Кремль был погружен в темноту. Светились только окна на третьем этаже, где находился рабочий кабинет «Отца всех народов», которого с недавних пор стали именовать по-новому: «Верховный Главнокомандующий». Здесь существовало незыблемое правило: пока Хозяин бодрствует, никому не было позволено оставлять служебные кабинеты. Сталин в этот поздний вечер тщательно изучал докладную записку Главного управления лагерей Советского Союза. Он специально затребовал эти сведения, готовясь к введению очередного новшества, которое, по его мнению, должно было еще больше напугать врагов, задумано это было им давным-давно — издать указ о введении смертной казни через повешение, заодно вновь открыть во всей полноте такое понятие, как «каторга». Почему-то слово «каторга» радовало слух, щекотало нервы. Сам бывал на каторге, знает, что там погорше тюрьмы.

Набросав схему будущего указа, Сталин налил в хрустальный бокал «боржоми», но пить не стал, внезапная мысль посетила его: обычно на каторгу ссылали после отбытия срока в тюрьме, а тут…можно сразу ссылать неугодных, как это он сделал с чеченцами, калмыками, крымскими татарами, с немцами Поволжья. Отныне под его твердой рукой не только многомиллионная армия, воющая с гитлеровцами, но и многомиллионная держава «Гулаг».

Снова стал перечитывать докладную. «Спасские лагеря», «Экибастуз», «Дальстрой», «Севлаг», «Степлаг», «Сиблаг», всех не перечтешь. Потер ладони, сказал сам себе: «Чехов, кажется, писал, что на сахалинской каторге отбывали наказание 5905 арестантов, а у нас только на Колыме в несколько десятков раз больше. Сколько врагов! Сколько врагов!»

Осторожно в кабинет вошел его давний помощник Поскребышев. Он, как домашний пес, загодя чувствовал, когда нужен Хозяину. Встал в выжидательной позе за спиной.

— Товарищ Поскребышев, не дыши в затылок, сядь, и папку положи.

— Спасибо, Иосиф Виссарионович!

— Помнишь мои слова, сказанные давным-давно: «Сделаем из Сибири каторжной, кандальной, Сибирь советскую, социалистическую»?

— У меня, товарищ Сталин, хорошая память.

— Жизнь, понимаешь, товарищ Поскребышев, вносит свои коррективы. Пришлось теперь из Сибири социалистической делать снова Сибирь каторжную, ряды врагов множатся. Ну, что там срочного?

— Дополнение пришло к докладной о Гулаге, — Поскребышев осторожно протянул Сталину лист с штампиком «совершенно секретно», — о ЧП на Воркутинской шахте N 2.

— Читай!

— Группа заключенных женского лагпункта легла на рельсы под состав с рудой. Погибло 26 человек.

— Выбрали смерть, лишь бы не помогать стране в трудный час! — Сталин швырнул лист в сторону, взял еще одно последнее донесение. Прочел вслух: «Три комсомолки-доброволки, летчицы легкой бомбардировочной авиации, не выполнили боевого задания, сбросили бомбы в открытом поле, мол, пожалели мирных жителей. По-жа-лели! Солдат не должен иметь жалости к врагам, не должен!»

— Они просят отправить их на фронт для искупления вины, — осторожно вставил Поскребышев.

— А почему раньше жопой думали? — вскипел Сталин. — Натворят, а потом каются. Сколько им дали?

— По десять лет.

— Запиши: следует совершить пересуд. Предатели и трусы должны получить на полную катушку, по двадцать пять лет. — Поднял желтые глаза на помощника.

— Владимир Ильич еще в 1918 году требовал наказывать судей за слишком мягкие приговоры, — вовремя поддакнул Поскребышев, глянул на Сталина.

— Вот мы и продолжаем линию Ильича, — миролюбиво проговорил Сталин, — соедини-ка меня с Лаврентием.

Через пару секунд Сталин уже говорил с Берия.

— Я смотрел сводку по Сиблагу, там вполне хватает рабочих рук. Тебе это ни о чем не говорит? Зачем нам в Новосибирске «немецкий десант»? — рубанул воздух ребром ладони, явно досадуя на недогадливого наркома. — Миндальничаете с немками, потакаете врагам советской власти? Пошли толкового генерала с особыми полномочиями в Сибирь, пусть вплотную займется этой так называемой «трудармией», она для фронта ни богу свечка, ни черту кочерга.

— У меня хорошая новость из Колымских лагерей, — начал было Берия, но Сталин уже положил трубку…