Последним земным звуком, который Эльза уловила уплывающим сознанием, был отрывистый и короткий лай сторожевых псов возле бараков заключенных. Наконец, и псы угомонились. И пришел ее час. Неслышно, как во время спектакля, стали раздвигаться стены промерзлого барака, левая его часть вместе с тумбочкой, керосиновой лампой и столиком дежурной вроде бы оставалась на месте, а правая половина бесследно растаяла. Эльза, затаив дыхание, стала высвобождаться из телесной оболочки, сама не предпринимала никаких усилий, лишь смиренно и облегченно подчинялась некоей высшей силе. На краткое мгновенье ощутила крохотную заминку, будто зацепилась за что-то булавка, наверное, помешала ночная рубашка. Но вот, наконец, и знакомый полукруглый канал и свет в дальнем его конце. Рук совсем не ощущала, лишь мысленно делала движения пловца брассом, будто разрезала руками бархатистую гладь Волги. О, превеликое счастье! Безбрежный океан раскинулся перед девушкой, и впервые Эльза разглядела звезды. Они замерли, как на огромной панораме звездного мира. Ничто не двигалось кроме нее. Эльза то поднималась к Большой Медведице, то плыла к созвездию Гончих Псов, то вдруг опускалась к синим зубчатым горам, совершенно отчетливо видела на склонах оранжевую серу. Потом она очутилась на красной земле и впервые встретила живое существо. Это был иссохший старик с блестящим посохом в руке. Спокойно, как сама вечность, он смотрел вдаль и совсем не удивился ее появлению.

— Дедушка, где я нахожусь? — спросила Эльза, не произнеся ни звука.

— Это земля Надежды, — так же молча ответствовал старик, — меня зовут Гуан, я, подобно облаку, путешествую во Вселенной. — Старик приподнял посох, и от соприкосновения с камнями тот зазвенел и сразу потемнела даль, пошел дождь, но Эльза чувствовала, что дождевые струи уходят куда-то мимо нее.

— А посох, он — волшебный?

— Как-то разгребая угли в очаге, я обнаружил этот посох. Он не ломается, не горит в огне, зато может вызывать дождь и ветер, может исцелить душу. Но что с того толку? Тысячи лет я любуюсь посохом, а внизу, в долине, ростки злаков никак не могут пробить засохшую почву. Очень неправедно устроен мир: где не нужен дождь, там много воды, а где его ждут — злая засуха.» — «Почему бы вам, дедушка, не спуститься к людям, — неожиданно предложила Эльза, — с помощью вашего посоха можно было бы помочь тем несчастным». Отшельник очень удивился, он, оказывается, даже не подумал о такой «мелочи», размышляя о судьбах звездных миров, считал, что под луной нет ничего существенного.

— Что такое вечность? — спросил сам себя старик с посохом и тут же ответил. — Это одно мгновенье. Как-то я засмотрелся в горах на духов, играющих в кости, и не заметил, что за это время истлела ручка моего топора…

И снова неземная волна взметнула Эльзу… На сей раз небо показалось ей живым, оно походило на муравьиный рой — какие-то черные и серые существа двигались в различных направлениях, не сталкиваясь друг с другом, будто неслышными сигналами предупреждали о своем движении. Небесные тела самых различных форм и конфигураций, в большинстве своем сине-голубые и светло-розовые, прочерчивали пространство. Эльза буквально купалась в бархатистом воздухе, пыталась рассмотреть небесные тела, но когда подлетела к темно-серой громаде, показавшейся ей полой, тусклый луч остановил ее и стремительно понес прочь…

Однако время подсознательно жило где-то внутри, и под утро Эльзу вновь притянуло к заснеженным просторам Сибири, к станции Щекино. Она медленно проплыла над сонными еще станционными зданиями, над комбинатскими проходными, сверху похожими на игрушечные кубики.

Далее все последовало в обратном порядке: Эльза как бы зависла над своим бараком, медленно стала опускаться. Место ее на вторых нарах было еще теплым, будто бы она вообще никуда не отлучалась. Эльза словно в разношенную шубу нырнула в собственное тело, чуть-чуть вновь зацепилась за некую принадлежность чужой рубашки, расслабилась с чувством великой приязни — так плотно воссоединялись душа и тело. И тут раздался резкий милицейский свисток — сигнал общего подъема. На пороге вырос капитан Кушак в неизменных ватных наушниках, на ходу поправляя ремень с кобурой, закричал привычное:

— Гутен морген, гутен так! Хлоп по морде, вот и так! Подъем, фрицевское отродье!