Эта мартовская ночь выдалась не по-весеннему холодной. К бараку, в котором размещались ссыльные немки, забыли подвезти уголь, и стужа в продуваемом бараке сделалась такая, что пар валил изо рта, женщины улеглись на нары раньше отбоя, теснее сдвинулись друг к другу, пытаясь согреться. Эльза долго не могла прийти в себя, дрожала будто в лихорадке, тяжко вздыхала, вспоминая с непомерной горечью, как зеки украли у них с Борисом печеную картошку. Просвета в занудной жизни никак не наступало. Да и в бараке ей житья совсем не стало. Вчера, подождав, когда уйдет в свою каморку капитан Кушак, три незнакомые Эльзе бабы накинули ей на голову одеяло и долго зло били кулаками по голове и лицу, пинали ногами, приговаривая: «Это тебе за опоздания! Это тебе за гвардейские обеды! Это тебе за гнусные доносы!». Да и на работе сгущаются тучи. Сегодня она опять пропустила без осмотра две болванки. Старичок-военпред заставил написать докладную записку, намекнул, что ее якобы отвлекла фрау Ряшке, которая, действительно, на минутку подходила к ней.

Эльза осторожно потрогала правый глаз, он сильно затек, глухая боль засела глубоко под грудиной, отзывалась при любом движении. Да, теперь Эльза больше не сомневалась: божьи ангелы отрешились от нее, отдали в руки сатаны. Бесовская злая сила отныне правит ее судьбой. Эльза постоянно держала глаза на мокром месте, веки покраснели, она больше не сомневалась, что Люцифер играет с ее душой, как с куклой, дергает за ниточку в нужный момент. Как же иначе можно истолковать, что, одаривая гвардейскими обедами, он насылает злобу ссыльных. Хотя…женщины, наверное, по-своему правы: вкалывают до изнеможения, трое уже умерли от истощения, остальные едва тянут на жидком супчике, заправленном серой слежавшейся мукой, она же — Эльза Эренрайх, будто насмехаясь над ссыльными, хорошо питается.

Эльза сама не заметила, как задремала. Ее израненная душа давно подкарауливала, когда, наконец, девушка смежит веки. И ее душа или дух начал привычно выбираться из телесной оболочки. Эльза впала в знакомое состояние — спала и не спала, но отметила четко: прошлое, пережитое вчера и сегодня как бы отрезало разом сомнения, слезы, огорчения, которые более не томили девушку. Стало легко и немножко торжественно. Она уже привыкла к тому, что каждый полет был не похож на предыдущие, он словно бы заранее программировался небесными высшими силами. Сегодня у девушки возникло новое ощущение, будто бы движение вовсе прекратилось, создалось впечатление, что ее подвесили в межзвездном пространстве и забыли о ней. Она видела, как в немом кино, очертания городов и лесов. Как всегда, не испытывала робости. И тут словно сорвалась невидимая укрепа, прочно державшая Эльзу, она сорвалась с места и, подобно самолету, вошедшему в губительный штопор, стала стремительно падать вниз.

Спустя несколько мгновений яростное падение прекратилось. Эльза, к величайшему своему удивлению, зависла над плоской крышей красного кирпичного здания, сверху похожего на гигантские пчелиные соты, комнатки-соты были набиты людьми, очень схожими друг с другом. Эльза видела сквозь крышу, как через обыкновенное стекло. «Тюрьма!» — сразу пришла догадка, и с пугливым любопытством Эльза стала рассматривать все, что делалось в камерах-сотах. Отчетливо разглядела нары вдоль стен, параши в углах, стальные двери, длинные коридоры, по которым чинно расхаживали надзиратели. И вдруг Эльзе показалось, что остановилось сердце: по железным ступеням, заложив руки за спину, в сопровождении двух солдат, ссутулясь, шел отец. Эльза узнала его сразу, хотя волосы отца стали совсем седыми, как у ремесленника Бориса. Эльза хотела окрикнуть отца, броситься к нему в объятья, однако невидимый кто-то сжал ей рот. Она будто смотрела кино и лица героев были удивительно знакомыми. Отца привели в полупустую комнату без окон, приказали встать к стене. Человек в штатском стал что-то читать написанное на бумаге. Затем отца прикрутили к крюку, вбитому в стену. Один из военных вытащил из кобуры пистолет, вытянул руку. Звука выстрела Эльза не слышала, но ее любимый фатер — веселый и добрый, почему-то боком сполз на каменный пол и замер в отрешенной позе. Один из военных снял шинель, на нем оказался белый халат, склонился над распластанным телом, пощупал пульс у недвижимого отца, взял из рук второго военного чернильницу, ручку с перышком, расписался на той же бумаге. После этого вся троица вышла из комнаты без окон.

Таинственность и странность происходящего в тюрьме усугубляло и то, что Эльза, своими глазами увидев, как расстреляли отца, не закричала, не потеряла рассудок, не испытала даже горечи. И прежде чем ей было суждено покинуть сие страшное место, она увидела лицо умершей бабушки Луизы. Обычно приветливая и улыбчивая, бабушка казалась сегодня строгой и печально-торжественной, предупреждающе вытянула вперед иссохшую длань, останавливая внучку. Голос бабушки Эльза расслышала отчетливо: «Девочка моя! У нас, у немцев, есть хороший древний обычай: после смерти хозяина нужно сообщить печальную весть всему домашнему имуществу, скоту и птице. Лишь после этого успокоится навечно мятущаяся душа праведника, моего сына Михеля».

Лицо бабушки стало быстро расплываться, как чернильное пятно на блеклой промокашке, однако наставление ее, строгий наказ Эльза запомнила хорошо. И едва подумала, как осуществить наказ, оказалась у излучины знакомой реки, на знакомом развилке двух дорог. Перед въездом на центральную усадьбу раньше стоял столб и доска с надписями на русском и немецком языках: «Колхоз имени Вагнера». Теперь столба на месте не оказалось. Да и ухоженную прежде улицу Эльза признала с великим трудом: всюду были грязь и запустение, будто по хуторам и флигелям прошла разрушительная война. Возле распахнутых ворот животноводческой фермы, где прежде помещались коровы-рекордистки, гордость всей Республики, сейчас громоздились горы неубранного навоза вперемешку со снегом. И нигде не слышалось людской речи, будто полностью вымер их знаменитый колхоз.

Видение это было очень похоже на сон. Эльза медленно прошла до конца улицы, отыскала их бывший дом, постояла в раздумье у ворот, потом по разбитым ступеням поднялась на крыльцо, подергала за медное кольцо, эта поделка отца заменяла звонок. Никто не отозвался, видимо, дом был пуст. Эльза толкнулась в дверь, вошла в дом, села на широкую деревянную скамью, сработанную еще прадедом Фридрихом, огляделась по сторонам. Немытая посуда лежала у печи и на полу, здесь же валялась промасленная фуфайка, дырявая рукавица лежала на краю стола рядом с солоницей. Эльза осторожно взяла солоницу в руку, залюбовалась отцовской придумкой. По форме солоница напоминала крохотное креслице с декорированной резьбой. Изящная крышка, вращающаяся на вертлюгах, легко откидывалась и упиралась в спинку солоницы, она же служила ручкой, за которую мать, бывало, переносила ее с места на место, приговаривая: «Стол кривой без отцовой солоницы».

Остальных деревянных поделок отца нигде не было видно. Ни пряничной доски, выструганной из липы, ни причудливых цветных коробов, ни пузатых бочонков, ни смешных лесных гномиков. Наверное, новые хозяева их старого дома сочли поделки немецкие блажью и сожгли в печи.

Эльза встала посередине горницы, низко поклонилась на все четыре стороны, со слезами в голосе сообщила им печальную весть. Потом дотронулась до мешка с мукой в кладовке, заглянула в хлев. Корова их была почему-то не на выгоне, стояла по колено в навозе. Грязная, с оттопыренными ребрами, она потянулась к Эльзе с жалобным мычанием, словно признала молодую хозяйку, может быть, даже вспомнила былые времена, когда крутая коровья спина лоснилась, когда женщины по вечерам, при электрическом свете терпеливо выбирали из ее хвоста запутавшуюся мошкару и репейник, вдоволь поили, промывали вымя теплой водой, смазывали соски вазелином. Эльза погладила корову, и та замигала грустными глазами. Ни кур, ни гусей обнаружить Эльзе так и не удалось. На прощанье она сообщила о смерти хозяина исхудалой собаке…

Рано утром, когда барак начал тяжело просыпаться, Эльза почувствовала острую головную боль, стала с трудом припоминать увиденное ночью. И впервые усомнилась в реальности своих полетов, наверное, ей просто снятся диковинные сны, одно успокоило: в ночь с пятницы на субботу, как известно, вещие сны не сбываются. Однако раздумывать над увиденным уже не было времени. По бараку уже привычно метался капитан Кушак с неизменной утренней дурашливой присказкой:

— Гутен морген! Гутен так! Хлоп по морде вот и так! Шнель! Шнель! Выходи на построение!..