ОКБМ

И вот я снова в Горьком. В ОКБМ меня приняли инженером-расчетчиком II категории с окладом 120 руб. в месяц. Начальник одного из конструкторских отделов В.А.

Маламуд, звавший меня к себе, вероятно, дал бы больший оклад, но я уже определился, видимо сказались предыдущие два года самостоятельной теоретической подготовки, за время которой у меня уже появились зачатки менталитета расчетчика, то есть специалиста, выполняющего расчетные операции по методикам, изложенным в различных источниках.

В отделе, который возглавлял В.М. Будов, работало около 40 человек, и все размещались в одной комнате. Основным инструментом расчетчика была логарифмическая линейка, а некоторые использовали арифмометры и счеты. Вскоре появилась механическая гедеэровская счетная машинка, на которой можно было выполнять некоторые вычисления.

Габариты этой счетной машинки были близки к габаритам стационарной пишущей машинки. Когда я ее включал, то весь отдел пригибал головы — для выполнения простейшей операции умножения машинка должна была выполнить несколько проходов каретки из одного крайнего положения в другое, сопровождающихся жутким треском. Моим руководителем считался Е.А. Помосов, по-настоящему хороший специалист и очень деликатный человек, но более всего мне запомнилась работа с Розалией Марковной Альтерман, опытным и заслуженным расчетчиком, награжденной орденом Ленина за участие в разработке и создании диффузионных машин для производства высокообогащенного урана и другими правительственными наградами. Работа с ней протекала примерно по такому сценарию:

— Павел Иванович, посчитайте вот это по методике, которая изложена в …(назывался источник, условно № 1).

— Розалия Марковна, я посчитал, посмотрите, пожалуйста.

— Павел Иванович, посчитайте теперь это же по методике, которая изложена в …(назывался источник, условно № 2).

— Розалия Марковна, я посчитал, посмотрите, пожалуйста.

— Так-так-так. Результаты сходятся. А посчитайте теперь это же по методике, которая изложена в …(назывался источник, условно № 3).

— Розалия Марковна, я посчитал, посмотрите, пожалуйста.

— Хорошо. Но не могли бы Вы посчитать все это по методике, которая изложена в …(назывался источник, условно

№ 4).

— Розалия Марковна, ведь расчеты уже по трем вашим методикам дают практически одинаковые результаты!

— Да-да. Но посчитайте, посчитайте.

И так до девяти раз. Порой все расчеты давали близкие результаты, и я злился и возмущался от того, что загружался ненужной (по моему мнению) работой. Но были случаи, когда восьмая или девятая методика давала резко отличающиеся от полученных по результатам предыдущих расчетов значения искомых параметров. Тогда меня привлекали к анализу отличий и поиску причин такого отличия, что уже было терпимо. По глупости, характерной для возраста (26 лет), я не понимал, что меня учат добросовестному выполнению своих обязанностей. Не понимал я этого и после увольнения из ОКБМ через четыре года работы в этой организации в связи с поступлением в очную аспирантуру. Во всяком случае, забавного домашнего хомячка я нарек тогда Розалией Марковной. Теперь я бесконечно благодарен Р. М. Альтерман за бесценный опыт, за учебу и прививку добросовестного отношения к расчетной работе.

ОКБМ была в то время мощной фирмой с прекрасным финансированием, что справедливо ставится в заслугу ее директору и главному конструктору И. И. Африкантову. Все известные научно-исследовательские институты и учебные заведения стремились завязать отношения с нашей фирмой.

Поэтому любого представителя ОКБМ, даже низшего звена, в Обнинске, Ленинграде и других городах встречали как желанного гостя, наперебой предлагая свои услуги.

Неожиданная смерть Игоря Ивановича Африкантова в 1969 г. в возрасте 52 года всколыхнула город. Никогда я не видел столько людей, пришедших почтить память этого выдающегося человека — вся улица от Дома Связи до Дома Культуры им. Дзержинского (бывший дом-коммуна «Дом чекиста») на ул. Воробьева (ныне Малая Покровская) была запружена скорбящим народом.

Руководителем ОКБМ стал Ф.М. Митенков, сам бывший расчетчик-физик. Нам, рядовым работникам, сразу стало ясно, что к руководству пришел человек калибром ниже прежнего руководителя. Конечно, авторитет ОКБМ поддерживал его имидж, но мы считали слишком мелочными для руководителя такого ранга его привычки ходить по этажам конструкторского здания и гонять курильщиков. Тем не менее, обладая первоклассным кадровым составом, ОКБМ уверенно решало поставленные перед ним задачи.

Наша страна отставала в научно-техническом развитии от западных стран, поэтому все новые идеи приходили к нам с Запада. Так продолжается до сих пор. Не знаю, помогала ли в развитии атомного машиностроения в стране наша внешняя разведка, но толчком для разработки реакторов на быстрых нейтронах БН-350 и в какой-то мере БН-600 послужила картинка в статье из французского журнала, посвященной проекту энергетического реактора-размножителя на быстрых нейтронах «Феникс» электрической мощностью 250 МВт с натриевым теплоносителем. Идея идеей, но вот как реализовать эту идею в металле? Но наши инженеры справлялись — воссоздавали конструкцию по картинке или просто по упоминанию в зарубежной статье, подбирали, обжигаясь, материалы, разрабатывали и корректировали технологии изготовления деталей и узлов, создавали стенды и методики расчета, экспериментировали, работали, работали, работали. Итог: ОКБМ за свою недолгую (с 1945 г.) историю создало помимо диффузионных заводов свыше 500 надежных ядерных реакторов и установок.

Я все более обзаводился новыми знаниями и навыками, чему немало способствовали командировки в ФЭИ г. Обнинск, в ЦКТИ им. И. И. Ползунова г. Ленинград, ВВМУ подводного плавания им. Ленинского комсомола в другие организации и непосредственное общение с учеными (в моем тогдашнем понимании): Л.Н. Поляниным, М.Х. Ибрагимовым, В. М.

Боришанским, А. Патрушевым и другими.

В ОКБМ достаточно рано появились электронно-вычислительные машины, и мы начали переводить свои расчеты на ЭВМ. В первую очередь компьютеризации были подвергнуты сложные расчеты гидродинамики, например, определение поля скоростей и давлений при течении теплоносителя в разных сечениях трубных пучков теплообменников второго контура Na-Na. Работая с программистами-математиками, я не переставал удивляться степени их математической и профессиональной подготовки и испытывал к ним своего рода зависть, что, конечно, подвинуло меня впоследствии к самостоятельному овладению этим ремеслом. Я начинал от программирования в кодах и закончил программированием в среде С#.

Опыт практической работы получен

В конце 1969 г. проф. В.М. Боришанский уговорил меня поступать к нему (в ЦКТИ им. И. И. Ползунова) в заочную аспирантуру и к лету 1970 г. после сдачи вступительных экзаменов я был в нее принят. На экзамене по диалектическому и историческому материализму у меня был вопрос о Кронштадском мятеже (дело было в Ленинграде), и я построил свой ответ на официальном отношении к этому событию марта 1921 г., изложенном в учебниках. Однако, достаточно возрастные преподаватели, принимавшие экзамен, остались недовольными и долго втолковывали мне, что все происходило не так, как написано в учебниках. Не помню, какую оценку они мне поставили, наверное, тройку, но дело совсем не в оценке — значит, в 1970 г. уже поднимали голову враги советской власти, и по парадоксальному стечению обстоятельств числились они, в основном, преподавателями общественных наук («пчелы против меда»). По рассказам моего приятеля В. Гурикова, в Горьковском политехническом институте некоторые преподаватели кафедры философии тоже активно вели пропаганду против советской власти. Именно от людей, несущих в массы марксизм-ленинизм, и пошла эта зараза, разъевшая затем идеологические устои нашего государства.

Аспирантура аспирантурой, но времени на самостоятельную «научную деятельность», так называемую «учебу в заочной аспирантуре» у меня не было. Нужно учесть, что через некоторое время после возвращения в Горький (в 1967 г.) я набрался храбрости, пришел на студию телевидения и предложил свои услуги. Как ни странно, меня приняли, и примерно раз в неделю (были и другие спортивные комментаторы, в том числе В.И. Любимов) я стал появляться в эфире с информацией о соревнованиях и интервью со спортивными знаменитостями. Такую информацию вместе с Яшей Фридманом, редактором отдела новостей, мы добывали, разъезжая в субботу и воскресенье на редакционной машине по стадионам и спортивным залам. Однажды, приехав с работы в ОКБМ на передачу к 19–00, мне пришлось в прямом эфире без предварительной наметки брать интервью у Александра Канделя, знаменитого уральского баскетболиста, члена сборной страны, чем я немало возвысился в глазах баскетбольной общественности. Недавно, копаясь в многочисленных архивных бумагах, я обнаружил несколько заметок, опубликованных в горьковских газетах «Горьковский рабочий» и «Ленинская смена», подписанных «И. Шипилов».

И я вспомнил, что в то время я действительно освещал в этих газетах баскетбольную тему. Вскоре у меня появилась и баскетбольная команда — спортивный клуб «Радий» телевизионного завода им. Ленина предложил мне место тренера. Времени не стало совсем, нужно было от чего-то отказываться, и я отказался от телевидения. Аспирантура ЦКТИ им. Ползунова, тем не менее, не стала более желанной, потому что меня все чаще стали посещать мысли об очной аспирантуре, сулившей мне больше свободного времени. На работу в ОКБМ я ездил через Окский мост и, начиная с весны до поздней осени, с внутренним волнением вглядывался из окна автобуса на стоявшие у причалов родные мне пассажирские суда.

Жесткий режим секретности ОКБМ начал тяготить меня, я для себя решил, что за четыре года работы в этой мощной организации я получил достаточный для продолжения преподавательской деятельности опыт.

Аспирантура ГИИВТа

Увидев в газете объявление о приеме в аспирантуру Горьковского института инженеров водного транспорта (ГИИВТ), я пришел к заведующему кафедрой судовых силовых установок Геннадию Алексеевичу Конакову.

Договорились мы быстро, кандидатские экзамены по диалектическому и историческому материализму и немецкому языку у меня были сданы в 1969 г., вступительный экзамен по специальности, как я сейчас понимаю, был для проформы, и 4 января 1971 г. я стал аспирантом — свободным человеком.

Несмотря на то, что с 14 января 1971 г. я был оформлен младшим научным сотрудником научно-исследовательского сектора института, работа, заключавшаяся в выполнении нескольких за год тепловых расчетов, не очень обременяла меня. Г.А. Конакову было не до меня, он заканчивал работу над учебником и готовился к защите докторской диссертации, тему будущей диссертации я придумал сам и не спешил с ее реализацией. Нормой стали достаточно частые походы в соседний с институтом кинотеатр им. Минина на утренние сеансы (стоимость билета 10 коп), больше времени стало на тренерскую и судейскую работу в баскетболе. В последнем моим наставником стал Д.И. Бакулин, который и свел меня тогда с моим будущим другом А.Ф. Черновым, с которым мы проводили баскетбольные соревнования различного ранга, разъезжая по области, до 90-х годов прошлого века.

Жизнь на кафедре протекала весело, по поводу и без проводились застолья, дым буквально стоял коромыслом – Г.А. Конаков, Г.Н. Федоров и другие были заядлыми курильщиками, от них старался не отставать и ваш покорный слуга.

Извещение о приеме в аспирантуру

Люди на кафедре работали разные, один научный сотрудник оказался убийцей — в момент реализации попытки сближения с бывшей женой в порыве ярости, спровоцированной ею упреком в отношении его ненормально близких отношений с матерью, он задушил ее. Опомнившись, он решил спрятать следы преступления, тем более что вечером он должен был уезжать в командировку в Москву. Будучи охотником, с помощью топора и ножовки он расчленил тело бывшей жены в ванной на части, сложил их в рюкзак и чемодан и вывез на Линду, где и бросил в воду. Дело было в конце октября или в начале ноября, чемодан не тонул, убийце пришлось лезть в ледяную воду, прорезать отверстия в чемодане и затапливать его. Это ему не помогло, родственники пропавшей жены забили тревогу, в ванной его квартиры были обнаружены следы крови. Я видел, как к Г.А. Конакову пришел незаметный человек, как оказалось следователь, они о чем-то пошептались с шефом, и в адрес организации, в которую был командирован убийца, ушла телеграмма с отзывом его из командировки. На выходе из вагона по прибытию поезда его и взяли, он сознался сразу и получил впоследствии 15 лет лагерей строгого режима.

На кафедре долго ходили, вызывая жуть, фотографии убийцы с отрезанной головой жертвы рядом с рюкзаком и чемоданом, поднятыми из воды.

Другой научный сотрудник с 8-00 до 17–00 палец о палец не ударял, но рассказывал всем желающим о том, что Г.А.

Конаков украл у него материалы кандидатской диссертации и на этой основе написал свою докторскую. Такие обвинения в отношении руководителей аспирантов я слышал и потом, думаю, что такие разговоры — это плод искаженного воображения аспирантов, которые слишком высоко оценивают свои, как правило, незначительные достижения на ниве науки, использовать которые в докторской диссертации можно только как фон, подтверждающий или опровергающий те или иные выдвинутые в докторской диссертации постулаты, имеющие низкую научную ценность. И потом, каждое достижение аспиранта является не его личным достижением, а как минимум, принадлежит еще и руководителю. Конечно, руководитель-докторант в любой форме, даже в самой краткой, должен сослаться на участие в работе аспиранта, а если он забыл это сделать, то заинтересованный аспирант должен ему об этом напомнить. Для того, чтобы не возникало такого рода коллизий, аспирант должен без напоминания руководителя подготовить совместную с руководителем публикацию, что позволит аспиранту защитить свой приоритет, а руководителю — использовать публикацию или ее фрагмент в своей докторской диссертации. В рассматриваемом случае бывший аспирант Г.А. Конакова просто ждал, когда шеф напишет за него кандидатскую работу, или хотя бы часть ее, но так и не дождался этого.

Нужно заметить, что и меня шеф за руку не водил — он вообще не вмешивался в мою работу до момента ее окончательного оформления. Отчасти это связано с тем, что его докторская диссертация была посвящена теории судовых винто-рулевых колонок с встроенной в них гидрообъемной передачей аксиально-поршневого типа, а моя кандидатская работа — изучению теплового режима такого рода передач, в чем шеф не был специалистом.

Геннадий Алексеевич был заслуженным человеком. Когда началась Великая Отечественная война, он закончил два курса университета и отправился на фронт добровольцем, где вначале служил в военной контрразведке, преобразованной в 1943 г. в легендарный СМЕРШ. Его заметили и направили учиться диверсионному мастерству и нелегальной работе за линией фронта в спецшколу 4-ого Управления НКГБ СССР. С ним вместе учился (со слов Г.А. Конакова) впоследствии гениальный советский разведчик, диверсант и партизан Н.И. Кузнецов (псевдонимы «Рудольф Шмидт», «Пауль Зиберт» и др.), погибший в 1944 г., подорвав себя и окруживших его бойцов УПА гранатой. Поскольку Геннадий Конаков учился хорошо, то по окончании курсов он был заброшен в Центральную Украину, где, как ожидали его советские руководители, должна быть развернута партизанская война, поддержанная «братским» местным украинским населением. Этому не суждено было сбыться – украинские селяне не поддержали советских партизан и массово сдавали их немцам и украинским повстанческим отрядам УПА, мельниковцам и другим подразделениям националистов. Ни о каком развертывании партизанского движения не было и речи, партизанский отряд Г. Конакова только отбивался от немцев и отрядов УПА и украинских «партизан». В 1944 г. Г. Конаков был заброшен вместе с другими подготовленными диверсантами в помощь словацкому национальному восстанию и вместе со словацкими повстанцами отступил в горы, окружающие Банско-Быстрицу.

В одном из боев, пролежав за пулеметом несколько часов, он отморозил пальцы ног, которые потом были ампутированы.

После войны несколько лет он работал под прикрытием в советской администрации Дунайского бассейна и (или), может быть, в Дунайском пароходном обществе (сейчас это уже не восстановишь), после чего вернулся в г. Горький, поступил в ГИИВТ и закончил его в 1951 г. После окончания института работал за границей по приемке судов, затем механиком-наставником, начальником отдела кадров ВОРПа. С 1960 г. трудился в ГИИВТе, где и вырос до заведующего кафедрой. В 1980 г., не найдя общего языка с руководством института, уехал в Одессу и долгое время работал зав. кафедрой ОВИМУ.

Г.А. Конаков

Г. А Конакова отличало умение мгновенно находить выход из любого сложного положения. Помню, было заседание кафедры, что-то вроде предварительной защиты диссертации какого-то специалиста по двигателям внутреннего сгорания, негорьковчанина. В качестве оппонента выступал главный конструктор завода «Двигатель Революции» В.А. Осадин, под чьим руководством были созданы двигатели семейства Г60 и Г70. Владимир Алексеевич примерно лет через 10 стал моим добрым другом. В.А. Осадин вдребезг разбил все защищаемые положения работы, указал на ее огромные недостатки и закончил свое выступление заключением о невозможности официальной защиты. Мы, аспиранты и преподаватели, следившие открыв рот за перипетиями событий, выдохнули разом: «Все, мужику конец!». Но слово взял Г.А. Конаков и методично, со вкусом и расстановкой перевернул все с ног на голову — все, что В.А. Осадин назвал недостатками работы и, более того, грубыми ошибками соискателя, в устах шефа стали выдающимися достижениями, а действительные недостатки – детскими шалостями. Выводы тоже были противоположными выводам оппонента. Мы все сидели, открыв рты, и восхищались шефом, а В.А. Осадин только развел руками.

Главными специалистами кафедры помимо Г.А. Конакова, который читал лекции по судовым энергетическим установкам, считались двигателисты доц., к. т. н. И.К.

Чачхиани, доц., к. т. н. В.Я. Аладышкин, ст. преп. Г.А.

Самыкин, читавший термодинамику и теплопередачу доц., к. т. н. В.С. Марков, доц., к. т. н. С.А. Иконников и др.

С Аладышкиным мы просидели рядом (за соседними столами) 28 лет, а познакомились с ним поближе на первом моем субботнике в ГИИВТе. ОКБМ приучило меня не халтурить и на субботниках, и я продемонстрировал это на набережной Федоровского. Закончили мы часа в 4 пополудни, и Вадим Яковлевич Аладышкин лично пригласил меня отметить хорошую работу в какой-то забегаловке на ул.

Маяковского (теперь ул. Рождественская). Событие запомнилось мне не столько выпивкой, сколько обилием закуски, заказанной В.Я. Аладышкиным, обычно в мужских компаниях бывает наоборот — водки много, а закуски мало.

Баскетбол

В очной аспирантуре мне удалось пробыть примерно полтора года, после чего на кафедре образовалась вакансия ассистента, и Г.А. Конаков предложил мне заместить ее с переводом в заочную аспирантуру. Надо заметить, что и на первом году аспирантуры меня просили подменять преподавателей, по каким-то причинам на разные периоды времени уезжавших в санатории или на повышение квалификации, так что официальный переход на преподавательскую работу с сохранением аспирантуры прошел для меня безболезненно. По-прежнему было много свободного времени, которое использовалось для тренерской и судейской работы. Именно тогда возникли ниточки, связывающие меня с моими баскетбольными воспитанниками Наташей Сеземовой, Людой Лягаевой, Александром Сеземовым, впоследствии ставшим мастером спорта СССР, и его женой Надеждой, которые переросли в почти в родственную привязанность, проявляющуюся до сих пор.

Известные в г. Горьком баскетбольные тренеры Ю.

Грудяев и С. Ревнитский настоятельно рекомендовали мне получить физкультурное образование заочно в институте им.

П.Ф. Лесгафта, и, видимо, в последующем полностью посвятить себя баскетболу. Я тогда вспоминал, что при отъезде из Комсомольска-на-Амуре мой друг Э. Мельников пророчил мне карьеру спортивного чиновника, полагая, что со временем я стану руководителем спортивного комитета. Все это мне льстило, но баскетбол для меня все же был хобби, хотя и отнимал у меня примерно столько же времени, что и работа в институте, — направление моей основной специализации, наверное, было выбрано еще в Комсомольске-на-Амуре. Хотя мысли об институте им. П.Ф. Лесгафта меня иногда посещали, например, когда мой коллега по тренерскому цеху В.А.

Корыгин, мой будущий родственник, закончил этот институт и оставил работу на заводе, полностью перейдя на тренерскую работу. Но тогда я полагал, что Валерий Алексеевич любит баскетбол больше, чем я, и это понимание направляло меня в сторону работы над диссертацией.

Впоследствии немало гордости добавили мне достижения моих воспитанников, братьев-близнецов Виталия и Владимира Кочаровских на научном поприще. Оба стали докторами физико-технических наук, один из них, зав. отделом ИПФАНа, избран членом-корреспондентом АН РФ, а другой работает в одном из престижных университетов США.

В 1977 г. баскетбол в «Радии» приказал долго жить, но мне еще хотелось громких побед. Поэтому я решил создать женскую баскетбольную команду в ГИИВТе и на фоне старых баскетбольных связей пригласил в институт довольно сильных выпускников баскетбольных школ Сарова и Павлова. Первую пятерку образовали М. Шикина, В. Малыгина, О. Чернова, Н. Николаева и И. Нагиба. В следующем году поступили в институт Т. Дружкова, В. Долгова, С. Блажнова и С.

Иншутина, несколько павловских девушек, затем С. Горелова и М. Бандура. Тренерскую работу в институте я вел на общественных началах, потому что посчитал неправильным брать деньги за баскетбол при своей довольно большой по тем временам зарплате (320 руб. доцентские плюс 110 хоздоговорные). Вскоре мы стали первыми среди вузов и вторыми в области, в сборную области взяли трех моих игроков, а меня — вторым тренером. Оглядываясь на эти годы, я вижу, что тренером в части баскетбольных деталей с современной точки зрения я был плохоньким, но с девушками своими мы быстро поладили и, более того, подружились. Я многому научился от них, прежде всего политике общения с людьми-лидерами, когда требуется демонстрировать свое уважение к ним и в то же время приказывать, что пригодилось мне в моей последующей жизни. С Олей Черновой, Надей Николаевой, Светой Иншутиной, Светой Блажновой, Галей Нестеровой эта дружба сохраняется до сих пор. Думаю, что движущими силами моей тренерской работы были не только любовь к баскетболу, но и неосознанное желание достичь большего, чем я как игрок достиг в баскетболе, стремление реализовать свои организаторские способности (они просились наружу), стремление к лидерству. Тренерскую работу я закончил в 1991 г., затем один срок возглавлял областную федерацию баскетбола. Теперь я только слежу за командами высшего эшелона и, естественно за сборной России, не пропуская ни одной телевизионной трансляции и лишь изредка посещаю матчи вживую.

О преподавателях ГИИВТа

Защита кандидатской диссертации в декабре 1973 г. была отложена вследствие болезни первого оппонента, а затем события захватили меня своей динамикой. Умер отец, состоялась защита, через два месяца присвоена ученая степень, летом — первая заграница, Болгария. Известный горьковский профессор М.И. Волский предложил мне перейти на работу в какую-то (сейчас не помню) нефтегазовую компанию на должность заведующего лабораторией не то прочности, не то надежности оборудования. На собеседование я пошел, но от приглашения, несмотря на возможные командировки за рубеж и захватывающие перспективы, отказался. Сейчас я вспоминаю об этом с легкой ноткой сожаления — может быть я бы стал впоследствии олигархом, хотя вряд ли, не такой у меня характер.

М.И. Волский был, конечно, колоритным человеком.

Воспитанник духовной семинарии, он картинно окал и любил, что называется почесать языком. Работал в институте с 1931 г., создал научную лабораторию и кафедру сопротивления материалов. За работы в области прочности паровых котлов паровозов в 1938 г. получил степень доктора наук, говорят без защиты диссертации. Помню, в деканате механического факультета, куда он очень любил ходить, Михаил Иванович тряс какой-то книгой одесского специалиста и говорил: «Вор!

Украл у меня формулу, мерзавец!». Его очень любили бывшие студенты ГИИВТа военных лет, он всячески, в том числе деньгами, помогал им в те голодные годы. После войны ему стало скучно заниматься своей наукой, он к ней охладел и, оставаясь на должности в ГИИВТе, увлекся изучением роли азота в жизнедеятельности живых организмов (оцените разброс научных интересов!). Его работы заметил С.Н.

Королев, генеральный конструктор космических кораблей, приблизил к себе, ввел в московское научное сообщество.

Возможно, работы М.И. Волского были использованы при создании искусственной атмосферы советских космических аппаратов. Одновременно с биологией и теорией прочности профессор Волский увлекся историей, и я помню, как он рассказывал в деканате факультета о своем присутствии при вскрытии захоронения и гроба Ивана Грозного. Там историки (или археологи) не могли понять, почему правая рука царя закинута вверх к голове, а левая — лежит на обычном для российский покойников месте.

М.И. Волский

Якобы Михаил Иванович с помощью биомеханики показал им, что такое положение правой руки вызвано перемещением крышки гроба при его закрытии, чем разрушил нескольковыдвигаемых оппонентами гипотез мистического свойства.

Михаил Иванович рассорился со мной (перестал здороваться) после курьезного события. Как-то, приехав из Москвы, где побывал в АН СССР, он предлагал всем посмотреть в 34-ом томе Большой Советской Энциклопедии поясной портрет знаменитого русского путешественника, натуралиста и сотрудника тогдашних российских спецслужб Н.М.

Пржевальского, поясняя это тем, что-де в АН СССР получила признание и развитие версия о том, что И. В. Сталин вовсе не сын сапожника Виссариона (Бесо) Джугашвили, а биологический сын Н.М. Пржевальского (как раз за девять месяцев до одной из дат рождения И.В. Сталина (второй) знаменитый путешественник был в Гори). И действительно, портрет Пржевальского в БСЭ настолько был близок к известным мне портретам Сталина, что я просто диву давался.

Н.М. Пржевальский

Моя тетка по матери и двоюродная сестра Виталина жили в г. Рустави, что недалеко от Тбилиси, и хорошо знали быт и обычаи грузин. Я написал им и через некоторое время получил возмущенный ответ, содержащий полное отрицание возможности близкого контакта грузинской девушки, матери Сталина, и заезжего высокого гостя. Якобы у грузин с этим настолько строго, что грех не остался бы незамеченным, а грешницу просто бы затравили. Не знаю, насколько были близки к истине мои родственники, тем более что существует несколько версий об отцовстве вождя, и все они отрицают отцовство Бесо Джугашвили, а следовательно, нет дыма без огня. Как бы то ни было, при случае я изложил позицию моих родственников М.И. Волскому, когда он в деканате вновь начал излагать гипотезу о том, что Сталин — сын Пржевальского. Михаил Иванович встал, недобро посмотрел на меня и ушел, но с тех пор перестал со мной здороваться.

Профессор Волский был типичным представителем профессорско-преподавательского состава тех времен. Во всех вузах отношения в преподавательской среде были нездоровыми, процветали интриги и доносы (на меня тоже писали анонимки). В народе такие сообщества называют «гадюшниками». Может быть такое определение слишком жесткое, но оно во многом отражает суть отношений внутри этого сообщества. Его члены ревниво следят за успехами друг друга и всегда готовы наложить коллеге кучу в карман или на ровном месте затеять свару. Я покажу это на примере ситуации с Н.В. Лукиным на кафедре судовых устройств и вспомогательных механизмов, когда-то организованной и возглавляемой лауреатом Сталинской премии И.И.

Краковским, тогда ректором института. Когда пошли слухи о том, что Иван Иванович хочет оставить кафедру, внутри ее преподавательского коллектива немедленно возникла склока.

Ветеранам кафедры не понравилось, что молодой кандидат наук Н.В.

Лукин, ученик И.И. Краковского, якобы отодвигает их в сторону и «лезет» вверх, и пошло-поехало. Ректор занял позицию «третейского судьи» (но на стороне ветеранов) и перевел Николая Васильевича к нам, на кафедру судовых энергетических установок, где он и проработал до смерти своего учителя.

Думаю, что в том скандале не было правых, все были «хороши».

Конечно, Н.В. Лукин был способным специалистом, я даже услышал однажды в разговоре женщин из вспомогательных служб института слова — «гений с кафедры СУВМ», поэтому по логике его кафедральных оппонентов любить его было не за что. Но и сам «гений» был из того же теста, что и его противники, это ярко проявилось в конце 80-х годов прошлого века, когда он с В.И. Горелкиным организовал атаку на меня как на руководителя стремительно набирающей вес на факультете кафедры судовых двигателей внутреннего сгорания, что привело в конечном итоге к ликвидации этой кафедры. Потом, расчувствовавшись на одной из «вечеринок» у проректора по научной работе, он просил у меня прощения и обещал восстановление прежнего статуса, но не успел – трагически погиб в ДТП. Его именем назван один из земснарядов Волжской ГБУ, думаю, по праву.

С 1975 г. ГИИВТ возглавил В.Н. Захаров, который стал предвестником эпохи дилетантов у власти, продолжающейся до сих пор. Нет, в организаторских способностях и предприимчивости ему не откажешь, но сам он к преподавательской работе не имел никакого отношения.

Наиболее ярко он проявил свои способности в 90-х годах прошлого века, когда институт лишился двух общежитий и учебно-экспериментального завода. Нынешние руководители ВГАВТ/ ВГУВТ (новые названия ГИИВТа) сами прошли все этапы преподавательской карьеры, поэтому последующий разговор не о них. На мой взгляд, многие беды нашей многострадальной Родины происходят помимо общеизвестных причин и от того, что первые руководители министерств и ведомств, а вслед за ними и первые руководители «среднего звена» экономики, в том числе проектных организаций и предприятий, специалистами в деле, которое они возглавляют, не являются, они назначены на «хлебные» места как «эффективные менеджеры» или по принципу родственных связей, личной преданности, принадлежности к клану и т. п.

Изменений к лучшему в этой части не наблюдается.

На этом я закончу рассказ о том периоде моей жизни, когда благодаря учебе и практике правдами и неправдами, с отклонениями и зигзагами образовывался во мне костяк мироощущения будущего научного работника. Оглядываясь на свое прошлое, я начинаю думать, что человек может долго искать себя, его судьба может совершать кульбиты, но если в книге судеб (наверное, есть такая) для него написано стать кем-то, то к этому он рано или поздно обязательно придет. Так и я, через глупость и романтику молодости, испытывая влияние других людей, серьезные флуктуации интересов и постепенно мужая, пришел на стезю научной работы.