Доменщик, честно говоря, из Бориса Банатурского был в ту пору неважный — не хватало сил выстоять полную смену на ногах, у печи, температура воздуха здесь была выше ста градусов. На его великое счастье, ребята из бригады, в первую голову, сам Валька Курочкин отлично понимали, в каком состоянии находится Борис, и поэтому поручали ему вспомогательные операции — готовить огнеупорную массу, чистить и красить желоба, помогать слесарям и водопроводчикам. Числился Борис подменным горнового, а на самом деле все еще оставался нахлебником, которого содержала бригада из чисто человеческого милосердия. До поры, до времени Бориса за доменщика не считали, но однажды случилась беда, именно она и подняла парня в глазах коллектива.

В тот день Борис случайно забежал в кабину газовщика, откуда бригадир вел плавку. Проверив данные экспресс-лаборатории, Валька Курочкин привычно протянул Борису талон на дополнительный обед. Обычно Борис с благодарностью принимал «подачку», не стеснялся, однако на сей раз вдруг застыдился, начал было отказываться от добпайка, но вдруг вспомнил: «Если не пойдет в спецстоловую, не увидит Эльзу». Посему прекратил «ломанье» и взял талон. Стыдно было признаться самому себе, что отныне дня не может прожить без этой, случайно встреченной немецкой девчонки, как ни пытался вытравить ее образ из памяти, ничего не получалось. Ее колдовские глаза все время стояли перед его мысленным взором.

Между тем, Валька Курочкин, потолковав по внутреннему телефону с начальником смены, направился к выходу из пираметрической кабины. Борис двинулся следом и совершенно случайно заметил, как дрогнула стрелка манометра, качнулась к красной аварийной черте. На всякий случай окликнул бригадира:

— Валь! Иди-ка сюда! Погляди, с печью, по-моему, нелады.

Курочкин вернулся, пристально оглядел показания «ябедников», так старые доменщики окрестили контрольные приборы, и… побледнел. Красные пятна выступили на скулах. Он схватил телефонную трубку внутренней связи:

— Богданыч, ты слышишь меня? — Голос бригадира непривычно вибрировал. — Что это у вас, на насосной станции делается? Как это, все нормалек? Похоже, замедлилась подача воды на печь. Проверь, пожалуйста. Буду ждать команды.

Казалось, после этого разговора пролетело мгновение, как над цехом тревожно завыла сирена, напомнив ребятам о воздушных тревогах в блокадном Ленинграде. Сигнал этот был понятен всем: «В доменном — авария!». А это означало следующее: всем нужно было прекратить работу, укрыться в убежище. Через защитное стекло пираметрической комнаты Борис видел, как стремглав бросились к воротам горновые, теряя на ходу рукавицы и войлочные шляпы, как непрестанно гудя, покатил к воротам цеха чугуновоз. Борис же до конца не представлял, что произошло нечто серьезное, посему только презрительно оттопырил нижнюю губу: «Трусишки! Смазали салом пятки и деру дают»! Много позже ему разъяснили: если бы воду не подали на домну еще с десяток минут, выпарились бы сотни холодильников, которые оберегают броню печи, произошел бы сильный «хлопок», проще говоря, взрыв. Доменная печь, заодно и они с Валькой, взлетели бы на воздух.

Пираметрическая стала быстро наполняться дымом и газом. Валька успел перевести печь на «малый ход», буквально прильнул к приборам, а когда повернул голову, глаза его расширились от удивления:

— Бориска! Ты еще здесь? А, ну, слушай мою команду: бегом к воротам! В укрытие! Живо!

— А ты? — заупрямился Борис.

— Сравнил хрен с пальцем. Мне по штату положено у печи до последнего оставаться, а ты здесь лишний. У меня времени нет. Борис, прошу тебя, уйди с глаз долой! Сматывай удочки!

— Занимайся своим делом! — зло отпарировал Борис. — Меня оставь в покое.

— Неужели ты выжил в блокаде для того, чтобы в тылу загнуться? Да еще по моей вине! — Валька затравленно оглянулся, позади стальная дверь, а из-под нее вползали в пираметрическую бурые дымы. — Еще минута, от силы — две, и мы с тобой…Валька оборвал фразу и досадливо сплюнул.

Борис невольно шагнул к двери, но тотчас вернулся. Его поразил бригадир. Помнил Вальку по сороковому году слабаком, изворотливым, трусоватым, а сейчас перед ним стоял настоящий капитан на мостике тонущего корабля.

— Все! Никуда я не пойду! — резко отпарировал Борис. — Лучше скажи, чем могу помочь тебе? Видишь, даже горновые дали стрекача. Ты сам-то меня в беде не оставил, нет. Вот и молчи.

— Нашел время подбивать бабки! — не совсем уверенно проговорил Валька Курочкин. Он-то понял: душеспасительные разговоры вести больше некогда, глянул на приборы и почувствовал, как внутри похолодело: стрелки подрагивали у самой красной черты, в каком-то миллиметре. И вдруг в переговорном устройстве что-то щелкнуло, затем ребята услышали знакомый, с легкой картавинкой голос начальника цеха Рабина:

— Эй, в пираметрической! Ты слышишь меня, Курочкин? Отвечай! Приказываю немедленно покинуть помещение! Слышишь, домна на грани! Немедленно спускайся по аварийной лестнице!

— Сам спасайся, чего пристал! — буркнул Валька и отвернулся.

— Валентин! — продолжал надрываться голос в динамике. — Не строй из себя героя! Выполняй приказ! Все давно в укрытии.

— Такие, брат, Бориска, пироги! — не скрывая тревоги сказал Курочкин, продолжая манипулировать кнопками и рычажками. — Ушел бы ты по-доброму, по-хорошему, умирать бы мне было легче.

Сказано это было таким потерянным тоном, что на глаза Бориса навернулись слезы. Борис встал вполуоборот, чтобы бригадир не заметил его состояния, но почувствовал, что начинается озноб в теле. Состояние это ему предстояло еще осмыслить: Валька Курочкин, игнорируя приказ начальника цеха, забыв о том, что может через минуту взлететь на воздух, пытался спасти его — самого никчемного на земле человека, нищего дистрофика. Конечно, он заодно пытался спасти и доменную печь. Сам же Борис был абсолютно равнодушен к смерти. Накатило знакомое со времен блокады состояние — убийственное равнодушие к любым катаклизмам, не мог даже представить себя мертвым, разорванным на части, хотя давным-давно уже не надеялся ни на какую жизненную удачу. И тут его словно током шарахнуло — вспомнил про Эльзу. «Господи! — мысленно взмолился Борис. — Зачем насылаешь на меня тяжкую муку? Дал бы спокойно умереть, не сострадая ни о ком другом». Он прикрыл глаза, собираясь с силами, и…готов был позже поклясться: перед его глазами, будто в предутреннем сне, явилось чистое лицо Эльзы, ее полные губы, голубые глаза. Девушка что-то тихо шептала, может быть, молила Божью матерь о спасении его несчастной души. И Борису вдруг стало по-настоящему страшно. Не за себя, за немецкую беззащитную девчонку. Кто поможет Эльзе перенести ссылку?

— Ну, чего застыл? — сердитый голос Вальки Курочкина вывел Бориса из странного оцепенения. — Взялся за гуж… помогай. Видишь эту ручку? — Ткнул черным пальцем в шершавую пистолетную рукоятку переключателя. — Крепко держи печь на этой отметке, не позволяй ручке отклоняться ни на один миллиметр. Если стрелка пойдет дальше, зови меня. Понял?

— Не дурак, чай! — Борис обрадовался делу и вцепился в переключатель, как ему показалось, мертвой хваткой.

Сколько мгновений, секунд или часов удерживали они с Валькой Курочкиным печь «на-грани», Борис не представлял. Не выпуская из рук переключателя, он то и дело судорожно кашлял, выплевывал на пол сгустки крови, дурнел от приторно-сладковатого угарного газа, временами впадал в беспамятство, вновь приходил в себя, однако ручки не отпускал. Краем глаза отчетливо видел, как метался по пираметрической Валька Курочкин, священнодействовал с ручками, рычагами, кнопками. И почти теряя сознание, тяжело поднял веки и не узнал бригадира. Обычно сдержанный, скупой на слова, Валька мчался к нему, будто сумасшедший, воздев к куполу руки:

— Вода! Бориска, вода пошла! Жива домна, слышишь! — Принялся тормошить окончательно одуревшего Бориса. — Да открывай глаза!

Дым вскоре рассеялся, и Борис, постепенно приходя в себя, не вставая с чугунной чушки, удивленно смотрел, как стрелки приборов нехотя начали отплывать от красной отметины. В пираметрической стало медленно рассветать, сквозь разбитые окна, клубясь, выходил на волю дым. Осторожно, по одному-два, возвращались на теплые округлые бока воздуходувок встревоженные сизые голуби.

Валька Курочкин и Борис, словно окаменев, сидели спина к спине, ни о чем не говорили, когда в цехе появились газоспасатели, а вскоре пираметрическая заполнилась горновыми, газовщиками, живо понаехало всякое — большое и малое начальство. Вальке и Борису жали руки, обнимали, один из военпредов сунул Борису две шоколадные конфеты, не представляя, какую ценность подарил парню. «Эльза будет очень довольна», — успел подумать Борис и…потерял сознание…

В воскресенье Борис Банатурский получил сразу две высокие награды за спасение доменной печи: «два куска» денег, в переводе с блатного языка на русский это означало «две тыщи», а также небывалый на комбинате случай — выходной день. Деньги для него мало что значили, зато выходной в сочетании с деньгами это уже было кое-что. Бориса осенила гениальная мысль пойти на привокзальный базарчик, что он и сделал.