В сельской кузнице, прилепившейся у околицы, в будний день всегда есть посторонние люди. Этот завернул лошадь подковать, тот потерял чеку, а иные просто заворачивали коня к кузнице — «покалякать», поделиться новостями.

И сейчас в кузнице было несколько проезших мужиков, и уже подвыпивший Николай Ефимович, как всегда, смешил их своими рассказами.

— Иду я, ярьпонимаете, мимо Самохина дома и слышу, как Грушка Самохина бьет Митьку. Бьет, ярьпонимаете, и приговаривает: «Ты у меня узнаешь, как к Гулынке ходить, я из тебя всю душу выбью…» А Митька хоть бы слово: молчит, как в рот воды набрал. Думаю, ярьпонимаете, убьет мужика сгоряча. Я быстренько к окну. И что же вы думаете? Вижу: Грушка положила Митькин пиджак на коник и скалкой бьет его, приговаривая: «Я те, подлецу, покажу. И ты там был, так ты у меня получишь».

— А что же Митька? — спросил отец.

— Митька-то? Митьки давно и след простыл, спал где-нибудь на сеновале. Вот она, ярьпонимаете, на пиджаке зло свое и сорвала: пиджак-то на Митьке был, значит, ярьпонимаете, тоже у Гулынки был, тоже виноват…

Рассказ Николая Ефимовича всех рассмешил. В горне готовилась для сварки шина на колесо. Сварка шин считается одной из сложных работ в кузнице, но отец, надеясь на то, что Андрей еще не забыл про прежнюю специальность кузнеца, предложил ему сварить шину. Он снял кожаный фартук и передал его Андрею:

— То, что ты теперь студент, это хорошо, но я все же хочу посмотреть, не забыл ли ты настоящего дела.

Отцу, конечно, хотелось еще и блеснуть умением сына работать в кузнице.

Молотобойцем у отца работал теперь Петр Шашкин. Друзья перемигнулись, мол, не подкачает, и Андрей стал шуровать угли в горне, чтобы железо как следует накалилось. Шину он заварил без труда, хотя и не с прежней уверенностью, но все же очень удачно. Отец было подошел к нему, чтобы занять свое место у горна, но Андрей решил до обеда поработать сам. Вскоре в кузнице появился Иван Васильевич Савельев. Одет он был неряшливо, в шевелюре — полно мякины. Видно было, что он и часу свободного не имеет. Поздоровавшись, Иван Васильевич попросил отца срочно починить лобогрейку.

— Пусть везут, починим, — ответил отец.

— Как у тебя дела идут? — спросил Андрей Ивана Васильевича.

— Дела были бы куда лучше, когда бы ты остался здесь, а не в городе…

— Один человек ничего не значит для колхоза, — ответил Андрей.

— Ты один, да другой один… Летось в армию отправили двенадцать человек, а вернулись в село лишь двое. Вот тебе и один… А эти десять молодцов сейчас нам как бы сгодились!

При появлении председателя посторонние мужики подтянули лошадям чересседельники и отправились каждый своей дорогой. Ушел в лес и Николай Ефимович.

Получив новое задание на работу, отец решил пораньше пообедать, и Андрей погасил горн.

Домой шли отец с Андреем вдвоем.

— Как дела-то в колхозе? — спросил Андрей отца.

Отец долгое время молчал. Затем недовольным голосом заговорил:

— Дела?.. Думалось, когда организовывались колхозы, дела пойдут совсем по-другому. Артелью куда легче работать, чем каждый сам по себе, а на деле пока получается: Иван кивает на Петра, а Петр кивает на Ивана. — Затем уже строго добавил: — Землю обрабатывать стали хуже, кое-как, лишь бы план выполнить. Да и что это за порядки завели: солнце уже росу высушит, а люди только на работу собираются. Разве это порядок! И опять же: и лошади, и коровы стали общими, а на работе каждый норовит отыграться на «чужой». Лельку-то нашу какой-то подлец опоил. Смотреть больно. Лошадь-то была — огонь!

Помолчав, отец заключил:

— Дело это новое, отсюда и все неполадки. Со временем, я думаю, жизнь наладится.