«Ауди» быстро домчал его до Литинститута.

Профессор Загогуйло пребывал в своем кабинете. С момента первой (и последней) встречи он сильно сдал. Еще более ссутулился, обрюзг, потерял свой звучный баритон, перейдя на сиплое невнятное бормотание. Точно вынули из него жизненный стержень.

Веньку, как ни странно, он узнал, вежливо предложил сесть, спросил, чем обязан такому высокому посещению.

— Вы, Марат Виленович, заходили по поводу культурного обмена, — сказал Венька. — Сколько там у вас — десять литераторов? Включите двадцать, я подпишу.

— Э-э, милейший Вениамин Олегович, — промямлил Загогуйло. — Уже и группа-то распалась. Когда получаешь, эта, как бы поточнее выразиться, хорошего пинка — желание напрочь пропадает. По крыльям-то оно легко, знаете ли, дубиной, только вот крылья после этого почему-то отказывают.

— Что, нет никакой бумаги? — спросил Венька.

— Нету-с.

— Кто же так приходит-то? Наобум.

— Так ведь сами же воспитали, — произнес Загогуйло. — Сами же установили порядок. Поначалу, значит, пообивай пороги, покланяйся, заручись моральной поддержкой, а потом уж тащи документ на подпись. У нас сразу никак не получается.

— Ладно, сказал Венька. — На нет и суда нет. Но за мной должок. Только не думайте, что я рехнулся.

Он встал, подошел сбоку к Загогуйло, который вяло наблюдал за ним, приложился лбом к его голове.

— Вы что, не надо, — отпрянув, забормотал Загогуйло.

— Не дергайся, сказал Венька. — Расслабься. Твоё же хочу вернуть.

Он взял загогуйлову голову обеими руками, вновь приложился лбом.

«Давай, — приказал он ментоядру. — Перелезай».

«Берегись человека с пистолетом», — отозвалось ядро.

«Давай-давай, — сказал Венька. — Сейчас каждый второй с пистолетом».

«Всё же поберегись. Прощай».

В недрах Венькиного черепа возникла вдруг воронка, в которую втянулось и навсегда пропало нечто, оставившее после себя пустынную, покрытую девственным снегом равнину. Голова была абсолютно пустая, этакая похожая на голову болванка, потом воронка захлопнулась и на снегу начали появляться какие-то следы, узоры, проталины. Миг — и восстановилось прежнее мироощущение. То, что было с ментоядром. Оставило свою копию?

Нет, копия не отзывалась, значит не было никакой копии, значит Венькина сущность, не будь дурой, времени даром не теряла, сама набралась уму-разуму у загогуйловского ментоядра.

Между тем в глазах Загогуйло появился блеск, он развернул плечи, приосанился.

— Не знаю, что вы сделали, Вениамин Олегович, но вы меня просто возродили, — сказал он прежним своим низким голосом. — Недаром я грешил на ваш кабинет, что-то там водится. Я так, побывав у вас, будто лет на двадцать постарел. В туалет, извините, сходишь, а ширинку забудешь застегнуть. К земле придавило. Так что вы сделали, если не секрет? Что за должок?

— Ничего особенного, — ответил Венька. — Мелкое знахарство. Вижу — маетесь, дай, думаю, помогу.

— Вы — человек молодой, — произнес Загогуйло. — Вас, гляжу я, чертовщина не берет, но это, поверьте мне, до поры, до времени. Пригласите священника, он знает, что делать.

— Что-нибудь придумаем, — сказал Венька, направляясь к выходу. — Желаю здравствовать.

— А вы что наведывались-то? — спохватился Загогуйло. — Подписать бумагу? Так, вроде, хлеб за брюхом не ходит.

— Бывает, что и ходит, — ответил Венька…

Далее он отправился к родителям.

Самат еще не уехал, ждал, наивняк, Венькиной помощи. Пензяки уже хлопотали насчет московской квартиры, выбирали, что подешевле, но не шибко далеко от центра. Кирилл отстегнул им нужную сумму. От Рапохиных они уходили рано, как на работу, Олег Васильевич сопровождал их.

Людмила Ильинична Веньке обрадовалась, слава Богу, начал навещать, а-то совсем уж было пошел отдаляться.

Венька пошушукался с Елдынбаевым, вслед за чем объявил матери, что забирает его к себе. Нечего, мол, тут толкаться, когда большая жилплощадь пустует. К тому же есть общее дело — нужно мешок детского творчества пристраивать.

У Людмилы Ильиничны после его слов даже слезы на глазах навернулись. Возвращается Венька-то, возвращается…

На Елдынбаева Венькины хоромы впечатления не произвели. Можно было подумать, что сам он живет во дворце. Как его в свитерочке и нестиранных, неглаженных портках усадили в шикарное кресло, так он и сидел в нем, глядя перед собой в одну точку, хотя в гостиной было на что посмотреть. Венька в это время на кухне разогревал чайник, готовил бутерброды с икрой, нарезал ветчину, ноздрястый сыр.

За те десять минут, что Елдынбаев пребывал в кресле, в гостиной установился устойчивый аромат чего-то технического. Мазута, что ли? Чем там еще несет в котельной? Странно, но у родителей от Самата вроде бы ничем не пахло.

— Пошли, — сказал Венька, тихо радуясь, что Елдынбаев работает не ассенизатором.

Надо бы его помыть, простирнуть в «Индезите» шмотки. Видно, что мужик живет без женщины.

Елдынбаев встал и невозмутимо пошел за Венькой, шлепая великоватыми ему Венькиными тапками.

— Водки, рому, коньяку? — спросил Венька, когда Самат уселся за стол.

— Пива, если можно, — сказал Елдынбаев.

Венька поставил перед ним три бутылки «Хольстена», положил открывашку и сел. Сам он решил больше не пить. Раз и навсегда, именно с этого момента. Раньше-то не пил — и ничего. От водки вся гадость.

Самат с удовольствием выцедил бутылку пива, сжевал бутерброд с икрой и сказал:

— Давай, выкладывай. Я же вижу — что-то тебя мучает.

— Только без передачи, — предупредил Венька и сжато изложил историю своего нахождения во власти.

Рассказал про оргии, про Боцмана, про трех вчерашних несчастных, про перевоплотившихся в зверей министров, про Гыгу и светоносного ангела.

Рассказывал и чувствовал, как неубедительно всё это звучит. Расскажи кому другому кроме Самата, живо санитаров из дурдома вызовет. Потому и был выбран Самат — отрешенный от житейской суеты мудрец.

— Да уж, — выслушав его, сказал Елдынбаев. — Знал, что власть не от Бога, но чтобы так… И что же ты решил?

— Пока что, как видишь, ушел, — ответил Венька. — А что потом — нужно бы обмозговать.

— Что тут мозговать? — сказал Елдынбаев. — Ты слишком много знаешь. Извини за откровенность, но будут убирать. Не ты первый, не ты последний. Я полагаю, у тебя, Вениамин, всего лишь два выхода.

— Каких же? — спросил Венька, испытывая острую потребность выпить. Господи, дожил, всего лишь два выхода. И один, поди, хуже другого.

— Первый — это обнародовать всё, что ты знаешь, — сказал Елдынбаев. — Выступить в Думе, встретиться с зарубежной прессой, с оппозицией. То есть, стать знаковой фигурой, которую так просто не уберешь. Это путь борца, который заканчивается дыбой. Второй вариант — просто исчезнуть. Смыться, пока не поздно. Прямо сейчас.

— Куда? — кисло спросил Венька, которого не прельщал ни тот, ни другой вариант.

— Но можно оставить всё, как есть, — сказал Елдынбаев, наливая себе пива. — Ты же не просил отставки?

— Н-нет.

— Ну, вот.

Елдынбаев медленно, с удовольствием вытянул бокал пива, сжевал ломтик ветчины.

— Видно, судьба у тебя такая — испытать искус большой власти, — сказал Елдынбаев. — Власть — она, брат, всегда вещь дерьмовая. Всегда рядом рогатый. Что он там нашепчет, куда под локоток поведет либо погонит под зад копытом — не нам знать. Нам остается только ахать — чем они там думают, эти правители. Ахать и помаленьку околевать. Прижали вы нас, Вениамин. На сей раз особенно крепко.