Сегодня эту операцию называют Первой Ливанской войной.

К этой войне я был причастен всем своим существованием: мой сын, офицер спецназа «Саерет Шакед», был с первых часов войны в самом пекле, участвуя то в засадах, то в прорывах.

В те дни я вспоминал далекий 1968 год, когда мы семьей отдыхали в доме творчества в Коктебеле, и мой шестилетний сын еще ловил бабочек или играл в войну с мальчиками, подчиняясь старшему, «командиру», сыну нашего соседа, идишского поэта Хаима Мальтинского.

«Прячьтесь! – давал приказ командир.

«Хорошо, – говорил мой сын, – я спрячусь в кустах там вот.

«Да не говори же мне, где ты будешь прятаться. Это же тайна. Я не должен знать где…

3 июня 1982 года палестинские террористы тяжело ранили посла Израиля в Англии Шломо Аргова. Самолеты израильских ВВС нанесли удар по стадиону в Бейруте, под трибунами которого хранились боеприпасы террористов, обстреливающих «Катюшами» весь север Израиля, от Нагарии до Кирьят-Шмоны.

Началась всеобщая мобилизация. Шоссе с юга на север были забиты бронетехникой. Военный министр США Каспар Вайнбергер потребовал от Израиля немедленного прекращения огня, грозя расторжением оборонного соглашения.

Армия обороны Израиля вошла в Ливан. После трех дней беспрерывного обстрела севера страны, наступило затишье, и жители вышли из бомбоубежищ.

В ночь на 4 июня из какого-то телефона-автомата позвонил сын:

«Мы входим. Держитесь и не беспокойтесь за меня».

Лицо жены было залито слезами.

 

Тяготение души

В эти тяжкие дни, когда от сына с фронта не было никакой весточки, я спасался тем, что не переставал размышлять над теорией единого духовного поля.

Как никогда обостренный ум пришел к выводу, что, подобно тяготению пространства, есть тяготение души, а нередко душа себе в тягость и нельзя оттягивать час ее выздоровления.

Искривление пространства спирально держит это пространство.

Искривление души уничтожает ее.

Минуты напряжения, доводящие до удушья, были не так уж часто, но выносились с трудом.

Мгновенно возникала мысль: переживу этот миг, и жить мне долго.

То же повторил сын, вернувшись на побывку из Ливана. Удушье возникло там из-за того, что рядом с их бронетранспортером взорвалась мина и настолько близко, что взрыва не услышал, но всего сжало до удушья.

В эти дни я много занимался в библиотеке Бар-Иланского религиозного университета. Как в любой библиотеке, в матовом свете настольных ламп царила атмосфера напряженного интеллекта, но сама изучаемая материя – Талмуд и Мишна, сама графика этих книг, хранящих в себе медлительность размышления, спрессованного временем, давали особое, странное чувство какой-то даже праздничной безопасности в лоне Всевышнего.

Я начинал понимать необычайно покойный образ жизни тех, кто существовал в двух мирах. Один мир был обычным, с его суетой, страхом и мелкими заботами. Другой ежеминутно восходил из потока древних букв жизнью праотцев, погруженных в этот книжный поток, как в свежее течение вод Иордана, и в нем никогда не испытывавших скуки и страха перед вечностью.

Но понимание этого было поверхностным, головным, отвлекающим, ибо в дни войны именно в страхе и мелких заботах, во внезапном телефонном звонке, стуке в дверь, слове, оброненном случайным прохожим или соседом по столу в читальном зале, таилось будущее, которое могло мгновенно перевернуть всю жизнь.

Раньше, в мирные дни, я проверял серьезность читаемой мной книги малозначащими разговорами в соседней комнате или за соседним столом: отвлекало ли это от чтения.

Теперь эту меру сменила иная мера, прирастающая к любому звуку, вскрику, бормотанию, плачу или молчанию, угрожающе растянутым пространством и временем войны.

Я собирался лечь спать. В этот миг раздался стук в дверь. Сердце замерло. Жена мгновенно вскочила, но боялась подойти к двери.

Я заглянул в глазок и с каким-то незнакомым самому себе вздохом, в котором выразилось все, что было загнано на дно души, отворил дверь. Перед нами стоял сын, почерневший от загара, с выгоревшими до цвета соломы волосами и выцветшей в какой-то неопределенный цвет формой.

Началась невероятная суматоха. Жена поставила на огонь кастрюлю с пельменями, я наливал ванну. Тут оказалось, что весть разнеслась по всему дому. В дверь беспрерывно стучались соседи. Кто нес торт, кто трехлитровую банку с вишней, закрученную старым домашним способом, кто коробку шоколадных конфет. Дом продолжал гудеть далеко за полночь, в то время, когда сын заснул в ванной, разморенный горячей водой, был разбужен с трудом и уложен в постель. После того, как выпустили воду, в ванной остался – толщиной в несколько пальцев – суглинок, принесенный из Ливана.

 

Несколько часов, потрясших мир

Некоторое время до начала войны Асад ввел советские противовоздушные ракетные батареи САМ, в Ливанскую долину – Бекаа.

«Берегись, – взывал к нему Менахем Бегин, – там тебя поджидает Рафул».

Журналисты Израиля подзуживали своего премьер-министра: «Ну-ка, ну-ка, покажи, Бегин, на что ты способен?»

Тем временем над полем разворачивающихся боевых действий стаей ос кружились беспилотные самолеты. На центральном экране главного компьютера в командном бункере ВВС Израиля из всей этой мозаики поступающей видеоинформации можно было мгновенно выделить необходимый фрагмент с точными координатами его места и движения пехотного или танкового подразделения.

Главную заботу вызывали сирийские, вернее, советские мобильные противовоздушные батареи СА-6, СА-2, СА-3, продвижение которых в южную часть Ливанской долины отлично наблюдалось на экране. Сирийцы ввели в долину около двадцати процентов ракет, выставив на границе, в Дждидат-Явус. Не внял президент Сирии Хафез Эль Асад предостережениям премьер-министра Израиля Менахема Бегина, угрозы которого – уничтожить ракеты в считанные часы – вызывали все более язвительные шуточки израильских журналистов.

В командном бункере, где все, казалось бы, было подготовлено к этой операции, тревога изводила душу каждого, кто был причастен к этому делу.

Со времени войны Судного дня огромная тень сомнения стояла над возможностью израильских самолетов бороться с этими ракетами, от которых они тогда понесли огромный урон. А тут ведь еще была их новая усовершенствованная модификация.

Пока же по испорченному телефону в бункер пришли оброненные командиром одного из полков слова: «Вступаем в войну с Сирией». И как доказательство этому один беспилотных самолетов, как говорится, принес на хвосте картинку: сирийские пехотные части движутся на юг.

Шел третий день войны. До полудня израильские войска продвигались, не встречая значительного сопротивления, расстреляв по пути пятнадцать сирийских грузовиков, которые спешно вывозили солдат из близкого к падению Джезина. Но после полудня противник ввел в бой новейшее оружие – вертолеты «Газель» французского производства, вооруженные ракетами воздух-земля, способными поразить цель на расстоянии более четырех километров. Впервые арабы пользовались этим оружием. Наступление танковых колонн застопорилось. А ведь главная цель была – как можно быстрее дойти до шоссе Бейрут-Дамаск, и, таким образом, взять в клещи сирийскую армию, находящуюся в Ливанской долине. Вместе с вертолетами «Газель» стали вести активный бой с танками сирийские коммандосы, вооруженные противотанковыми ракетами. К восточной границе Ливанской долины вышла из Хомса третья бронетанковая дивизия, которой командовал брат сирийского президента Рифат Асад.

В бункере напряженно следили за тем, как самолеты помогают наземным войскам, нанося удары по тылу сирийской армии на виду у противовоздушных батарей, которые не вступали в бой, ибо, согласно данным разведки, получили приказ открывать огонь лишь в случае прямой атаки на них ВВС Израиля. Сирийские самолеты тоже кружились в воздухе, пытаясь вступить в бой, но несколько из них было тут же сбито. Тем временем сирийские наземные войска накапливали силы в районе Ливанской долины. Усиливалась опасность, что не удастся дойти до шоссе Бейрут-Дамаск без уничтожения противовоздушных батарей. На этом настаивал на заседаниях правительства министр обороны Ариэль Шарон, вопреки сдержанному отношению к этому начальника генштаба генерал-лейтенанта Рафаэля Эйтана, который считал, что уничтожение этих батарей сразу же приведет к вмешательству сверхдержав и требованию прекратить огонь.

По словам Шарона, войска находятся всего в восьми километрах от шоссе Бейрут-Дамаск. Им, как воздух, необходима массивная поддержка с воздуха, а без уничтожения батарей в Ливанской долине это невозможно.

Эти чудища о трех головах, три спаренных ложа, на которых покоились ракеты, не давали покоя израильтянам. Еще до начала войны в пустыне Негев была выстроена модель «ракетного пояса» с точной копией рельефа Ливанской долины. Из разговоров летчиков, которые много раз отрабатывали на этой модели предстоящую операцию, было ясно, что они должны быть готовы к тройной опасности одновременно – огню ракет, зениток и встрече с вражескими самолетами.

9 сентября, после того, как ночью сирийцы ввели в Ливанскую долину, в дополнение к семнадцати батареям, еще две, в утренние часы пришло, наконец, указание атаковать ракетный пояс, включающий по одной батарее СА-2 и СА-3, и остальные СА-6.

Израильские компьютерщики расшифровали сверсекретные частоты советских радаров, по щупальцам которых беспилотные самолеты-бомбы готовы были спуститься в цель.

Особые ракеты «земля-земля» были нацелены на центральный электронный «мозг» всего ракетного пояса. Четыре «Боинга», превращенные в электронные станции, готовились нарушить связь между станциями наведения противника и самолетами. Самолеты раннего предупреждения «Хок» уже кружили над морем, и, благодаря их «электронному оку», на экране видны были «Миги-23» только выруливающие на старт с военного аэродрома вблизи Дамаска.

В два часа дня началась операция по уничтожению ракетных батарей.

Настал миг истины.

Несмотря на разгар войны, сирийцы были захвачены врасплох атакой на ракетный пояс в Ливанской долине.

Командующий сухопутными войсками Армии обороны Израиля в Ливане генерал Бен-Галь по кличке Януш, некогда голодный польский мальчик, привезенный из Сибири через Тегеран в Израиль, и ставший здесь истинным героем, увидел издалека полосы дыма, тяжело вздымающиеся с сирийских территорий. Связался с центральным командным пунктом. Ему и сказали: началась атака на ракетные батареи САМ. Секретность операции была даже на его уровне командующего войсками, которые должны были атаковать сирийцев после уничтожения ракет.

Атака застала в движении 3-й сирийский ракетный полк, который вошел в Ливан и был уничтожен на ходу, так и не успев вступить в действие.

Из 19 батарей было уничтожено 14 и еще 3 выведено из строя в течение считанных часов, двумя атаками с воздуха.

Сирийцы пытались спасти батареи и подняли в воздух множество самолетов за день до атаки на ракеты, надеясь массой противостоять израильским ВВС, сбить хотя бы несколько самолетов, которые летали небольшими группами. Сирийцы летели «фалангами» по 12 самолетов. А в момент атаки на ракеты подняли в воздух почти весь свой военно-воздушный флот.

Начался бой, в котором участвовало с двух сторон до 200 самолетов. Еще никогда в истории войн двадцатого века на таком сравнительно малом пространстве не было такой концентрации боевых машин.

Каждый вражеский самолет мгновенно засекался, и его изменяющиеся в ходе полета координаты беспрерывно фиксировались, автоматически наводя на цель самолеты израильских ВВС.

Согласно доктрине генштаба сирийцев, как и штабов других арабских стран, считалось, что бороться с израильскими ВВС можно только плотным огнем противовоздушных ракетных батарей.

Уничтожение ракет поставило под вопрос продолжение войны.

Потери сирийцев были огромны.

Только в этот день они потеряли 29 самолетов. Всего, включая последующие дни, было сбито более 80 сирийских самолетов, пересекших ливано-сирийскую границу. Технику можно было моментально восстановить из советских складов да еще за полцены

Но более половины летного состава, среди которого было много ветеранов, погибло или получило ранения. Тут же по Европе пробежал анекдот: сирийского летчика учат поднимать самолет в воздух. «А как же сесть?» – спрашивает он. «Тебя посадят».

Сомнительно, поняло ли командование и генеральный штаб Сирии, что вообще точно произошло в этот день.

Рухнула вся система сирийской противовоздушной обороны.

Это был абсолютный нокаут.

Более того, по сути, весь ракетный пояс Варшавского пакта был обезоружен.

Сработала высочайшая степень координации систем управления связи, дотошное владение ситуацией, системой радаров и беспилотных самолетов, совершенного вооружения и, конечно же, беспрецедентное функционирование в бункере подразделения электронной войны.

И все же самым главным во всем этом был человеческий фактор – высокая выучка пилотов в маневренности и мгновенной оценке ситуации.

Виртуозность пилотов была еще в том, что бой велся в небольшой акватории неба – на участке в 50 км на 50 км.

Победа была бы еще более внушительной, если бы израильские ВВС получили разрешение атаковать сирийские самолеты на земле и гнаться за убегающими самолетами в небе.

Только с наступлением сумерек сирийцы осознали величину их поражения.

Ночью, со среды на четверг, ВВС продолжали наносить удары по сирийцам, изолируя их аэродромы, не давая возможности вводить в действие войска.

Так сирийцы начали двигать на передовые позиции 3-ю танковую дивизию. 47-й полк вышел из Хомса. Его обнаружили ночью. Израильские самолеты разнесли все трейлеры и танки. От полка остались только осколки.

Речь шла лишь о том, расширит ли Израиль свои действия и войдет в Сирию со стороны Ливана, не говоря уже о Голанских высотах, и с флангов окружит Дамаск.

Президент Сирии Асад в панике послал министра обороны Мустафу Тласа в Москву. Лишь впоследствии стало известно, что Тлас просил СССР – взять на себя воздушную оборону Сирии, создать «воздушный зонт».

Москва отказала.

В оружии и самолетах отказа не было. В Сирию прибыло множество советников во главе с заместителем командующего ПВО генералом Юразовым. Было даже сообщение о том, что на некоторых южных военно-воздушных базах СССР было сконцентрировано оборудование в больших количествах, очевидно, для посылки в Сирию.

Международные средства массовой информации писали, что, по мнению западных военных экспертов, советская военная машина потерпела в «электронной войне» в Ливане полный крах, сравнимый с технологической катастрофой.

Израиль вторично потряс мир.

Первым было потрясение после Шестидневной войны.

Конечно же, страны Варшавского пакта и, в первую очередь, СССР – пытались преуменьшить значение этого поражения, по старому своему рецепту замалчивая его. Но советская военная разведка и ГРУ из кожи вон лезли, чтобы открыть секрет уничтожения ракет СА.

Ведь речь шла не столько о престиже сверхдержавы, сколько о необходимости исправить ущербность собственного оборонительного пояса, Варшавского пакта.

Оказалось, что Израиль, одной из характерных черт жителей которого является неудержимая болтовня, умеет хранить секреты.

Какие только фантастические объяснения не возникали, с множеством деталей и подробностей опубликованные в средствах массовой информации – о разгроме ракетного пояса.

Все они были далеки от истины.

 

Личная хроника войны

Позже пытаюсь выжать из памяти сына наиболее острые мгновения дней войны.

Вспоминает нехотя…

В Хадере, в полночь сообщают – объявлена всеобщая мобилизация. Склады вооружения открыты всю ночь. Забиты мобилизованными.

Час «Шин» – на рассвете 6 июня.

Год тысяча девятьсот восемьдесят второй. А мне девятнадцать лет.

В двенадцать – колонной – танк, бронетранспортер, танк – грузовики с оружием и едой сзади – вкатываемся в Ливан через ворота Тулип в «добром заборе».

Резервисты машут вслед.

Катится колонна – мимо зданий радиостанции ливанских христиан, мимо контрольно-пропускной будки войск ООН с испуганным солдатиком-блондином, вероятно, впервые в жизни видящим такое количество танков и солдат.

Солдатики ООН, умытые, причесанные, вычищенные и выглаженные, пытаются изо всех сил даже в этот момент самих себя принимать всерьез. Этакие оловянные солдатики, и каждый с карандашиком, с грозным видом регистрирующий катящуюся мимо махину войны. Все они на первый взгляд одинаковы, но, вглядевшись, ощущаешь ненависть к нам французов, чья воинская гордость уязвлена, и полное равнодушие непальцев, которые, кажется, вообще погружены в нирвану.

Иллюзорный род войск, придуманный в наше время и сопровождающий своей гротескной несерьезностью любую вспышку на земле, сеющую смерть и разрушения.

Изредка между деревьями бегут группы террористов с «Калашниковыми» и противотанковыми ракетами. Очередь в их сторону. Сдаются.

В четыре часа ночи начинается усиленное движение. Достаточно светло, чтобы летчики могли заметить куски красной ткани на наших танках и «Зельдах», отличить своих от чужих.

Широко развернутое, косо срезанное в полнеба пространство начинает все быстрее заверчиваться и втягиваться под гусеницы, простреливаясь вдоль и поперек. Рвутся вокруг снаряды, впереди летят самолеты, ведя обстрел шрапнелью. Мечутся фигурки по полю, помимо своей воли втягиваемые под гусеницы этой гигантской молотилки.

И уже никому, ни наступающим, ни захваченным врасплох, не вырваться из неотвратимой, всезахватывающей карусели, и никто уже не принадлежит себе.

И мельком, как при фотовспышке, за пределом сознания нога в ботинке, торчащая из земли.

Внезапное удушье сзади и – при повороте головы – почти вплотную к бронетранспортеру – от взрыва мины беззвучно разверзающаяся на глазах скала.

Совсем светает. На полной скорости, словно выпрыгнув из полосы обстрела, колонна вкатывается в Хацбайю. Толпы жителей вдоль улиц, девицы на балконах. Дождь риса и вишен сыплется нам на головы.

Вдруг – град гранат. Задраили люки. Сообщение по радио: погиб попавший в засаду генерал Йеутиэль Адам. Под сенью невеселых этих новостей колонна вползает в долину, и внезапно прямо над нами зависает сирийский вертолет, как в мгновенном кадре – холодно, гибельно, отчетливо – лицо летчика. Неужели это – конец? Лицо матери, мелькнувшее передо мной, как спасение.

Летчик успевает выпустить ракету, которая не взрывается. Возникают два наших вертолета. Сирийский врезается в землю.

Рядом, в долине, кажется, кто-то методически бьет гигантским молотом по наковальне. Оглушительный этот гром никак не совмещается с видимыми издалека танками, которые кажутся скоплением жуков, топчущихся на месте.

А между тем впервые в этом веке идет танковый бой между новейшей израильской «Меркавой» и новейшим советским «Т-72».

И – как моментальный снимок – выхваченный из гущи боя: израильский вертолет, стрекозой пикирующий на танк – вспышка, груда обуглившегося и расплавленного лома.

Слушая рассказы сына, пытаюсь вспомнить эти часы в темноте комнаты – комнаты лунатика. Работает приемник. Силуэт в стеклах книжных полок напоминает кого-то, похожего на меня в молодости, ибо темнота омолаживает. В эфире какая-то свистопляска, неразбериха, дымовая завеса противоречивых сообщений. Какие-то воздушные бои. Ссылаясь на сирийцев, наш диктор сообщает, что сбито сто израильских самолетов.

В приемнике – голос министра обороны Шарона: в результате неслыханной до сих пор операции с применением новейших электронных средств войны в течение считанных часов уничтожено девятнадцать сирийских батарей СА-2, СА-3, СА-6.

В эфире странное молчание. Как будто мир, без умолку, на все лады и на всех языках болтавший и пляшущий вокруг этой войны, внезапно набрал в рот воды, уподобился удаву, заглотавшему несъедобную пищу.

И где-то, на севере, залег, притихнув, СССР, обложивший брюхо Варшавским пактом, как спасательным поясом, чьи спасательные свойства за эти несколько часов оказались под вопросом.

Если другим кажется, что в эти часы история вершится на их глазах, для меня она остановилась.

Я тоже молчу, ибо не могу судить: мой сын в пекле.

Голос диктора, как бикфордов шнур под мою жизнь, обжигает слух.

Телефонный аппарат смертельным капканом стынет молчаливо на столе.

 

Накладная с личной печаткой: «укладчица Степанова»

Сын продолжает свой рассказ…

Посреди пасторального пейзажа остатки сгоревших машин, разбросанные трупы, запах горелого человеческого мяса: всё, что осталось от разгромленной сирийской батареи.

Рассыпавшись цепью, идем в атаку на укрепленную позицию, в гору. Сирийцы бегут в другую сторону, напарываются на отряд наших сержантов.

Всё указывает на внезапность нашего прорыва – в палатках чашки с дымящимся кофе, брошенные впопыхах ржаво-белые маскхалаты «Эдельвейс» сирийских «коммандосов», книжка на арабском о Зое и Шуре Космодемьянских. С вращающейся магнитофонной ленты – голос Аллы Пугачевой. Сплошь памятные подарки от бывшей моей родины – вычислитель стрельбы на русском языке, пробитый пулями.

Накладная из ящика со снарядами для гранатомета с личной печаткой – «укладчица Степанова».

Абсолютно новый танк Т-62, сиденья в целлофане. Все надписи по-русски. Можешь изучать его «только за то», что он настигает на всех путях жизни, и нигде в мире, как здесь, нет столько оружия, по которому можно изучать русский язык.

Слушаю сына и вспоминаю, что в Рамалле и Дженине русские женщины, жены арабов-коммунистов, с тоской подпевают Алле Пугачевой, по тропинке бегает пацан с именем Хасан-Алеша, а со стен домов арабского Назарета, родины Иисуса, смотрит Ильич в кепочке, с издевательским прищуром: «Правильной дорогой идете, товарищи!»

Правильной или неправильной, но атака спецназа была столь внезапна, а неразбериха на передовой столь велика, что весь этот день и следующий, до прекращения огня, сирийцы уверены, что позиция в их руках, шлют то грузовик с подкреплением, то бронетранспортер, и мы, – говорит сын, – подпуская их поближе, расстреливаем в упор.

 

Письма на рецептурных бланках

Десятое августа. Мы в Бейруте.

Не более пятидесяти метров отделяют многоэтажный дом, в котором мы закрепились, от дома, набитого террористами, рядом с беговыми дорожками ипподрома. Тесное это пространство простреливается гранатометчиками и снайперами, так, что носа не высунуть. Здесь нет ни фронта, ни тыла. И все же находятся безумцы, пересекающие на машинах это кладбищенское пространство, заселенное лишь привидениями.

Мы занимаем взводом огромную многокомнатную квартиру, которая была для хозяина жильем и аптечно-парфюмерным магазином, располагаемся среди резной в средневековом стиле мебели, фарфоровой и серебряной посуды, между ящиками с шампунем и мазями, грудами рецептурных бланков, на которых пишем вам, родителям, письма.

Другой взвод занимает бывший музыкальный магазин. Иногда оттуда доносится звук трубы или кто-то с грехом пополам выбивает собачий вальс на роскошном рояле. Больше всех повезло третьему взводу, который попал в квартиру и одновременно порнографическую лавку, окопавшись в грудах журналов, вибраторов, надувных кукол и коробок с кондомами. На пост ребята выходят с пачками «Плейбоя».

Сюрреальна жизнь Бейрута.

На веранде, из-под которой бьют пушки, семья играет в карты, «скорая» везет раненых, молодые пары на мерседесе едут в казино в Джунию.

Ложимся спать в огромную кровать с балдахином. Рядом с кроватью телефон, по которому можно позвонить в Тель-Авив только через Чикаго.

Вдруг – бешеная стрельба. Неподалеку, на балконе, старик палит из автомата в воздух, жена вкладывает ему патроны в обоймы, а он все палит: Башира Джумайеля избрали президентом.

И пошла, завертелась каруселью оперетта вкупе с кровавым фарсом – появятся американские морские пехотинцы. Итальянские берсальеры с петушиными хвостами на касках из батальона Сан-Марко будут, играя на инструментах и тряся петушиными хвостами, распевать песенки во время спортивного бега по бейрутским улицам.

Нас пошлют в Джунию – задержать две лодки с французскими десантниками, высадившимися с миноносца, не пускать их на берег. Мы начнем их теснить, и в результате несколько огромных красных беретов и значков останется в наших руках на память об этом событии.

 

Корниш Эль Мазра: обои из человеческих лиц

Адский взрыв в штабе христиан в Бейруте.

Бестолковость и сумятица в эфире: убит Башир Джумайель или не убит.

Кто-то вроде бы видел его живым, но по бормотанию комментаторов, общей панике радиосообщений, голосу Шарона – ясно, убит, и с ночи нас введут в западную часть Бейрута.

Высаживаемся с десантных кораблей на берег, втягиваемся в переулки, извилисто ведущие в глубь городских джунглей. Впереди командир роты с двумя связистами. По правой стороне переулка наш взвод цепочкой, и я четвертый, прикрывающий первых троих. Интервал между нами – пять метров, чтобы брошенная граната не нанесла большого урона. Вокруг многоэтажные развалины, пахнет гибелью и мерзостью запустения.

15 сентября. Восемь часов вечера. Сели у стен. Половина взвода спит, половина – на страже. До четырех утра.

Мы в самом сердце западного Бейрута – Корниш Эль Мазра, примерно, в восьмистах метрах от учреждений Арафата. Задача – дойти до них.

Танк «Меркава» с задраенным люком движется посреди улицы. Мы – вдоль стен. Улица сверху вдоль и поперек простреливается гранатометами, осколки, камни, штукатурка сыплются нам на голову. Отмечаем огневую точку. Танк стреляет по этажу.

Засели у итальянского посольства. Кто-то оттуда машет нам в окно, показывая жестами, мол, не желаете ли пить. В этот миг снаряд попадает в склад гранат, находящихся рядом с посольством. Взрывы, валит дым из всех щелей, ранило какого-то ливанца. Наши ребята перевязали ему раны.

К двум после полудня, через десять часов после начала движения, мы прошли всего несколько сотен метров. Совсем рядом – здание, которое надо захватить. Начинается настоящий уличный бой. На каждом перекрестке простреливаю поперечную улицу, пока ребята перебегают за моей спиной. Дошли до огромного черного здания. Вывеска – «Московский народный банк». Под прикрытием дымовой шашки мы заскакиваем в вестибюль дома, который станет местом нашего расположения.

Пятый час после полудня. 16 сентября восемьдесят второго года. Палестинцы ведут огонь из гранатометов по верхним этажам. Сыплются стекла из окон бельгийского посольства и посольства монахини Марии-Терезы. Мы – на втором этаже, расстелили спальные мешки и раскрываем банки с боевым пайком.

Ворвавшись на верхние этажи, где располагается отдел пропаганды Арафата, мы видим стены, обклеенные обоями из лиц убитых в террористических актах израильтян – мужчин, женщин, детей, вырезанные и увеличенные из израильских газет. Поверх этих обоев – портреты Маркса, Брежнева и Арафата. В шкафах огромные пачки незаполненных грамот, на которых, вместо эмблемы, – снимок одиннадцати израильских спортсменов, убитых в Мюнхене.

Потом еще будет гора Джебель-Барух на шоссе Бейрут-Дамаск, с высоты которой в дымке видны пригороды Дамаска с ползущими, как муравьи, машинами.

В один из дней мы высадимся с командиром батальона на вертолете в отвесном ущелье – выкурить из пещер террористов. Один из них, выскочив из пещеры, упадет, срезанный очередью, второй выберется с поднятыми руками, но первый внезапно выстрелит и попадет комбату в пах.

Врач сделает ему успокоительный укол. Сумерки стремительно приближаются. Вертолет не может спуститься, ибо с наступлением темноты, сирийцы открывают огонь по всему, что летает. С раненым на носилках, беспрерывно меняясь, да еще с пленным в придачу, мы будем идти вверх по крутой тропе, при свете луны, с каждым шагом все более обозначающем увеличивающуюся слева от нас пропасть, и лишь к двенадцати ночи доберемся до вершины.

Странная страна Ливан, заражающая любого, ступающего на эти земли, жадным желанием жить и полнейшим фатализмом перед лицом смерти.

Будет еще христианский городок в горах Ливана – Дир Эль Камар, окруженный плотным кольцом ливанских друзов, полных решимости вырезать население городка, всех, до единого, от мала до велика. На экранах телевизоров – истощенные лица истово молящихся в церквушке городка, до отказа набитой мужчинами, женщинами и детьми. И полное глухое равнодушие христианского мира к своим же братьям.

Но Менахем Бегин заявляет, что евреи не допустят резни безвинных людей, ибо отлично знают, что это такое.

Мы двое суток вывозили жителей из городка. Атмосфера ненависти вокруг них была до того густой, что лишь отвернешься на миг, как за твоей спиной друз бросается с ножом на христианина. Мальчишка будет пытается штыком проколоть шины. От холода коченели руки. Христиане жадно хватали из наших рук горсти конфет, и волчьи взгляды друзов на ускользающую добычу пробирали страхом до костей, сильнее, чем обстрел.

Потом нас на горе сменили религиозные, с пейсами и бородами, всего девять месяцев в армии. Мы возникли перед ними прямо в облаках, и они испуганно спрашивали: «Где мы?»

Кто-то из нас ответил: «На седьмом небе».

На радостях мы покинули место ночью. Останавливает нас на шлагбауме военная полиция, ибо ночью в Ливане двигаться запрещено. Звоним комбату.

«Вы кто? – сердито спрашивает. – Спецназ? Шакед? Ну, так оттесните их, и все дела…»

Сын смеется, вспоминая, как девушка в Кириат-Шмоне увидела его вываливающимся из автобуса, как вываливается из берлоги грязный и одинокий зверь. Его улыбка испугала ее.

Оказывается, смерть может быть временем года, образом жизни с долгой болью и короткими радостями, и у детей, которые вернулись в землю Обетованную, уже сейчас отсутствующие лица, как у Ангелов, ибо прислушиваются в самих себе к будущему.