Курепов был доволен. Закатил пирушку по первому разряду, с девочками и последующим групповичком. Он знал, что нужно делать, чтобы ребятки отмякли.

Венька на сей раз отказался от своих принципов, выхлестал как воду бутылку водки и поначалу вел себя так, будто это действительно была не водка, а вода, то есть был тих, сдержан, но потом как-то неожиданно его развезло, и он стал навязчив. Рассказал поначалу Курепову, потом то же самое Гаврилову, а потом, слово в слово, рыжей Ксении о том, как в него стрелял тощий гад и с полутора метров умудрился промазать. Но тс-с, это тайна.

Затем так же неожиданно, вот ведь черт железный, Венька отрезвел, накинулся на копченую курочку, на балык, выдул пластиковый баллон «Кока-колы» и к началу плотских развлечений к радости положившей на него глаз Ксении был, как огурец.

Где-то в два ночи заработавших кучу бабок девиц дежурный мент в милицейском «Форде» развез по домам, нечего им было делать в Резиденции.

А утром из десятичасовых новостей включивший телевизор и жадно глотающий минералку Венька узнал, что вчера вечером от рук бандитов погиб знаменитый правозащитник депутат Лука Корнеевич Абрамов. Была фотография на черном фоне, звучала печальная траурная музыка.

Веньку как ледяной водой окатило. Вот тебе и гад. Черт возьми. Старший Рапохин этого самого Абрамова частенько нахваливал, приговаривая: «Наш человек. Побольше бы таких, от нынешних сволочей перья бы летели. Ничего, он наковыряет компромат-то, уже в Швейцарском банке копает. Всю Россию растащили, сволочи».

Нет, ну надо же. Самолично убил. А это, оказывается, тот самый Абрамов. Экая глупость-то. Подставили, мерзавцы.

«Но я же не знал, — оправдываясь, подумал он. — Я ж его сроду в глаза не видел».

Утешение от этого, однако, было слабое.

Между тем, фотографию и закадровый текст сменил комментатор, который сообщил, что нападение совершено рядом с домом, в котором проживал Абрамов, куда тот направлялся вместе с сыновьями Александром и Федором, имеющими возраст 22 и 24 года. Александр также убит, Федор Абрамов госпитализирован в крайне тяжелом состоянии.

По сведениям, полученным от жителей близлежащих домов, в районе трагедии были замечены четверо неизвестных мужчин, носящих бороды. Возможно, с помощью накладных бород они специально исказили свою внешность.

Бандитское нападение совершено без применения оружия, что говорит о совершенном владении бандитами боевых искусств, поскольку братья Абрамовы были известны в спортивном мире, как мастера восточных единоборств.

Далее на экране, сменяя друг друга, появились четыре фоторобота, в одном из которых с некоторой натяжкой можно было узнать Гаврилова.

Закончилось сообщение заверением, что врачи приложат все усилия, чтобы поставить на ноги Федора Абрамова. И тогда многое в этой трагедии перестанет быть тайной.

Венька вырубил телевизор.

За стеной в комнате, где пребывал Гаврилов, что-то грохнуло — очевидно, Гаврилов хряснул стулом об пол, — затем в запертую дверь задергались, замолотили.

Венька, бывший в одних плавках, открыл.

На пороге, как и ожидалось, стоял одетый в плавки же, покрытый буграми мышц, с волосатыми грудью, плечами и руками Гаврилов. Суженные глазки его были налиты кровью. Злая, кровожадная, могучая обезьяна.

— Ты что это, гомик? — наступая, заорал Гаврилов и тяжелыми своими руками пихнул Веньку в грудь.

Венька отступил на шаг, думая, дать или не дать этому примату бутылкой по башке. Бутылка с минералкой всё еще была у него в правой руке.

Гаврилов вновь пихнул, но не попал, так как Венька отошел в сторону. Гаврилов по инерции сделал шаг вперед, и тогда Венька треснул его донышком по тугому загривку.

Гаврилов пал на колени, замотал головой.

— Сядь, Костя, — миролюбиво сказал Венька.

Гаврилов поднялся, сел на стул, исподлобья уставился на Веньку.

— Я тебя понимаю, Костя, — сказал Венька, расхаживая по упругому ковру. — Но и ты пойми. Не убиваю я лежачего. Не шакал я, Костя, и не гиена. А этот лежачий — труп. Уж я-то знаю. Врачи врут — такого не вылечишь.

— Много ты врачей знаешь, — буркнул Гаврилов, потирая шею. — Кроме того, была договоренность — следов не оставлять. Хороший свидетель — мертвый свидетель.

— Что же в тебе злости-то столько, Костя? — сказал Венька, усаживаясь на неприбранный диван. — Ты хоть знаешь, кто такой этот Абрамов?

— Гад, — ответил Гаврилов. — Шкура продажная.

— Ошибаешься, Костя, — сказал Венька, но тут в комнату вошел Курепов.

— Выйди, — велел он Гаврилову.

Тот криволапо вышел. Широченная его спина обильно поросла волосами.

— Ну? — сказал Курепов, сев на горячий после Гаврилова стул и кивнул на выключенный телевизор. — Твои комментарии?

— Шиш они кого найдут, — ответил Венька.

— И это всё?

Венька пожал плечами — а что, мол, еще?

— Смотри, Рапохин, — сказал Курепов бесцветным голосом. — В нашем деле лажа не проходит. Наказать рука не поднимается, люблю я тебя, подлеца, но впредь чтобы был и контрольный выстрел в голову, и выкрученная шея. Чтобы клиент заткнулся навеки. Чтоб болтался на намыленной веревке, чтоб стоял на дне водоема в чугунных башмаках, чтоб был размазан по асфальту в результате наезда, чтоб каша осталась…

Венька смотрел на него, будничным голосом смакующего живописные подробности, и думал: «Тебе бы пособия писать по душегубству. Цены бы тебе не было, маньяк чертов».

Курепов внезапно замолчал, будто услышав Венькины мысли, пожевал губами, пристально глядя на него, и сказал:

— Чего глазами-то забегал? Не нравится? А ты привыкай. Дело надо делать хорошо и чисто.

— Какое же это дело — убивать? — отозвался Венька. — Моё дело вроде бы охранять.

— У нас, парень, у всех одно дело, — назидательно произнес Курепов. — Прикажут мне — иди прирежь Папу Римского, пойду и прирежу. Хотя и знаю, чем это для меня кончится. Приказ, брат, дисциплина. К тому же, нечасто придется убивать, может, больше и вовсе не придется. Но готовым быть необходимо в любой момент.

Он встал и сказал:

— С этого дня ты уже не стажер. Ты профи. Зарой свои сомнения, никого не жалей. Хуже нет жалеть, обязательно проколешься. Слушай Покровителя.

«Покровителя, — промелькнуло в голове у Веньки. — Он тоже знает Покровителя».

— Младший Абрамов не жилец, — сказал Курепов. — Разделал ты его, как Бог черепаху. Страшный ты человек, Рапохин.

Венька шмыгнул носом.

— Простой, русский, страшный человек, — сказал Курепов. — Мясорубка. Хочешь, кликуху тебе дадим: «Мясорубка»?

— Не-а.

— Как знаешь, — сказал Курепов. — Через полчаса завтрак в буфете, потом работа. Прошу не опаздывать.