1

Весну и большую часть лета зверолов Вожа водил по Дикому полю отряд ученых Оренбургской экспедиции. В августе в усадьбе табунщика Максима Калачева его встретили как человека, вернувшегося с того света.

Молодая жена не отходила от Вожи ни на шаг. Подолгу молча смотрела, как он колет дрова или мастерит новую уздечку. Вожа смущался, сердился и уходил в степь.

В степи Вожа ловил ястребов и соколов для продажи кочевникам. Хищников приманивал на дикого голубя, привязанного к колышку, вбитому в землю. Рядом натягивал сеть. Сокол, бьющий добычу сбоку, запутывался в сети. Удача не покидала зверолова. В капканы и сети попадались и лисицы, и волки…

Выросший среди лесов и степей, Вожа смутно помнил родителей, потерянных в раннем детстве. Воспоминания о семье рассеялись за годы странствий. Потому после недавней свадьбы, оказавшись в центре внимания дружной семьи табунщиков, Вожа с некоторой настороженностью открывал для себя новый мир, в котором было уютно.

В августе Максим объявил дома о намерении поехать в Самару, чтобы продать нескольких коней и поправить хозяйство после зимнего пожара, случившегося во время боя с кочевниками. Вожа и Мотя собрались ехать вместе с ним.

Накануне отъезда Вожа привез из степи страшно изможденного человека. Он был чрезвычайно худ, черен от степного солнца и пыли, слаб от истощения, так что даже на лавке сидел с трудом. Назвался самарским пастухом и шорником Николаем Чеботаревым. Он сообщил, что «выбежал из асиатского полона».

Беглеца покормили и дали поспать. Он быстро восстанавливал силы и уже на другой день свободно ходил по двору.

– Как тебя угораздило попасть к асиатцам? – спросил Максим беглеца за самоваром.

– Из-за предательства, – сказал Николай Чеботарев. – Купец Самыга нас продал. Есть в Самаре такой торговый человек. Отправляет в Ташкент и Хиву караваны. Набирает людей из числа пришлых переселенцев и отправляет их вместе со знакомыми ему асиатскими купцами.

– Отчего же ты решил, что вас предали? – спросил Максим.

– Оружия нам купец для охраны товара не дал. Сказал, что асиатцы будут охранять. А народа для сопровождения нанял много. И я напросился. Заработать хотел, чтоб домишко подновить. Так вот, в степи асиатцы нас повязали, надели колодки на ноги. Часть тюков, набитых соломой, для отвода глаз побросали. Вот и оказался в рабстве. За нас уж и деньги уплочены были. Тут я понял, отчего караваны купца с товаром пропадали, а купец все богател и богател.

– Вот Иуда, – Дружина, сын Максимов, даже из-за стола поднялся от негодования.

– С вами в Самару поеду, – сказал Чеботарев. – К воеводе пойду. Даже если купчина откупится, самарцы ему жить в Самаре не дадут.

– Как бежал? – спросил Дружина.

– Ночью подполз к тлеющему костру и сунул туда руки. – Чеботарев поднял обожженные кисти рук. – Веревки перегорели. Потом ноги освободил. Утек. Да чуть с голоду не помер по дороге. Все ж дошел. Дошел! В этом вижу знак судьбы. Только я спасся. Да накануне пленения куда-то проводник Острога пропал.

– Острога? – у Вожи брови поднялись. – Он и тут поспел. За нашей экспедицией охотился, да не сумел съесть. Решил хоть тут урвать. Ну и ну.

 

2

В самарском кабаке загорелые здоровенные подвыпившие мужики плясали «русскую» или, как иногда говорят, «русского» под балалайку и гармонь с колокольцами. Плясали от радостного возбуждения и избытка сил, рожденных горячим летним солнцем и степным ветром, пропитанным духовитыми травами.

Плясуны, когда по одному по очереди, когда по нескольку сразу, выходили на свободную площадку и выделывали такие залихватские коленца, что зрители, стоявшие рядом и сидевшие за столами, хлопали в ладоши и выкрикивали приветствия. Неповторимый удалой танец зажигал. Была в этой пляске и простецкая веселость трудового человека, отдыхавшего и потягивающегося после тяжелой работы и крепкого сна, и двусмысленная скоморошья шутливость, и задиристость кочета.

И как это нередко бывает в кабаках, по мере того как посетители все сильнее упивались вином, движения плясунов становились более тяжелыми. Вместе с легкостью исчезли замысловатые коленца и прыжки, зато в пляске появилась особая исступленность. Плясуны оглушительно топали ногами по дощатому полу и, не жалея ладоней, хлопали себе по груди, поднимающимся коленям и подошвам сапог. При этом они громко выкрикивали. Их односложные возгласы не выражали ничего, кроме ярости. Праздничная пляска из-за излишка выпитого хмеля переросла в необъявленное состязание в выносливости и упрямстве. В кабацком варианте она производила не необвыкшегося человека страшноватое впечатление.

Часть посетителей уже разошлась, но человек пять самых неугомонных, и среди них Острога, упорно топтали пол:

– А! А!

– Оба!

– Вота!

Почти все оставшиеся посетители столпились вокруг плясунов:

– Еще!

– Давай «русского»!

– Петруша, поддай жару!

В разгар пляски в кабак вошли Вожа и пастух Николай Чеботарев. Они прослышали, что Острога гуляет в кабаке, и намеренно пришли сюда.

Вожа сбросил куртку и вступил в пляску. Он неспешно прошел круг и начал убыстрять темп и скорость движений. Острога при появлении Вожи настороженно сузил глаза, но пляску не оставил. Когда Острога увидел, что Вожа вступил в круг пляшущих, то решил, что Вожа хочет его переплясать, и усмехнулся.

Однако Вожа не собирался долго выплясывать. Скоро Острога почувствовал, что ему на ногу наступили. И тут же еще раз. Острога взвыл и было кинулся на отскочившего Вожу, но был сбит ударом Николая Чеботарева.

Посетители кабака загалдели:

– Двое на одного!

– Пусть двое разберутся сам на сам, а третий на мешайся! Николай Чеботарев поднял одну руку вверх, привлекая внимание, другой рукой показал на Острогу:

– У меня к нему свое дело! Мы с ним из одного проданного каравана! Зверолов Острога и купец Самыга продали наших караванщиков асиатцам. И я тому свидетель.

Острога кинулся к Чеботареву, но несколько сильных рук ухватили Острогу за куртку:

– Погоди-ка!

– Рассказывай про караван.

Николай Чеботарев рассказал присутствующим то же, что и табунщикам, подобравшим и приютившим его после побега. Над Острогой повисла гробовая тишина. Если в крепости еще был суд воеводский, то в одной версте от Самары судило мнение общины. А уж за сотню верст от Самары про воеводу мало кто слышал и почти никто за всю свою жизнь не видел.

Острога спохватился, заюлил:

– Когда караван захватили, я в отлучке был.

– Отчего тревогу не поднял? – спросили из толпы.

– Толку-то. Караванщиков за Яиком повязали.

– А на какие шиши в кабаке гуляешь?! – зычно спросил Чеботарев. – На иудины сребренники! Караван вести пустой нанимался.

– Был у меня запас, – оправдывался Острога.

Народ заколебался.

– Чем правду докажешь? – спросили из толпы.

– А чем он докажет? – Острога показал на Чеботарева. – Навет. Точно навет.

– А поступим, как наши отцы делали, – предложил Чеботарев. – Сунем руки в огонь. Ты и я разом. Кто раньше запоет и выскочит из огня, тот и враль. Либо ты переспоришь, либо тебя в Диком поле с каждого двора гнать будут, как паршивую собаку.

Во дворе разожгли костер. Николай и Острога закатали рукава рубах и каждый сунул руку в пламя.

Когда Острога обнажил до локтя левую руку, то Вожа увидел на ней полосы от локтя до кисти, пропаханные медвежьей лапой. По этой примете, предсказанной вещуньей год назад, он узнал того врага, кто будет охотиться на него, пока жив.

– Шрамы от локтя до кисти, – припоминая предсказание, пробормотал Вожа. – По ним узнаешь его.

– Что? – спросил Васек.

– Так. Вспомнил вещунью.

Острога бежал бы да знал, что молва бежит быстрее. Убежать от нее можно только в центральную Россию или в далекую Сибирь. Убегать – значит распрощаться с привольем Дикого поля. Да и дадут ли ему выскочить живым хотя бы сейчас.

Над двором распространялся запах паленого волоса и кожи. Слабонервные опустили глаза.

Из окна соседнего дома выглянула барышня. Она позвала отца, служащего таможни:

– Папа, посмотри, что делают. Прикажи солдатам прекратить безобразие. Что же ты смотришь?

– Дикари. Лишний раз их лучше не трогать. У них свои законы. Они считают, что у правого воля сильнее, а лжец и трус сам себя выкажет.

– Не могу смотреть на это, – барышня закрыла окно. Николай Чеботарев, еще не совсем окрепший после побега, рухнул в костер. Острога тут же выдернул обожженную руку из огня:

– Я выстоял.

Чеботарева подхватили и выдернули из огня.

– Мы того не можем сказать, – Вожа обвел глазами присутствующих. – Руку вынул раньше, чем Николая вынули из огня. Душа твоя заячья, а руки твои грязные и душегубские.

Тучи снова сгустились над головой Остроги.

– Ты предлагаешь сойтись на русской охоте? – осторожно спросил Острога. Получив утвердительный кивок, Острога понял, что отступать некуда, и напустил на себя воинственный вид. – Ты зверолов, и я зверолов. Сойдемся на русской охоте.

– В лесу, – предложил Вожа. – У стрелки рек Самара и Таволжанка.

– Нет, – не согласился Острога. – Выбор за мной. Встретимся у Черного всадника. Ровно через неделю. Что молчишь?

– За могилой речь безмолвна. Через неделю я буду там, – Вожа кивнул и пошел прочь.

Глаза знаменитого зверолова горели жаждой боя. Сбывалось то, что год назад предсказывала старая ворожейка из Липовки. В конце жаркого лета черная душа выказала ту примету, о которой ему говорилось. Значит, верно сказано. Вожа не привык подолгу думать о смертельных опасностях. Чем они ближе, тем быстрее пройдут.

Пожилой табунщик покачал головой:

– В поле съезжаться – родней не считаться.

– Будь осторожен, Вожа, – посоветовал вдогонку один из звероловов. – Острога опытный и очень хитрый следопыт.

Сойтись на русской охоте – обычай от седых времен. Своего рода дуэль, проводившаяся без секундантов. На охоту приходили двое, возвращался чаще всего один. Такая охота не считалась ни убийством, ни разбоем. Как не считалась убийством смерть, случившаяся в честном кулачном бою. Даже расследования властями не проводились. В отдельных местах Дикого поля такую охоту объявляли незаконной, но последствий для участников она не имела. К тому же случаи такие не часты, а участники – в большинстве немногочисленные бесконтрольные звероловы. Еще много в Диком поле пустынных мест, где жизнь ставила такие драмы, что оставались в людской памяти на века.

Весть о предстоящей «верной» охоте быстро разнеслась среди первопоселенцев. Дошла она и до Моти.

– Ты что удумал? – напустилась Матрена на мужа. – Что выдумал? Только вернулся. Еще и не погурковали как положено, а ты опять хочешь бежать на край света. Поедем домой.

– Не могу, – сказал Вожа, продолжая проверять снаряжение.

– От меня бежишь?

– Нет.

– Кто тебя неволит?

– Назад ходу нет. Закон Дикого поля гласит: можно потерять кошелек, но нельзя потерять лицо. Поезжай домой и жди меня там.

– Я с тобой поеду, – вызвался Дружина.

– Нет, – Вожа отрицательно качнул головой. – Только он и я. Так заведено. Васек, я показал тебе мои зимовья на вольных реках. Если что, пользуйся ими как своими. Ну, не вешай носа. Мы с тобой еще погуляем по степным долам.

Вожа уехал. А Мотя накинулась на отца и братьев:

– Что еще за закон такой про лицо и кошелек! Почему вы его не остановили?

– Нельзя переступать через этот закон, – сказал Дружина. – Он связует другие законы Дикого поля, как известь при кладке каменного амбара.

– Может, еще вернется, успокоится и заживете в ладу и согласии, – вздохнул старый Максим.

 

3

Вожа выехал к Черному всаднику на верном Тополе, имея в поводу еще одного скакуна. Отправился в путь налегке, с малым запасом снаряжения и провианта, чтобы не перегружать коней и сохранить высокую подвижность и скорость.

К югу за рекой Самарой Вожа заехал в умет. Купил в умете длинный тонкий шнур.

– Чтоб самострел на зверя насторожить? – спросил уметчик, протягивая шнур, плетенный из крапивного волокна.

Вожа молча кивнул.

– Кошка вверх брюхом дрыхнет – к теплу, – сказал уметчик, показывая на кошку, греющуюся во дворе на солнце. – Жаркие дни будут.

– Эт так, – согласился Вожа.

За уметом почти безлюдные холмистые степи, а еще дальше почти безводная плоская равнина. Погода и впрямь установилась жаркая, что нечасто бывает в конце августа. Испарина выступила на лбу у зверолова.

Чем дальше к юго-востоку, тем беднее и бурее делалась степь. Весенние и летние луговые травы давно отцвели и засохли, побурели. Зато в августе началась весна для жестких горьких трав. В эту пору коровы приносят в вымени молоко, горчащее полынью. Горькие травы зацветают поздно, но и зеленеют до ноября, до «третьих заморозков».

В бурьяне Вожа, сделав круг, на своем следе насторожил лук так, чтоб стрела вылетала по небольшой восходящей траектории. Зная умение Остроги читать следы, Вожа ожидал, что тот пойдет к месту встречи следом за ним и попытается нанести удар в спину.

От Остроги можно ожидать удара из засады и задолго до назначенного места. Выстрел мог последовать и с вершины холма, и из куртины колючего кустарника, и из малой дождевой промоины, которую не заметишь, пока не подъедешь близко. Да и мало ли какую западню мог придумать искушенный враг. Чего бы это он назначил встречу в засушливой степи? Что задумал? В лесу труднее найти врага, но и укрыться легче. А в степи видно далеко. Но расслабляться нельзя, неведомая ловушка может оказаться всего в сотне шагов.

Вожа следил за поведением зверей и шевелением трав на земле, полетом птиц в небе. Любая самая незначительная деталь могла выказать присутствие врага. Нужно быть очень внимательным. Держи ушки на макушке.

В ложбине шевельнулась трава. Вожа встрепенулся и перевел туда ствол ружья. Степной волк необычно темного окраса потрусил прочь. В другое время Вожа не упустил бы ценную добычу, но сейчас он про себя лишь отметил, что Остроги тут быть не может. И птицы в небе кружились как обычно. Но через несколько сот саженей все могло измениться.

В полуденную жару Вожа выехал к колодцу. В этих местах колодцы узкие и очень глубокие; вода на глубине пятнадцать, двадцать и более саженей. Колодцы не только копали, но и рубили сквозь слежавшийся песчаник, глину, известковый камень. Внутри сруб из тонких жердей или плетеных из веток, вроде плетня.

Стоит себе колодец в открытой степи, а вокруг ни избы, ни юрты, ни шалаша. Редко – длинное корыто для пойки скота. Копали колодцы азиатские кочевники, русские табунщики и пастухи, а также люди, нанятые караванщиками, которые ходили с Яика и из Серединной Азии. Иные колодцы, как города, стояли сотни лет, другие появились недавно.

Крышка колодца оказалась открыта. Вожа опустил бадью. Вода в колодце оказалась загаженной, кто-то бросил в колодец разложившуюся падаль. Зверолов поморщился и решил ехать дальше. Ближайший колодец за несколько десятков верст.

В небольшом бурдюке у Вожи еще было немного воды. Но надо и коней напоить. Кони порядком истомились, а кто знает, сколько им еще работать.

У второго колодца Вожу ждало еще большее разочарование. Колодец оказался засыпан песком, землей и навозом. Опоганить колодец считалось тяжким преступлением. Возле колодца свежие следы. Видно, недавнего пакостника вспугнул зверолов.

– Опоганил колодец, Острога, – Вожа с угрозой покачал головой. – Ждал, что за мной пойдешь и в спину ударишь, а ты впереди идешь и пакостишь. Хочешь без воды уморить. Гад.

Вожа выпил последний глоток воды из бурдюка и быстро поехал вперед. Следы у колодца совсем свежие. Надо раньше Остроги приехать к Черному всаднику; притом объезжать опасные места, враг близко. Но кони от жары и безводья совсем истомились.

В небольшом сосновом бору Вожа, чтобы не загнать коней, решил дать им отдохнуть и переждать самый сильный жар. Сам он осмотрел бор, который оказался мал, в окружности менее версты.

– Сосны есть, а воды нет, – сказал Вожа Тополю. – Поедем вперед. Завтра будем у Черного всадника.

По дороге Вожа от жажды сосал свинцовую пулю. Заметив в бурьяне сайгака, Вожа начал скрадывать его. Сухой, горячий степной ветер свистел в ушных раковинах, и сайгак не услышал приближающегося зверолова. Точный выстрел, и сайгак затих на земле.

Вожа нацедил немного крови и выпил ее:

– Прости, сайгач, что взял только кровь твою. По нужде пренебрег остальным.

Вожа очень спешил и следующим днем оказался в урочище Черный всадник. Просторный дол, обозначенный с двух сторон небольшими плоскими холмами, более похожими на мары, а между ними колодец. Наконец-то добрался.

Колодец прикрыт дощатой крышкой и закрыт на массивный замок из черного металла. Верх замка отлит в виде всадника на коне. От этого старинного замка и колодец, и само урочище носили название Черный всадник.

Там, где вода в цене, колодцы закрывали на замок; не от человека, а чтоб птицы или зверь не попали в колодец. В самые жаркие месяцы воды в колодце набиралось за ночь всего несколько ведер. Достаточно, чтобы спасти чью-то жизнь.

Ключа под плоским камнем у колодца не оказалось. Вожа прицелился из ружья в Черного всадника и выстрелил. Замок отвалился. Вожа поднял крышку.

Воды мало. Но вода в колодце есть. Сквозь толщу земли видно, что в углу на дне поблескивает лужица глубиной, может быть, в вершок, может быть, в два. Ведром не зачерпнешь, только взбаламутишь. Надо лезть начерпывать воду котелком.

Вожа оглядывал степь и раздумывал:

– Где же ты, Острога? Не успел опоганить и этот колодец.

Там, где подземная вода залегает не очень глубоко, в степи ставят колодцы с журавлями, с жердью, на одном конце которой веревка с ведром, а на другом груз в виде бревнышка. Чтобы опустить ведро, веревку тянут вниз с небольшим усилием, зато вверх поднимают легко. Но там, где вода глубоко под землей, ставят барабаны, накручивающие на себя веревку или цепь. Если барабана нет, то веревку поднимают на руках, на веревке, один конец которой привязан к верхнему звену сруба, а нижний к ведру.

В колодце у Черного всадника колодезная веревка оказалась обрезанной наполовину. Это не смутило Вожу. Он вытянул веревку и привязал к ней аркан. Он уже решил лезть в колодец, чтобы напоить коней.

Вожа опустил веревку в ствол колодца, еще раз оглядел степь, с виду спокойную до самого горизонта, и полез вниз с кожаным мешком и котелком. Ружье он оставил в седельной сумке на Тополе. Жара гнала его в глубь земли.

– Тополь, сторожи.

Меж тем Острога лежал в небольшой ложбине поблизости и ждал своего часа. Коней он оставил в дальней балке, и потому Вожа его не заметил. До того он прокрался к колодцу пешком, чтобы не наследить. Чтобы у Вожи не возникло подозрений в ловушке, он обрезал часть веревки и украл ключ от замка.

Вожа уже начерпал полный мешок воды, как почуял, что Тополь наверху волнуется. Вожа торопливо привязал мешок к веревке, когда услышал над головой знакомый голос.

– Вожа, твоя жизнь висит на этом ремешке и зависит от моего ножа. Так кто из нас суслятник, а кто зверолов? – Острога хохотал.

Вожа поднял голову и увидел высоко-высоко над собой маленькой пятно света и черную голову Остроги. Поняв, в какую западню попал, Вожа обмер, а затем взвыл от отчаяния. Только тут он сообразил, отчего волновался наверху верный Тополь.

– Я наберу воды, и мы сойдемся в поле! – крикнул Вожа. Острога, хохоча, полоснул ножом веревку, и она, казалось, бесконечной лентой падала на Вожу.

Острога исчез, но через пару минут он снова показался у вершины колодца:

– Это твоя смерть! – гулко неслись слова Остроги, который двумя руками держал над колодцем тяжелый камень. – Посмотри на свою смерть!

В это время прозвучал выстрел. Острога вскрикнул. Пуля, посланная Вожей из пистолета, перебила ему кисть руки. Острога отскочил от колодца, пошатнулся. Кровь заливала землю.

С отчаянием обреченного Вожа начал борьбу за свою жизнь.

Чтобы выжить, надо подняться на двадцать саженей вверх по стволу колодца, стенки которого еле-еле укреплены полуистлевшим плетнем.

У Вожи остался на ремне-катауре пистолет и охотничий нож, а за голенищем сапога метательный нож. Зверолов взял в каждую руку по ножу и, втыкая их в стену, полез вверх, рискуя сорваться вниз и разбиться.

Острога не успокоился. Он приволок еще один камень, положил его на верх сруба и столкнул вниз, не показываясь в просвете над стволом колодца. Камень больно задел Вожу за плечо, но он удержался.

Вожа повис на одной руке и, собравшись, выстрелил вверх, для острастки. Острога отшатнулся, упал, встал и побрел искать другой камень.

Следующий столкнутый вниз камень пролетел, не задев Вожу, который почувствовал приближение врага и повис на противоположной стенке колодца.

Но и Острога не сдавался. Истекая кровью, после передышки он приволок еще один камень и столкнул его вниз.

На этот раз камень ударился о небольшой выступ и рикошетом отскочил к противоположной стенке колодца. Он ударил Вожу в ногу так, что ее заломило и она перестала подчиняться зверолову.

Острога услышал сдавленный вскрик и облегченно опустился на землю. Но потом он с ужасом услышал шорохи из колодца и понял, что Вожа карабкается наверх и он близко.

Когда Острога, шатаясь, приволок очередной камень, то увидел, что Вожа вылезает из колодца. Острога разбежался и попытался ударом головы сбить того вниз.

Вожа, так же обессилевший, успел уклониться и полоснул врага ножом по руке. Когда Острога поднял голову, то увидел стоящего над собой Вожу с пистолетом в руке.

Острога уронил голову, ожидая смерти.

– Нет, не стану тебя убивать, – сказал Вожа, забирая оружие врага. – Только уравняю наше положение. – Вожа выстрелил в ногу Остроге и посмотрел в небеса на парящих хищников. – Пусть стервятники разберутся со своим двуногим собратом. А если выживешь, то мы еще раз сойдемся в чистом поле.

Держась за плечо и ковыляя на одной ноге, Вожа направился к Тополю. Он по следам Остроги нашел в дальней балке коней Остроги с бурдюками, полными воды.

Уезжая, Вожа повернул голову. К урочищу Черный всадник слетались грифы, сипы, орлы-могильники.

Мотя со все усиливающейся тревогой ожидала Вожу. Сердце ее сжималось в недобрых предчувствиях. Она выходила из избы, подолгу всматривалась в линию горизонта, по старинному обычаю зажигала свечи и ставила их на дорожке, по которой ушел тот, кого ждала. Так продолжалось несколько дней. Потом силы ее оставили, и она ушла в избу и провалилась в сон.

Вожа вернулся в тихий солнечный денек. С небольшого холма он увидел селитьбу табунщиков. Максим с сыновьями работал далеко в поле. Возле избы Калачевых никого не видно. Только три свечи догорали у тропы – вольной сиротской дороги, по которой ходили странники и переселенцы. Вожа увидел свечи, остановился и заулыбался. Нигде и никогда его так не ждали.

Тополь почувствовал радость всадника и предстоящий отдых и заиграл, замотал головой, заплясал, норовил встать на дыбы. Вожа похлопывал его по шее, успокаивал, а потом и сам на радостях пальнул в воздух.

Из избы выскочил Васек и радостно подпрыгнул. За ним вышла Мотя с ружьем. Увидев Вожу, своего Никифора Старкова, она отложила ружье и со всех ног помчалась ему навстречу.

Вожа подхватил Мотю на всем скаку одной рукой, будто перышко, и в порыве нежности потерся лбом о ее щеку.

В сентябре по окрестным селениям прошел слух, что Вожа вернулся с русской охоты, законы Дикого поля соблюдены.