Накануне защиты диплома, проводив Любу до общежития, Андрей пошел под кронами молодых тополей, которые он, работая еще на заводе, сажал здесь в воскресные дни. Под тополями он столкнулся с задумчиво идущим человеком. Это был Иван Алексеевич.

Иван Алексеевич сразу узнал Андрея и без лишних слов взял его под руку и повел к себе в дом.

— Я вот в этом доме живу, — сказал он, указав на еще не совсем достроенный четырехэтажный дом.

Войдя в комнату, Андрей был поражен и теснотой комнаты и беспорядком, царившим в ней.

Поняв замешательство Андрея, Иван Алексеевич, краснея, начал объяснять:

— Жена уехала к маме (Андрей знал, что жена от него ушла), а мы, мужчины, разве можем сами себе создать уют? Кстати, вы не женаты?

— Нет еще.

— И не женитесь, — горячо заговорил он, — у вас такое будущее; я поддерживаю вашу кандидатуру для рекомендации в институт. У вас есть талант, вы должны сказать свое слово в металлургии. Вы будете очень ценным человеком в науке.

— А разве семейная жизнь мешает науке? — заметил Андрей.

Иван Алексеевич помрачнел, затем сказал:

— Вначале помогает, а потом тормозит.

— Не совсем понимаю…

— Видите ли, — продолжал он, — всякая научная работа дает свои плоды не сразу. Иные люди лишь в конце жизни приходят к победе. А самая замечательная женщина может в вас только поверить, но чтобы тянуть лямку с вами всю жизнь, — на это редкая женщина согласится…

«Люба согласится», — подумал Андрей.

По лицу Ивана Алексеевича было видно, что разговор этот для него мучителен.

Он подошел к столу, убрал немытую посуду под стол, снял с него лист ватманской бумаги, служивший скатертью, и разложил перед Андреем сверкающие зеркальной поверхностью образцы стали.

— К тому же, — продолжал он говорить, — всем нам природою отпущена только одна-единственная жизнь. И хочется прожить эту жизнь так, чтобы люди потом сказали тебе спасибо. А для этого надо людям дать хотя бы еще одну крупицу какой-нибудь ценности. И если у тебя, как говорят, есть искра божия, то ты должен идти на самопожертвование. Ведь если бы люди не приносили себя в жертву науке, не было бы у нас ни плотин, ни дворцов, ни поэзии, ни тем более революции.

Приведя в порядок на столе образцы стали, Иван Алексеевич сел и перевел разговор на самую близкую для него тему.

И тут он как-то сразу преобразился, помолодел, лицо его осветилось, осветилась и вся комната: теперь она не казалась Андрею тесной и не было в ней видно того беспорядка, который так ошеломил Андрея, когда он переступил порог.

Иван Алексеевич говорил, и с каждым его новым словом наука о стали превращалась в океан, в котором люди успели только ноги замочить и переплыть который предстояло будущему поколению.

Слушая Ивана Алексеевича, Андрей и не заметил, как подошла полночь. Спохватившись, он стал прощаться.

— Устаете вы, наверно, очень, Иван Алексеевич, — сказал Андрей.

Иван Алексеевич по-юношески засмеялся:

— Усталость — это удел тех, что шагают по протоптанной дороге… Я чувствую усталость только тогда, когда у меня нет новой мысли для нового дня…

Из дома Ивана Алексеевича Андрей вышел растроганный, взволнованный до глубины души. Теперь он ясно видел, для чего стоит жить, учиться и переносить все невзгоды жизни. «Надо людям дать хотя бы еще одну крупицу ценности», — все еще звучало в его ушах. Вспомнив о Любе, Андрей подумал: «Нет, тут Иван Алексеевич не прав: вдвоем легче идти к цели. Люба принадлежит к числу тех редких женщин, которые готовы с любимым человеком пройти всю жизнь рука об руку».