По прибытии в Моздок экипажи майора Иванова разместили вместе с другими экипажами в одной из школ недалеко от вокзала. У детей начались летние каникулы.

Экипажи Иванова расположились в бывшем классе истории на третьем этаже, вместо парт в котором стояло двенадцать железных кроватей, накрытых старыми солдатскими одеялами. Из-под этих одеял подушки и матрасы, набитые влажной соломой, источали запах сеновала и старого бабушкиного сундука. Постельное бельё непонятного бледно-серого цвета имело такой заношенный вид, что штурман звена печально пошутил:

– На этой простыне до меня, наверное, уже трое умерли.

На что Иванов ответил:

– Парни – вот это и есть та самая романтика боевых будней! Но и это только начало. Никому не раскисать! Проверьте, нет ли вшей, если нет – располагайтесь как дома.

Иванов, как командир, понимал, что отдыхать по-человечески после полётов его экипажам тут не придётся, что и подтвердилось в скором времени. Лётчик – не пехотинец в окопе: кроме физической выносливости, голова и нервы – оружие лётчика. А чтобы после полётов восстановить растраченную нервную энергию, необходим спокойный восьмичасовой сон. А о каком отдыхе могла идти речь, когда кто-то уходил на полёты, а кто-то возвращался, кто-то играл в карты, а кто-то хотел выпить и поговорить. Дисциплина в эскадрилье хромала, если не сказать отсутствовала, как и во всей разваливающейся российской армии. Командование требовало от лётчиков одного – летать. И они летали. Днём и ночью, в горах и на равнине, в любую погоду. На старых машинах. Даже не имея соответствующей подготовки и натренированности. Начав летать на задания, Иванов быстро втянулся в ритм боевой жизни и перестал замечать такие мелочи, как плохое питание и нестиранное бельё.

Чаще всего звену Иванова приходилось летать челночными рейсами между Моздоком и Северным или Ханкалой: туда везли солдат, оружие, боеприпасы, медикаменты, продукты питания, а обратно: Груз 300 – раненые или – Груз 200 – убитые. Полёт по времени, в среднем, двадцать пять минут – туда, двадцать пять минут – обратно. Трудяги – вертолёты «Ми-8» работали днём и ночью.

Кровь, измученные страданиями лица раненых, искорёженные и искалеченные тела убитых – всё это кажется страшным только в первые дни. Потом привыкаешь. Всю лётную смену пилоты работали как будто в автоматическом режиме: ничему уже не удивлялись. Только в конце дня лётчики чувствовали неимоверную усталость, не только физическую: кажется, что вот-вот нервы не выдержат – сорвутся от невозможного напряжения. И чтобы хоть как-то снять этот стресс, необходимо было выпить. Выпить так, чтобы забыться! А утром – снова в полёт.

Повозили мёртвых ребят недельку-другую, и уже в вертолёте стоит тяжёлый, ничем не выветриваемый трупный запах. А за бортом температура тридцать – тридцать пять градусов. Никакие обработки вертолётов не спасали от этого жуткого запаха смерти. Трудно нормальному человеку выдержать такое!

Через пару недель парни из звена Иванова осунулись, улыбки стали редкими, шутки злыми. В полёт идут как на каторгу. И борттехник – старший лейтенант Мельничук, начал худеть. Иван, всегда аккуратный, мог забыть побриться. Вечерами, после полётов, он стал сильно напиваться.

Однажды после ужина в общежитии к лежащему на кровати с книгой Иванову подошёл пьяный Мельничук. Посверлив командира долгим отсутствующим взглядом, Мельничук задал вопрос:

– За что мы должны рисковать своей жизнью?.. Командир, ответь: как могла такая большая страна допустить… такие огромные потери… на такой маленькой территории?..

Для Иванова этот вопрос являлся больным, поэтому он бросил сухо:

– Я тебе не замполит! Отстань…

Но борттехник не отставал.

А чем мог Иванов подбодрить себя и остальных ребят? Осознавая методы ведения этой войны и не понимая целей командования, офицеры переставали понимать, за что должны рисковать своими жизнями. Действительно, как могла большая и всё ещё сильная страна допустить такие огромные потери своих солдат? И что Иванов как командир мог сказать экипажам перед очередным вылетом, кроме обычного: «Удачи!» – и дежурного набора подготовленных замполитом патриотических лозунгов? Ведь каждый понимал, что его жизнь здесь ничего не стоит.

Экипажу Иванова приходилось выполнять полёты на патрулирование дорог, ведущих в горы. Иванов брал на борт спецназовцев и летел в обозначенный район контролировать дороги. Боевики, оттеснённые к горам, могли получать подкрепление и боеприпасы, доставляемые только автотранспортом. Экипажам вертолётов ставилась задача на обнаружение такого транспорта. Если это была одиночная машина, её захватывали или уничтожали. А если обнаруживали колонну машин боевиков, то тогда вертолётчики вызывали и наводили самолёты-штурмовики. Одну такую идущую в горы колонну на глазах Иванова снайперски разнесла пара Су-25, превратив пять гружёных «Уралов» в пять дымных факелов.

В одном из таких полётов на патрулирование Иванов заметил далеко в стороне от основных дорог поднимающийся пыльный след, который длинным хвостом тянулся за идущей на большой скорости автомашиной. Когда Иванов развернул нос вертолёта по направлению к замеченному следу, автомобиль скрылся за складками пересечённой местности и, вероятно, остановился, потому что пыльный хвост резко оборвался и стал оседать. Но если те, кто находился в той машине, решили спрятаться, то было поздно – вертолёт уже летел по направлению к ним. Позвав в кабину пилотов старшего группы десантников, Иванов указал пальцем:

– Машина прячется. Проверим.

Тот понимающе кивнул и пошёл в грузовую кабину готовить десантников, а Иванов выдерживал курс в заданном направлении.

Через три минуты полёта вертолёт прошёл точно над стоявшим в небольшой балке грузовым автомобилем, успев рассмотреть крытый тентом ЗИЛ-130 зелёного цвета.

Подгашивая скорость, Иванов ввёл вертолёт в левый вираж со снижением, рассчитывая приземлиться метрах в трёхстах от не подающей признаков жизни машины. Чувства доверия этот ЗИЛ не вызывал, и желания поймать пулю в кабину или двигатель Иванов не испытывал. Хотя на такие задания лётчики и надевали тяжёлые бронежилеты, но Иванов сам не раз наблюдал, как пуля, выпущенная из автомата Калашникова со ста метров, пробивает такой бронежилет насквозь. А вертолёт, сидящий на земле, представляет собой хорошую мишень для любого вида оружия. Поэтому Иванов решил держаться от подозрительного автомобиля подальше.

Но коснуться колёсами земли вертолёт не успел: ЗИЛ неожиданно рванулся с места и, выскочив из балки, помчался в сторону гор. На что могли рассчитывать находящиеся в машине люди? Чтобы догнать грузовик, много времени не потребуется, а кроме носового пулемёта, пули которого пробивают лёгкую броню танков, у вертолёта на пилонах висели два универсальных блока с двадцатью ракетами «С-8» в каждом. Одна такая ракета в секунду превращает грузовой автомобиль в кусок покорёженного металла.

– Не хотите по-хорошему, будет – как хотите! – упрямо бросил Иванов и включил блок вооружения. Затем подал команду экипажу:

– Пулемёт к бою!

Борттехник с охотничьим азартом взвёл затвор пулемёта. Начиная погоню за автомобилем, Иванов плавно, но энергично перевёл винтокрылую машину в разгон скорости с небольшим набором высоты.

Вертолёт, опустив нос, хищной птицей шёл низко над землёй, настигая свою жертву. Ловя убегающий ЗИЛ в прицел пулемёта, подал голос борттехник:

– Командир, ЗИЛ на прицеле, разреши, я его прошью?

– Дай предупредительную, – строго приказал Иванов. Его тоже стал охватывать азарт погони, но в автомобиле находились люди, и Иванов хотел дать им шанс на жизнь.

Сквозь гул двигателей тупо застучал носовой пулемёт, и плотная очередь легла далеко впереди машины. Но вместо того чтобы остановиться, ЗИЛ попытался уйти вправо. Машина мчалась на большой скорости, но дистанция до неё быстро сокращалась, и, когда оставалось уже метров триста, чтобы не проскочить, Иванов стал уменьшать скорость вертолёта с небольшим увеличением высоты.

– Разреши по нему, командир! – поправив прицел, закричал Мельничук, с трудом удерживая настигаемый грузовик на мушке. Иванов не успел ответить: у заднего борта ЗИЛа из-за тента появился человек с автоматом. Повинуясь чувству самосохранения, Иванов тут же дал максимальную мощность двигателям и энергично бросил вертолёт в левый боевой разворот. Перегрузка вдавила в кресло, а экипаж с замиранием сердца ожидал услышать знакомый звук ударов пуль в обшивку вертолёта. Ми-8 – машина живучая, но бронированы в ней только часть пилотской кабины и двигательный отсек. Остальное – дюраль. Как правило, пули прошивают грузовую кабину насквозь, не причиняя большого вреда силовой установке и управлению. Но сегодня на борту размещались десантники.

То ли стрелок промахнулся, то ли не стал стрелять, но звука попаданий пуль никто не услышал.

Описав виток восходящей спирали, Иванов уже на высоте вывел боевую машину на линию открытия огня. Автомобиль мчался вперед, не снижая скорости. Человек с автоматом у заднего борта всё ещё стрелял по вертолёту. Но вести прицельный огонь ему мешало неровное движение машины.

– Бей по цели! – коротко и зло приказал Иванов борттехнику и стал снижать вертолёт.

Снова тупо застучал пулемёт, и симметричные фонтаны земли поднялись точно по курсу мчавшегося автомобиля, бегущей пунктирной строкой, приблизились и перескочили через него. Фигура человека скрылась за брезентом в кузове. Последовавшая сразу же за первой вторая очередь легла за грузовиком, догнала его и снова прошла по машине, отрывая от неё куски железа и дерева. Грузовик стал резко уходить вправо, накренился на левую сторону и перевернулся, подняв огромное облако пыли. Вертолёт буквально через пару секунд проскочил над ним на высоте пятидесяти метров, и экипаж не успел ничего рассмотреть.

Когда развернулись, Иванов, сбрасывая скорость, решил заходить на посадку и приказал Мельничуку держать перевёрнутый ЗИЛ в прицеле и открывать огонь в случае чего без команды. Иван, казалось, прирос к пулемёту, направив ствол на цель. Поднятая падением ЗИЛа пыль почти осела, и автомобиль хорошо просматривался: он лежал на левом боку, не горел, не дымился, людей возле него не было видно. Соблюдая осторожность, Иванов посадил вертолёт метрах в ста. Он ещё не успел коснуться колёсами земли, как десантники начали выпрыгивать и, растягиваясь в цепь, короткими перебежками пошли к лежащему грузовику. Вместе с экипажем Иванов наблюдал из кабины, как солдаты дошли до ЗИЛа, стянули порванный тент, осмотрели всё. Потом, направив стволы автоматов к земле, они стали стрелять. Картина была довольно ясной, хотя звука выстрелов в работающем вертолёте экипаж не слышал. Иванов увидел, как что-то тёмное выползло из кузова, проползло несколько метров и замерло. Один из спецназовцев подошёл и выстрелил в это тёмное пятно. Затем подошёл второй, и они вдвоём за ноги затащили тело обратно в кузов. После чего десантники подожгли машину и, не слишком торопясь, вернулись к вертолёту.

– Духи раненых везли, – не дожидаясь вопроса, пояснил Иванову старший группы, когда все уже сидели в вертолёте. – Большую половину вы покрошили. Остальных мы хотели гранатами, да ты близко сел – побоялись.

– Уходим? – спросил Иванов.

– Поехали! – Старший перевёл взгляд на пулемёт и, дружески хлопнув борттехника по спине, сказал только ему: – А ты, снайпер, из этой штуки водителю черепок снёс. Молодец!

Весь полёт Ваня сиял, как начищенный сапог. Иванов понимал его: первая в жизни боевая стрельба на поражение прошла, как в тире, на оценку «отлично». Иван заслуживал похвалы, и после полёта, как командир звена, Иванов объявил ему благодарность. Но если бы Мельничук видел своими глазами результаты этой стрельбы, то, пожалуй, не радовался бы совсем.

Вечером Иван решил отметить своё боевое крещение. Всегда скупой, Мельничук в этот раз разорился на шесть бутылок водки и закуску. К ним в комнату пришли коллеги – лётчики с «восьмёрок» и «двадцатьчетвёрок» из соседних звеньев. Пили за здоровье, за удачу в бою. Третий тост – за ребят, уже сложивших головы, – пили молча. Потом начались воспоминания. Капитан Ващенка рассказал сегодняшнюю историю, соседи поведали истории куда более «круче». За столом все сошлись во мнении, что чеченцев можно было бы уважать как бойцов, если бы не их звериная жестокость. Не однажды пилотам приходилось видеть обезглавленные и обезображенные трупы русских солдат, слышать, как над попавшими в плен солдатами издеваются, насилуют, кастрируют даже перед смертью. Каждый из пилотов понимал, что, попади он в руки боевиков, просто умереть ему там не дадут. Чеченцы проклинали и боялись лётчиков, потому что наибольшие потери несли от авиации. Иванов для себя давно решил: что бы ни случилось, живым боевикам в руки не даваться. Кроме пистолета, ещё со времён Афгана, в полёт он всегда брал с собой две гранаты. Одну из них – для себя. Так делали многие лётчики. Ещё у большей части пилотов появились нательные крестики. Авиаторы вообще народ суеверный, и у них много своих разнообразных примет, но выражение «под Богом ходим» напрямую относится к профессии лётчика как ни к какой другой. А среди прошедших через мясорубку войны, как правило, неверующих нет.

Вскоре двум экипажам – Иванова и Ильяса Мингазова – командир эскадрильи поставил задачу на подготовку к полёту глубоко в горный район Чечни, не занятый нашими войсками. Цель операции держалась в секрете, и лётчики узнали о ней только в день вылета.

Пара Иванова, как уже ходившая однажды в этот район, придавалась отряду вертолётов «Ми-8» авиации МВД, усиленному шестью экипажами вертолётов огневой поддержки Ми-24, для выполнения операции по эвакуации отряда спецназа МВД, заброшенного в тыл юго-восточной группировки войск сепаратистов.

Задачу на вылет вместе с командирами эскадрилий и командиром отряда ставил полковник внутренних войск.

Всего в смешанном отряде насчитывалось восемь транспортных Ми-8 в сопровождении шести вертолётов-штурмовиков «Ми-24». Видимо, в районе цели ожидалось сильное противодействие, или же отряд спецназа выполнял очень важное задание, если за ним посылались такие силы.

Каждый экипаж хорошо знал свою задачу. Район цели лётчиками и штурманами был изучен досконально. Вёл отряд командир эскадрильи МВД. Пара Иванова с десантом на борту возглавляла группу, а вертолёты огневой поддержки тремя парами шли позади и выше основной группы, выполняя задачу прикрытия. Предстоящее задание вопросов не вызывало.

Иванов уже собирал планшет с картой, когда услышал обращённый к нему возглас командира эскадрильи:

– Александр, твоя пара с десантом – в прикрытие как резерв. Без посадки. Понял?

– Без посадки? – переспросил Иванов несколько удивлённо, потому что это кардинально облегчало задачу: посадка группы в горах на незнакомую площадку сродни цирковому номеру.

– Посадка – только в случае крайней необходимости, если спецназ на земле будет связан боем, – подтвердил комэск. – Пусть садятся наши коллеги из МВД. Это их задание.

– Командир, может, для подстраховки одному нашему борту с десантом сесть? Я сяду, а Мингазов – в резерве.

– Делай, как я сказал! – отрезал командир эскадрильи.

Иванов помнил этот вылет. День для полёта в горы выбрали не очень удачным: шедший всю ночь дождь кончился, но облака, вопреки предсказаниям метеорологов, уходить за горизонт не желали и к моменту вылета висели над аэродромом восьмибалльной рваной кучёвкой. Но начальство не стало отменять вылет, тем более что синоптик пообещал уменьшение облачности над районом эвакуации.

Группа взлетела в точно назначенное время. Пробив облачность, вертолёты заняли установленный боевой порядок и взяли курс за ведущим. По заданию радист спецназа должен был в определённое время включить радиомаяк для вывода вертолётов на отряд.

По предварительным расчётам, выполненным штурманами на земле, лететь группе предстояло сорок пять минут, но приборы показывали путевую скорость больше расчётной. Это означало, что на пути к цели вертолётам помогал попутный ветер. Значит, на обратном пути тот же ветер станет их врагом.

…Что-то ускользало из общей череды событий. Но что? Иванов поминутно запомнил тот полёт. Ещё на земле, глядя на серые тяжёлые облака, он думал, что вылет, наверное, перенесут на завтра.

– Не полетите сегодня. Готовьтесь зачехляться! – как бы угадывая его мысли, прокомментировал погоду подошедший на стоянку техник звена.

– Для рождённого ползать всегда погода нелётная! – хмуро пошутил правый лётчик Иванова. – А мы – полетим! Вот увидишь.

– Просите у Бога милости, оптимисты, – мрачно посоветовал техник и ушёл по своим делам.

Вот оно что! Иванов вспомнил: в то утро он надел нательный крестик. Обычно этот крестик хранился в удостоверении личности офицера, под обложкой. Но сегодня удостоверения всем экипажам пришлось сдать. Многие лётчики носили такие крестики. Не верить в Бога лётчик не может. Пусть не всегда явно, но в душе каждый пилот знает, что Бог есть. И Иванов перед командировкой тоже сходил в церковь и купил обыкновенный крестик на шнурке, но освящённый батюшкой. Раньше как-то всё время стеснялся его надеть, но и без него уже чувствовал себя неуютно. Так крестик и лежал в кармане, в удостоверении. А в то утро словно что-то подтолкнуло Иванова надеть православный крест на шею.

Через час последовала команда на взлёт, принеся конец тягостному ожиданию, и отряд из четырнадцати вертолётов ушёл в сплошной облачный полог, накрывающий землю до видимой линии горизонта.

Стрелка высотомера перевалила за две с половиной тысячи метров, и эти самые облака, оказавшись теперь под винтами, уже не представлялись такими зловещими, какими виделись с земли. Наоборот, равномерно залитые солнцем, которому здесь ничто не мешало, и причёсанные ветром, они теперь походили на спокойную, слегка всхолмленную белоснежную равнину, вид которой завораживал сказочной красотой. Там, где у ветра не хватило сил доделать своё дело, виднелось, невольно притягивая взор, несколько наклонённых в одну строну огромных белых глыб, напоминающих снежных баб или восставшие из морской пучины сказочные острова. Земли не было видно, она осталась где-то далеко внизу, под многослойной толщей облаков.

Экипажи шли в режиме радиомолчания, выполняя приказ: до входа в район эвакуации всем ведомым экипажам работать только на приём. Правый лётчик в установленное время настроил радиокомпас на четко прослушиваемый сигнал маяка. Стрелка прибора, уловившего звуки радиопривода, показывала, что группа находится несколько левее от линии пути к цели. И вскоре ведущий взял поправку на курс.

Лётчик-штурман в экипаже Иванова, или, как принято называть в авиации, «правак», носил украинскую фамилию Ващенка, но считал себя белорусом, так как родился и жил до армии в Минске. Звали его Андреем, и он всего на год был младше Иванова. В капитанах Андрей ходил, по авиационным меркам, уже давно, а вот с должностью командира экипажа ему всё не везло. К ней, по мнению Иванова, Ващенка был готов, но пока ещё, по стечению каких-то ведомых только начальству обстоятельств, вынужден был довольствоваться должностью штурмана звена. В отличие от Мельничука, Ващенка зарекомендовал себя хладнокровным и рассудительным офицером. Мог при случае побалагурить, но всегда всему знал меру. Иванову нравилось летать с Андреем в одном экипаже, а вместе они уже летали два года и привязались друг к другу той непоказной дружбой, которая может возникнуть между мужчинами.

Перекрывая расчётное время, группа вошла в район эвакуации, но обещанные синоптиком просветы в облаках не появились. Вокруг, насколько мог видеть глаз, простиралось сплошное серо-белое море с воздушными айсбергами. А под ними пряталась территория противника. И горные вершины. В данной ситуации горы становились опаснее самих боевиков. В предыдущем полёте в этот район Иванов видел, какие здесь острые неровные вершины и глубокие тёмные ущелья, дна которых не доставали лучи солнца.

Через несколько минут полёта стрелка радиокомпаса, плавно описав дугу, повернулась на сто восемьдесят градусов. Это означало, что группа прошла над радиомаяком. Стрелка высотомера по-прежнему стояла на делении около трёх с половиной тысяч метров, и сплошной ковёр из облаков всё так же не имел ни одного видимого разрыва. Построив группу в круг радиусом километров пять, ведущий приказал всем искать в облаках хоть какое-то «окно». Безрезультатно покружившись более двадцати минут, Иванов услышал в эфире команду:

– 282-й, тебе этот район известен, сходи вниз на разведку. Постарайся определить толщину облачности. Только осторожней, 282-й!

Это был позывной Иванова. Ведущий приказывал ему снижаться.

– У нас же на борту люди!.. Напомни ему! – возмущённо воскликнул Ващенка.

Посмотрев на «правака», Иванов никак не отреагировал.

– Понял, – бросил он в эфир и уменьшил мощность двигателям.

Тяжело гружённая боевая машина подошла к облачной границе и теперь оказалась в такой близости от облаков, что едва не задевала их лобовым остеклением кабины. Это походило на бреющий полёт, только с той разницей, что сейчас под брюхом вертолёта мелькала не земля, а облака, и стрелки высотомера стояли не на нуле, как это бывало на бреющем полёте, а показывали почти три тысячи метров.

А вот стрелка радиовысотомера не стояла на месте. Прыгая по шкале делений вверх и вниз, она предупреждала, что там, внизу, в этих коварных облаках, прячутся вершины враждебных гор. Это заставило Иванова на какие-то секунды задержаться над облаками вроде бы для того, чтобы ещё раз сверить показания приборов. Но за это время он успел мысленно произнести три раза: «Господи, спаси и сохрани!»

И вот он плавно отклонил ручку управления вперёд. Мгновенье – и вертолёт, подмяв под себя собственную тень, по-акульи мягко вошёл в облака. В первые секунды Иванову показалось, что это кипящие клубы дыма и пара обволокли вертолёт со всех сторон, отчего в кабине мгновенно потемнело. Двигатели, почувствовав уменьшение мощности на снижении, изменили голос. Когда большая стрелка высотомера совершила по чёрному циферблату почти две трети полного оборота, в кабине неожиданно посветлело, и Иванов обрадовался, что облачности пришёл конец и он сейчас увидит горы. Но облака вдруг загустели снова, приняв более холодный тёмный цвет, и вертолёт погрузился в серую мглу. Этот нижний слой облачности оказался более холодным, плотным и тяжёлым.

– Командир, через сто метров воткнёмся в горы, – насторожённо предупредил Ващенка.

Иванов и сам видел по радиовысотомеру, что ещё пятнадцать – двадцать секунд такого снижения, и ручку управления брать на себя будет уже поздно. Видимо, облака не кончатся до самых вершин. А не врёт ли высотомер? Что если они уже проскочили безопасную высоту и в любой миг последнее, что увидит экипаж в этой жизни, будет отвесный склон скалы прямо перед остеклением кабины? Нелепые это были мысли. А вот лезли в голову, вызывая в груди неприятное жжение. Энергично дав двигателям полную мощность и взяв ручку управления на себя, Иванов начал злиться не на экипаж и даже не на облака, которые упорно не хотели заканчиваться и погибельно-серый вид которых всё больше лишал его уверенности, что они когда-нибудь кончатся, а на ведущего группы, пославшего их сюда: «Самому бы тебе залезть в такое дерьмо!»

– Облачность двухслойная, десятибалльная. Глубина слоёв – более тысячи метров. К земле пробиться не могу. Набираю высоту, – доложил Иванов в эфир, переведя двигатели на взлётный режим.

Казалось, время замедлило свой ход: вертолёт на пределе мощности воющих от натуги двигателей никак не мог вырваться из вязких объятий серо-белого тумана, липнувшего к бортам. Неожиданно в кабине стало светлее, и через секунду вертолёт резвым дельфином выскочил из серо-белого плена, как из морской пучины. В глаза ударил яркий солнечный свет, а вокруг, насколько мог видеть глаз, простиралась залитая живым золотым цветом сказочная долина с замками и островами и кружащимися, как шмелиный рой, в стороне и выше пятнистыми собратьями – вертолётами. Иванов направил свою машину к ним.

Сигналы радиомаяка продолжали устойчиво прослушиваться – это означало, что группу эвакуации всё ещё ждали внизу. Но даже если раньше чеченцы наших спецназовцев не засекли, то теперь уж точно вертолёты своим получасовым гудением переполошили все окрестности. На месте командира спецназа Иванов увёл бы группу разведчиков на запасную точку. Но маяк упорно продолжал подавать сигналы.

Иванов занял своё место в строю кружащихся вертолётов и поставил задачу лётчику-штурману: сделать расчёт по запасу топлива.

– Учитывая встречный ветер, через пятнадцать минут надо идти домой, – перепроверив свои расчёты, доложил Ващенка, отрываясь от штурманской линейки. – Если, конечно, мы не хотим сегодня пообедать на Ханкале.

Ещё через пять минут бесполезного кружения в эфир прошла команда ведущего:

– 703-й, постарайся пробить облачность. Только давай побыстрее.

В ответ короткое:

– Понял.

От группы отделился один Ми-8 и нырнул в пугающую серо-белую неизвестность.

– Что он делает?! – возмутился Ващенка, имея в виду командира эскадрильи МВД. – Рискует своими мужиками. Сказали же, что облачность – до самых гор! Всех домой надо уводить. Топлива с гулькин нос, а если встречный ветер усилится – попадаем к чёртовой матери!

– Спокойно, Андрюха, ведущий выполняет поставленную задачу, – сказал Иванов, думая о том же. – Сядем на Северном.

– В таких-то облаках и всей группой? – не унимался Ващенка. – Даже если и сядем, сегодня нас уже не выпустят на базу. А ночевать в вертолёте что-то не хочется.

В это время в эфир вышел командир «двадцатьчетвёрок»:

– Внимание ведущему. Топлива только до дома. Ухожу на базу.

Иванов знал, что по конструктивным особенностям запас топлива на Ми-24 меньше, чем на Ми-8, и, судя по его расходу, ребятам действительно пора была возвращаться.

– Запрещаю! Пойдёте на запасной! – отрезал ведущий.

– Вот дерьмо!.. – прокомментировал Ващенка по внутренней связи.

Через минуту тишины снова ожил эфир:

– Я – 703-й, докладываю: облачность – десятибалльная, толщиной более тысячи метров. Пробить не могу, радиовысотомер показывает, подо мной – горы. Иду к вам.

Примерно через минуту одинокий вертолёт вынырнул из облаков километрах в двух северо-восточнее от основной группы.

Надо было возвращаться, но вертолёт ведущего всё ещё продолжал метаться над сплошным одеялом из облаков в надежде отыскать в них хотя бы маленькую дырочку. В эфир снова вышел командир «двадцатьчетвёрок»:

– Принимаю самостоятельное решение: уходим по топливу.

Три пары Ми-24 взяли курс на северо-запад.

– Молодец! – радостно прокомментировал Ващенка.

Иванов тоже решился. Доложив ведущему группы об остатке топлива на борту и дав команду Ильясу Мингазову следовать за собой, он обратился к уходящим «двадцатьчетвёркам»:

– Мужики, наша пара присоединяется.

Увидел бы даже слепой, что спасательная миссия не по вине вертолётчиков провалилась и пытаться и дальше пробивать облачность в таких условиях мог только безумец. Поэтому Иванов, на свой страх и риск, принял решение уводить пару Ми-8 на аэродром. Он понимал, что рискует головой, но считал, что бессмысленно рисковать головами своих подчинённых и молодых солдат не имеет права.

– Мы с вами будем разбираться! – долетела вслед уходящим угроза ведущего.

Никто ему не ответил. Лишь Ващенка прохрипел по внутренней радиосвязи:

– Командир, ох и получишь же ты!..

– Переживём, – отмахнулся Иванов.

Опыт и интуиция подсказывали Александру, что в данной ситуации он поступает правильно.

Как и предсказывал Ващенка, на обратном маршруте встречный ветер усилился. С половины пути, пожелав друг другу удачи, отделившийся маленький отряд вынужден был разбиться на две группы: Ми-24 по остатку топлива ушли на Северный, а Иванов, ещё раз сверив расчёты, решил вести свою пару в Моздок. «Домой», – как говорил Ващенка. И, как оказалось впоследствии, правильно сделал. На обратном пути командир эскадрильи МВД доложил на землю о срыве операции и «бегстве» вертолётов армейской авиации. Как и заведено, никто в штабе МВД разбираться с причинами неудачи не стал, а, получив доклад, там сразу начали «принимать соответствующие меры». Как рассказывали потом лётчики «двадцатьчетвёрок», сразу же после посадки их арестовали, и они предстали перед грозными очами эмвэдэшного начальства. Распекавший их краснопогонный генерал валил на них всю вину за неудавшуюся операцию, обзывая «гнидами», «сволочами» и «предателями Родины», обещал самые беспощадные меры, а старшего их группы, опытнейшего командира звена, предложил расстрелять тут же, перед строем. А конкретно майора Иванова, ведущего пары Ми-8, генерал пригрозил завтра же отдать под трибунал. Причём его не интересовали ни топливо, ни погодные условия. Пыл этого разбушевавшегося начальника несколько поостыл, когда на его глазах из облаков в беспорядке начали «сыпаться» вертолёты МВД, у которых прямо на взлётно-посадочной полосе и рулёжных дорожках, выработав последние капли керосина, останавливались двигатели. Только чудом никто не разбился.

Пара Иванова дотянула до Моздока на аварийном остатке – встречный ветер сделал своё дело. Иванов помнил, как уже на снижении, перед входом в облака, на приборной доске с раздражающим постоянством мигало красное табло, предупреждающее об аварийном остатке топлива. Это очень действовало на нервы, но больше всего Иванова беспокоило то, как зайдёт в таких сложных условиях на посадку его ведомый. В случае ошибки на повторный заход топлива могло не хватить. Пройдя привод, Иванов дал команду Мингазову идти на снижение самостоятельно и, пропуская его вперёд, пошёл за ним на трёхминутном интервале. Он видел, как машину Мингазова поглотила серо-белая пелена. По радиообмену Иванов мог контролировать местоположение впереди идущего вертолёта на схеме. «Только бы он смог! – как заклинание повторял про себя Иванов. – Господи, помоги ему!» Александра очень беспокоило то обстоятельство, что Мингазов не имел большого опыта полётов в сложных метеоусловиях.

– Пора, – доложил Ващенка, выключив секундомер, и Иванов направил машину в серо-белую мглу.

Когда Мингазов запросил разрешения зарулить на стоянку, Иванов вздохнул облегчённо: «Сел!» И переключил всё внимание на приборы.

Земля на этот раз показываться вообще не спешила. Облака кончились только на ста пятидесяти метрах, и всё, что Иванов смог увидеть с такой высоты, – внезапно открывшееся начало взлётно-посадочной полосы и линии стоянок. Над аэродромом моросил мелкий дождь: от мокрой «бетонки», от техники на стоянках, казалось, шёл пар. После мягкой посадки Иванов зарулил машину на стоянку вслед за благополучно приземлившимся подчинённым. Но этот вылет стоил Иванову не одной пряди седых волос.

– Удивительно, но никто потом со мной не разбирался, – часто рассказывал Иванов своим друзьям эту историю. – Как поведал один офицер ФСБ, тот самый отряд спецназа МВД был взят чеченцами в плен, радист отряда стал работать на боевиков. И если бы мы тогда попытались зайти на посадку, то нашей участи можно было бы не завидовать. Но об этом я узнал намного позже и думал, что обо мне в суматохе просто забыли – повезло. Вот и выходит, что тут нас спас случай или чудо. А может, крестик и молитва? Как после этого не стать суеверным?

Он часто задавал себе этот вопрос: почему ему всегда так везло? Чудо? Судьба? Или что-то ещё? Ведь не однажды везло…

Иванов никогда не забудет случай, произошедший в Афганистане, когда он ещё старшим лейтенантом летал на правом сиденье у майора Болышева. В тот день их экипажу была поставлена задача доставить небольшой отряд афганской армии, состоящий из десяти человек, на одну из горных троп для проведения операции по перекрытию караванного пути для «духов». Но почему-то перед самым вылетом порядок задания изменили: отряд афганцев взял на борт более опытный заместитель командира эскадрильи, а экипажу, в составе которого находился Иванов, пришлось идти ведомым, чтобы прикрывать посадку и взлёт ведущего вертолёта.

Болышев ещё подначил тогда перед взлётом замкомэска:

– Володя, ты зачем брился утром? Не повезёт сегодня.

Тот только отмахнулся.

С высоты полёта Иванов видел, как из приземлившегося вертолёта выпрыгивали афганские солдаты, как они, торопясь, стали подниматься в горы. Видел, как крутились винты ведущего вертолёта, но тот всё тянул со взлётом. Болышев и сам Иванов долго пытались вызвать по радио заместителя командира эскадрильи, но тот почему-то не выходил на связь. Наконец командир экипажа принял решение идти на посадку. Соблюдая меры предосторожности, они приземлились рядом с молотившим винтами вертолётом заместителя командира эскадрильи. Борттехник, посланный Болышевым посмотреть, что случилось с экипажем ведущего, прибежал очень быстро, бледный как простыня, твердя только одно: «Они там зарезанные!..»

Тогда, анализируя происшедшее, Иванов подумал: «Повезло!» Но в приметы и лётные традиции с тех самых пор поверил окончательно. И всегда учил подчинённых: «Лётные традиции нужно соблюдать свято!»

2006