладил бороду.

– Но, как бы ни проявляла себя болезнь… разве жизнь сама по себе не имеет ценности? – спросил фон Фрайзинг.

– Как бы вы поступили, брат? – Отец Виргилий испытующе смотрел на монаха.

– Позвольте мне помолиться в часовне Магдалины. Ее свет укажет нам путь.

Отец Виргилий вышел из кельи, демонстративно оставив дверь открытой.

– Omnia Ad Maiorem Dei Gloriam.

 

LXIX

Франсуа Антони Гамелин стоял на балконе трактира «Золотой медведь» и смотрел на мясной рынок. Он наслаждался тишиной, которая с недавних пор царила на улицах, и даже поймал себя на мысли, что этот город ему нравится. Точнее, ему нравился тот потенциал, который раскрылся бы в этом городе под должным управлением.

Под управлением французов.

Стук в дверь вывел его из раздумий, и он жестом велел лакею открыть.

Вошел генерал фон Пранк и встал рядом, прислонившись к кованым перилам.

– Он еще жив? – спросил Гамелин с французским акцентом.

– Лист? – Фон Пранк помедлил секунду. – Да, он еще жив.

– Пусть помучается, он крепкий малый. – По губам Гамелина скользнула улыбка, и он задумчиво подкрутил бороду. – Знаете, я все думаю, как у нас дальше пойдут дела. Переговоры с вашим правительством оказались не то чтобы плодотворными…

– Некоторые просто не видят леса за деревьями, ведь так?

– Воистину. Принц Евгений Савойский не годится для длительного правления, хоть и движется сейчас на Ульм. Как и этот узколобый Гвидо фон Штаремберг – дальновидным стратегом его точно не назовешь.

– Правителей не выбирают.

– Верно. Но можно подсказать им нужное направление.

– То есть…

– То есть средства материального или стратегического толка. Или, чтобы вернее, военного толка, – Гамелин посмотрел фон Пранку в глаза. – Сколь жуткой кажется эта болезнь, столь же полезной она может стать.

Тот задумался на мгновение.

– Вы имеете в виду, в качестве оружия?

– А почему нет? Вспомните крепость Турина, к которой движется генерал Фейад. Она неприступна. Поэтому придется взять ее в осаду, чтобы взять измором. Или ее можно заминировать…

– Или истощить защитников болезнью, чтобы поберечь время и солдат, – закончил фон Пранк мысль Гамелина.

– Разумеется, первооткрыватель будет щедро вознагражден. Во всяком случае, так принято во французской армии. – Гамелин гордо расправил мундир.

– Я обдумаю возможности, – сказал фон Пранк.

– Très bien, mon general, très bien.

 

LXX

Тусклый свет со Шпигельгассе, пробиваясь сквозь узкие окна, едва разгонял полумрак в комнате. Граф фон Бинден приказал зажечь все свечи.

Он устроился в кожаном кресле и стал листать новый выпуск «Меркьюр галан». Рядом на столике стояла чашка горячего чая. Но душевного равновесия обрести не удалось. Слухи об эпидемии занимали его мысли. И две картины поочередно возникали перед глазами: помощь в поимке дезертира и его спутницы и подлый шантаж со стороны фон Пранка, еще более низкое предательство…

Всю жизнь фон Бинден старался использовать свое положение, влияние и деньги, чтобы помочь тем, кому повезло меньше, чем ему. Особенно после того, как церковь стала все туже затягивать петлю на шее протестантов.

Он всегда был человеком чести – до того дня, когда фон Пранк поставил его перед выбором.

Граф понимал, что подвергал себя опасности, поскольку предателям никто не доверял. В недалеком будущем ему придется бежать, но пока следовало выждать. День еще не настал – ни для него, ни для…

Граф отложил журнал, глотнул чаю и глянул поверх чашки на причину своего предательства: Виктория Анабель, его единственная дочь, сидела у камина и вышивала. Она единственная осталась у него от жены, умершей одновременно с новорожденным сыном. Фон Бинден посмотрел внимательнее и удивился, как похожа была Виктория на маму, хотя девочке не исполнилось еще и десяти. Казалось…

Внезапно из коридора донеслись голоса. Потом загремели шаги, и дверь резко распахнулась. Виктория выронила шитье и подбежала к отцу. Граф загородил собой дочь.

Фон Бинден взглянул на лица солдат и понял, что ждал слишком долго…

 

LXXI

Иоганн и Пруссак стояли у чердачного окна и смотрели на фасады противоположных домов. Внизу улицы патрулировали солдаты городской гвардии. В эркерах также стояли часовые.

– Обложили, ничего не скажешь, – проговорил Пруссак.

– Непросто будет перебраться, – добавил Лист.

– Несколько умников уже попробовали пару дней назад, – прохрипел голос из темноты.

Иоганн и Хайнц резко обернулись. Понадобилось время, чтобы разглядеть говорящего.

В углу сидел пожилой мужчина: седые волосы растрепаны, голубые глаза поблескивают в темноте. Молодая женщина спала, положив голову ему на колени. По ее лицу переплетались черные вены, рот был перепачкан в крови. Рядом с ними лежала мертвая собака; задние ноги были искромсаны, подле нее лежал нож и куски мяса.

– Вы жрете мертвую дворнягу? – Иоганн брезгливо поморщился.

– Живой это вряд ли понравилось бы, – съязвил старик и потянулся к ножу.

– Давайте без глупостей, – сказал Пруссак. – Мы не тронем вашей добычи. Так кто пытался перебраться на ту сторону?

– Три сопляка. Это было два дня назад или три. Сколотили вместе несколько досок, перебросили на противоположный карниз и решили перелезть. Думали, они умнее всех… – Старик закашлялся.

– А потом?

– Первого подстрелили стражники, когда тот почти уже перебрался. Потом доски переломились, и двое других полетели вниз. С такой высоты приземлиться на мостовую… хорошего мало.

Пруссак кивнул.

– Да уж, представляю.

Иоганн порылся в кармане и бросил женщине крейцер.

– Купите что-нибудь поесть.

Старик с неожиданным проворством схватил монету.

– Да поможет вам Бог.

Они ушли с чердака.

* * *

Иоганн и Пруссак стояли перед домом. Темные тучи нависли над городом, падали первые крупные капли дождя.

– Наши шансы тают на глазах, – заметил Лист.

– Твоя правда. Остаются только катакомбы.

– А если их тоже стерегут?

– Не знаю. Но если у тебя есть идея получше, я тебя слушаю. – Пруссак посмотрел на него с вызовом.

Иоганн понимал, что Хайнц хотел как лучше, и ему стало совестно.

– Как попасть в катакомбы?

Пруссак криво усмехнулся.

– Извинения принимаются. Проходов много, но самый неприметный – в подвале у старого Валентина на Еврейской площади.

* * *

Чем ближе они подходили к Еврейской площади, тем больше становилось народу. Где-то в отдалении звенел колокол.

– Что там такое? – спросил Иоганн.

Вскоре толпа запрудила улицу, и идти дальше стало невозможно. Пруссак поднялся на цыпочки, чтобы разобраться в происходящем. Толстая служанка ткнула его локтем в ребра.

– Не толкайся, олух, тут очередь!

– Какая очередь, сударыня?

– За искуплением. Нам даруют искупление всех грехов, – воскликнул нищий с расцарапанным лицом.

Иоганн и Пруссак переглянулись, совершенно сбитые с толку.

* * *

Перед воротами на Шультергассе остановилась украшенная карета, запряженная двумя чистокровными жеребцами. В карете стоял человек в пышном духовном одеянии и беспрерывно звонил в золотой колокол. Когда все внимание сосредоточилось на нем, колокольный звон стих.

– Слушайте же! – вскричал мужчина. – Близится час искупления. Господь готов простить ваши прегрешения, и ваши души будут спасены!

Йозефа и Элизабет вышли из дома и с любопытством следили за происходящим.

– Не падайте духом! Господь хочет лишь проверить, достойны ли вы Его!

К карете стекалось все больше народу. Матери брали детей на руки и поднимали повыше; старики и калеки тянули к проповеднику руки, глаза их были полны надежды.

Элизабет внимательнее присмотрелась к человеку на карете.

– Это же… – Она запнулась. – Базилиус?

В этот момент послушник встретился с ней взглядом. Он поспешно отвел глаза, но Элизабет не сомневалась, что он узнал ее.

Йозефа взглянула на нее с недоумением.

– Кто?

– И он заговорил… – продолжала Элизабет. – Крысеныш!

– Деяниями своими покажите вашу готовность!

По толпе прошел ропот.

Йозефа забеспокоилась.

– Не нравится мне это. Пойдем лучше в дом.

– Готовность безоговорочно принять Господа нашего Христа и отречься от дьявола!

Базилиус театрально раскинул руки, и толпа бросилась врассыпную. Женщины прижимали к себе детей и бежали прочь, старики и больные прятались по извилистым переулкам. Всем вдруг стало ясно, чего добивалась церковь: доказательства веры.

Подкрепленного кровью.

Йозефа схватила Элизабет за руку и потащила ее в дом.

* * *

В лицо Базилиусу прилетел гнилой кочан капусты. Послушник обвел свирепым взглядом окна домов.

Того, кто не стремится к спасению, приходится спасать силой.

Базилиус дал знак стоявшему позади него капитану, и его люди обступили карету.

– Где их искать? – спросил капитан.

Послушник показал на покосившийся дом за воротами.

Потом махнул кучеру, чтобы трогал. Солдаты принялись без разбору хватать людей и тащили их к повозкам, стоявшим дальше по переулку. Водруженные на них клети придавали им сходство с передвижными тюрьмами.

Йозефа слышала крики схваченных. Она взглянула на Элизабет. Та открыла люк в подвал и сбросила туда книгу, в которой что-то писала все эти дни. Затем снова выглянула через маленькое окно.

К дому шагали четверо солдат.

* * *

Когда раздались крики, толпа хлынула прочь; люди расталкивали друг друга, упавших затаптывали. Иоганн и Пруссак втиснулись в подворотню.

– Сначала кроткие, как ягнята, а теперь топчут друг друга, – проворчал Пруссак. – Поди пойми этих австрияков!

Но Листу было не до шуток – его мысли занимала Элизабет.

Когда толпа схлынула и раненые стали подниматься, Иоганн и Пруссак поспешили к дому. Они вышли на Шультергассе. Последняя из повозок как раз завернула за угол, слишком быстро, чтобы можно было ее разглядеть.

Они остались одни, переулок словно вымер.

– У меня плохое предчувствие, – Пруссак с тревогой взглянул на Иоганна.

Как по команде они побежали к воротам, ввалились во двор и остановились как вкопанные. Дверь в дом была распахнута настежь.

Нетрудно было понять, что это значило.

Друзья вбежали в дом. Мебель была опрокинута, люк под лестницей стоял открытый. Пруссак заглянул в подвал.

– Там никого.

– Может, им удалось сбежать… – Иоганн и сам в это не верил.

– Солдаты, скорее всего, схватили их, чтобы выманить нас.

– Зачем же они переловили половину улицы?

– Чтобы уж наверняка.

Листу стало нечем дышать. Он вышел во двор. Пруссак медленно последовал за ним.

Бессильная ярость охватила Иоганна, мысли не укладывались в голове. Пруссак опустился на скамейку перед домом, вид у него был подавленный.

Лист схватил ведро у колодца и с ревом запустил им в курятник. Ведро разбилось об угол, и послышался испуганный возглас. Иоганн бросился на крик и выволок из курятника полную женщину. Старая карга со второго этажа.

Иоганн схватил ее за волосы, вынул нож и приставил к ее горлу.

– Что здесь произошло? – закричал он. – Где они?

Женщина смотрела на него, парализованная ужасом, и не смогла вымолвить ни слова.

Иоганн надавил кнопку на рукояти, и клинок выскочил на половину своей длины.

– Я заколю тебя как свинью, если не скажешь, где они, – пригрозил он.

– Кто «они»? – сумела выдавить женщина.

– Элизабет и Йозефа, две женщины из этого дома!

– Они всех схватили и увезли. – Женщину била дрожь.

– Солдаты?

– Да, именем церкви.

Лист замер.

– Инквизиция, – сдавленно прошептала женщина. – Забрали всех, кто был во дворе…

– Кроме тебя, – сказал Иоганн.

– Я спряталась. Я не имею к этому отношения, клянусь пресвятой девой Марией!

Лист задвинул клинок обратно в рукоять.

– Убирайся с глаз долгой.

Он выпустил ее. Женщина схватилась за горло и выбежала за ворота.

Иоганн без сил опустился на скамейку рядом с Пруссаком.

– Я был готов заколоть ее.

– Знаю.

Лист привалился к стене, с жадностью втянул воздух.

– И даже ты не остановил бы меня.

– Знаю.

Иоганн поднялся и пристально посмотрел на друга.

– Мы должны разыскать наших женщин. И наказать тех, кто стоит за этим, кто бы это ни был.

Пруссак тоже поднялся.

– Знаю.