— Жениться, — говаривал Экклстоун друзьям, — это как садиться в тюрьму. Не слишком радостно.

«Колёса, крылья и красоток лучше брать напрокат», — вечно твердил он. Однако в 1985 году Славица Радич потребовала оформить их отношения. Впервые речь об этом зашла ещё годом раньше, в мае, за месяц до рождения ребёнка, и при не слишком романтичных обстоятельствах.

После бразильского приключения с Радич Экклстоун вернулся в свой лондонский пентхаус и продолжал жить обычной жизнью с Туаной. Их отношения мирно длились уже семнадцать лет, однако в мае 1984 года всё переменилось.

— Я должен тебе кое-что сказать, — объявил Экклстоун, вернувшись домой. Он выложил, что у него роман и что хорватская модель беременна. — Она говорит, если мы с ней не съедемся, она вернётся в Хорватию и не позволит мне видеться с ребёнком, — выпалил Берни и расплакался.

Туана стоически всхлипнула:

— Раз ты не был счастлив со мной — тогда уезжай и будь счастлив с ней. Пусть у вас всё сложится хорошо.

— Она говорила, что не может иметь детей! — закричал он.

Туана наконец отбросила свой рассудительный тон и исступлённо закричала скорее от обиды:

— Да она же тебя шантажирует! Думаешь, будь ты Херби Блашем, эта девка бы забеременела?

(Конструктор Херби Блаш верой и правдой служил «Брэбхэму».)

Наконец оба успокоились. Экклстоун встал и по привычке поправил картины со шторами.

— Я не знала, что ты хочешь ребёнка, — всхлипнула Туана.

Экклстоун молчал. «Он хочет сына», — подумала она.

Ещё несколько дней они жили вместе, а потом он улетел на гонку в Америку.

В Америке Экклстоун узнал, что Славица родила дочь и хочет назвать её Тамарой. Он сразу отправился в Италию. В миланской больнице Славица ясно дала понять: или они будут вместе жить в Лондоне, или она забирает дочь в Хорватию, где Экклстоуну их никогда не найти. Глядя на свою взвинченную собеседницу, он ощутил себя игроком в покер и постарался ничем себя не выдать. Ему не хотелось терять связь с дочерью. Экклстоун не собирался нарушать размеренный ход своей лондонской жизни и жалел, что так и не завёл детей от Туаны, однако утешал себя: «Она ведь сама не просила, а я был слишком занят».

С другой стороны, сильная и своенравная Славица чем-то его привлекала, напоминая, вероятно, как уверенно распоряжалась в доме и держала в узде мужа его мать. Нужно заметить, что он и не ведал о прошлом пылкой красавицы. Та не говорила по-английски, и Экклстоун знал лишь, что Славица Радич родилась в Риеке 25 мая 1958 года в довольно бедной семье. Отец был докером и бросил их, когда дочь была ещё маленькой. Берни не знал, что в юности Славицу арестовывали за кражу и что после выхода из тюрьмы она пару раз снималась обнажённой. «В моей жизни хватало глупостей, — объясняла позднее Славица. — Знаешь ведь, как это бывает. Ты в студии, и фотограф говорит: „Расстегни верхнюю пуговицу“. Мне приходилось зарабатывать». Монти Шэдоу хорошо знал Радич и мог бы многое рассказать Экклстоуну, но тот не спрашивал. Рон Шоу и ещё кое-кто из друзей считали, что это Шэдоу надоумил Радич потребовать у Экклстоуна привезти её в Лондон. Сам же Берни признавался приятелям: «Мне этого не слишком хотелось».

Разрываясь между Туаной и Славицей, Экклстоун позвонил Энн Джонс. Он выложил, что Славица не разрешит ему видеться с дочерью, если они не станут жить вместе. Джонс в этот момент лежала в больнице — ей только что удалили матку, — но почувствовала: Берни правда нужен её совет. И она порекомендовала пожить вместе.

Экклстоун решился. Он полетел в Лондон и порвал с Туаной, которой оставил все свои коллекции, в том числе довольно дорогое собрание японских статуэток, поскольку «забрать их было бы неправильно». С единственным чемоданом и неизменным чёрным портфелем он перебрался в Челси, на другой берег Темзы, где только что купил квартиру. Через несколько дней Экклстоун со Славицей приехали с ребёнком и букетом цветов навестить Энн Джонс. Пока они беседовали, Джонс заметила, как в палату заглянула Туана, но, увидев посетителей, молча удалилась.

Экклстоун со Славицей и ребёнком жили в «Пир-хаус» на Оукли-стрит. Вскоре Экклстоун купил соседнюю квартиру и захотел их объединить. Разрешение получить не удалось, но стена таинственным образом растворилась сама, и они зажили попросторнее. Тогда же, в мае 1985 года, Экклстоун купил девятиэтажный дом с чёрным остеклённым фасадом на Принсес-Гейт, напротив Гайд-парка. Это дом принадлежал Аднану Хашогги, колоритному торговцу оружием из Саудовской Аравии, прославившемуся своими буйными оргиями. На расспросы журналистов Экклстоун поначалу отвечал, что не имеет никакого отношения к этому зданию, и отрицал, что втихомолку поручил рабочим избавиться от излишеств вроде раздвижной крыши в спальне Хашогги, над постелью которого сияли звёзды, а также мраморных ванн с зеркалами.

Славице Радич новая жизнь пришлась по вкусу. В мае 1985-го они на самолёте Экклстоуна летали с Роном Шоу на гонку в Монако. Экклстоун был весь в делах и казался несчастным, пока не перебрался из «Отель-де-Пари» в казино на другой стороне площади. Даже проиграв в рулетку 250 тысяч фунтов, он не расстроился. На следующий день он расположился у себя в моторхоуме, но задолго до конца гонки и схода Пике из-за неисправности машины он повёл всех к вертолёту, чтобы отправиться в Ниццу. Сжимая портфель, Экклстоун подгонял Шона Коннери, Гордона Мюррея, Шоу и Славицу к взлётной площадке. Два вертолёта улетели набитыми под завязку, и они наконец оказались первыми в очереди. Подали третий вертолёт, но тут диспетчер вдруг обратился к только что прибывшей паре: «Проходите, пожалуйста».

— Постойте, — вмешался Экклстоун, — мы пришли первыми.

И услышал в ответ:

— Да, но вы же не король Швеции.

Экклстоун решил, что в следующий раз вертолёт надо брать напрокат.

Друзья Экклстоуна: торговцы машинами, букмекеры и портной — теперь собирались по субботам в кафе «Фортнум-энд-Мейсон» на Пиккадилли, и Рон Шоу поделился с ними своим недоумением по поводу Славицы. Каждый вечер Экклстоун звонил Туане и жаловался, как ему тяжело.

— У Берни проблема, — вдруг сказал Тони Моррис, — а Туана волнуется.

Оказалось, что он говорил по телефону с Туаной; она на днях обратилась со своими тревогами к гадалке с Кингс-роуд. Та сказала, что чувствует лязг металла, слёзы и что если он не прекратит плакать, то впереди ждёт смерть. Моррис пересказал слова Туаны Экклстоуну, который всегда скрывал свои чувства. А вот Славица Радич себя контролировать не умела. Их неожиданные ссоры даже после рождения дочери порой заканчивались слезами. Славица подчинила себе человека, который неизменно сокрушал любого противника, но вдруг оказался не способен дать отпор именно ей. Он даже рубашки у Фрэнка перестал покупать, когда Славица заявила: «Дорогой, эти рубашки — дерьмо», — и отказалась их гладить. Кое-кто полагал, что за её буйством прячется неуверенность. Славица часто звонила Энн Джонс и расспрашивала о его сотрудницах. Особенно её волновала одна секретарша, которая летала с Экклстоуном на его самолёте.

— У них что, роман? — спросила она.

— Насколько я знаю, нет, — отозвалась Джонс.

Однако от увольнения это девушку не уберегло. Славица жаловалась всё больше, всё чаще требовала гарантий, и наконец Экклстоун уступил и согласился жениться.

17 июля 1985 года в 11:30 утра они пришли в бюро регистрации района Челси и Кенсингтон на Кингс-роуд. За неделю до этого Экклстоун попросил Макса Мосли быть свидетелем. «Больше никого не нашлось, — объяснял он потом, — а Максу всё равно было нечего делать». В качестве второго свидетеля Мосли привёл свою домработницу из Колумбии. Выяснилось, что она не понимает по-английски, и брак отказались регистрировать.

— Подождите немного, — попросил Экклстоун, — сейчас Макс позвонит, и приедет его секретарша.

Церемония завершилась, все четверо вышли на улицу. Фотографа не приглашали, а Экклстоун решительно отказывался отмечать это событие.

— Давайте устроим праздничный обед, — потребовала тридцатидвухлетняя невеста на невообразимых шпильках и в весьма откровенной мини-юбке.

— Хорошо, — угрюмо согласился Экклстоун. — Поехали в «Ланганс».

Они подъехали к ресторану на Пиккадилли и вышли из машины, однако оказалось, что свободных столиков нет.

— Ну ладно, тогда я в офис, — объявил он новоиспечённой супруге. — Увидимся вечером. Возьми такси и езжай домой.

Не особенно запоминающаяся вышла свадьба.

Сидя дома одна, миссис Экклстоун проклинала любовь своего мужа к труду и его простые вкусы. Вместо погреба с редкими винами у них был холодильник с пивом «Бекс». Деликатесам из знаменитых лондонских магазинов муж предпочитал яичницу с тостом и мясной подливкой. Она видела, как он молча помогает своим подчинённым, фотографам, механикам и вообще всем, кому пришлось тяжело: платит за лечение, а то и просто без ненужной шумихи даёт деньги обнищавшим семьям. И никаких проявлений любви. Его сдержанность была для неё настоящей пыткой. На субботних кофейных посиделках тоже удивлялись, но не тому, что их не пригласили на свадьбу, а тому, как столь расчётливый делец мог уступить кризису среднего возраста и пойти к алтарю. Они со Славицей были такие разные. Приятели дразнили Экклстоуна за бутылкой шампанского:

— А как же «колёса, крылья и красотки»?

Остряки шутили, что, если Берни встанет на свой бумажник, они со Славицей будут одного роста, и он терпел. Он по-своему любил Славицу и мечтал ещё раз стать отцом, попытаться создать семью. «Она добрая и не стесняется говорить, что думает», — замечал он в минуты слабости, а потом снова брался за работу.

Чтобы окончательно разорвать отношения с Туаной, он купил ей дом в Кенсингтоне. Писатель Джеффри Арчер, который жил в их доме на набережной Принца Альберта этажом ниже, узнал, что пентхаус продаётся. Арчер понимал, что с него Берни потребует 3 миллиона с лишним, и попросил Рона Шоу об услуге. Пять лет назад Арчер здорово выручил Шоу, согласившись выступить с речью на организованном им благотворительном вечере. «Я у тебя в долгу, — поблагодарил его Шоу. — Проси что хочешь — мы, кокни, слово держим».

— Помнишь, ты говорил, что у меня в долгу, — напомнил Арчер по телефону. — Купи пентхаус у Берни, а потом продашь мне. С тебя он попросит миллиона два. Я здорово сэкономлю.

— Он меня прикончит! — в ужасе воскликнул Шоу.

— А меня он по миру пустит, — не отступал Арчер.

Шоу поговорил с Экклстоуном и тут же перетрусил. Берни почуял подвох.

— А ты не дурак, — сказал он Арчеру, когда тот объяснил, в чём дело. — Два миллиона двести тысяч, и пентхаус твой.

— Идёт. — Арчер не упустил редчайший момент, когда Экклстоун дал слабину. Теперь эта квартира стоит 20 миллионов.

Экклстоун полагал, что признать чьи-то заслуги или выразить благодарность — смерти подобно, особенно если речь идёт о пилоте. Это было бы проявлением слабости. В вечной борьбе за власть он привык бросаться на каждого встречного. Досталось и Нельсону Пике.

В 1985 году Пике мечтал снова стать чемпионом, однако был недоволен машиной и разочаровался в Экклстоуне. В чём-то просчитался Мюррей, вдобавок подкачал новый двигатель BMW — сам Экклстоун признал: «Он горел так часто, что я уже со счёта сбился. Откровенное барахло». По мнению Пике, Экклстоун утратил интерес к развитию «Брэбхэма». Он упустил спонсорский контракт с «Мишлен», зато заключил выгодное соглашение с «Пирелли», хотя шины у итальянской фирмы были хуже. Переговоры Экклстоун вёл хитро: он скрыл, что «Мишлен» не хочет продлевать контракт, и заявил итальянцам: «„Мишлен“ меня не устраивает. Не хотите стать спонсорами „Брэбхэма“?» Компания «Пирелли» согласилась поставлять шины бесплатно.

Сделка была выгодной для Экклстоуна, но она снизила шансы Пике на успех. Возглавляя гонку, бразилец не раз сходил из-за поломок, и даже победу в Канаде одержал, корчась от боли — раскалённое масло обожгло ему ногу. Её обкладывали льдом, и Пике продолжал ездить. Гонщик винил во всём Мюррея, которого в тот момент не было рядом — он занимался медитацией с Джорджем Харрисоном. «„Брэбхэм“ разваливается», — возмущался Пике. «Гордон ведёт себя странно», — соглашался Экклстоун.

Требовались финансовые вливания. Как бы ни были хороши Пике и команда, Экклстоун жаловался, что и так тратит миллион фунтов в год. «Платить больше я не собираюсь». Пике потребовал прибавки — Экклстоун наотрез отказал. Он очень нуждался в бразильце, но терпеть не мог, когда у него требуют больше денег. Пике одновременно вёл тайные переговоры с Фрэнком Уильямсом, однако был предан команде и хотел уйти по-хорошему, с благословения Экклстоуна. На последнем этапе, в Австрии, Пике сказал, что Рон Деннис зовёт его в «Макларен». Экклстоун мгновенно убедил Денниса ни в коем случае не платить бразильцу больше, чем он получает в «Брэбхэме». «Перехитрив» таким образом Пике, Экклстоун отпустил его из команды, однако, к изумлению бывшего босса, тот направился прямиком в боксы «Уильямса». «Берни платит так мало, — объяснил Пике, — что нужна хоть какая-то компенсация. Я хотел стать чемпионом».

Первая гонка следующего сезона состоялась в Бразилии, где Пике на глазах у Экклстоуна принёс победу «Уильямсу» — так началось ожесточённое соперничество между бразильцем, Простом и Найджелом Мэнселлом. Экклстоун сделал вид, что с уходом Пике ничего для «Брэбхэма» не изменилось, и начал искать замену. Спонсоры — BMW, «Пирелли» и «Оливетти» — желали видеть за рулём настоящую звезду, и лучшим из возможных вариантов был Ники Лауда. В 1984 году австриец, выступая за «Макларен», в третий раз стал чемпионом и в третий же раз завершил карьеру, недовольный Роном Деннисом — «склочником, который вот-вот станет мне смертельным врагом». Экклстоун предложил Лауде 6 миллионов долларов за сезон, хотя позднее говорил, что сам отказал австрийцу, поскольку тот требовал 5,5 миллионов фунтов. Из-за этих противоречий так и осталось неясным, почему они не договорились. «Берни, — утверждал Лауда, — слишком уж поздно решил быть добрым и милым». В конце концов выбор пал на двадцатисемилетнего итальянца Элио де Анджелиса из «Лотуса».

Отмахиваясь от постоянных придирок Экклстоуна, Мюррей конструировал новую машину, с которой можно будет забыть о прошлых неудачах. Однажды Чепмен заявил, что «Брэбхэм», мол, «длинноват», а Экклстоун в ответ взял да и укоротил машину на целый фут, не посоветовавшись с уехавшим в отпуск Мюрреем. С тех пор между ним и главным конструктором уже не было прежнего взаимопонимания. По мнению Экклстоуна, Мюррей утратил уверенность в себе. В мае 1986 года Мюррей, всё ещё сомневаясь в своём новом детище, отправился тестировать машину на марсельский автодром «Поль Рикар». Де Анджелис управлял болидом в непривычном положении — полулёжа, и тут, на скорости 180 миль в час, в одном из виражей отлетело антикрыло. Машина разбилась, и пилот мгновенно умер. Экклстоун был потрясён.

«Сейчас я понимаю, что вина лежит целиком на мне, — признался потом Мюррей. — Машина была ещё очень-очень сырой». Он был подавлен и сильно разочарован. Экклстоун лишился не только отличного пилота, но и поддержки BMW. «Мне всё осточертело, — говорил Мюррей, — и я видел, что ему тоже всё осточертело».

«Он потерял хватку», — заявил Экклстоун, привыкший работать с победителями, тогда как все находки Мюррея последнее время оказывались пустышками. Четырнадцать лет совместной работы подошли к концу.

«Я сказал, что хочу уйти, — рассказывал Мюррей, — и он ответил: „Хорошо“».

Споры о компенсации при увольнении Экклстоун выигрывал всегда — даже в совсем уж неоднозначных случаях. Наивный Мюррей так и не удосужился подписать контракт — обо всём договаривались устно. По его словам, Экклстоун заявил: «Ты владеешь половиной компании, поэтому денег тебе не полагается». Сам Берни утверждает, что обещал Мюррею «долю», но её размер не обсуждался. Не сходились они и в цене «Брэбхэма». Экклстоун, разумеется, старался её преуменьшить. Его было не переспорить, и Мюррей, потеряв терпение, согласился на сумму 30 тысяч фунтов, хотя рассчитывал на большее. Добившись успеха, Экклстоун моментально забывал все подробности. В его понимании, двое взрослых людей пришли к соглашению, и теперь нечего копошиться в деталях. Более того, он ещё и изображал благородство: позволил Мюррею забрать «брэбхэм», на котором Пике стал чемпионом мира в 1982 году.

— Я поступил честно, — отвечал Экклстоун на жалобы Мюррея. — За всю жизнь мне не в чём себя упрекнуть, я никогда никого не обманывал. Если мы с кем-то договорились, то мне незачем фиксировать это на бумаге. Любой подтвердит, что я всегда держу слово.

Мюррей тут же перешёл в «Макларен», который за два сезона, с 1987 по 1989 год, выиграл двадцать восемь гонок.

Оставшись без Мюррея, сильного пилота и хорошей машины, Экклстоун распрощался с иллюзиями. Чтобы блюсти интересы гонщиков, конструкторов и спонсоров, требовалось тратить время и деньги. «Пилот угробит очередной двигатель, — жаловался он, — шестьдесят штук псу под хвост». Гоночная романтика его больше не увлекала. Чепмен умер, Тедди Майера сменил Рон Деннис, которого Экклстоун терпеть не мог, а Фрэнк Уильямс только что угодил во Франции в аварию и оказался полностью парализован. Скучал он и по незаурядным пилотам вроде Йохена Риндта и Карлоса Пасе. Кое-кто из новых «бойцов» ему тоже нравился: например, Айртон Сенна и Найджел Мэнселл, однако им не хватало романтического ореола предшественников.

— Быть может, всё дело в деньгах, — размышлял он. — Может, тут есть и моя вина. У них нет права на ошибку. Грань между жизнью и смертью слишком тонка.

Без его неустанного круглосуточного внимания «Брэбхэм» покатился по наклонной. В сезоне 1987 года команда едва не осталась последней и потеряла всех спонсоров. Берни стоял на перепутье. Он был гонщиком, был боссом команды и лидером ФОКА, и теперь его авторитет в гоночном мире не ставился под сомнение. Заниматься коммерческими вопросами «Формулы-1» стало гораздо выгоднее, чем возиться с «Брэбхэмом». Он решил продать команду. В 1988 году её купила компания «Альфа-ромео», которой он сдавал помещение на юге Лондона. Почти сразу «Брэбхэм» был перепродан бизнесмену Йоахиму Люти, вскоре угодившему в швейцарскую тюрьму за мошенничество. В Чессингтоне по-прежнему занимались телетрансляциями «Формулы-1», а офис Экклстоуна переехал к нему домой на Принсес-Гейт.

Продажа «Брэбхэма» пришлась на тот момент, когда в «Формулу-1» решил вернуться Макс Мосли. К 1986 году он устал бороться с унаследованной от отца дурной репутацией, оставил все политические амбиции, связанные с Консервативной партией, и стал искать, чем бы заняться. Для новых планов Экклстоуна это оказалось очень кстати. Время было самое подходящее. Как бывший адвокат с оксфордским образованием, Мосли хорошо разбирался в организации дел и жаждал политической власти, Экклстоун же был непревзойдённым мастером финансовых сделок. Они сошлись на том, что, объединившись, смогут изменить «Формулу-1».

— Не стоит опираться на команды, — говорил Мосли. — Не забывай, как Кен Тиррел не поддержал бойкот Имолы.

Тем не менее случившаяся в разгар борьбы за контроль над «Формулой-1» неявка в Имолу подтвердила прочность позиций Экклстоуна и уязвимость владельцев автодромов. Мосли предлагал забыть о командах и устранить Балестра. Они стали думать, как захватить власть в ФИА. Нужно было сыграть на слабостях француза.

— Максу нечем заняться, — как-то сказал Балестру Экклстоун, — а у тебя одни клоуны работают. Возьми его к себе.

Француз почуял неладное. Если Экклстоун выступает за всеобщее благо, значит, оно совпадает с его интересами. В конце концов Балестр согласился принять их в своём доме на юге Франции. За ужином хозяин показался им обоим совершенно смехотворным персонажем. Его напыщенность и самомнение исключали даже малейший намёк на какую-то разумность. Если его гости любили автоспорт, то Балестр напоминал шефа полиции, которого заботят лишь власть и связанные с ней привилегии. Оба понимали, что нужно потешить его тщеславие — и тогда француз с большей охотой прислушается к доводам Экклстоуна и введёт Мосли в состав ФИА. В конце концов Балестр, подперев ладонью подбородок, проворчал:

— Я совершаю ошибку, — и согласился.

— Макса нужно назначить главой комиссии автопроизводителей ФИА, — тут же предложил Экклстоун, едва сдерживая улыбку.

— Хорошо.

Балестр не стал спорить. Он знал, что члены ФИА будут возражать, но демократией можно и пренебречь, даже если против Мосли выскажется подавляющее большинство. Француз просто назначил его, а недовольных успокоил в частном порядке.

Вкрадчивый Мосли быстро втёрся в доверие к президенту. Балестр изливал ему душу, жалуясь, что Экклстоуна невозможно контролировать. Он опасался выхода «Формулы-1» из подчинения ФИА.

— Что мне делать? — спрашивал президент.

— Я подумаю, — отвечал Мосли, — и отыщу решение.

Посоветовавшись с Экклстоуном, Мосли предложил Балестру традиционный для английской правящей верхушки способ нейтрализации противника. Пусть Экклстоун возглавит рекламное подразделение ФИА.

— Bonne idee! — воскликнул Балестр, и не подозревая, что ему подсовывают троянского коня.

Вскоре в ФИА очутились и ещё два бывших сотрудника «Брэбхэма»: Чарли Уайтинг и Херби Блаш. Экклстоун с Мосли осмелели и заявились на гонку в Сильверстоун на вертолёте, разметав при посадке палатки и учинив жуткий хаос. Теперь они короли. На жалобы никто и внимания не обратил.

Балестр назначил Экклстоуна ответственным за рекламу всех видов автоспорта, однако того интересовала лишь «Формула-1». У него была ясная цель: превратить этот спорт энтузиастов в выгодное предприятие. Несмотря на все разговоры про «шоу» и прочие словечки из индустрии развлечений, несмотря на эффектные панорамы барселонской набережной и Монако с его яхтами, которым полагалось натолкнуть телезрителя на мысль туда съездить, реальность ничуть не изменилась. Многие автодромы обеспечивали гостям первоклассное зрелище, однако на телеэкране всё выглядело куда скромнее. Некоторые организаторы игнорировали требования Экклстоуна. Владельцам трасс во Франции, Бельгии и Великобритании было предписано устранить недостатки. Отказались только англичане. Экклстоун настаивал, чтобы «Британский королевский автоклуб» сделал окончательный выбор между Брандс-Хэтч и Сильверстоуном и избавился от грязи. В БКА Экклстоуна не любили и подчиняться не стали. Ни БКА, ни члены ФОКА, ни устроители гонок не разделяли идей Экклстоуна — во многом потому, что сам он толком ничего не объяснял.

По контракту с ЕВС в сезон должно было проходить шестнадцать гонок. Организаторы этапов в Австрии, Аргентине, Бразилии и США жаловались на финансовые проблемы, которые ставят проведение Гран-при под угрозу. Экклстоун предлагал инвестировать свои средства в обмен на долю прибыли. Поскольку никогда не угадаешь, соберётся на трибунах тысяча зрителей или сто тысяч, он требовал передать «Оллспорту» все права на размещение рекламы, а также продажу зрителям товаров и услуг. Руководство «Нюрбургринга» это не устроило, и тогда Экклстоун перенёс Гран-при в Хоккенхайм. С владельцами бельгийской трассы в Спа он договорился, что те бесплатно получат этап «Формулы-1» ещё на десять лет в обмен на всю выручку с продажи билетов, пунктов общественного питания и даже туалетов. Финансово неблагополучным автодромам он оказывал помощь на совершенно разных условиях. Телеаудитория непрерывно росла, и предложения организовать этап «Формулы-1» поступали со всего мира. Убыточные этапы в Голландии и Австрии он терпел недолго. Разрыв соглашения следовал без всяких церемоний. Экклстоун не любил долгих разговоров.

— Главная трудность в нашем деле, — говорил он тогда, — что люди не хотят смотреть в лицо реальности. Вечно у них дурацкие мечты да сказки. Нет в нашем бизнесе ничего особенного. Вообще нет. Это факт.

Тем, кто добивался встречи, он сообщал: «Я не желаю вас видеть. Одного разговора вполне достаточно». Тянувшим время предъявлял ультиматум: «Не нужно встреч. Нужно решение».

Правоту Экклстоуна подтвердил в 1985 году успех Гран-при Австралии в Аделаиде. Решение перенести туда гонку из Мельбурна было принято, когда в 1984 году в Англию прилетел премьер штата Южная Австралия Джон Бэннон и пообедал с Экклстоуном в чессингтонском пабе «Стар». Они быстро пришли к соглашению: центр Аделаиды будет временно превращён в гоночную трассу. Результат — четырёхдневное празднество для 300 тысяч зрителей — обещал превзойти все ожидания.

Следующими в очереди были страны социалистического лагеря. Россией правил Леонид Брежнев, который увлечённо коллекционировал автомобили: у него были и «феррари», и «роллс-ройс». Кремлёвские чиновники обратились к Экклстоуну с идеей устроить Гран-при в Москве. Когда в 1982 году Брежнев скончался, решение ещё не было принято. «А потом мэр, — с хохотом вспоминает Экклстоун, — предложил нам гоняться по брусчатке на Красной площади, а все деньги пропустить через банковские счета его жены». Вместо этого Экклстоун потратил три года на переговоры с правительством Венгрии. С инициативой выступил организатор Гран-при Бразилии Тамаш Рохоньи, венгр по происхождению, заключительный же этап обсуждения проходил во время прогулки по Дунаю. За обедом курировавший проект венгерский министр шёпотом спросил Рохоньи:

— Вы уверены, что всё получится?

— Да. А что такое?

— Если не получится, меня расстреляют.

Несмотря на мороз и снег, автодром в Будапеште был сдан к маю 1986 года. 240 тысяч зрителей со всей Восточной Европы наблюдали за этим явлением западной культуры в социалистической стране — за целых три года до падения Берлинской стены.

Находясь в Будапеште, Экклстоун услышал, что там пройдёт аукцион изделий из серебра. В долларовом эквиваленте великолепные украшения стоили совсем недорого. Торги были в разгаре, и тут Экклстоуна кто-то дёрнул за рукав.

— Пожалуйста, не повышайте цену, — взмолился престарелый раввин. — Всё это серебро награблено по синагогам во время холокоста.

Экклстоун не стал торговаться со стариком.

На следующий день он, как обычно, не дождался конца гонки. Перед последним кругом он запихал бумаги в свой портфель и вместе с Мосли направился к вертолёту. Позднее Экклстоун скажет: «Я могу позволить себе единственную роскошь: улетать сразу после гонки». Он не увидел, как первым пересёк финишную черту Нельсон Пике на «Уильямсе», а завоевавшее очевидный политический и спортивный успех мероприятие вполне ожидаемо стало мишенью для критики.

В автоспорте царили зависть и конкуренция, при этом «пуристы» жаловались, что вместо схваток отважных гладиаторов им предлагают коммерческий продукт. Все понимали: без мастерства, отваги и стальных нервов пилоту на скорости почти 200 миль в час просто не выжить, но всемогущество Экклстоуна рождало среди врагов всевозможные слухи об источнике его благосостояния. Антисемиты называли его «Экклштейн», а кое-кто обвинял в обогащении за счёт ФОКА. В ответ он подавал в суд за клевету и выиграл несколько дел, о чём через семь лет позабыл и сказал в интервью «Таймс»: «Я никогда не обращаюсь в суд. Это всё от набожности. Меня учили, что лучше подставлять другую щеку».

Мало кто спорил, что он действовал во благо «Формулы-1» — просто формулическое сообщество никак не могло понять, откуда у Экклстоуна столько влияния и денег. Обычно предприниматели ищут чужие деньги на реализацию собственных идей, Экклстоун же воплощал чужие идеи за свои деньги, и никто не знал, сколько он зарабатывает. Во времена холодной войны специальные люди — советологи — пытались интерпретировать немногочисленные высказывания коммунистических лидеров. С тем же успехом можно было побиться над загадочными словами Экклстоуна, опубликованными в «Таймс» в феврале 1988 года: «Единственное препятствие — это люди. Многие боятся потерять власть, которая, по их мнению, у них есть, хотя на самом деле никакой власти у них, скорее всего, нет». Богатство Экклстоуна зиждилось на слабости его оппонентов. Однако теперь общественность стали интересовать события, которых прежде никто бы и не заметил. Такова была плата за успех.

В 1988 году Балестр не стал наказывать Айртона Сенну, который на трассе в Японии умышленно врезался в болид Алена Проста, чтобы отомстить за прошлогодний инцидент. Этот трюк принёс бразильцу звание чемпиона. Связь между «правосудием» ФИА, звёздами, скоростью, смертью и большими деньгами вызывала повышенный интерес к тому, кто скрывался за кулисами всей этой мелодрамы. Прямо на глазах у жаждущих ответа предмет их любопытства бродил по паддоку с портфелем (предположительно, набитым пачками долларов), а потом исчезал в моторхоуме, который все называли «Кремлём» — в знак безграничной власти его хозяина. Дверь серого автобуса без окон открывала электроника, и мало кому доводилось побывать внутри — во многом потому, что владелец не любил, когда его отвлекают от работы. Курильщиков он вообще не выносил. Немногочисленным гостям предлагали только прохладительные напитки. Если журналисту вдруг удавалось проникнуть в автобус, там ждала новая загадка: его владелец постоянно хитрил и угрожал. «Я что-то вроде директора школы, — говорил он. — Регулярно возникают проблемы, и их надо решать, не сходя с места».

Он пытался изображать современного бизнесмена, которому не чужда некоторая старомодность. «Я веду дела не совсем обычным образом. Я не люблю контрактов. Я хочу посмотреть человеку в глаза и пожать ему руку, а не возиться, как американцы, с договорами на девяноста двух листах, тем более что их всё равно никто не читает. Если я сказал — значит, сделаю». И тем не менее корреспондент «Индепендент» умудрился выйти от него в полной уверенности, что Экклстоун — химик-технолог по образованию, да ещё и опубликовать странную цитату по поводу возраста: «Мне сорок семь — на четырнадцать лет больше, чем сестре, которой, по её словам, тридцать один год». На самом деле ему было пятьдесят восемь. Мало кому удавалось за словесной шелухой разглядеть, что «Формула-1» обязана своим превращением в предприятие мирового масштаба всего двум вещам: во-первых, победе Экклстоуна над Балестром, а во-вторых, его инициативой по унификации гонок — раньше в каждой стране к ним подходили по-своему. Новая финансовая модель Экклстоуна вынудила владельцев автодромов в Европе и Австралии согласиться с его стандартами, платить за всё и, самое важное, ограничиваться выручкой с продажи билетов.

— Я бы и деньги за билеты забрал, но мне не дали, — сказал Экклстоун.

Единственным островком, свободным от его всеохватной и неограниченной власти, была Америка, где «Формула-1» даже в лучшие годы оставалась в тени гонок «Индикар» и НАСКАР. Владельцы трасс там не имели никакой государственной поддержки и потому не соглашались на условия Экклстоуна — не получая прибыли, они бы обанкротились. Невозможность договориться с американцами вызывала у Экклстоуна противоречивые чувства.

Автодром «Уоткинс-Глен», на котором гонки успешно проводились ещё с 1961 года, был расширен в соответствии с требованиями Экклстоуна, но обанкротился в 1981 году. Попытка перебраться в Лас-Вегас окончилась неудачей. Команды и спонсоры жаждали проникнуть на крупнейший мировой рынок, и под их давлением он подписал контракты с трассами в Детройте и Далласе. Состояние обоих автодромов оставляло желать лучшего, а их владельцы обвиняли Экклстоуна в жадности и присвоении всех доходов, чего он особенно и не отрицал. Жалобы его не трогали, он просто хотел, чтобы гонка смотрелась как можно лучше и приносила как можно больше денег. Стремясь доказать свою правоту, он перенёс гонку в Финикс, жители которого, как выяснилось, предпочитают раскалённым трибунам свои дома с кондиционерами. В день гонки зрителей не было вообще, и Экклстоун обвинил в своих убытках организаторов. «Похоже, деловые люди в Америке не понимают, что такое договор и почему его надо соблюдать».

С ФОКА тоже приходилось нелегко. Экклстоун потерял к ассоциации всякий интерес. «Нельзя американизировать „Формулу-1“, — настаивал он. — Для американской публики это слишком сложно. Их телевидение — это вообще как бои без правил». Он стремился на Восток. Там «много денег, никто не знает, что с ними делать». Невзирая на всеобщий скептицизм, Экклстоун решился изложить свои взгляды на будущее, и в этом усматривалась удивительная симметрия — старая система доживала последние дни.

В воскресенье 14 августа 1988 года Экклстоун отдыхал в своём доме на Сардинии вместе с Херби Блашем. Ему позвонил Марко Пиччинини и сообщил о кончине Энцо Феррари. По личному распоряжению патриарха его должны были похоронить сразу, никого не ставя в известность, но для нескольких человек — в том числе для Экклстоуна — Феррари велел сделать исключение. Смерть «Старика» опечалила Экклстоуна. Целый час они с Блашем вспоминали, как «по-отечески» он относился к Берни. Вечером он поехал на ужин к своему соседу Сильвио Берлускони и с удовольствием отметил, что медиамагнат, очевидно, не входил в список избранных Феррари.

Хорошие отношения с Берлускони стали ключом к успеху следующего этапа. Своей всемирной популярностью «Формула-1» была обязана телевидению, однако Экклстоун понял, что продал права ЕВС слишком дёшево. Вскоре предстояло продлевать «Договор согласия», а второй контракт с ЕВС истекал в 1990 году, и он хотел вернуть себе права на телевизионные трансляции. Руководство ЕВС предупреждало, что договор нужно заключать именно с ними, так как никто из членов ЕВС не будет вести переговоров напрямую. Однако глава спортивной редакции «Би-би-си» Джонатан Мартин не разделял эгоистичного стремления ЕВС к единству. На «Би-би-си» были готовы не только нарушить монополию ЕВС, но и начинать трансляции на полчаса раньше, чтобы предоставить спонсорам больше эфирного времени. Опираясь на поддержку «Би-би-си», Экклстоун готовился вести переговоры с каждой телекомпанией по отдельности. На его счастье, Балестр не подозревал об истинной стоимости телевизионных прав и вряд ли мог узнать о ней в ближайшем будущем. В ноябре 1986 года с ним случился сердечный приступ, и хватка президента ФИА чуть ослабла.

Экклстоун и сам не очень понимал, как устроен телевизионный мир вне ЕВС. Он знал, что магнаты вроде Берлускони создают собственные телесети, которые конкурируют с государственными и готовы платить деньги за популярные программы. В новой для себя области Экклстоун полагался на мнение бывшего сотрудника ЕВС швейцарца Кристиана Фогта. Благодаря связям, налаженным на прошлой работе, Фогт начал переговоры с телекомпаниями трёх ключевых стран: Франции, Италии и Германии. Если удастся заключить эксклюзивные контракты, то и за остальными странами дело не станет. Он продавал не просто гонку, а рекламную площадку с потенциалом в 26 миллиардов просмотров — невероятная цифра. Такая массовость будет очень привлекательна для спонсоров. Экклстоун хотел, чтобы за право продавать рекламу телекомпании согласились показывать все гонки в прямом эфире и в удобное время. Двухчасовая трансляция должна была, как магнит, притягивать вещательные компании и рекламодателей. Впрочем, такие переговоры требовали колоссальной энергии и организационных ресурсов. Трюкам с Уоррен-стрит здесь было не место. Экклстоун даже не представлял, во что в итоге выльются эти сделки. Позже он едко заметил: «Сначала становись на ноги, потом становись богатым, а уж в самом конце — честным». Его бизнес был всё ещё на первом этапе.

В конце октября 1990 года Экклстоуну исполнилось шестьдесят. В Чессингтоне организовали вечеринку-сюрприз, он же не мог скрыть своего раздражения. Жене и дочерям (Петра родилась в декабре 1988 года) он велел даже не вспоминать о юбилее. Через несколько дней, в возрасте 87 лет, скончался от инфаркта Сидни Экклстоун. Он сидел на диване, держал жену за руку и вдруг умер. Экклстоун поехал на погребальную службу вместе со Славицей, но в церковь при крематории заходить не стал, а только бродил вокруг в страшном беспокойстве. Его дочь Дебби считала, что отец не любит похороны, — и Берни сразу ухватился за эту мысль, скрывая от всех, что Славица просто запретила ему видеться со старшей дочерью.

Отношения между Дебби и Славицей испортились два года назад. Раньше дочь часто заходила в гости, как и прежде к Туане, а их дети вместе игра ли то в Челси, то у Дебби в Чизлхерсте. Муж Дебби даже возил Славицу в Чизлхерст и обратно. Однако вскоре после рождения Петры Дебби как-то по случаю заехала к ним, и Славица вдруг словно с цепи сорвалась: велела ей больше не показываться. Мужу она строго-настрого запретила видеться со старшей дочерью, а он не стал возражать. Именно поэтому Экклстоун и не зашёл в крематорий. Через два месяца Берта Экклстоун писала Энн Джонс, что сын со Славицей всё-таки заезжали к ней вскоре после смерти Сидни.

«Поразительно, как глубоко Бернард переживал его смерть, — писала она. — Наверное, он не ожидал такого исхода, поскольку недавно видел отца в добром здравии». Ещё Берта упомянула, что сын «был к ней очень добр». Экклстоун всегда скрывал свои чувства, и никто не понимал, до чего он беспокоится за родителей. Он постоянно возил овдовевшую мать к подругам, а потом платил сиделке, которая ухаживала за ней на дому. Никто из мира «Формулы-1» и не подозревал, как нежно он любил мать. Если же говорить о делах, то он рвался к несметным богатствам телевизионных контрактов, и тут жёсткость выходила на первый план.

Макс Мосли, настоящий ценитель автоспорта, часто критиковал Экклстоуна за полное отсутствие интереса к чему-либо, кроме «Формулы-1».

— Ты здорово потрудился с «Формулой», — увещевал его Мосли, — но ты же глава рекламного отдела ФИА. Давай теперь займёмся ралли.

У спонсоров и автопроизводителей — таких как «Рено», «Мерседес», «Форд» и «Порше» — был стойкий интерес к гонкам кузовных автомобилей в Европе и Африке. Трансляции собирали неплохую аудиторию, но Экклстоун был непреклонен.

— Может быть, это интересно участникам, — возражал он, — но не зрителям.

Мосли не сдавался и заставил Экклстоуна посмотреть трансляцию ралли в Португалии. Позже он вспоминал: «Как только Берни увидел грязь, он глянул на свои туфли и заявил: „Я туда ни ногой“. Потом хлопнул дверью и уехал». Телеаудитория ралли неуклонно снижалась. В упадок пришли даже ежегодные «Двадцать четыре часа Ле-Мана», собиравшие в лучшие годы свыше пятидесяти машин и множество зрителей со всего мира. После этого и в других гонках участников стало меньше, а значит, меньше и рекламы.

На телевидении царила «Формула-1», и производителям пришлось посвятить себя именно этому виду гонок. Некоторые из организаторов соревнований обвиняли Экклстоуна в нечестной конкуренции и даже шли в суд. Им удавалось добиться скромных выплат, но в выигрыше всё равно оставался Экклстоун. «Любой, кто утверждает, что мы убиваем другие виды гонок, просто несёт чепуху», — заявлял он и отмахивался от всех обсуждений, считая их «несущественными». Балестр жалобщикам тоже не особенно сочувствовал. «Нельзя винить во всём Берни Экклстоуна и утверждать, будто бы он ущемляет интересы других чемпионатов и „убивает“ их… У Экклстоуна есть своё видение — ему больше нравится „Формула-1“. Это его неотъемлемое право».

Сочувствие Балестра не удивило Берни. В 1991 году предстояли перевыборы президента ФИА, и француз рассчитывал на помощь Экклстоуна, а тот, в свою очередь, ни единым словом не разуверивал Балестра в своей поддержке, поскольку истекающий в 1992 году «Договор согласия» ещё не был продлён. В первую очередь Экклстоуну хотелось, чтобы Балестр одобрил передачу телевизионных прав ФОКА. По соглашению 1987 года ФИА получала 30% средств, перечисляемых ЕВС, а остальное доставалось командам и Экклстоуну. Реальные годовые отчисления в пользу ФИА не превышали миллиона долларов. Экклстоун не намеревался посвящать Балестра в свои планы по агрессивному развитию бизнеса. Чтобы ещё сильнее запутать противника, он поручил заниматься «Договором согласия» Пэдди Макнелли. Тот говорил по-французски, а его подкупающая честность окончательно убедила Балестра, что он нашёл нового союзника. Экклстоун потом признал:

— Да, я использовал Пэдди, чтобы Балестр ничего не заподозрил.

К тому моменту бизнес Макнелли процветал. Хотя Экклстоун настоял, чтобы он финансировал убыточные Гран-при, а также строительство в Хоккенхайме и на других автодромах, Макнелли всё равно не сомневался, что вернёт вложенное за счёт принадлежащих ему 80% рынка рекламы и сервиса для зрителей. Балестру он представился директором фирмы «Оллсопп, Паркер и Марш», или ОПМ (зарегистрированной в Ирландии, чтобы платить ещё меньше налогов, чем в Швейцарии). Вторым членом совета директоров ОПМ был швейцарский юрист Люк-Жан Арган — один из важнейших соратников Экклстоуна, с которым его познакомил Йохен Риндт. Остальные акции ОПМ принадлежали никому не известным компаниям с острова Гернси. При этом знакомство Макнелли с Балестром срежиссировал именно Экклстоун.

Макнелли ни разу даже не намекнул Балестру, что доходы «Формулы-1» от телетрансляций после истечения контракта с ЕВС сильно возрастут. Напротив, он намекал, будто бы имеются некоторые неясности и президенту имеет смысл рассмотреть альтернативный вариант. В обмен на доходы от реализации телеправ в течение трёх следующих лет ОПМ готова была гарантировать ФИА 5,6 миллиона долларов в 1992 году с регулярным повышением выплат вплоть до 9 миллионов в 1996-м и даже больше — если удастся достичь определённых показателей. Уверенный в собственной проницательности, Балестр (Макнелли и Экклстоун всячески поддерживали это его заблуждение) сразу оценил преимущества гарантированной суммы, которую можно тут же перевести из слабеющего доллара во французские франки. Кроме того, президент считал себя непревзойдённым интриганом. До него дошли слухи о возможном банкротстве французской телекомпании «Канал-5», обеспечивавшей солидную долю выплат Экклстоуну. Полагая, что Макнелли с Экклстоуном не знают о её затруднениях, он решил согласиться на гарантированную сумму и поставить оппонента в тяжёлое положение. В действительности же Экклстоун вёл переговоры с другой французской телекомпанией, а Кристиан Фогт уже назаключал по всему миру контрактов на сумму почти в десять раз больше, чем платил ЕВС. Помощники были против, однако Балестр согласился на предложение Макнелли и отказался от права на 30% прибыли. Экклстоун впоследствии заявлял, что рекомендовал Балестру не идти на поводу у ОПМ, однако его критики не сомневались: таким образом он просто отвлекает внимание от миллионов, которыми набил собственные карманы.

По первому «Договору согласия» Экклстоуну причиталось 23% доходов от реализации телеправ, командам — 47%, а ФИА — 30%. Теперь, когда ФИА согласилась на фиксированную сумму, доля Экклстоуна возросла до 53%, а команды ФОКА получали 47% доходов и ещё 30% призового фонда. Если сложить, выходило, что командам причитается 23% всех доходов «Формулы-1». На первый взгляд всё осталось по-прежнему, однако, имея в виду перспективы неограниченного заработка, Экклстоун незаметно внёс в контракты один технический нюанс. Он предложил командам доверить управление своими коммерческими правами уже не ФОКА, а компании «Формула-уан промоушнс администрейшн» (ФОПА), принадлежащей ему самому. Вещательные компании будут подписывать договоры с ФОКА, однако, с учётом упомянутых обстоятельств, настоящим выгодоприобретателем оказывалась уже ФОПА. Экклстоун заверил: всё останется по-старому. Он станет и дальше вступать в переговоры от лица команд, собирать для них деньги с телекомпаний и автодромов, нести все связанные с гонками расходы и риски, в том числе по убыточным этапам. Вся разница заключалась в том, что ФОКА была каким-то непонятным с юридической точки зрения образованием, а ФОПА принадлежала Экклстоуну. Согласились все, кроме Фрэнка Уильямса, Рона Денниса и Кена Тиррела. Долгие годы эти трое терпели деловые методы Экклстоуна и были знакомы с его тактикой: стоило разговору свернуть в неподходящем направлении, он тут же сбивал всех с толку каким-нибудь смехотворным предложением. «Опять сошёл с лыжни», — говаривал Уильямс, когда Экклстоун нарушал принятый порядок. Однако в этот раз они твёрдо решили не поддаваться на его уловки.

Экклстоун утверждал, что пал жертвой собственного успеха. «Формула-1» стала значимой отраслью британской промышленности, основные объекты которой сконцентрировались к северо-западу от Лондона на шоссе M25 — сейчас эти места называют «долиной автоспорта». За это время все три владельца команд проделали путь от нищеты до финансового благополучия. Они были благодарны Экклстоуну, но при этом ощущали недовольство его возрастающей властью.

Экклстоун поддержал Фрэнка Уильямса после аварии — прислал вертолёт, чтобы отвезти его на гонку в Брандс-Хэтч, и вертолёт этот специально пролетел над огромным плакатом «С возвращением, Фрэнк». Уильямс возражал против нового соглашения, но с ним можно было договориться. Сложнее обстояло дело с Роном Деннисом. Под его жёстким руководством «Макларен» вырос в команду мирового уровня, вполне способную бросить вызов «Феррари». Он сумел за 4 миллиона долларов в год вернуть в гонки Лауду (что не удалось Экклстоуну) и сохранил поддержку «Филип Моррис». Однако они с Экклстоуном говорили на разных языках. Деннис его раздражал. На собраниях ФОКА бывший механик вечно цеплялся к мелочам, не видя главного, и постоянно устраивал перебранки. Экклстоун утешал себя тем, что сумеет воспользоваться слабостями Денниса и добиться его одобрения, однако Кен Тиррел был куда несговорчивее. Напористый лесопромышленник, команда которого временами била и «Феррари», и «Макларен», отказался его даже слушать. Экклстоун ответил кратко:

— Тогда плати за убыточные гонки. Раздели со мной риски.

Вздорный Тиррел отказался и, при поддержке Денниса, выдвинул встречное требование. Экклстоун должен был подписать документ, по которому после его смерти все коммерческие права перейдут к ним. Деннис путался в терминологии и, пытаясь сказать, что станет «правопреемником» Экклстоуна, назвал это «посмертным договором». Поражённый их бестактностью, Экклстоун просто ответил: «Нет». Даже на Уоррен-стрит столь неприкрытая жадность была не в чести. Когда он рассказал об их требовании Макнелли, тот долго не мог прийти в себя. «Рон такой самонадеянный потому, что выигрывает чемпионат. Он вечно завидует моим заработкам».

Когда по ходу напряжённого сезона возникли трудности, никто из этой троицы не взялся их оперативно устранить. Французская нефтяная компания «Эльф» поставляла «Уильямсу» специально разработанное топливо, что ставило команду в неравное положение с другими. «По моему мнению, — заявил Экклстоун, — „Формуле-1“ нужны особые машины, особые двигатели и особые пилоты. А вот особого топлива ей не нужно». Экклстоун решал все проблемы и, как он сам считал, справедливо получал за это большие деньги.

Деннис и Тиррел ничего не могли поделать с несговорчивым Экклстоуном, альтернативных идей у них тоже не было, поэтому в конце концов они скрепя сердце приняли его предложение. Однако они не получили доступа к контрактам между ФОКА и телекомпаниями и не знали, насколько выросли доходы Экклстоуна после отказа Балестра от 30%. Позже критики заявляли, что с 1992 по 1995 год 53% доходов от продажи телеправ принесли ему 341 миллион долларов, а отказавшаяся от своей доли ФИА получила всего 37 миллионов вместо 65. В действительности же после 1992 года Экклстоун забирал себе 73% телевизионных доходов, а оставшиеся 27% делились между командами. На долю «Макларена» приходилось 2%. В разговорах с друзьями Макнелли упоминал, что «деньги вдруг потекли рекой» и «такого я не ожидал». Командам Экклстоун лаконично объяснил: «Я предлагал разделить риски — вы отказались. Теперь деньги мои». В новых условиях финансовое положение Экклстоуна резко изменилось.

Продлив в 1990 году «Договор согласия», истекающий в 1992-м, Балестр подписал себе смертный приговор. Не спрашивая разрешения у Экклстоуна, Макс Мосли решил сразиться с французом за пост президента ФИА на выборах 1991 года. Балестр и не подозревал, что за вежливой обходительностью англичанина прячется неуёмное честолюбие. Мосли не добился больших успехов как адвокат и производитель гоночных болидов, однако его спокойствие, ясный ум и дипломатичные советы импонировали людям, которых раздражали беспорядочная жестикуляция и вопиющая некомпетентность Балестра. Им надоело, что, решая гоночные споры, француз лишь привлекает внимание к собственной персоне и совершенно не считается с чужим мнением. Впрочем, сам Балестр не сомневался в безусловной поддержке всех национальных организаций — членов ФИА — в особенности африканских и азиатских клубов, ведь они вообще не интересовались гонками. Он собирался обеспечить себе поддержку их делегатов обычным способом: пообещав и дальше возмещать за счёт ФИА все их перелёты первым классом, пятизвёздочные отели и дорогие рестораны. Балестр в упор не видел очевидных преимуществ своего конкурента: тот был англичанином до мозга костей, свободно владел немецким и французским, держался неброско и обещал многое сделать для развития автоспорта.

Экклстоун не поддерживал Мосли открыто. Никому из обращавшихся за советом он не предлагал голосовать против Балестра и даже говорил как-то, что Мосли не сумеет победить. Сам Мосли принимал нейтралитет Экклстоуна спокойно. Он помнил слова Гарольда Уилсона: «Тому, кто не может скакать на двух конях сразу, в цирке делать нечего» — и разделял несколько упрощённый подход Экклстоуна к политике. Берни торговал машинами, а в организационных и исторических аспектах смыслил мало. Влезая в дела ФИА, он руководствовался совершенно иными мотивами. Сам Мосли говорил: «Берни нужны деньги. Иногда кажется, что он ими одержим. А у моей семьи были деньги, но при этом напрочь испорчена репутация. Став президентом, я хотел её восстановить». Экклстоун заявлял с не меньшей прямотой: «Максу было нечего терять, и поначалу он сам не был уверен в победе».

Накануне выборов Экклстоун резко изменил свою позицию. «Брат мой Мосли» — так он приветствовал своего товарища по телефону. Мосли добился серьёзных успехов — он неутомимо обхаживал автоспортивные клубы из Японии, обеих Америк и ещё ряда небольших стран, которым надоела трескучая болтовня Балестра. Он гарантировал им сохранение всех привилегий и обещал выдвинуть свою кандидатуру на повторных выборах через год, тем самым отметая обвинения француза в вероломстве и «кампании по дестабилизации ФИА и прямой лжи, дабы ввести в заблуждение её членов». В конце концов Экклстоун констатировал: «От Балестра одни неприятности, он стал как неуправляемая ракета — вот я в нужный момент и помог Максу».

9 октября 1991 года (на этот день были назначены выборы) Экклстоун ранним утром позвонил Балестру.

— Жан-Мари, ты проиграешь, — сказал он. — Договорись с Максом. Пообещай поделиться властью, если он снимет свою кандидатуру.

Француз усмехнулся:

— Не звони мне так рано с дурными вестями. — Он рассказал про список делегатов, которые лично гарантировали ему свою поддержку. — Я выиграю, — не сомневался Балестр.

Он и представить себе не мог, что делегаты не сдержат слово, прикрываясь заочным голосованием. В конце концов, бюллетени были именные, и каждый, голосовавший против, рисковал не только лишиться всех привилегий, но и потерять право на проведение этапа «Формулы-1» и других гонок. Однако его угрозы не сработали. У Мосли имелся свой список, и имена в нём были всё те же. Двенадцать лет правления завершились для Балестра поражением со счётом двадцать девять – сорок три.

Экклстоун порадовался, что его самый верный союзник займёт второй по значимости пост в мире автоспорта. Однако нужно было соблюсти интересы и второго верного союзника. Балестр всё ещё занимал какую-то непонятную должность в запутанной иерархии ФИА, поэтому на следующий год, сохранив пост президента на повторных выборах, Мосли последовал совету Экклстоуна и сделал француза «главой сената». Теперь он не имел никакой реальной власти, но по-прежнему обладал финансовыми привилегиями. Важно отметить, что в тот же самый сенат вошёл и Экклстоун, при этом оставив за собой пост вице-президента ФИА, что было явным конфликтом интересов.

Вместе Мосли и Экклстоун установили полный контроль над ФИА, «Формулой-1» и автоспортом вообще. Повстанцы захватили власть. Экклстоун считал, что успех изменил его соратника: «Он обрёл уверенность в себе и в любимом деле». Мосли как лицензированный адвокат, изучавший в Оксфорде физику, вполне мог разобраться во всех технических тонкостях. На новом посту он уже слегка опасался Экклстоуна: «С Берни ни в чём нельзя быть уверенным. Я не хотел рисковать». Переводчик им был не нужен, все вопросы они обсуждали без околичностей и вскоре стали совершенно неразлучны.

Спутниковое телевидение изменило лицо «Формулы-1». На гонках, где царили отвага и героизм, стали появляться знаменитости: короли, президенты, актёры, топ-модели и поп-звёзды, придавая состязаниям оттенок гламура. Скорость, блеск и атмосфера смертельной опасности пьянили привлечённых эксклюзивными условиями высокопоставленных персон. Экклстоун регулярно встречался с главами государств — как тех, где уже проходили этапы чемпионата, так и только желавших заполучить Гран-при. «Формула-1» понемногу превращалась в феерию мирового масштаба. Экклстоун заявлял: «Нечего водить ко мне в паддок кого попало» — и придавал доступу туда оттенок эксклюзивности. Говорили, что телетрансляции гонок собирают до 500 миллионов зрителей (явное преувеличение), и интерес спонсоров нарастал. В «Формулу-1» вернулась «Хонда», рассчитывая таким образом увеличить продажи своих новых моделей в Америке. Остальные производители активно искали альянса с ведущими командами.

Телекомпании ликовали. Становясь спонсором команды, крупная корпорация непременно приобретала рекламу во время трансляции, что покрывало затраты вещательных компаний. Довольные ростом поступлений от спонсоров, боссы команд и не подозревали, насколько больше зарабатывает Экклстоун.

Счастье длилось ровно один сезон. В июле 1993-го на Принсес-Гейт воцарилось замешательство, говорили даже о кризисе. Каждую трансляцию смотрели в среднем 200 миллионов человек, но беда пришла, откуда не ждали: телевидение дало возможность рассматривать гонки с невообразимой доселе тщательностью. Пол кабинета Экклстоуна был завален планами гоночных трасс. Постоянно звонили телефоны. Безукоризненной чистотой теперь и не пахло. Усталый Экклстоун бесконечно улаживал различные конфликты. Из последних восьми гонок по результатам пяти были поданы протесты — новые технологии сеяли рознь. Экклстоун настаивал: «Формула-1» должна оставаться состязанием между пилотами, — а производители хотели оснастить болиды компьютерами, которые будут помогать гонщику. Комментаторы твердили, что «королевские автогонки» погрязли в технических деталях, утратили искру.

У «Феррари» дела шли плохо. После смерти Энцо Феррари команда ничего не могла противопоставить достижениям «Макларена» и «Уильямса» с их аэродинамикой, композитными материалами, аэродинамической трубой и электронной подвеской. Жесточайший кризис в истории автопромышленности поставил команду на грань гибели. Пиччинини временно уступил своё место молодому и неопытному Луке Монтеземоло, который пытался вернуть «Феррари» утраченные позиции, что было крайне важно для всей «Формулы-1». Экклстоун считал идеальным кандидатом на пост главы «Феррари» француза Жана Тодта, руководившего раллийной командой «Пежо». Для формулического братства это назначение стало бы весьма неожиданным — у Тодта была репутация человека прямого, он либо говорил, что думает, либо молчал. Однако Экклстоун поддерживал француза вовсе не из-за его правдивости. Он помнил, как в 1986 году Тодт и «Пежо» подали на Балестра в суд и выиграли дело. Президент ФИА подал апелляцию и тоже выиграл. Чтобы разрешить противоречия, Экклстоун тогда пригласил обоих на встречу в «Отель-де-Крийон», побеседовал с ними и оставил наедине договариваться друг с другом. С тех самых пор он следил за неуклонным восхождением Тодта. Теперь, в 1992 году, он позвонил французу и предложил слетать в Болонью к Монтеземоло, который очень ценил мнение Экклстоуна и был благодарен тому за совет. Тодт перешёл в «Феррари», отдавая себе отчёт, что команду предстоит перестраивать и догнать англичан из «Уильямса» получится не раньше, чем через пять лет. Француз понимал, как льстит его назначение Экклстоуну — тому нравилось считать себя движущей силой всех событий в «Формуле-1». Позднее Экклстоун отчего-то приписывал себе главную роль в этом переходе. Так или иначе, в условиях всеобщей озлобленности кто-то должен был не допустить развала «королевских автогонок», раздираемых спорами о новых технологиях.

Всё началось с любимого многими чемпиона Найджела Мэнселла. В 1992 году Мэнселл доминировал в чемпионате: он выиграл девять из шестнадцати этапов и набрал в два раза больше очков, чем его ближайший преследователь. Своим успехом британец был во многом обязан новой электрической системе управления подвеской. К следующему сезону Рону Деннису пришлось скопировать эту разработку. Мосли же хотел её запретить. Вспоминая былые времена, когда Уильямс с Деннисом, как и все прочие, готовили болиды к гонкам в проливной дождь и искали в грязи болты и гайки, президент ФИА жаловался, что компьютеры и большие деньги убивают автоспорт. Недовольство диктаторскими замашками Мосли, который стоял на пути превращения «Формулы-1» в состязание конструкторов, потонуло во всеобщем изумлении разрывом Мэнселла с «Уильямсом». Чемпиона не устроил новый контракт, а по истечении назначенного срока Фрэнк Уильямс предложил ему ещё меньше.

Обиженный Мэнселл не понимал, чем рискует, и заявил о своём уходе из «Формулы-1». Экклстоун поддержал Уильямса.

— Пилотам и так сильно переплачивают, — сказал он. — Один уйдёт — найдётся другой.

Мэнселлу, по его словам, следовало бы понять, что чемпионат выиграл не он, а машина.

— Когда играешь в покер, — объяснял Экклстоун, — всегда задаёшь себе два вопроса: насколько сильна моя рука? Сколько я готов на неё поставить? Со слабыми картами лучше играть поосторожнее.

Мэнселл уехал в Америку, и британской прессе требовался козёл отпущения, которого можно обвинить в уходе национального героя. Поскольку Уильямс был прикован к инвалидному креслу, ответственным за катастрофу назначили Экклстоуна.

Пресса, как всегда, страдала от недостатка информации. О прошлом Экклстоуна, его семье и природе власти над «Формулой-1» было известно мало. Десятки людей, причастных к «королевским автогонкам», могли прояснить ситуацию, однако боялись нарушить молчание. Столь же запутанно всё было и с финансами. Случайный журналист ни за что не разобрался бы в многочисленных фирмах с похожими названиями, зарегистрированных в Лондоне и на Нормандских островах, и не обнаружил бы в базе данных Регистрационной палаты, что Экклстоун выплатил себе в 1993 году рекордную зарплату — 29,7 миллиона фунтов. Этого не знал даже Рон Деннис, яростно поносивший Экклстоуна и его миллионы на шумной вечеринке «Филип Моррис» в ночном клубе.

Рону Деннису не нравилось, что Экклстоун везде видел возможности для сделки. Например, чуть раньше был такой случай. Джон Сёртис на торжественном ужине разговаривал с Кевином Шванцем, чья карьера в мотогонках тогда ещё только начиналась. Сидевший неподалёку Экклстоун услышал, как Шванц сказал Сёртису:

— Мне нужен «Мэнкс-Нортон».

Через мгновение он был уже у их столика со словами:

— Могу достать.

В том же году он предложил командам устроить дополнительные пит-стопы для дозаправки, чтобы сделать гонки поинтереснее. Идею отмели из-за дороговизны.

— Я сам закуплю оборудование, — предложил Экклстоун.

Тогда все согласились, и установки были смонтированы, после чего Экклстоун выставил каждой команде счёт. На возмущение Денниса, Фрэнка Уильямса и Кена Тиррела Экклстоун ответил:

— Я сказал, что сам закуплю оборудование, но не обещал поставить его бесплатно.

Так он приучил всех следить за точностью формулировок и понимать, что они значат. «Люди не понимают, чего хотят, — заключил Экклстоун. — Они понимают только, чего они не хотят». В итоге Мосли добился своего и ограничил компьютеризацию болидов, а про Мэнселла пресса вскоре забыла.

Экклстоун был готов с новой силой обрушиться на три британские команды. Теперь он обрёл неожиданного союзника. С 1989 года Флавио Бриаторе с помощью Экклстоуна планомерно усиливал команду «Бенеттон». Бриаторе попал в «Формулу-1» необычным путём. Он родился в 1950 году и вполне успешно занимался в Италии производством красок, но его партнёра сначала арестовали за мошенничество, а потом взорвали вместе с автомобилем. Фирма распалась, Бриаторе заочно приговорили к четырём с половиной годам за фиктивное банкротство. К тому времени он уже жил в США и, женившись на американке, возглавил в 1982 году представительство «Бенеттона» в Северной Америке. Под его руководством розничная сеть компании расширилась с десяти магазинов до восьмисот, а сам Бриаторе приобрёл долю в ночных клубах «Реджин». Его популярность росла, поползли слухи о романах с красавицами, в частности с Эль Макферсон, а также о том, что Бриаторе регулярно летает из Нью-Йорка на Виргинские и Каймановы острова. Хотя итальянское правительство амнистировало Бриаторе, тот планировал оставаться в Америке. Однако в 1989 году его вызвал Лючано Бенеттон.

Бенеттон позвонил Экклстоуну. В своё время он приобрёл команду «Тоулмен», которая в 1986 году получила имя «Бенеттон», однако дела у неё шли неважно. Лючано сказал, что решил попробовать ещё разок и собирается назначить менеджером команды Бриаторе, а Экклстоуна попросил присмотреть за ним.

Бриаторе и Экклстоун встретились в отеле «Дорчестер».

— Я ничего не знаю о «Формуле-1», — признался итальянец и добавил, что не уверен, хочет ли ею заниматься.

На первый взгляд у Экклстоуна и Бриаторе не было ничего общего, но их объединяла любовь к бизнесу и интригам. Экклстоун вызвался ввести Флавио в курс дела, начиная прямо с ближайшей гонки в итальянской Имоле — трасса там располагалась в чудесном парке с отличными ресторанами.

— Мы с Флавио погуляли по Имоле, — рассказывал потом Экклстоун, — и тут звонит Джон Хоган и говорит: «Нельзя, чтобы тебя с ним видели». Я сказал Джону, что это уж я сам решу.

Атмосфера гонок захватила Бриаторе. Эксцентричный шоумен и ценитель женской красоты сразу оценил прелесть «королевских автогонок». Традиционалисты во главе с Кеном Тиррелом окрестили Бриаторе «продавцом футболок».

— Мы будем развиваться постепенно, — заявил он, хотя и заручился поддержкой Экклстоуна.

5 августа 1991 года, в три часа ночи, в роскошной гостинице «Вилла д'Эсте» на озере Комо сорокатрёхлетний ирландец Эдди Джордан, владелец скромной команды «Формулы-1», на вполне законных основаниях получил деньги и очень неохотно согласился отпустить в «Бенеттон» Михаэля Шумахера. Молодой немец только что блестяще выступил в Бельгии и, по мнению Экклстоуна, должен был привлечь массу поклонников в родной Германии.

— Это я убедил Флавио Бриаторе взять Михаэля. Я устроил его переход, — заявлял Экклстоун.

Берни привлекала энергия Бриаторе и его любовь к внешним эффектам. Ещё он был весёлым, изобретательным и сумел найти достаточно серьёзных спонсоров. В отличие от боссов английских команд, Бриаторе в 1993 году разделял мнение Экклстоуна, что гонки становятся скучноваты. Он представлял «Бенеттон» машиной для избранных и видел в автоспорте не технические нюансы, а зрелище: устраивал роскошные вечеринки с музыкой и топ-моделями. Бриаторе говорил: «„Формула-1“ — это крик. Это особый стиль жизни. Это мощь, скорость и борьба».

Максу Мосли итальянец понравился: «У Бриаторе работают профессионалы. Он дал „Формуле-1“ глоток свежего воздуха, и к тому же с ним весело».

Сезон 1994 года открывался гонкой в Бразилии, и Экклстоун не сомневался, что «Формулу-1» ждёт светлое будущее. Шумахер оказывал серьёзное сопротивление Айртону Сенне. Переход бразильца в «Уильямс», где уже числился убедительно выигравший прошлый чемпионат Ален Прост, побудила четырёхкратного чемпиона из Франции закончить карьеру. Вражда пилотов подогревала страсти на трассе, привлекая внимание прессы.

За семь месяцев до этого, когда Прост только объявил о своём уходе, Экклстоун на Гран-при Португалии дал у себя в моторхоуме двум британским журналистам первое с 1990 года газетное интервью. Ничуть не опасаясь говорить напрямик, он изложил им свои мысли о решении Проста завершить карьеру. Экклстоун был убеждён: любого пилота можно заменить, и утверждал, что француза (которого все считали скучноватым в сравнении с Сенной и Мэнселлом) скоро забудут, как забывают и всех, кто погиб во время гонок. Разговор продолжился, и Экклстоун упомянул «былые времена», когда трагедии случались гораздо чаще. Гибель пилота, по его словам, это «форма естественного отбора».

Интервью вызвало взрыв негодования. Экклстоун позволил себе вопиющую бестактность. «Настоящая катастрофа», — объявил Мосли. В защиту Экклстоуна можно сказать, что гибель любого пилота всегда трогала его до глубины души, и он, вероятно, просто неудачно выразился. С другой стороны, он в жизни не прочёл ни одной книги, новости узнавал из «Дейли экспресс» — потому что её читал отец, — а из кино любил боевики и фильмы про Джеймса Бонда. Он просто не понимал, какую реакцию вызовут эти слова. Позже он исправился, сказав в интервью другой газете: «Лучше бы они не гибли, а оставались в живых». На самом деле Экклстоун считал, что гонщики рискуют жизнью за огромные деньги, поэтому не стоит так уж убиваться. «Берни блестяще выпутывается из неприятностей, — заметил как-то его юрист. — Но впутывается он в них и вовсе виртуозно». Его бестактность наверняка забыли бы, не всколыхни атмосферу «Формулы-1» непомерные амбиции Михаэля Шумахера.

Шумахер выиграл две первые гонки сезона, и обе не обошлись без аварий и обвинений. Странный звук, исходящий от «бенеттона» немца, а также его невиданная скорость вызывали подозрения. Фрэнк Уильямс не сомневался: Бриаторе мошенничал в обеих гонках. Как показало расследование, на болидах «Бенеттона» стояла запрещённая система контроля тяги. Бриаторе утверждал, что «трэкшн-контроль» и правда был установлен, но гонщик его не использовал. Конфликт достиг кульминации, когда команды съехались на третью гонку сезона — Гран-при Сан-Марино на автодроме «Имола». Разгоревшиеся дебаты по поводу ограничения скорости не особенно волновали Экклстоуна, хотя впоследствии он слышал, что Сенна жаловался на эту трассу, считая её слишком опасной.

За предыдущие годы Экклстоун сдружился с Сенной. Он любил бразильца за его скромное обаяние и часто приглашал к себе в Челси. Славица и его дочери очень привязались к гонщику, который, несмотря на регалии чемпиона мира, оставался человеком милым и добродушным. Сенну, как и его конкурентов, обвиняли в мошенничестве, ему не могли забыть «чемпионское» столкновение с Простом в 1990 году. Впрочем, Экклстоун не видел в мошенничестве ничего особенного. В любом случае расследовать его предстояло ФИА.

Мосли очень заботился о безопасности и относился к автодрому в Имоле крайне насторожённо. В 1968 году он сам гонялся в Хоккенхайме с Джимом Кларком и лично видел страшную гибель английского чемпиона. С тех самых пор он убеждал фанатиков «Формулы-1», что меры безопасности совсем не обязательно погубят гонки. На следующий год он сам попал в аварию на «лотусе» и только укрепился в своём мнении.

По ходу предварительных заездов в Имоле уже однажды случалась серьёзная авария, а потом во время квалификации погиб Роланд Ратценбергер. Его смерть омрачила настроение пилотов, и они твёрдо решили добиться повышения безопасности всех автодромов. 1 мая Сенна вышел на старт, поглощённый какими-то своими мыслями. На седьмом круге он потерял управление и вылетел с трассы на скорости в 131 милю в час. Металлическая стойка пробила шлем, и он умер. Впервые за двенадцать лет пилот скончался во время гонки, и впервые это произошло в прямом эфире.

Экклстоун сохранял присутствие духа. Трагедии на трассе случались в его жизни постоянно. Он быстро отвёл семью бразильца к себе в моторхоум. Зазвонил телефон, и Леонардо Сенна услышал от Берни страшную новость: его брат мёртв. Несколько минут Экклстоун беспомощно наблюдал, как Леонардо бьётся в истерике, и тут телефон зазвонил снова. Берни извинился: произошла ошибка. У Айртона «травма головы». Леонардо ничего не понимал и отказывался верить Экклстоуну. На самом деле Сенна был уже мёртв, однако, во избежание проблем с итальянским правосудием, констатировать смерть нужно было вне пределов автодрома, лучше всего — в больнице.

Катастрофу показывали в прямом эфире. Всюду царил хаос, а кадры увозящего Сенну вертолёта «скорой помощи» ещё сильнее подогрели страсти. Когда трассу привели в порядок, гонка возобновилась. Шумахер одержал победу. Желая оказаться подальше от массовой истерии, Экклстоун улетел в Хорватию, к жене и детям. Те тоже были подавлены.

— Я не верил, что он может разбиться насмерть, — позднее говорил Экклстоун про Сенну. — Сенна всегда казался неуязвимым. Услышав о его смерти, я не поверил своим ушам. Я просто не мог пошевелиться. — И добавил: — Наверное, можно сказать так: когда пилот погибает за рулём болида, он умирает, занимаясь любимым делом. По-моему, это не так уж грустно.

Он храбрился, скрывая искреннюю печаль.

По всему миру непрерывно крутили кадры трагедии. Как говорил Экклстоун, «смерть у всех на глазах — словно распятие Христа в прямом эфире». Кое-кто возмущался, что гонку не отменили, звучали и голоса о чрезмерной опасности «Формулы-1».

Возникли и другие затруднения. Экклстоун прилетел со Славицей в Сан-Паулу, но родственники Сенны запретили ему появляться на похоронах. Неразбериха в моторхоуме в день трагедии представлялась им в ложном свете. Тысячи людей высыпали на улицы, словно умер глава государства, а Экклстоун смотрел, как Славица шествует в похоронной процессии вместе с мэром, по телевизору из своего номера в гостинице «Интерконтиненталь». Вернувшись в Англию, он не слушал тех, кто предрекал конец «Формулы-1», однако кризис разразился серьёзный. После гибели Сенны пилоты настойчиво требовали новых мер безопасности.

На авансцену вышел Макс Мосли.

— Они носятся на бочках с бензином со скоростью 170 миль в час даже без ремня безопасности, — заявил он журналистам. — Одна ошибка — и машина летит через узкий газон в вековые сосны.

Раньше, до смерти Сенны, скорость пилота ограничивалась только его отвагой. Теперь же Мосли оказался на высоте положения. Опасные виражи стали убирать, поребрики — делать ниже, а новые шиканы не давали сильно разгоняться. Ограничения резко повысили безопасность. Рон Деннис удивлялся политике Мосли:

— Нас заставляют тратить кучу денег ради того, чтобы ехать медленнее, — подметил он. — Мне это очень не нравится.

Экклстоун тоже недоумевал, однако не ввязывался в публичные диспуты. Он понимал, что подчас лучше проявить осторожность и не задевать Мосли, который не сомневался в своей правоте. Все разногласия мигом исчезли, когда команды прибыли на следующий этап в Монако. К облегчению обоих, телеаудитория выросла на 20%.

— Я всегда говорил, что «Формула-1» масштабнее любой личности, — сказал журналистам Экклстоун. — Вы сами можете убедиться: так оно и есть.

Очередная авария в Монако чуть было не унесла жизнь пилота, и следующая гонка в Барселоне собрала ещё больше зрителей.

На кону стояло чемпионство, и теперь Михаэль Шумахер на «бенеттоне» стал явным фаворитом, но, чтобы поддержать популярность «королевских автогонок», ему нужен был достойный соперник вместо Сенны. Экклстоун предложил Найджелу Мэнселлу вернуться из Америки и выступить за команду Фрэнка Уильямса на июльском Гран-при Франции. Сам Уильямс был не в восторге от этой затеи, но Экклстоун обратился за поддержкой к компании «Рено», поставлявшей британской команде моторы. Уильямс уступил, и в июле Мэнселл за 2 миллиона фунтов вернулся в команду на четыре гонки. «Всё идёт хорошо», — говорил Экклстоун гостям, довольный острым соперничеством между Шумахером и Деймоном Хиллом. Напарник Мэнселла по «Уильямсу» был твёрдо намерен повторить достижение своего отца Грэма Хилла и стать чемпионом. На его пути стоял один лишь Шумахер. Будущий обладатель семи чемпионских титулов с тевтонской пунктуальностью описывал собственные ощущения в погоне за первым титулом:

— В мозг непрерывно поступает информация: новые образы, ощущения, чувства, изменения, а ты всё время крутишь руль, переключаешь передачи, следишь за соперниками на скорости 200 миль в час. Я отлично справляюсь с перегрузками и стараюсь проходить круг ещё на пару миллисекунд быстрее.

Шумахер был не просто пилотом, а скорее менеджером, который режиссирует свой собственный успех.

Экклстоун отдавал себе отчёт, что честолюбием Бриаторе превосходит даже Шумахера. Оба боролись, не щадя никого — без этого не бывает победы. Бриаторе красовался под софитами в обществе немецкой топ-модели Хайди Клум, рекламировавшей бельё «Виктория сикрет», а его имя мелькало в колонке светских сплетен ничуть не реже, чем в спортивных новостях.

— Подцепить красавицу ничуть не проще, чем уродину, — говорил он, — так что при прочих равных я предпочитаю красавиц.

В Италии он прославился неуёмной жаждой победы для «Бенеттона», за которую полагался приз в 300 миллионов долларов. В первых двух гонках у Сенны и других пилотов вызвал подозрения двигатель Шумахера, а 3 июля во Франции немец просто умчался от «Уильямсов», чем лишь укрепил подозрения. К облегчению Бриаторе, Мосли не нашёл доказательств того, что установленный в машине компьютер и правда «помогал» пилоту. С Шумахера не стали снимать очки. Кое-кто из гонщиков жаловался, что правосудие действует в угоду устроителям шоу.

Немец лидировал в сезоне с большим отрывом, однако всегда рвался к победе. Через неделю в Сильверстоуне он уступил очень важный «поул» Деймону Хиллу, отстав в квалификации всего на три тысячных секунды. Во время гонки взбешённый Шумахер проигнорировал чёрные флаги стюардов и вместо того, чтобы вернуться в боксы, продолжил гонку, а Бриаторе всячески защищал пилота. Выиграл Деймон Хилл. Две недели до Гран-при Германии в новостях только и делали, что рассуждали о политических нюансах автоспорта. Шумахеру грозили штраф и дисквалификация на две гонки. Немецкие болельщики собирались поджечь лес вокруг Хоккенхайма, если их любимец не выйдет на старт. Хиллу угрожали смертью, и на автодром он прибыл с полицейским эскортом.

Экклстоун сидел у себя в моторхоуме, радуясь, что у драмы будет счастливый конец. История с дисквалификацией Шумахера, как говорил Мосли, «просто золотое дно. В пабах только её и обсуждают». Противостояние Германии с Великобританией гарантирует рекордные телерейтинги. Экклстоуну ежеминутно звонили по поводу безопасности и проступка Шумахера, а Сильвио Берлускони умолял не губить Гран-при Италии, стоявший в календаре следующим. Как ни бессердечно это звучит, Сенна погиб не напрасно.

Прямые трансляции добавили Экклстоуну головной боли. На заре автоспорта прессу занимали исключительно пилоты. Теперь же камеры проникли в паддок, а пилоты и боссы команд заполняли эфир, утоляя ненасытный аппетит кабельных каналов. Зрители теперь не просто любовались общими планами несущихся машин, а познакомились с капризными персонажами «королевских автогонок». Чтобы придать всей этой мелодраме огонька, Экклстоун поощрял телевизионные перепалки Тодта, Денниса и Бриаторе. Когда и они всем надоели, внимание переключилось на тёмное прошлое итальянца. Таинственный ореол добавлял зрелищу пикантности. Чтобы ещё повысить напряжение, Экклстоун ввёл в Хоккенхайме лишнюю дозаправку, объяснив руководству команд, что пит-стоп придаст гонке драматизма, а зрители заодно чуть дольше полюбуются логотипами спонсоров.

Сразу после старта гонки произошла череда столкновений. Так даже лучше для шоу, но одного Экклстоун предвидеть не мог: во время дозаправки второго «бенеттона» топливо пролилось на корпус машины и вспыхнуло. Машина сгорела, один из механиков пострадал. Гонка изобиловала авариями и механическими неполадками. Хилл с Шумахером сошли, а комиссары ФИА потом провели расследование и установили, что в «Бенеттоне» из заправочной машины убрали фильтр, предполагая сэкономить Шумахеру секунду на пит-стопе. На «Бенеттон» и Бриаторе посыпались обвинения в мошенничестве, причём ситуацию усугубляла история с запрещённым «трекшн-контролем». В прошлый раз Бриаторе избежал наказания, поскольку компьютер якобы «не использовался», но от снятого фильтра так не открестишься. Признав вину «Бенеттона», Мосли и ФИА должны были бы снять Шумахера с чемпионата. Экклстоун высказался следующим образом:

— Случай с дозаправкой волнует меня не больше, чем любой другой инцидент на трассе. Это единственный случай в этом сезоне, и я не намерен отказываться от дозаправок. Вы же видели, что пожар тут же потушили.

От Бриаторе Экклстоун никаких объяснений не требовал.

— Я не задаю людям неприятных вопросов, — пояснил он.

По примеру Экклстоуна Шумахер и Бриаторе всерьёз не опасались «правосудия» ФИА. Вдобавок сотни миллионов телезрителей наблюдали долгожданное примирение Хилла с Шумахером прямо на подиуме.

— Ты всё пропустил, — сказали Экклстоуну, когда тот появился из своего моторхоума. — Шумахер с Хиллом только что пожали друг другу руки.

— Знаю, — отозвался он. — Это я устроил.

Через два дня, 18 октября 1994 года, Экклстоун прибыл в Париж. После четырнадцати этапов из шестнадцати Шумахер, хотя и пропустил две гонки из-за инцидента в Сильверстоуне, всё ещё опережал Хилла на пять очков. Борьба за первенство была в самом разгаре, и деньги текли рекой. На следующий день президенту ФИА Максу Мосли предстояло вынести вердикт: нарушил ли Бриаторе правила в Хоккенхайме, сняв топливный фильтр с заправочной машины. Обвинительный приговор поставит крест на чемпионских амбициях «Бенеттона» и загубит концовку чемпионата. По рекомендации Экклстоуна интересы «Бенеттона» должен был представлять англичанин Джордж Карман — искусный юрист с впечатляющим списком выигранных дел о клевете.

К тому моменту Экклстоун и Бриаторе крепко сдружились. Они вместе летали на гонки, играли в покер (иногда приглашая и Шумахера), собирались в новом доме Экклстоуна — особняке георгианской эпохи на Челси-сквер, который тот купил в 1992 году, а в 1994-м полностью перестроил. Бриаторе, в свою очередь, купил у Экклстоуна квартиру на Оукли-стрит. По словам итальянца, их сблизило уважение к пунктуальности и его восхищение коммерческими талантами Экклстоуна. Кое-кто утверждал, что обычная насторожённость Экклстоуна отступила под натиском обаятельного и экстравагантного Бриаторе, который вечно окружал себя красивыми женщинами и даже дома развешивал собственные фотографии.

Мосли нравился боссу «Бенеттона» куда меньше. Как говорил сам итальянец: «Родителей не выбирают, а вот друзей…» Сам Мосли испытывал к Бриаторе противоречивые чувства. Итальянец добавил «Формуле-1» ярких красок, однако два обвинения в мошенничестве за сезон — это уж слишком. Впрочем, Мосли всегда был благосклонен к тем, кто признавал свою вину.

Экклстоун устроил так, чтобы Карман прибыл вечером накануне слушания и остановился в «Крийоне». Тем же вечером он позвонил юристу и два часа рассказывал ему, как работает правосудие в «Формуле-1»:

— Флавио виновен, тут и спорить нечего. Вердикт уже не изменишь. Остаётся пресс-релиз. Нам нужна такая формулировка, при которой Флавио будут сочувствовать.

Экклстоун объяснил, что Бриаторе должен признать свою вину.

— Понятно, — сказал Карман. — Мне надо выпить.

Экклстоун спустился в бар и по телефону попросил Мосли зайти в отель — его офис был прямо напротив. В лёгкой, непринуждённой атмосфере знаменитый адвокат развлекал собеседников пикантными историями из зала суда. Мосли был от своего коллеги в полном восторге и благосклонно отреагировал на слова Экклстоуна:

— Кажется, они хотят попросить о снисхождении.

Это польстило Мосли. С юридической точки зрения положение ФИА было весьма шатким, особенно если «Бенеттон» подаст апелляцию в гражданский суд. Чем поднимать шум, коллегам по британской адвокатуре лучше договориться полюбовно: «Бенеттон» признаёт свою вину и заплатит штраф, при этом Шумахера и команду не дисквалифицируют и они выйдут на старт в Японии.

Кармана такой сценарий устроил, и он согласился. Бриаторе был благодарен Экклстоуну за то, что тот уладил дела с Мосли, хотя на самого президента ФИА итальянец обиделся.

— Мосли не нравятся победы «Бенеттона», — заявил он, хотя факты указывали на обратное.

Впрочем, жуликоватый итальянец и британский эстет действительно смотрели на мир совершенно по-разному. «После парижского вердикта наши отношения испортились», — говорил Бриаторе.

Рон Деннис разделял нелюбовь итальянца к Мосли, обвиняя последнего в «болезненном самолюбии». Год назад они схлестнулись из-за введённых Мосли ограничений на электронные системы, направленных на поддержку команд послабее. Не нравилась Деннису и одержимость президента ФИА безопасностью. Если уж выбирать между тяжёлыми потерями и полной гибелью, то Деннис стоял за кровавый спорт. Он был рупором многих ценителей «Формулы-1», которые хотели на трассе такой борьбы, как в сцене гонки на колесницах из «Бен-Гура». В своём стремлении к победе «Макларена» Деннис жаждал сокрушить соперников, даже если в итоге придётся соревноваться лишь с самим собой.

— В автоспорте чудес не бывает, — говорил он. — Восемь последних машин не станут первыми по мановению волшебной палочки. Раз не выдерживают конкуренции, им придётся уйти.

Только что под тяжестью долгов рухнул «Лотус»…

Экклстоун, как и команды, не одобрял затеянную Мосли кампанию. Он смеялся над нападками Мосли на «толкотню колесниц из „Бен-Гура“».

— Макс, тогда просто не будет обгонов, — заметил он, с ностальгией вспоминая былые времена.

Впрочем, на последнем этапе, в Австралии, этот тезис был поставлен под сомнение. Перед гонкой по улицам Аделаиды Шумахер опережал Хилла всего на очко. Рукопожатия в Германии хватило ненадолго. Ещё до старта предыдущей гонки Шумахер заявил, что Хилл не особенно классный пилот. Заголовки газет обещали кровавую битву. Все уже позабыли о двух громких авариях со смертельным исходом. И вот, на глазах 300 миллионов зрителей, две машины рванули со старта, оставив соперников позади. На тридцать пятом круге Шумахер зацепил стенку, потерял скорость, и Хилл пошёл на обгон. Когда он уже опережал немца, Шумахер поворотом руля направил свой «бенеттон» прямо в машину Хилла. Заподозрили, что столкновение было не случайным. Оба сошли, и чемпионом был объявлен Шумахер. За весь сезон трансляции собрали рекордную аудиторию — 6,1 миллиарда телезрителей. Экклстоун высказался так:

— Шумахер — безжалостный гонщик, он готов на всё ради победы. Если этот поступок его не смущает, так тому и быть. До него и не такое устраивали. А что поделать? Я вовсе не удивлён. Поступки многое говорят о людях, а люди ведь не ангелы.

Мало кто знал, что почти все телетрансляции обеспечивала компания Экклстоуна. В 1994 году он получил в аренду аэропорт Биггин-Хилл, сыгравший весомую роль в Битве за Англию, и там, в большом ангаре, Эдди Бейкер устроил телевизионный вещательный центр, который сразу прозвали «Бейкерсвилль». Оттуда картинка транслировалась на весь мир через спутник. На европейские гонки Бейкер отправлял двадцать восемь абсолютно одинаковых серебристых грузовиков «мерседес», а в них три с лишним десятка камер и прочее оборудование, которое устанавливалось на трассе. Те же триста тонн оборудования летали на другие континенты на трёх «Боингах-747». Двести восемьдесят человек вылетали на принадлежащих компании самолётах и за три дня возводили на месте ангары с кондиционерами и автономным электропитанием. Эти грузовики, на любой гонке припаркованные, как по линеечке, строго по порядку идущих подряд номеров, служили лучшим подтверждением тому, как серьёзно подошёл Экклстоун к созданию крупнейшего в мире передвижного вещательного комплекса. Он всегда относился к деталям с особым вниманием.

Рост аудитории натолкнул Экклстоуна на мысль заработать больше, продавая зрителям подписку на трансляции с возможностью управлять просмотром гонки. Он полагал, что люди будут платить за право стать режиссёром трансляции, прямо у себя дома выбирая вид с любой из камер ФОКА-ТВ, установленных на трассе и на большинстве машин. Экклстоун обсудил эту идею с Рупертом Мердоком, который купил права на показ футбольной Премьер-лиги и привёл к процветанию телекомпанию «Скай». 36 миллионов фунтов, вложенные начиная с 1993 года в производство картинки для Мердока и других европейских вещателей, должны были принести ему целое состояние.

Ни команды, ни публика даже не догадывались, какой колоссальный доход обеспечивают Экклстоуну инвестиции в телевидение. Все обращали внимание лишь на материальные аспекты «Формулы-1» как важного элемента британской автоспортивной индустрии. Говорили о «долине автоспорта» между Норфолком и Саутгемптоном, где 20 тысяч профессионалов приносили двум тысячам компаний 6 миллиардов долларов в год. В каждой команде работала небольшая армия опытнейших конструкторов, которая за шесть месяцев готовила три с половиной тысячи чертежей на одну-единственную машину. Машина же, пройдя испытания в аэродинамической трубе, должна была безупречно вести себя на трассе. Кто-то отмечал переход от «энтузиастов» начала 70-х к мировой спортивной индустрии, где пилоты зарабатывали 12 миллионов долларов в год. Экклстоуном по-прежнему не очень интересовались, о нём даже в справочнике «Кто есть кто» не писали. Когда его зарплата в 29,75 миллиона фунтов всё же выплыла наружу, на все вопросы Берни отвечал коротко:

— Я не обсуждаю две вещи: деньги и что было ночью.

К деньгам он вообще относился просто: «Команды хорошо знают: если заработал я — заработали и они. Все довольны. Люди мне доверяют». В газетах изредка появлялись цветистые пассажи, что Экклстоун — «человек опасный и загадочный», причём сам он всячески потворствовал этому, строя из себя отшельника наподобие Энцо Феррари.

— Мне плевать, что люди думают о моей честности, — позже говорил он. — Я стараюсь изо всех сил. Может быть, при этом кого-то и задел. Одни мной довольны, другие нет — такова жизнь.

Неприятные вещи Экклстоун говорил прямо и ничуть об этом не жалел. Он прошёл весь путь с самого низа и был всегда честен, за что многие на него обижались. В этом смысле показательно отношение Экклстоуна к смерти пилотов.

— Я помню, как на трассе «Уоткинс-Глен» погиб Франсуа Север, — говорил он. — Мы с Карлосом Ройтеманном сидели на каком-то ящике, и он спросил: «Что случилось?» — «Пролетел под ограждением, и его чуть ли не пополам разорвало». — «О боже. А почему вылетел?» — «Просто потерял управление». — «Ясно. Так какой двигатель ставим сегодня вечером?»

В его голосе не слышалось старческой усталости. В непростых обстоятельствах Экклстоун выражал свои чувства словами, которые казались грубыми молодому поколению, не знавшему, через что он прошёл. Пропасть между Экклстоуном и теми, кто искал объяснение колоссальному успеху «Формулы-1», лишь росла. В 1995 году ему исполнилось шестьдесят пять — возраст выхода на пенсию. Он постоянно получал новые коммерческие предложения, и самой привлекательной в том году оказалась идея австралийского бизнесмена Рона Уокера.

В 1993 году Уокер предложил Экклстоуну вернуть Гран-при из Аделаиды в Мельбурн. Заключив контракт на десять лет, он готов был вместо 9 миллионов австралийских долларов платить 12. Уокер объяснил, что финансовые гарантии предоставляет правительство штата Виктория.

Экклстоун давно ждал такой возможности. Предполагалось, что новые автодромы принесут «Формуле-1» деньги и расширят её телеаудиторию. Прибыли он Уокеру не обещал: «Я им прямо сказал: „Вы потратите кучу денег“. Я знаю, сколько там будет народу. Честное слово. Я ни за что не посулил бы им больших доходов».

Уокер и его соратники политики не вполне с этим согласились. Они считали, что постоянное упоминание в спортивных изданиях благотворно скажется на имидже Мельбурна. Заручившись поддержкой Экклстоуна и особо оговорив соблюдение коммерческой тайны, правительство штата Виктория объяснило: гонку планируется проводить в Альберт-парке, расположенном в самом центре города. Трассу будут ежегодно возводить, а потом снова разбирать — стоимость проекта составит около 65 миллионов австралийских долларов. Были приняты законодательные акты, ограждающие правительство от любых финансовых претензий и разрешающие вырубку сотен деревьев. Несогласным заявили, что коммерческие выгоды проекта компенсируют все расходы, но те не верили. Тем не менее в 1995 году на последнюю гонку сезона собралось 300 тысяч зрителей, что принесло устроителям около 150 тысяч американских долларов. После схода уже обеспечившего себе чемпионство Шумахера гонку выиграл Деймон Хилл. Уокер и городские власти поздравляли друг друга с грандиозным успехом, и бизнесмен предложил британскому премьеру Джону Мейджору возвести Экклстоуна в рыцарское достоинство. Он заручился поддержкой Нельсона Манделы, Сильвио Берлускони, премьер-министра Австралии Боба Хоука и Макса Мосли. Когда Мейджор пригласил его на обед в свою официальную резиденцию Чекерс, Экклстоун поверил, что у него и правда есть шанс. Наряду с ещё тринадцатью приглашёнными он сел с премьер-министром за один стол и был представлен тому как преуспевающий бизнесмен, приверженец тори, оказавший партии серьёзную финансовую поддержку. Пожертвования перечислялись казначею Консервативной партии лорду Харрису, которого Экклстоун называл просто «Коврик Фил», не напрямую, а через друзей, чтобы при необходимости можно было спрятать концы в воду. Впрочем, рыцарем Экклстоун так и не стал. Слишком уж много возникло вопросов. Всплыли претензии Управления налоговых сборов и суровый вердикт судьи, но главное — его не поддержала политическая элита. В любом случае на Уайтхолл не готовы были включить в свой круг простого человека с загадочным прошлым. Взамен его предложили произвести в командоры Ордена Британской империи, однако Экклстоун отказался.

После смерти отца он регулярно навещал мать, которая уже едва ходила, восхищался её картинами и карандашными рисунками птиц, возил гулять на коляске. Летом он брал её на выходные в Корт-Лодж — принадлежащую Рону Шоу усадьбу XVI века в графстве Кент. Старые друзья регулярно собирались там и радовались, что сумели бежать из Дартфорда. Плавая в бассейне, катаясь на лошадях и играя в карты, Экклстоун был доволен: мать видит, что среди друзей он словно король.

В 1995 году, в возрасте 91 года, Берта Экклстоун скончалась. Берни собирался приехать на скромные похороны в Сент-Олбанс, но Славица опять расстроила его планы. Она услышала, что там будет Дебби, и поставила себе целью разорвать все связи своего мужа с прошлым. После того как Славица в припадке гнева велела Дебби не появляться больше у них в Челси, Экклстоун виделся с дочерью лишь тайно. Кроме того, Славица запрещала мужу встречаться с его лучшим другом Тони Моррисом. Берни повиновался, но не всегда. Потом она услышала, что на похоронах будет и Туана Тан. Спасаясь от гнева жены, Экклстоун заперся в спальне и впервые за долгие годы позвонил Туане в поисках утешения.

— Почему ты ей это позволяешь? — спросила Туана.

Экклстоун признался: он жалеет о прошлом и боится, что Славица уйдёт и заберёт с собой дочерей. «Он с ней несчастлив», — решила Туана. «Его сердце полно сострадания, — объясняла она потом. — Он очень мягкий, а хотел быть сильным, главой семьи. Берни совершенно отчаялся».

В день похорон он, втайне от Славицы, приехал к церкви, но остался снаружи и позвонил своей бывшей секретарше Энн Джонс, которая вышла на пенсию четыре года назад.

— Мать сейчас хоронят, а Славица меня не пускает. Не хочет, чтобы я виделся с Туаной и Дебби.

Джонс не удивилась, но ничем не могла ему помочь. Церемония не собрала и дюжины человек, считая мужа Дебби Пола Маркса.

По мнению некоторых, Экклстоун когда-то не пришёл на свадьбу собственной дочери, потому что ему не нравился зять, и по этой же причине не виделся с внуком, который родился в 1980 году. Однако ещё больше было тех, кто винил во всём ревнивую Славицу. «Я остаюсь со Славицей ради мира и спокойствия», — сказал он потом Туане.

В интервью Экклстоун строил из себя человека бессердечного и утверждал, что не ходит на похороны, поскольку презирает двойные стандарты. Он объяснял:

— Если человек умер, значит, умер. Уважение тут ни при чём. Половина тех, кто ходит на похороны, не уважали покойных при жизни. Лучше заботиться о живых и не волноваться о мёртвых. А в жизнь после смерти я не верю. — Он ещё добавил, что не желает пышных похорон, когда умрёт. — Не надо тратить денег, и я буду доволен.

Ему хотелось казаться суровым, однако близкие отлично знали, что эта бесчеловечность — всего лишь маска.

13 декабря 1995 года Экклстоуну позвонил озабоченный Джонатан Мартин — глава спортивной редакции «Би-би-си». Тут он и правда повёл себя бессердечно. Именно благодаря многолетним усилиям Мартина «Формула-1» обрела преданных поклонников среди зрителей «Би-би-си». Их отношения всегда были исключительно коммерческими. Они встречались на Принсес-Гейт, лишь чтобы подписать очередной контракт, и никогда даже не обедали вместе. В тот день до Мартина дошла страшная весть: Экклстоун без всякого предупреждения вдруг продал права на «Формулу-1» не «Би-би-си», а «Ай-ти-ви». По пятилетнему контракту ему начиная с 1997 года причиталось 65 миллионов фунтов — тогда как «Би-би-си» платила 7 миллионов.

— Берни, было бы неплохо выслушать и наше предложение, — сказал Мартин.

— Джонатан, если вы не водили меня за нос все эти годы, то вы ни за что не заплатите столько же, так что говорить нам было не о чем, — ответил Экклстоун.

— Что ж, Берни, поздравляю с отличной сделкой. Пока.

Мартин мог бы утешиться тем, что четыре года спустя, когда «Ай-ти-ви» стало показывать квалификацию Гран-при Франции, Экклстоун вдруг возмутился. Он заявил, что юристы телекомпании невнимательно читали контракт. Они приобрели права лишь на трансляцию гонок, а за квалификацию придётся доплатить. Экклстоун был на коне, однако играл по-крупному. Он вложил немалые средства в только зарождающееся цифровое телевидение. За первый год он потратил около 40 миллионов фунтов и теперь хотел их вернуть. В тот самый момент обсуждался договор, по которому немецкое «Кирш-ТВ», итальянская компания Берлускони и одна французская вещательная корпорация платили бы за трансляции в цифровом формате 50 миллионов фунтов. Однако к соглашению ещё не пришли. В любом случае Экклстоун собирался выплатить себе за этот год 54 миллиона фунтов и стать самым высокооплачиваемым бизнесменом Великобритании. А ведь полвека назад он за гроши продавал запчасти для мотоциклов по телефону газовой компании. Теперь же мало кто понимал истинную стоимость телевизионных прав на «Формулу-1».