Расставшись с братом, Степан Рулев пошел прямо к себе на квартиру. Ночь наступала тихая и теплая; показывались звезды. Рулев зажег свечу, раскрыл окно, снял сюртук и лег на диван. Тихо веял ему в лицо ночной ветерок и шевелил его волосы; усталость овладевала Рулевым, но долго еще сидел он в этот вечер, и сидел, ничего не делая. Он думал о матери. Сегодня он приехал на родину, увидел с детства знакомые места, старый дом, в котором прошло его детство, – и сцены из детских годов одна за другой возникали в его голове. Здесь, на родине, всякий знакомый предмет напоминал ему былую жизнь, и работа его как будто забылась на время, – значит, нужен был организму отдых. Рулев отдыхал. Вспоминалась ему тихая семейная жизнь в его детстве. С отцом теперь он не мог сойтись, брат оказался живым мертвецом, и все мысли Рулева обратились к матери. Один за другим вспоминались ему детские годы, и везде мать его являлась всегда или другом, или учителем, или сестрой – всегда нежной и печальной.

Рулев взял портфель и прежде всего нашел старую, с пожелтевшими строками рукопись. «О человеческих отношениях» – прочитал он на обертке и задумчиво пересмотрел все страницы. Затем Рулев вынул из портфеля портрет матери, положил его на стол, придвинул к портрету свечу и долго, подперев руками голову, смотрел на это худое, печальное, но красивое и умное лицо.

«Чем я обязан ей в моем развитии?» – мелькнула в нем мысль. Он опять задумался над портретом, и опять детство его проходило перед ним.

«Бесполезнее и эгоистичные вычисления, – порешил он наконец. – Женщина была хорошая, искренно желала мне добра и делала, что могла… Любила меня сильно и много страдала…» – Он встал и начал медленно ходить по комнате.

«Для чего она, такая слабая и нежная, мучилась в этой грязной жизни? Что ей тут было сладкого? – думал он с глубокой тоской. – Неужели для меня только?» – спросил он сам себя, и точно проснулась в нем какая-то грустная нежность.

В портфеле лежала еще записка. Рулев прочитал и ее.

«Лизавета Николаевна, – было в ней написано, – вы меня ни разу не навещали, и я ни разу не просил вас навестить меня, пока я имел возможность двигаться. Теперь едва ли доживу до завтра. Возьмите кого-нибудь с собой и приходите проститься. Одни не ходите. Я, в противном случае, не умру спокойно».

Рулев прочитал еще раз, прочитал другой, подумал об отце и опять взглянул на записку. «Прочесть сумеет ли, не знаю, а не поймет наверно», – подумал он со вздохом и опять начал ходить.И долго думал он об этой симпатичной, деликатной личности учителя, о судьбе его, о его мыслях и верованиях; думал о людях, среди которых действовала эта личность. – Дальше вспомнил он и Катерину Сергеевну, и уж не нежность и не грусть вызвали в нем мысли об этих обеих личностях. Он ступал тяжелее, губы его сжимались. Мысли сами собою перенеслись к задуманному делу.