На кладбище опечаленный Курепов сказал над гробом строгую скорбную речь, которая начиналась так: «Трагический случай вырвал из наших рядов молодого и талантливого человека, всеми нами глубоко уважаемого Вениамина Олеговича Рапохина…»

При этих словах Елена Карповна зарыдала в голос, Елдынбаев вынужден был отвести её подальше от могилы, к Юре.

Гыга услышал тайное, о чем в это время подумали пензяки, а именно: «Какому-то казаху квартиру просто так отдал. Своим пожалел, свиненыш». И другое услышал Гыга, что пошевелилось еще в двух-трех людских черепушках: «Ишь, б, явилась, не постыдилась» (это в адрес Елены Карповны), «Дома-то у жмура, поди, деньжищ невпроворот. Вот бы наведаться». Услышал и ощерился, довольный. Поле засевалось подходящим семенем.

Прочие мысли, светлые, горестные, исполненные искренней жалостью к Веньке, Гыга отсеивал.

Пока Курепов говорил, красавчик Лазарев как бы невзначай притиснулся к Кириллу, и тот не отодвинулся.

— Ему там будет хорошо? — одними губами спросила Людмила Ильинична подошедшего и вставшего рядом с нею Самата Елдынбаева.

— Господь ему поможет, — тихо ответил Елдынбаев…

Пребывающий в сером тумане «Венька» глазами и ушами своего эфирного двойника видел и слышал всё, что происходило на кладбище. Место это, затянутое серым туманом, было временным, «Венька» (вернее тонкая субстанция, пока еще ощущающая себя Венькой) должен был либо всплыть вверх, либо опуститься во тьму.

Он еще мыслил земными категориями. О себе не жалел, то, что случилось, было закономерным, обидно было, что ничего не успел сделать с тех пор, как стал вменяемым. Курепов, прикрываясь именем Президента, будет превращать страну в серпентарий, в зверинец. Кирилл будет якшаться с Лазаревым. Вся эта свора, именуемая правительством, будет на ночь нажираться и напиваться до одури, хрюкать, лаять, шипеть, совокупляться и терзать кровавыми зубами человеческую плоть.

Ничего уже тут не поделаешь.

Главное, что хоть чем-то помог родителям, Лене, Самату. Юре не успел, но Самат о нем похлопочет, Самат его уже приютил. Бедняк бедняка в беде не оставит.

И вот еще что. Странная штука — эта любовь. Началась с низости, с банального соития, а закончилась чем-то огромным, всепоглощающим, согревающим даже сейчас, в этой равнодушной пустоте. Боже, как страдала эти три дня Ленуха, как зарыдала после слов мерзавца Курепова над гробом. Это было настоящее, от этого нельзя было убегать.

Туман пронизал белый слепящий луч, и перед «Венькой» появился окруженный светящимся ореолом златокудрый юноша в белом хитоне. Печально покачав головой, он сказал:

— Вот, вроде бы исправился, вроде бы можно простить. Но нет, сосуд зла более чем наполовину полон.

Издалека донесся звучный баритон:

— Тумик, Тумик. Ты куда пропал?

Юноша исчез, пала тьма. Откуда-то снизу, где было черным-черно, выплыла пылающая огнем глумливая, курчавая, рогатая рожа.

Дмитрий Баюшев