Эпизоды прошлого — в ненадежных пакетиках воспоминаний …
Эпизод 1. Маковое поле
Начиная с сознательного возраста по какой-то неизвестной мне линии ассоциативного мышления зрительная память вспышками рисовала в цвете картину бескрайнего поля с ярко-красными цветами, большие соцветия которых покачиваются на уровне моих глаз. Было это видение крайне редко, а с возрастом об этом остались только воспоминания, которые возникают на фоне фотографий или картин с цветущими маками.
Маковое поле моего детства
Теперь я уверен, что это — мое первое сильное детское впечатление, относящееся примерно к трехлетнему возрасту.
Для того, чтобы было понятно, откуда это все, опишу перипетии, связанные с первыми годами моей жизни. 22 июня 1941 г. город Резекне (теперь Латвия). Я еще в проекте, то есть в животе матери. Отец, который, видимо, работал на местном молокозаводе, с раннего утра уехал на рыбалку, где и узнал о начале войны. Участник финской кампании, он сразу понял, что означает объявление войны для него и для его семьи и к вечеру 22 июня покинул нас, будучи мобилизованным. Мать эвакуировалась самостоятельно, но роды подоспели, когда она была в г. Калинине (ныне Тверь). Сохранилась ее телеграмма сестре, живущей в Тбилиси: «Родила мальчика, телеграфируй о возможности моего приезда».
Крайне поучительно узнать, как работала почта в те страшные дни. Телеграмма отправлена 19 июня в 11–46, а в 16–51 того же дня был получен ответ «Приезжай». Выводы каждый может сделать сам.
27 июня мы с матерью уже плыли по Волге на пароходе в Астрахань. Мы были палубными пассажирами, и наши места были у пароходной трубы, что дало повод моей матери часто упрекать меня за какие-либо неблаговидные (с ее точки зрения) поступки тирадой: «Я тебя своим телом прикрывала при бомбежках парохода, а ты….». Думаю, что моя любовь к Волге, к судам началась именно тогда, в месячном возрасте.
Конечным пунктом эвакуации стал не Тбилиси, а деревня Саратовка, расположенная в горах к юго-востоку от Тбилиси.
В этой русской деревне жили молокане, то есть духовные христиане, ответвление секты духоборов, названные так, потому что, якобы, в пост они пьют молоко. В XIX веке многие молокане по призыву проповедников переселились на Кавказ, где, как они считали, их ожидало начало тысячелетнего царства Христова. Видимо, так и образовалась деревня Саратовка (деревни Саратовка в интернете я не нашел.
Есть молоканское село Новосаратовка в Кедабекском районе Азербайджана. Наверное, это и есть «деревня Саратовка» в трактовке матери), в окрестностях которой и было маковое поле, очаровавшее меня, что и сохранила моя память. В этой деревне стала работать не то акушеркой, не то медсестрой моя мать.
Эпизод 2. Американский яичный порошок
Второе воспоминание из раннего детства. Мать, как и многие советские люди в тылу, вероятно, получала продуктовые наборы от американских союзников. В их число входил и яичный порошок, как мне запомнилось, из черепашьих яиц. Вкусная еда до умопомрачения, так мне казалось. Во избежание бессистемного уничтожения мной (видимо мне тогда было около трех лет) лакомства, коробку с ним мать ставила на самый верхний уступ печи-голландки в нашей комнате. И вот в отсутствие матери я вместе с соседской девочкой примерно одинакового со мной возраста сумел добраться до яичного порошка, придвинув к печке сначала стол, затем взгромоздив на него стул и еще чего-то, залез на эту конструкцию и достал коробку, порошок из которой мы начали активно поедать. Здесь и были застигнуты матерью, которая, увидев наши испачканные порошком мордашки, видимо, так вложила мне ума (об этом я не помню), что я запомнил американский яичный порошок на всю жизнь.
Так я узнал: цели обязательно добьешься, если очень хочешь, но за все нужно платить.
Помню и другой эпизод. Мы — у моря, может быть, в Баку.
То ли отец, то ли кто-то другой был там в госпитале, а мы навещали его. Госпиталь не помню, а вот отчаянное ожидание матери, ушедшей с каким-то военным (отцом?) куда-то вниз (к морю?), помню. И рев свой помню, и шум прибоя помню, и свое отчаяние, и утешения какой-то тетки, на которую меня оставили… Было. Это война.
Эпизод 3. Головка сахара
Отец пришел с войны в 1945 г., будучи комиссованным по болезни (язва желудка), не дождавшись Победы. Старший лейтенант, заместитель командира роты по технической части.
Про войну он ничего и никому не рассказывал, но известно, что отец закончил войну в Вене. Значит, это был конец апреля — начало мая 1945 г, а воевал отец в составе 3-его Украинского фронта под командованием Ф.М. Толбухина. Почти четыре года без отца, и вдруг кричат: «Отец приехал, твой отец приехал!». Подарков всех не помню, но один врезался мне в память. Отец достает из вещмешка и ставит на стол кусок сахара размером примерно с козлиную голову без рогов. Целая сахарная голова! Видимо, я до того времени сахара не пробовал, а тут такое везение! Как я ел и сколько съел сахара, я не помню, скорее всего, маленький кусочек, отколотый от головы с помощью специальных сахарных щипчиков. Эти щипчики поэтому запомнились тоже, они были в нашей семье до 60-х годов прошлого века.
Эпизод 4. Паровоз
Мы переезжаем из Саратовки в город Рогачев, куда отец получил назначение из Москвы. Медленно подходящий пышущий паром паровоз на какой-то станции, может быть, Баладжары (пригород Баку). Отец держит меня за руку, мне страшно — чудище с громадными колесами с угрожающе движущимися частями (видимо, поршневым и сцепным дышлом) ревет, я хочу бежать, отец удерживает меня…
Артистка Любовь Орлова провожает советских солдат на фронт. Станция Баладжары, 1 апреля 1943 г.
Эпизод 5. Вор
Послевоенный поезд, как я понимаю, без всяких удобств.
Мы едем. Ночь, общий вагон. Я сплю на второй полке.
Просыпаюсь от сдавленного крика — отец стрелой метнулся к третьей полке на противоположной стороне купе, шум, и все стихло. Наутро мне объясняют, что поездной вор пытался украсть вещмешок, но отец успел вовремя.
Отступление 1. Отец
Отец, Бажан Иван Дмитриевич, 1904 г. р., воспитывался матерью, Бажан Домной Родионовной, пекарем, без отца. Его биологический отец, какой-то служитель культа, примкнул к революционному движению, был арестован, сослан в Сибирь, да там и сгинул. Поэтому отец получил фамилию матери.
О его детских и юношеских годах мне ничего не известно.
Знаю только, что в конце 20-х годов он поступил на рабфак технологического института пищевой и холодильной промышленности в г. Одессе — была такая форма подготовки рабочих и крестьян для поступления в высшее учебное заведение — затем учился в этом институте и закончил его приблизительно в 1935–1937 г. К этому времени он был женат, была дочь Нина, будущий врач, и намечалась дочь Мила. Далее опять провал в его биографии и знакомство с моей матерью в 1939 г., разрыв с первой семьей. О этих годах отец ничего не рассказывал, понятно почему. В Одессе он научился виртуозно ругаться матом, в том числе по настоящему трехэтажным, играть в бильярд, преферанс и стал инженером-технологом молочной промышленности. В ноябре 1939 г. был мобилизован на советско-финскую войну, и после ее окончания направлен на молочный завод в г. Резекне. С матерью они жили в гражданском браке вплоть до 50-х годов.
Отец любил А.И. Микояна, в его время — наркома пищевой промышленности, подарившего ему, выпускнику вуза, часы на банкете в честь окончания института. Не любил И.В. Сталина, поутру слушал «Голос Америки», писал матери с фронта пронзительные письма, с войны привез офицерскую сумку и несколько трофейных открыток. Сравните с достижениями маршала Жукова, который гнал себе из Германии трофейное барахло эшелонами.
Отступление 2. Дядя
Отец умер в 1973 г., на его похороны приехал из Украины его двоюродный брат Павел (?) Долина, парадный пиджак которого весил несколько килограммов, и на котором места не было от орденов и медалей. От него я узнал, что 14-летний герой-партизан Керчи Володя Дубинин умер на его (дядиных) руках, а мой отец был трусоват. К сожалению, его рассказом я не заинтересовался, а зря.
Потом я прочитал, что Володя Дубинин в 1941 г. спас свой партизанский отряд от затопления фашистами в катакомбах, а в 1942 г. был послан установить связь с другим партизанским отрядом, но по дороге столкнулся с советскими бойцами морского десанта и вызвался провести их в каменоломни через блокирующее отряд партизан минное поле перед каменоломней. Володя подорвался на мине вместе с четырьмя саперами. Значит, мой дядя был в числе штурмовавших Керчь бойцов морского десанта.
Про дядю, приехавшего на похороны отца, очевидцы мне рассказали следующую историю (он сам о ней нам не рассказывал). Видимо, устав от отцовского сидра, дядя пошел выпить пива. Тогда (в 1973 г.) пива в магазинах практически не было, а продавалось оно в специальных пивных ларьках в розлив. Дядя скромно встал в конец длинной очереди. Через какое-то время у ларька появился какой-то приблатненный тип, который полез за пивом без очереди. Возникла ссора, схватились за грудки, и верх стал одерживать лезущий без очереди. Дядя спокойно подошел к нему и без слов так врезал тому, что наглеца как ветром сдуло. А дядя снова встал в конец пивной очереди.
Сидя у гроба отца подшофе, однажды он произнес: «Да, Ваня трусоват был. Помню в 1920 г. Красная Армия брала Кременчуг, занятый махновцами (напоминаю, что в 1920 г. отцу и, видимо, дяде было по 16 лет). Передовые отряды Красной Армии не могли продвинуться — их останавливал пулемет на крыше одного из домов. Мы полезли на эту крышу, видим, махновец за пулеметом один. Ваня-то трусоват был, а я подкрался к нему сзади, взял за ж… и выбросил его вместе с пулеметом на х…». Вот такие, оказывается, у меня родственники.
Эпизод 6. Рогачев
Как приехали мы в Рогачев, я не помню, помню лишь, что в песке у Днепра было огромное количество пуль, осколков, пустых обойм, а игрушкой у меня был немецкий пистолет-пулемет, видимо, МР-40 или МР-41(«Шмайсер») с деревянным затвором, изготовленным отцом, и пустым магазином. Помню, к нам ходил из ближайшего лагеря для военнопленных высокий худой немец, который подарил мне очень точную деревянную модель грузовика, сделанную им самим из дерева.
Наверное, родители подкармливали его, отрывая от своего стола. Никакой вражды к нему я не заметил. Кстати, о питании. Память сохранила и такой эпизод (наверное, это был 1946 г.). Зима, темно и холодно, и мы всей семьей руками разгребаем какую-то промерзшую кучу, выискивая огрызки мерзлой картошки. Дело было ночью, а значит, действия наши имели противозаконный характер или считались постыдными, ведь отец был начальником строительства (восстановления) завода сухого и сгущенного молока.
Эпизод 7. Чуть не утонул
Сейчас для меня кажется странным, что родители легко отпускали меня с ребятами без сопровождения взрослых куда угодно, даже купаться на реку (Днепр), где я однажды чуть не утонул. У берега были причалены плоты, по которым мы с ребятами бегали и прыгали из озорства. После одного из прыжков я провалился под воду, и никто этого не заметил.
Помню ужас, бревна над собой с проникающим сквозь щели между ними солнечными лучами, мои судорожные взмахи руками, нехватку воздуха и — чудо! — вдруг просвет между бревнами, куда я рванулся из всех сил. Когда я вынырнул, кто-то вытащил меня из воды. Родителям об этом доложено не было, иначе это запомнилось бы — порка всегда запоминается.
Эпизод 8. Отца забрали
Еще одно из воспоминаний детства той поры (в Рогачеве).
Как доподлинно было дело, не помню. Но помню многозначительный шепоток «Бажана забрали», пронзивший меня ужас события, может быть, инициированный страхом взрослых, свой рев. Как выяснилось потом, отец, рыбача, случайно забрел в запретную зону под мостом через Днепр, соединявшим поселок молокозавода с городом на другом берегу, где и был задержан вооруженной охраной и препровожден в комендатуру. Долгое время после войны мосты через реки на стратегических направлениях считались объектами военной инфраструктуры и охранялись. На выручку вместе со мной поехал на американском виллисе десант, возглавляемый фронтовым другом отца Львом Сергеевичем Коссовым, бывшим полковым разведчиком, закончившим войну капитаном. Помню ощущение надежды, ветер в лицо, какой-то развевающийся белый шарф и Льва Коссова за рулем, красивого, спокойного и уверенного, небрежно-мастерски ведущего виллис.
Отступление 3. Фронтовые романы
Лев Сергеевич Коссов на фронте полюбил связистку Нину и после войны к прежней семье не вернулся. Он работал вместе с отцом до примерно 1952 г., после чего его забрали в Москву — до конца советской власти Москва формировала свой кадровый потенциал, приглашая на работу в главки министерств лучших специалистов с периферии и обеспечивая их квартирами. После 1992 г. ситуация изменилась коренным образом — приглашения в Москву специалистов «с линии» стали невозможными вследствие частнособственнического подхода к жилищному вопросу, и теперь в министерствах и ведомствах Москвы практически не осталось профессионалов, знающих производство и специфику работы курируемых ими отраслей промышленности. О моральных принципах семьи Коссовых нельзя судить по обстоятельствам их брака, важно, что и муж, и жена всю их жизнь уважали и поддерживали друг друга, растили дочь добрым, отзывчивым человеком, были настоящей советской семьей. Маленький штрих: Нина Сергеевна была коммунистом, причем старой закалки, и нещадно выступала с критикой положения дел на своей работе на одном из молокозаводов Москвы в Останкино, за что, естественно, не снискала любовь начальства. Дело дошло до увольнения по сокращению штатов, при этом муж, Лев Сергеевич, работал начальником одного из главков министерства мясной и молочной промышленности СССР. Но он и пальцем не пошевелил для предотвращения такого поворота событий или восстановления ее на работе. Личное – в последнюю очередь, на этом и стояло советское общество.
Относительно фронтовых романов. Кто бросит камень в мужика, пусть даже женатого, который четыре года в холоде и в грязи, каждый день рискуя своей жизнью, вдруг влюблялся или заводил роман. Зачастую довоенный брак был неудачным, как у Л.С. Коссова, но везде и всегда мужчине плохо без женщины. А мало ли измен, адюльтеров в гражданской жизни?
Помню, в 1954 или в 1955 г. отец взял меня с собой в Москву, куда он ездил регулярно для отчета в министерстве.
Естественно, Кремль, мавзолей Ленина, метро, но об этом вспоминается с трудом. А вот вечеринка в старом одноэтажном деревянном доме на Таганке запомнилась.
Несколько фронтовых друзей, мужчин и женщин, в большой комнате за столом, в том числе мой отец, вино, разговоры. Я в углу комнаты, в чем-то копаюсь, не обращая внимания на «отдыхающих». Но вдруг высокая (как мне показалось) белокурая красивая женщина взяла трофейный аккордеон и под свой аккомпанемент с чувством запела народную песню «На муромской дороге». Дойдя до слов «мой миленький женился, нарушил клятву он», горько зарыдала, и все бросились ее утешать. Думаю, что это была фронтовая подруга отца. Это к вопросу о любви на фронте и о том, надо ли брать детей на вечеринки взрослых.
Кстати, я читал письма отца матери с фронта. Сколько в них было обнаженного чувства и надежды!
Эпизод 9. Лошади
Еще одно яркое воспоминание. Я дома и громко реву, добиваясь от родителей помощи лошадке. Я почему-то вижу себя реально маленьким мальчиком (мне, наверное, было пять лет) в чистенькой одежде и с береткой на голове. Наконец мы по тропе среди высокой травы пошли в низину к лежащим там животным, которых, видимо, отвели умирать на лошадиное кладбище. Их там много, и самая близкая ко мне лошадь поднимает голову. Отец скармливает ей кусок хлеба, посыпанный солью…
Теперь мне кажется странным, почему обессиленных животных не съели, ведь сами-то ели мерзлую картошку…
Эпизод 10. Патока и Наполеон
Про голодные послевоенные годы. Как-то по поселку среди мальчишек пошел клич: «Все на станцию, там цистерна с патокой течет!». Весь поселок строителей завода ринулся туда.
Помню черное блестящее брюхо цистерны, вытекающую из нее вязкой, на вид твердой струей патоку, движущуюся бесконечную людскую очередь и счастливчиков с полными ведрами, склянками, идущих обратно. Я, конечно, не удержался, как и многие, начал пальцами доставать тягучую полупрозрачную сладкую массу из своей тары и жадно поглощать ее, за что тут же поплатился продолжительными рвотными судорогами.
Наверное, в 1948 г. мы с Коссовыми завели на две семьи корову и свинью. Помню забойщиков с паяльными лампами, помню, что была колбаса, сделанная из кишок и мяса нашей свиньи, но вкусности ее не помню. Зато хорошо запомнился первый в моей жизни торт «Наполеон», который приготовили, в том числе, из молока нашей коровы по какому-то важному случаю. Я получил свою порцию и при всех буквально проглотил ее, чем вызвал бурное негодование матери, отвесившей мне пару подзатыльников. Ей, видимо, стало стыдно за мою прожорливость, а может быть, за мой голод. Я-то полагал, что наказан ни за что, ведь не стянул же я этот кусок, мне же его дали! Видимо из детства запоминаются эпизоды, сильно подействовавшие на психику ребенка, вызвавшие реакции сильной обиды на несправедливость наказания, жалости, отчаяния.
Эпизод 11. Сгущенка
В 1949 г. завод, восстановлением, а правильнее строительством которого руководил отец, дал продукцию, и тогда я впервые попробовал сгущенку на вкус — отец взял меня с собой на завод мыться в душе, после чего мы зашли в лабораторию, в которой отцу налили мензурку спирта, а мне – пару ложек сгущенного молока в блюдечке. Увы, на пользу мне сгущенка не пошла — меня стало жестоко рвать прямо на территории завода под светильником (запомнил же) заводского освещения консольного типа (тогда большая редкость).
Отцовская сгущенка сегодня
Эпизод 12. Половой вопрос
Интерес к противоположному полу у меня пробудился рано, лет в шесть. И лет до 13-ти я не мог понять, что же заставляет взрослых ложиться вместе, и как это таинство любви и зачатия происходит. Мои друзья той поры были такими же дураками.
В 1948 г. отца переводят на строительство завода сухого и сгущенного молока в г. Овруч, а летом 1949 г. за нашими пожитками, за матерью и мной приходит от отца грузовая машина — студебеккер. Я только переболел корью и, как говорят, чуть не умер, поэтому не участвую в сборах, только наблюдаю. В дороге на ночь остановились у какой-то реки, и я вижу высокую, полногрудую, крепкобедрую, полностью нагую женщину, с черным треугольником в ложбине между ног, не стесняющуюся никого, уверенную в своей женственной силе, спускающуюся к реке купаться. С трудом понимаю, что это моя мать.
Отступление 4. Бабушка
В глубине украинского Полесья, в г. Овруче в мою жизнь вошла бабушка по отцовской линии. Вспоминаю, как она ведет меня церковь, но самой церкви не помню, лишь большую площадь с возвышающимся в отдалении храмовым строением. В функции бабушки в том числе входил надзор за мной, когда я ходил без отца на рыбалку. Бабушка Домна Родионовна была хорошим человеком, и я часто с теплотой вспоминаю ее и ее кулинарные шедевры — маковейки (нарезанные коржи в сладкой воде с растертым маком), жаворонки (булочки), хворост, вареники с вишней. А вот дедушка по материнской линии, Иван (Прохорович?), маляр по роду занятий, для меня — загадка. Он приехал к нам жить в Рогачев, да там вскоре и умер. У него был большой сундук, в котором он хранил свои вещи. На этом сундуке я потом спал.
Когда семья садилась пить чай, он лез в свой сундук, доставал кулек с конфетами-подушечками (это была большая редкость в те голодные времена), пил с ними чай и никого ни разу этими конфетами не угостил.
Бабушка была неграмотной и верила в бога, но никому своей веры не навязывала, кроме меня. Ее старания пропали даром, тогда меня религия не заинтересовала, хотя, думаю, я и свечку держал, и крестился правильно, и даже слова молитв повторял. А вот мои старания по обучению ее грамоте завершились успешно, и бабушка до конца дней своих благодарила меня за это.
Свято-Васильевский храм в г. Овруч сегодня