На потолке спальни в доме Блювштейна в Иерусалиме играли цветные блики — перемигивались фонари перед центральным входом. Здесь чудеса, казалось, рождались на каждом шагу. Окна и балконные двери были распахнуты настежь, в комнатах плавало благоухание. Святая земля оставалась святой землей. Подумать только, где-то совсем рядом существовали не в Книге Книг — Библии, а наяву Голгофа, могила Христа Спасителя, Стена Плача. И мне выпало счастье увидеть эти великие места, прочувствовать их душой и сердцем, хотя оказалось, что и тут стреляют…

Я лежал с открытыми глазами и размышлял о Вечности, повторяя одну и ту же фразу: «Нет мира под оливами!» Внутри закипала знакомая тревога, связанная с появлением здесь Клинцова, незнакомого израильского капитана, с поведением Блювштейна, нутром чувствовал, что затевается нечто глобальное, самое страшное, что в этой глобальности я даже мысленно не находил себя, своего места. Усилием воли отогнал земные мысли. Спать в столице трех мировых религий было кощунственно. Я встал, вышел на балкон. Мириады звезд купались в густых небесных чертогах, весело перемигивались между собой. Звезды — Божьи глаза, смотрели меня, грешного, в упор, со всех сторон, казалось, любая из них может легко достичь моей больной головы.

«Господи Всемогущий, Боже Правый! — прошептал я, объятый благодатью. — Благодарю тебя за великую возможность увидеть эту Сказку». И не было больше страха, беспокойства, новых русских, мафиози, Васи-грека, не было и Клинцова. Были одни в мире Божьи глаза и их святая обитель — небо.

Мои восторженные мысли вспугнул некий посторонний звук — словно сам по себе повернулся ключ в замке входной двери. Я не ошибся. Медленно отворилась дверь, и какой-то силуэт будто вплыл в комнату, не произнося ни звука. У меня перехватило дыхание: любое чудо возможно на Святой земле. Что было делать? Уповая на звезды, которые оставались безмолвными свидетелями происходящего, я двинулся навстречу незваному гостю. Вспыхнуло электричество. На пороге стоял хозяин дома, Блювштейн. Был он не в пижаме или спортивной куртке, а в строгом костюме, с папкой в руках. Я невольно поразился перемене. Передо мной стоял совершенно другой человек — не балагур, с которым я познакомился на Мертвом море, а деловой человек, чиновник или следователь.

— Семен? Вы? Так можно и инфаркт схватить. Столь ловким манером в закрытые помещения проникала только ваша дальняя родственница.

— Какая еще родственница? — вскинул брови Блювштейн.

— Ну, Сонька — Золотая Ручка! — напомнил я. Шутка повисла в воздухе. Блювштейну мое напоминание явно не понравилось.

— У нас с вами много дел и очень мало времени до рассвета! — деловито и напористо проговорил Блювштейн. Тщательно запер дверь, щелкнул в углу каким-то невидимым рубильником, наглухо задраил шторы на окнах, скинул пиджак, повесил его на спинку стула, жестом пригласил меня сесть рядом. Весь его вид на сей раз выражал нетерпение.

— Продолжаются таинства Святой земли! — вновь не удержался я от неуместной фразы. Таинственность Блювштейна показалась мне напускной. Неужели нельзя было продолжить разговор завтра? — Мне показалось, что мы все обговорили.

— Дорогой Банатурский, — как бы невзначай Блювштейн положил перед собой красную папку с золотым вензелем, — неужели вы, человек с фантазией, поверили, что нашлись глупцы, которые вытащили вас из задымленного Старососненска, чтобы сыграть «по-мелочишке»? Передать письма нашим людям в России, открыть жалкие приемные пункты цветмета? За сотню «зеленых» наняли бы сотню добровольцев. Вас я считаю рангом повыше, не королем, конечно, но…

— А я думал, что меня пригласил на Кипр по старой дружбе господин Василаке, а оказывается…

— Ничего не оказывается, каждому свое, как сказал лучший «друг» еврейского народа Гитлер, и наши договоренности остаются в силе. Итак, скажите, вы представляете, что сейчас происходит с Россией?

— В общих чертах.

— Нынешняя лихорадка почище аляскинской. Идет очередной раздел мира, и, прежде всего, СНГ, в первую голову, России. Кто не успел, тот опоздал. — Блювштейн водрузил на переносицу пенсне и стал похож на Музыканта. Он смерил меня изучающим взглядом, словно раздумывая, доверять ли мне очередную тайну или повременить. Потом вынул из красной папки лист бумаги, протянул мне: «Прочтите вслух!»

— Пожалуйста, — согласился я, — что тут такое: «Наступила долгожданная и желанная пора для мыслящих людей, желающих многократно преумножить капитал. Инвесторы со всего мира устремились к России, к ее нефтяным запасам, к металлургическим заводам, которые совсем недавно были лучшими в мире. Они активно выделяют желудочный сок, переваривая конкурентов, региональные власти». Погодите! Что же это такое? Василаке подсовывает мне отрывок из моего интервью о промысле морского зверя в Арктике, вы, идя по пути Василаке, подсовываете мне недавнюю статью в газете «Известия». Что происходит? Кстати, за эту статью, я, будучи еще пресс-секретарем генерального директора комбината, и был уволен с работы.

— Это мы также знаем.

— Круто! Очень круто! С какой целью ваши детективы следят за моей скромной персоной?

— Еще будут вопросы? Сразу отвечать сподручней? — невозмутимо поинтересовался Блювштейн. Он встал, прошел к холодильному шкафу, достал бутылку коньяка «Олимпик», фрукты, две хрустальные рюмочки. Пока хозяин откупоривал бутылку, я подумал, что сейчас меня вовлекут еще в одну сногсшибательную авантюру. Мне показалось, что господин Блювштейн был фигурой намного крупней, чем адвокат, Миша и даже сам Василаке.

— Предлагаю пригубить по чарочке! — чуть помягчел хозяин дома. — Жара спала, и коньяк будет кстати. — Он разлил янтарную жидкость. Я не стал отказываться. Коньяк даст мне возможность обрести спокойствие, чтобы сгоряча не выкинуть новой хохмы. Напиток был божественен, он приятно обволок желудок и согрел тело.

— Вернемся к вашему вопросу, отставной пресс-секретарь, — деловито продолжил Блювштейн, бросил в рот маслинку. — Вы правы: наши аналитики тщательно отслеживают публикации, особенно в тех регионах России, где имеются наши стратегические интересы. Ваш любимый город Старососненск — один из целей, в него уже вложены крупные суммы. Чувствуете: из двухсот предприятий российской черной металлургии мы в первую очередь выбрали ваш славный комбинат — родоначальник многих мировых начинаний. А признайтесь честно: кому кроме нас — мировых чистильшиков нужны события, происходящие в России? Даже писательские союза прикрыли власти, чтобы вы не гавкали, как всегда словно овчарки из подворотен, не мешали бы деловым людям правильно делить мировой пирог.

— О! Как он был прав! Ведь советская власть чтила творческих людей, даже Сталин перед тем как подписать постановление о сталинских премиях, лично прочитывал каждую представленную книгу, а теперь… у власти находится время на фестивали, на съезды «наших» и «не наши, на обсуждение и помощь мультипликаторов, волков и зайцев, на гранты, на фунты, на премии «своим», но не находится времени, наверное, желания, чтобы возродить союз писателей, великую литературу, ах, да что об этом говорить! Об этом давно плачут в жилетку писатели старшего боевого поколения, но…Я попытался оттолкнуться от набегавших мыслей и спросил Блювштейна.

— Зачем вы сохранили мою статью?

— Случилось и счастливое совпадение, — Блювштейн воодушевился. — Старососненский комбинат скоро перейдет в наши руки, правда, руководить чисто формально будут люди с русскими фамилиями, они сами не вложили в строительство комбината ни единого цента, но кто считает сейчас мелочи, когда речь идет о многих ноликах? никто даже не заметит, подводное течение, как цунами, в океане издали оно совсем незаметно, а у берега…оно не видно глазу, а у берега вырастает в тайфун. Мы знаем — вы дано и толково пишите о черной металлургии, заработали себе имя, — Блювштейн мягко опутывал меня липкой паутиной, я пытался разорвать эти невесомые путы, но вдруг почувствовал, будто спускаюсь с улицы, освещенной солнцем, вниз, в подземелье, и никакая сила не может помочь остановиться.

— Сам не знаю почему, но очень хочу помочь вам. Ну, хотя бы в раскрытии подземных трасс под Москвой, но… сначала скажите, зачем это вам нужно? Дело опасное, ФСБ не любит, когда его щекочут. Хотя… молчу, молчу. У писателей, как и у коммерсантов, свои представления о жизни.

— Мне Миша-островитянин кое-что рассказывал, — замялся я, дивясь в душе той крепкой смычке, что, оказывается, существует в мафиозном кругу, — а нужно мне это для более детального развертывания картины путча в романе «Черный передел», который вышел из печати в сильно урезанном виде.

— Все понял, — с готовностью произнес Блювштейн, — начнем с вождя народов всего мира Сталина, — ехидно ухмыльнулся хозяин дома, — итак, тайное строительство под Москвой развернулось еще в 30-е годы. По указанию Сталина было создано трижды засекреченное управление, в котором создавались проекты тайных правительственных веток метро, автомобильных тоннелей. Со временем под Москвой вырос настоящий город.

— Слова, слова.

— Нужны факты? Пожалуйста. — Блювштейн придвинул к себе красную папку. — Еще до начала войны Сталин вынашивал идею строительства огромного стадиона под землей. Рядом с будущим спортивным объектом был возведен бункер для самого вождя с небольшим залом для выступлений и пешеходным тоннелем к трибунам. Были сооружены две автомобильные подземные дороги с односторонним движением — от бункера к Кремлю (причем въезд в тоннель был расположен непосредственно под Спасскими воротами) и в район станции метро «Сокольники» — там располагался еще один бункер Сталина.

— Я что-то слышал об этом. Вроде бы Сталин выступал на митинге 6 ноября 1941 года в метро «Маяковская».

— Абсолютно точно. А хотите знать, как это происходило? Из Ставки Верховного Главнокомандующего на Мясницкой Сталин прибыл на станцию через сеть тоннелей. Тогда многих удивило, что ни кортежа, ни сопровождения у Сталина не было. Вождь появился неожиданно для всех будто из-под земли.

— Ну и ну. И откуда только у вас взялись такие факты? Живете далеко от России, а знаете все.

— Разведка доложила точно. Скажу больше. К сталинскому бункеру в Кунцево была проложена секретная ветка метро, она проходила под веткой «Площадь Революции — Киевская». Особенно хотел бы сказать об одной из многих автодорог. Подземная трасса, что вела от Мясницкой через Кремль к даче примерно 20 метров в ширину, 16 в высоту. Проходила трасса на глубине 70 метров. Тоннель был выложен тюбингами в полтора раза большими, чем обычные тоннели. Хватит? Или продолжать? — хитровато улыбнулся Блювштейн. Ему явно доставляло удовольствие видеть полную растерянность на моем лице. — Ладно, так и быть, скажу еще о так называемом Метро-2. Секретное метро имеет еще большие размеры и соединяет между собой десятки важных объектов Москвы. Первая ветка (более 30 километров) проходит под Кремлем, бывшей резиденцией Горбачева на Ленинских горах, Академией ФСБ, Академией Генштаба, Раменками. Кстати, в этих же самых Раменках якобы построен был еще и подземный город, способный вместить до 20 тысяч человек. Опуская любопытные детали, скажу, что вторая очередь сверхсекретного метро считается самой протяженной — более 60 километров. Она идет от Кремля к правительственной резиденции Бор.

— Извините, Блювштейн, но…

— Сомневаетесь? — Блювштейн легко читал мои мысли. — Зря сомневаетесь. Вот начнете с нами активно сотрудничать, я подарю вам схему всех подземных автотрасс и железных дорог. Нам эти документы сейчас не нужны, а вам, литератору, пригодятся. — Он вдруг ловко извлек из папки схему и поиграл перед моими глазами. О, это было потрясающее зрелище. Полная карта-схема метро и под ним линии сооружений с особыми знаками… Я успел только прочесть несколько названий и заметил черные жирные стрелки, видимо, обозначающие направления подземных дорог под Москвой.

— Дайте мне копию.

— Всему свое время. Будь я литератором, создал бы крутой криминальный роман о подземной Москве, настоящий бестселлер, одни дороги-призраки чего стоят, но… — Блювштейн тяжко вздохнул, будто проделал большую физическую работу… Я тоже откинулся на спинку стула, чувствовал, как кружилась голова, я уже рисовал в своем воображении потрясающие картины, связанные с подземной Москвой. Был в прострации, забыл, где нахожусь, только смотрел на бутылку с коньяком, будто в нем было прояснение и успокоение. Блювштейн все понял сразу. — Не правда ли, израильский коньяк освежает мозги? Еще по одной?

Я кивнул. Казалось, в жизни не пробовал такого ароматного напитка, тело живо наполнялось энергией, голова прояснялась, уходила тревога, жизнь казалась прекрасной и удивительной.

— Итак, мой друг, для начала расскажите мне ради простого любопытства о руководителях вашего металлургического комбината, о новом совете директоров, их привычках, чертах характера, деловых качествах, хорошо бы знать и о слабостях, ибо человек на две трети состоит из них. И, конечно, о настроениях в народе, в городе. Учтите, в цивилизованном мире любая информация оплачивается.

— Стоит ли, — заколебался я, но тотчас подумал, что в информации, которой я владею, нет никаких тайн. Я неожиданно заговорил, мало того, обрел невиданное доселе красноречие, меня буквально «понесло». Такое состояние бывает, когда человек видит, как его внимательно слушают, заинтересованно поддакивают, поощряют. Нет, я не выдавал коммерческих тайн, просто впервые появилась возможность, если хотите, проверить свою память. По лицу Блювштейна видел: он очень доволен. И как бы в поощрение рассказа хозяин собственноручно подливал в мою рюмку священный напиток солнца.

Когда я, наконец, замолчал, утомленный лавиной воспоминаний, Блювштейн поблагодарил меня:

— Вы даже не представляете, как вы нам помогли, — признался он, — трудно выбрать союзника, не узнав его подноготной.

— Вы глубоко копаете! — польстил я Блювштейну.

— Иначе нельзя. Деньги — это не фантики, их делать — большое искусство. Итак, вы подтверждаете, что Россия и, в частности, Старососненский комбинат почти девяносто процентов металла отправляет за рубеж.

— Что из того?

— За право распоряжаться «металлургическим пакетом» России сегодня действительно яростно сражаются, не щадя себя и друг друга, финансовые группы, крупные банки, мощные концерны, частные инвесторы «новые русские», и, конечно, группировки внутри нашего правительства.

— Хотят разбогатеть за чужой счет?

— Детский лепет на лужайке! — отмахнулся Блювштейн. — Я искренне уважаю русский народ, но постоянно дивлюсь их ребяческой доверчивости.

— Зачем вы так, Семен, — попробовал возразить я, — наш народ тут ни при чем.

— И я об этом. Правительство цепляется за инвесторов, чтобы выжить самим, а народ… — Зрачки под стеклами очков собеседника странно блеснули. — Ваш народ, никому больше не веря, спешит продать акции. Вижу, вы горите нетерпением. Вам следует напечатать еще одну статью под своей подписью. Это и станет началом нашего многообещающего сотрудничества.

— Сотрудничества? — я поднял голову. — Еще одно сотрудничество? И что это за статья?

— Вот она! — Казалось, Блювштейн только и ждал моего вопроса. Мягко положил передо мной несколько страниц с машинописным текстом и стал ждать, когда я закончу чтение. Внутри меня у меня бушевало пламя, хотелось швырнуть в лицо этому наглому бизнесмену его бумажонки, но глаза сами бежали по строкам, выискивая «крамолу», «подводные камни», призванные навредить родному комбинату, но… ничто не вызывало возражений. Со знанием дела повествовалось о том, как старососненсцы дружно распродают акции, боясь, что они подешевеют. Это было чистейшей правдой. И снова глухое раздражение овладело моим существом: «Зачем он дурачит меня?» Далее живописалось об истинах, которые уже набили оскомину, мол, продавая акции, вы перестанете владеть тем, чем владеете. — Ну, как статья? — наконец спросил Блювштейн.

— Солидно написано, со знанием дела.

— Но… А чему это вы улыбаетесь?

— А, ерунда, совсем не к месту вспомнил забавный и грустный эпизод.

— Расскажите, нам все интересно знать.

— Я в деревне ждал рейсовый автобус, чтобы уехать в город. В Капитанщино у меня дачка, так, избушка. В деревне все были мертвецки пьяные, пить самогон начинали с утра мужики и бабы. А на остановке ко мне подсел тоже полупьяненький мужичонка, в прожженной телогрейке, одно ухо его ушанки было оторвано. Он легонько толкнул меня локтем: «Слышь, паря, скоро, люди бают, сюда американцы придут, хозяевами тут будут». «А сейчас кто хозяин вашего развалюшного колхоза?» — задал я встречный вопрос. Мужичонка смутился, подозрительно глянул на меня и отодвинулся прочь.

— Поучительная встреча. Мы должны будем все перестроить, воссоздать, чтобы не швырять доллары в черную дыру.

— Кто это «мы»?

— Мой друг уже купил три крупных пакета акций вашего комбината, около 19 процентов, скоро он станет совладельцем, а, возможно, и владельцем контрольного пакета.

— Круто! — только и смог выговорить я.

— А теперь ближе к делу! — Блювштейн отодвинул в сторону красную папку.

— Промежуточная цель: мой друг, владелец пакета акций, должен на следующем собрании акционеров войти в совет директоров! — жестким, почти приказным тоном сказал Блювштейн. Спросите, как это сделать? Отвечу. Вы напечатаете в газете, которую я вам укажу, серию статей под рубрикой: «Письма с металлургического комбината». И, пожалуйста, не делайте страшные глаза. Мы можем за тройку «зелененьких» найти десяток борзописцев, но… Нужна ваша подпись, подпись авторитетного в черной металлургии человека.

— Погодите, погодите, Блювштейн, — я схватился за голову, осененный внезапной догадкой. В прошлом году центральные российские газеты писали о том, что на открытом чековом аукционе неискушенных в рыночных делах россиян «провел» инвестор-инкогнито, от чьего имени американская компания приобрела разом аж 19 процентов всех акций, вызвав раздражение в правительстве. Так это были вы? Купив за 700 миллионов рублей акции, вы положили в банк…

— Любимое занятие русских — считать деньги в чужих карманах! — с улыбочкой отпарировал Блювштейн. — Учитесь у нас, пока не поздно. Хотя поезд уже не остановить, — цинично признался Блювштейн.

— Я хоть в малом, по моральным соображениям, не могу продавать родину.

— Ха-ха-ха! Да кто вы такой, чтобы столь высоко ценить себя? Ладно, — лицо Блювштейна посуровело, — я верю, что вы уже наш человек, поэтому покажу только одну копию, прочитав ее, вы, правдолюб, поймете всю степень падения России.

— Вы меня заинтриговали.

— Вот, читайте, это копия секретного доклада министра внутренних дел главе правительства: «Предварительным следствием по установленному уголовному делу полностью доказано, что иностранными фирмами «Транс Континенталь», «Мирабо» и другими, созданными группой бывших граждан СССР во главе с братьями Серыми, были заключены контракты с крупнейшими промышленными предприятиями России. Оплата по этим контрактам этими фирмами осуществлялась через подставные коммерческие структуры за счет средств. Полученных в результате мошеннических операций с российскими банковскими документами. Путем зачисления денежных средств по подложным телеграфным авизо на счета различных предприятий в коммерческих банках Москвы, Твери, Кузбасса, Санкт-Петербурга, Центробанка было «позаимствовано» 7 млрд. рублей». Шесть лет назад на такие деньги можно было приобрести весь Кремль в придачу с кабинетом министров Гайдара. — Блювштейн потянул копию из моих рук. — Чуток прояснилось в ваших мозгах, бессребреник? Секреты за семью печатями мы читаем тут, лежа на пляже.

— Семен, — взмолился я, — разрешите дочитать. Диктофона у меня нет, блокнота тоже, а писательское любопытство разбирает. Ну, сделайте одолжение, я же теперь ваш человек. Бывает, гадаю, ломаю голову, каким образом развалилась страна? Откуда взялись на голом постсоветском пространстве баснословные богачи? упущу такую возможность, так и умру в неведении. Всемирная афера — сюжет для колоссального романа.

— Так и быть, читайте, но… учтите, это не единственный документ российского МВД и правительства, имеющийся у нас. Они еще продумывают очередной ход, а мы первыми наносим упреждающий удар. Читайте, хрен с вами!

— Благодарю! — я взял дрогнувшей рукой копию доклада и продолжил чтение, чувствуя, как внутри что-то противно дрожит: «24 августа на расчетный счет Ачинского глиноземного комбината, по подложному переводу якобы из Свердловского Центробанка было зачислено 758 млн. рублей, мы не можем точно сказать, кто из служащих Центробанка замешан в афере, через два месяца на расчетный счет некой ассоциации «Грандисон» по подложному авизо из Красноярска поступили 780 млн. рублей, их никто в глаза так и не увидел. Известно только, что все рубли были переведены в доллары и покинули страну. Аферисты усложнили схему: получив из Пермской области 992 млн. рублей, пришедшие на счет фиктивного общества «Клер», а оттуда 900 млн. рублей опять растворились в воздухе беззакония и свободы, обогатив западные банки…»

— Пожалуй, хватит, не то ваша бедная впечатлительная голова лопнет от сведений, которыми мы обладаем. Хотя не удержусь еще от одного впечатляющего факта: за пять лет работы в вашей стране наши фирмы заработали 1 млрд. 680 млн. долларов. Ну, ну, Банатурский, не хлопайте глазами.

— Что я должен делать после напечатания статьи?

— Получить гонорар. А дальше… особые указания, которые будут для вас несложными. Вы заметили, что в докладе мелькают формулировки: «не обнаружены», «не найдены», «неизвестные лица». Им ничего неизвестно, а нам известно все. Почему? Потому, что с нами тесно сотрудничают тысячи россиян, и вы будете в их числе.

— А если я наотрез откажусь?

Блювштейн ничего не ответил, снял пенсне, аккуратно убрал его в бархатную коробочку. Встал, разминая ноги, прошел за красочную китайскую ширму. И я услышал свой собственный голос. Оказывается, меня «писали», что и следовало ожидать. Боже правый! Что со мной стало? Чем дальше прослушивал я свои откровения со стороны, тем больше ужасался. Вольно или невольно, говоря чистейшую правду, ничего не прибавляя и не убавляя, выболтал многое из того, чего посторонние уши не должны были слышать, вывернул наизнанку души своих недавних начальников, которые и так доверяли мне, а я «заложил» их с потрохами, хвалясь собственной осведомленностью, разболтал внутренние секреты комбината.

Ну и подлец же вы, Блювштейн! — сказал я с чувством вины, — все вытянули из меня.

Мы — порядочные люди! — невозмутимо отпарировал Блювштейн, мы зарабатываем, а не воруем, как наши власти. На западе нет такого, чтобы рабочий получал в семьдесят раз меньше начальника. Вы почему-то мне по-человечески нравитесь. Посему… — Блювштейн покопался в своей красной папке, протянул мне листок с компьютерным текстом, — читайте, для успокоения совести.

«Эту уникальную схему уральской империи специалисты ФСБ составляли несколько лет. Она поражает своей стройностью. Одна география чего стоит, — мои глаза бежали по строчкам, дух захватило, я еще не знал, что это: секретный доклад, выкраденный из сверхсекретных архивов ФСБ, газетная статья или… словом, раздумывать мне было некогда, журналист вновь всколыхнулся во мне с дикой силой, — Лондон, Гамбург, Тель-Авив, Москва, Киев, Рига, Таллин… В этой невидимой империи разнообразие отраслей — от продовольственных до… большинство составляющих — металлургическая, нефтяная, горнодобывающая промышленности никак не пересекаются, зато все замыкаются на одном человеке… Я поднял глаза на Блювштейна: «Неужели все замыкается на нем?»

— Успокойтесь, писатель! Сразу все понял Блювштейн, — мне еще далеко до ваших грабителей. Читайте дальше.

«Если какая-либо структура попадет под удар, — продолжил я чтение, — не возникнет эффекта домино. Международные авантюристы, поддержанные начальником УВД Окраиновым, их покроют, ибо эта «империя» имеет сразу два выхода на «семью».

— В Кремль? — обалдело спросил я.

— Вы что, с Луны свалились? — Блювштейн снова наполнил рюмочку.

«Системе сдержек и противовесов мог бы позавидовать сам Президент. Итак, на виду нищая область, банкрот, с разваленной «оборонкой», убогим сельским хозяйством, задержкой заработной платы, которая часто выдается в виде гробов или навоза, а в тени «бандитская республика»: мощная промышленно-финансовая империя, имеющая свою партию власти, свои разведки и контрразведки, свой спецназ…»

— Послушайте, Блювштейн, я не могу больше читать про это… — Я вернул бумаги хозяину.

— А не желаете закрепить пройденное? — ехидно сощурился Блювштейн. Вот сугубо конфиденциальная справка о деятельности одного из руководителей президентской администрации. Нет, вы читайте, читайте! Живете, как крот в норе, занимаетесь самоистязанием. Не желаете? Тут фигурируют миллиарды долларов. Ладно, на сегодня хватит уроков политграмоты, — снисходительно проговорил Блювштейн, убрал бумаги в красную папку. — Кстати, вы знаете, сколько стоит одна минута рекламного времени на вашем телевидении? До трех тысяч долларов. Минута! А вы… Хотите вы или не хотите, Банатурский, часы запущены, остановить их невозможно, стоит только нажать кнопку и…

«О чем это он? Господи! Я — зомби! Как я мог забыть, что загнан в угол, что меня держат на смертоносном крючке».

— Итак, мы договорились? — голос Блювштейна звучал над моей поникшей головой. — Статью забираете, две следующие статьи — в кассете. Если возникнут трудности с опубликованием, поможет Разинков. До встречи. Мы вас найдем! — Блювштейн ушел… Постепенно с помощью коньяка я стал приходить в себя. «А зря я не стал читать секретные сведения о главе администрации? И откуда только все стало известно? Боже правый! Мы живем, словно в вакууме, из которого выкачали воздух. Кажется, ничего особенного не происходит, а тут, за рубежами, оказывается, следят за каждым шагом раздела России, знают все про конкурентов, наверняка держат их на спусковом крючке. Не гася свет. Прилег на диван, осмысливая в деталях крутой разговор с господином Блювштейном. «Все! Россия погибает! Ее раздирают на части изощренные инвесторы, секвестры и прочие спекулянты и любители чужого добра, пользуясь нашей неосведомленностью. Сколько раз я, грешный, предлагал начальству: «Давайте начнем разъяснение рабочим, что такое акция, нельзя ее продавать за бутылку водки, от меня отмахнулись, обойдемся без сопливых». Обошлись.

Как-то незаметно меня начала опутывать дрема, очень странная дрема: глаза сливались, а мозг был абсолютно в рабочем состоянии. Я вдруг воочию увидел тот далекий шестидесятый год, когда к нам, в молодежную редакцию зашел Вольф Мессинг. Помнится, великий маг спросил меня: «Почему мы с первой встречи проявляем к одному неприязнь, а к другому сочувствие?» И разъяснил: в глубине нашего подсознания живет память о бывших в иных жизнях наших врагах и друзьях. Это с их душами вы встречаетесь и в нынешней жизни».

И, как бы подкрепляя эти мысли, в простенке между шкафом и тумбочкой, я к своему величайшему изумлению вновь обнаружил лицо предка. Оно выражало озабоченность. На Святой земле чего только не встретишь. Я уже крепко спал, но по-прежнему видел суровое лицо, иссеченное шрамами. Предок молчал, но позже я готов был поклясться, что в мой мозг закладывалась дополнительная информация. Она была неожиданной и соответствовала моему нынешнему состоянию.