Комсомольск-на-Амуре
В Комсомольск-на-Амуре, тогда, как и Горький, закрытый для иностранцев город, я приехал 4 сентября 1965 г. поездом, который тащился восемь суток. Из всей дороги запомнились только озеро Байкал и жесткие полки плацкартного вагона.
Мои однокурсники Э. Мельников и В. Карпова были очень рады, что я приехал, не передумал, и закатили в общежитии института «банкет» по поводу моего прибытия. На следующий день, в воскресенье, все поехали смотреть новый (тогда) город-спутник Амурск. Там я впервые испытал на себе мощь Амура — прыгнув с висячего трамплина в незарегулированную реку, я вынырнул метрах в 150 от места входа в воду (так унесло меня течение) и с трудом выгреб к берегу, потеряв еще метров 200. Потом оказалось, что проверил я не основное русло Амура, а его протоку.
Комсомольск-на-Амуре мне снится до сих пор — я был там уважаем и ценим так, как не добился этого потом в Горьком/Н. Новгороде (на Западе, как говорят там). Часто вспоминаю, как каждое утро в 5-00 по радио звучал вальс «Амурские волны», поднимая какой-то тихий восторг в моей душе: «Плавно Амур свои воды несет/Ветер сибирский им песни поет./Тихо шумит над Амуром тайга,/Ходит пенная волна,/Пенная волна плещет, /Величава и вольна.…», и только в 6-00 звучал гимн Советского Союза.
В вечернем политехническом институте я был принят на должность ассистента кафедры «Технология судостроения» – единственной кафедры института, которая вела все специальные дисциплины на судостроительном факультете.
Институт готовил, в основном, кадры для авиационного завода, металлургического завода и Амурского судостроительного завода, и одной кафедры (около 20 преподавателей) для ведения учебного процесса по направлению хватало, но квалифицированных преподавателей с учеными степенями было мало (зональный коэффициент надбавки к заработной плате отменили), поэтому руководители института стремились привлечь молодых специалистов в надежде, что они вырастут в профессионалов, женятся (выйдут замуж) и останутся навсегда в городе. Мне сразу поручили читать лекции по термодинамике и теплопередаче, двигателям внутреннего сгорания и судовым насосам. Спросите меня, какие знания людям с производства может дать вчерашний студент? Вот именно, тем более что институтских знаний у меня фактически не было. Пришлось все дисциплины изучать заново, самостоятельно, по учебникам и справочникам, готовя одновременно конспекты лекций для студентов. Это был тяжелый труд, но благодаря ему и состоялась впоследствии моя научная карьера — за два года в Комсомольске-на-Амуре я не только восстановил знания, которые должен был получить и усвоить в институте, но приумножил их, научился распоряжаться ими.
Комсомольск-на-Амуре жил своей жизнью, не похожей на жизнь городов Центральной России. Люди там жили хорошие, но нам, «западникам», доверяли не сразу. Криминал был, но не более чем в городах Центральной России, но, как пишут, после так называемой революции 1992 г. Комсомольск-на-Амуре стал криминальной столицей Дальнего Востока. Во время моей жизни там, однако, не было даже намека на такое развитие событий. Дефицита продуктов в магазинах не было, скорее наоборот, продавалась такая экзотика, как красная рыба всех сортов в разных видах, замороженная морская рыба больших размеров, о которой в Горьком мы и не слышали, например, марлины, парусники, тунец; яблоки и апельсины были круглый год, помимо известных нам, прошедшим школу общежитий, алкогольных напитков продавались 95-градусный питьевой спирт и вьетнамская водка.
Руководство института и ректор А.Д. Куликов стремились объединить преподавателей в одну большую семью, организуя праздничные вечера с концертами и буфетом. Не отставал от руководства и заведующий моей кафедрой, к. т. н., доц.
Лейзерович Семен Яковлевич, человек с яркой и бурной биографией, большой жизнелюб. На кафедре регулярно отмечались дни рождения и другие праздники, причем солировал всегда Семен Яковлевич. После пары рюмок он начинал читать стихи, после 7 рюмок — рассказывать анекдоты и случаи из своей жизни, после 10 рюмок — уже переходил черту. Человек он был незлой, любил юмор, а шутки у него были своеобразные. Вот мы сидим с ним на кафедре под вечер вдвоем, он в одном углу комнаты, а я в другом. Закончив дела, он начинает меня поддразнивать, например, так:
— Бажан!
— Что, Семен Яковлевич?
— Не мотай мне нитки на ….!
— А что такое, Семен Яковлевич?
— Ты уже …. Веру Карпову?
— Семен Яковлевич!
— Нет? Ну и зря…
Летом 1966 г. Семен Яковлевич якобы уехал в санаторий. А через неделю его жена, случайно попав в другую часть города, внезапно обнаружила его в магазине с авоськой (была такая сумка из крупноячеистой сетки) в руке — он вместо санатория реализовывал романтические отношения с другой женщиной и вышел за чем-то в магазин. И умер он (уже после моего отъезда) не от болезней, а 1-ого января.
В институте было много преподавателей, с которыми расстались другие учебные заведения Дальнего Востока и Сибири. Пышным цветом цвели взятки женской натурой, которые преподаватели-мужчины, особенно преподаватели общественных наук, брали от молодых студенток. Мне и моим товарищам было все это дико.
О баскетболе
Наверное, пришло время рассказать о баскетболе. После окончания института и сдачи экзамена «по войне» я проходил воинские сборы в г. Владимире, после которых нам должны были присвоить офицерские звания. До этого (после четвертого курса) тоже были месячные сборы в г. Горьком, на которых я «хлебнул» все «радости» армейской жизни — наряды на кухню через день (до сих пор не ем треску), плац, марш-броски с полной выкладкой и пр. Во Владимире офицеры и сержанты дивизии вначале попытались внедрить те же порядки, что были на предыдущих сборах, но быстро получили отпор почти лейтенантов, после чего нам было приказано нашить на погоны лычки старших сержантов, и оставили в покое.
После завтрака мы строем выходили за ворота части и рассыпались кто куда. Я ходил на тренировки женской сборной страны по гандболу, меня интересовали не только упражнения по технике и тактике, но и взаимоотношения тренеров и игроков. И во мне крепло желание самому попробовать тренерский хлеб. Окончательно я решил стать тренером по баскетболу, как ни странно, после того, как на этих воинских сборах у меня украли из тумбочки очень приличный по тем временам спортивный костюм, который выдали игрокам первой команды и мне тоже за месяц до воинских сборов. Странно порой принимаются решения.
Приехав в Комсомольск-на-Амуре, уже через неделю я пришел в Комсомольский городской совет «Спартак» и ничтоже сумняшеся предложил свои услуги тренера. Тогда все было проще, тренерская лицензия еще не требовалась, решение принимал тренерский совет. И мне этот совет, очевидно, впечатленный моей уверенностью в себе (на самом деле я не был уверен), предложил возглавить уже сформированную перворазрядную женскую команду, у которой по какой-то причине не было тренера. Ведущие игроки этой команды были студентами политехнического техникума, который и стал базой команды. Естественно, я обложился книгами по технике, тактике и психологии баскетбола, физиологии спортсменов и учился, учился, учился, вел переписку с горьковскими тренерами — наиболее нужные советы дал Ю.П. Свиридов. Сейчас, записывая эти строки, я не могу понять, как мне хватало времени на подготовку к чтению лекций в институте, освоения тренерской профессии, учебную литературу и тренировки. Через месяц были первые соревнования, моя команда легко заняла первое место, но ради справедливости следует указать, что это не моя заслуга – команда была сыграна до меня, а игроки — подготовлены технически и тактически не мною. А я, будучи впервые на тренерском мостике, порой терял нити игры, не видел ее рисунка. Все это пришло позднее. Не могу не рассказать об испытании, которому был подвергнут местной баскетбольной общественностью — тренерами и судьями. По окончании соревнований меня пригласили в судейскую комнату, в которой на большом пустом столе стояла бутылка питьевого спирта, стакан и разделанная тихоокеанская (обязательно тихоокеанская!) селедка. На вопрос, согласен ли я познакомиться с народом, я ответил утвердительно. Тогда был налит под рубчик (200 г.) стакан, и весь народ, рассевшийся по стенам комнаты, с интересом смотрел, как я буду выкручиваться. Понимая важность момента — и последующие отношения это подтвердили, — я взял стакан и вылил весь спирт в себя, запив его несколькими глотками воды из-под крана, после чего сказал всем спасибо и пошел домой, до которого было минут 20 ходьбы. Домой пришел вдребезг пьяным, но «флот не опозорил».
Политехнический техникум возглавлял И.М. Колганов, замечательный специалист и человек, который, оценив мою работу с женской командой, предложил возглавить мужскую, которой фактически не было. Комплектовать эту команду пришлось мне, и через полгода мы стали бороться за первое место в городе. Команда получилась управляемой до автоматизма: по моему жесту или условному сигналу со скамейки мгновенно менялись система защиты, акценты в нападении, ритм игры то ускорялся, то замедлялся. Женская команда не отставала, с ней мы выиграли первенство Хабаровского края, а я стал тренером сборной женской команды Хабаровского края на Спартакиаде народов Дальнего Востока и Сибири. Лавров на этой Спартакиаде мы не снискали, но это уже другая история.
Одновременно с преподавательской деятельностью в институте и расширяющейся тренерской и общественной работой я писал небольшие статейки на спортивную тему в местную газету под псевдонимом «И. Шипилов». Меня заметили и пригласили на местное телевидение в качестве спортивного комментатора. Теперь я два раза в неделю появлялся почти в каждом доме города на экране телевизора, которым комсомольчане избалованы не были. Результат — на улице со мной начал здороваться каждый третий прохожий.
Опыт подготовки текстов для газеты и телевидения очень пригодился в моей последующей научной работе.
О романтике
Несмотря на все спортивные и медийные достижения, я видимо, не очень ценил их и с приходом лета собрался во Владивосток за романтикой. Не я один — моя однокурсница В. Карпова устроилась на лето учительницей на пассажирский теплоход, совершавший рейсы по всему побережью Дальнего Востока, и потом рассказывала о камчатских крабах, у которых, если взять их в руки, ноги доставали до земли, о пещерах и вулканах, травяных джунглях Сахалина. У меня цель была другая, более приземленная — я поехал во Владивосток устраиваться на китобойную флотилию. Не знаю, была ли это «Слава», которую перевели сюда из Одессы, или «Советская Россия». Наверное, сказались рассказы на лекциях А.С. Хряпченкова о том, что по приходу китобойной флотилии «Слава» в родной порт каждый китобой ехал в гостиницу на трех такси: на первой машине ехала шляпа, на второй — он сам, на третьей — чемодан (ы) и макинтош. Помню полутемный коридор пароходства, очередь в отдел кадров бывалых людей с вкраплениями салаг вроде меня, женщин в очереди. Передо мной стояла учительница французского языка, довольно молодая и симпатичная, согласная работать на китобойной базе простой работягой хоть с мясом китов, хоть с ворванью.
Владивосток был своего рода перевалочным пунктом — в него стекались в поисках возможности разом крупно заработать жители Дальнего Востока и Сибири с авантюрными замашками. Стоявший сзади меня мужичок повеселил всех тем, что вышел из очереди, бросил свою кепку на пол, стал топтать ее, приговаривая: «Эх, ребята! Как же через пару месяцев мы все будем проклинать тот день и час, когда решили прийти сюда!».
Морского плавательского ценза у меня не было, и мне предложили должность моториста на китобойце. Потом я узнал, что подписывался я на очень тяжелую работу. Китобоец (водоизмещение 1270 тонн, длина 63,6 метра, ширина 9,5 метров) в океане мотало как пушинку. На китобойцах условия для труда и отдыха были почти спартанские, а антарктические рейсы длились около девяти месяцев.
Китобоец на промысле. На носу гарпунная пушка.
Несмотря на заверения работников отдела кадров, что мой диплом об окончании вуза им не нужен, я решил вернуться в Комсомольск за этим дипломом, тем более что время позволяло, и выход флотилии в рейс намечался в начале сентября. И здесь оказалось, что судьба сыграла со мной шутку — диплом мне не отдали, потому что его в институте не было. Я как раз попал на очередной эксперимент, проводимый последователями уже снятого Хрущева, — закончившему вуз выпускнику диплом сразу не выдавали, а только через год работы по распределению диплом высылался на это место работы, если оттуда поступал запрос с характеристикой работы выпускника. Я все планы строил из расчета, что такой запрос отдел кадров Комсомольского-на-Амуре политехнического института направил в адрес Горьковского политехнического института в конце июня, но в действительности этот запрос в конце августа только готовился. И я струсил, побоялся остаться без диплома и оставил все мысли о Владивостоке, тем более что жизнь в Комсомольске вновь настойчиво и цепко вовлекла меня в свою орбиту.
Браконьер
В конце августа на улицах города появились торговые лотки со свежепойманной красной рыбой — кетой и горбушой, которая шла на нерест в горные речки хребта Сихоте-Алинь и которую народ охотно разбирал. Мне же для улучшения душевного самочувствия предложили поехать на браконьерскую ловлю этой рыбы. Будучи зол на весь мир, я согласился. И вот мы (я с компанией и пустым ягодным коробом за плечами) грузимся в поезд, следующий по узкоколейке в район озера Эворон. Наши попутчики — оторви и брось. Обстановка по Джеку Лондону — пьяные морды, сизый табачный дым, мат, стычки из-за едущих в вагоне женщин. Тариф — 10 руб., действие — в туалете (на 10 руб. можно было посидеть в ресторане или купить три бутылки водки).
Наконец, ночью, ошалевшие и голодные высаживаемся на каком-то полустанке. Никаких строений, рельсы и тайга. Сеет мелкий дождь, идем по тропе, вытоптанной в тайге, примерно полтора часа. Хочется есть, припасы у каждого приглашенного составляют две буханки хлеба и полкило сахара, но их трогать запрещено. Никакой водки. Впереди идущие останавливаются — пришли на место. Лидер ныряет в кусты и через несколько минут несет две большие рыбины килограмм по пять каждая, ничего не поясняя об их происхождении. Быстро разводится костер, ставится котелок, разделывается и варится рыба. Очень вкусно. Разморило, хочется спать. Нахожу вблизи полянку и стожок сена на ней, решаю в нем и поспать. «Сено» оказывается спрессованной, видимо от времени, массой, мало похожей на настоящее сено, и нору можно только вырезать ножом. Полчаса работы, но нора получилась только по пояс.
Сил больше нет, и я залегаю, разогретый до пота, выставив ноги наружу. Проснулся от холода на рассвете — в тех краях даже в летние дни ночи бывают очень холодными. Ног не чувствую — буквально трогаю руками ноги и не чувствую их, – и почему-то в панике возникает нелепая мысль: «Медведь отгрыз», наверное потому, что у костра кто-то что-то говорил про медведей. С трудом выползаю из норы и не чувствуя ног от отчаяния поджигаю разбросанное вокруг нарезанное мной сено, неосознанно предпочитая сгореть, но не замерзнуть. К счастью, стожок не воспламенился, а я согрел руки и стал понемножку чувствовать ноги. Потом я узнал, что медведи действительно приходят из тайги за рыбой, самцами кеты и горбуши, которые браконьеры бросают в кустах как недостаточно качественный продукт — самки ценились не только за икру, а и за более нежное, чем у самцов, мясо.
Тем временем мои товарищи начинают «рыбалку». К концу миллиметровой лески привязывается груз, необходимый для заброса, а к остальной части лески примерно на длине метров пять привязываются без всяких поводков несколько здоровенных крючков-тройников, похожих на якоря.
Выполняется заброс почти на противоположный берег речки, благо ее ширина не более 15–20 метров, и браконьер начинает «косить», то есть резкими рывками дергать снасть на себя до момента засечки добычи. Крючки-тройники цепляют бедную рыбу за брюшко, спину, плавники, хвост, за что угодно и не отпускают ее до выволакивания на берег. Далеко не каждый заброс заканчивается поимкой рыбы, поэтому вначале берут и самцов, определяемых по характерному хищному изгибу челюстей, а не отпускают их в реку. Потом, если самок наловлено достаточно для еды на месте рыбалки и транспортировки домой, самцов выбрасывают в кусты.
Именно таких самцов принес ночью к костру наш лидер.
Наверное, не нужно говорить, как я был шокирован варварским способом ловли и поэтому наотрез отказался «косить». Тогда мне поручили готовить икру и показали, как это делается. Брюхо рыбы вспарывается и достается из него ястык — тонкая, но прочная пленка, образующая мешок-оболочку, в которой находится икра. Есть специальные приспособления — грохоты — для отделения икры от пленки, но их у нас не было, и я стал деревянной ложкой отскребать икринки от пленки-ястыка на куске коры. Возился я не менее полутора часов, тем временем был приготовлен в котелке и остужен солевой раствор, концентрация которого проверяется по опущенной в соленую воду картошке — если картошка плавает, раствор пригоден для соления икры. Икра помещается в раствор на пять минут, после чего вода сливается, икра помещается в марлю, которая завязывается узлом-сумкой и вывешивается для того, чтобы излишняя вода стекла. Все эти действия я производил в некотором отдалении от берега реки и не придал особого значения шуму лодочного мотора, который вдруг стих, после чего послышался крик: «Чья рыба?», а через некоторое время: «Чья снасть?». Стало ясно, что к нам пожаловал рыбнадзор, от которого мои товарищи-браконьеры убежали в тайгу, бросив все пойманное и снасти на берегу.
Испугался я не на шутку, представив позор, который придется публично испытать мне, известному в городе преподавателю института, тренеру, спортивному комментатору, при обнародовании через средства массовой информации факта моего браконьерства. Воткнув свой замечательный финский нож в дерево на уровне вытянутой вверх руки и вывесив марлю с икрой на нем, я рванулся в тайгу и вскоре засел в заросшей камышами ложбине, прислушиваясь к доносящимся до меня звукам. Они не заставили меня ждать: «Чья икра?» — раздалось неподалеку, отчего сердце у меня ушло в пятки.
Через полчаса снова раздался шум лодочного мотора, и я осторожно стал красться к реке. Итог был неутешительным: инспекторы рыбнадзора забрали у нас всю рыбу, снасти и, самое обидное, икру, на приготовление которой пошло так много моего времени и труда. Негодование мое было настолько велико, что я, забыв о щепетильности, я пошел просить у более удачливых не обнаруженных рыбнадзором соседей-браконьеров все принадлежности ловли, сделал снасть и принялся с яростью «косить». Голос совести и благоразумия молчал. В обед снова была уха уже из пойманных нами самцов горбуши, а к ужину была уже не мной сделанная икра, которую мы ели ложками.
Мой рассказ был бы неполным, если бы я не рассказал об обратном пути. То ли наш лидер неправильно рассчитал время перехода до полустанка, то ли мы шли медленно, что не удивительно, потому что за плечами каждого был ягодный короб с тремя — четырьмя отборными рыбинами по 4–5 кг каждая, но к приходу поезда мы опоздали — он уже начал трогаться, когда мы взошли на платформу. Я шел в самом конце нашей группы и, увидев огни уже набирающего ход поезда метрах в 30 от меня, обезумел от горя — нужно было ждать сутки следующего поезда. Не знаю, что со мной произошло, но я рванулся вперед с небывалой, фантастической для меня скоростью (с грузом!), сумел зацепиться за поручень последнего вагона и был втащен в него моими товарищами.
Как выдержало мое сердце, не знаю. Вскоре выяснилось, что, оказывается, нам страшно повезло. Те браконьеры, которые пришли к поезду вовремя, были ограблены рыбнадзором, который подъехал к полустанку с другой стороны (значит, там была дорога, о которой мы все не знали) на грузовике, в который и погрузили отобранную у людей рыбу и икру. Было ясно, что рыбу и икру инспекторы рыбнадзора отбирали у рыбаков для себя, потому что ни одного акта не было составлено, и ни у одного браконьера они не потребовали предъявления документов, удостоверяющих личность.
По прибытию в город на квартире одного из лидеров была устроена небольшая пьянка в честь благоприятного исхода дела, на которой я впервые попробовал строганину из нарезанного стружкой замороженного филе кеты, сдобренную перцем и уксусом. А свою рыбу я отдал соседке, которая приготовила из нее прекраснейшие пельмени. Весь сентябрь в любой столовой города подавали жаренную кету, вкусную до неприличия. Такой вкусной жареной лососевой рыбы мне больше не удалось попробовать нигде — ни у нас в стране, ни за рубежом.
Багульник и саранки
Комсомольск-на-Амуре оставил глубокий след в моей жизни, несмотря на тяжелый для жизни климат. В городе почти всегда дули ветра, затихая только при 30-градусном морозе. Только при таком морозе можно было комфортно кататься на лыжах. Я, который никогда в жизни не носил кальсон (извините), зимой ходил в тяжелом теплом белье.
Летом днем было жарко, температура поднималась до 30 °С, а после захода солнца даже в пиджаке было прохладно. Выехать летом за город было проблематично — донимал до умопомешательства гнус. Зато весной сопки вокруг города становились фиолетово-розовыми — это зацветал рододендрон даурский, называемый там багульником. Затем сопки становились желто-оранжевыми — цвели лесные лилии — саранки.
Рододендрон даурский
Саранки
Помню, когда я уже вернулся в Горький, в апреле мне пришла посылка с веточками багульника. Это напомнила мне о Комсомольске Вера Карпова. Поставленный в воду, багульник покрылся розовыми цветами, чем немало смущал мою жену. Осенью сопки расцветали буйными красками осени, преобладал золотисто-желтый цвет, который особенно оттеняли вкрапления розового, фиолетового и даже пурпурного цветов. В сентябре поспевали кедровые орехи, и многие горожане устремлялись за ними в тайгу. Я тоже в первый год жизни на Дальнем Востоке не избежал этого искушения.
Возвращение
Если во второй год работы в Комсомольске-на-Амуре дела на баскетбольном и медийном поприще шли только в гору, то преподавательская работа начала причинять мне муки совести — я остро начал ощущать недостаток практического опыта и все крепче стала укореняться мысль о необходимости получения опыта инженерной работы в серьезной организации. Таковой мне представлялась только одна – ОКБМ, а следовательно, мне нужно было вернуться в Горький.
Масла в этот огонь подливала и активная переписка с будущей женой. Не знаю, по какой причине, но в Комсомольске-на-Амуре мне не встретилась ни одна девушка, в которую я мог бы по-настоящему влюбиться, хотя от недостатка женского внимания я не страдал. Чем ближе подходило лето, тем назойливее становилась мысль о невозможности работать преподавателем, не имея за плечами производства или КБ, о необходимости возвращения. Наконец, когда стало известно, что моя женская баскетбольная команда едет в июне 1967 г. на первенство техникумов Минсудпрома СССР в г. Херсон, что позволяло мне сэкономить на дорожных затратах, решение было принято. Отныне все работало на отъезд.
В 1967 г. город праздновал свое 35-летие. Некруглая дата объясняется, видимо, тем, что были живы еще первостроители города, члены комсомольских отрядов, основавших город в 1932 г., и их еще можно было пригласить на праздник.
Приехало много знаменитых гостей. Лично мне по роду службы запомнился боксер Виктор Агеев и футболист Валентин Иванов. Праздник прошел по тем временам с размахом, но мои мысли были уже в Горьком.
И вот, «уже в дорогу собран чемодан, прощальный вечер для друзей назначен». Был и прощальный вечер, были и друзья…Сердце сжимало ощущение чего-то безвозвратного, ведь здесь, в Комсомольске-на-Амуре, я впервые ощутил себя личностью, публичным человеком, которого уважали, с которым считались. Я провел детство и юность в маленьких городках, у меня к ним особое чувство, основанное на ощущении своего места в жизни. Таким местом стал покидаемый мною город, в нем я был весьма успешным. Что ждет меня в большом городе? Опасения отчасти оправдались – до настоящего времени такого отношения к себе, как в Комсомольске-на-Амуре, я не ощутил (или не заработал?).
Много лет мне снилось потом, что я возвращаюсь в свой любимый город, и даже вернулся однажды на день — прилетел из Якутска, куда сопровождал своих студентов на плавательскую практику, но это было уже не то.
Последующие строчки Г. Шпаликова уводят нас в несколько иную тематику, но все равно очень хороши: