На другой день в городской газете был напечатан портрет Олеся Подопригоры. Андрей смотрел на портрет и думал: как просто Олесь совершил подвиг!

Вступив в комсомол, Андрей мысленно поклялся не щадить себя для дела Родины. Но Андрею и в голову не приходило, что подвиг можно совершить в обыденной жизни. Ему казалось, что для этого нужно или служить на границе, где можно себя проявить в борьбе с диверсантами, или быть на войне. Для того чтобы совершить подвиг, надо, казалось Андрею, заблаговременно подготовиться к этому. А в жизни получилось все проще самого простого…

Рассуждения о вчерашнем дне привели его к мысли, что он чего-то главного в жизни еще не сделал. Смутно Андрей чувствовал, что после всего пережитого в ночь штурма он стал каким-то другим человеком, но стал другим человеком как-то не до конца, была потребность от чего-то освободиться.

В следующее же воскресенье он, помимо своей воли, открыл сундучок, перебрал в нем приготовленные для сестер подарки и, наткнувшись на ремень и напильник, вынесенные им с завода в первые месяцы работы, покраснел так, как будто в комнате он был не один. И стыдно ему было вовсе не потому, что эти вещи он, по сути дела, украл, а потому, что вдруг увидел себя каким-то мелочным, ничтожным, стоящим далеко в стороне от больших дел, которыми здесь жили его сверстники. Стыдно ему было еще и потому, что на него на заводе все давно уже смотрели как на активиста, как на человека передового, а на самом деле, как ему теперь показалось, он всех обманывал.

Сидя перед зеленым отцовским сундучком, он вдруг захотел вырасти до Олеся Подопригоры, доказать людям какими-то хорошими поступками, что и он, Андрей Савельев, способен на большие дела.

Ремень и напильник он тут же выкинул в мусорную яму и сразу почувствовал, что стал честнее перед самим собой. Бросив взгляд на подарки сестрам, платки и отрезы на платья, он заметил, что эти подарки теперь в его глазах потускнели и не кажутся настоящими подарками, которые могли бы обрадовать близких людей.

Закрыв сундучок, он сел и задумался: «Что же мне еще надо сделать?»

Радость победы в ночь штурма плотины что-то перевернула в его сознании. До этого времени он все еще был сезонным рабочим, приехавшим заработать деньги. Ко всему другому он оставался глух и нем. Ночь штурма была для него ночью познания новой жизни, лежащей за пределами привычного.

Он понимал теперь, что уже не вернется в Тростное прежним Андреем Савельевым. Ему даже стало больно от этого. Он не мог до конца понять, что другая жизнь коснулась его своим крылом, повеяла на него новым воздухом, потребовала от него личного участия во всем том, что происходило вокруг. Ему казалось, что он что-то потерял, и в то же время все его существо тянулось к тому новому, что он испытал в ночь штурма.

Смутно он чувствовал, что откладывает отъезд домой не потому, что мало накопил денег, а потому, что ему уже было не так легко расставаться и с заводом и с плотиной. Как-никах он уже целый год проработал здесь. А человеку всегда нелегко расставаться с делом своих рук.

Он сидел около зеленого сундучка, а за окном последние апрельские дни сыпали белые круглые лепестки отцветающих вишен.

И на вишни он взглянул в это утро по-новому. Вернее, сегодня он их увидел: прежде эти вишни не останавливали его внимания; для него было все равно — растут они тут или не растут. А сегодня и они стали ему чем-то близкими, и он как бы признал их существование.

А вечером, идя с Колей Шатровым на главную улицу и перепрыгивая через свежевырытые траншеи, он даже с радостью подумал о том, что в городе будет трамвай, что город станет лучше.

А в следующее воскресенье он с любовью сажал молодые тонкие тополя вдоль будущей трамвайной линии, хотя жить постоянно в городе он никогда и не собирался.

Здесь, на комсомольском воскреснике, он снова встретился с Любой.

Впрочем, с того памятного вечера, когда он дал себе слово больше не только не разговаривать с ней, но и не смотреть в ее сторону, он тем не менее видел ее чуть ли не каждый день, хотя вовсе не искал встречи с ней, — все получалось как-то само собой. Войдет он в столовую и машинально отыщет ее глазами. Убедившись, что она тут, в столовой, он уже больше не смотрит в ее сторону, для него она уже будто бы не существует. То же самое происходило и в кино и на комсомольском собрании.

Так же поступала и Люба. А ведь они даже и не думали делать этого, все получалось совершенно случайно.

В воскресенье тоже все произошло случайно. Люба оказалась в бригаде Андрея. Андрей подозревал, что получилось это не без участия Коли Шатрова или Олеся Подопригоры, но делать было нечего.

Долгое время Андрей не интересовался работой Любы. Но сердце его тянулось к ней. Встретившись случайно с ней глазами, он понял, что она тоже хочет поговорить с ним.

В этот вечер он узнал, что и она тогда прождала его напрасно неподалеку от киоска.