Воскресники! Сейчас трудно себе представить студенческую молодежь без этих веселых сборов на воскресник. Воскресники были похожи на экскурсию на завод или на новостройки. Воскресники были даже многим похожи на веселые коллективные выезды молодежи куда-нибудь за город.

Строительство новых заводов отставало от строительства днепровской плотины. Теперь у студентов да и у молодежи заводов и учреждений каждое воскресенье проходило где-нибудь на строительстве. Секретарь райкома Николай Гаврилович Чмутов, встречаясь с Андреем, разводил руками и говорил: «Комсорг, давай побольше ребят — для вас же строим!»

И Андрей каждую субботу собирал комсомольское собрание или просто заходил в общежитие студентов других курсов и просил молодежь не ударить в грязь лицом.

Раньше студенты ходили на воскресники нехотя. Но теперь, когда с продуктами в городе стало тяжело, молодежь без особых уговоров спешила на воскресник: всех работающих строители обеспечивали бесплатным обедом. Теперь даже хрупкая и капризная девушка Надя Никольцева и ее шумная подружка Рая Чувилко подходили сами к Андрею и просили записать их первыми на воскресник.

Гарик Семеновский приносил с собой волейбольный мяч, и по окончании работы студенты наспех смывали с ладоней глину, уходили в степь, а степь была рядом, и играли там в волейбол до упаду.

На следующий день Надя Никольцева подходила к Андрею и показывала мозоли на своих хрупких ладонях.

— Это от того, что ты никогда лопаты в руках не держала, — успокаивал ее Андрей.

— Я не жалуюсь, — говорила Надя, — я только хочу вам доказать, что я работала по-настоящему.

Как-то идя с комсомольского воскресника, Гарик Семеновский заявил Андрею, что здесь неподалеку находится их дом.

— Владимир Николаевич сейчас дома, — сказал Гарик и добавил: — Вы кажется хотели с ним поговорить о чем-то?

Готовя доклад к Первому мая, Андрей в самом деле искал человека, который мог рассказать, как тогда, при царском режиме, студенты встречали Первое мая. Андрею хотелось, чтобы студенты почувствовали романтику тех далеких дней.

Ковры и лакированная мебель в доме Семеновских не столько поразили Андрея, сколько официальные отношения отца с сыном.

Войдя в дом, Гарик обратился к отцу:

— Владимир Николаевич, познакомьтесь с нашим комсоргом, помните, я вам рассказывал о чернорабочем, который нигде не учился прежде, а сдал экзамены в техникум на «отлично».

Владимир Николаевич, высокого роста с седой головой мужчина лет пятидесяти пяти, добродушно пожал Андрею руку, предложил кресло и заметил:

— В наше старое доброе время студенты не так проводили воскресные дни.

И он рассказал про несколько студенческих невинных попоек в увеселительных местах.

— Кстати, Владимир Николаевич, — обратился Гарик к отцу, — Андрей готовится к докладу о Первом мая и хотел бы обновить материал, послушать человека, который бы помнил первые маевки, жандармов и прочую романтику… Вы не смогли бы обогатить его материал своими воспоминаниями?

Владимир Николаевич замахал обеими руками:

— Нас, батенька, тогда за политику в кандалы да в Сибирь… Нам это и дома и в университете запрещено было. Интегралы, дифференциалы — вот это наше было дело. И вам, батенька, советую больше интегралами заниматься, без этого хорошими специалистами не будете.

Слушая Владимира Николаевича, Андрей про себя отметил, что слова «кандалы» и «Сибирь» ни в коей мере к Владимиру Николаевичу не относятся. «Мы пахали», — подумал Андрей.

Коснувшись политики, Владимир Николаевич не преминул высказать свои умозаключения относительно нынешнего воспитания молодежи, о современных методах учебы, которые якобы распыляют духовные силы студентов, что человеку прежде надо дать знания, а потом уж привлекать его к общественной жизни.

Чтобы подчеркнуть важность сказанного Владимиром Николаевичем, Гарик заметил:

— Владимир Николаевич владеет латынью и немного знает даже греческий…

Но тут в комнату вошла светловолосая девушка, сестра Гарика Эльвира.

Эльвира посмотрела на Андрея тем заговорщическим взглядом, который красноречивее всяких слов говорил: «Я на вашей стороне. Будьте смелее…»

Приход Эльвиры избавил Андрея от ненужных, как он был в этом убежден, споров о том, что важнее: учеба или общественная работа? Для него в этом вопросе не было «или — или».

К этому времени Владимир Николаевич, видимо, тоже утратил интерес к разговору, да и ко всем присутствующим. Прикрыв глаза, он сидел в своем мягком, обитом бархатом кресле.

Молодые люди вышли на широкую солнечную веранду. Подле веранды росло шарообразно подстриженное дерево.

— Какое чудное дерево! — воскликнул Андрей. — Что это за дерево? — обратился он к Эльвире и Гарику.

Гарик крикнул в открытую дверь:

— Владимир Николаевич, что это за флора растет у нашей веранды.

Владимир Николаевич ответил из комнаты:

— Объясни товарищу, Гарик, что я не лесник, а инженер-металлург. Я только знаю, что человеку дерево нужно в двух случаях жизни: когда ему очень жарко и когда ему очень холодно.

Последней фразой он был, видимо, сам доволен и произнес ее, смеясь.

Но Андрей уже мял листья дерева в руках и удивленно говорил:

— Боже мой, да ведь это же вяз…

— Что, что? — переспросила Эльвира.

— Вяз, — повторил Андрей. — Самый настоящий вяз. Из него у нас гнут отличные дуги, а из коры делают красивые набирки и плетут праздничные лапти…

Слово «лапти», видимо, оскорбило слух Эльвиры, но, чтобы не скомпрометировать Андрея, она только незаметно дернула носом и спросила совсем о другом.

— А что такое «набирка»?..

— Это такая прямоугольная посуда, сделанная из коры дерева, специально для сбора ягод в лесу, — объяснил Андрей.

— Разве в лесу растет так много ягод? — снова удивилась Эльвира.

— Очень много, — ответил Андрей, — так много, что за час даже и ленивый человек сможет набрать ведро малины или черники.

— Скажите, кто же за этими ягодами ухаживает?

Андрей объяснил ей, что ягоды эти дикие и растут сами по себе так же, как растет на лугах трава, а в лесу — деревья.

Но Эльвира снова вернулась к дереву:

— Как, вы сказали, называется это дерево? Кажется, вяз? Из него, говорите, гнут дуги, из коры плетут лапти (она произнесла это слово с улыбкой) и делают набирки, а еще что?

— А еще?.. А еще во время грозы никто из крестьян не укроется под вязом: говорят, что он притягивает молнию. А еще у нас вязы не растут такими подстриженными, как овечки, а растут огромными и ветвистыми, как дубы. Хорошо под молодым вязом стоять на охоте, на тяге. Знаете: вечер, солнце уже село, но дрозды еще поют свое «тули-люли-фиуть». Но вот и они смолкли. Тишина такая, что слышно, как, хрустя, лопаются на березах почки. И вдруг в этой тишине слышится глухое покашливание. Это летит вальдшнеп. Затем раздается такой оглушительный выстрел, что на какое-то мгновение кажется — все летит к небу… — Взволнованный воспоминанием, Андрей переводит дыхание. — Если хотите, я вам когда-нибудь подробнее расскажу про охоту. Это так интересно, что вы будете слушать с замиранием сердца.

Эльвира тоже вздохнула и спросила:

— Скажите, разве у всех крестьян такая интересная жизнь бывает, какая была у вас?

— У всех, — утвердительно ответил Андрей.

— А говорят, что жизнь крестьян трудная, тупая и беспросветная?

— Очень трудная, но только не тупая и не беспросветная. Она уже хотя бы тем интересна, что там люди не покупают радость в магазинах, а выращивают собственными руками…

В это время в дверях появилась мать Эльвиры.

— Господа студенты, кушать подано, — раскланявшись с Андреем, произнесла она.

Эльвира все еще была под впечатлением рассказа Андрея. Войдя в комнату, она его спросила:

— Скажите, а как называется этот очаровательный край, в котором вы жили, в какой это области находится ваше родное село?

Узнав, что Андрей родом из Рязанской области, она искренне рассмеялась:

— Папа, помнишь, ты нам рассказывал о «косопузых рязанцах»?

Владимир Николаевич вспыхнул и предупреждающе взглянул на Эльвиру. Эльвира тут же перестала смеяться и уже серьезно спросила отца:

— А отчего их так зовут?

— Я разумею так, — ответил Владимир Николаевич, — в Рязани народ жил очень бедно. Ели они только хлеб с квасом, ну их, батенька, того… и косило, — заключил он, улыбаясь.

— Это не так, Владимир Николаевич, — сказал Андрей и встретил недовольный взгляд Владимира Николаевича. Видимо, он возражений не терпел. Но отступать было уже поздно, и Андрей продолжал: — Видите ли, рязанские крестьяне земли имели мало, и потому многие из них с детства обучались какому-нибудь ремеслу. Самое тяжелое и нужное всюду ремесло в наших краях — это ремесло плотника. Плотники, как известно, носят топор за кушаком. Плотничий топор своей тяжестью тянул пояс на одну сторону. От этого и казалась фигура человека перекошенной. Отсюда и пошло смешное прозвище.

Обильный обед так удивил Андрея, что к концу его он уже с неприязнью смотрел на домработницу, приносившую к столу одно блюдо за другим, будто бы она, забитая деревенская девушка Марыся, была виновата в том, что у Семеновских в доме не было только манны небесной, в то время как другие люди досыта хлеба не ели. Ко всему прочему перед ним лежало столько ножей, ложек и вилок, что он не знал, что с ними делать. Вначале он решил следить за Гариком и делать все так, как делает Гарик. Но тут же его самолюбие взяло верх. «Зачем, собственно, я буду нести ложку с борщем от себя, как будто бы хочу кормить кого-то другого. К себе — удобнее».

К счастью Андрея, вскоре Владимир Николаевич посмотрел на часы, торопливо съел свое пирожное и, не обращая ни на кого внимания, вышел из-за стола.

— Спать. Устал, — сказал он, направляясь в другую комнату.

Гарик тут же объяснил Андрею, что Владимир Николаевич всю жизнь живет по расписанию, и, что бы ни случилось в доме или на заводе, он от расписания нипочем не отступит.

— Ну, а если на заводе прорыв или еще что? — заметил Андрей.

Тогда в беседу вмешалась мать Гарика.

— Не забудьте, — сказала она, — что на заводе, кроме Владимира Николаевича, есть еще тысячи других техников и инженеров, которые отвечают за работу. А Владимир Николаевич руководит всем заводом. Он — главный инженер завода.

С уходом Владимира Николаевича все почувствовали себя свободнее.

Теперь уже Андрей не обращал внимания на знаки, которые ему делал время от времени Гарик, показывая, какою ложечкой, как надо действовать. Андрей было попробовал чистить яблоко ножом, но оно сразу потеряло для него вкус.

Наблюдавшая все время за Андреем мать Гарика заговорила о воспитании, о культуре.

Андрей понимал, в чей огород бросают камни, и ждал только случая дать уже созревший в голове ответ.

— Теперешняя молодежь, — говорила она, — игнорирует все, что поколениями прививалось человеку. Я просто не узнаю Гарика, я просто не знаю, что он будет делать, когда попадет в общество: он даже разучился сидеть, как следует. Куда девалась культура?..

Она говорила о Гарике, но, конечно, имела в виду Андрея.

— Культура, конечно, вещь необходимая, — не выдержал Андрей, — но я признаю культуру большую, настоящую, которая возвеличивает человека, и не люблю культуру надуманную, которая унижает человека…

— Гарик! — демонстративно обратилась она к сыну. — Что это значит — «надуманная культура»?

За Гарика ответил Андрей:

— Надуманная культура — это такая культура, которая стесняет человека… Это не культура, а условности, порой ненужные…

Она снова перебила Андрея.

— Что же вы хотели бы, чтоб люди потеряли уважение друг к другу?..

— Нет, — возразил Андрей, — я считаю настоящей культурой ту культуру, которая не мешает человеку раскрыть все свои духовные качества.

Эльвире явно понравился ответ Андрея, но мать, видимо, не привыкла к тому, чтобы ей возражали. Сжав губы, она умолкла, не замечая присутствия Андрея.

После обеда Эльвира пошла провожать Андрея.

— Как вам понравился наш папа? — спросила она, когда они вышли из дома.

Андрею не хотелось огорчать эту милую светловолосую девушку, но, помимо своей воли, он сказал:

— Человек, Владимир Николаевич, видимо, хороший. Но после беседы с ним у меня почему-то пропало желание учиться дальше.

— Почему? Что с вами? — удивилась Эльвира.

Андрей долго шел молча. Затем ответил:

— Видите ли, Эльвира, двадцать лет я прожил в деревне и ни от кого никогда не слышал слова «устал», ведь оно в устах Владимира Николаевича прозвучало, как «устал жить», «устал радоваться»… А в деревне даже какой-нибудь столетний дед не может равнодушно смотреть на зеленеющие всходы пшеницы, на молодую траву. На лице его написано счастье. Он никогда не устанет радоваться рождению новой жизни.

— Так это в деревне, а здесь город, — весело заговорила Эльвира, — притом папа руководит большим заводом, каждый просит помощи, каждому нужно указание. Вы же знаете, какая тяжелая у нас жизнь.

Идя в общежитие, Андрей не мог отделаться от неприятного чувства, которое осталось после знакомства с Семеновскими. Конечно, Владимир Николаевич старый и ценный специалист, конечно, таким людям надо создавать все условия для работы. Но ведь он же коммунист! Как же он может не замечать черных, словно тень, людей, шныряющих у помойных ям, подле столовых, в поисках картофельных очисток?..

«Неужели же и я, — думал Андрей, — когда стану специалистом, буду думать только о собственном благополучии?.. Нет! Какова бы ни была жизнь — коммунист должен быть всегда с народом!»