Малиновый шар июльского солнца уже давно оттолкнулся от горизонта и залил мягким, лучистым светом улицы города. Но город еще спал. В селе к этому времени каждый уже так наломает спину, что невольно обрываются смех и шутки, все работают молча. В селе сейчас самый разгар сенокоса. Люди встают задолго до восхода солнца.

А здесь, в городе, еще спят.

Тяжелый гудок медленно, как бы расправляясь после сна, вытягивается над городом. На улице все еще осторожно начинают греметь ставни, стучать ведра, скрипеть калитки. На тротуаре вначале отчетливо, затем все глуше и глуше раздаются мерные шаги рабочих. Вскоре они сливаются в сплошной, особенный шум: издали кажется, что где-то за стеной лошади жуют сено.

Андрей по старой привычке все еще встает вместе с солнцем. Приятно утром освежиться водой прямо из водопроводной колонки, поковыряться с лопатой в саду (так, для порядка!), потом выйти не спеша из тихого переулка и слиться с молчаливой, пахнущей машинным маслом и металлической пылью толпой рабочих. Утром все идут молча, даже смех девушек кажется неуместным.

Андрей одним из первых входит в контрольную будку, перевешивает жестяной номер 2274 на доску рабочей смены и идет через весь все еще молчащий цех в обитую фанерой мастерскую ремонтников.

В цехе почти никого нет еще. Андрей открывает инструментальный ящик, любовно перетирает замшей отполированные части измерительных приборов. Долго любуется микрометром: шутка сказать, толщину волоса измерить можно! Все это больших денег стоит. Все это доверено ему, Андрею. Андрей доволен. Жалко, что тут нет ни Петра Бабкина, ни Саньки Тишакина, не перед кем похвалиться.

Положив в верхний кармашек спецовки самую новую линейку и такой же штангенциркуль, Андрей идет устанавливать штампы. Часто он без всякой надобности включает рубильник около какого-нибудь станка и смотрит, как огромные маховики и валы машины послушно начинают двигаться, подниматься и опускаться. Момент включения рубильника всегда кажется Андрею торжественным моментом: в это время он чувствует себя не то капитаном корабля, не то штурманом всего земного шара… Великое дело управлять машиной!

Работать на заводе Андрею легко — не как у отца в кузнице. Ему иногда кажется, что за работу на заводе платят несправедливо много: здесь что ни возьми — все делается машиной. Нужно отрезать кусок железа — подошел к станку, включил рубильник — и готово; сделать один конец тоньше — вот токарный станок; снять верхний слой — строгальный станок. Здесь не то, что в кузнице в Тростном: там, чтобы пробить дыру в трехдюймовом куске железа, надо нагреть два-три раза этот кусок… А сколько раз молотобоец крякнет!.. А сколько раз сядет пробой!.. Тут все дело заключается в том, чтобы человек умел управлять станком. Этому обучиться не так уж трудно. Тут даже девушки работают на таких огромных станках, что самих девушек из-за станков не видно, и одеты они всегда чистенько, аккуратно. Если бы не металлическая пыль, что впивается в ладони, то можно было бы подумать, что девушки работают в конторе где-нибудь — так чисто они одеваются.

Андрей уже знал назначение многих станков и мог самостоятельно запускать и останавливать их.

С улыбкой он теперь проходил мимо маленьких станков, которые назывались револьверными. Название это первые дни делало весь цех окутанным какою-то тайной. Андрею долгое время казалось, что в цехе есть еще какие-то или тайные подвалы, или незаметные кабины, где работают револьверные станки. Спросить об этом он считал неудобным и даже непозволительным. Но в душе мечтал разузнать, где находятся эти станки, и сделать себе револьвер. Вот удивятся в Тростном!

Но сколько он ни приглядывался к деталям, которые делали рабочие, ничего похожего на револьверы не увидел. А про револьверные станки говорили и мастера и рабочие. Вскоре тайна была раскрыта самым неожиданным образом.

Как-то мастер Максим Кузьмич сказал Андрею:

— Петрович, пойдем разберем револьверный станок, что-то он плохо работает.

Ни в какие секретные кабины они не пошли, а остановились у маленького станка, стоявшего тут же, у прохода.

Андрей с разочарованием отделял деталь за деталью от самого простого в цехе станка с таким манящим своей суровой романтикой названием — револьверный!

Отношения рабочих друг к другу на заводе ничем не были похожи на отношения односельчан.

В цехе почти все рабочие называли друг друга по имени-отчеству и к каждому человеку, будь то самый молодой рабочий, относились с уважением.

Не было у рабочих и характерных для крестьян черт: завистливости и скупости.

В Тростном человек считал свое ремесло секретом, ни за что не объяснял, как делается та или иная вещь. Сколько Андрей ни ходил к бондарю Семену Теплому, все же не узнал, как Семен Теплый набивает первый обруч на кадушку. Делал он это, видимо, ночью, когда все спали. Вот почему у него всегда кадки стояли уже с двумя обручами. Встречая Андрея, Семен Теплый только хитро улыбался и говорил: «Пришел бы пораньше, помог бы мне обручи на кадушки набивать…»

В Тростном дед Бурлак даже лапти плел где-нибудь на заднем дворе или на огороде, а не как другие — на крыльце, потому что лапти он плел на особый манер. А тут у кого ни спроси, как делается какая-нибудь вещь или как надо пользоваться инструментом, любой тебе объяснит, научит.

Тут и деньги люди дают в долг почти так же, как и папиросы. Есть — на! А если человек говорит, что у него с собой денег нет, то это значит, что у него действительно денег с собой нет.

В Тростном же знаешь, что у соседа деньги есть, а пойдешь попросить в долг, так он начнет жаловаться на свои нужды, на свое горькое житье; о таких новый в деревне человек невольно подумает: «Как плохо эти люди живут, чем бы им помочь?» Не пройдет и дня, смотришь, «бедный» сосед купил себе хромовые сапоги и ходит по селу, улыбаясь своей хитрости. Вот и верь после этого людям! В Тростном даже общественную работу какую-нибудь не сразу поручает Иванову, хотя знают, что лучше Иванова с этой работой никто не справится. Целый день думают: а кому бы еще можно поручить эту работу? И все из зависти к Иванову: человек становится заметным.

В Тростном охотно шли к человеку на помощь, когда у него было несчастье. Но если человек хоть на капельку поднимался выше других, его старались унизить. В Тростном не любили людей счастливых!

На заводе люди как бы подталкивали друг друга, помогали друг другу подняться выше.

Тут Андрей не проработал и недели, а его уже приняли в члены профсоюза и удивлялись, что он еще не комсомолец. Тут профорг то и дело предлагает бесплатные билеты на всякие заседания и лекции и даже в кино.

Одно только не нравилось Андрею на заводе: не умели рабочие по-хозяйски относиться к материалу. Нужен, например, кусок железа в четверть длины — рабочий отрубает пол-аршина, а то и больше, оставшиеся концы железа бросает в утиль. «Сколько бы из этого утиля дрог оковать можно было!» — сокрушенно думал Андрей.

Ну, железо уж ладно, железа тут уйма. А ремни! Сколько по углам цеха разбросано ременных обрезков! Некоторые из них как раз годились бы на чересседельник, и все это валяется без присмотра, до всего этого в цехе никому нет дела.

Мимо ременных обрезков Андрей не мог проходить равнодушно. Глазами крестьянина он определял сразу, что годится для уздечки, что для шлеи или чересседельника. Первые дни Андрей думал, что это нарочно кто-нибудь бросил под ноги ремень, чтобы испытать Андрея. «Мы тоже не лыком шиты», — думал Андрей, косясь на ремень.

И все же ремни не давали ему покоя. Это ведь были не какие-нибудь там сыромятные — это были настоящие, фабричной выделки ремни. В дождь такой ремень не раскиснет, от солнца не покоробится. Если сделать уздечку из таких ремней — и веку ей не будет. Ее дегтем мазать не надо, нет, так красной и оставить. Ни у кого во всем районе такой уздечки не видел Андрей.

«А что, если взять ремень и вынести с завода незаметно?» Но тут же он отвергал эту мысль: «В случае чего, сраму не оберешься».

И все же искушение было велико.

Как-то, придя с обеда раньше других, Андрей взял валявшийся около токарного станка кусок нового ремня метра в два и бросил его под верстак Луценко. «Если кто и видел, — думал Андрей, — так он скажет, что убрал с дороги, чтоб не валялся». Но прошло несколько дней, а о ремне никто и не вспомнил. Разве на складе нет ремней! Завод такой, что за день не обойдешь, если пройтись по всем цехам. Кто там думает о каком-то куске ремня! Чуть поменьше ременные концы уборщицы бросают прямо в мусор. В случае чего, Андрей скажет, что взял из мусорной кучи. Мол, тут эти обрезки ни к чему, а дома в хозяйстве пригодятся. Никакого тут воровства нет.

После такого рассуждения Андрей стал смелее. Через несколько дней он незаметно поднял ременный конец и, свернув его плотной катушкой, спрятал под рубашку.

«Здесь он все равно пропадет», — уговаривал себя Андрей, пряча ремень.

Заправив аккуратно рубашку, Андрей облегченно вздохнул: «Все в порядке». И хотя мысленно он все учел и пришел к заключению, что «комар носа не подточит», все же ему было не по себе. Когда Андрей вышел из цеха, ему показалось, что рабочие как-то особенно пристально смотрят на его живот.

Через контрольную будку Андрей прошел, как через духовку: так жарко ему было от стыда.

Выйдя благополучно с завода, Андрей вспомнил, что Максим Кузьмич, если нужен ему совок или кочерга, выносил их прямо под мышкой, никуда не прятал. На такие мелочи никто и внимания не обращал. Чего он напрасно волновался!

Но дома при хозяйке он все же ремня из-под рубахи не вынул. Только когда хозяйка вышла к соседям, извлек ремень с желтой, как бы лакированной поверхностью и долго любовался им, прежде чем запрятать на дно сундучка. «Сошью здесь уздечку, а отцу скажу, что купил…»