В восемь Курепов разбудил его. Венька был совсем никакой.
Лежал он поперек разложенного дивана в рубашке, брюках и ботинках, то есть, как упал, добравшись до ложа, так всю ночь и провалялся бревном.
Курепов дал Веньке две разноцветные таблетки, налил в стакан воды, велел выпить. Венька безропотно подчинился.
Весьма быстро наступило резкое улучшение. Из сумеречного, гнилостного, гнойного пространства Венька вернулся в яркое свежее утро, руки и голова перестали ходить ходуном и вообще как-то всё обустроилось, встало на свои места.
— Рекомендую душ, — сказал Курепов. — Погорячей, чтобы всю гадость выпарило, а в восемь сорок в банкетный зал на завтрак. Одежда в шкафу. Эту, что на тебе, брось в шкаф же на дно, чтобы не мозолила глаза. Всё как положено выстирают, выгладят. Пригодится еще.
Курепов вышел, а Венька подумал: «На что это он намекает? На следующий кагал?»
Душевые были на каждом этаже, в каждом крыле и состояли не из одной-двух, а сразу из десять изолированных кабинок. Это было удобно, особенно в жаркие дни. Освежился — и действуй себе дальше.
В душевой пахло мылом и перегаром, перегаром больше. Пять кабинок были заняты, там вовсю шуровала вода. Венька зашел в свободную, включил душ на полную мощь и встал под сильный горячий водопад. Упругие струи стегали по черепу и колюче впивались в кожу. Вот он, как любит заключать Караулов, момент истины. Вот он, родимый, обновляющий всю твою измызганную суть и вновь превращающий в человека думающего, чистого телом и душой.
Потом в раздевалке бодрый Венька столкнулся с вялым несчастным Хлебниковым, которому ну так не хотелось под душ, так не хотелось.
— Будто всю ночь вагон разгружал, — пожаловался тот, усаживаясь на кожаную банкетку, и добавил с завистью: — А по тебе не скажешь.
— Встряхнись, — посоветовал Венька. — Таблетки уже принимал?
— Что толку-то, — сказал Хлебников, стаскивая штаны и разглядывая свои худые бледные ноги.
Он вообще без одежды был худ и бледен, в одежде же, напротив, был строен и элегантен.
— Не фонтан, — сказал Хлебников.
— Что не фонтан? — уточнил Венька, одеваясь.
— Тело человеческое не фонтан, — сказал Хлебников. — Мощи эти.
— А что фонтан?
— Зверьё для земной жизни всё же лучше приспособлено, — ответил Хлебников. — Взять питона. Грация, сплошные мышцы, в любую секунду готов к броску. А главное, что сделает это, ни капельки не задумываясь. Зло человека — его мозг. Мыслями он в космосе, а мощами своими прилип к земле. Вот и разрывается во все стороны, чтобы и Богу, и черту, и себе любимому.
— Ну, ладно, — он встал, высокий и тощий. — Поплетусь. Авось полегчает.
Из душевой в раздевалку, болтая, вышли Блантер с Лазаревым, и Венька, не успевший причесаться, поспешил уйти. Не мог он видеть этого красавчика, этого пидора гнойного, эту суку в мужских портках…
Утренний банкетный зал разительно отличался от вчерашнего вечернего. Он был убран, столики расставлены, как в кафе, шторы раздвинуты, и в окна сквозь тюль било низкое утреннее солнце.
На каждом столике стояли графины с томатным и апельсиновым соками, бутылки с минералкой — пей, не хочу.
На завтрак по выбору были сосиски с тушеной капустой, ростбиф с картофельным пюре и соленым огурчиком, голубцы, мясная запеканка. Можно было заказать сразу всё. Опять же — ешь, не хочу.
Хлебников, севший вместе с Венькой, Аксельродом и Дохлером и явно вчера отравившийся водкой, заказал себе тарелку манной каши. Смотреть, как он, давясь, глотает эту кашу, было совершенно невозможно. Даже невозмутимый Аксельрод, жуя ростбиф, заметил, глядя в сторону:
— Ты бы, Жора, поаккуратнее, что ли, метал-то. А-то заглатываешь, как удав кролика, с писком.
Дохлер, пивший томатный сок, фыркнул и забрызгал бедного Жору.
— Вот гад, — апатично сказал Хлебников. — Всего обхрюкал. Доставай теперь новую рубашку.
— Пусть Ося достаёт, — ответил Дохлер. — Он виноват.
— Чего это я-то? — возразил Аксельрод. — У самих вода в попе не держится, а Ося виноват.
— Вот так, Жора, — заключил Дохлер. — Нечего по столовкам ходить, если вода в попе не держится.
Венька не выдержал и тоже фыркнул. На беду он в этот момент пил апельсиновый сок. И, разумеется, обрызгал Хлебникова.
Жора задумчиво посмотрел на него, сказал: «Ах, так!», — и, шустро черпая ложкой из тарелки, забросал соседей жидкой манной кашей. Она была жирная, эта каша, пропитанная сливочным маслом, сладкая и липкая. Она была в волосах, на щеках, на плечах, на груди, она стекала на брюки. Трудно было представить, что её так много, каша была на скатерти и даже на полу.
За соседними столиками умирали со смеху.
Подскочил Курепов, пролаял: «Прекратить! Всем в душ, Козлы Ивановичи. Дети малые».
Ну уж, дудки. Соседи, похохатывая, ушли, а Венька доел голубцы, допил сок и лишь после этого вышел из зала. На Кирилла, который в компании Лазарева сидел через три столика, он за всё это утро ни разу не взглянул. Человек этот, бывший когда-то его братом, стал ему неинтересен.