Утром, в десятом часу, сонный Кай выбирается на кухню, вздрагивает и обнаружив за небольшим стеклянным столиком маму.

— Ты еще не на работе? — пытаясь не выдать волнения, спрашивает Кай. Мама щелчком включает электрический чайник, спокойно отзывается:

— Собираюсь. Проспала немного.

Кай долго ищет чашку, потом копается с банкой кофе и сахаром, лишь бы не оборачиваться, но в спину прилетает раздраженное:

— Саш, скажи, я на дуру похожа?

— Нет, — отвечает Кай, ссыпая в чашку уже четвертую ложку сахара.

— У тебя проблемы, Саш?

— Да, — честно признается Кай, снова открывает ящик для посуды и смотрит в него, перебирает тарелки, чашки, словно ищет что-то.

— Молодец, — выдыхает мама. — Я уже думала ругаться будем.

Она поднимается из-за стола, наконец начинает суетиться, собираясь.

— Кому-то денег должен?

— Нет.

— Снова помешал кому-то?

— Да, — Кай выбирает неглубокую тарелку, сам еще не зная для чего, обернуться пытается так, чтобы не столкнуться с мамой взглядом.

— Я тебе свой старый телефон оставлю, он тут, — мама тыкает в кнопочный сони рядом с чайником. — Если что — звони. Можешь мне, если думаешь, что в полиции слушать не будут или не среагируют. Я тебе помогу.

— Дверь никому не открывать, да, — вздыхает Кай, теперь копаясь в холодильнике.

— Ты и не сможешь, — уже обуваясь заверяет мама. — Я у тебя ключи забрала. Ты под домашним арестом.

Кай вздыхает, захлопывает холодильник, выглядывает в коридор спросить:

— За что?

— За то, что боишься матери сказать, чтобы не отпускала тебя с подозрительными мужиками на ночь глядя.

Кай почти бросает вслед: «А ты сама чем думала?» — вздрагивают губы, но слова так и остаются не произнесенными.

— Купить что вечером? — уже открыв дверь, оборачивается мама, Кай только отрицательно мотает головой.

Когда закрывается дверь, Кай без спешки заливает кипяток, ставит на плиту сковородку и, скорее машинально, берет в руки мобильный, чтобы позвонить и предупредить Гидру, что не сможет прийти сегодня, хотя они договаривались. Но в справочнике старого телефона, конечно, нет этого номера.

С утра после ухода родителей на работу, должен был заглянуть Кай. Время они не обговаривали, и звонок воспринимается без подозрений, именно как событие ожидаемое. И Гидра беспечно открывает дверь.

Должно быть, любовь все же делает людей глупыми. Вместо того, чтобы захлопнуть ее и звонить в полицию, Гидра стоит напротив, глядя недоверчиво. А потом и вовсе отходит в сторону, пропуская гостя в дом.

— Вот так просто? — с улыбкой спрашивает Акросс, но улыбка эта вымученная, сам он выглядит так, будто это его вчера закапывали. Как знать, если бы на пороге стоял самоуверенный и наглый Акросс, не получил ли он тогда дверью по носу вместо приглашения войти? Но этот образ потерявшегося, которому нужна опора, резонирует в Гидре, заставляет тянуться к нему и почти все прощать.

— Вот так, — кивает Гидра. — Скоро должен прийти Кай.

— Не придет, — бросает Акросс и на злой, обеспокоенный взгляд заверяет:

— Я ничего не делал. Просто… Я знаю нашу маму. Если он не смог хорошо соврать, то она заперла его, отобрав ключи.

— За столько лет многое могло измениться, — поддевает Гидра, пока закрывает за ним дверь. Так странно слышать от этого человека знакомое и родное «мама». Акросс бывший злодеем, отморозком, не имел права на это слово, для этого же оно кажется логичным.

Акросс осматривается в просторной квартире с хорошим ремонтом, Гидра сюда почему-то не вписывается. Кажется, в такой обстановке растут совсем другие девочки. Потолки в квартире выше, чем в обычных, типовых. В комнатах просторнее, но при этом почти нет лишних вещей. Обстановка как бы чередуется — рога в рамке, охотничий трофей отца, через десять сантиметров после них маслом нарисованная сирень. Потом искусственная рыба, которая должна петь при включении и — тумбочка с вазой, в которой стоят засушенные цветы.

— Возможно. Но что-то Кая я пока не вижу, — замечает Акросс и, так и не получив приглашения ни в одну из комнат, проходит в спальню. Гидра прикладывает ладонь к глазам, громко вздыхает.

— Между прочим, Хаски меня живьем сожрет, если узнает, что я тебя впустила.

— Решила отговорить убивать Кая, разве не так? — Акросс уже сидит в центре плюшевого дивана. Именно на этом диванчике ночами и спит Гидра. Комната выглядит так, словно находится отдельно от хорошо обставленной квартиры, даже дорогие обои испорчены следами от булавок и скотча. Кроме дивана остальное пространство занято компьютерным столом, в углу заросший пылью телевизор. Никаких плюшевых игрушек, если конечно они не спрятаны в стенной шкаф, занимающий столько пространства комнаты.

— А поможет? — опустив руку, спрашивает Гидра.

— Если нет, то какой смысл меня впускать?

— Ты уже упоминал об этом. Помимо команд мы не существуем и я могу говорить с тобой только о том, что Кая нельзя убивать?

— А можно?

— Я бы не хотела, — Гидра качает головой, садится на столешницу, на которой стоит монитор. — Думаю, Кая можно назвать моим лучшим другом.

— Наверное, ему это слышать было бы грустно.

— Не думаю, — Гидра смотрит куда-то мимо, в пространство. — Знаешь… Есть те, кто любить может, и те, кто нет. И девочки видят, что Кай — это второй случай. Он не завоеватель.

— Не думаю, что его не любят именно поэтому, — снова возвращается прежний, отстраненный Акросс. Гидра — то, что ему почти удалось отобрать у Кая, в качестве мести ли, а может просто потакая желанию, но все же. А теперь она рассуждает о Кае так, будто он — бывший, с которым ничего не получилось.

— Там много всего, — кивает Гидра. — Он довольно закрытый. Не хочет других посвящать в свою жизнь… К тому же и понятно, что там что-то жуткое… Совсем не вяжется с его образом хорошего мальчика. Наверное, если бы я любила, то могла бы принять и это. Быть с ним несмотря на это…

— Ты винишь себя в том, что полюбила не его? — догадывается Акросс.

— Это было бы логичнее, — Гидра возвращает ему свой взгляд, улыбается лукаво. — Ревнуешь?

— Думаю, что зря пришел, — хмуро отзывается Акросс.

— Как ты считаешь, как Кай относился к тебе? Думал: «Как это здорово, что у этой замечательной женщины умер сын и теперь в его комнате могу жить я»? — чуть искривляется уголок губ, и улыбка становится грустной. Теперь Акросс смотрит в сторону, на пылинки в лучах солнца. Молчит он довольно долго, медитируя на это зрелище, нехотя признает:

— Нет.

— Кай не мечтал о старшем брате ни в детском доме, ни когда был единственным ребенком в первой семье. А в новой ему показали: «Смотри, что было тут до тебя». Конечно, он понимает, что его никогда бы не усыновила эта женщина, будь с тобой все в порядке… Но мечты часто не поддаются здравому смыслу.

— От меня ты чего хочешь? Чтобы я его принял? Как насчет Кая? Я два года над ним издевался. Я вчера…

— Дай ему тоже время. Но Кай понятно — как только ты выкинешь белый флаг, он может и не побежит жать тебе руку и обнимать, но все же преследовать тебя не будет.

— Как насчет его верного пса?

— Не напоминай, — Гидра выдыхает через зубы. — Понятия не имею, как… Вопрос в другом — чего хочешь ты сам? Неужели и в самом деле смерти? Или это вина перед теми, кто не выжил?

Акросс перебирается в угол дивана, упирается в подлокотник, придерживает голову и смотрит теперь в окно через легкую тюль. Как бы то ни было, что бы ни случилось в прошлом и сколько бы времени не прошло — Гидра чувствует радость за то, что Акросса тогда спасли. Что они сейчас могут разговаривать друг с другом, уже не так напряженно, как раньше. Все страшное, что происходило вчера, кажется лишь платой за возможность общаться с Акроссом.

В играх с этим проще, там тяга душевная, но сейчас, в общении с глазу на глаз, Гидра изнывает — ей хочется коснуться Акросса, осознать, что он настоящий. И еще больше хочется его прикосновений. Серьезный разговор мешает сесть рядом. Но Акросс ведь сидит на ее кровати, которая сейчас сложена.

— Они бы тебе понравились, — невпопад произносит Акросс. — Тим так точно… Он всегда девушкам нравился. Да и Барс… Бесил ужасно подчас, но по сути без него было скучно…

— Возможно, — кивает Гидра. — Но их уже не вернуть. И убил их не Кай, конечно. И незачем на нем срываться.

— Я думаю, что их убил человек, который очень любит Кая.

— И что?.. Ты ненавидишь Кая?

— Иногда кажется, что очень, — честно признается Акросс. — Но потом я думаю о том, что должен ненавидеть не его, а того, кто все это затеял. Начал. Ту, что придумала меня, Тима с Барсом, только для того, чтобы убить. Придумала Кая… Не знаю, зачем она еще держит меня в живых.

— Ты не похож на самоубийцу.

— А ты их много видела? — отшучивается Акросс. — Это все сложно… Я лишился не просто друзей, но и своего места в жизни, привычного будильника по утрам, института.

— Я думала, люди это ненавидят. Я-то уж точно.

— Возможно. Но когда приходит война — такой рутины начинает ужасно не хватать… А впрочем, войну я бы наверное понял и принял, у меня было бы время привыкнуть.

На самом деле удивительно, что Акросс может сидеть тут. Начиная с самого факта его существования и заканчивая тем, что он пришел сюда как друг. Гидра чувствует к нему только тепло, тем более сейчас, когда его ни от кого не нужно защищать, ни с кем из-за него ссориться. Хочется то его успокоительно по волосам погладить, то самой как маленькой к нему на колени залезть.

— Акросс, — Гидра зовет так мягко, как не звала до этого никогда. Это обращение ни к врагу, ни к человеку, в которого влюблена. Так окликают по-прежнему любимого супруга через десять лет после свадьбы. — Я бы смогла? Стать новым смыслом? Или у тебя и так толпа девушек, и они не помогают?

— Звучит как признание в любви, — уходит от ответа Акросс. — Не получится, что ты продалась за то, чтобы я оставил в покое вашего капитана?.. Твоего хорошего друга.

— Я не стою так дорого, — признается Гидра, улыбаясь, но уже через силу. — Я бракованная… — совсем грустно заканчивает она, теребит высокий ворот свитера, решаясь на что-то. А потом рывком оттягивает ткань вниз, обнажив шею.

Эти глупые детские мысли: «Мама больше не любит меня, потому что я больше не красивая. Меня теперь нельзя нарядить в платье — из ворота будет выглядывать красная, сожженная кожа». Мама не усмотрела — она была в другой комнате, когда ребенок опрокинул на себя кипяток.

К доктору ее водил отец, и, хотя Гидра была уже большим ребенком, держал ее на коленях, успокаивающе поглаживал. Гидра думала, что и папа все знает, и жалеет ее, маленькую, оставшуюся без материнской любви.

Отчего-то не было мыслей о том, что теперь она не выйдет замуж или не будет нравиться мальчикам. Это казалось Гидре таким неважным и несущественным в сравнении с тем, что мама перестала возиться с ней как раньше, уделять время.

Гидра не была желанным для женщины ребенком. Это Гидра узнала потом. Все ее детство мама старалась играть роль любящего родителя и читала ей сказки, купала, шила карнавальные костюмы, целовала на ночь. Но все это было по шаблону, и когда ее ошибка привела к тому, что у дочери на всю жизнь остался шрам, женщина выдохнула с облегчением и смогла сказать себе: «Из меня не получилось хорошей мамы. Я умываю руки». Она перестала играть навязанную ей роль, но ребенком это было воспринято как: «Мама разлюбила меня».

Кто по-настоящему хотел детей — так это отец, но и тот мечтал о сыне. Возраст появления шрама — как раз тот, в который дочь стала просить в подарок пистолет вместо куклы и пытаться разделывать рыбу, потому что от этого со скандалом отказывалась мама, боявшаяся за свой маникюр.

Кто знает, может быть, все случившееся и было к лучшему — узнать раньше, что мама лишь притворялась хорошей, любящей. Тяжело, конечно, но легче в детстве, чем в неспокойном подростковом возрасте. К тому же и отец тогда, тоже заметив отчужденность жены, заметив вину у дочери, старался уделять столько внимания, чтобы ребенок не чувствовал себя брошенным.

По сути парни Гидру не особо и интересовали, так что не было ничего удивительного в том, что к ребятам из своей команды у нее не было чувств.

Когда они появились к Акроссу, она помнила отчетливо — реальность, в которой у власти были солдаты, страна в ожидании войны. Мир напоминал антиутопию Оруэла. Когда Гидру арестовали, конечно не без оснований, она была подавлена от мысли, что всех подвела. Теперь у нее могли выпытать, где находится Кай и какие у него планы. Конечно, боли она не чувствовала, но всегда были и другие способы заставить говорить. Гидра даже знала их по тем отчетам, что попадали к Каю, по тем сломанным людям, что пережили арест и были отпущены, как невиновные. Но меньше всего Гидре хотелось, чтобы в эту мясорубку попал ее капитан, который, она только недавно это узнала, боль чувствовал.

Гидру впихнули в небольшую комнатку размером с шкаф-купе, половину ее занимала торчащая из стены полка, вместо кровати. И ни раковины с водой, ни туалета тут не было.

— Я ничего не знаю, — снова попыталась заверить она, вцепившись в белые горизонтальные прутья клетки, похожие на жалюзи, только прочные. — Это ошибка.

Сопровождение не отреагировало — как глухие киборги, они развернулись и ушли.

— Чего ты боишься? — спросили из соседней камеры. — Ты же не чувствуешь боли.

Голос Гидра узнала, только теперь обернулась. Между их клетками были такие же светлые горизонтальные прутья. Акросс сидел на полке, наклонившись вперед, глядя только перед собой.

— Зато ты чувствуешь, — напомнила зло Гидра, совершенно забыв про слабый, нерешительный тон попавшей в беду девушки. Акросс глянул на нее, не поворачивая головы, и кивнул:

— Чувствую. Но я тут ненадолго.

С левой руки были вырваны три ногтя, пальцы покрыты хлопьями запекшейся крови. Гидра сглотнула и злорадства не получилось, только растерянность:

— Тебе вроде и так хватило.

Акросс улыбнулся криво, нехорошо, кивнул:

— Да, я проверил курорт для вашего капитана. Годится.

Раны от вырванных ногтей с рук Акросса перешли на пальцы Кая, Гидре стало не по себе.

— Я его не выдам, — пообещала она. Акросс кивнул:

— Ну да. Я его сдам.

Гидра никогда не испытывала тяги к злодеям, и ей Акросс тогда казался едким, злым, словно она сидела в соседней клетке с коброй. Она собиралась продолжить ссору, но хлопнула дверь в карцеры, вошел офицер, в сопровождении конвойных, остановился посередине между их клетками. Но, бросив быстрый взгляд в сторону Акросса, не отметив в нем ничего интересного, он переключился на Гидру.

— У нас есть видеоматериалы, — начал он, расхаживая около камеры, как голубь, — на которых наш снайпер простреливает вам руку, а замечаете вы это только убрав его. У вас есть препарат, который помогает не чувствовать боли? Откуда у вас эти технологии?

Гидра молчала, упрямо сжав губы.

— Вас незачем пытать. Но мы можем изуродовать вас, — он приблизился к прутьям, начал перечислять, следя внимательно за реакцией:

— Я могу приказать отрезать вам нос. Срезать губы? Нет? Не задевает? Я прикажу хирургам вырезать вам матку, и у вас больше не будет детей.

Гидра попыталась изобразить испуг, задрожавшие губы, потому что это для нее и игрового тела, которое не жалко — ерунда. Но это даст Каю время.

Зоркие глаза поймали эту наигранность и, сменив тон на шипящий, злой, он пообещал:

— Да я тебя своим солдатам отдам, тварь. Взводу, вернувшемуся с боевых действий. У них всегда кровь бурлит.

У Гидры плохо получалось притворяться, и хотя она пыталась держать лицо — что-то ее выдало. Скорее всего, на ней испытали проверенную схему из того, чем можно запугать девушку: красота, будущее материнство, насилие и унижение. Офицер расплылся в улыбке, как победитель, довольно стукнул по прутьям, развернулся к выходу, громко спросил по дороге:

— Когда возвращается двести второй с разгона демонстрации?

— У них сейчас пересменка, в течение получаса будут тут.

— Скажите, что их ждет подарок.

У Гидры отказали ноги, она почти упала на свою полку. Ей необходимо бежать из игр. Насовсем. Но как же бросить Кая и остальных? Значит, нужен был способ покончить с собой до того, как за ней придут. Если она так поступит, получится, что Хаски прав, и девушке нечего было делать в этой войне.

— Эй.

Гидра даже вздрогнула, офицер остановился, обернулся заинтересованно. Акросс шелушил кровавые хлопья с пальцев, очищал их о прутья. Он уже стоял у решетки.

— Нет такого способа войны. Так не поступают. Нужна информация — пытайте. Ногти вырывайте, пальцы молотком ломайте. Это — война. А то, что вы придумали — свинское развлечение.

— Это кто там вякнул? — пренебрежительно переспросил офицер, быстрым шагом оказался у клетки Акросса. — Тебе мало? Мы с тобой только начали, только припугнули. Даже не показали, что дальше ждет. Пальцы молотком дробить, говоришь?

— Почему бы тебе самому не отправиться трахаться со своим взводом? — меланхолично предложил Акросс. Офицер вспыхнул, достал табельное из кобуры, прицелился. Акросс дожидался этого момента, чтобы ударить по прутьям двери, и она распахнулась, огрев офицера по носу. Вряд ли ему хватило бы силы ударом ноги сломать замок, скорее он не терял времени зря, сидя тут в одиночестве, и ковырялся в нем, чтобы в нужный момент сбежать, и вот он наступил. Акроссу оставалось только подхватить табельное офицера и, прикрываясь той же дверью с частыми широкими прутьями, перестрелять конвой, которому прятаться было негде.

Гидра думала, что он ее застрелит. Потому что до этого Акросс для нее был мразью, садистом. Он и не собирался ее переубеждать — направил дуло в голову, по центру лба, но не выстрелил. Сместил оружие ниже, отстрелил замок.

— Зачем? — не поняла Гидра. Акросс пожал плечами, стараясь удерживать на лице выражение беспринципного ублюдка, но действия говорили о другом.

— Я же ответил. Война — это пальцы ломать. Ногами забивать. Хоть женщин, хоть много на одного… Но такого насилия я не выношу. Это слишком низко.

Это было настолько неожиданно, так поразило, что некоторое время Гидра всерьез думала, что это — хорошо разыгранный концерт, чтобы переманить ее на свою сторону. Но в этом не было смысла — у Кая те же принципы, только он добрее, честнее.

Это не было любовью по началу, и тот случай оказался лишь семечком зароненного в Гидре чувства. Акросс вернулся за Мей, не бросил ее в передряге в другой реальности — и вот оно пустило росток. Полностью Гидра осознала, что означает это чувство, уже поздно, когда оно укрепилось корнями.

После звонка из-за двери раздается голос Кая, усталый и рассерженный:

— Добрый день, вы позвонили в дверь, но я не могу выйти, потому что заперт. Потому что говорил, что нельзя меня отпускать домой.

— Я не могу разговаривать через дверь, — произносит Дроид.

— Извини, — без особого раскаяния отзываются через нее.

— Я пришел предупредить, что ухожу из команды. Думал, лучше сказать тебе в лицо, чем звонить…

— Мой телефон у Акросса, — уже более настороженно раздается из-за двери. — Подождешь?

— Чего? — переспрашивает Дроид.

— Сейчас подойду. Не придется говорить через замочную скважину.

— Как, если тебя заперли?

Но за дверью тишина. Дроид прислушивается, ждет, что вот-вот послышится скрежет замка в ключе, даже не особо реагирует на шаги в подъезде, пока кто-то не касается его плеча. И тогда Дроид изображает что-то забавное — подскакивает на месте, пытается сбежать по лестнице на этаж выше, но наконец опознает Кая.

— Ты кого так испугался? — стараясь не улыбаться, спрашивает Кай. Он ожидает ответа: «Акросса», но Дроид снова удивляет его:

— Хаски.

— Это странно, бояться Хаски, — уже спускаясь по лестнице, рассуждает Кай. — Он на нашей стороне.

— Я из-за него и ухожу, — отвечает Дроид.

Двор заросший, с новыми лавочками и качелями. Когда Кай был маленьким, играть он убегал на стадион школы, нынешним детям повезло больше.

— Я не хотел бы, чтобы ты ушел, — Кай выбирает место в тени, садится, пригнувшись от веток кустарника. Дроид остается стоять, убрав руки в карманы.

— Я не спал. Всю ночь. Не знаю, почему ты так спокоен… Еще и шутить умудряешься. Хаски ему голову разбил у меня на глазах. Кай, при тебе ведь никогда человека не убивали? Он этим ударом весь мир мне расколол. Какая команда нахер, я не знаю, когда я снова спать смогу и как дальше жить? Ты уверен, что я сам вены через неделю не вскрою от этого ужаса?

— Уверен, — кивает Кай. — Я думаю, что ты сильный. Даже если бы это было на моих глазах… Разница в том, что эти люди могли меня убить. Допустим, тебя убили и дают шанс вернуться призраком. Материальным. Убил бы того, кто это сделал?

— Ты заигрался, — качает головой Дроид. — Вы все заигрались. Но есть игра. А есть этот мир. Здесь правила немного другие.

— Ты, кажется, собирался убивать Акросса, — напоминает Кай, и Дроид срывается на крик:

— Да каким образом?! С битами вокруг собраться и до смерти забить?! А собирался, потому что боялся до усрачки, что он правда поехавший, что он и тебя убьет и нас у тебя на глазах перережет! Ты вообще понимаешь, где мы находимся?

— В этом мире никогда не убивали? — продолжает спокойно Кай. — Из защиты или для развлечения? Дети никогда не калечили животных и друг друга? О каком мире ты говоришь и чем отличается то, что знаю я, от того, что имеешь ввиду ты? Хочешь отвернуться и сбежать — я приказать остаться не могу. Хотя мне бы очень хотелось.

— Акросс тебя не убьет, — немного успокоившись, продолжает Дроид. — Проблема в том, что ты не можешь приструнить Хаски. Ты считаешь его действия правильными. Поощряешь его.

— А что еще он должен был сделать?! — перебивает Кай.

— Люди убивать не должны. Иначе потом у них тормоза срывает. Хаски и раньше пугал… Но вот как-нибудь он решит, что я могу тебе угрожать, и мне тоже череп проломит. Я этого не хочу. Отпустишь?

Кай смотрит молча секунду-другую, и, не дождавшись продолжения, неуверенно кивает. Дроид наконец выдыхает с облегчением, спина его снова кривится, и он садится рядом с Каем на лавочке в тени кустарника.

— Я не понимаю, как ты сам можешь продолжать. Какого хрена ты вообще в игры сунулся?

Кай молчит, словно обиделся, рассматривает бегающих по двору детей, отвлекается на рыже-белую кошку, что вылизывается на бетонной подошве дома.

— Я четыре года был хорошим мальчиком, — задумчиво начинает Кай. — Правильным, послушным и не приносящим проблем. Ни с кем не дрался, с дурными компаниями не водился, даже за брошенными животными ухаживал. Просто золотце, а не мальчик… самому от себя тошно…

— Тогда зачем?

— Так надо было… Мне хотелось, чтобы у этой женщины был хороший сын. Какого она заслуживала. Тебе сложно это понять, потому что все родители такие — добрые, заботливые, оставляют карманные деньги и встают пораньше приготовить завтрак. Разрешают завести кошку, пьют с тобой чай на кухне и ворчат после родительских собраний, что ты должен подтянуть математику… Игры были идеальны. Быть тут и играть послушного ребенка, а в то же время… Разве они были не офигенны?

— Даже когда тебя жгли живьем?

— Это быстро проходило, — пожимает плечами Кай. — Я любил их. Мне кажется, что именно мне больнее всего было их заканчивать.

— Они не кончились. У вас снова схватка до последнего капитана, — вздыхает Дроид. — Если бы дело было только в Акроссе… Кай, честное слово, я бы около тебя с такой же битой встал. Но Хаски…

— Чего уж, — огорченно обрывает Кай. — Когда все это закончится, ты хоть вернешься?

— Если сам не закончусь, — пожимает плечами Дроид. Кай смотрит наконец на него, а не вдаль, огорченно поджимает губы:

— Здорово мы тебя потрепали. Прости. Я не понимал.

— Чего уж, — передразнивает его Дроид, пытается улыбнуться, но уголки губ дергаются.

Терять его грустно, но все-таки — Кай не собирается удерживать, уговаривать. Здесь он чувствует себя менее властным капитаном, чем в реальности игр, и заставлять Дроида делать что-то против воли — нет. Тем более, что Дроид и выглядит на грани, Кай не может себе обещать, что подобной ситуации не повторится. Он сам не знает, чем закончатся игры в этот раз.

Второй сюрприз дня — это Гидра, которая просит сообщить, когда Кай сможет выбраться из своего ареста. У нее есть что-то очень важное для него. И Кай обещает ей завтрашний день.

Третий сюрприз — Хаски заявляется через четверть часа после прихода с работы матери. И есть что-то пугающее в том, как она на него смотрит, словно сейчас ручку двери отпустит и ударит.

— Все в порядке, — успевает предупредить обоих Кай. — Это мой друг.

— Еще один, — кивает мама. — Слушай… у тебя все друзья какие-то криминальные. Может, стоит и дальше с девочками дружить?

— А я ведь даже причесался, — улыбается вытянутый по струнке Хаски. — И даже не в спортивке и с семечками. А, здравствуйте, я Руслан.

— Саша никуда не поедет, — тут же реагирует мама. — Он… у него дела дома важные.

— Вот и правильно, — кивает Хаски. — А то я его знаю, стоит упустить из внимания, так сразу куда-то ввязался. Вы с ним пожесче.

— Проходи давай, — ворчит Кай и на немой вопрос матери кивает:

— Я никуда не еду. Мы просто поговорим.

Доверять мама не начинает — как отозванная сторожевая она уходит в свою будку-комнату и смотрит оттуда, всегда готовая вернуться.

— Что? — переспрашивает Хаски заходя в спальню. — Я не прав? Через час после того, как ты пошел домой, нас уже вытащили тебя спасать.

— Прекращай, — сквозь зубы цедит Кай, закрывая дверь плотнее. Но мама в соседней комнате и наверняка по-прежнему все слышит.

— Зачем пришел? — негромко спрашивает Кай, сложив руки на груди. Хаски спокойно сидит на диванчике, оборачивается к книжному шкафу, невпопад интересуется:

— Читать любишь?

Кай молча ждет ответа на свой вопрос, пока Хаски достает ближайшую к нему книгу, начинает листать. В комнате ни телевизора, ни дисков с фильмами, только шкаф, и даже в нем порядок: на отдельных полках фантастика в цветастых аляпистых обложках, отдельно фантастика более благородная, уже почти ставшая классикой. Есть полки с русской литературой в красивых кожаных переплетах, замаскированная под дорогие издания.

— Проверить, что с тобой все в порядке.

— Мне ничего не угрожает, — внятно произносит Кай, взглядом указав на стену в мамину комнату. Хаски наигранно кивает и кричит:

— Да-да. Совсем ничего. Так чья это была могила, Саш?

Рефлекторно Кай падает рядом, зажимает ему рот ладонью. В соседней комнате слышится возня, слишком громкая и ненатуральная.

— Акросса, — одними губами шепчет Кай. — Ты мог написать. Зачем ты пришел?

— А за тебя ответить мог кто угодно, — убрав его руку, продолжает Хаски, возвращается к книге. — И как, интересная?

— Можно подумать, ты читаешь.

— Сейчас обижусь, — обещает Хаски.

К Гидре он попадает почти в полдень, с опозданием на полчаса.

— Соседки не было дома, — оправдывается Кай, разуваясь. — Мама забрала ключи. Когда она так делает, я через пожарный выход выбираюсь. С соседкой снизу вроде даже подружились — я к ней пару кошек пристроил.

— Сколько же у нее всего кошек?

— Пять, — пожимает плечами Кай, закончив с обувью. — У тебя животных нет?

— Не, не получится. Маму бесит беспорядок и шерсть, — смеется Гидра. — А я слишком редко убираюсь, чтобы шерсти не было.

В ее жесте есть что-то напряженное, сдержанное, Кай настораживается, пытается для себя это объяснить как неловкость оставаться с парнем в доме наедине. И все же от порога не отходит, хотя Гидра открывает дверь в комнату, останавливается в ожидании. Уловив эту заминку, девушка продолжает:

— На самом деле, отец заядлый охотник. Я чаще потрошила животных, чем гладила.

Кай не откликается. Осторожно осматривается по сторонам, задерживает взгляд на обуви, но, даже не найдя там лишней, сам на свои сомнения отвечает:

— Он тут.

— Он ничего тебе не сделает, — сдается Гидра, поднимает руки так, словно успокаивает дикое животное. Кай отступает назад. — Вам надо поговорить. Разве ты не этого хотел?

— Ты так уверенно можешь сказать о том, что у него на уме? — шепчет Кай, рука скользит по ручке входной двери, но, конечно, уже заперто.

— Да, могу, — кивает Гидра. — Все в порядке.

Кай вздрагивает, когда открывается дверь в зал за ее спиной.

— Даже я не могу этого гарантировать, — произносит Акросс с улыбкой.

— Я могу, — цыкает Гидра. — Мы договаривались. Прекращай. Я поставлю чайник.

Кай следит за ней взглядом, потом переводит его на Акросса. Тот все еще улыбается.

— Тебя заманили в ловушку.

— Прекрати, — снова командует Гидра.

— Он забавно пугается, — пожимает плечами Акросс, опять исчезает в просторном зале. Как выбравшееся из норы чудовище заползает обратно. Кай с минуту смотрит на свои кеды на коврике, на запертую дверь, которая открывается изнутри, потом на зал и, взяв себя в руки, проходит в комнату. Даже если это ловушка — Гидра здесь, и ее нужно защитить, если Акросс пришел с дурными намерениями.

Акросс сидит в кресле, боком к двери. Он похож на большого начальника, вызвавшего Кая на ковер.

— Как там мама? — спрашивает он.

— Хорошо, — отвечает Кай, все еще стоя в дверях. Акросс кивает, и разговор снова увязает. Кай отодвигается в сторону, когда девушка приносит поднос с чашками, но остается у дверей.

— Ты хотел поговорить, — напоминает Акросс. — С самых игр это твердишь. Вот я и подумал, что надо же тебя выслушать. Что, ты нашел способ вернуть Тима с Барсом?

— Они были неплохие ребята, — кивает Кай. — Но тебе не кажется, что обвинять в их смерти Вегу…

— Как думаешь, она всерьез на тебя переключилась? — перебивает Акросс.

— Что? — переспрашивает Кай.

— Пытаюсь понять, в какой опасности Гидра, если общается со мной.

— Да нет никакой опасности, — хмурится Кай, переводит взгляд на девушку, застывшую у серванта. — Она никого не убивала.

— Сложно с тобой, — вздыхает разочарованно Акросс. — Тогда что ты хотел предложить? О чем поговорить? Я пока один, вторая встреча может быть уже не такой спокойной.

— Хватит угрожать, — вздыхает Кай. — Ты кем себя возомнил?..

— Тормозим, — командует Гидра. — Надо начать сначала. Акросс хочет сказать, что ошибался. Он никогда всерьез не собирался тебя убивать.

Кай и так знал это, но после подтверждения внутреннее напряжение ослабевает. Кай пытается его поддерживать, гонит от себя надежду на хороший конец.

— Два года коту под хвост, — вздыхает Акросс.

— Ну, за два года мы познакомились, — напоминает Гидра и не может сдержать улыбки. Кай словно в гости к новобрачным пришел.

— Ты хочешь перемирия? — напрямую спрашивает Кай. — Ради чего? Ты собрался убивать Королеву?

— Вегу, — морщится Акросс. — Она может звать себя Королевой и Богом, но она Вега. Я не могу сказать, что не ненавижу ее. Не могу сказать, что никогда не ненавидел тебя… Но убивать я не готов. А все, что я делаю — такой фарс.

— То есть от самоцели ты не отказался?

— Умереть? Как это вообще может быть целью? — пожимает печами Акросс. — Мне всегда казалось, что это звучит по-другому.

— Как?

— Встретиться, — Акросс подпирает кулаком подбородок, смотрит в окно через тюлевые занавески. — Я не совсем понимаю, как устроен этот мир. Я должен быть мертв, но она меня спасла. Почему не спасла их? Так ли она беспомощна, как об этом говорит? Я совру, если скажу, что хотел просто перестать существовать. Но и совру сказав, что хотел жить. Я просто хочу понять… как? Как она вытаскивает меня, тебя, и почему упустила их?

— А я зачем нужен? — не понимает Кай. И все же он уже почти решил, почти готов простить. Это намного лучше, чем и дальше расстраивать маму или бояться за свою команду. Даже если это — малодушие, он чувствует, что хочет покоя.

— Чтобы под ногами не путался. И псину свою приструнил. Скажи команде, что у нас перемирие. Никто никого больше не закапывает и не скармливает монстрам. Она хочет, чтобы мы дрались, я говорю нет. Чтобы я ненавидел тебя — я отказываюсь. Понял? Не потому, что тебя не за что ненавидеть, а потому, что это ей на руку. Потому что в этой общей грызне ее нельзя будет призвать к ответу.

— И я должен согласиться, — кивает Кай.

— А ты не хочешь? — тут же поворачивается к нему Акросс. — Нужно, чтобы я тебя пристрелил тут? С балкона вышвырнул? Думаешь, сможешь победить?

— Думаю, что смогу, но дело не в победе… Я не так себе это представлял.

— А я вообще себе этого не представлял. Если бы не Гидра, то сегодня я бы, наверное… — Акросс задумывается, ищет глазами продолжение для своей мысли, — вывез бы тебя к речке. Искупаться. Как думаешь, она сможет вернуть тебя с того света? Я бы этот способ заставил ее и на Тиме с Барсом провернуть. Конечно сможет, она же так тебя…

— Мне нужно время, — вздыхает Кай, чувствуя что-то вроде разочарования. — К тому же… Хаски ведь убил одного из ваших. Что его ждет?

— Из близнецов? — переспрашивает Акросс как о пустяке. — Да и черт с ними. Я изначально выбрал команду из тех, кого не жалко. Думал, что если снова кого-то терять…

— Никого? — переспрашивает Кай. — Ни девушку? Ни Гранита?

— Можешь обоих себе забрать, — пожимает плечами Акросс. — Только после этого Мей долго не проживет… Все-таки Вега на тебя переключилась. Что ты сам о ней думаешь? Вы же вроде так дружите, ты ее защищаешь. Ты готов к тому, чтобы тебя монополизировал Бог? Не бойся, друзей она твоих убивать не будет.

— Я не верю, что могу кого-то заинтересовать, — качает головой Кай.

— Зря, — кивает Акросс. — Тебе дать время? Нам устроить общее собрание? Если кто-то из моих будет против — я смогу их убить. Но я не думаю, что кто-то кроме близнецов что-то возразит.

Хаски встречает его у дома и сначала пытается шутить:

— Ты куда блин без маминого разрешения?

— Я видел Акросса. — чтобы стереть его улыбку, зло отвечает Кай. Помогает — Хаски становится серьезнее, подходит ближе.

— Смог сбежать?

— Мы просто поговорили. Он хотел перемирия.

Хаски громко смеется, хлопает Кая по плечу, показывает большой палец.

— Шутник. Шутник. Это знаешь, все равно что Германия в сорок четвертом бы вдруг: «Ой, ну ладно, что-то мы погорячились, давайте закругляться».

— Это не одно и то же. Никто не умер… почти, — прибавляет Кай.

— Никто? — переспрашивает Хаски. — А ты, напомни, сколько раз умирал? За два-то года. А теперь все хорошо, Акросс прибежал просить прощения, и ты сразу сдался. Как, простишь его?

Под его влиянием и Кай задумывается, но себя он готов Акроссу простить. Хотя бы потому, что понимает — могло быть хуже. Да еще и может быть, поэтому лучше простить его за себя, но сохранить команду.

— Это сложно, — признает Кай. — Для нас обоих. Но… я постараюсь. Иначе мы застрянем на этом бессмысленном противостоянии. Я не смогу его убить.

— Я его убью, — кивает Хаски спокойно.

— И ты не сможешь. Ты не видел его кости. Он давно умер, но вот он здесь.

— Осиновый кол в сердце, — кивает Хаски. — Кай, ты святой что ли? Ты всех собрался простить? Ты все прощаешь? Ты отца своего тоже простишь?

— А ему и не нужно мое прощение, — переходя в защиту, продолжает Кай.

— А Акроссу нужно?

— Нам обоим нужно, чтобы все это прекратить. Ему тоже сложно. Прекратив игру, он отказывается и от попыток вернуть свою прежнюю команду.

— Да трахался он с ними что ли, раз так по ним тоскует?! — срывается Хаски. Кай это проглатывает, тише спрашивает:

— То есть, ты не попытался бы меня вернуть, если бы я умер? Или Гидру? Дроида?

— Люди умирают, жизнь продолжается, — не поддается Хаски. — Так что пусть прекратит заниматься читерством. К тому же связи не вижу… Он пытался убить тебя только потому, что он отбитый совсем. Тут еще и новые обстоятельства наложились. Ты согласишься на перемирие, а у него бомбанет. Типа он честным словом прекратит…

— Гидра на его стороне, — выпаливает Кай, и тут же жалеет об это, видя, как меняется в лице Хаски.

— Таааак, — протягивает он, перехватывает Кая за ворот, тащит за угол дома, где меньше людей. — Чего еще я не знаю? Они уже спали?

— Блин, я не спрашивал! — у Кая получается только руку своей накрыть, а освободить ворот — уже никак.

— Начнут. Скоро точно начнут. Сейчас я скажу кое-что про Гидру. Ты ее фотографии видел? А горло ее открытым хоть раз видел?

— И что? — торопит Кай.

— А то, что я спрашивал. На нее в детстве кипяток опрокинули, едва на лицо не попало, но шея и плечо теперь — запекшаяся эмфизема. Шрам. Если таких подобрать, тем более если она сама Акросса выбрала — они верные очень.

— Ты ничего не знаешь, — неуверенно возражает Кай.

— Ты еще меньше знаешь. Продолжаем. Ты говорил, Акросс с командой могли управлять игрой тут. Что у них были игровые тела, просто надо научиться. Что я мог бы тут в собаку превращаться, вот как круто. А во что у нас превращается Гидра? И это при твоем полном доверии к ней. Акросса ты ведь у нее встретил и не случайно туда зашел?

— Что ты хочешь сказать?

— Что если она на его стороне, то у Акросса лучшее оружие, чтобы тебя убить. Гидра тебя обнимет, а в следующее мгновение от тебя уже сырое место. И, в отличие от нас с тобой, Акросс знает, как это сделать. Акросс уже тут использует свои способности.

— Это неправда, — возражает уверенно Кай.

— Тебе хочется думать, что это не правда. И что все кругом хорошие. А Акросс станет отличным старшим братом, приедет извиняться перед твоей мамой, и вы вместе ей все объясните. Как он приревновал, как он тебя ненавидел, но теперь-то все в порядке. Да, Кай? В это веришь? Всех простить и все забыть?

— Это была просто игра! — повышает голос Кай. — Никто не пострадал! Ничего непоправимого! Если продолжать — кто-то может умереть.

— Да, поэтому давайте принесем в жертву только наивного тебя.

— Я не наивный, — возражает Кай. — Я еще не решил, верить ли ему…

— Все ты решил. И Гидре будешь продолжать верить, хотя спит она не с тобой, а с ним. Кай, а Кай, вот серьезно, а если в дверь постучатся твои мама с папой и скажут — осознали, одумались, отдайте сына нам, мы ему родные. Вещи соберешь и к ним пойдешь?

— Нет.

— Так какого хрена тут-то не так? — не понимает Хаски. — Где у тебя провал в логике?! Ума ведь хватает к ним не возвращаться, потому что они через неделю тебя на даче закапывать будут, а с Акроссом мириться хочешь? Ты Дроида спрашивал или он тоже лишь бы не воевать?!

— Дроид ушел из команды. Ему… немного сложно продолжать.

— А. Вот как, — Хаски отпускает, наконец, ворот Кая, отходит от него на шаг. — Я не знаю. Я б на месте твоей матери тебя не только дома запер, но еще и выпорол как следует. Ты где так думать учился? Тебе настолько хочется, чтобы у тебя был старший брат? Настолько, что ты готов мне в рожу этим перемирием плюнуть?

— Он тебе ничего не сделал, — напоминает Кай.

— Сделал. Я очень болезненно реагирую, когда тебя убивают или пытаются живьем закопать. Если бы мы не приехали, он бы вкопал тебя до головы, а потом обратно бы раскопал?

— Но он ждал, что меня спасут.

— Что-то раньше не заметно было. Сначала нас убивал, потом ждал? Или огорчался и убивал? Ничего не скажешь, классный старший брат. Хорошо, что я один в семье.

— Прекрати, — просит Кай устало.

— Нет, — упрямится Хаски. — Даже если у вас и будет перемирие. Я все равно буду ждать подвоха. Даже если буду единственным, кто будет ждать. Потому что когда он наступит — именно я его не пропущу.

— Ты напугал Кая, — упрекает Гидра, пока споласкивает чашки под струей воды. — Я думала, что разговор получится более мирным, но ты ведь не можешь без сцен.

Акросс подкрадывается постепенно — только что сидел на угловом диванчике, и уже прижимается задницей к кухонному столу у мойки, на расстоянии вытянутой руки от девушки.

— Совсем не вырос, — вздыхает Гидра.

— Я проспал несколько лет своей жизни.

— Возможно, но ведешь себя так, будто тебе до сих пор лет пятнадцать… Кай кажется взрослее.

Гидра выключает воду, поворачивает голову, но от раковины не отходит.

Происходящее сейчас такое логичное. Акросс в ее квартире, хотя несколько недель назад она верила, что его придумала. Это ведь естественно, влюбиться в свою фантазию. И верить, что эта фантазия не будет замечать твоих недостатков.

— Почему я? — неуловимо, понемногу приближаясь, спрашивает Акросс. Гидра улыбается и, хотя и замечает это сближение, уйти от него не пытается.

— Смеешься?.. Ты же видел, — она касается закрытой шеи, отводит взгляд. — Знаешь, сколько парней в меня влюблялось? Нисколько. А со сколькими я целовалась? Тоже ни разу.

— Тебе же семнадцать только, — возражает Акросс, и снова напоминает мальчишку.

— Погоди-ка, — теперь Гидра перемещается к нему ближе плавным движением. — А во сколько лет ты впервые поцеловался?

— Я не хотел бы это обсуждать, — Акросс, ожесточившись, пытается отойти, но Гидра ловит его, обняв со спины.

— Все в порядке, — заверяет Гидра. У Акросса запах слабый, горьковатый, как у миндаля. — Я не собираюсь смеяться.

Ощущение, будто между ними тает какая-то и без того тонкая прослойка, еще немного и их впаяет друг в друга. Исчезает смысл противостояния, казавшиеся непоколебимыми принципы. Акросс поворачивается, и Гидра чуть ослабляет хватку, чтобы позволить. С надеждой спрашивает:

— Тебе не будет противно?

— С ума сошла? — уже у самых губ выдыхает Акросс.

В легкой голубой простынке на голое тело Гидра похожа не фею, Акросс не может не любоваться. В его жизни все приходит поздно, потому что огромный кусок из нее он выбросил сам. И с Мей совершенно не так, как теперь, там было что-то физическое, как необходимость спать, есть. Мей была потребностью в женщине. Гидра — жаждой любви — более светлой, более сильной.

Акросс никого не искал специально, но именно в этой девушке что-то ожгло, заставило присмотреться получше. И он всегда думал, что он в любой момент сможет отказаться от этой любви, как начинающий курильщик от дурной привычки. Что ему не жаль эту девочку, и он не обязан рядом с ней пытаться быть лучше, чем он есть.

Но не теперь. Физическая связь как лаком закрепила то, что было раньше. Акросс не мог перестать рассматривать себя глазами Гидры и находить новые и новые недостатки, становился сам себе омерзителен, невыносим. После этого даже странно, что эта девушка может волноваться за старый детский шрам.

Акросс попадает в зависимость, не знает даже, как сможет уйти, мешает одеться, тянет обратно под одеяло.

— Родители через час вернутся, — шепчет Гидра, наклоняясь ниже, удерживая простыню узелком на груди.

— Так еще час.

— А убраться?

Гидра потихоньку и сама сдается — ослабевает хватку за простынку, послушно опускается ниже.

Акросс никогда не чувствовал такого к другому человеку, когда хочется кожей слипнуться, впаять девушку в себя, спрятать так, чтобы быть вместе всегда. У Гидры припухшие губы, она сдается, забывает обо всем, залезает под одеяло, прижимается плотнее голой кожей. Акросс не выдерживает, проводит языком по шраму на шее — там кожа более чувствительная, гладкая. Этот шрам не просто не уродует Гидру, это — новый фетиш Акросса.

Ночью Хаски не может уснуть. В голове будто черви копошатся, вгрызаются. Хаски постоянно порывается позвонить, написать, просто под окна идти — это похоже на панику. В его мыслях Кай раз за разом доверяется и умирает. Мир без Кая — нечто жуткое, хуже червей в голове. Хаски и сам этой ночью умирает и возрождается по сто раз за минуту, но каждое его новое рождение — бракованное, должно уступить дорогу следующему, еще более уверенному и стальному.

Поздно вечером, когда на улице уже темнеет, незнакомый номер звонит Гидре. Без спешки она нажимает прием, и голос Хаски предлагает чуть ли не нагло:

— Поговорим?

— Хорошо. Когда?

— Сейчас, — продолжает голос. — Я у твоего дома.

Немного страшно и Гидра ждет, что с Хаски придется драться, а он, конечно, сильнее. Но это не важно, потому что Хаски, может, сорвется и успокоится, и все будет наконец-то хорошо.

Ничего хорошо не будет уже. Это Гидра понимает, когда приходит в себя в полуразвалившемся кирпичном здании без крыши над головой. Она сидит на невесть откуда взявшемся стуле, со связанными за спиной руками и первая мысль при виде Хаски: «Пытать будет».

— Я не пыталась предать Кая, — качает головой Гидра. Хаски, сидящий напротив, только теперь поднимает голову, наконец заметив, что она очнулась.

— Как думаешь, кто важнее — ты или Кай? — переспрашивает Хаски. Он постукивает по костяшкам пальцев пистолетом. Такой же использует Акросс, и такой же он потерял на кладбище.

— Это… Все не так, — возражает Гидра, чувствует, как ее начинает трясти. — Почему я или Кай? Я ведь ему не угрожаю.

— Акросс или Кай? — спрашивает Хаски, пожимает плечами.

— Кай, — врет Гидра, и Хаски смеется, дает понять, что распознал ложь.

— Было бы так круто обойтись без этого, — сжав голову руками, продолжает Хаски.

— Так давай… Ты отпустишь меня, и я никому не расскажу.

— Ага. А потом убьешь Кая, — кивает Хаски, не отрывая ладоней от лица. Пока он не смотрит, Гидра пытается распутать узел на руках, но даже не понять, получается это у нее или нет.

— Что за бред? Я не собиралась… — начинает Гидра, но Хаски поднимает голову, от неожиданности девушка вздрагивает.

— Пока что нет. Но вы же с Акроссом подружились.

— Я и Акросса раньше убить не могла… А уж Кая…

— Так тебе не надо ему глаза вырывать или ножом в животе копаться, — Хаски поднимается, подходит ближе. — У тебя же есть способность. Подошла к Каю близко и — вот уже лужица вместо него. Взрыв бытового газа.

— Разрешение на способность дает капитан, — напоминает Гидра. Она чуть пригибает голову, выражая покорность. Хаски недоверчиво цыкает:

— Так Акросс и даст. К нему в команду переберешься. С ним ведь по пути теперь, — он опускается на корточки перед стулом, смотрит в глаза, не отрываясь. — Ты же хочешь спасти его, бедного, несчастного. Кая зачем спасать? К тому же он просто замена Акроссу. Акросс должен был жить, а не Кай.

— Они оба должны жить, — поправляет Гидра.

— Это ты пока так думаешь… Конечно, проще было бы сделать это, когда тебе уже промыли мозги. А еще лучше после того, как ты попытаешься… Но я не могу ждать. Я спать не могу. Я не могу быть рядом с ним постоянно. Что, если я пропущу, когда вы попытаетесь?..

— Хаски, — мягко зовет Гидра. — Хаски? С тобой все в порядке?.. Ты не чувствуешь, что что-то не так?.. Разве ты хочешь меня убивать?..

— Не хочу. Но очень хочется, чтобы Кай жил, — Хаски облизывает губы, поднимается, наводит дуло на ее голову. Гидру продирает ознобом по позвоночнику, узел, который она распутывала, только сильнее затягивает ей руки.

— Хаски?.. — зовет она, и голос хрипнет, слезы выступают на глазах. — Поверь мне. Я не хочу Каю зла. Он для меня тоже особенный. Не надо. Это не честно, я не хочу умирать. Не хочу, чтобы меня убивал ты… Я ничего не сделала еще. Ты жить с этим не сможешь, Хаски. Пожалуйста. Просто опусти оружие, поговори с Каем, я уверена, он объяснит, что ты ошибаешься. Понятно обяъснит. И все будут живы. Они с Акроссом помирятся…

Гидра продолжает говорить только потому, что ей кажется — стоит замолчать, и Хаски выстрелит. Тишина — как условный сигнал нажать на курок. И Гидра все забалтывает и забалтывает, пока Хаски не стреляет. Рука, уставшая держать оружие, уже трясется, и Гидра это принимает за колебания, совсем забыв о том, каким может быть тяжелым пистолет.

Секунда — рука замирает, перестав дрожать, замолкает от удивления заплаканная девушка. А в следующую Хаски нажимает на курок.

Потом еще два раза для верности.

С ужасом Хаски ощущает, что в этих руинах он по-прежнему не один, оборачивается, ожидая увидеть свидетеля. И успокаивается, опускает оружие, натыкается на Вегу. Она тоже плачет, глядя то на Хаски, то на девушку за его спиной.

— Что же я наделала? — всхлипывает она.

— Кай не узнает? — растерянно, напуганно спрашивает Хаски, и Вега отрицательно качает головой.

— Нет. Не узнает.

Кай принимает трезвонящий под подушкой телефон за будильник и по началу не может понять, куда он собрался вставать в начале четвертого, а потом догадывается принять вызов.

— Привет, — здоровается голос Хаски.

— Еще злишься? — глухо спрашивает Кай.

— Да нет. Не знаю, что на меня нашло… Кай, ты такой щедрый на прощения. Мне нужно твое. Отдашь?

— За что тебя прощать? — растирая переносицу, спрашивает Кай и ложится на подушку, закрыв глаза.

— Когда мне было лет девять… У нас была собака. Дворовая. Тогда не принято было их стерилизовать. И она нагуляла щенков. Щенки были не нужны, кого могли раздали, но остались… Четверо что ли. Мать сложила их в картонную коробку из-под обуви. И отдала мне. Это не было чем-то жутким тогда. Все так делали, понимаешь? Топили или закапывали. Мы с друзьями взяли лопаты…

— Прекрати, — просит Кай, болезненно морщась.

— Нет. Я главного не сказал. Нам интересно было. Закопать. Живых. Это было для нас прямо круто, а не необходимость.

— Зачем ты это мне рассказываешь? Теперь, почти под утро.

— Мне прощение от тебя нужно. За тех щенков. Идиот был. Не знал, не понимал.

— А теперь? Закопал бы?

Хаски замолкает, и в эту паузу слышно, как булькает что-то. Хаски просто пьян.

— А не знаю… Рискнешь?

— Нет, — отвечает Кай, зевает, переворачивается на бок. — Я очень хочу спать… Зачем ты напился? Как же работа завтра?

— Что, завтра не суббота? — переспрашивает Хаски, то ли издеваясь, то ли правда спутав. — Нахер работу.

— Столько лет прошло, тебя только теперь скрутило?

— Из-за тебя, — с нажимом обвиняет Хаски. — Все из-за тебя. Ты делаешь людей лучше, либо заставляешь страдать за то, что они так и остались мудаками. Ладно, спи. Как-нибудь еще позвоню.