Власть над оставленными делами

Нужно ли понимать «Предисловие» как нечто цельное, стоящее перед тем, чему оно предшествует, чтобы пояснить кое-что, слишком скрытое на последующих страницах? Должно ли «Послесловие» тем, что оно следует за последней прочитанной фразой, определить или ограничить планы читательского понимания? Или и то, и другое служит для акцентирования заметных, но важных для автора подробностей? Или оба они — на службе у позитивной мистификации предложенного и расширения возможностей многослойного прочтения? А что сказать о «Междусловии»?

 

Случайность возможного

Если передо мной и стояла дилемма, обозначенная риторическими вопросами в начале текста, разрешила ее случайность (как, впрочем, зачастую и бывает). В рубрике «Люди и события» ежедневной газеты «Политика» от 29.01.1988 было помещена, с иллюстрацией, заметка из «Zeit» об интересном открытии немецкого зоолога Бернхарда Майера из Рурского университета в Бохуме. Этот ученый, находясь в джунглях Мадагаскара, наткнулся на неизвестный вид приматов, которому присвоил название «золотой бамбуковый лемур». (Научный курьез заключается в том, что последний новый вид приматов был открыт в 1910 г.) По фотографии можно судить, что речь идет о настоящем красавце: его черную морду покрывает «маска» золотого цвета, рост молодого самца около 80 сантиметров, вес — около 12 килограммов. (В публикации была ошибка в весе: ненужная запятая сводила его к 1,2 кг.) Вторая часть названия происходит от его рациона, поскольку он питается исключительно бамбуком. Тело лемура похоже на тело стоящего на задних лапах медведя, который, правда, находится на диете, а лицо напоминает о старшей линии млекопитающих: обезьяне и человеке. Это была на первый взгляд второстепенная информация, которая оказалась очень значимой для меня. Прежде всего, поскольку был открыт родственник одного из героев этой книги и «теория», которой я при наличии минимального количества фактов твердо придерживаюсь и которую сформировал до прочтения этого краткого сообщения, получила твердую основу в чужих знаниях. Во-вторых, я в очередной раз обрадовался доказательству того, что истина никогда не полна — все открыто, все еще возможно…

Однако это не является объяснением, оправданием, утверждением абсолютной творческой свободы автора, игры без границ или разнузданного связывания несвязываемого. Это — возможность допустимости всего внутри хорошо осмысленной темы. И тем самым — возможность постановки вопросов.

 

Время, закрытое в ящике

Время — самое привлекательное, но и самое опасное явление, которое мы иногда пытаемся подчинить своим намерениям. На Западе. На Востоке время — нечто иное. Со многими вариациями, оно существует как один миг, который отождествляет прошлое, настоящее и будущее с данным моментом. И наоборот. В «Книге учителя Лие» (закончена около 380 г.) есть интересный диалог между полувымышленными персонажами. Танг (высокий император) из династии Шанг спрашивает Кеия Джи: «Существовали ли вначале отдельные вещи?» Кеия Джи отвечает ему: «Если тогда не было вещей, как бы они могли существовать сейчас? Если бы следующие поколения стали утверждать, что в наше время не существовало вещей, разве они были бы правы?» (Курсив мой — В. Б.) Танг говорит: «Значит, у вещей нет ни своего „до“, ни своего „после“?» На это Кеия Джи отвечает: «Нет границы, откуда вещи начинаются и где они заканчиваются. Начало (одной вещи) можно считать концом другой; конец одной можно считать началом следующей. Кто в состоянии точно различить эти два цикла? Мы не можем знать, что находится после всех вещей или прежде всех событий». Китайцам больше нравилось видеть во времени целостность, состоящую из эр, времен года и эпох (GranetM. La Pensee Chinoise. Paris, 1934. P. 86.). Что речь шла именно о таком понимании времени, выразительно говорит то, с каким вниманием относились к правильному облачению императора и его свиты при совершении различных церемоний в связи со временем года. Когда официально начиналось лето, ношение одежды зеленого цвета, соответствующего дереву — элементу весны, означало бы нанесение немыслимого оскорбления Небу и Земле; все служебные одеяния, знамена и культовые предметы должны были быть красными, поскольку этот цвет соответствовал огню, элементу лета (Естествоиспытатели, в рамках теории двух основных природных сил — инь и ян, разработали систему из пяти элементов. Кроме упомянутых дерева и огня, это земля, металл и вода. Подробнее см.: Soothill W. S. The Hall of Light, a Study in Early Chinese Kinship. London, 1951. P. 30, и в известном исследовании Granet М. Le Depot l'Enfant sur le Sol, опубликованном сначала в «Revue Archeologique», 1922 (5e ser.), 14, 10, а затем в «Etudes Socologiques» Sur la Chine, Paris, 1963, p. 159.). He могу удержаться от еще более конкретного примера понимания веры в зависимости от «цвета времени» у китайцев, который касается уже упомянутого элемента, «лишнего» для греческих (т. е. европейских) философов — металла. Около 543 г. великий даосский изготовитель мечей и металлург Киву Хуаивен (вероятнее всего, именно он открыл способ производства стали) советовал императору Гао Цу из Восточной династии Вей изменить цвет знамен своей династии с красного на желтый (в соответствии с теорией пяти элементов), чтобы победить Западную династию Веи (!).

 

Присутствие

Речь идет о присутствии. О том, легко заметном, когда мы знаем или не знаем о чьем-то существовании. Но также и о том, заметном гораздо менее, когда мы знаем или не знаем о собственном существовании. Пока это последнее я не решил сам для себя, невозможно было приступить к работе над рукописью. Тогда, в 1985 году, у меня было тридцать страниц готовой «Повести о бамбуке», с которой я не знал, что делать, поскольку ее материал был исключительно богатым, а окончательная версия, как я чувствовал, слишком «скрипит». Мой опытный коллега и друг Т., прочитав повесть, охарактеризовал ее должным образом — в ней было мало литературного. Тогда я решил: только объемный беллетристический текст дает возможность опубликования, только он предлагает роскошь превращения выдумки в реальность, фактов в мощную выдумку. Так была начата игра со сценографией, временем и присутствием. «Тот миг, когда какая-нибудь статуя закончена, в известном смысле начинает ее жизнь. Первый этап, за который она прошла путь от каменного блока до человеческой фигуры, успешно завершен. На втором этапе она, предоставленная столетиям и изменяющимся отношениям обожания, любви, презрения и равнодушия, а также вечному соперничеству выветривания и разъедания (курсив мой — В. Б.), понемногу вновь вернется в состояние бесформенного минерала, из которого ее изваял скульптор» (Юрсенар Маргарет. Время, этот великий скульптор. Эссе. 1954–1982 / Пер. Младена Божовича).

 

Аутентичность

Личности, согласно замыслу, аутентичны настолько, чтобы быть убедительными. В них (а на самом деле — и в их отношениях) скрывается еще много других личностей. Речь о тех людях, имена которых (т. е. их произведения) увеличили впечатления от чтения того, что они подписали. Этим они вписали себя в мой список невидимых героев книги. Опустив людей из моего (и нашего) узкого круга, имена которых никому ничего не скажут, назову некоторых, известных большинству: Христофор Колумб, Маргарет Юрсенар, Р. М. Пирсиг, Джозеф Нидем, Умберто Эко, Юкио Мисима, Марко Поло, Хулио Кортасар, Генри Линкольн, Войцех Замаровский. Они — соучастники этой книги. А ее творцы, то есть авторы (Первой или Второй части Книги) — также многочисленны: Сунг Шан, Эрнест Вуд, Обуто Нисан, Т. О. Линг, Крисмас Хамфрис; Жан-Пьер Дреж и Эмиль Бирер; Д. Т. Сузуки, Роберт Остин и Коичиро Уэда, Элмо Науман, Осон Младший. Произведения, которые пролежали достаточно, чтобы их усвоить: Wood Ernest. Zen Dictionary. Penguin Books, G. Britain, 1963; Ling Т. O. A Dictionary of Buddhism. Charles Scribner's Sons, New York, 1972; Humphreys Christmas. Buddhism (A Brief Glossary…). Penguin Books, G. Britain, 1972; Drege Jean Pierre. La Route de la Soie. Югославское ревю, Мотовун, 1986; Suzuki Daisetz Т. Zen and Japanese Culture. Princeton University Press, New York, 1973; Austin Robert, Ueda Koichiro. Bamboo. Weatheherhill, New York, Tokyo, 1981; Nauman St. Elmo, Jr. Dictionary of Asian Philosophies. Routedge and Kegan Paul, London, 1979. И я — лишь один из них. А сколько еще тех, кто анонимен!

 

Вызов случившегося, но не записанного

Согласитесь, что путешествие в неизвестное, но возможное (или случившееся, но не записанное) всегда было влекущим и для автора, и для читателя книги. В феврале 1984 г. я оказался вместе с бригадой югославского телевидения (составленной из так называемых свободных стрелков) в Вашингтоне, где мы снимали передачу из цикла об американских журналах. Задание было трудным, поскольку требовалось показать систему работы супер-журнала «National Geographic» (его тираж достигал более 10 миллионов экземпляров). Тогда еще ясно не отдавая себе отчет зачем, почти с отчаяния, я приватным образом пытался вступить в контакт с известной корреспонденткой этого журнала и Географического общества по имени Луиза Марден. В книжке 158, № 4 за октябрь 1980 г. она опубликовала «Cover story» под названием «Bamboo, The Giant Grass». Я был откровенно очарован количеством невероятных сведений о бамбуке, которые настолько меня захватили, что я на примере этого растения попытался привести к согласию отношения между реальным и ирреальным, но безуспешно. Именно эта неудача (которая включала и то, что я не нашел журналистку) побудила меня к предположению (уже хорошо известному остальным): «есть вещи в этом мире, друг Гораций, что и не снились нашим мудрецам!» Этот вызов неизвестного — столь чудесное явление, что можно привести бессчетное количество примеров того, как он оказывался сильнее собственных последствий. Подобный пример я наблюдал на Белградском кинофестивале FEST'88 в фильме Бернардо Бертолуччи «L'Ultimo Imperatore» (получившем «Оскара») о последнем китайском императоре Пу Ю (1906–1967). Режиссер еще одной грандиозной картины XX века не удержался от искушения прогуляться по традиционному императорскому Китаю, а также по Китайской республике вплоть до культурной революции. Инвентивность Бертолуччи подарила публике несколько выразительных картин человеческой мощи и немощи, а также впервые через кинокамеру открыла многие пространства Запретного города. Опираясь в наибольшей степени на воспоминания самого императора, режиссер словно предвидел слишком малое количество материала, который бы достаточно глубоко проникал в души исторических деятелей. Бертолуччи лишь оттенил предложенное, не сумев подчеркнуть нечто более существенное, чем ситуации, в которые попадали персонажи. Ценой оригинальной сценографии, костюмов и исторических императивов герои остались на уровне черно-белой картины, не сумев подняться до колористической выразительности. Таким образом, вызов не только послужил поводом и мотивом для работы, но превратился в само произведение.

Однако вызов, даже когда он овладевает автором и лишает его возможности качественного художественного изображения, не является предателем или врагом творца. Вызов лишь принимает на себя роль Абсолюта, почти совершенной, но недостижимой любви, сопротивляться которой невозможно. Предвидение возможности неудачи еще до начала поиска — недостаточная причина для того, чтобы не пытаться. Отсюда — и случаи с великими творцами, которые в отдельные моменты (в отдельных произведениях) затаились, т. е. не достигли последних границ. Это те моменты, когда духовное состояние автора корреспондирует с вызовом и потенциально выходит «на высоту задачи» и когда определяются сущностные — художественные — измерения. Что тогда происходит? Если дистанция не нужна, она появляется в большей степени; если же дистанция необходима, эмоции одерживают верх и нарушают тонкое отношение интимного понимания темы вызова.

Науке в какой-то мере легче справляться с вызовами, точнее, с их последствиями. Энтузиазм одиночки (к которому в период его исследований мир находится в отношении Фомы неверующего или испытывает полное равнодушие) все-таки вознаграждается, когда время показывает, что он был прав в своих безумных предположениях, вдруг ставших фактами. Хотя, к сожалению, существуют примеры парадоксальные и ужасающе несправедливые: во время крупнейших археологических открытий первой половины XIX века несвязанная цепочка одиночек находилась на пороге одного из величайших открытий в области неизвестных цивилизаций. (Речь идет о народе хеттов). Однако взгляды научного мира по необъяснимым причинам были направлены в другую сторону. В то время Жан Франсуа Шампольон в 1822 г. расшифровал египетские иероглифы, а авантюристы вроде Джованни Батисты Белкони и такие ученые, как, например, Ричард Лепсиус и Огюст Мариет, извлекли на свет драгоценнейшие египетские документы. Поль Эмиль Бота в 1842 г. начал раскопки в Месопотамии, открыв дворец царя Саргона с невиданными до того времени произведениями ассирийской живописи. Остин Генри Лаярд между 1846 и 1849 гг. раскопал Ниневию, а незадолго перед тем Георг Фридрих Гротефенд (и независимо от него — Генри Крисвик Ролинсон) расшифровал клинопись. В 1839 г. в юкатанских джунглях Джон Ллойд Стивенс открыл совершенно новый мир — заброшенные пирамиды и целые города древних майя. В подобной толчее открытия в Малой Азии, да и в Греции в конце XIX века просто были «неинтересны» (!). Часть истины заключается в тогдашней научной моде на Египет, Месопотамию и культуру майя. Концентрация найденных цивилизаций словно не позволяла признать правоту тех, кто верил, что на этой планете были еще такие же, если не более значительные культуры. Корона подобного представления о хеттах блеснула (правда, с запозданием) на голове чешского исследователя и полиглота Берджиха Грозного. Благодаря многим, проложившим ему путь, Грозный не только доказал существование этой милитаристски организованной культуры (которой боялись египетские фараоны), но и поведал миру в разгар Первой мировой войны разгадку неизвестной дотоле хеттской клинописи. Он разъяснил язык, так сказать, из ничего. Правда, в знаниях других языков недостатка он не испытывал. Он знал ассирийский, вавилонский, арамейский, древнееврейский, древнеегипетский, эфиопский, арабский, санскрит, латинский, греческий и еще шесть живых языков.

Этим открытием он обеспечил себе и цивилизации хеттов бессмертие. Правда, проблема существует до сегодняшнего дня: эта культура находится в тени всех других древних культур, здесь упомянутых. Знает ли кто-нибудь, почему?

Может быть, тайна этой культуры (и многого другого) в одном любимом мною изречении, которое я в этом случае перефразирую: «Мы можем вечно иметь власть лишь над делами, которые оставили».