1. Сновидение

Пришла зима. И ездить в автобусах в часы пик стало опять тесно. Потому что каждый надел на себя зимнюю одежду. Люди по часу дожидались на остановках свой транспорт, ругали шофёров за редкую езду, хотя те ездили так же редко, как и раньше. А водители сами того не понимали или не решались ответить через микрофоны, что они, де, тут ни при чём, а лучше бы люди поскидывали свои "польта" да "фуфайки", и тогда бы не было никакой давки. А шофёрам было тепло в их кабинах и всё равно до людей, повисавших на подножках, не позволявшим закрыться скрипевшим дверям и вовремя отъехать от остановки.

Школьники раскатывали на тротуарах длинные дорожки льда, и пешеходы, боясь сломать руки и ноги, которые никогда уже не срослись бы по-настоящему из-за их старости, обходили лёд стороной и ворчали.

— Ишь, раскатали, стервецы! — проговорила старуха, волочившая за собой сумку на колёсах, которая громыхала пустой посудой. — И куды эйто дворники смотрят!

— Иди, иди, старая! — ответил ей молодой верзила, нагнавший сзади, бросил окурок в сугроб и добавил с усмешкой: — А то свалишься!

Резко оттолкнувшись, он заскользил мимо бабки по ледяной полоске, оставляя старуху и нескольких других прохожих далеко позади себя.

— У! Сволочь! — проворчала старуха, не прекращая ходьбы, и с испугом подумала, что может опоздать до закрытия магазина, и тогда ей придётся тащиться с сумкой назад.

А сзади неё, на остановке "пыхнул" тормозами автобус, и толпа людей бросилась к нему, хотя автобус ещё не остановился, и его продолжало нести по скользкой дороге. Шофёр отпустил тормоза, давая колёсам сделать пол-оборота, снова затормозил, при этом, намеренно задевая ребром обода за бордюр обочины. И толпа, перемешиваясь, ринулась в другую сторону, чтобы оказаться поближе к дверям машины.

— По "684-му" маршруту! — громко прохрипели репродукторы, — По "684-му"!

И половина людей начала выбираться из толпы назад, кто в снег, кто на раскатанный гололёд тротуара.

Смеркалось. Сашка уже с пол часа дожидался свой автобус, чтобы доехать с работы. Он давно уволился с ненавистного Завода, и был рад, что больше не приходится ездить на метро. Теперь он работал в слесарной мастерской во Дворце пионеров на Ленинских Горах и домой добирался наземным транспортом.

Юноша не торопился осаждать очередной автобус вместе со всеми. Ему было неприятно участвовать в этой эгоистической "борьбе за существование". Он выждал, чтобы последний пассажир поднялся на нижнюю ступень и тогда только сам повис на ней, втиснув куда-то одну ногу и, ухватившись правой рукой за внутреннее ребро открытой двери, рассчитывая на то, что она закроется легче, если он, втискиваясь в салон, будет тянуть её за свою спину. Но кто-то, такой же, как он, "хитрый", рассчитывая на то же самое, протолкнул Сашку в глубину, нажал, как следует на дверь, и та наглухо закрылась. На следующей остановке дверь открыться уже не смогла, как ни стучали и ни дёргали за неё с улицы, желавшие войти.

Проехав лишнюю остановку, до самой конечной, где волей-неволей все пассажиры освобождали автобус, Сашка дошёл до своего подъезда, наскоро поужинал и вновь поспешил из дома, уведомив мать обобщением, будто бы у него имеются какие-то дела. Полина Ивановна, смотревшая телевизор, лёжа на диване, уже давно привыкла к его вечерним отлучкам, ничего не стала уточнять, а только была рада, что сын не попросил денег. И полупьяный отец, подавно не поинтересовался, куда направлялся сын. "Лишь бы не пил!" — подумала мать, заметившая, что в последнее время её Саша стал возвращаться домой трезвым.

А Саша поехал на религиозное собрание, которое регулярно проводили его новые знакомые. Конечно, встреча была законспирирована и назначена заранее. И всё это время он с нетерпением ожидал сегодняшнего дня, ради чего даже пожертвовал вечерними лекциями в МГУ. Сегодня его новый знакомый, Вова Теплушкин, обещал познакомить с главным лидером религиозной группы. И чувствуя, как раздвигаются перед ним горизонты, Саша с радостным чувством постижения нового тянулся к людям, с осторожностью приоткрывавшим свои тайны…

Так, уже после нескольких встреч, однажды, Теплушкин пригласил Сашу к себе в гости, чтобы вместе помолиться. Предложение было столь странным, что Саша не посмел отказаться.

Володя жил с отцом в маленькой двухкомнатной квартире двенадцатиэтажной "башни", под самой крышей. Когда молодые люди вошли, его отец находился в соседней комнате и смотрел по телевизору хоккей. Володя зашёл к нему, о чём-то поговорил, после чего громкость передачи резко понизилась. В крошечной комнате, куда ему было предложено войти, Саша обнаружил строгий простой порядок: у окна находился низкий столик, будто бы журнальный, подростковый диванчик и книжный шкаф. На стене висел незамысловатый по содержанию религиозной символики рисунок. Саша стал его разглядывать, пытаясь понять смысл. Подобные скупые на юмор картинки он не раз видел в последней колонке газеты "Труд". Тут, у Теплушкина был изображён старик, с нимбом, по всей видимости, символизирующий Бога, на каком-то пустом поле. Впрочем, поле было не совсем пустым… Вокруг "старца" находилось несколько учёных или мудрецов, о чём свидетельствовали их одеяния, очки или бороды. Все они смотрели в разные стороны, повернувшись к "Богу" спинами. Ближе всех к "старичку" находились мальчик и девочка, высунувшиеся из-за холмика и разглядывавшие "Бога" с любопытством….

— Что это значит? — спросил Саша, указывая на рисунок.

— Да, это, видишь ли, так… — польщёно заулыбался Володя, вероятно ожидавший вопроса. Походив по комнате несколько минут, он остановился перед Сашей. — Видишь ли, все мудрецы мира из поколения в поколение, из века в век… — Володя вздохнул поглубже, — философы, теологи, учёные, — все пытаются понять мир, Вселенную, Бога… Ищут, где Он, Творец всего мироздания… Вот они! — Володя показал на группу мудрецов. — И все они, — продолжал он, — до сих пор не только не нашли Бога, но даже зашли так глубоко, что повернулись спинами и не видят, и не понимают друг друга. И только, вот, дети, с их сердечной простотой и не умудрённым сердцем оказываются способны увидеть Его… Вот они, тут — показал он на детей, выглядывавших из-за бугорка, — Сидят и смотрят себе…

Володя замолчал. Саша больше не нашёл, о чём спросить, получив столь исчерпывающий ответ.

— Хочешь чаю? — прервал затянувшуюся паузу его товарищ.

— Хорошо… Да… — ответил Саша невпопад.

Оставив его в комнате, Вова вышел на кухню, но через несколько минут вернулся с заварником, чашками, сахарницей. Поставил всё на столик, который закачался. Однако чай не пролился, так как чашки были предусмотрительно налиты лишь до половины.

— Садись, — сказал Вова, указывая на стол.

Саша с недоумением посмотрел вокруг — стульев в комнате не было.

— Ах, да! — как бы спохватился хозяин и с этими словами вытащил из-за дивана два крошечных раскладных туристических стульчика.

Молодые люди сели на них, так что их колени оказались выше уровня стола. Только Саша хотел пригубить чаю, как Володя тихо сказал:

— Помолимся, брат Александр… — и поднялся.

Саша опешил. Поставил чашку назад и тоже встал.

— Дорогой Бог! — Начал Вова, тяжело вздохнул и… умолк… Молчал он примерно целую минуту, потом вдруг продолжил: — Спасибо Тебе за этот вечер, этот чай… За то, что ты вывел брата Александра из мира и открыл ему твою премудрость… Благослови его на новом поприще веры и служения Тебе… Пребудь с нами в этой молитве, как Ты сказал, что там, где двое или трое соберутся во Имя Твоё, то там и Ты будешь… посреди… посреди нас… сейчас… здесь, со мной и с братом Александром… Благослови, Господь, наших братьев и сестёр, кто находится в других местах, городах, странах… Благослови всех верующих в Тебя и всех людей доброй воли. Аминь!

Володя перекрестился по православному и опустился на свой стульчик. Саша последовал его примеру. Затем они начали пить чай, разговаривать о религии.

Саша задавал много вопросов, и под конец Володя дал ему бледную машинописную копию книги, без автора, под названием "Происхождение религии", сообщил, что эту книгу написал один современный священник, книга была издана на Западе и по советским законам является криминальной. На прочтение Вова дал ровно неделю, а потом пообещал познакомить Сашу с человеком, который сможет взять над ним шефство в плане религиозного просвещения.

И вот, сегодня Саша ехал на новую встречу, от которой ждал чего-то необычного, способного повлиять на всю его жизнь. За несколько дней он прямо "проглотил" книгу, которую дал ему Вова, и даже успел ознакомить с нею дворника, который заинтересовался новыми Сашиными знакомыми.

С Вовой Теплушкиным Саша встретился у метро "Проспект Мира", а затем молодые люди поехали на "89"-ом автобусе куда-то в район Щербаковской.

— Я использую этот долгий маршрут, — пояснил Вова, когда друзья вышли на улицу, — Чтобы не навести на след. Пока еду — поглядываю: нет ли "хвоста". Ты в будущем можешь доезжать на метро прямо до "Щербаковской" — так быстрее.

— Почему? — не понял Саша своего спутника. — Ведь и за мной могут тоже следить…

— У тебя не такая экстравагантная внешность, как у меня!

Саша оценивающе взглянул на Вову: длинные волосы, перевязанные лентой на лбу чем-то, вроде резинки, а сзади — в пучок-косу; борода, самокройное пальто-балдахин. Действительно, всё время, пока они ехали вместе, Саша заметил немало любопытных взглядов, направленных на Теплушкина.

— Почему же ты не изменишь свою внешность? — Саше показалось, что облик человека — вещь не столь значительная по сравнению с таким делом, как необходимая конспирация. — Ведь так можно однажды погореть!

— Видишь ли, — ответил Вова, прошагав с пол минуты молча. — Я, ведь, — бывший хиппи… Трудно как-то порвать со всем прошлым разом… Я же и так многое бросил: я, ведь, и пил, и курил, и кололся…

— Правда? — удивился Саша. — Наркотиками?

— Это Санитар меня вытянул… — добавил Вова, открывая дверь подъезда и поднимаясь по лестнице.

— Санитар? Кто это? — продолжал Саша.

Они подошли к двери квартиры на третьем этаже.

— Это тот, кого ты сейчас увидишь, — прошептал Вова и постучал монеткой по стене, рядом с кнопкой звонка.

— Не работает? — поинтересовался Саша, тоже шёпотом, показывая на кнопку.

— Нет. Как раз напротив — работает, — тихо сказал Теплушкин и пояснил: — Это — чтобы соседи не услышали… Тут — коммунальная квартира… Могут настучать…

В это время дверь отворилась.

— Проходите, пожалуйста! — сдержанно, по-деловому проговорил маленький человек, лет сорока пяти, с острой бородкой, похожей на ленинскую, отодвигаясь в сторону и, готовясь закрыть дверь за входившими.

Не останавливаясь в прихожей, гости шагнули из коридора, уходившего куда-то в глубину квартиры, сразу вправо, в большую комнату. Хозяин тоже вошёл следом, закрывая за собою дверь.

— Я пригласил вас специально на пол часа раньше, — начал он. — Чтобы мы успели немного поговорить наедине. А потом начнут приходить другие братья и сёстры, и тогда мы уже проведём общее молитвенное собрание…

Он говорил уверенно, как привыкший руководить человек, и с каким-то прибалтийским акцентом, делавшим его речь слишком правильной.

Санитар предложил всем раздеться, любезно принял одежду и нащупав по гвоздику на двух разных стенах повесил на них Сашино пальто и Вовин "балдахин".

— Прошу садиться! — предложил хозяин, указывая на "копию" того, что Саша уже видел в квартире Вовы Теплушкина.

Все сели на такие же туристические раскладные стульчики. В отличие от Володиной комнаты, здесь стульчики были уже расставлены вокруг столика.

— Как вас зовут? — спросил хозяин, обращаясь к Сашке.

— Саша… — ответил юноша.

— Санитар, — представился хозяин.

Саша кивнул в знак понимания и не решился переспросить или уточнить, настоящее ли это имя или — подпольная кличка, полагая, что все такие детали ему откроются со временем, а проявление любопытства — вещь неблаговидная.

— Сейчас я принесу чай… — Санитар поднялся из-за стола.

— Спасибо… — начал было Саша неуверенно. — Но чай — не обязательно… Лучше мы поговорим, раз у нас не много времени.

При этом Володя, сидевший справа от Саши, закашлялся. Санитар, остановившийся уже у двери, взглянул сначала на него, затем на Сашу.

— К сожалению, я всё равно должен выключить чайник. По-видимому, он уже кипит.

С этими словами Санитар тихо выскользнул за дверь. Вова, не сказавший ни слова, с тех пор, как они пришли, глубоко вздохнул, как он это делал прежде, что-то рассказывая Саше.

Через пол минуты вернулся хозяин, без чайника, сел на прежнее место. И Вова снова выразительно вздохнул.

— Мы будем пить чай, когда придут все остальные, брат Вова, — сказал Санитар, улыбаясь. — Ты не возражаешь?

Бывший хиппи заулыбался в ответ, качнулся на стульчике, наклонился вперёд, но опять ничего не сказал.

— Можно я перейду "на ты"? — предложил Санитар и проницательно взглянул Саше в глаза.

— Да, конечно! — поспешно согласился Волгин, не зная, однако, как ему самому обращаться: просто "Санитар" или "Брат Санитар".

— Брат Вова, — продолжал Санитар, — Рассказал мне о вашем общении… Учитывая твой повышенный интерес, брат Александр, к теоретической, так сказать, части религии, мы решили, что будет лучше, если руководством над твоей душой займусь я…. Конечно, если ты не будешь возражать…

Санитар замолчал. Саша смотрел на него широко раскрытыми глазами, едва успевая переваривать информацию. Руки хозяина лежали на столике, без движения, опираясь локтями на колени, поскольку столик являлся слишком лёгкой для них опорой. Только сейчас Саша обратил внимание на свечу, стоявшую в центре стола, на чайном блюдце, и — чётки, лежавшие рядом, в этом же блюдце. За спиной Санитара находился какой-то топчан, похожий на медицинскую кушетку. Над ним, на стене, висела пожелтевшая от древности страница, непривычно большого размера, с каким-то текстом. Все остальные стены были пусты. Лишь за спиной Саши находился старый платяной двустворчатый шкаф. И у батареи радиатора, под окном, расположенном между шкафом и топчаном, на полу стоял транзистор "Спидола", старой модели, с вытянутой и обломленной антенной.

Вся эта обстановка, его манера говорить, кличка, акцент Санитара будто бы заворожили Сашу, лишили его способности рассуждать. Он сидел, затаив дыхание, в затянувшемся шоке и недоумевал, как это вдруг он попал сюда: ведь только что они с Вовой шли по улице, поднимались по лестнице, и вдруг оказались в этой странной квартире, в этом необыкновенном мире, где жил этот обаятельный человек! Будто бы кто-то выдернул Сашу с улицы за волосы и посадил в этой комнате. И от этой резкой перемены он никак не мог придти в себя…

— Хорошо… — сказал он, сам не зная на какой отвечает вопрос. — А что это? — Саша указал на стену с листом.

— Это страница из старинного Евангелия, — ответил Санитар.

— Можно я посмотрю?

— Да, пожалуйста…

Саша поднялся, вышел из-за стола, подошёл к стене и попробовал прочитать по старославянски:

"Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня."

Вчитываясь, Саша не удержался и опёрся коленом о край топчана, прикрытого тонким покрывалом. Топчан был твёрд, как деревянная скамья. Вернувшись на своё место, он то и дело поглядывал то на страницу Евангелия, старославянский текст которого пока ещё не достиг его сознания, то на топчан, пытаясь понять, действительно ли там ничего нет кроме тонкого покрывала.

В это время где-то глубоко из стены, рядом с дверью, раздался лёгкий стук.

Санитар поднялся.

— Извините…

— Он спит на этом? — поинтересовался Саша, обращаясь к Вове и указывая на топчан, когда Санитар вышел открывать дверь вновь прибывшему.

Теплушкин кивнул головой.

Вошли две молодые женщины. Одна — высокого роста, лет тридцати пяти, другая, напротив низкая, неопределённого возраста в промежутке между восемнадцатью и двадцатью пятью, — обе со странным печальным выражением лиц.

Санитар взял у одной пальто, у другой — куртку, за неимением достаточного количества гвоздей в стенах, положил на кушетку.

Первую женщину, с цыганскими чертами лица и сухогрудой, сутулой фигурой звали Татьяной. Другую, с непомерно развитым торсом и лицом, чем-то напоминающим маленькую и добрую ручную обезьянку, звали Ириной.

Обе сели за стол, рядом с кушеткой, там, где только что находился Санитар.

— Сейчас должна подойти ещё одна сестра, — сказал Санитар, — И тогда мы начнём…

Наступила пауза.

— Брат Александр, — вдруг прервал молчание хозяин, обращаясь к вновь прибывшим, — Будет посещать нашу группу.

— А как же быть с Никаноровыми? — робко спросила Татьяна.

— К сожалению, с ними не совсем всё ясно, — ответил Санитар. — Они ещё, как бы, не решили, где им быть. Тем не менее, мы будем общаться с ними, но по другим дням.

Санитар повернулся к Саше.

— Чтобы не привлекать внимание властей, — пояснил он, — Мы должны ограничивать количество посещающих до пяти человек. — Он посмотрел на Вову, — Что-то сестра Оля задерживается…

Вова пожал плечами.

— Подождём ещё пять минут… — добавил Санитар.

Прошло с пол минуты. Хозяин кашлянул.

— Пока есть немного времени, я поясню брату Александру, как бы, кто есть кто…

Саша обвёл взглядом присутствовавших. Все внимательно слушали Санитара и с каким-то затаённым ожиданием смотрели на него.

— Сестра Татьяна, — продолжал Санитар, — посещает католический храм, наша старая и верная помощница в экуменической работе… — Татьяна смущённо опустила глаза, заулыбалась. — Она — хранительница нашей небольшой религиозной библиотечки. Если к нам поступает новая литература, то мы всё передаём в её руки…. Татьяна в прошлом — художник, как и Вова… — Все взглянули на Вову. Тот заулыбался, как того требовала обстановка, а Санитар продолжал:

— В следующий понедельник мы соберёмся на её квартире, если Татьяна не возражает…

— Нет-нет! — поспешно ответила женщина.

— Вот и хорошо! — продолжал Санитар. — Если кто не сможет придти, то связь держите через меня.

— А что, можно позвонить? — удивился Саша.

— Да, конечно…

— Можно я запишу телефон?

— После собрания…

— Хорошо…

Саша почувствовал себя неловко. Он подумал, что проявил излишнее любопытство.

— Сестра Ирина, — продолжал Санитар. — Пришла к нам из мира совсем недавно. Однако, проявила себя пламенной христианкой. Хотя она была крещена в православной церкви ещё в детстве, сейчас сестра посещает костёл.

Ирина сидела в скромной сгорбленной позе, втянув голову в плечи, спрятав руки под столом, и пока о ней говорили, не переставала улыбаться.

— Ну, а брата Вову, все уже знают… — продолжал Санитар. — Он тоже — православный. Но чаще всего посещает костёл хотя ради спасения заблудших душ наведывается и к другим братьям-христианам, например, к пятидесятникам и баптистам. Он — мой первый помощник. Проводит общение с неофитами, то есть с такими людьми, как, например, брат Александр, впервые услышавший от Вовы слово Божие. Вот, сестра Ира, тоже вышла на него, найдя общее в беседе на тему об иконописи. Брат Вова, как добрый пастырь, не замедлил привести сестру Иру ко Христу, сумев разъяснить разницу между искусством иконописи и молитвой посредством иконы. Вот и теперь Вова привёл к нам нового брата — Александра, который тоже неисповедимыми путями шёл ко Христу через знание, полагая, что оно способно заменить веру…

Санитар остановился, поднял голову, посмотрел поверх Сашиной головы, куда-то на шкаф, где находился будильник; и Саша только сейчас ясно услышал его громкое тиканье.

— Мы все, — продолжал Санитар, — глядя на Сашу, — собрались тут во имя Христово, найдя в Нём единственный источник спасения в этом обезумевшем мире, — единственную альтернативу сегодняшней политической и безыдейной ситуации, в которой оказалось наше разуверившееся в былых идеалах общество. Мы — люди разных вероисповеданий, превозмогаем нашу конфессиональную разобщённость, через Христа объединились в экуменической общине. Христос — это главное лицо, которое нас собрало сегодня вместе, вдохновило и вооружило орудием молитвы против сил дьявола… Большинство людей живет, не отдавая себе отчёта, зачем они пришли в этот мир. Они не верят ни в Бога, ни в дьявола, тысячами уходят прямо в ад. И дьявол торжествует. Папа Павел Шестой сказал, что беда нашего общества в том, что многие не верят в существование дьявола. Тогда как он так же реален, как и Бог. Вот почему даже христиане, посещающие Церковь по традиции, оказываются подверженными его воздействию, ошибочно полагая, что зло — это лишь недостаточность добра… Но о таких нас уже предупреждал апостол…

…Саша слушал речь Санитара, находя её созвучной со многими собственными мыслям и вылавливая из неё вопросы, которые раньше у него не возникали или на которые пока не знал, как ответить.

"Действительно", — думал он, слушая импровизацию своего нового знакомого — "Это удачно, что Санитар будет учить меня… Ведь Вова, видно, и многих слов-то таких не знает…"

— Перед лицом пропасти, у которой оказалось человечество XX века, — продолжал Санитар, — Единственный путь для сохранения мира на земле — это движение за объединение всех церквей. И христиане, и мусульмане, и буддисты — и даже ещё неверующие в Бога люди доброй воли — такие как брат Александр, например, (Санитар снова взглянул на Сашу), — Должны собраться воедино, ради всеобщего спасения… Так, давайте же помолимся за спасение мира и всех заблудших, за властей и правителей, чтобы Бог вразумил их воздержаться от зла и преследования тех, кто возлюбил истину…

В это время послышался лёгкий стук в стене.

— Это, по-видимому, сестра Оля, — Санитар поднялся, взглянул на часы, направился к двери.

"Почему он сказал, что я — неверующий"? — подумал Саша.

Вова выпрямился, глубоко вздохнул. Другие последовали его примеру, приводя в некоторое движение занемевшие от не совсем удобной позы сидеть суставы.

Вошла девушка, лет двадцати, высокая, с плотным телосложением, в длинном приталенном зелёном пальто; стала расстёгивать пуговицы, начиная с нижней.

— Я прошу прощения…, - тут же сказала она.

— Ничего, мы как раз успели обсудить некоторые вопросы, — тем же мягким спокойным голосом сказал Санитар, взял у неё пальто и аккуратно положил на кушетку, поверх другой одежды.

— У вас тут как тепло-о! — сказала девушка, а точнее пропела с какой-то необычной интонацией, подходя ближе к собравшимся и отыскивая глазами место, где сесть.

Санитар вытащил откуда-то ещё один стульчик и поставил рядом со своим.

— Проходи, сестра Оля! — сказал он, продолжая улыбаться.

Девушка прошла за спинами Татьяны и Инны, к окну, села рядом с Сашей. За нею последовал Санитар. Когда, наконец, расположились, хозяин чиркнул спичкой о коробок, неизвестно откуда уже оказавшийся в его руках, зажёг свечу.

— Брат, погаси, пожалуйста, свет… — сказал он проникновенным голосом — и Вова, поднявшись, прошёл через всю комнату к двери и щёлкнул выключателем.

Стало темно. Пламя свечи нервничало, никак не приноравливаясь к своей работе. И затихшие люди вокруг него, будто бы ждали, когда оно успокоится, прекратит потрескивать. Саше сделалось как-то неловко.

"Что это!? Зачем такая показуха!?" — заколотилась его мысль — "Расчёт на то, что я — новичок? Но нет же! Я им не покажу виду! Буду молчать, как все!"

И всё же, Саша почувствовал, как напряглась на его виске и часто запульсировала какая-то жилка. Он готов был уже поменять позу, вздохнуть и что-то спросить — как вдруг Санитар громко прошептал:

— Ирина…

И тут же Ира, будто ожидая этого мгновения, тихо заговорила:

— Если принёс ты дар свой к жертвеннику и вспомнил, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, — она сделала выразительную паузу, — И пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой… Ибо Бог хочет милости, а не всесожжений…

Саша осторожно огляделся вокруг. Все сосредоточенно смотрели на свои руки, в которых держали чётки. Лишь Санитар был без чёток, хотя его голова была так же склонена, и взгляд направлен мимо края стола, в пол.

— …Да пусть Сам Дух Святой ходатайствует за нас Своими воздыханиями неизреченными… Аминь, — услышал Саша конец молитвы.

И все повторили хором: "Аминь!"

Но это оказалась только вступительная молитва. Дальше у всех в руках задвигались чётки: хором прочли "Верую", затем три раза те самые слова, со страницы Евангелия, что висела у Санитара на стене: "Да будут все едино…" А потом заговорила Татьяна:

— Тайна первая! — провозгласила она. — "Благовещение". И после небольшой паузы начала о чём-то сбивчиво молиться, повторяясь и оговариваясь, но всё же с трудом продвигаясь к какому-то логическому концу, никак не связанным ни с Богородицей, ни с явлением Ей Ангела. Вместо "Аминь" Таня начала читать "Отче наш", и сразу же все подхватили и стали молиться хором, внеся этим какое-то странное оживление. А затем все начали повторять одно и то же: "Господи, Иисусе Христе, помилуй нас", и усиленно прощупывать шарики на чётках, пока по неизвестной Саше последовательности не добрались до "Тайны второй", называвшейся "Посещением", которая по очереди досталась Вове.

Вова молчал минуты две, потом тяжело вздохнул и помолчал ещё с пол минуты. И видимо, так и не сумев найти нужных слов, перешёл к "Отче наш". И все послушно подхватили молитву, заглушив Вову, который, будто бы отступил в тень и вовсе пропал из мысленного поля зрения.

После "Отче наш" и десятикратно повторенной молитвы "Господи, Иисусе Христе, помилуй нас", все неожиданно замолчали. Саша долго не понимал причины возникшей паузы, пока, вдруг, Санитар, не произнёс:

— Тайна третья: "Рождество". - и затем тихо добавил:

— Брат Александр…

Саша подался всем телом вперёд, вдруг осознав, что молитвы читаются по кругу, и, оказывается, наступила его очередь — вот почему возникло некоторое недоумение: все полагались на самотёк, и только Санитар, зная, что случится, решил как бы "проверить" неофита на сообразительность.

Сначала у юноши всё в голове смешалось, оттого, что он должен был молиться вслух. Он попробовал сосредоточиться, поменял позу, сел поудобнее и вдруг, сам не зная как, начал:

— Подобно тому, как Ты, Христос, пришёл в этот мир беспомощным Младенцем и должен был пострадать за нас, людей, так и мы — ещё более беспомощны в этом жестоком мире без Твоей поддержки… Ты твёрдо веровал в Пославшего Тебя Отца, и эта вера дала Тебе мужество пройти через все грядущие страдания… Мы веруем в Тебя… Помоги же возродиться заново духовно, как Ты говорил Никодиму; и не терять присутствия Святого Духа в наших душах. Аминь.

Опять наступила тишина. Саша окончил молитву, довольный тем, что всё у него вышло гладко — видимо он, сам не заметно для себя поднапропитался радио-проповедями. Не зная, что делать дальше, он взглянул на Санитара. И тогда тот начал читать "Отче наш", и все следом поддержали его хором. Поглощённый впечатлением от преодоления какого-то своего внутреннего барьера, Саша не запомнил, о чём молилась затем Оля, и как закончился весь "молитвенный круг". Он пришёл в себя, когда Вова неожиданно зажёг верхний свет, а Санитар задул свечу.

Некоторое время все сидели молча, будто ошеломлённые чем-то необычным, что у каждого бессознательно выражалось каким-то особым выражением на лице. Саша силился понять, что такое случилось, и тоже не мог осмыслить того факта, что на самом деле произошёл нелегальный коллективный религиозный ритуал молитвы.

Наконец собравшиеся стали понемногу приходить в себя. Санитар, кашлянул и, поднявшись из-за стола, сказал:

— Сейчас мы будем пить чай!

Всё оставшееся время, проведённое за спонтанным разговором на различные темы, Саша, тем не менее, продолжал пребывать в каком-то странном внутреннем оцепенении, хотя и живо участвовал в разговоре: спрашивал и сам вставлял реплики, пробуя показать, что тоже осведомлён во многом, касающемся религии.

Покидали собрание так же по очереди. Первыми ушли Татьяна с Ириной, затем — Оля, и спустя минут пять — Саша с Вовой. Однако, на автобусной остановке они все встретились, молча ехали, рассредоточившись по разным местам салона и только изредка обмениваясь понимающими взглядами, как бы внутренне оправдывая свою неловкость необходимостью в конспирации. Они друг за другом вошли в метро, доехали до станции "Площадь Ногина". Перекинувшись напоследок многозначительными взглядами и подняв кверху указательный палец, расстались.

Оля с Татьяной поехали в сторону Текстильщиков, Ира с Сашей и Вовой — по Калужской ветке. Продолжая неловкое молчание, Саша почувствовал, что ему немного жаль, что не Оля, а Ира, оказалась его попутчицей. Он поймал себя на этой мысли и тут же спросил себя, мог бы он полюбить Олю? Но вопрос показался ему глупым в сравнении с тем, что итак уже многое открывается перед ним. Теперь ему предстояло ждать целую неделю до следующей встречи с Санитаром, но он уже сейчас сгорал от нетерпения, зная заранее, как тяжело будет это ожидание.

Оказавшись дома уже в первом часу ночи, счастливый, он поспешно юркнул под одеяло…

Ему стали вспоминаться отдельные фразы Санитара, сказанные с его неподдельным акцентом…

"К сожалению, я должен выключить чайник… Мы будем пить чай, когда придут остальные братья и сёстры… И если ты не будешь возражать, то… да будут все едино… Поэтому… я… сплю на этом… И ещё одна сестра… И когда всё будет ясно… мы… как бы… начнём… Но по другим дням… А пока… есть немного времени и для брата Александра… А в следующий понедельник… мы положим его в нашу экуменическую библиотечку… Если Татьяна не возражает… И это — единственная альтернатива перед лицом пропасти и существования дьявола… Чтобы мы успели поговорить наедине… Пока не пришла Оля…

Саша уже погружался в сон… Какие-то странные лица мелькали перед ним, но среди них не было одного. И лишь совсем уже засыпая, он увидел её.

"У вас тут как тепло-о! — сказала она и взглянула на Сашу.

И последний звук этой фразы, пропетый со старо-украинским акутовым ударением, уже перешёл в сновидение, сразу увлёкшее его в реальность, так похожую на сказку, неведомую и привлекательную, ради которой готов на любые жертвы — лишь бы соприкасаться с нею… и даже быть обманутым сознательно…

 

2. Крутой спуск

С этого дня Саша начал регулярно посещать собрания. Вскоре он привёл к Санитару Володю-дворника, которого определили в "пятёрку", собиравшуюся по другим дням. В ту другую группу перевели и сестру Олю. С дворником Саша, тем не менее, продолжал встречаться, как раньше, хотя и реже, но по старой привычке — в пивной. Он всё ещё не мог избавиться и от приёма лекарств. Уже более не боясь армии, в Университете Саша стал бывать всё реже и реже. Хотя к собраниям он по-прежнему относился серьёзно, перемещение Оли в другую группу его сильно разочаровало. Он давно был морально и духовно готов креститься, но Санитар не советовал обращаться в официальную церковь, обещая, что скоро выдастся случай провести Крещение тайно, без регистрации. Чтобы лучше подготовиться к ожидаемому таинству, Саша стал встречаться с Санитаром наедине.

Однажды он встретил у него и Олю. У неё был печальный вид. Санитар провёл общение с обычным молитвенным розарием и чаепитием, вдохновил молодых людей какими-то яркими мыслями, своими воспоминаниями и даже шутками, в чём у него был особый талант, и отпустил их уйти вдвоём.

Был солнечный морозный день. Они вышли из подъезда. И чтобы не поскользнуться, Оля сразу подхватила Сашу под руку. Так они отправились к автобусной остановке. После общения с Санитаром печаль у девушки несколько развеялась. Саша испытывал радость от встречи с нею, и, может быть, даже Оля почувствовала это?

"Какой, всё-таки, мудрый и замечательный человек, Санитар!" — подумал Саша, — "Зная, что у Оли какие-то неприятности, он сделал так, чтобы я её проводил, и, может быть, тоже, как-то подержал её"…

— Давно ты знаешь Санитара? — поинтересовался Саша.

— Нет. Около месяца. А ты, брат Саша? — ответила Оля, сразу входя в роль "сестры". Саша почувствовал игру и не поддался, продолжая разговаривать серьёзно.

— И я недавно… А как ты вышла на него?

— В Костё-оле познакомилась, — она пропела звук "о", как делала это всегда.

— Ты тоже в костёл ходишь?

— Да…

— А ты крещёная?

— Да… Меня ба-абушка в детстве крестила. — Оля пропела "бабушку", как-то ласково, и Саша почувствовал от этого её "пения" странное душевное тепло и расположение к девушке, как если бы, она была ему любимой сестрой. Саша взглянул на неё — Оля улыбалась.

— По-огода какая хорошая! — добавила она. — А ты — крещёный?

— Я — нет… Мои родители — неверующие… Я совсем недавно пришёл к Богу.

— Правда? Расскажи, как! Наверное это — Санитар?

— Нет… Я сам уверовал… Поэтому и вышел на Санитара… Точнее, Бог меня вывел на него через разных людей… Потому что я… ну… просил познакомить меня с настоящими верующими…

— Невероятно! Я думала, что только Санитар всех обращает… Мои родители неверующие то-оже… Я тебя понимаю! — Она произнесла это так, будто бы это не было чем-то неприятным. — Мой отец — большая шишка!

— Мой — тоже партийный, — вставил Саша.

— А мой устроил меня по блату в Университет! — продолжала Оля, — А я взяла и бросила!

— Правда? — удивился Саша. — А я как раз хочу поступить в Университет… Вот, хожу на Подготовительные Курсы…. Почему же ты бросила?

— Бросила почему? Ненавижу их с их комсомолом и историей КПСС! А зачем же ты-то собираешься туда поступать?

— Знаешь, Оля… Я ведь ПТУ окончил… От армии открутился… Но пока я учился в этом ПТУ, мне так стали отвратительны все эти тупые болваны, что учились вместе со мной, что я решил вырваться из этого болота, чтобы не быть таким, как они, и как все!.. А теперь, боюсь, что всё равно не поступлю… Всё, что помнил со школы, запустил в этом ПТУ. Пытаюсь выучить, запомнить, а ничего как-то в голову не лезет…

— И не нужно! Неужели тебе не противно станет учить политэкономию и материализм?

— Противно. Только как же ещё выучить всё остальное?

— А что ты хочешь выучить?

— Я люблю литературу. Хотел бы знать английский…

— Английский?! — воскликнула Оля. — Я его обожаю! А больше — не английский, а американский! О, брат, Саша! Если бы ты знал, как я хочу уехать в Америку! Я обязательно уеду! Ты веришь мне?

— Ты, правда, хочешь уехать? — удивился Саша и вспомнил свои детские мечты о том, как на самодельной подводной лодке он пересекает то ли Белое море, то ли Финский залив, чтобы убежать сначала в Финляндию, затем — в Швецию, а оттуда — в Америку! О! Америка! Страна Марка Твена и Сэлинджера, которых он обожал.

— Ты любишь американских писателей?

— Конечно!

— Ты читала Сэлинджера?

— Нет.

— Жалко. Хочешь дам прочесть?

— Да-авай… — пропела Оля звук "а" со своей неподражаемой интонацией, остановилась и взяла Сашу под руку сильнее, чем прежде. — Я вижу, брат, мы очень с тобой похо-ожи! — Оля прижалась на секунду своим плечом к его плечу.

У Саши защемило от радости в сердце. Кровь прихлынула к его вискам. И шальная мысль озарила его: "Да, ведь, я люблю её!" Саша посмотрел Оле в лицо.

— Мне показалось, что ты была такая печальная у Санитара, когда я пришёл…

— Да, у меня неприятности… — Оля отвела взгляд, добавила: — С родителями и с властями… из-за института… Я советовалась с Санитаром…

— Он что-нибудь посоветовал?

— Как тебе сказать… Разве ты не советовался с ним о том, следует ли тебе поступать в Университет?

— Нет… А почему об этом следует советоваться?

Молодые люди уже давно подошли к автобусной остановке и продолжали разговаривать в ожидании его прибытия. Как раз в это время он подъехал и остановился. Саша почувствовал, разочарование в том, что их разговор должен прерваться.

— Ты придёшь завтра в костёл? — спросил Саша.

— Да.

— Во сколько?

— Я прихожу к одиннадцати, — Оля направилась к передней двери автобуса.

— Почему к одиннадцати? Ведь месса — в двенадцать…

— Я пою в хо-оре… — Оля стала подниматься на первую ступеньку, Саша следом за ней, боясь, чтобы кто-нибудь не влез между ними. — Хочешь, я возьму тебя в хор?

— Да. А никто не будет возражать?

— Не-ет! Наоборот! Там петь некому. — Они поднялись на переднюю площадку. Оля снова взяла Сашу под руку. — Приходи к одиннадцати. Встретимся внизу. А если потеряемся, то поднимайся в хор и спроси Олю Андрюшину, то есть меня…

В автобусе было тесно, и они оказались рядом, плотно прижатыми друг к другу. Оля, будто бы держась за Сашу, слегка обняла его, на что он так и не решился и стоял себе "балбесом" и всё размышлял, имеет ли он право позволить себе влюбляться, тогда как оба они принадлежат экуменическому братству. И поскольку это так, то нужно ли вообще задаваться этим вопросом. Разве он итак не счастлив от одного общения с нею и с Санитаром, который всех их ведёт к лучшей жизни. А ведь, стоит поддаться чувству, и охватит смятение, горячка… Он не сможет себе найти места, как это было с ним, когда он был влюблён в одноклассницу, а затем — в немецкую девочку… А если, вдруг, любовь его окажется безответной? Так, зачем же шагать в эту бездну? Ведь уже случалось ему падать в неё… И вот, он, наконец, нашёл людей, которым удалось вырваться из этой пропасти разочарований и найти совсем иную дорогу — дорогу к духовному совершенству. И поскольку он и Оля, — оба на этой дороге, оба полагаются на Санитара, то не будет ли лучше оставить всё так, как есть… Ведь, в конце концов, не хочет же он с Олей — в постель… Напротив! Если такое бы случилось, то как было бы возможно дальше оставаться у Санитара?..

— Оля, — вдруг обратился Саша к своей спутнице. Она оторвала свой вновь опечаленный взгляд от окна, взглянула на Сашу. И он осознал только сейчас, что Оля на пол головы выше его ростом и, наверное, на несколько лет старше… Действительно, роль "старшей сестры" была ей к лицу.

— Оля, ты доверяешь Санитару? — спросил он, как бы продолжая свою думу.

— Да, конечно… — Она попробовала улыбнуться, но во взгляде у неё, будто бы, промелькнул испуг.

Саше было достаточно этого ответа, чтобы рассеять свои мимолётные сомнения, услышать это косвенное подтверждение своим мыслям. И он внутренне успокоился.

Молодые люди расстались в метро на "Площади Ногина", и всю дорогу домой он вспоминал детали их разговора, и время от времени чувствовал, как лёгкая волна счастья накатывала на его душу. А от мысли, что уже завтра он вновь увидит Ольгу, эта волна превращалась в мощный прилив экстаза. Дойдя до дому, он уже не сомневался, что влюблён.

Яркое солнце, напоминало о не скором приходе весны. На самом деле была ещё самая середина зимы. Дома Саша не мог найти себе места, снял со стены свой "Спутник", и, несмотря на мороз и снег, поехал в сторону Ленинских гор, не обращая внимания на слякоть и грязь растаявшего от дорожной соли снега и — на сигналы автомашин, с опасением объезжавших странного зимнего велосипедиста.

Он проехал мимо своей работы, пересёк Воробьёвское шоссе и стал осторожно спускаться по крутой дороге, ведшей к самой Москва-реке.

На половине спуска из-за отсутствия соли на дороге тормоза оказались бесполезными, и его понесло вниз по льду. Однако, Саша не испугался и продолжал выруливать, и время от времени отпускал тормоза, давая провернуться колёсам, чтобы удержать равновесие и не упасть.

Он так сильно разогнался, что спровоцировать падение с целью остановиться, было бы уже безумием, хотя лететь дальше, вниз, было безумием ещё большим. И, тем не менее, в каком-то слепом восторге, он нёсся вниз, смутно надеясь лишь на то, чтобы на нижней дороге, на которую он должен был вылететь пулей, не оказалось бы случайной машины или людей.

Когда он выехал на это место — открытый пешеходный переход между станцией метро "Ленинские Горы" и обзорным эскалатором — скорость была такой, что он уже не смел прикоснуться к тормозам. В противном случае падение было бы неизбежным и, скорее всего — смертельным. К его счастью никакой машины в этом месте не оказалось, да и не могло быть из-за льда, покрывавшего асфальт. В этой "зоне отдыха" даже летом редко проезжал транспорт. Однако несколько человек неспешно переходили дорогу. И Сашка, увидев их, протяжно заорал: "А-а-а!", И этот крик спас от неминуемого увечья кого-то из двух иностранных туристов, с фотоаппаратами на шеях, едва успевших отпрянуть в разные стороны и проводить взглядом безумца…

А он всё летел вниз… И зачем-то ещё раз повторил свой крик… Дорога несколько поднялась и выровнялась за оставшимся сзади переходом, благодаря чему скорость чуть-чуть упала, но теперь вновь пошла под уклон. Сколько раз "пролетал" точно таким же способом по ней Сашка! Он знал каждый её изгиб! Но то было летом…. А сейчас… Что ждало его дальше?

Юноша знал, что внизу дорога разветвляется: правая часть пойдёт дальше, где упрётся в набережную реки; а левое ответвление уйдёт в тупиковую поляну, наверняка, заснеженную. И нужно было бы свернуть влево, хотя на такой бешеной скорости даже летом это трудно было сделать. И вот — миг спустя — он уже на этом месте. Но никакого разветвления нет! Левый проход к поляне завален сугробом! И нет выбора!: он несётся дальше, к набережной! А там — впереди — он с ужасом видит это только сейчас — вместо дороги, вместо набережной — нагромождение льда — огромные угловатые глыбы!

Каким-то чутьём он догадывается, что сделать. Саша слегка поворачивает руль влево, ближе и вдоль сугроба, но это ничего не меняет — колёса скользят по голому льду сами по себе. И тогда он освобождает левую ступню из ремня педали, слегка касается ногой дорожного льда — и этого оказывается достаточным, чтобы его велосипед резко повело в сторону и бросило в сугроб снега… Сашка вылетает из седла, его переворачивает через голову, и — неожиданно — о чудо! — он лежит на спине, в мягком снегу, а вокруг — необыкновенно тихо…

Саша пробует подняться и видит, что цел и невредим! Вытаскивает велосипед из снега… Проверяет… Странно! Даже велосипед оказывается в порядке, лишь руль свернулся на бок… Он поправляет его, спускается вниз, к набережной, ведя велосипед рядом, чтобы посмотреть на глыбы льда, на которых он мог принять смерть. Убедившись в своей возможной неминуемой гибели, он поворачивает назад, поднимается вверх…

Достигнув пешеходного перехода, где он чуть не сбил двух иностранцев, Саша вдруг ощущает необыкновенную усталость.

Напитанный влагой, с реки, морозный ветер пронизывает его промокшую насквозь одежду. Юноша торопится скорее дойти до эскалатора, поднимается в гору, с трудом двигая рядом с собой велосипед. Он заходит в здание: там немного теплее — нет ветра. Вспоминает о лекарствах, вытаскивает одну таблетку циклодола, и одну — мелипрамина. От мысли, что должно полегчать, находит силы и вступает на движущиеся ступени лестницы, которые подхватывают и несут его вверх.

Он выходит на улицу. Солнца будто бы не было.

"Дурак!" — ругает он сам себя, — "Ненормальный!" — И торопится перейти Воробьёвское шоссе.

Затем он садится на велосипед и едет по Проспекту Вернадского, проезжает мимо арки, ведущей к новому зданию гуманитарного отделения МГУ…

"Тут она училась…" — думает он, с каким-то усталым безразличием, оставляя все чувства на потом и забывая, что ещё и сам продолжает посещать Подготовительные Курсы, расположенные в этом же здании… Затем он выезжает на Ломоносовский Проспект и… совсем не скоро, превозмогая себя, — на улицу Дмитрия Ульянова…

Наконец он дома! Мать приносит ему чай с малиной — прямо в ванну, ругается… Уходит… Наступает тишина… Саша старается вытянуться во всю длину своего тела… Приходится поднять вверх над водой ноги, которые никак не может отогреть. Закрывает глаза… Снова опускает ноги под воду, долго лежит без движения… В голове — тяжесть…

Он вспоминает свою поездку, начиная с крутого спуска. Ясно выделяются различные детали, воссоздавая обратный путь к дому… Вот, он, будто бы, сворачивает с Проспекта Вернадского и въезжает в университетскую арку ворот… И дальше — мысленно — уже идёт пешком… Уже нет вокруг снега. Давно наступило лето. И рядом с ним — Ольга, держит его под руку, что-то говорит… И лицо у неё всё такое же печальное… Они подходят ко входу МГУ и на прощание она подаёт ему руку. Он смотрит некоторое время ей вслед — до тех пор пока её высокая стройная фигура в зелёном пальто не исчезает в стеклянных дверях…

И тогда он снова садится на свой велосипед и едет домой, и… приезжает, наконец, весь промёрзший насквозь, и… поскорее залезает в ванну, и… мать, ругаясь, приносит ему чай с малиной…

Саша открыл глаза.

Чтобы вернуться к реальности, требовалось усилие.

Он поднялся.

Сел.

Закрутил воду.

Стало совсем тихо.

"Как хорошо дома!" — подумал он, с наслаждением чувствуя, как тепло проникает в глубину его тела. — "И какой дьявол понёс меня туда? Лежал бы сейчас в морге…"

Саша потрогал свой живот, колени, свёл вместе кисти рук, прикрыв ими бесчувственный пенис.

И ему показалось, будто всё тело уже не принадлежит ему.

"Такое молодое, сильное тело", — он положил правую ладонь на сердце, — "И когда-нибудь состарится, умрёт… А я останусь… Где я буду тогда?"

Несоразмерность этой мысли с жизнью — страшит…

"Почему мне не хочется думать об этом?" — подумал он. — "Ведь мыслью возможно преодолеть всё… И страх смерти тоже!"

Он поднялся, стал вытираться полотенцем.

"Что такое со мной? Какое-то безумие! Я, видно, на самом деле болен… Неужели я, и правда, сумасшедший?!"

И ему снова становится не по себе.

"Как же она может полюбить такого?" — будто кто-то прошептал ему на ухо.

Саша вышел из ванной. Прошёл в свою комнату. Поскорее залез в постель и закрыл глаза…

 

3. Эфиоп

На следующее утро, напившись крепкого чаю, он поспешил на свидание. Болело левое плечо — видимо, всё-таки ударился обо что-то, когда падал. В поезде метро Саша разместился в углу, подальше от посторонних глаз. На всякий случай он вложил миниатюрное западное издание Нового Завета, подаренного Санитаром, в "Настольную книгу атеиста". Этот справочник он всюду возил с собою, порою находя в нём интересные сведения о различных религиях. То и дело посматривая на появлявшихся новых пассажиров, он читал Новый Завет.

В какой-то момент в вагон вошло большое количество людей. Прикрыв книгу, Саша потеснился, уступая место женщине с сумками. Поезд тронулся. Саша взглянул в темноту дверного окна и увидел странное отражение пассажира, стоявшего за его спиной: все люди, отражаясь в тёмном окне, приобретали как бы негативное отражение. Пассажир же за Сашиной спиной имел лишь странный абрис, темнее негатива. Саша обернулся и увидел перед собой темнокожего иностранца. Негр заулыбался.

— Эфиопия! Советский Союз! Дружба! — сказал он юноше.

— Эфиопия? — удивился Саша.

— Куфлу, — негр протянул руку и, видя, что его не понимают, добавил: — Мой имя — зовут Куфлу. Патрис Лулумба. Русский язык. Карашо!

Поезд начал тормозить. Эфиоп выпустил Сашину руку.

— До свидани-я! — сказал он и направился в открывшиеся двери, вместе с другими пассажирами.

В вагоне стало пусто. Саша занял своё прежнее место у поручня. Не успел он вернуться к чтению, как услышал рядом с собой голос:

— Разумеешь, что читаешь?

Оторвавшись от книги, юноша увидел перед собой пожилого худощавого человека невысокого роста.

— Да…

— В какую ходишь Церковь? — незнакомец кивнул на Евангелие, которое Саша старался спрятать от его взгляда.

— В разные… А почему вы спрашиваете?

— Приходи к нам, на Малый Вузовский. Знаешь, где это?

— Нет, не знаю…

— К православным не ходи! Они иконам поклоняются вместо Бога. Символам!..

— Символам?..

— Да. Надо только Богу молиться.

— Да… Но, ведь символ — это не Бог… Это — как буквы. — Саша взглянул на дверь с надписью: "НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ". — При помощи символов мы можем узнать о Боге… Вот и Евангелие… Оно, ведь, буквами написано…

— Ну, тогда — с Богом! — И незнакомец спешно выскользнул в открывшиеся двери.

"Что за чудеса?!" — подумал Саша, когда поезд поехал дальше. — "И откуда они взялись — сначала эфиоп, а потом этот, как его, какой-то "мало-вузовский? Из института, что ли какого религиозного? Неужели и такие есть? Я и не знал…"

Выйдя из метро на "Площади Дзержинского", Саша повернул на улицу Мархлевского и неожиданно увидел Санитара и Олю, медленно шедших по тротуару в сторону костёла. Будто почувствовав его присутствие, Санитар обернулся, увидел Сашу, но взгляд его скользнул мимо, ничем не выдав того, что они знакомы. И Саша, хотевший было нагнать их, сбавил шаг и поплёлся следом.

Оля была в том же зелёном пальто, Санитар — в лёгкой куртке и джинсах, совсем не шедших к его возрасту.

Не дойдя до церковных ворот, они остановились. Саша приблизился, взглянул на ручные часы. Было без десяти минут одиннадцать.

— Слава Иисусу Христу! — мягким голосом приветствовал его Санитар.

— Здравствуйте, — ответил по-светски Саша. — Вы тоже — рано?

Оля смотрела куда-то поверх головы Санитара, жмурилась от яркого солнца, и будто бы не замечала Саши.

— Да, — ответил Санитар. — Оля должна подготовиться… Она в хоре поёт.

— А со мной такой странный случай только что был! — начал Саша, и тут же рассказал о встрече в метро с негром и с "мало-вузовцем". — Что это такое: "мало-вузовский", ты не знаешь, Санитар? — окончил он свой рассказ вопросом.

— Есть такой переулок в Москве, брат Александр, — Санитар слегка подтолкнул своих спутников в сторону ворот, и все вошли на церковный двор. — Называется "Малый Вузовский". Там находится дом Евангельских Христиан Баптистов. Разве ты ещё там не был?

— Нет…

— Тогда мы сможем пойти туда после мессы.

— Правда?! — обрадовался Саша тому, что сможет узнать ещё что-то новое в открывающемся ему мире религии. Но тут же спохватился, подумав о том, что если пойдёт с Санитаром к баптистам, то потеряет возможность проводить Олю. — А ты, Оля, была там? — обратился он к девушке.

— Да… была… Мне там не нравится. — Оля посмотрела в сторону костёла.

— Встретимся на этом же месте, брат… — Санитар внушительно взглянул Саше в глаза, повернулся к нему боком и увлёк Ольгу в сторону. Они отошли на несколько шагов и продолжили какой-то свой разговор, которому, по всей видимости, Сашка помешал.

Юноша направился к церкви, поднялся по ступеням, окропил правую руку святой водой из раковины, перекрестился, остановился у левой центральной колонны. Саша решил, что Оля его не сможет не заметить, и когда войдёт в храм, то легко найдёт его, если он останется тут её ждать.

Прошло несколько минут, и вдруг Саша почувствовал, что кто-то потянул его за рукав. Это была она. Саша последовал за девушкой, которая подвела его к незаметной арке, за которой начиналась крутая лестница.

— Только не говори никому, что ты ещё не крещёный, — прошептала она ему на ухо, коснувшись его щеки прядью своих волос, вылезших из-под вязаной шапочки.

Саша молча последовал за своей проводницей.

Они поднялись на просторный балкон, откуда открывался вид на алтарь и фреску, над ним, с изображением картины Преображения. Разделись. Оля оказалась в белом свитере, изящно облегавшем её стан, и в чёрной гофрированной юбке, по старой моде — ниже колен. Она представила Сашу регентше, русской полячке. Хор состоял всего из нескольких старушек. Регент исполняла органную партитуру. С появлением Саши у них прибавился мужской голос, и его попросили петь басом, настолько, насколько ему бы это удалось. Рукописных партитур на всех не хватало. Поэтому Оля, вплотную придвинув свой стул, села рядом с Сашей и как-то запросто, будто родная сестра, без какого-либо ложного стеснения прижалась к нему левым плечом и коленом.

По команде регента хор запел "Gloria". Загипнотизированный таким близким её присутствием, Саша с трудом пытался сосредоточиться на латинском тексте и меняющихся нотах. Он неверно выводил звуки, часто опаздывая и выделяясь из общего пения. И тогда его подруга то и дело толкала его в плечо своим плечом, указывая на ошибки. И ему это так нравилось, что он готов был всё время ошибаться. Тем не менее, всё оказалось не так плохо для первого раза. Регент похвалила Сашу. Повторили ещё раз "Gloria". Потом пропели "Credo". Больше времени на репетицию не оставалось: начиналась служба…

Стараясь исполнить свою партию как можно лучше, на время забыв даже о присутствии Ольги, Саша впервые в жизни пел в церковном хоре, в торжественной тишине костёла, полного людьми, под звуки органа, и чувствовал, что этим самым служит Богу… Счастье наполняло его душу. Всё слилось воедино: Бог, любовь к Богу, к сестре Оле, к органной музыке, к латинским молитвам…

Когда они вышли на улицу, у него было так радостно на душе, что он совсем забыл о Санитаре, который его уже поджидал немалое время. Они попрощались с Олей, подняв вверх указательные пальцы, повернули в проулок, обходя костёл с другой стороны, и направились в сторону метро "Кировская".

 

4. Докторская колбаса

— Санитар, — спросил Саша, после того, как они прошли шагов двадцать. — А как ты пришёл к Богу? Расскажи мне о себе…

— Вопрос непростой! — ответил Санитар не сразу. — Видишь ли, брат Александр, я родился в Латвии уже после того, как туда пришли красные. Мама крестила меня в детстве. Она — глубоко верующая женщина. Когда я повзрослел, то начал распутную жизнь. Я многое познал. И однажды наступило пресыщение, и я понял, что такая жизнь не приносит счастья. Я был в отчаянии. Хотя я и слышал о Боге от верующих людей, однако, не придавал значения их словам. И тем не менее, что-то повело меня однажды в Церковь…

Как-то раз я сидел в пустом костёле, и мне открылся Христос и сказал, что нужно делать. И я отказался от своих привычек, порвал связи с приятелями, покаялся и уехал в Москву, чтобы начать новую жизнь. Многие надо мной смеялись, думали, что я сошёл с ума…

— И как давно это было? — поинтересовался Саша, видя, что его спутник замолчал.

— Около десяти лет назад… И вот только недавно, удалось чего-то добиться, создать небольшую экуменическую группу… Ведь наша община — совсем молодая… Многие приходили, загорались, но скоро отпадали, не в силах порвать со своими мирскими привычками, принять Христа в глубину своего сердца… И я их не виню. Потому что сам был таким. И обо всех молюсь, чтобы Господь вывел их на истинный путь.

— Как же тебе удалось прописаться в Москве?

— Господь всё устроил…

— А твоя мать жива?

— Да. Она живёт в Риге.

— Почему ты выбрал Москву?

— Видишь ли, брат… Хотя тут рядом и Политбюро и КГБ… Тем не менее, Прибалтийская интеллигенция испорчена духом шовинизма, они ненавидят советскую власть. И политика для них оказывается важнее религии. Они закрыты для проповеди Христа. В Москве же очень много людей, готовых для восприятия Бога. Ибо Москва — это новый Вавилон, каким некогда был Рим… Люди, испытавшие все удовольствия и разочаровавшиеся в идеалах коммунизма, нуждаются в пастыре, который указал бы им путь к истине… Плод уже созрел и готов упасть в руки ловца душ человеческих или — в пропасть… В Москве можно многое сделать… Поэтому я оставил родину… Ведь сказано же: "Нет пророка в своём отечестве"…

Они дошли до здания метро, с афишей кинофильма "Москва слезам не верит", прошли мимо памятника Лермонтову — на Чистопрудный Бульвар, двинулись по его правой ветви.

— Здесь уже недалеко, — пояснил Санитар. — Всего три трамвайные остановки. У нас ещё есть время, и лучше пройдём пешком…

— Санитар, а как тебе открылся Христос? Ты сказал, что это произошло в Церкви, когда ты молился?

— Видишь ли, брат, я не могу тебе это передать… Я дал себе слово никому не рассказывать, как это было…

Посреди бульвара, по которому они медленно шагали, образовалась подтаявшая полоса, с выступившим мокрым асфальтом.

— Видимо, тёплые трубы отопления проходят под землёй, — заметил Санитар, переводя разговор на другую тему.

— Ты знаешь, Санитар, мне тоже открылся Бог, когда я ещё работал на Заводе, — продолжал Саша, не обращая внимания на феномен тёплых труб. — Это было такое чувство, в котором присутствовали все доказательства Его бытия. Я находился в каком-то экстазе целые три дня!

— О, брат Александр, не искушайся! Ведь, ты тогда вышел из психбольницы… Не забывай об этом… Это могло быть следствием лекарств… Тебе необходимо духовное руководство…

— Нет, Санитар! Я работал на Заводе ещё до больницы! И это было как раз до больницы! Я никаких лекарств тогда ещё не знал!

— Правда? — Санитар поворотил на него голову, посмотрел в лицо, не переставая шагать по подтаявшей полоске. — А мне показалось, что ты уверовал после больницы… Мне и Володя — дворник, твой друг, так говорил… Разве не он открыл тебе Христа через Евангелие?

— Нет, Санитар! Больница и дворник не имеют никакого отношения к тому, что я когда-то начал искать Бога, и однажды Он открылся мне… — Саша почувствовал досаду, что Санитар хотел увидеть некую обусловленную причину его религиозности. — Разве Бог не сам выбирает того, кому открыться?

— Да, конечно, брат… Каждому Он открывается по-своему… Вот, к примеру, братья баптисты, к которым мы идём, воспринимают Его через песнопения… Иногда это выглядит так наивно… — Санитар заулыбался. — Но это тоже хорошо… Ведь все люди разные…

— Да. И у католиков тоже почти вся месса основана на песнопениях.

— Всё это так, брат. Но у евангельских христиан по-другому. Ты увидишь… Может быть, тебе это понравится и ты даже захочешь креститься у них… Но мне, кажется, тебе всё-таки, ближе католицизм, с его аскетическим духом. А пение в хоре — это больше подходит для девушек, таких как Оля… Они по-своему милы… В этом есть романтика… Но не влияние ли это внешнего, которое так сильно мешает нашему духовному развитию?.. Нам порой бывает важнее внешнее, чем внутреннее! Ты, ведь, наверняка, думал об этом… Это — некий сентиментализм, который закрывает нам глаза на реальность и прячет от нашего внутреннего взора подлинный духовный мир… Помнишь, что сказано у Апостола Павла? "Есть тело душевное, а есть и тело духовное"… Так вот, романтика, влюблённость — это не для воина Христова. И ты увидишь, что у евангельских христиан эта сторона сентиментальности очень сильна, особенно у старушек, которые будут плакать от душещипательной проповеди пресвитера. Но пусть это тебя не пугает, как, наверное, испугало сестру Олю. У них есть, конечно, дух сектантства, замкнутости, но у них также проявляется сила последовательности и даже, я бы сказал, фанатизма… Многие у них считают, что спасётся ограниченное количество верующих, в которое войдут именно они, благодаря их исключительности. Поэтому многие из братьев баптистов и пятидесятников не воспринимают проповеди экумены. Возможно, это — от интеллектуальной близорукости, возможно — из ложного самоутверждения и даже тщеславия… К сожалению, человек слаб… И мы должны быть к ним снисходительны. Так что, не суди их строго. Многих людей отпугивает от Бога первое посещение молитвенного дома баптистов… Как это ни парадоксально, почему-то Господь не открывает глаза братьям баптистам на это. Они продолжают настаивать на своём… Конечно, тут играет роль и антирелигиозная пропаганда в нашем воспитании… Ты не помнишь, случайно, такой фильм про сектантов, называется "Тучи над Гродно"?

— Да-да! Помню! — Саша устал слушать монолог Санитара и был рад ответить на вопрос.

— Этот фильм, конечно, далёк от реальности… Поэтому пусть тебя не пугает внешняя обстановка, в которой ты сейчас окажешься… Смотри, слушай и думай, подходит ли это для тебя…

— Хорошо, Санитар! Спасибо за предупреждение.

Они уже прошли одну остановку. Снега стало больше, и подтаявшая дорожка пропала под ним.

— А давно Оля… — начал было Саша, но ступил в рыхлый снег, уступая утоптанную тропинку Санитару.

— Видно власти нарочно отключили отопление, чтобы к молитвенному дому затруднить подход, — пошутил Санитар.

— Скажи, Санитар, — не унимался Саша. — А давно Оля… — он снова остановился со своим вопросом не решаясь спросить. — Давно Оля пришла к нам в группу? — И произнося "к нам", он подумал, что даёт понять, будто для него важнее группа, а вовсе не Оля.

— Нет. Оля пришла недавно… Санитар будто не хотел говорить на эту тему, и продолжал шагать молча.

— А почему она выбрала костёл, а не православную церковь?

— Брат Александр, — начал Санитар свой ответ. — Пути Господни неисповедимы. Многие люди приходят к Богу в поисках своих ложных идеалов. Так, и сестра Оля, пришла в костёл, чтобы найти там человека, за которого выйдя замуж, смогла бы уехать из Советского Союза. Но Богу было угодно устроить так, чтобы она вышла на меня, и чтобы я смог передать ей Его проповедь. И я пытаюсь это сделать. Что же из этого получится — не мне судить. Моя задача — сеять зёрна. А что, и как, и где взойдёт или погибнет — не моя забота…

Санитар замолчал, но потом добавил:

— К сожалению, Оля, хотя и замечательная, и по-своему добрая женщина… — он сделал паузу, выделив тем самым слово "женщина", — она, всё же, не оставляет своей надежды выйти замуж. К тому же у неё и роман уже случился с каким-то американцем — ещё до того, как она пришла к нам. Она-то надеется по наивности на замужество… А американским мужичкам разве этого надо, когда они приезжают по туристической путёвке в Россию? Жаль её… Я стараюсь, конечно, ей помочь… Она сильно страдает… И наверное, только наша группа даёт ей единственное утешение… Она поругалась с родителями, бросила учёбу, готовясь в Америку. А жених уехал и не возвращается. Мы же без лицеприятия принимаем всех в нашу группу. Только многие очень скоро отпадают… Я стараюсь ей помочь, и если ты сможешь тоже… увлечь её духовной стороной в религии… Может быть, однажды она сделает выбор и решит оставить свою идею…

Они миновали вторую остановку. Из-за не расчищенного снега пришлось покинуть сквер, перейти трамвайные пути и улицу. Саша сильно озяб и промочил ноги. В голове у него как-то слегка помутилось из-за услышанного об Ольге и он, чувствуя подкативший к горлу твёрдый ком, не заметил, как они повернули в тот самый "Малый Вузовский переулок", прошли через досчатый туннель, сколоченный вдоль вечно ремонтируемой стены углового дома, и вошли в подъезд похожего на клуб здания, с двумя указателями, гласившими о расписании служб: одной для Евангельских Христиан Адвентистов Седьмого Дня, другой — для Евангельских Христиан Баптистов, — деливших одно здание на двоих, как бы на практике показывая свою религиозную терпимость друг ко другу.

Санитар и Саша поднялись по ступеням и вошли в Молитвенный Дом.

Сашин провожатый был знаком со многими людьми, которые то и дело приветствовали его. Следуя за ним по замысловатому коридору, с трансляционными громкоговорителями на стенах, и — по лестнице, Саша поднялся на второй этаж, где находилось специальное место для гостей. Отсюда юноша увидел огромное скопление людей внизу, в зале, и — на двух огромных балконах, тянувшихся слева и справа.

"Вот, оказывается, куда многие ездят по воскресеньям!" — подумал Саша с неким недоумением. На одном из балконов, левом, оказался и он, со своим провожатым. А сзади, на третьем балконе, поменьше, размещался хор, который молчал, потому что в это время читалась проповедь на сцене-амвоне — через весь зал — напротив хора. На левой от амвона стене находился рисунок — разворот книги, справа — надпись, гласившая: "Бог есть любовь". Никаких фресок, никаких украшений.

Саша осмотрелся вокруг с неким удивлением, улавливая отдельные евангельские цитаты, выстреливавшие из проповеди человека, в строгом чёрном костюме и галстуке… И какое-то странное чувство стало подкатывать изнутри…

Вся обстановка очень сильно напоминала митинг или партийное собрание. Только, вся разница, выходило, была в предмете, о котором говорилось с трибуны…

Рядом с Сашей находились довольно молодые люди, внимательно слушавшие проповедника, а внизу, в "партере", похожем на вокзальный зал ожидания, со множеством скамей, — старухи и старики, и люди прочего возраста, многие с продуктовыми сумками, которые они держали на коленях или рядом с собой, на полу.

При эмоциональных подъёмах проповеди, снизу раздавались ответные возгласы типа: "Да, да!" или "Да, Господи!", или "Слава Тебе, Господи!" И Саша видел, как неожиданно какая-то женщина вдруг начинала качаться из стороны в сторону, всхлипывать и затем заходиться в рыданиях. Когда проповедь достигала особенного накала, то рыдавших становилось больше и, проповедник неожиданно замолкал, а вес зал громогласно восклицал: "Аминь!".

За своей спиной Саша услышал шум отодвигаемых стульев, оглянулся и увидел, как дирижёр-регент, человек с какими-то странно выпученными глазами, взмахнул руками, а хор стал петь… И все рыдания внизу прекратились, как по команде. Хор пел слаженно, профессионально, не в пример тому, как костёле и во многих православных храмах, где бывал Саша. Юноша слушал песнопение, но смысл его не проникал в его сознание, как и смысл только что слышанной проповеди. Будто бы, через его уши лили воду, как через дуршлаг…

Перед его мысленным взором всплывало лицо Ольги, с выражением какой-то кривой ухмылки и одновременно — печали… Она смотрела в окно автобуса загадочным взглядом Мона Лизы… Волосы, стянутые сзади в пучок, уходили под воротник зелёного пальто… За окном мелькал яркий солнечный свет…

Хор резко умолк. Наступила тишина, длившаяся недолго — ровно столько, чтобы никто не успел издать никакого постороннего звука. И вдруг — снова запели новый куплет гимна. И Саше вновь привиделась Ольга, только уже в белом свитере, плотно обтягивавшем её стан, и в длинной гофрированной юбке… Она сидела рядом с Сашей, и рот у неё был полуоткрыт, потому что она пела долгий звук "о-о" в слове "Gloria", и весь мыслимый Сашиным воображением хор в это время держал глубокую паузу… А затем, на словах "In excelsis Deo", хор включился, а Оля, переведя дыхание, посмотрела на Сашу и улыбнулась, ловя его восхищённый взгляд…

Неожиданно пение закончилось, и Саша обнаружил вокруг себя множество незнакомых чужих лиц, устремлённых мимо него, к амвону, на который в этот момент поднимался другой проповедник.

У Саши помутилось в голове. Он подался в сторону, делая шаг к выходу, но всё вокруг смешалось ещё более, и… неожиданно он потерял сознание…

Он пришёл в себя от нашатыря, который давал ему нюхать Санитар. Саша лежал на какой-то кушетке, в маленькой квадратной комнате. Рядом стоял старик, которого он встретил сегодня в метро, и говорил Санитару:

— А он мне говорит, что всё, мол, кругом есть одни только символы…

— Видите ли, — отвечал Санитар, поднося во второй раз к Сашиному носу склянку, — Всё дело — в вере… Каждому Господь открывается по-своему. И главное то, что Он всех нас объединяет и делает братьями… Братьями во Христе… Ибо Господь — Един для всех…

Саше снова сделалось дурно, но он, превозмогая подступавшую тошноту, запустил руку в карман куртки, вытащил пузырёк с лекарствами и прошептал:

— Санитар… Одну белую и одну коричневую… Я их сегодня не принимал, чтобы…

— "Скорая" сейчас подъедет, — прервал его старик. — А ты ему лучше не давай ничего. Мало ли что с ним такое… У нас тут разное бывало…

— Нельзя "Скорую"… — прошептал Саша. — Упекут…

И тогда Санитар взял у Саши лекарства, открыл баночку и положил ему в рот две разные таблетки.

Саша поскорее проглотил жгучий мелипрамин, а циклодол, с отвратительным вкусом нафталина, разгрыз и развёз по нёбу — чтобы побыстрее наступило действие.

Минуту спустя ему стало лучше. Он поднялся.

— Нельзя! — воскликнул старик. — Сейчас "Скорая" будет!

— В туалет! Скорее! — промычал Сашка, и старик посторонился, давая ему выйти и что-то бормоча вслед.

Шагнув из двери по коридору вправо, сам не зная, куда он его выведет, и, слыша за собою чьи-то шаги, Саша стал пробираться между людьми, стоявшими вдоль стен с репродукторами, из которых доносилась надрывная проповедь. В паузах между фразами наступала тишина, и был слышен лёгкий, с потреском, электрический фон переменного тока.

"Заземление плохое на входе усилителя и, наверное, микрофонный шнур старый…" — подумал Саша мимоходом и натолкнулся на какую-то женщину, с хозяйственной сумкой, из которой торчал батон докторской колбасы.

"Наверное, приехала из Подмосковья", — зачем-то отметил про себя Саша, с трудом протискиваясь между женщиной и стенкой коридора. — "Утром отстояла в очереди за продуктами, а потом пришла сюда…"

Вдруг справа от него открылся проход, юноша увидел входную дверь. Он быстро шагнул к ней, а за спиной услышал голос старика, из метро:

— Молодой человек! Вам не туда! Надо прямо!

Но Саша, не обращая ни на кого внимания, ринулся вон из здания. Оказавшись на улице, осмотрелся. Машины "Скорой помощи" нигде видно не было. И он побежал налево, к деревянному туннелю…

"Кажется, успел!" — подумал он и в это время увидел двух мужчин, в белых халатах, двигавшихся навстречу ему.

Чтобы пропустить их мимо себя, юноша потеснился к стене, а затем, выйдя из переулка, увидел и машину, с красным крестом. И тогда, не долго думая, он припустился бежать по мостовой в сторону Кировской, ни мало не заботясь о Санитаре, который, наверное, отстал ещё где-то в коридоре Молитвенного Дома. Он пробежал все три трамвайные остановки. Афиша нового кинофильма, на здании метро, показалась ему плакатом, со своим обобщённым смыслом вступавшим в противоречие надписи, что он видел на стене амвона.

"Да! И правильно она делает!" — подумал он, ещё раз прочитывая название рекламируемого фильма, — Что хочет драпануть отсюда!"

Вдруг он почувствовал предельную усталость и свернул в подворотню. Там был туалет, и он надумал туда зайти. Но туалет оказался закрытым, и на его дверь мочились сразу два мужика. Саша отпрянул назад, и бросился уже не бежать, а шагать дальше, пока не дошёл до людной Кировской улицы. Поворотив на неё, он зашагал спокойней, смешавшись с прохожими.

Он медленно побрёл по направлению к Площади Ногина, постепенно приходя в себя.

День клонился к концу. Солнце уже спряталось за домами.

Через пол часа он ехал в поезде метро. Лекарство вступило в действие, и его тревога начала рассеиваться, и, вспоминая о случившемся, он радовался, что избежал встречи с санитарами скорой помощи.

 

5. Враг народа

Дома мать сразу же спросила:

— Кто такой Санитар?

— Знакомый один, — ответил Сашка.

— Это что же за знакомые, с такими именами? — удивлённо воскликнула Полина Ивановна.

— А это — вроде клички, — Саша торопился проскользнуть в свою комнату.

— "Клички"?! — возмутилась мать. — Я покажу тебе "клички"! Это с кем же ты связался? Отвечай! Где был?!

— Я в церкви был… — Саша отвечал спокойно, не желая вызвать скандала.

Полина Ивановна уже давно приметила перемены, произошедшие с её сыном и обнаружила у него религиозную литературу. Да и сам Саша не скрывал от матери, что бывает в церкви и верует в Бога.

— С сектантами связался! — Мать была "сама не своя", кричала так, что в любую минуту была готова перейти на истерику. — Вот, что значит — психбольница! Ненормальным совсем стал! Я всё скажу твоей врачихе! Пусть опять тебя положат лечить! Наглотался таблеток — совсем одурел! А всё книг начитался идиотских! Всё сейчас повыбрасываю! — И в бессилии повлиять на сына она ринулась на кухню. — Сначала все твои лекарства выброшу!

И Сашка услышал, как она выгребла из аптечки разом все лекарства, накопившиеся за несколько месяцев из-за того, что Саша избегал их принимать, и начала открывать одну за другой баночки и сыпать содержимое в мусорное ведро.

Он не знал, что предпринять. К тому же чувствовал себя очень плохо. И не нашёл ничего лучшего, как пройти к себе в комнату, закрыть дверь и повалиться на диван.

Мать продолжала ещё что-то кричать. Но он накрыл голову подушкой и зажал ладонями уши.

— Господи, прости, ибо не ведает, что творит… Помоги, Боже… — прошептал он.

"Откуда она узнала про Санитара?" — подумал он. — Наверное, он звонил, беспокоился обо мне… Только, зачем надо было называться?"

От усталости он не додумал свой вопрос, мгновенно погрузился в глубокий сон…

Он проснулся от стука в дверь…

— Саша, к тебе пришли! — услышал он голос матери, такой, будто бы она совсем не кричала на него только что.

Он протёр глаза, приподнялся, сел на край дивана.

Дверь отворилась. В комнату вошла она. Саша вовсе не ожидал её. Это была не Оля, и даже не немецкая девочка, имени которой он не знал… Это была девочка из его класса, Лебедева Лена, из-за неудачной любви к которой он, как бы назло своей судьбе, бросил школу и — назло самому себе — поступил в ПТУ.

Хотя он проучился с нею в одном классе целых восемь лет и два месяца, она никогда не приходила к нему. Лишь он был у неё дома один раз, когда был совсем маленьким, и приходил возвратить прочитанную книгу "Приключения Буратино".

Лена была замечательна… В такой же, как всегда, школьной форме, с аккуратно выглаженными воланчиками фартука.

— Здравствуй, Саша! — сказала она, остановившись в дверях. — Ты так долго болеешь, что, наверное, совсем запустил учёбу… Я принесла тебе домашнее задание…

— Ты… сама… пришла? — Саша почувствовал сладкое блаженство, растёкшееся в груди.

— Нет… Меня Нина Борисовна послала…

— Кто такая Нина Борисовна?

— Это же наш классный руководитель… Разве ты забыл?

— Ах да! Но ведь она была в восьмом классе… А ты сейчас уже в десятом?

— Нет. Я уже давно закончила школу…

— Закончила? Совсем? А где ты сейчас?

— Я — в институте…

— Тогда… Почему ты тогда пришла?

Лена молчала. И Саше стало неловко оттого, что он, видимо, спросил что-то не то… Он почувствовал недоумение, напрягся, пытаясь понять, в чём дело… Стал всматриваться в лицо Лены, засиявшее каким-то странным ярким светом, исходившим из окна, за Сашиной спиной, и когда он всё понял, то проснулся.

В дверь стучали.

— Тебя к телефону! — услышал он голос матери. И по её интонациям понял, что она будто бы успокоилась.

— Одну минуту, пожалуйста, — отвечала она вежливо в телефон. — Сейчас он подойдёт.

Это звонил Санитар, уже во второй раз, беспокоясь, всё ли благополучно. Саша отвечал ему односложно, зная, что мать подслушивает. Согласился с приглашением Санитара встретиться завтра вечером.

— Мы проведём маленькое общение, — пообещал Санитар, и у Саши появилась смутная надежда, что он снова увидит Ольгу.

Положив трубку, он почувствовал, как недавняя депрессия медленно откатывает.

Вернувшись в комнату, он вспомнил свой сон, оставивший какое-то светлое и тёплое чувство, будто бы Лена на самом деле только что здесь побывала.

"Так вот почему она приснилась…" — подумал он, радостно улыбаясь, и постояв некоторое время, чтобы удержать в сердце вернувшуюся забытую радость, направился на кухню, поставил на плиту чайник и зажёг газ.

На улице уже совсем стемнело, но Саша не почувствовал тревоги, которую обычно испытывал выглядывая из окна в холодные ночные сумерки. Приготовив чаю, он поспешил к себе в комнату. Закрыв дверь на щеколду, он поставил чашку с чаем на низкий самодельный столик, зажёг свечу, сел на диван, служивший ему кроватью, раскрыл Новый Завет и погрузился в чтение…

Высыпав все лекарства в пустое помойное ведро, Полина Ивановна опорожнила его в унитаз и спустила воду. Вернувшись на кухню, она остановилась у окна и призадумалась. Глядя на улицу, она постепенно успокоилась, пожалела было, что так обошлась с больным сыном, лишив его лекарств. "Ничего!" — сразу же успокоила она себя, — "Сходит лишний раз к врачу". На глаза снова навернулись слёзы. Она почувствовала жалость к себе, что такое несчастье — больной сын — постигло её, и что теперь, новая беда — какая-то тёмная жизнь юноши — его неожиданное увлечение религией, ассоциировавшейся в её сознании исключительно с покойниками и сектантами — изуверами. Больше всего теперь тревожили её Сашины новые знакомые, о которых он избегал с ней говорить, но влияния которых она не могла не замечать: он вынес из своей комнаты почти всю мебель, положил на диван фанерный щит, постелив "для мягкости" лишь тонкое покрывало, поставил свечу, в чайном блюдце, и положил рядом с ней страшную вещь — чёрные чётки! Он оклеил одну стену чёрной бумагой, повесил на ней самодельный деревянный крест, начал в одиночестве подолгу запираться в своей комнате и находиться там в полнейшей тишине на протяжении многих часов. И ещё она обнаружила у него религиозные книги, и одна из них была издана в Брюсселе!

"Опутали! Вовлекли в секту! Иностранцы!" — Эти мысли повергли её в бессильное волнение. — "Неужели это коснулось нашей семьи?" — думала она. — "Почему? Уж лучше бы пил, как раньше!"

Но думать об этом не хотелось. Она обманывала себя, говоря: "Наверное ошибаюсь… Всё объяснится…" И тем не менее, Полина Ивановна не могла не видеть, что её сын стал каким-то чужим… Он перестал что-либо спрашивать, будто заранее знал, что ему ответят. И сам ни о чём не разговаривал, ничем не интересовался, пропадая в своей комнате. Какая-то стена неожиданно выросла между ними. И разрушить её уже было нельзя вовек. Она это чувствовала. И понимала, что ни он, ни она не уступят друг другу своих идейных позиций.

"И как это так!" — возмущалась она в душе. — "Отец — коммунист, бывший фронтовик — подполковник! Я — комсомолка, вольнонаёмная, защитница Родины, всю войну мёрзла на крайнем Севере! Ради чего?! Чтобы родной сын стал врагом народа, спутался с сектантами?!"

Она ходила по кухне, не находя себе места.

"Поговорить с отцом? Пустое дело! Тот всегда возвращается домой пьяным… Обратиться самой в милицию или сначала — к врачихе?"

Полина Ивановна увидела на кухонном столе пустые пузырьки от лекарств. Собрала их и опустила в помойное ведро. В это время зазвонил телефон.

"Ничего!" — продолжала она свою думу, направляясь в коридор. — "Буду пока наблюдать… И однажды всех выведу на чистую воду!"

 

6. Спираль

В самый разгар зимы Николай простудился и здорово заболел. Он получил больничный, попытался лечиться "народными средствами", но почувствовал себя хуже, и тогда перешёл на прописанные антибиотики.

Через неделю он пошёл на поправку и подумывал уже, не отправиться ли на прогулку до магазина, как однажды утром его так неожиданно скрутило, что он едва добрался от кухни до кровати.

Целый день и ночь Круглов пролежал, не в силах повернуться от боли, пронизывавшей весь его организм изнутри.

"Вот она, смерть, подошла…" — подумал он с тоской, позвал жену, стал давать советы, что ей делать после его кончины.

Вызвали врача. Тот пришёл лишь к вечеру, пощупал дяди Колины бока, послушал стетоскопом его дыхание, предположил камни в печени, посоветовал поставить для начала клизму и ушёл.

С горем пополам сделали клизму, с подсоленной водой. Немного полегчало, Николай уснул.

Утром, пока он ещё спал, жена ушла в поликлинику к своему врачу. И когда он проснулся, то с трудом поднялся, сходил в туалет, вернулся в постель. Боль из всего тела перешла в левый бок и вместо острой стала тупой и постоянной.

Дядя Коля лежал и, вспоминая умершего Сергея Тишина, задавался вопросом: то же ли самое тот чувствовал, когда его прихватило в первый раз, и жалел, что не решился расспросить, пока тот был жив.

Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, он включил трансляцию. Передавали его любимую программу: "Время. События. Люди."

"Уже обеденное время, значит", — подумал он и представил как на Заводе, под звуки трансляции, наполняющей цех торжественной музыкальной заставкой, он движется к выходу, по коридору, со знакомыми трубами, въевшимися в многослойную краску на стенах; идёт в направлении к своему секретному месту — Расстоянию между пристройками, где можно без опаски выпить и спокойно подремать на досках, несмотря на зиму, ибо снег в этом месте никогда долго не лежит, из-за заводского микроклимата, созданного отопительными подземными трубами, так что там всегда пахло сырой прелой землёй и напоминало о весне…

Музыка кончилась. Началась передача о вреде курения и алкоголизма. Она отвлекла Николая от воспоминаний, вернув к грубой действительности…

Дослушав передачу до конца, дядя Коля с трудом поднялся, отправился на кухню, чтобы выпить воды, что советовал делать вчерашний врач.

Глядя в окно на пасмурное небо, он как раз выпил целый стакан кипячёной воды, когда обратил внимание на усилившиеся крики брани, живших над ним соседей — мужа с женой — скандаливших почти каждый день. Николай хотел было двинуться назад, как его слух привлёк резкий звук захлопнувшегося окна — и прямо перед его глазами пролетел какой-то предмет. Дядя Коля сделал шаг назад — к подоконнику.

На голых ветках дерева, прямо под самым окном Николая, продолжая ещё раскачиваться, висел странный предмет, по форме напоминавший пружину, выдранную из матраса Гулливера.

Дядя Коля приблизил лицо к холодному стеклу, прислонился к нему лбом. От его дыхания стекло сразу же запотело, и рассмотреть предмет не удалось. Он протёр окно кухонным полотенцем, начал опять всматриваться.

Брань наверху усилилась. Послышался топот, хлопанье дверей, резкие визги и выкрики. Дядя Коля пошёл в прихожую и через наружную дверь услышал шаги нескольких человек, быстро поднимавшихся вверх, мимо лестничной площадки Круглова. Затем до его слуха донеслись частые звонки в дверь верхних соседей, сразу притихших.

Дядя Коля подошёл к двери, некоторое время стоял прислушиваясь и, наконец, желая получить какое-то недостающее для связи двух событий количество информации, приоткрыл дверь — и сразу увидел перед собою человека в милицейской форме, который одновременно нажал кнопку звонка. От неожиданности Круглов вздрогнул.

— Извиняюсь, товарищ! — сказал громко милиционер. — Мне необходимо пригласить вас в качестве понятого.

— Что? — переспросил Николай.

— Понятым, пожалуйста, гражданин! Пройдёмте наверх! — скомандовал милиционер.

— Ась? — Николай прикинулся, будто опять не понял.

— Пожалуйста, оденьтесь, гражданин! — приказал милиционер. — И пройдёмте!

— Я, энтого… болен… — пролепетал Николай. — На антибиотиках…

— Ничего… — ответил милиционер. — Я тоже — на антибиотиках. Сейчас многие не здоровы.

Дядя Коля, не закрывая двери, повернул назад в квартиру, начал одеваться.

"Хорошо, что болею", — подумал он, — "А то бы и меня застукали, если б был пьян…"

Он оделся, положил ключи от квартиры в карман, вышел в прихожию.

"Хотя, ведь, если б не болел", — продолжал он размышлять, — "То был бы щас на Заводе…"

Он захлопнул за собой дверь, направился вверх по лестнице, следом за милиционером и соседкой Кузьминой, которую уже тоже взяли в качестве понятой.

"Эх, не надо было мне открывать дверь!" — думал про себя Николай, — "Лежал бы себе в постели…"

Дядя Коля чуть не плюнул с досады.

Подходя к квартире, куда его вели, он успокоил себя: "Ну таперече-то уж мне ничего не грозит… Понятым — так понятым… "

— Глянь, дядя Коля! — завопила жена Ивашки, Нюрка, когда Николай вошёл. — Житья не даёт, стервец! Совсем упился! Вся фатёра провоняла первачом! С работы вчерась уволили за пьянство!

— Заберите его в тюрму, к чёртовой бабушке! — продолжала горланить баба, уже обращаясь к милиционерам, остановившимся в прихожей. — Гляньте, вона, на кухне, сколько энтого дерьма нагнал!

Один из милиционеров прошёл на кухню, вернулся с бланком протокола, развёрнутого на планшетке.

— Будем составлять протокол… А где же сам виновный-то? — спросил он.

— Да вона! В комнате! — на той же ноте прокричала баба. — Спрятался! Страшно стало, как вы пришли… А то всё храбрился! Думал, я токмо пужаю милицией-то… А вот, те, выкуси! Получай теперь!!

Все прошли в комнату, точную копию дяди Колиной, с тою лишь разницей, что кроме чёрно-белого телевизора и дивана, на котором, поджавшись, сидел Иван, мужик, лет тридцати, в ней больше ничего не было.

Милиционер, с протоколом, начал задавать вопросы. Иван был пьян, отвечал невпопад, впрочем, больше прикидываясь пьяным и, как бы, беспомощным, нежели был на самом деле. За него больше говорила жена, обвиняя его почти во всех смертных грехах. Под конец вспомнили о понятых, до сих пор стоявших в стороне, никак не участвуя в происходившем.

— Подпишите, товарищ! — обратился милиционер к Круглову, протягивая авторучку и планшет с протоколом. — Как будет ваша фамилия-то?

— А почём я буду подписываться? — вдруг возразил дядя Коля, дождавшийся, наконец, своей очереди.

Милиционер вскинул на него взгляд, сдвинул брови.

— Вы что, гражданин, не знаете, что это — ваш гражданский долг — выступать в качестве понятого?

— Я не отказываюся от долга, — ответил Круглов. — Токмо почём я буду подписывать, если никакого криминала не вижу?

Иван, всё сидевший до сих пор на диване, с благодарностью посмотрел на Николая.

— Как не видишь?! — закричала Нюрка на дядю Колю. — Глянь! Вся кухня заставлена самогоном!

— Покажь! Тады, может, подпишу, если то правда самогон…

Иван опустил голову ниже плеч, покрутил ею, что-то про себя пробормотав.

По приказу милиционера он поднялся, и все, следуя за "хозяином" отправились на кухню.

Там, на подоконнике, стояло с десяток бутылок из-под водки, все "под завязку" наполненные прозрачной жидкостью. Ивана снова усадили на единственный на кухне стул.

— Ты что, не чуешь, как тута воняет кругом? — снова вступила в брань Нюрка, подходя угрожающе к Николаю.

— А, может, энто от тебе так воняет! — парировал дядя Коля.

— Спокойно, товарищи-граждане! — милиционер сделал шаг, встав между Николаем и Нюркой, готовой в него вцепиться.

— Сейчас мы предъявим товарищу вещественное доказательство, — продолжал милиционер…. Подержи-ка Степан, протокол, — обратился он к своему коллеге, протягивая ему планшетку.

Через минуту милиционер уже подавал Николаю стакан, доверху наполненный самогоном.

— Вот! Что это, гражданин?

Дядя Коля осторожно взял стакан, поднёс к носу, понюхал, приподнял выше, посмотрел на свет.

— Прозрачная, как вода! — сказал он. — Токмо ничем не пахнет. Я, ведь, на больничном, уж как вторую неделю. Ничего не чувствую… Антибиотики…

— Не чувствуешь — так попробуй на скус! — взорвалась баба.

— И то верно! — Дядя Коля осторожно макнул в стакан мизинец, облизал, обвёл взглядом присутствующих, внимательно за ним наблюдавших. Все в ожидании его дальнейших действий молчали. И тогда дядя Коля, приподняв вверх плечи, поднёс стакан ко рту, стал медленно пить…

Никто не посмел прервать, пока он не допил весь стакан до дна, и совсем не поморщившись, отдал его Нюрке.

— Ну, что? — не выдержала она, кривясь в улыбке.

— Мене врач говорил давеча, — начал дядя Коля, — Пей, говорит, побольше воды, а то, говорит, у тебе, наверное, камни в печени…

Наступила пауза. Дядя Коля ничего больше не добавил, хотя все ждали его суждения.

— Так что ж, гражданин, вы подтверждаете, что выпили самогон в нашем присутствии? — не выдержал милиционер, переходя в нападение.

Дядя Коля удивлённо посмотрел на него в ответ.

— Какой самогон? Энто? — он показал глазами на пустой стакан, в руках Нюрки. — Вы смеётися! Энто ж вода! На боржом старый похожа, тока без газу. Ежели б самогон был, то должон бы сразу забрать! А энто вовсе не самогон! Вода! Говорил я Ивашке: не умеешь ты самогон варить! И не пробуй! Потому как утерян предками настоящий рецепт! А он всё хотел разыграть меня: могу, говорит, настоящий первач нагнать!..

Милиционеры переглянулись друг с другом.

А дядя Коля продолжал:

— И не стыдно тобе, Нюра, поклёп на родного мужа наводить? Его ж в тюрьму посодют! А ты сама нигде не работа-ашь… На что будешь жить? Мужик он хороший, работяш-шый! Будь с ним поласковей, так и он изменитца! И про самогон забудит… Ты посмотри на мою старуху! Сколько лет мы вместе! Я, грешным делом, хошь и зашибаю часто, ан никогда не услыхал от ей плохого слова… Потому как любит! А вы самое главное в жизни потеряли! И в милицию человека сдаёте! И вся жисть — насмарку! Какия времена мы пережили! Войну прошли! Знамо-дело, и он родился не в лёгкое время… Да и ты… Голодали… Без отца-матери… Детдомы, шпана… Знаю!

Николай выразительно замолчал.

Нюрка заморщилась, стала утирать ладонью слезу, вылезшую из глаза, всхлипнула.

— А ты, Иван, — продолжал Николай, переходя на самогонщика. — Глянь! Много ли ты нажил? Чего ты добился в жизни? Голы стены одне! Помрёшь — что опосля тобе останитца? Никто и не вспомнит! Токмо ты еш-шо молодой… И пока еш-шо не поздно всё изменить… Встань! Когда с тобой старшие говорят! — вдруг закричал Круглов — и мужик, сидевший с понуро опущенным в пол взглядом, будто уже раньше почувствовал, что хотел от него Николай, быстро подпрыгнул, как на пружинах, выпрямился, поворотил взгляд куда-то вбок, к углу, где ничего не было.

— Не лёгкое у вас у обоих было детство! — продолжал Николай свою речь. — И сейчас не легко! Токмо никто вам не поможет — никакая милиция — ежели сами не поможете себе… Ежели не ухватитеся крепко друг за дружку!.. — дядя Коля свёл вместе свои руки и переплёл между собою пальцы, — И тогда токмо сможете выстоять!

Он опять замолчал, взглянул на милиционера, с планшеткой, поворотившего свой взгляд куда-то к окну, мимо ряда бутылок, на подоконнике.

— А ты, сержант, — сказал он, обращаясь к нему, — придёшь домой опосля работы… Жена подаст ужин… Сядешь за телевизор… И что? Даже не подумаешь, что этот, вот, бедолага в энто время будет валяться на нарах с клопами… И всё из-за чего?

— Но-но, товарищ! Я — на работе! — милиционер было поперхнулся, но вовремя проглотил слюну.

— А ты, — продолжал дядя Коля, — ежели не веришь, попробуй сам: вода — не вода, но и не самогон это…

— А что, Василий, — обратился к сержанту его напарник, — Давай проверим?

Василий посмотрел в окно, не решаясь дать согласия. И тогда дядя Коля, сняв с сушилки, над раковиной, два гранёных стакана, проворно наполнил их доверху из початой бутылки.

— Говорю вам, вода это! — повторил он. — Вода и есь вода! А воду пить можно и на работе…

Василий взял стакан, понюхал раз, другой, шмыгая носом всё сильней, чтобы учуять запах. Но, как будто ничего не уловив, он проделал всё то же, что и Николай: и посмотрел через стакан на свет, и обмакнул и облизал палец, и, наконец, так же медленно выпил до дна…

Продолжая держать в руках пустой стакан, он с недоумением посмотрел на Степана.

— И правда, вроде ничем не пахнет, — проговорил он. — Попробуй… А то я, на антибиотиках тоже… Плохо чувствую…

— Я тоже болею… — заметил его напарник, не заставляя себя долго ждать. Он понюхал свой стакан — и быстро выпил до дна.

— Вода… — подтвердил он, подошёл к раковине, открутил кран с холодной водой, наполнил пол стакана, выпил. — Один к одному…

— Так что, товарищи, — включился сразу в дело Николай. — Вода — дело не беда! А вот ежели б это был действительно самогон… Тo перво-наперво, откуда б он тута был? Ведь Ивашка мог бы его и купить… Ишь, голь перекатная! Всё пропил на свете! Но, токмо в энтом никакого криминалу нет… И человека за энто в тюрьму сажать нельзя! Вот, ты мне покажь самогонный ппарат… Тады был бы криминал… И тады б я подписал протокол…

И говоря последние слова, дядя Коля внушительно посмотрел в глаза Нюрке. Та было встрепенулась, мелькнула взглядом на окошко, но потом как-то со страхом посмотрела на Николая:

— Ой! — воскликнула она. — Не надо, дядя Коля! Я ведь не хотела! Прости! И она обняла своего мужа. — Ваня! — И зашлась в рыдании.

— Верно он говорит! — дождалась и своей роли понятая Кузьмина, молчавшая до сих пор. — И я ничего подписывать не буду! Обычная семейная ссора, и никакого криминалу тута нету!

При этом она повернулась и смело направилась к выходу.

— Будя! — добавила она на ходу.

Следом за ней и Николай поспешил прочь, пока милиционеры не опомнились и не надумали чего-нибудь и снова не завладели ситуацией.

В дверях он обернулся.

— Ты, Нюра, заходи вместе с Ваней, — сказал он мягко. — Ведь, соседи же, не волки…

Дома он первым делом подошёл к окну, посмотрел на спираль, всё ещё висевшую на дереве.

— Информация! — сказал он вслух сам себе и, вспомнив цитату: "Кибернетика — буржуазная лженаука", когда-то прочитанную в газете или услышанную на каком-то заводском собрании, — и усмехнулся…

— Ан нет! Не так! — проговорил он опять вслух и тут только почувствовал, как благотворный хмель даёт о себе знать. Он потрогал свой левый бок — боли будто бы и не было!

"Хорош первач!" — добавил он мысленно, глядя на раскачивавшийся от ветра змеевик, и почувствовал голод и аппетит, отсутствовавшие всё время, пока он болел. И Николай стал вытаскивать из-под окна, где был самодельный холодильник, ящик, с картошкой, чтобы до приходя жены приготовить обед.

Вечером пришёл протрезвевший Иван, в знак благодарности принёс бутылку самогона. Он рассказал, что милиционеры, действительно совсем не захмелели, хотя после ухода "понятых", ещё пробыли целых минут пятнадцать, пока его жена извинялась перед ними за беспокойство, заворачивала в газету подарки — каждому по бутылке. И те от подарков не отказались, хотя и говорили всё, что зачем им, мол, вода…

— Что-то ты, дядя Коля, с ними сотворил такое?! Они стали, вроде как роботы замороженные…. - продолжал свой рассказ Иван. — Ходили туды-сюды, пока Нюрка их не довела до двери.

— Энто твой самогон их сделал такими! — констатировал дядя Коля. — Видать не утерял ты секретов производства…

— Змеевик у мене больно был хороший — заметил Иван. — А кроме того, Нюрка мне сказала, что ты ей мысленное передал сообщение!

— Энто какое ж тако сообщение? — засмеялся Николай.

— А такое: когда ты стал говорить про самогонный аппарат, то она, подумала: "А, вот, возьму", — думает, — "И всё равно упеку в тюрьму! И никакой, мол, дядя Коля не поможет"…

"Вот", — думает (это она потом мне рассказала), — "Как скажу, сейчас, что змеевик-то висит на дереве, прямо под окном. И тогда, мол, будет вам криминал!"

— Ну и что? — переспросил дядя Коля.

— Но только она так подумала, — продолжал свой рассказ Иван, — Как услыхала твой, дядя Коля, голос. Только голос-то этот раздавался внутри её головы, в то самое время, когда ты посмотрел ей прямо в глаза.

— И что же энто был за голос? — Николай открыл бутылку, принесённую в подарок Иваном, взял со стола два стакана. Иван прикрыл один из них ладонью, отодвигая в сторону. А дядя Коля, не возражая наполнил свой до половины.

— "Ежели ты, мол, Нюра, скажешь про спираль, что висит под окошком," — продолжал рассказывать Иван. — "То, ведь, всё равно, нельзя будет доказать, что Иван её туда бросил. Тем боле, мол, что самогон весь твой я уже превратил в воду…"

Иван помолчал и добавил:

— Тут она так испугалась, что сразу бросилась в слёзы и стала меня обнимать — помнишь? А ты тогда и ушёл…" — закончил Иван.

— Видать, совесть проснулась, — сказал дядя Коля, выпил, закусил кусочком чёрного хлеба и добавил:

— Ты ей скажи, Ваня, это не я ей сказал. Это она услыхала голос своей совести. А я — дядя Коля посмотрел в пустой стакан. — Кто я такой? Я, Ваня, — грешный человек… И… — он помолчал немного, — И — пьяница! Но я — старый… И для мене твой самогон — действительно — как вода! Ты же — молодой! Неча тобе пить так сильно! Ты войны не видал, как я! И самогон тапереча не вари совсем! Больше выручать не стану… А завтра… Приходь на Завод. Я поговорю со знакомым мастером. Он тобе на работу возьмёт.

 

7. МДП

На следующее утро Саша почувствовал себя разбитым и, так как лекарств у него совсем не стало, то решил отправиться к психиатру за новыми. Ничего не сказав матери, он вышел из дому, будто бы на работу. Его давно уже перевели на учёт в районный психдиспансер по месту жительства, так что теперь не нужно было ездить в другой конец Москвы.

Через пол часа Саша находился в очереди, из десяти человек на приёме к участковому психотерапевту.

Когда он вошёл в кабине к новому врачу, полной черноволосой женщине, с азиатским разрезом глаз, на её столе зазвонил телефон, и она схватила трубку. Медсестры почему-то не было. Врачиха заправляла приёмом больных в одиночку. Следуя жесту, указывающему на стул, юноша прошёл в кабинет и сел сбоку, у стола его хозяйки.

— Почему ты не поедешь сама? — продолжала врачиха по всей видимости прерванный ранее какой-то телефонный разговор.

— Возьми мою машину…

— Тогда — на такси…

— Ну, я не могу долго разговаривать — у меня пациент… Всё! Пока! — она бросила трубку на аппарат, издавший своей чашечкой звонка, слегка тронутой язычком зуммера, робкий писк.

Некоторое время — смотрела перед собой, на стол, с бумагами, из-за каких-то взволновавших её новостей с другого конца провода, по-видимому, не в силах сосредоточиться на работе.

Наконец, взглянула на юношу, нашла его медицинскую карту.

— Ну, как дела? Почему не на работе?

— Я себя плохо чувствую…

— Что случилось?

— Я таблетки вчера потерял… Всё время с собой носил… А вечером хватился — нет… — Сашка говорил жалующимся голосом. — И ещё мне вчера плохо было… Голова закружилась, и я потерял сознание…

— Тебе какие лекарства выписать? — Врач быстро листала его медкарту… — "Потерял ли сознание на самом деле или немного превысил дозировку — какая мне разница…. Пусть ходит чаще… Больше оборота — больше фондов отпустят из Минздрава…

— Как обычно… Все те же лекарства… Вы знаете… — ответил юноша, не желая показывать своё знание всех замысловатых названий таблеток, что ему когда-то прописали.

Врач нашла последнюю запись, начала выписывать рецепты.

— Я сегодня на работу не пошёл, — промямлил её пациент.

Она никак не отреагировала на его замечание. Её дочка попросила выписать сильнодействующие наркотические средства, якобы для больного отца её мужа… "Темнит… Неужели для своего муженька?.. Или для себя самой?… Просит передать лекарства через каких-то третьих лиц… Уже не в первый раз… Придётся выписать на этого Волгина… Открыть больничный… Может быть потом, для усугубления диагноза, уложить в стационар…"

Покончив с рецептами, начала что-то быстро писать в медкарте, посмотрела на Сашку, взглянула на часы. Сегодня она явно не успевала управиться с пациентами раньше срока…

— Придёшь через три дня! Я открываю тебе больничный! Принимай лекарства! Всё!

— Спасибо, Мирель Даниловна! — Саша взял рецепты. — До свидания!

— После того как поставишь печати в регистратуре, — ответила врачиха, — вернёшься ко мне… Пройдёшь без очереди… Мне нужно проверить, всё ли правильно делают в регистратуре… Не забудешь?

— Нет, не забуду…

— Ну, хорошо… — Она подняла телефонную трубку и сразу стала набирать номер.

С чувством облегчения на душе оттого, что так просто оказалось получить освобождение от работы, Саша вышел из кабинета, стал спускаться по лестнице.

На втором этаже он неожиданно столкнулся с Вовой Теплушкиным, выходившим на лестничную площадку.

— Это — ты?! — удивился Сашка.

— А это ты! — парировал Вова, улыбаясь. — Мир тесен!

Вместе они направились вниз. Вместе же встали в очередь, из пяти человек, в регистратуру.

— Как самочувствие? — поинтересовался Теплушкин. — Мне Санитар рассказал, что случилось…

— Ничего… Всё нормально… — ответил Саша нехотя. — Зачем он, только, назвался Санитаром… Это, ведь, вызвало у моей матери подозрение…

— Санитар не идёт на компромиссы… Не все так могут…

— А ты? Ты так же поступил бы?

— Не знаю, как бы поступил я… — Вова тяжело вздохнул. — У меня имя обыкновенное… Я как-то его не решился поменять. Впрочем, раньше некоторые мои бывшие приятели меня называли Хиппи. Но теперь такая кликуха мне ни к чему…

— А какое у Санитара настоящее имя?

— А разве ты не знаешь?

— Нет. Я как-то не решался его спросить.

— Да такое же, как у тебя, только, на западный манер — немного иначе звучит. Сначала все звали его по имени, но потом стали называть Санитаром, наверное из-за того, что он работает санитаром в больнице. И ещё потому, что он общество наше, как настоящий санитар, очищает… Обращает к Богу таких, как мы с тобой… Меня, вот, вытащил из норкоты… Со мной ещё одного хипаря — Сергея… Ты пока ещё с ним не знаком… Он, между прочим, крестился у баптистов и это как раз он стал так называть Санитара…

— А как это, ты говоришь, на западный манер? Что-то я не пойму…

— Потом поговорим, — шепнул Вова, кивнув на стоявшего перед ними в очереди старика. — Везде уши…

Друзья умолкли, и так стояли минут пять, пока не подали в окно рецепты для печатей. Сашка вдобавок получил больничный лист. Вова проводил взглядом листок, который его товарищ аккуратно сложил вчетверо и спрятал в нагрудном кармане.

— Ой! — опомнился Саша, вытаскивая назад бюллетень. — Меня врач просила зайти на минуту без очереди. Подождёшь?

Вова вздохнул, улыбнулся, показывая вынужденное согласие.

Саша побежал назад, вверх по лестнице, на третий этаж.

Войдя в кабинет, он застал врачиху одну, без пациента, продолжавшую говорить по телефону:

— Смотри! Чтобы это было в последний раз! Больше выручать не буду! — Она протянула Сашке руку за рецептами и больничным листом. — Подожди меня в коридоре! — приказала она, прикрывая ладонью микрофон трубки.

Саша вышел за дверь. Очередь состояла из тех же шести человек, которые находились после Сашки: два молодых толстых парня, вызывающе одетая девица, пожилая женщина, с красной сыпью на лице, два мужика неопределённого возраста.

Через пол минуты открылась дверь. Врачиха протянула Сашке рецепты:

— Больничный лист остаётся у меня. Если не придёшь через три дня, будет прогул.

— Кто — следующий? — обратилась она к очереди.

Саша направился к выходу. Вместо пяти рецептов, он обнаружил в своих руках только четыре. Убедившись, что лекарства те же самые, которые ему выписывали раньше, он поторопился вниз к ожидавшему товарищу.

Друзья вышли на улицу.

Погода была пасмурной. Мороза не было, с крыш капало, и сильные порывы ветра, дувшего с Севастопольского проспекта, не предвещали резкого похолодания, а, напротив, даже были приятны. Два человека, один — с бородой и длинными волосами, связанными сзади в пучок тесьмой, другой же — просто с длинными волосами до плеч, медленно зашагали по тротуару, обходя незамысловатую придиспансерную "зону отдыха", с редкими, недавно посаженными деревцами, и заваленными снегом скамейками.

Саша пересказал Вове воскресное "приключение", не забыв про эфиопа и "мало-вузовского" старика, негативно отозвался о баптистском доме.

— Это очень интересно! — заметил Вова. — Какое совпадение! Прямо символика какая-то… Эфиоп… "Разумеешь ли, что читаешь"… А что было дальше в Деяниях, помнишь?

— Крещение евнуха было… — ответил Саша. — А потом, кажется, забили камнями кого-то из учеников… Стефания или Андрея…

— Видишь: "крещение"! — подхватил Вова. — А баптисты — это как раз те, кто крещение ставят во главу угла. У них "Крещение" считается самым главным в жизни человека. Они — тоже христиане, наши братья…

— Да, я не спорю с этим, — согласился Саша. — Только я чувствую, будто соприкоснулся с каким-то чужим миром… Придя к ним сразу после костёла, как будто, попал из городского дворца в деревенский клуб или на заводское партийное собрание…

— На самом деле, — не соглашался его спутник, — Это — твои грехи отпугивают тебя от братьев-баптистов и закрывают перед твоими глазами свет… У евангельских христиан очень много такого хорошего, чего не хватает нам, православным или католикам… А именно — харизматического духа, горения сердца… Может это тебя так испугало? У них всё открыто… Они ничего не прячут. Так же, вот, и Санитар не стал скрываться от твоей матери и назвался так, как все его называют… Ты, главное, не бойся… Наступит момент, когда то, что тебя испугало, покажется тебе ничтожным. Главное — молись, чтобы Господь открыл тебе свет истины… И чтобы все тоже поняли, что Бог — един, и что мы все — Его дети…

— Я понимаю, — продолжал настаивать на своём Саша, — Однако, это совсем другое… Конечно, я вижу, что они — тоже христиане и даже лучше, чем я. Но их обряд мне чужд. Я чувствую Бога по-своему. И они даже вряд ли смогут понять меня… Я же ведь очень много наслушался их проповедей по "Радио Монтекарло". Они интересны, наводят на размышления, могут даже вызвать слёзы… Но во всём этом нет глубины, тайны… Их отношения с Богом какие-то будничные…

— Ну, ничего… ничего, — Вова решил перевести разговор на другую тему. — Я ведь тоже выбрал католицизм. И православие мне очень нравится. Для нас, людей с художественной натурой, конечно ближе Апостольская Церковь. А среди евангельских христиан, как правило, больше людей простых. Но Бог открывается вовсе не тем, кто чрезмерно много мудрствует… Я тоже теперь стараюсь искать во всём простоты, детскости… Женщины, престижная работа, деньги, роскошь, — всё это от дьявола…

Они повернули на Севастопольский проспект, перешли на другую его сторону.

— А я, ведь, знаешь, зачем сегодня приходил сюда, в диспансер? — поменял тему разговора Вова. — У меня сегодня была ВТЭК.

— А что это такое? — поинтересовался Саша.

— ВТЭК — это Врачебно-Трудовая Экспертная Комиссия, — пояснил Вова. — Хотят переосвидетельствовать и лишить инвалидности.

— Правда? — удивился Саша. — Так ты инвалидность имеешь?

— Я целые восемь месяцев косил в больнице!

— Много! Я отделался всего двумя.

— Смотри, ты, я вижу, больничный сегодня взял… Не перестарайся! А то если просидишь больше четырёх месяцев, то непременно отправят на ВТЭК.

— А у тебя какая статья?

— 4 "Б" — шизофрения. А у тебя?

— 3 "А" — МДП.

— А что это такое?

— МДП — это Маниакально-Депрессивный Психоз.

— Тоже неплохо…

— И что теперь будет с тобой после этого ВТЭКа?

— А ничего… То же самое… Рецепты на лекарства будут бесплатные. Я, ведь, тоже больничные беру время от времени. Если совсем не жаловаться, то могут снять с учёта. И тогда загремишь в армию. Но такое редко случается. Не станешь являться в диспансер, как положено, придут на дом. Захотят — могут и в больницу упечь. Им пациенты нужны… Это ихняя работа…

Вова говорил лениво, медленно, с трудом подбирая слова.

— Послушай, как ты думаешь… А это не грех, что мы "закосили"? — вдруг спросил Сашка. — Ведь вместо нас с тобой кто-то отдувается там, в армии, и даже может погибнуть…

Вова остановился. Некоторое время не знал, что ответить. Порывы ветра раздували полы его самокройного балдахина. Он повернулся боком к ветру. Саша обошёл его, чтобы оказаться напротив.

— Всё зависит от того, кто будет решать, — сказал Вова. — Я думаю, Христос простит… — он тяжело вздохнул, будто вынужденный отвечать на такой вопрос, помолчал с пол минуты и, собравшись с мыслями начал:

— …Это государство… действительно… сделало своих граждан в какой-то мере больными… Всех! Посмотри на наших отцов… Почти все кругом алкоголики… А мы, которые осознали это и не хотим участвовать в этой "мерзости запустения" — мы для власть имущих — "сумасшедшие"! Поэтому для них даже лучше не допускать нас к ихним ключевым постам… И тут наши желания совпадают! Не хотят — не надо! Так что, я думаю, я сделал правильное решение, что "закосил". Они… не предоставляют таким, как мы, людям с тонким художественным или религиозным складом души, другого выбора… Ведь, есть же в западных странах, например, такая альтернативная служба… И вот… мы сами находим себе альтернативу, сознательно идём на лишения, надевая на себя одежду сумасшедшего клоуна… Ведь, ясно, что дальнейшая дорога для нас закрыта: ни учёбы, ни ответственной работы, ни водительских прав! И я даже согласен работать дворником и оставаться внутренне свободным человеком, нежели терпеть унижения от партийного заводского начальника!

— Ты тоже — дворник, как мой знакомый Володя? — перебил Саша начавшийся монолог.

— Да. И он — тоже дворник, как я — парировал Вова. — Только для того, чтобы стать дворником, ему пришлось окончить институт, а потом вернуться к нулевой точке. А я дозрел до этого сам по себе, без какого-либо вуза.

— Володя не считает себя сумасшедшим… И в психушке не лежал…

— А разве ты считаешь себя больным? А разве есть на свете здоровые люди?

— Иногда я действительно испытываю депрессию… Вот и к лекарствам в больнице приучили. Пытался не употреблять — начинаю плохо себя чувствовать…

— Значит они тебя посадили на иглу…

— А как ты? Употребляешь?

— Нет… Только для видимости, когда надо получить больничный.

Неожиданно к остановке, неподалёку от которой остановились друзья, подъехал 684-й автобус.

— Это — мой! Прямо до дома! — крикнул Саша и побежал к остановке. — С Богом! — добавил он, поднимая вверх указательный палец правой руки.

Оглянувшись на бегу, он увидел, как Вова ответил таким же знаком, и как он смотрит, успеет ли Саша добежать.

Водитель специально подождал несколько секунд, пока юноша добежал до задней двери и впрыгнул сразу на вторую ступень, — и тогда только поехал, закрывая на ходу двери.

В заднем окне, к которому Саша подошёл, он снова увидел Вову-Хиппи, который уже шагал прочь от остановки, к своему дому.

Вова жил от диспансера всего в пяти минутах ходьбы.

 

8. Признание в любви

Вечером Саша встретился с Санитаром на его квартире. К его досаде Оля приглашена не была, и они провели вечер вдвоём за молитвой и беседой о религии.

Санитар, по-видимому, опасался, что посещение баптистского дома могло отпугнуть Сашу от религии вообще, старался приободрить его, говорил об экуменизме, который выше всяких конфессий, так как ищет не то, что разъединяет, но то, что объединяет. Саша уверил Санитара, что он отнюдь не отшатнулся от Бога и прекрасно понимает разницу между Богом и тем, как люди могут искажённо понимать Его и служить Ему в соответствии со своей ограниченностью.

Они пили чай, когда Саша решил признаться Санитару в том, что волновало его больше всего — в своей влюблённости…

Санитар не ожидал от своего ученика такого поворота и был весьма удивлён.

— Видишь ли, брат Александр, — сказал он, выслушав Сашу, — Я думал, что в твоём сердце безраздельно поселился Христос… Сестра Оля — хорошая женщина… Но ты уже знаешь, что она ждёт своего американского жениха… Поэтому вряд ли что у тебя получится… Я надеялся на то, что она переборет свои плотские чувства и в конечном счёте примкнёт к экумене, предав себя Небесному Жениху… Но теперь я вижу, что возникло ещё больше проблем, в том числе и с тобой. Мало того, ты даже теперь можешь помешать и ей обратиться к нам по-настоящему… Всё настолько хрупко и без этого… А теперь… Я, честно говоря, не ожидал от тебя такого…

Санитар говорил медленно, не отрываясь, смотрел Саше в глаза, так что ему начало становиться немного не по себе от такого давящего взгляда своего наставника: Санитар как-то вдруг неожиданно переменился: из лёгкого весёлого — в серьёзного и озабоченного человека.

— Я бы хотел, чтобы ты, брат, Александр, внимательно посмотрел в своё сердце и выбрал: кто для тебя важнее: Христос, отдавший ради твоего спасения всего Себя без остатка, или малознакомая женщина, добиться любви которой у тебя, к тому же, нет никаких шансов…

Что-то возмутилось у Саши в душе от этих слов. Но он не подал виду.

"Как он смеет так говорить!" — подумал он. — Именно из-за того, что добиться её любви не то что трудно, но и невозможно, как раз, именно от этого я испытываю ещё большую любовь! И если моя любовь останется безответной, то она отнюдь не потеряет своей силы! Что может остановить моё чувство?"

— Санитар! — проговорил он с дрожью в голосе. — Я так сильно её люблю, что мне совсем не нужно близости с ней. Мне достаточно её иногда просто видеть, думать о ней всю неделю, ожидая новой встречи… Мне даже не нужно, чтобы она знала о моей любви! Ведь если она и я, оба, принадлежим одному братству — то разве нужно нам что-то ещё?! И я тоже хотел бы, чтобы она не уезжала в Америку и осталась с нами…

Санитар оживился. Сашина влюблённость теперь показалась ему не такой опасной. Напротив, если правильно управлять, то можно было употребить её с пользой до полного обращения обоих молодых людей.

— Ну, это совсем другое дело! — сказал он, улыбаясь, и становясь прежним: весёлым и жизнерадостным. — А то мне показалось было что ты — из той категории ловеласов, которые так и думают, как бы ухлестнуть за женщиной и соблазнить её. Ведь это не так?

— Нет, конечно! Я — не такой… — прошептал Саша, ещё не придя в себя после внушающего тяжёлого взгляда Санитара и захлестнувших его эмоций.

— Всё-таки, как ни казалось мне, что я умудрён опытом, — продолжал Санитар, — Я подумал было что ошибся в тебе, и было бы жаль расставаться… Но теперь вижу, что твоя любовь к сестре Оле не опасна. Ведь и Христос заповедал нам любить ближних, как самих себя… И если твоя любовь не стремится ко греху, то в ней нет ничего пагубного для души и для всех нас…

— Ты знаешь… — продолжал Санитар немного погодя, после того как оба помолчали, каждый осмысливая положение вещей, — Когда Вова рассказал мне впервые о тебе, то ты представился мне этаким толстым высоким молодым человеком, который любит пиво, женщин и всё такое… Но когда я увидел тебя, то понял, что ты совсем другой человек, что… — Санитар сделал паузу, передохнул, — Что несмотря ни на что, в твоём сердце всё-таки поселился Христос… Давай, брат помолимся!

И вдруг он опустился на колени! Саша никогда не видел, чтобы его наставник так делал. А тот сразу же начал молиться вслух: о брате Александре, о сестре Ольге, об экуменическом братстве…

Саша, конечно, не запомнил всего, о чём Санитар просил Бога — слишком был возбуждён, и мысли его прыгали с одной на другую, — но он знал одно: Санитар хочет добра, и что нужно во всём на него полагаться. Лишь бы и Ольга хотела того же…

— Готовься к Крещению! — сказал Санитар на прощание. — В следующее воскресенье приезжает один ксёндз из Польши… Ты, конечно, знаешь на память "Апостольский Символ Веры" и "Отче наш"… Все твои прошлые грехи будут прощены. Тебе нет необходимости говорить о них на исповеди… Ведь, ты вступаешь в новую жизнь! С момента Крещения — ты сможешь по праву называться христианином. Христианство — это не только богоизбранничество, через которое Господь вводит тебя в Своё Царство и обещает вечную жизнь. Это также ответственность… Ответственность с честью выполнять долг христианина, следовать заповедям нашего Спасителя… Это — начало пути, на который ты вступаешь; пути самоусовершенствования, избавления от греховных страстей, помыслов, привычек… Несмотря на таинства Покаяния и Причастия, к которым ты теперь сможешь прибегать, как к целебному источнику, силы дьявола не будут бездействовать. Напротив, они способны немало навредить твоей очищенной душе. Поэтому будь особенно бдителен именно в это время… Готов ли ты, брат?

— Да, Санитар! — отвечал Саша, чувствуя, что наконец-то дождался этого дня, — Я готов! Скажи, что я должен сделать, чтобы ещё лучше подготовиться?

— В среду и пятницу ты можешь воздержаться от пищи… — Санитар говорил медленно, то и дело останавливаясь. — А главное, подготовь в своём сердце место, которое займёт Христос навсегда и безраздельно… Молись нашим экуменическим розарием… Ты, ведь, знаешь, что сам папа Павел Шестой благословил его… Положи себе за эту неделю полностью прочесть Послания Апостолов… Помни, брат Александр, что перед Крещением силы зла ополчаются особенно. Будь готов к различным искушениям. Если ты выстоишь перед ними сейчас, то в будущем сатана не посмеет к тебе легко подступиться. — Санитар улыбнулся и продолжил своё увещевание. — Я помню случай с одной сестрой… Она никак не могла креститься. Потому что каждый раз, именно в день Крещения, с ней что-нибудь случалось: то она сломала ногу, а затем ждала пол года, пока выздоровеет; то просто заблудилась в метро, и когда прибыла на место, то священник уже уехал. В конце концов она отпала от нас и вернулась в мир… Некоторых людей дьявол не отпускает от себя, и они погибают навсегда…

— Где же меня крестят, здесь, у тебя? — поинтересовался Саша.

— Нет. У меня слишком опасно. Недавно опять звонили, приглашали зайти в КГБ…

— Правда? И что же ты сделал?

— Я попросил прислать повестку… Ведь так полагается по закону.

— И что? Прислали?

— Нет! Они просто звонят чтобы запугать: угрожают, ругаются матом…

— Ты никогда не говорил об этом раньше! — Саша несколько опешил. — Значит, там знают, кто — ты?

— Я — христианин. Это они знают. И я этого не отрицаю.

— И чем же кончился разговор?

— Когда начали ругаться, то я просто повесил телефонную трубку. Главное — быть с ними вежливым. Не давать повода, ищущим повода…

— Они и раньше звонили?

— Да. Это уже не первый случай… Но… Господь — защита моя. Чего убоюся? Так, кажется, звучит в русском переводе… Вот ещё что… За эту неделю, в качестве подготовки — почитай псалмы Давида, особенно пятидесятый… Даже если тебе и не нужно исповедоваться в прошлых грехах, я бы на твоём месте, брат, вспомнил всё, что было в жизни… Для того, чтобы не повторять свои старые грехи в новой жизни — когда ты станешь настоящим христианином…

Собеседники снова помолчали некоторое время.

— Так где же будет Крещение? — нарушил паузу Саша.

— Мы встретимся в воскресенье в метро, на Площади Ногина, у первого вагона, как ехать ко мне, сразу после утренней мессы. По телефону созваниваться больше не будем…

— Хорошо…

— Да… И если ты захочешь, то при Крещении ты можешь взять себе новое имя… Подумай об этом.

— Хорошо, Санитар! Я подумаю и… начну сразу же готовиться…

Санитар поцеловал Сашу в щёку, одновременно пожимая ему руку.

— Мужайся! — добавил он на прощанье. — "Я победил мир!" — сказал Христос. — С Богом! — Он подошёл к двери, открыл, вышел в тёмный коридор "коммуналки". Саша проскользнул мимо него, исчез в темноте неосвещённой лестницы.

 

9. "Нить Ариадны"

После ухода Ивана Николай не утерпел и допил всю бутылку. А на следующий день снова почувствовал себя нехорошо. Болела голова и печень.

"Видать совсем старый стал…" — думал он отпиваясь водой. — "Надоть на самом деле бросать. Токмо, ан, никак не получается из-за всяческих обстоятельств"…

Николай промучился весь день, и приняв твёрдое решение больше не пить, действительно не пил всю следующую неделю. А через неделю, уже совсем выздоровев, отправился на работу.

После долгой болезни было нелегко снова включаться в трудовую жизнь. Поэтому большую часть времени он проводил в Расстоянии между пристройками. По дороге к своему убежищу, якобы для работы, Николай частенько прихватывал из своего или попутных цехов то доску, то старую раму, то что-нибудь ещё, оставленное без присмотра или забытое. За неделю он, незаметно как, смастерил в Расстоянии между пристройками дверь, застеклённую крышу, удобную лежанку и даже стол.

"Редкая у мене должность", — с удовольствием подумывал он, лёжа под окном, в потолке, и жмурясь от солнца. — "Видать, кто-й-то наверху забыл про мене: никакого начальника и никаких обязанностев… Числюсь себе где-й-то и деньги получаю… И работаю по коммунистически — исключительно ради удовольствия…"

Дядя Коля закурил папиросу, перевернулся со спины на бок.

"Не иначе, как с Первым Отделом и Отделом Кадров связано…" — думал он. — "Никак, какая-то конкуренция, плюс — воровство в крупном масштабе… Причём, у каженного своё собственное… А раз даже Первый Отдел боится навесть справки, значит дело пахнет заграницей… Не иначе как — странами третьего мира… И не иначе как, проданной секретной технологией…"

Дядя Коля погрузился в свои мысли. Уже давно погасла забытая папироса. Но он продолжал сосредоточенно думать, пытаясь вытянуть схваченную логическую нить, отмежевать её от мусора, который вылезал вместе с нею по мере того, как он тянул её из своего подсознания.

"Нет! Не то!" — Он сел, хлопнул себя по лбу. — "Иначе б меня давно ликвидировали! Тут дело обстоит иначе… Нужно искать пассивное преступление. Тут должно быть другое: видать, кто-й-то из них, наоборот, утаивает секрет от всех. Кому-й-то хорошо заплатили, чтобы какая-то секретная разработка была заброшена. Не иначе, это связано с вредительством… Токмо каким же боком я оказался замешан?!"

Николай потрогал свой ноющий бок.

"Надоть копнуть в памяти… Лет за двадцать… Потребуется время…"

Он снова прилёг на здоровый бок, зажёг и раскурил новую папиросу. Ариаднова нитка дальше не давалась. Её конец утопал во мгле иррационального, непереводимого ни на какой язык.

Взглянув на стену, образуемую несколькими ящиками, размером с человеческий рост, Николай подумал: "Надоть повесить что-нибудь полезное: календарь или Мону Лизу какую-нибудь… А то — одна скука…"

И он закрыл глаза, решив немного подремать, чтобы снять напряжение усталости, возникшей после мыслительного труда.

"Совсем уже старый стал", — подумал он, погружаясь в дрёму. — "От всего уставать начинаю…"

 

10. Крещение

По конспиративным причинам Сашу крестили на квартире Володи-дворника, поскольку он был старым знакомым Саши и в случае чего мог послужить, как бы, формальным прикрытием, при ответе на вопрос, почему Саша оказался у него дома. Присутствовало только несколько человек: сам Саша, Володя-дворник, спровадивший по этому поводу свою мать куда-то к соседям, Вова-хиппи, Санитар и — ксёндз-поляк, понимавший немного по-русски, но говоривший только по-польски.

После долгой коленопреклонённой молитвы Сашу крестили по католическому обряду, на польском языке, под именем Андрея, на котором он остановил свой выбор после недельного раздумья. Юноша не запомнил из всей церемонии ровным счётом ничего, и проповедь ксёндза, которую переводил Санитар, тоже не осела в его сознании.

Сразу после церемонии все стали спешно расходиться. Сначала ушёл Вова-хиппи, в расчёте на то, что его экстравагантная внешность привлечёт внимание слежки, если таковая имелась, и уведёт её за собою. Затем Санитар и ксёндз поспешили покинуть место, где только что нарушили Уголовный Кодекс СССР.

Когда Саша остался один с Володей, психологическое напряжение ушло. Их привычный стиль общения занял место. И они заговорили друг с другом тоном, сформировавшимся ещё до их знакомства с Санитаром. Оба чувствовали эту диспропорцию, но ничего не могли с собою поделать.

— Да! Люблю я, чёрт возьми, польский язык! — воскликнул дворник, возвращаясь из коридора после того, как закрыл за ушедшими дверь. — Я старался понять проповедь… Так много похожих слов! Но значение у них совсем другое… И это как раз путает. Ты ищешь сходство с русскими словами, но его нет. Поэтому славянские языки не так просто изучать!

Саша не знал, как ему быть. Он совсем не предполагал такого конца церемонии и чувствовал смутное разочарование. Володя, видимо, догадывался об этом.

— Ты знаешь, старик, жаль, конечно, что все разбежались так сразу… Но, сам понимаешь, нужно соблюдать конспирацию. Бережёного Бог бережёт. Я так даже припас на всякий случай "горючего"! Представь себе, что если бы в самый разгар заявилась милиция! Ведь остановить обряд нельзя… Священник продолжал бы его… В дверь бы ломились… Замок у меня слабый… Разнесли бы его через несколько минут… — Володя прошёлся взад вперёд по комнате. — Так я, вот что придумал на этот случай, — продолжал он. — Пока бы взламывали дверь, я бы в другой комнате выставил на стол бутылки с вином, закуску… Разлил бы всё по бокалам… И когда бы вошли, то ничего особенного не увидели: никакого тебе криминала — обыкновенная пьянка! А почему ксёндз? — А откуда мне знать, что он — ксёндз! Только что познакомились на улице с поляком, из дружественной социалистической страны…

— Ты думаешь, Санитар стал бы в это играть? — возразил Саша.

— А почему нет? — Володя сел за стол.

— Он не стал бы ничего скрывать. Наоборот, он потребовал бы объяснить, по какому праву взломали дверь и потребовал бы ордер на обыск. — Саша тоже сел напротив приятеля.

— Да? — Володя взглянул на Сашу, отвёл глаза. — Может, ты и прав… Он, конечно, опытнее… Только ты пойми: я ведь здорово рисковал, согласившись на такое мероприятие. Хотел как лучше… Чем могу — помогу… Купил, вот, вина… Заодно, думал, отпразднуем все вместе твоё крещение…

— Чего же ты никому не предложил раньше?

— Я предложил. Я спросил, нельзя ли как-то отметить это событие… Но Санитар сказал, что я, как твой близкий товарищ, могу отметить с тобой, но он, мол, торопится по делам. Его, конечно, можно понять… Ведь на его ответственности ксёндз…

Приятели помолчали. Сашино разочарование перешло в тоску, граничившую с какой-то обидой, вкравшейся незаметно в его душу.

"Почему всё как-то не так?" — думал он. — "Почему Санитар ушёл? Хотя бы предложил пойти с ним, поучаствовать в его делах… Может быть, они отправились крестить кого-нибудь ещё? Или — на общение, где встретятся с другими братьями и сёстрами… Может быть, там будет Оля… Ведь, теперь я стал совсем "свой", после крещения… И теперь мне можно доверять больше…

Саша только теперь разжал ладонь, посмотрел на подаренные ксёндзом чётки, привезённые из Ватикана: прозрачные многогранные камушки, нанизанные на мелкую металлическую цепочку, сверкали огнём даже от слабого света, падавшего на них.

Володя попросил посмотреть. Он долго рассматривал подарок. Возвращая, он пожал Саше руку.

— Поздравляю, старик! От всего сердца! Я сейчас… — добавил он и куда-то вышел.

Саша подумал, что Володя тоже хочет что-то ему подарить. Но Володя вернулся с бутылкой вина и двумя бокалами. И как ни думал Саша, что не стоило бы пить после такого события, тем не менее, он уже понял, что не избежать ему этого соблазна, коли его бросили, оставив наедине с человеком, любая встреча с которым заканчивалась распитием бутылки…

"Ведь знал же Санитар! Я же говорил ему об этом когда-то! — продолжал Саша свою думу, пока дворник разливал вино и приносил с кухни закуску. — Почему же он ушёл? Значит у него — что-то поважнее меня, мальчишки…

— Всё-таки мне не стоило бы пить сразу после крещения, — заметил Саша, обращаясь к Володе. — Ведь, завтра я буду впервые причащаться в костёле…

— Брось, старик! Что за ханжество! — ответил Володя бодро. — Я, правда, думал, что ксёндз причастит тебя сразу. Но, видимо, он опасается иметь при себе лишние предметы культа. Это, разумеется, правильно. Иначе, можно очень здорово погореть. А Господь не обидится на тебя, если ты немного расслабишься. Ведь согласись, Он предпочёл бы, чтобы ты был весел и радовался по случаю того, что произошло. И если гора не идёт к Магомету, то, сам знаешь, Магомет идёт к горе… — Володя поднял бокал. — За твоё обращение! — произнёс он торжественно.

И Саша взялся за бокал…

"Эх, если бы она была сейчас тут!" — подумал он с тоской, — "Пришла бы, невзирая ни на что… Села бы за этот стол… Улыбнулась бы и поздравила… Всё бы тогда было иначе! Как бы всё было тогда по-другому!"

Володя что-то говорил, подливал вино. А Саша погружался в свою думу всё более и более, совершенно не слушая своего приятеля.

"Я думал, что крещение всё изменит… Что всё станет по-другому…" — думал он про себя, — "Но чуда не произошло… Может быть, ксёндз был не настоящим?.. Или я в чём-то ошибаюсь?.. Конечно, тут дело во мне, а не в ксёндзе… Это я — какой-то неприкаянный! А может быть…

И Саша вспомнил слова дворника, когда тот посетил его в психиатрической больнице, — о том, что он на самом деле болен…

Саша взглянул на замолчавшего вдруг приятеля, жевавшего кусок колбасы, перевёл взгляд на свой бокал. Он был пуст. И тогда Саша сам взял со стола бутылку, налил стакан доверху и медленно выпил до дна.

Поднявшись из-за стола, он молча направился в коридор. Володя отреагировал на его поведение по своему: налил себе тоже вина, выпил и занялся закуской, полагая, что его гость пошёл в туалет. Но Саша, оказавшись в прихожей, подхватил своё пальто с вещами, как-то удачно легко открыл накладной замок на двери и, не желая связываться с лифтом, побежал вниз по лестнице.

Когда он оказался на втором этаже, то услышал, как дворник позвал его, но он ничего не ответил, а быстро пролетел сквозь двери подъезда и оказался на улице.

Натянув на себя пальто, он медленно зашагал к метро, полагая, что вот-вот догонит его товарищ, и тогда он вернётся с ним обратно и расскажет ему обо всём…

Но этого не произошло.

Так Саша дошёл до метро и доехал до дому.

 

11. Рождество

Рождество встречали на квартире Никаноровых, о которых Саша много слышал с самого своего прихода в группу Санитара, но с которыми до сих пор ещё не встречался.

До их квартиры, расположенной в районе метро Каширская, Саша добрался вместе с Вовой-хиппи. По дороге тот сообщил, что Владимир Никаноров по профессии — математик-программист, с двумя высшими образованиями, пришёл к Богу через познание и, придерживаясь экуменической ориентации, тем не менее, посещает не костёл, как многие из группы Санитара, а — православный храм и даже, как бы, тайно прислуживает в алтаре. Узнай про это власти — он сразу лишится своей престижной работы. Вот почему один известный в своём роде священник, отец Алексей, очень ему доверяет в своих делах. Вместе со своей сестрой Оксаной, тоже с высшим образованием, оба снимают квартиру, так как собственного жилья в Москве не имеют.

Никаноровы жили в большой трёхкомнатной квартире. Все приглашённые, включая Санитара, Олю, Ирину, Татьяну, Володю-дворника, двух незнакомых братьев Рихарда и Валерия, прибывших из Прибалтики, и — скромную молодую девушку с Украины, сестру Соню, были уже в сборе. Провели торжественное собрание, с долгой молитвой из трёх кругов розария. Санитар произнёс вдохновенную проповедь, в которой помимо религиозной тематики прозвучала и критика советской власти, которая пришлась елеем по сердцу прибалтов, сразу заметно оживившихся и, после проповеди, начавших живо свидетельствовать о положении верующих в Эстонии, Латвии и Литве.

Оля оказалась от Саши в другом конце комнаты, была очень серьёзна и, по-видимому опять в расстроенных чувствах. Сразу после торжественной части она пошепталась о чём-то с Санитаром и незаметно для всех, кроме Саши, удалилась. И он не решился последовать за нею, успокоив себя тем, что завтра увидится с ней в костёле.

Началось чаепитие. Саша прошёлся по комнате, обратил внимание на несколько книг, западного издания, лежавших стопкой на письменном столе. С одной из них он уже был знаком. Это была книга "Происхождение религии", которую некогда ему давал на прочтение Вова. Тогда это была пятая или шестая, бледная, едва читаемая копия машинописного самиздата, без имени автора. Теперь же, взяв в руки другие несколько книг, Саша обнаружил на титульном листе имя писателя — некоего Ивана Крестова. Не выпуская книг из рук, юноша подошёл к их хозяину, чтобы попросить их на прочтение.

Владимир Никаноров, человек лет тридцати, маленького роста, с бородкой, прихлёбывал чай, дискутируя с Санитаром на какую-то религиозно-политическую тему. Незаметно разговор перешёл к вопросу о том, как было в России до революции. Никаноров отстаивал монархические принципы. Он стал утверждать, что до революции в России не было понятия провинции.

— В любом городе была своя интеллигенция, — говорил Никаноров. — И никто не стремился проникнуть в столицу ради прописки, потому как прописки, как таковой, не было.

Он привёл в качестве примера город Белёв, Тульской области, откуда сам был родом.

— Белёв когда-то был замечательным городом, — говорил Никаноров, — Всего в трёх верстах от Белёва родился замечательный поэт, переводчик, родоначальник русского романтизма — Василий Жуковский, воспитатель Александра Второго, царя — освободителя, убитого революционерами. Белёв славился на всю Европу своей яблочной пастилой, которую экспортировали из России. Теперь же там — одна "мерзость запустения"! — заключил Владимир и резко умолк, уступая место прибалтам, ставшим доказывать обратное, утверждая, что у них всё вовсе не так, что они не считают себя ничьей провинцией, хотя "мерзости запустения" и у них предостаточно, но не было бы совсем, если бы не советская власть…

Никаноров не стал спорить с гостями, предпочтя глубокомысленное и молчаливое чаепитие. Он несколько остыл после своего монолога. В этот момент к нему и обратился со своим вопросом Саша.

Владимир оказался весьма отзывчивым и с радостью согласился дать Саше на прочтение книги Ивана Крестова, но только не все сразу, а для начала какую-нибудь одну. Он попросил Сашу оставить свой телефон, предупредил об осторожности и соблюдении необходимой конспирации. Саша поблагодарил нового знакомого и до конца собрания уже больше не выпускал из рук одну из книг, предвкушая радость от предстоящего чтения.

Расходились по двое. Саша с Володей-дворником уходили последними. Ожидая лифт, дворник сообщил, что в целях конспирации он кое-чем запасся.

— Зачем ты опять? — Саша только что запрятал поглубже под пальто книгу. — Я не могу. Я — на таблетках.

— Дело твоё, старик… Я думал, ты будешь рад… Рождество всё-таки…

Открылись двери прибывшего лифта. Саша и Володя вошли в кабину. Дворник нажал на кнопку — лифт двинулся вниз, но скоро остановился. Открылись двери — дворник и Саша вышли из лифта.

— Почему мы не на первом? — удивился Саша.

— Тут — поспокойнее… — хладнокровно ответил его спутник, делая шаг в сторону.

Спустившись на половину лестничного пролёта, Володя остановился, сразу начал расстёгивать свою сумку.

— Я не заставляю, старик! — добавил он, извлекая из неё бутылку. — Только составь компанию. И всё!

И он начал отковыривать пластмассовую пробку, работая ключами от квартиры, как пилой.

Вермут, за рубль девяносто две, в бутылке "ноль восемь", сразу же "ударил по мозгам".

"Главное, не потерять книгу!" — повторил про себя несколько раз Саша, — "Хорошо, что я не пил сегодня лекарств… Почему же она всё-таки ушла раньше?"

 

12. Лысая гора

Саша продолжал посещать религиозные собрания. Время от времени состав их участников изменялся, как менялись и места, где они происходили. То встречались у Татьяны, то у Санитара, иногда у Володи-дворника. Но с Ольгой Саша никак не мог пересечься. Лишь только в костёле он продолжал петь в хоре вместе с нею, но до сих пор у него не получалось проводить её хотя бы до метро. Какая-то внутренняя преграда мешала ему преодолеть барьер, возникший вследствие того, что он узнал о романе Ольги с американцем. Он говорил себе, что достаточно того, что он её любит и видится раз в неделю. А остальное — дело рук Божиих.

Однажды Санитар предупредил о возможных обострениях с властями, сообщил о вероятных обысках и попросил уничтожить всё лишнее, что может быть инкриминировано. Срочным порядком нужно было сдать в его руки все копии самиздатского экуменического журнала, чтобы Санитар переправил его на хранение в надёжное тайное место. У Саши этого журнала не было. Однако, у него оказалось много западных брошюр и перепечатка статьи о Фатимской Божией Матери, которая, по словам Санитара, являлась криминальной, так как Божия Матерь, возлагала большие надежды на религиозное возрождение России, через которую вместе с Россией спасётся и весь западный мир, тоже находящийся в духовном кризисе. Хотя статья о Фатимском явлении Богородицы на первый взгляд являлась чисто религиозной, по словам Санитара, КГБ относило её к разряду антисоветской пропаганды.

В тот же день позвонил Никаноров, срочно потребовал вернуть книгу.

После встречи с ним, дома, Саша, стал проверять содержимое своих книжных полог, в каком-то страхе рвать на клочки одни статьи и записи, откладывать в сторону другие, более ценные, чтобы потом куда-нибудь их перепрятать. От большого количества бумаги засорился унитаз. Саша долго его прочищал. Только поздним вечером, упаковав в пластиковые пакеты остававшуюся "криминальную" литературу, с лыжами в руках и рюкзаком за спиной, он вышел из дому.

На последнем "41-ом" автобусе он доехал до конечной станции. Почти на ощупь, в темноте, приладив к ботинкам лыжи, вошёл в Зюзенский лес (ныне — Битцевский парк, — прим. Автора). Его путь лежал через весь лесопарк, где он раньше, до больницы, не раз проводил выходные дни. Затем лыжник намеревался пересечь овраг, по дну которого протекал ручей — сток от какого-то близлежащего Завода, — и войти в лес, как таковой, которым кончалась предлежащая ему зона отдыха, — чтобы уже там, в глухом месте, сделать тайник.

Юноша хорошо знал дорогу. Поэтому ориентируясь по проложенной лыжне, просекам и знакомым ему поворотам, он вскоре достиг большого поля, двинулся через него по направлению к "Лысой Горе" — местному названию огромного склона, ограниченного тем самым оврагом, где кончался лесопарк и начинался лес…

Саша прошёл на лыжах половину поля, почувствовав усталость, остановился, вытащил из рюкзака термос с чаем — всегдашний атрибут его лыжных поездок, — присел на корточки, чтобы отдохнуть, налил чаю и стал пить. Подкрепившись, он уже собирался было двинуться дальше, когда вдруг услышал какой-то медленно приближавшийся сзади звук.

Догадываясь о его происхождении, Саша быстро сошёл с лыжни, не снимая лыж, быстро отошёл боком в сторону, присел на корточки, а затем тихо повалился на бок, в снег, превращаясь для постороннего взгляда в неопределённый тёмный ком, сливающийся с фоном чернеющего за ним ночного леса.

Вглядываясь в полумрак, вскоре юноша увидел тень лыжника, проплывшую по тому самому место, где он недавно находился, которая исчезла в темноте так же быстро, как и появилась.

Дождавшись тишины, Саша поднялся, нашёл лыжню и продолжил свой путь.

"Неужели — слежка?" — подумал он. — "Быть того не может! Небось у кого-то тоже шухер!" — пошутил он про себя. — "Иначе, что же ещё зимней ночью делать лыжникам в лесу?! Разве что существуют такие чересчур спортивные, что им всё равно: день или ночь…"

Боясь невольно нагнать ночного туриста, Саша медленно продвигался, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться: "А что если у "туриста" тоже имеется термос с чаем?"

В конце поля лыжня поворачивала вправо, уходя на Лысую Гору. Полагая, что "турист" не стал сходить с проторенной колеи и поехал дальше, Саша смело покатил вниз по медленно набиравшему крутизну склону, туда, где находился ручей. Он хорошо знал все детали этого склона, и не боясь летел по нему почти вслепую, с трудом узнавая впереди тёмные очертания деревьев приближающегося леса, среди которых открывалось узкое пространство, куда предстояло ему влететь и, успев затормозить на небольшой поляне внизу, в глубине оврага, как раз оказаться перед самым ручьём. Опасения упасть и сломать лыжи оказались напрасными. Отработанным давно способом Саша остановился почти у самого ручья, медленно двинулся вдоль его берега, отдыхая от кратковременного перенапряжения эмоций и мускул.

"Как тогда, на Ленинских Горах…" — подумал Сашка. — "Опять повезло… И зачем я снова рисковал?"

Юноша дошёл до знакомого мостика и перешёл через него на другой берег. Здесь он остановился, чтобы снова попить чая. Затем он двинулся в гору, преодолевая другой склон оврага. Здесь уже кончалась зона лесопарка, начинался лес. Некоторое время тут ещё была проложена лыжня, но затем она уходила влево, по просеке. Справа начинался глубокий снег, новый овраг. Саша знал эти места хорошо не только потому, что бывал тут не раз зимой на лыжах, но и летом, на велосипеде. Поэтому сейчас он смело свернул с лыжни, направился в сторону оврага.

Овраг этот окружал кусок леса со всех сторон. Однажды, давно, Саша тут даже заблудился, оказавшись в зимние сумерки на этом своеобразном острове. Он долго ходил по кругу, вдоль оврага, в поисках выхода, пока не догадался о "ловушке" и не перешёл овраг. Именно сюда и лежал его путь в эту ночь. Даже по выходным дням редко кто из "туристов" забредал сюда, тем более, зимой. Оказавшись на этом "острове" новички катались по кругу, пока не понимали, как выбраться. Никто из них не вздумал бы пробираться вглубь "острова", густо заросшего соснами.

Приблизившись к оврагу, окаймлявшему сосновый остров, Саша остановился, снял лыжи и, прихватив с собою только лыжные палки, полез в овраг, по пояс утопая в снегу. Оказавшись на сосновом острове, он долго бродил по кругу, пытаясь найти какие-нибудь ориентиры, по которым впоследствии будет возможно найти тайник. Наконец, юноша заприметил огромный дуб, отсчитал от него в глубину леса сотню шагов, выбрал густую ель, полез на неё, пачкаясь в смоле и обдирая лицо колючими иглами.

Спустя час-другой Саша вернулся к тому месту, где оставил лыжи. Каково же было его удивление, когда вместо своих лыж он обнаружил чужие, причём одна из них была сломана.

"Неужели "турист" выследил?" — подумал он.

Светало. Допив остатки чая, Саша обратил внимание на следы, шедшие в сторону, к внешней стороне оврага, окаймлявшего сосновый остров. Саша направился по ним и, пройдя всего с десяток шагов, увидел, что следы приводили к разлапистой ели, нижние ветки которой были потревожены, без снега.

— Эй! Есть кто-нибудь!" — негромко сказал Сашка, удивляясь странному звучанию своего голоса в лесной тишине.

Никто не отвечал. Предполагая найти свои лыжи, Саша приподнял нижние ветки ели и в наступавших предрассветных сумерках увидел какой-то чернеющий предмет-свёрток, подвешенный у самого ствола за нижнюю ветку.

Добравшись до дому спустя несколько часов, Саша не нашёл сил, чтобы даже развернуть найденное. Он спрятал свёрток за диваном и, сбросив мокрую насквозь одежду, скорее полез в ванну, где и заснул.

"Опять пьяный пришёл!" — услышал он голос матери и проснулся. В дверь стучали. — "Открывай!"

— Я не пьяный! — отозвался он. — Сейчас открою…

Саша вылез из остывшей воды, поскорее вытерся.

"Где тебя носило всю ночь?" — услышал он за своей спиной, поскорее прячась в своей комнате и торопясь надеть что-нибудь тёплое.

— Я на лыжах катался! — ответил он, забираясь под одеяло.

— Ночью-то?

— Да, в Зюзенском лесу… Я там ещё ни разу не был ночью…

— Совсем рехнулся?! А лыжи где?

— Украли лыжи…

И поняв, что отвечать на вопросы бессмысленно, Саша умолк, закрыл голову подушкой, чтобы ничего не слышать.

Он выждал, когда мать затихнет, поднялся, вытащил из-за дивана находку. Предполагая найти много денег, осторожно стал вспарывать ножницами пластиковый пакет.

В свёртке оказались книги — и все одного и того же писателя — Ивана Крестова! Среди них находилась и та самая, которую он только вчера вернул Никанорову, — в той же самой обёртке, из газеты "Труд", сделанной самим Сашей.

Он долго сидел перед пакетом, в недоумении перебирая и рассматривая другие книги.

"Не может такого быть!" — думал Саша про себя. — "Наверное, действительно, у меня что-то не в порядке с мозгами! Как же он решился их спрятать так ненадёжно, под ёлкой? Ведь всё размокло бы! Никакой пластиковый пакет не спасёт! Я-то свои подвесил высоко на дереве. Да и ценность в моих — лишь та, что они — криминальные. А эти-то — западные! Похоже, что он просто решил избавиться от них… Только зачем надо было ехать ночью в лес? И ведь какое совпадение! И как же нам обоим пришла в голову одна и та же мысль, где сделать тайник! Вот кто, оказывается, был ночной лыжник! Наверное, Никаноров тоже знаком с Зюзинским лесом… Значит, тогда, и тайник мой — вовсе не тайник…"

Совпадение было столь ошеломляющим, что Саша не знал, что ему теперь делать с книгами: не отправляться же обратно в Зюзино. А если рассказать обо всём Санитару или Никанорову — как бы не получилось так, что ему не поверят! Вдруг подумают, что он нарочно выследил Владимира…

"Надо же!" — думал он. — "Выходит так, что нельзя даже быть откровенным ни с кем!"

И Саша решил оставить книги у себя.

"Всё равно бы пропали в лесу!" — подумал он в утешение. — "Что же это всё значит с точки зрения Божественного Провидения? Ведь, не могло же это всё быть простым совпадением! Что-то в этом есть! Какой-то смысл или знак?.."

Он походил по комнате взад-вперёд.

"Уж больно он труслив, этот Никаноров, раз не пожалел таких книг! И зачем он потребовал, чтобы я вернул ему одну из них? Может быть, испугался, что если я попадусь, то заложу его?"

Саша взглянул в окно. Погода была пасмурной, без намёков на солнце.

"Такие книги на лыжи старые променял!" — подумал он, продолжая размышлять. — "Ну и поделом! Будут мои! А лыжи куплю новые когда-нибудь…"

Саша развернул как следует свёрток, снял газетную обложку с одной из книг, вырезал ножницами из каждого титульного листа слова: "Издательство YMCA PRESS", поставил все пять томиков на книжную полку, на самом виду.

"Волков бояться — в лес не ходить!" — подумал он и улыбнулся. — "Это не то что когда-то меня спрашивали: "Лес рубят — щепки летят". А может быть… Это и есть как раз "щепки"? Как бы то ни было, если кто теперь скажет, что издание — западное — пусть попробует доказать. Скажу так: буквы — русские, значит и книги — русские. А то, что западные или не-западные — так, ведь, об энтом нигде в энтих книгах не сказано!" — И Саша улыбнулся, представляя дядю Колю.

 

13. Натюрморт

Из-за боли в боку волей-неволей Николай стал воздерживаться от выпивки. Он дождался прихода весны и был рад, что до сих пор жив. Глядя на весеннюю капель за окном, он чувствовал, тем не менее, что жизнь проходит как-то мимо него. И особенно его мысли угнетал всё ещё висевший у самого его окна змеевик.

"Хоть бы ветром сорвало!" — ворчала его жена, видя в какой соблазн вводит её мужа один вид этого прибора.

Но как его ни раскачивало ветром, змеевик так прочно засел на ветке, что казалось, теперь стал органической частью дерева и скоро должен был пустить почки.

Странное влияние оказывал змеевик на весь уклад жизни семьи Кругловых, да и, пожалуй, других соседей. И хотя Николай почти что теперь не пил, какая-то тоска выедала ему сердце. Однажды он понял, что развеять эту печаль сможет лишь устранение змеевика, ибо один вид его сделался навязчиво-довлеющим: Николай давно поймал себя на том, что каждое утро, как бы ни торопился на Завод, он не забывал проверить: всё ли ещё змеевик висит за окном. И окажись однажды, что змеевика нет, он бы почувствовал будто чего-то лишился…

Дни проходили за днями. И однажды, спустившись с лестницы на первый этаж, Николай остановился, опешив от удивления: в их грязном подъезде, на радиаторе отопления, кто-то оставил настоящую картину-натюрморт, с изображением стола, обставленного бутылками вин, так хорошо известных Николаю.

Он приблизился к натюрморту, попробовал ногтём выступавшие слои масляной краски, начал рассматривать…

Тут был и портвейн "Три Семёрки", и "33-й", и початая "Иверия", рядом с которой находился стакан, с налётом розового цвета на стенках. На столе лежала нераскрытая банка консервов с этикеткой "Завтрак туриста"…

Николай долго рассматривал натюрморт, пытаясь проникнуть мыслью в замысел автора.

"Видать, приспичило, что пил без закуски", — подумал он, переводя взгляд с одной детали на другую.

"И откудова же столько вина?" — продолжал он любоваться полотном. — "Да причём — разного… Ведь ежели б — алкоголик, то купил бы одного сорту, чтоб голова не болела утром… А тут…" — Николай задумался: — "Неужто художники пьют всё подряд?"

Он обратил внимание на солнечные блики, отражавшиеся на стекле другого стакана, не орошённого вином, однако тоже органически вписывавшегося в натюрморт.

"Ишь, ты!" — продолжал созерцать Николай. — "Знать только утро еш-шо… Стало быть опохмелился кто-й-то один. А другой всё еш-шо спит… Видать, хороша была пьянка, если стоко вина осталося! И кто ж такой тот, кто всё еш-шо спит?"

И как бы в ответ на возникший вопрос, дядя Коля увидел ключ, одиноко лежавший рядом с пустым стаканом, на самом краю стола.

Ключ этот почти что сливался с поверхностью стола, несмотря на яркий луч света, отражавшийся в непочатой бутылке "777-го" портвейна.

"Нет!" — сказал себе дядя Коля. — "Видно, что он не спит, а еш-шо ночью ушёл куда-й-то… А может, то был вовсе не он, а она?"

Наверху хлопнула дверь. Дядя Коля заволновался. Не долго думая, он подхватил картину и направился вверх по лестнице.

Поздоровавшись с соседкой, спускавшейся сверху, и загораживая натюрморт своим корпусом, чтобы она не заметила, Круглов тихо проскользнул мимо, остановился у своей квартиры, стал спешно отпирать дверь.

Картину он повесил на доселе пустой стене, специально вбив гвоздь. Долго смотрел, усевшись на стуле.

"Это же надо было суметь поместить сюды столько мысли!" — воскликнул он в голос. — "Видать, художник немало пережил в своей жисти! Токмо почему ж он её выбросил просто так? Неужто допился до ручки?"

От волнения дядя Коля не смог усидеть на месте, поднялся, прошёл на кухню. Там, в окне, находился другой "натюрморт", с названием "Змеевик". И вид спирали, застрявшей на ветке, был ещё более жизнен, чем только что обретённое на лестнице произведение искусства, занявшее почётное место в квартире Круглова. Чувствуя, что двум искусствам не бывать, сам не осознавая того, зачем он делает это, дядя Коля открыл окошко, высунул швабру по направлению к змеевику, и сразу же подцепил его…

 

14. Зелёное пальто

С наступлением весны Сашка ощутил странное душевное беспокойство, которое не позволяло ему ни на чём сосредоточиться. Он не находил себе места. И мысли его постоянно вращались по одному и тому же кругу: он всё время думал об Ольге. Он не знал, куда себя деть. И поняв, что деваться некуда, решился на объяснение: позвонил и назначил свидание.

Перед встречей с Ольгой, Саша зашёл в магазин и купил бутылку вина.

"На всякий случай, пока не закрылись магазины…" — сказал он себе, как бы оправдываясь.

Встреча состоялась в метро. Ольга направлялась в МГУ, чтобы забрать оттуда документы. И Саша вызвался её проводить. По дороге он робко поинтересовался о том, как у неё обстоят дела с "отъездом".

— А откуда ты знаешь об этом? — Оля вскинула на Сашу взгляд, удивлённая его осведомлённостью.

— Санитар сказал… — Саша подумал, что "закладывая" Санитара, он показывает ей, что она ему дороже… И тогда, может быть, это сблизит их немного, и он сможет признаться Ольге в том, что любит её.

Ольга помолчала немного, потом ответила. Она рассказала о том, как власти чинили ей препоны: не давали её жениху въездную визу; как на её отца "давили" через партком; на неё — через деканат МГУ, который она была вынуждена бросить. И тем не менее, она не теряет надежды. И если придётся, то пойдёт даже на фиктивный брак, который никак не одобряет Санитар. И всё — лишь ради того чтобы выбраться заграницу к своему возлюбленному…

При этих словах она с интересом взглянула на Сашу. Но он не заметил этого, подавленный тем, что Ольга не оставляла ему надежды.

Поговорили о том и о сём, и Саша понял, что было бы глупо сейчас заявлять о своих чувствах, когда Ольга расстроена своими неудачами.

Поэтому у входа в здание МГУ он попрощался с нею, чувствуя, в горле какой-то ком и туман, обволакивающий сознание.

Ольга протянула Саше руку.

Полуденное весеннее солнце будто насмехалось, отражаясь в улыбке Ольги, будто бы не понимавшей, в каком состоянии она оставляет юношу.

— У тебя красивое пальто… — сделал Саша неумелый комплимент. — Оно тебе очень идёт…

— Да… Я люблю зелёный цвет! Хоро-о-шее, правда?

— Правда…

И она стала подниматься по длинной цепи ступеней. А ему показалось, будто всё это уже было, и он переживает свою вторую жизнь, как видно, такую же несчастную, как предыдущая. Саша смотрел на стройную фигуру девушки до тех пор, пока она не исчезла в стеклянных дверях.

Она даже не обернулась…

А он всё стоял, и не знал, что теперь делать…

Он пришёл в себя, почувствовав, что голова его так раскалывается — как будто бы из-за яркого весеннего солнца, с утра горевшего во всю силу — что готова разорваться на части. Саша сделал шаг к дороге, ухватился было за свой велосипед, вроде бы стоявший неподалёку…

Но оказалось, что велосипеда не было — его левая рука сделала пустое движение в воздухе.

И тогда он вспомнил, что пришёл сюда вместе с Ольгой, которая недавно ещё держала его под эту же руку, а теперь вдруг исчезла.

Он поймал себя на том, что уже давно стоит здесь и что Ольга может вернуться, если быстро получит свои документы. И тогда его нервы вряд ли выдержат.

И Саша спешно зашагал прочь — к арке ворот.

"Если я проживаю свою вторую жизнь, то как, интересно, закончилась первая?" — думал он печально, подходя к метро. — "Всё ли в ней повторяется один к одному? Или можно всё-таки что-то изменить?"

"Почему она даже не обернулась?" — продолжал он свою думу. — "Ведь, не глупая, должна была догадаться обо всём…"

Длинноволосый юноша вошёл в метро. Опустил в автомат "пятак" и, не глядя, когда зажжётся стрелка, шагнул под землю.

Завыл, подъезжая, поезд. Пустые глупые двери раскрылись со стуком. Презирая их, он вошёл и, как матрос, широко расставив по ходу движения ноги, остановился посередине вагона. Репродуктор сквозь шум набиравшего скорость поезда проговорил скороговоркой обычное: "Осторожно, двери закрываются!"

Неподалёку от него никак не мог устоять на месте подвыпивший мужичок. Он качался из стороны в сторону, еле удерживаясь на ногах, пока поезд не остановился, и у дверей, рядом с поручнем, не освободилось более удобное стоячее место. Мужика повело туда, и, упёршись в поручень задней частью пальто, он замер и, как будто, даже задумался, а потом так и заснул…

В это время в закрывавшиеся двери вошёл человек такого же роста, как и уснувший, в таких же точно шапке, шарфе и пальто. Он занял место уснувшего и стал, как бы, плясать, не зная, как устоять и удержать равновесие, пока поезд набирал скорость.

Когда на следующей остановке освободилось другое стоячее место у поручня, напротив спавшего, второй пьяный с поспешностью его занял и, тоже сразу же закрыл глаза, готовясь дремать.

Под гул и грохот, нёсшегося по туннелю поезда, головы обоих пьяных, как бы, по чьему-то дистанционному внушению медленно склонялись… Поезд тормозил… И — вздёрнув, они поднимали их и устанавливали в нужном положении… Затем начиналась боковая качка… Не торопясь, вагон ехал, покачиваясь и скрипя. Головы пьяных раскачивались с невероятной амплитудой и, казалось, вот-вот с них упадут и перепутаются одинаковые шапки, и мужики никогда уже не поймут, которая была их собственной.

Слева, в стороне, сидела женщина с сыном, показывала ему на забрызганные грязью штаны Сашки сразу двумя пальцами — указательным и средним — и что-то говорила сыну на ухо. Забыв о руке, она продолжала тыкать ею в его направлении. И до Сашкиного слуха донеслось слово "хиппи".

Когда женщина заметила, что Сашка наблюдает за нею, а не за мужиками, с одинаковыми шапками, то она заулыбалась, как бы, извинительно. При этом у неё обнажился вставной, сверкающий золотом зуб. Саша посмотрел на её сына — тот тоже улыбался, сверкая таким же зубом… И тогда Саша тоже улыбнулся, удивлённый художественной типологии наблюдаемой ситуации…

На станции Юго-Западная он вдруг осознал, что ехал не в ту сторону. Он перешёл платформу и снова сел в поезд. Домой ехать не хотелось. Не дождавшись кольцевой линии для пересадки, Саша выскочил из поезда на станции "Ленинские горы". Недавно он чуть не разбился здесь на велосипеде — его снова зачем-то потянуло сюда…

И вот, он — на набережной Москва реки. Ледяных торосов уже нет, но и прохожих — ни души. От быстрой ходьбы Саше стало жарко. Он остановился у заграждения, погрузил свой взгляд в воду, не замечая своего отражения. На воде прыгали какие-то деревяшки и качалась грязь…

Когда он вытянул взгляд из-под мутной воды, то увидел на ней свою трепещущую вместе с набережной тень, а рядом — солнце. Он обернулся.

Это была Ольга, в том же ярко-зелёном пальто! В это нельзя было поверить!

Она подошла, остановилась.

И он сказал: "Здравствуй!"

"Я здесь гуляла!" — ответила она.

"И я", — ответил он.

Потом говорили о пустяках, продолжая идти. Он не замечал себя, потому что был не один, и лишь временами говорил себе: "Потом буду вспоминать".

Когда он наконец хотел сказать ей то, что каждый раз ускользало, вытекая в простое, неважное — кто-то спросил закурить.

Он обернулся.

Был вечер. Закурить не было. И ему захотелось закурить. Сразу вспомнил про вино…

Тогда он стал пробираться по рыхлому талому снегу через заросли кустарника вверх по холму. Выбрав среди деревьев место поглуше, он извлёк из сумки бутылку и в несколько приёмов опорожнил её. Выбрасывать "посуду" не стал, а сунул обратно в сумку и пошёл к метро, напрямую, снова через снег и кустарник, — чтобы поскорее доехать до магазина и купить ещё вина.

Он не чувствовал себя пьяным. Только лишь слегка потеплело на душе. В метро тягостные мысли трансформировались в какие-то незначительные, постоянно меняющиеся пустяки для размышления.

Но потом вспомнилось, как сегодня, встретившись с Ольгой, он ехал вместе с нею в метро, сидя друг против друга в одиночных креслах, в конце вагона, и как он глупо ей улыбался и держал отломанный кем-то до него поручень от кресла, в котором он сидел. Покидая вагон, он чуть было не унёс поручень с собою, но вовремя опомнился и положил его на кресло, где сидела Ольга. При этом она засмеялась, а он — улыбнулся… А когда они на станции метро "Университет" поднимались на эскалаторе, она рассказала, как её вызывали в милицию, и человек в штатском, грубо с нею разговаривал и кричал: "Что, тебе русских парней мало?!" Обзывал проституткой, предлагал подписаться на сотрудничество…

"Я не хочу в этой стране иметь детей, потому что они будут здесь несчастны", — вспоминал Саша слова Ольги. — "Я должна выйти замуж только за иностранца и уехать отсюда!"

И в тот момент, как она сказала это, эскалатор вынес их на поверхность земли… А затем они дошли до МГУ, и Оля ушла, даже не оглянувшись…

Напротив Саши сидела молодая пара, с мальчиком, лет четырёх, который, обливаясь соком, сосал лимон. Все трое молча смотрели на Сашу. И он вспомнил сына и мать, с золотыми зубами, и снова улыбнулся. И все трое тоже улыбнулись и отвели любопытные взгляды от хиппи.

 

15. Сила искусства

Когда супруга Николая увидела на стенке "шедевр искусства", то реакция у неё оказалась обратной от ожидаемой Николаем. Она подняла такой крик, что даже Нюрка, жена покойного Сергея Тишина, прибежала с первого этажа, полагая, что происходит что-то чрезвычайное.

Дядя Коля едва успел вырвать полотно из рук непросвещённых баб, уже переломивших одну из реек подрамника и готовившихся изорвать в клочья сам холст. Прихватив с кухни змеевик, Николай выскочил на улицу, обернул его шарфом, поспешил к магазину, где купив без очереди бутылку водки, направился к Заводу в надежде найти в родных стенах убежище.

— Что это? — спросил дежурный вахтёр, увидев картину, которую Николай зажимал под мышкой.

— Стенгазета к "8-му Марта"! — ответил дядя Коля.

— Покажь… — попросил вахтёр, выдавая пропуск.

— Не готова еш-шо! Видишь — рейка поломана! — парировал Николай, пряча пропуск в кармане телогрейки.

— А это что? — вахтёр обратил внимание на змеевик.

— Что — "что"? Не видишь? — отвечал Николай. — Спиралевидный змеевик!

— А зачем? — Не догадываясь о подвохе, охранник уже нажал на педаль, позволяя Николаю привести в движение вертушку.

— Зачем — "зачем"? — Дядя Коля надавил на вертушку так, что обратного хода быть не могло. — "Самогон гнать! Вот зачем!"

— Ишь ты! Шутник! — не поверил охранник.

Вступив в заводское пространство, дядя Коля поспешил прямо к Расстоянию между пристройками, где у него имелось достаточное количество инструментов для починки сломанной рамы.

Выпив немного для настроения, он приступил к реставрации, и когда окончил работу, с молотком в правой руке подошёл к стенке. Ему не требовалось примерять картину, ибо взгляд у него был лучше всякого измерительного инструмента. Дядя Коля выбрал нужную точку, воткнул в подгнившую доску гвоздь и ударил молотком, полагая вогнать его сразу наполовину. Однако расчёт оказался неверным. Молоток пробил гнилое дерево и, выскользнув из руки Николая, последовал за гвоздём, пропадая в пустоте ящика, ударяясь в его глубине о какие-то металлические предметы.

— Едрить твою! — воскликнул Круглов. — Придётся подать на расширение жилплощади!

Он взял кайло и начал расшатывать доски. Некоторые из них оказались крепкими, и дядя Коля немало потрудился, прежде чем сумел полностью вскрыть стенку, для чего неединожды прикладывался к бутылке.

В глубине открывшейся пустоты, подвешенный на мощных пружинах за все восемь углов, покачивался другой ящик, размером с человеческий рост.

Подняв найденный молоток, дядя Коля задумался: "Уж не это ли причина, почему обо мне забыли на верхах?" — проскочила ошеломляющая догадка в его мозгу, и, как будто, уже другой человек, любопытный на всё тайное, вдруг проявился в нём, затмив прежнего Николая, который совсем теперь пропал, оставив лежать в стороне и картину, и змеевик, и даже початую бутылку водки.

Освободив ящик от пружин, Николай с трудом втянул его в комнату — Расстояние между пристройками, на самом деле, как теперь выяснилось, оказавшимся пространством между контейнерами с ящиками, внутри которых, несомненно, находилось нечто весьма хрупкое. Дядя Коля осторожно начал вспарывать доски ящика…

Вскоре его взору открылась человеческая мумия, в позе "Мыслителя", обвитая промасленной ветошью. Недоумевая, что это может быть, Круглов стал разматывать ткань…

То ли солнечный свет, то ли лучи прожекторов, мягко проникали через окно, в потолке, освещая пространство Расстояния между контейнерами, где друг напротив друга в позе Роденовской скульптуры сидели двое: один из них — на самодельной кушетке, другой — на специальном приспособлении, в форме диеза, выполненного из досок, слегка тронутых тлением времени. Между обоими "мыслителями" находился стол, единственной принадлежностью которого являлась бутылка с водкой. Первый был в телогрейке и грубых рабочих штанах, второй — почти голым, что не мешало ему и его напарнику сидеть неподвижно и неотрывно смотреть друг на друга. И если бы кто-нибудь проник в тайную комнату дяди Коли и взглянул на лица обоих, то был бы немало удивлён, обнаружив в обоих существах почти что полное сходство.

Прошло немало времени, пока, наконец, Круглов не пришёл в себя. Он поднялся с кушетки, обошёл вокруг своего двойника. В задумчивости положил ладонь на его лысую голову — и в тот же миг что-то щёлкнуло, — двойник неожиданно выпростал из-под промасленной ткани, всё ещё прикрывавшей нижнюю часть его тела, правую руку, которая мгновенно протянулась вперёд, ухватила бутылку с водкой и, не успел Круглов его удержать, как напиток забулькал, пропадая в горле ожившей "мумии".

Дядя Коля робко двинулся к выходу, но не успев продвинуться и на пол шага, был грубо схвачен за шиворот и усажен обратно на кушетку.

— Мне нужна твоя телогрейка, штаны и пропуск! — проговорил металлическим голосом "Мыслитель", так легко изменивший своей классической позе.

Облачившись в одежду Николая и положив в карман телогрейки его пропуск, робот вручил ему кайло и приказал разбирать другие контейнеры, снимать с пружин ящики и вскрывать их.

В следующем ящике оказалась точно такая же мумия. Размотав ленты с тела своего собрата, "Мыслитель" активировал его, точно таким же способом, как Николай — коснувшись рукою головы. И тут же второй двойник, выпростав свою руку, ухватил со стола пустую уже бутылку. Не удовлетворив своей потребности, он опустил посудину обратно на стол и замер, не имея для дальнейшего движения достаточной энергии.

Дядя Коля тоже обессилел, выронив из рук кайло, опустился на пол, рядом со вторым двойником. Видя это "Первый", поднял кайло и начал сам орудовать, проламывать стену другого контейнера. Работая усердно, робот быстро извлекал всё новых и новых двойников и усаживал в одну линию. Уже Николай сбился со счёта, сколько их наполнило комнату, когда-то называвшейся мудрёным названием: "Расстояние между пристройками". Двойники уже не помещались в имевшемся пространстве и "Номер Первый", смело орудуя в дяди Колиной одежде, стал затаскивать их обратно в пустоты, образовавшиеся от сломаных стен. Спутав Николая с одним из своих, он чуть было не лишил его жизни, грубо схватив и отодвинув в сторону.

Потом пошли маленькие ящики, и дядя Коля увидел роботов-детей. Это были двойники ремесленников, среди которых он без труда узнал Игорей и Сашек.

"Мать твою!" — воскликнул он про себя. — "Что же теперь будет?!"

Когда все двойники были извлечены из ящиков и освобождены от промасленных лент, "Номер Первый" вернулся к столу, взял с него пустую бутылку, стал внимательно рассматривать этикетку. Не получив достаточной информации, пытаясь найти дядю Колю, он заскользил взглядом по головам собратьев, но отличить его от других, к радости Круглова, неподвижно замершего в углу, не успел: взгляд его неожиданно наткнулся на картину с натюрмортом, вперившись в которую он вдруг замер…

Прошло изрядно времени. Николай всё не решался пошевелиться, пока не догадался, что у его двойника истощились энергетические ресурсы. Тогда дядя Коля слегка пошевелил для проверки сначала рукой, потом ногой и, убедившись, что двойник совершенно поглощён созерцанием натюрморта, тихонько стал пробираться к выходу…

На Заводе уже давно наступила ночь. По безлюдным улицам, освещённым сторожевыми прожекторами вдоль и поперёк, Круглов что было сил припустился бежать к проходной.

Дремавший охранник совсем не ожидал появления голого человека в столь неурочное время и не успел выскочить из своей будки. Дядя Коля одним духом перепрыгнул через вертушку, преграждавшую ему проход, крикнул на ходу:

— Спасайся, кто может!!!

Он был бы уже на городской улице, если бы не ночь…

А ночью проходная запиралась, потому что Завод был секретный. И Николай совсем про это забыл. Иначе бы нашёл другой способ, чтобы его покинуть.

Подоспели другие охранники, окружили Круглова, схватили и потащили в подсобную комнату, где связали казёнными ремнями, с собственных штанов, и, решив, что человек не в себе, вызвали Скорую помощь.

Прошёл месяц, и начальник Первого отдела, как и пророчил ему дядя Коля, пошёл на повышение. Его место занял лысый человек, полный тёзка Круглова, даже и внешностью своей почти ничем от него не отличавшийся. И все, знавшие Николая, подумывали: то ли это он, то ли нет? Если он, то почему перестал узнавать тех, с кем не раз вместе выпивал; а если не он, то куда делся прежний дядя Коля?..

Судьба змеевика весьма интересна… Каким-то образом оказавшись на заводской свалке, он был найден и опознан Иваном, соседом дяди Коли, которого в своё время тот устроил работать на Заводе. Трудно сказать, точно ли то был тот самый змеевик и точно ли тот самый Иван, или и тот и другой были просто одной и той же конструкции или просто очень похожи один на другого. Однако в скорости змеевик был опробован в действии прямо на территории Завода, на том месте, где находились пустые контейнеры от какого-то оборудования.

Тёзка Николая Круглова, оценив по достоинству ударный труд рабочего Ивана, поставил его начальником нового цеха, повышенной секретности, который долгосрочно эксплуатировался до самой Перестройки 1987 года.

Как и дядя Коля, его тёзка тоже не мог жить без водки… В своём кабинете, в углу, за сейфом, на свежевыкрашенной стене, он поместил картину-натюрморт, работы неизвестного мастера. На вопросы непосвящённых дилетантов, интересовавшихся произведением искусства, начальник отговаривался шуткой, отвечая кратко:

— Информация.

И никто не решался уточнить, что он имеет в виду. А своим провинившимся в чём-либо подчинённым, указуя на картину, он не раз говаривал:

— Ты, что?! Программу забыл? Так пойди — загрузись инфой!

И подчинённый застывал на несколько минут перед картиной, будто заворожённый… Начальник его в это время бывало вкручивал громкость трансляционного громкоговорителя… А там — декламировали стихи какого-то заводского поэта-современника, недавно помещённые в стенгазете, одновременно загружая параллельной инфой сотни радиослушателей…

Долго сотрудники Первого Отдела находились в прострации… Информация стекала отовсюду: через пятидесяти-герцовый свет люминесцентных труб, на потолке; — через их отражение от лакированного стола; — через солнечные лучи, разрезанные двадцать два раза жалюзями окна; — через краски стен и натюрморта, помнившие мысли каждого, кто бывал в этом кабинете; — и, наконец, через кодированные звуки стихотворения, передававшегося по трансляции…

Подобно полному бокалу со свежим пивом — и памяти наступал предел… Ещё немного — и пена, окутывающая кружку пышной шапкой, начнёт переливаться через края…

Это был полный предел! Большего напряжения выдержать было невозможно…

Начальник возвращается в действительное время… Выкручивает громкость на-нет… Его подчинённый с трудом вытягивает свой взгляд из натюрморта, выходит из кабинета… Через некоторое время он возвращается, с дипломатом, битком набитым "информационно-энергетическими ресурсами"…

— Ну-тко, сделай краткий доклад позитивной ориентации! — требует начальник.

— Из каждых двухсот рабочих, — начинает подчинённый, — Должон быть наказан хотя бы один, что в среднем будет равно всего лишь целой пол-голове с каждой сотни, — а экономия на ресурсах — размером с месячный оклад…

Молодец! — хвалит начальник, принимая внутрь себя и угощая своего сотрудника "экономическим ресурсом", извлечённым из дипломата. — Продолжай дальше в том же стиле…

 

16. Светлый круг

На религиозных собраниях больше Саша не встречал Ольгу, так как по распоряжению Санитара она стала посещать другую группу, которую теперь возглавлял Вова-Хиппи. По-видимому Санитар опасался углубления их взаимоотношений. Тем не менее, Саша виделся с Олей по воскресеньям в хоре. Он никак не мог перестать постоянно думать о ней и всё время ожидал каждой новой встречи. Отправляясь в костёл, он обещал себе не подниматься в хор, но не удерживался и — целые полчаса, соприкасаясь плечом с плечом девушки, благоговел от близкого присутствия возлюбленной. Он по прежнему горячо молился Богу, ощущал Его живое присутствие и благодарил за счастье любви, которое Он послал ему.

Проходила неделя за неделей. Стараясь не думать об Ольге, юноша заставил себя вновь посещать Подготовительные Курсы Университета. Но помимо воли в его голове творилось что-то неладное, и после лекций почти ничего не оставалось в памяти…

В хоре, рядом со своей подругой, он испытывал повышенное сердцебиение, чувствовал, как неестественно приливает к его вискам кровь, и руки начинают потеть, так что становилось неловко перед девушкой. А расставшись с Ольгой и придя домой, он впадал в депрессию, длившуюся до середины недели, после чего он снова начинал надеяться и ждать следующей встречи.

Так не могло продолжаться долго. Наконец, однажды он нашёл в себе силы не подняться в хор. И сразу после причастия поспешил домой, даже не повидав Ольгу… А вскоре он взял отпуск и по адресу, которым снабдил его Санитар, поехал в небольшой провинциальный городок, под Киевом, чтобы как-то развеяться, переключиться, перенять что-то полезное из чужой духовной жизни…

Он остановился у тайной экуменистки, сестры Сони, с которой когда-то встречался на рождественском собрании. Соня жила со старой бабкой в двух крошечных комнатках, расположенных в подвале какого-то прицерковного здания. Худенькая маленькая девушка, скорее похожая на полячку, чем на украинку, Соня работала органисткой в той же церкви, при которой жила, и на скромный свой заработок содержала свою старую бабку.

В первый же вечер устроили общение, на которое пришёл брат Анатолий — другой тайный экуменист-католик, работавший на украинском Заводе. Оба ожидали от московского "посланника" каких-то новостей. Но юноша передал лишь приветствие и несколько книг от Санитара.

Саша чувствовал усталость и опустошение после дороги. Его клонило в сон…

…В поезде он познакомился с каким-то парнем. Денег у Сашки было мало, но его попутчик оказался щедрым, принёс вина из вагона-ресторана и начал угощать. Ночью он куда-то исчез и больше не появлялся, оставив Сашке полную бутылку. Оказавшись в Киеве, Саша решил побродить по городу. К концу дня он сильно устал. Не найдя лучшего места для ночлега, перелез через какой-то забор и оказался на территории небольшой заброшенной православной церкви. Устроившись на полу, среди битого кирпича, чтобы согреться, он приложился к бутылке, уснул…

Настало утро. Саша открыл глаза…

С чудом уцелевших до сих пор икон, расположенных высоко на стенах, грозно смотрели четыре евангелиста. Возникло искушение: забраться и снять одну икону — ведь церковь всё равно разрушается, пропадает…До икон никому нет дела… А он — верующий… Ему, вроде как, нужнее…

Саша вспомнил рассказ дворника о том, как тот, путешествуя по Северу, со своим приятелем Сергеем, купил у кого-то за самый бесценок иконы, оказавшиеся в руках местных жителей после того, как их церковь разрушили большевики. Поделив их между собой с Сергеем, дома, в Москве дворник развесил их по стенам.

— Ты знаешь, старик, — рассказывал он Сашке, показывая свои ценности, — Там столько старины пропадает! Местным это никому не нужно. Один мужик всего за бутылку водки стащил икону у своей бабки и отдал нам. А другой завёл нас на чердак своей избы… Чего только там не было! На следующий год нужно совершить специальный поход… Ведь всё равно всё пропадёт! Атеистическая пропаганда сделала своё дело… Даже старые бабки поснимали всё из красных углов…

Дворник рассказывал с энтузиазмом, убедительно, и даже заразил Сашку идеей: собраться вместе в поход за пропадавшими сокровищами…

И вот сейчас, оказавшись в пустом, разрушенном храме и обратив внимание на уцелевшие иконы, Саша стал серьёзно подумывать, не осуществить ли и ему такое дело… В церкви валялось много старых досок. Из ни можно было бы соорудить подобие лестницы, подобраться к иконам и снять хотя бы одну…

Саша поднялся… Прошёл по храму… С обколотых фресок купола смотрел Лик Спасителя… И Саше стало стыдно…

"Как же я вдруг посмел, любя Бога, подумать о таком! Обокрасть его храм!.. Да, ведь, после этого жить не захочется! Даже если храм разрушается! Как же можно довершать его разруху? В целом Киеве за все годы гонений на Церковь не нашлось такого вора! Всё побили, разграбили… А до евангелистов руки не дошли… Высоко оказались… И что? Я своими руками захотел довершить начатое безбожниками!.. И откуда так легко влезло в меня такое кощунственное желание? Наверное, дворник повлиял, своим примером…"

Саше стало тошно оттого, что он помыслил обокрасть Храм и, наверное, готов был бы осуществить кражу — окажись иконы пониже, доступнее… Или он всё-таки осознал бы вовремя свои грешные намерения и не сделал бы этого?…

В планы Сашки входило не только посещение сестры Сони, но также он намеревался наведать своего товарища по Заводу — Игоря, отбывавшего воинскую повинность как раз в тех же краях.

Набив свою дорожную сумку достаточным количеством вина, прикупив на остававшиеся деньги колбасы и хлеба для закуски, на городском транспорте парень направился к окраине города, чтобы, оказавшись на западном шоссе, поймать попутную машину. Ему быстро повезло, и вскоре он уже ехал на КАМАЗе, в кабине водителя, развлекая его своими ответами на вопросы: откуда он едет, куда и зачем…

Без утайки Саша поведал о том, что едет из Москвы в воинскую часть, чтобы навестить друга; ответил на какие-то типичные вопросы о том, кто он, где и кем работает, какую получает зарплату…

— А что же ты на попутной добираешься? — поинтересовался шофёр. — Ведь тут автобусы ходят… междугородние…

— Да, денег мало, — отвечал Саша, намекая тем самым, что заплатить за проезд ему будет нечем. — Вот, для друга вина купил на последнее… Пусть парень душу отведёт… Наверное, ему не легко там, в армии-то приходится… А я, вот, приеду, так, может, дадут увольнение на несколько дней…

— Должны дать три дня, — сочувственно заметил шофёр, забывая о своей корысти. — И тебе дадут какой-нибудь номер в гостинице.

— Э…э… На номер у меня денег нет. Переночую где-нибудь в лесочке, под деревом…

— Должны бесплатно дать… Назовись родственником… Братом, к примеру… Есть у него брат какой-нибудь, у друга-то твово?

— Да, как раз брат и есть у него…

— Так и сделай!

— Спасибо за совет. Точно так и сделаю…

— А вино не свети… Спрячь где-нибудь на подходе, в кустах. А потом занесёшь в гостиницу…

— Верно говорите…

— А сам-то почему не в армии? — задал, наконец, водитель вопрос, который Саша уже давно ожидал. Все незнакомые люди, с которыми доводилось разговаривать, спрашивали об этом.

— Да, у меня со здоровьем не всё в порядке, — уклончиво ответил Саша и приготовился к следующему вопросу, о том, что именно не в порядке у него со здоровьем. Большинство людей всегда интересовалось и этим. И Саша всегда ссылался на "шумы в сердце".

Однако, водитель оказался не из любопытных или по-своему деликатным, поскольку прекратил расспросы, задумался о чём-то своём, потому что больше ни о чём с Сашей не разговаривал почти всю оставшуюся дорогу.

"Может, осуждает за дезертирство…" — подумал Саша.

Через некоторое время машина остановилась.

— Приехали! — объявил шофёр, пробуждая задремавшего парня. — Пойдёшь в том направлении, — он указал на уходившую вдаль дорогу. — Может, кто-нибудь ещё подбросит…

— Спасибо вам большое! — Саша выскочил из кабины, подхватил свою тяжёлую поклажу. — Счастливо!

— Бывай!

КАМАЗ заревел, дёрнулся, стал медленно набирать скорость…

Было далеко за полдень, когда юноша, следуя какому-то указателю, с номером, как было у него записано в адресе Игоря, свернул с асфальтированной дороги на просёлочную. Предстояло прошагать около десяти километров. По обеим сторонам широкой просеки находился лесной массив. Впереди небо и земля сливались в одной линии.

Час спустя лес отступил, и путешественник оказался в поле, с травой выше пояса. Лишь уезженная дорога, уходившая куда-то вдаль, фактом своего бытия молчаливо свидетельствовала о какой-то целесообразности в своём существовании. Если бы ни тяжёлая сумка, Саша бы не скоро впал в уныние. Но теперь он начал сомневаться в правильности выбранного пути: не повернуть ли обратно, пока не поздно? А то, как бы не пришлось тут заночевать…

"Ничего! У меня винища полная сумка!" — уговаривал себя Сашка. — Авось не пропаду и ночью… Надо будет только загодя где-нибудь ночлег подыскать: нарвать побольше травы, чтобы хватило подстелить и укрыться…"

Неожиданно он услышал сзади шум мотора, остановился, всматриваясь вдаль дороги. Вскоре появился и, поравнявшись с ним, остановился военный "газик", в котором находилось двое: за рулём — рядовой солдат, а рядом с ним — офицер в фуражке.

— Ты куда это держишь путь? — спросил офицер Сашку.

— Я — в военную часть номер "NN". Приехал из Москвы… Не сможете ли подбросить?

— А к кому приехал?

— К брату… навестить…

— Как фамилия брата?

— Казанков Игорь…

— А этот… Радист… Ладно… Хотя и не положено, но подвезём… Садись!

Саша забрался на заднее сидение.

— Спасибо большое! А то совсем умаялся идти по жаре…

— Только мы тебя раньше высадим, чтоб никто не видел, — пояснил офицер.

— Да, конечно…

"Газик" тронулся. Сашку здорово тряхнуло.

— Из Москвы, значит, прямо?..

— Да… Сначала на поезде доехал до Киева, — говорил Саша для того, чтобы говорить о чём-то. — Потом на попутной добрался до поворота с шоссе… А дальше — пешком иду…

Саша прижал сумку поплотнее к сидению, чтобы бутылки не гремели на колдобинах, через которые перелетал "газик", водитель которого не жалел казённых рессор и колёс.

— И давно идёшь?

— Да. Уж часа два или три…

— И что же, никто тебя не взялся подвести за это время?

— А никто до сих пор не проезжал.

— Ишь ты! — удивился офицер. — А где ж тогда этот пидер?! — нецензурно выругался он о ком-то, обращаясь к солдату, за рулём.

Солдат ничего не ответил, видимо, не имея права просто так вступать в разговоры.

— Значит, никого, говоришь, не видел? — он обернулся наполовину к Сашке. — И грузовика никакого не видал?

— Нет… Иначе бы я проголосовал.

— Так бы он тебе и остановил! — усмехнулся офицер. — Это я могу… А им не положено, — и он кивнул на шофёра. — Ух и покажу я этому пидеру кузькину мать, если он ещё не вернулся в часть!

Он немного помолчал. Потом снова заговорил.

— Значит, к Казанкову приехал? Ладно… Дадим ему отпуск — раз такое дело. Только смотри, чтобы не напиваться! — И он кивнул на Сашкину сумку.

— Нет, что вы! Всё будет в порядке! — смутился Саша.

— Скажешь, Васильев разрешил, когда придёшь оформляться… Казанков — хороший парень, скромный… Пусть слегка оттянется покаместь…

Сашу высадили, не доехав до ограждения, за которым находилась воинская часть, метров за триста. "Газик" двинулся дальше, проехал через ворота, которые за ним закрылись, исчез из виду. Через четверть часа и Саша добрёл до проходной, откуда его направили к какому-то зданию, находившемуся внутри территории воинской части. Это оказалась специальная гостиница для приезжих. Памятуя совет водителя КАМАЗа, Сашка спрятал свою сумку в кустах, неподалёку, и только затем вошёл в здание для того, чтобы оформить для Игоря разрешение на отпуск.

День клонился к концу, и Саше посоветовали оформлять документы на Игоря завтрашним числом, чтобы у него вышло три полных дня увольнения. Ему же без каких-либо вопросов выделили комнату, с одной койкой. Прежде чем расположиться на ночлег, Саша вернулся на улицу за сумкой, благополучно разместил её содержимое в тумбочке, наспех разделся — и сразу же заснул мертвецким сном.

Ранним утром следующего дня Саша проснулся от стука в дверь. Догадавшись, что это — вероятнее всего его товарищ, он подошёл к двери и, нарочно меняя голос на хриплый спросил:

— Кто там?

— Это я — Игорь!

— Какой Игорь?

— Витька, это — ты?

— Фамилию назови!

— Казанков! Вить, это ты, иль нет?

— Нет… Энто дядя Коля с родного Заводу приехал тобе проведать! — И открыв дверь, Сашка увидел удивлённую физиономию своего друга. — Пропуск имеешь? — Продолжая шутить, Саша уже протягивал руку для приветствия солдату в затёртой военной форме.

За пределы воинской части Игорю выходить запретили. Да и по самой территории во избежание непредвиденных встреч с командирами гулять у него не было никакого желания. Поэтому он был рад тому, что у Сашки оказалось вино.

Не успел он ещё придти в себя от сюрприза, расспросить о жизни, как в дверь постучали. Хорошо, что не успели ещё открыть тумбочку с бутылками — нежданным гостем оказался не кто иной, как сам командир Игоря, тот самый офицер, по фамилии Васильев, что подвёз вчера Сашку.

Объяснив Саше, что полагается и что нет делать солдату в увольнении по случаю прибытия родственников, он предложил гостю совершить небольшую экскурсию по воинской части, дабы у того по возвращении в Столицу у него не сложилось превратное впечатление о том месте, где защищает Родину его родственник.

Отказываться было невозможно, и все трое тут же вышли из здания.

Около часа Васильев водил ребят по территории воинской части, в основном состоявшей из жилых домов командного состава, столовой, нескольких официальных зданий и казарм, оказавшихся в стороне от намеченного офицером маршрута. Тем не менее, Васильев ухитрился пройти по улицам военного городка раза три, по два раза объясняя назначение "внутренних объектов", будто Игорь был здесь новичком, а Сашке предстояло остаться тут навсегда. Обойдя вокруг гостиницы несколько раз и видя, что его не приглашают вернуться внутрь, в конце концов Васильев взглянул на часы и, обращаясь к Саше сказал:

— Ну, а теперь проверим, всё ли в порядке на посту без твово брата. — И при этом, открыв калитку в каком-то заборе, он шагнул в чистое поле, начинавшееся сразу же за ней.

Игорь, с выражением тоски на лице, взглянул на своего псевдо-братана, последовал за командиром…

Минут двадцать трое спутников молча шагали по пыльной украинской дороге, пока не приблизились к одинокому полевому вагончику, рядом с которым располагалась мачта антенны и громко гудел дизельный генератор, вырабатывая электроэнергию.

Васильев поднялся по раскладной лестнице, из нескольких ступенек, и оказался внутри помещения. Игорь, не испытывая желания заходить туда, где каждый день был вынужден с утра до вечера или с вечера до утра убивать время, предпочёл остаться снаружи. Сашка же последовал за офицером, дабы проявить любознательность, которая подобает родственнику военнослужащего.

Оказавшись внутри, он увидел радиоаппаратуру, с некоторой из которой он был знаком, благодаря своему хобби, когда он активно увлекался коротковолновой радиосвязью. Тут находился военный связной радиоприёмник Р-250ММ — мечта всякого коротковолновика, занимавший целый стол. В углу гудел металлический шкаф — мощный радиопередатчик. На другом столе, перед которым до их прихода сидел на стуле солдат, теперь вытянувшийся "в струнку", находился металлический ящик, с кварцами — коричневыми пластмассовыми цилиндрами, при помощи которых задавалась частота настройки аппаратуры.

Саша выразил свой интерес, заметив, как много кварцев находится в ящике, и спросил о цели всей радиоустановки.

— О цели сказать не могу! — ответил Васильев. — Помыкак сам не знаю… А ежели б и знал, то не сказал бы, помыкак то — военная тайна!

Помолчав некоторое время, он добавил:

— Наша задача: в определённое время согласно таблицам и часам, менять в радиоустановке частоту при помощи этих вот кварцев… Каженый день — новая таблица доставляется особой почтой. Иногда поступает команда: отступить от правила и срочно поменять частоту настройки аппаратуры, вопреки таблицам и времени. Вот для этого у нас тут — круглосуточные дежурства: изо дня в день и ночь, из года в год…

— Да… Интересно… Значит, секретная коммуникация, — заметил Сашка. — Я-то, ведь, тоже — коротковолновик-любитель. Разбираюсь в технике… Приёмник этот очень мне нравится…

— Коммуникация, конечно, секретная… — ответил офицер, не обращая внимания на последние слова Сашки. — А может быть и вовсе не секретная… Даже мы не знаем, какая идёт через нас информация…. Или дезинформация, — Васильев ухмыльнулся. — Короче говоря, коммуникация коммуникации рознь! Это тебе не любительская связь! Чтобы враг никогда не мог догадаться ни о чём — вот наша задача! — Вытерев платком пот со лба, он шагнул к выходу. — Жарко, однако…

Саша вышел за ним следом.

— Аппаратура больно сильно греется! — заметил Васильев. — Днём ещё жарче будет нашим солдатикам… Ну, вот так-то… Пойду теперь другие посты проверять, — он махнул рукой в поле, где вдали виднелся другой вагончик с антенной. — А вы сами дойдёте назад…

— Спасибо за всё! — поблагодарил Саша.

— Бывайте! — и снова вытерев свой лоб, Васильев зашагал прочь.

— Похоже, что сам себя запорол! — заметил Игорь, минуту спустя, переходя на заводской жаргон, — и засмеялся.

— Да! — согласился Сашка, улыбаясь. — Поди, ему скучно одному-то расхаживать по части…

— Да нет… Распечёт кого-нибудь — повеселеет… Это при тебе он не решился запороть Иванова… Ну, того солдата, что был в вагоне… А то бы орал — будь здоров!

— А что, и на тебя орёт?

— Ещё как!

— А за что?

— А за что хошь! Увидит ящик с кварцами открытым, как сейчас, распечёт за то, что кварцы пылятся и что враг может подглядеть и частоты запомнить. А если увидит, что ящик закрыт, то может распечь за то, что закрыт: не успеешь, мол, вовремя найти нужный кварц и поменять частоту…

— Так, ведь, на кварцах частоты не написаны! Они же все под условными номерами! Нужно, небось, в специальную таблицу смотреть!

— Ты с ним не поспоришь, когда распекает!

— Выходит, он тут у тебя похлеще "Летучего"…

— А это и есть "Летучий"! Его старшой брательник…

Пройдя через калитку в заборе, товарищи прошли мимо жилых домов, у одного из которых сидела маленькая собачонка, сначала злобно зарычавшая на Сашку, а потом затявкавшая.

— Чьи тут собаки-то? — поинтересовался он, оглядываясь.

— А тут как раз семья моего командира живёт: жена и ребёнок. — ответил Игорь. — Они все в первую очередь в столовую ходят с заднего хода. Вытянут всё мясо из котла — а солдатам одна бурда остаётся… Ты меня подожди вон там… — И он указал на какой-то стенд, на площади, куда вела улица, по которой они шли. — Я смотаюсь в столовую прихватить кой-чего… — И Игорь направился в боковой проулок, между заборами.

Минут через десять он вернулся, пряча под гимнастёркой какой-то свёрток и сразу передавая его Сашке.

— Держи, чтоб никто не видел…

Наконец они снова оказались в гостинице, закрыли за собой дверь на ключ.

В свёртке оказались два гранёных стакана и буханка чёрного хлеба. Так как хлеб был черствее того, что привёз с собой Саша, то в первую очередь решили расправиться с ним. Наполнив стаканы доверху, выпили за встречу. Не дожидаясь действия вина, сразу выпили по второму, а потом принялись за протухшую слегка колбасу, что привёз в собой Сашка, и Игорев чёрствый хлеб.

Через пол часа Игоря "забрало".

— Спасибо, что приехал, Хэнк… — пробурчал он, располагаясь на топчане. — Ты меня извини… Я теперь хотя бы высплюсь немного… Разбуди меня, к вечерней поверке…

Ночевать солдат был обязан в казарме.

На второй и третий день повторилось то же самое: как только Игорь приходил утром из казармы в гостиницу, они усаживались за стол, выпивали по два стакана вина, а потом Игорь отключался на целый день. Вечером Сашка будил его, давал ему ещё немного выпить, и солдат отправлялся обратно в казарму. Весь день, пока его друг спал, Саша маялся, не находя, чем заняться. Вечером третьего дня, прикончив всё остававшееся вино, друзья попрощались. Саша проводил сонного полупьяного солдата до какого-то забора, через который тот перелез, чтобы сократить расстояние, а потом навсегда исчез…

На обратном пути к гостинице через воен-городок неожиданно сзади на Сашку набросилась та самая маленькая собачонка, что рычала на него два дня назад, и, больно укусив за пятку, убежала прочь.

Мучаясь от боли, переночевав последний раз в гостинице, утром юноша пустился в обратный путь. Сумка его теперь была почти пуста, и, хромая, он всё-таки преодолел обратную дорогу, добрался до шоссе, остановил попутную машину и к концу дня добрался до города, где жила Соня…

…Саша едва дождался, когда Анатолий отправится домой. Соня поместила "брата Андрея" в своей комнате. А сама ушла ночевать в другую — к бабке.

Утром девушка, вместе с бабкой, уходя в церковь, попросила Сашу соблюдать конспирацию: приходить в костёл некоторое время спустя, а после службы постараться вернуться домой никем не замеченным.

Месса была на польском языке. И порядок её несколько отличался от московского. На причастии все прихожане встали в два ряда, и ксёндз обходил весь храм, причащая каждого. Несмотря на то, что в церкви было не меньше сотни людей, подойдя к Саше, священник обратил на него внимание, неожиданно спросил по-польски, крещёный ли он. Саша понял вопрос и ответил тоже по-польски, сказав: "Tak", — и тогда ему сунули в рот облатку, не дождавшись, пока он высунет как следует язык.

Эта заминка привлекла к Сашке всеобщее внимание. Чтобы не навести никого на след, он поспешил покинуть храм, и чтобы зря не беспокоить Соню с её бабушкой гулял по городу почти весь день.

— Брат, тебе не следовало причащаться! — упрекнула его девушка, когда он вернулся, робко взглянув Саше в глаза и смущённо отводя взгляд. — Все обратили на тебя внимание… И ксёндз потом меня спросил, кто ты такой…

— Извини, Соня… — Саше стало неловко. — Всё было так неожиданно… Все выстроились в два ряда… Я просто не знал куда деться… Если бы я не стал причащаться, тогда бы на меня обратили внимание ещё больше… — Смотря на Соню, мысли юноши терялись — Соня была красивой. — Что же ты ему ответила?

— Я сказала, что ты — мой брат, из Москвы, — ответила Соня. — Ведь это же так и есть на самом деле… Ведь ты мне брат во Христе…

Они сидели за крошечным самодельным столиком — копией того, что был в Москве у Санитара, Вовы, Сашки и, наверное, у всех других экуменистов, даже у тех, с которыми Саша ещё не был знаком… На столе тоже стояла свечка, на чайном блюдце, рядом лежал коробок спичек, чётки… Саша и Соня сидели на таких же, как у всех их единомышленников, туристских раскладных стульчиках…

Соня принесла Саше чаю и чёрного хлеба. Больше, по-видимому, у неё ничего не было из еды.

— Ты извини, — сказала девушка, — Сахара нет… Я его не ем…

Саша отхлебнул чаю, оказавшимся совсем прозрачным.

— А что ксёндз тебя спросил? — поинтересовалась Соня.

В комнате было очень тихо. От близости земли пахло сыростью. Окошко, под самым потолком, за спиной Саши превращало день в сумрак вечера. На одной из белёных стен висел деревянный крест. На другой — страница из древнего Евангелия, того же, что была у Санитара, но только с другим текстом.

— Он спросил, крещёный ли я. — Саша опустил чашку с чаем на стол. — А я не растерялся и ответил по-польски: "Tak".

Соня печально улыбнулась.

— Да, брат, Андрей! Тут ведь не Москва… Всё на виду, все друг друга знают… Кто-то уже сообщил ксёндзу, что ты здесь…

— Ну и что?! — воскликнул Саша. — Разве к тебе никто не может приехать?

— Может-то — может… Только за мной и так следят! А теперь пойдут кривотолки… — Соня вздохнула. — Меня, ведь, не раз вызывали в милицию… Почему, мол, молодая, а работаю в церкви? Почему не иду, как другие, на Завод? И в самой-то церкви я — как "белая ворона"… Если б не моя бабушка… — Соня замолчала, смахнула набежавшую слезинку. — Она — старая… И я, как бы, при ней… — девушка выделила "старая" и "при ней", сглотнула слюну. — А больше, ведь, у нас — никого, кто понимал бы так, как вы, московские… Только, вот, Анатолий один. И всё!

— Почему бы тебе не уехать отсюда? — Саша почувствовал жалость к этой несчастной хрупкой девушке. И ему хотелось как-нибудь проявить своё сочувствие. Но он не знал, как… Ни обнять, ни положить руку на её руку он не решался, боясь, что она истолкует такой жест неверно.

— Что ты! — воскликнула Соня, — У меня, ведь, бабушка! Да и как же я уеду? Должен же кто-то оставаться и здесь! В Москве и вас хватает. Мы с Анатолием пытаемся раскрыть людей для Христа. Ведь, большинство из них ходит в церковь либо по традиции, либо по националистическим мотивам…

— Санитар говорил, — вспомнил Саша, — Ты бывала в Польше…

— Да… Ездила несколько раз, — скромно ответила Соня.

— У тебя там родственники?

— Как тебе сказать… — замялась она. — "Как бы" родственники. — Она выделила "как бы", улыбнулась.

— Я бы тоже не отказался там побывать…

— Хочешь, я попрошу, чтобы тебе прислали вызов?

— Хочу…

— Ты только дай мне свои анкетные данные. А я напишу в Польшу… Через месяц — другой ты получишь письмо, "как бы" от дяди. Пойдёшь с ним в УВИР и оформишь поездку.

— Наверное, это дорого стоит?

— Я беру с собой золотое кольцо и там продаю. Это окупает дорогу, и ещё я привожу много литературы. Один раз привезла целую сумку с Библиями. И меня ни разу не проверили. Думают: молодая девчонка — никак не повезёт ничего такого… А я им ещё улыбаюсь, да спрашиваю нарочно: как, мол, ребята, вы тут без девчат живёте? — Соня засмеялась, застенчиво взглянула Саше в глаза. И он тоже заулыбался, слушая девушку, немного повеселевшую. От взаимных улыбок их глаза как-то привыкли, подружились, и молодые люди уже без боязни смотрели друг на друга.

— Ты всегда жила с бабушкой? — спросил Саша то, что давно хотел.

— Нет… — Соня оторвала от него взгляд, опустила его вниз, перестала улыбаться. Помолчав некоторое время, чтобы собраться с мыслями, она сказала:

— Отец нас бросил рано. Я его и не помню: маленькая была. Мы жили вместе: я, мама и… — Соня вдруг как-то поворотилась, посмотрела в угол, где в каменной стене находилась печная заслонка.

— И кто? — не выдержал Саша.

— И другая я… — Как бы, не слыша вопроса добавила девушка. — То есть, вдруг опомнилась она, взглянув на своего слушателя, — Моя сестра-тёзка… Ой. Нет… Не тёзка! Как это называется… Короче говоря, мы с ней были двойняшками… Всё у нас было хорошо… Мы тогда жили в Киеве… Но однажды… — Соня говорила, с трудом находя слова, часто оговариваясь, не зная, как рассказать о том, о чём, наверное, давно ни с кем не говорила.

— Однажды, — продолжала девушка, — Моя сестра утонула в Днепре. — Соня проговорила это шёпотом, как-то медленно ворочая языком, — И Саша увидел какой-то ужас, на мгновение застывший на лице девушки, сделавшимся вдруг совсем некрасивым.

Соня снова покосилась на печную заслонку, потом продолжила свою историю.

— Я тогда сильно заболела, — тихо проговорила она. — Мне казалось, что, будто, на самом деле это случилось не с ней, а со мной… — Соня взглянула на Сашу с каким-то страхом, и добавила: — Что будто бы Света — жива…

И снова она посмотрела на печную заслонку.

Наступила пауза. Соня погрузилась в себя, впала в какое-то оцепенение. Саша не решался что-либо спросить или сказать. Наконец он не выдержал.

— И что же было потом? — выдавил он из себя вопрос.

— Меня положили в больницу… А мама сошла с ума и наложила на себя руки… Когда я выздоровела, то оказалась тут, у бабушки… Так вот, и живу уже несколько лет… — она снова помолчала, а потом робко добавила: — Теперь я совсем здорова! Бог помогает…

Саша, не зная, что ответить, тоже посмотрел на печную заслонку, и Соня, поймав его взгляд, резко поворотилась, чтобы опять туда взглянуть.

— Nech benje pohvalony Jesu Christi!" — проговорила она.

— Давай, помолимся, сестра, — выдавил из себя Саша, чувствуя, что ему становится не по себе.

Он вытащил из кармана свои чётки. Соня молча зажгла свечку, взяла свои чётки и, видя, что девушка готова к молитве, Саша начал: — "Во имя Отца и Сына и Святого Духа…" — перекрестился, и… они оба стали шептать вслух: — "Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя…"

Порою Соня сбивалась, переходя на польский язык, но потом возвращалась, повторяла за Сашей по-русски. Когда дошла очередь до "сквозной молитвы", у экуменистов обращённой ко Христу, Соня уже не слышала Сашу, но молилась на католический манер — Деве Марии: — "Sventa Marie, Matka Bozka…"

Как-то на одном дыхании они прошли весь круг Розария. Наступила тишина, которую никто долго не решался нарушить, даже часы, которых в комнате не было. Лишь свечка, слегка потрескивала воском и золотом играла на Сониных волосах; и светлый овальный круг её пламени освещал полумрак маленькой комнаты, трепетал и подёргивался на стенах тенями двух склонившихся друг перед другом людей. И когда Саша осознал, что молитва окончилась, необъяснимое умиление сошло на его сердце, он почувствовал братскую любовь к существу, сидевшему напротив, за маленьким столиком, мешавшим приблизиться к девушке и ласково погладить, как ребёнка, чтобы и на её сердце стало так же тепло.

— Ты знаешь, Соня, — сказал он, — Я тоже был, вроде как, болен… Чтобы избежать армии, я лёг в психиатрическую больницу. Меня приучили к лекарствам. И теперь я всё время хочу спать… Часто испытываю подавленное настроение… Ты меня извини, что я такой скучный… Это — поэтому… — Саша протянул руку, и Соня протянула свою…

Они лишь едва коснулись друг друга. Саша хотел было пожать её маленькую ладошку, но девушка вдруг отпрянула. Её рука оказалась под столом, и Саша прочёл в глазах Сони испуг.

Перед его мысленным взором вдруг отчётливо встала картина: будто бы он делает то, на что никогда бы не решился: зажав её маленькую ладошку в своей, он встаёт и тянет девушку к себе… Лёгкий столик переворачивается, катится по полу блюдце, и свеча, обливаясь воском, гаснет…

И будто увидев, что он прочёл её мысли, Соня вскочила — и выпорхнула из комнаты…

Вечером, после окончания заводской смены, пришёл Анатолий. Все трое снова помолились по Розарию. Узнав, что Саша знает по латыни, Анатолий попросил записать для него молитвы.

— Я буду на Заводе напевать вслух — и никто не поймёт, что я открыто молюсь! — пояснил он.

Уроженец Белоруссии, русский по национальности, много проживший в разных республиках СССР, переезжая с одного Завода на другой, Анатолий плохо говорил как по-белорусски, как по-русски, как по-украински, как и по-польски. Казался косноязычным грубым мужиком, на самом деле в душе был добрым и бескорыстным. Он признался Саше, что хочет выучить молитвы по латыни ещё и потому, что намерен поступить в Рижскую Семинарию, чтобы стать священником.

Время пролетело незаметно. Сославшись на то, что завтра рано просыпаться, чтобы поспеть на Завод, скоро Анатолий попрощался и ушёл.

Из-за Саши Соне было некуда деться. Стоило ей уйти в соседнюю комнату, как оттуда начинало доноситься ворчание бабки. И она возвращалась обратно, не находя себе места. И Саша чувствовал неловкость из-за того, что нарушил порядок её жизни своим непрошеным приездом.

— Ты завтра в костёл не ходи! — попросила девушка, покидая в конце концов свою комнату, чтобы отправиться спать вместе с бабкой.

Ворочаясь на жёсткой кушетке, Саша долго не мог заснуть.

"Пожёстче, чем у Санитара", — подумал он. — "Ведь тут голые доски!"

Он вспомнил облик хрупкой девушки.

"Ах, если бы не Оля — я бы влюбился в Соню!"

Однако, к чувству симпатии примешивалось что-то такое, чего Саша никак не мог понять. От Сони веяло холодом… И он испытывал к ней странное смешанное чувство братской и, как бы, даже отеческой любви, вместе с состраданием, от которого становилось на сердце одновременно и тепло и тоскливо…

В комнате была непроглядная тьма. Ни одного звука не доносилось ни из-за окна, ни из-за двери.

"Как в склепе…" — продолжал думать юноша. — "Жалко бедняжку… Как она может тут жить?"

Хотя он чувствовал что-то обворожительное в этой провинциальной обстановке, так сильно отличавшейся от столичной, эта же экзотика и отпугивала чем-то чуждым всему его внутреннему существу.

Лёжа с открытыми глазами, и ничего не видя в темноте, Саша мысленно представил облик комнаты; вспомнил все её небогатое убранство, и почему-то его мысль остановилась на печной заслонке, являвшейся как бы одним из немногочисленных предметов обстановки.

Он повернул голову, посмотрел в глубину комнаты… Его глаза уже привыкли к темноте, и Саша отличил в окружающей тьме нечто белое, будто повисшее в том самом углу, где была печная заслонка.

Недоумевая, что это за свет, он начал усиленно всматриваться в темноту. Кругом должны были быть неровные белёные известковые стены. Но они сливались с окружающим мраком… Лишь только странный свет в углу будто бы повисал между полом и потолком. Саша повернулся, чтобы посмотреть в окно. Но окна он не увидел. Он снова посмотрел в светлый угол и обмер: светлый овал, вытянутый от пола к потолку, медленно приближался…

Он достиг середины комнаты, остановился, — и Саша увидел фигуру…

Это было существо, похожее на Соню.

И чем дальше Саша всматривался в него, тем отчётливее начинали прорисовываться отдельные его черты. Заворожённый таким превращением, юноша не мог оторвать взгляда. На мгновение ему припомнилось то, как он недавно, полупьяный, очнулся и увидел святых апостолов, с укором взиравших на него из под купола полуразрушенной церкви. Вспомнилась головная боль, с которой он проснулся в то утро; боль вышла из прошлого, проникла в настоящее и осталась…

"Её сестра!" — осенила догадка. — "Приведение!"

Сердце само собою заработало с такой силой, что он, услышал его стук; прилив крови к вискам отдался резким болевым спазмом, и он почувствовал, как волосы на голове зашевелились, будто наэлектризованные. И голос, прозвучавший откуда-то изнутри сознания, вдруг его успокоил:

"Не бойся! — сказало светящееся существо, — " Это я, Соня!"

И действительно, то был голос Сони, с тем же характерным для неё украинско-польским провинциальным акцентом…

Призрак приблизился так, что Саша оказался внутри его свечения… Головная боль сразу пропала — и чувство блаженства, которое он недавно почувствовал, когда молился вместе с Соней, наполнило его душу и поглотило так, что он забыл себя, будто бы умер…

Он пришёл в себя в поезде, когда уже приближался к Курскому вокзалу…

Как ни пытался он вспомнить, что было после этого ночного видения — всё было безрезультатно. Он собирался поведать обо всём Санитару, спросить, возможно ли такое чудо — или это всего лишь его бред, но перед его мысленным взором возникал облик хрупкой девушки, с умоляющим взором, будто бы говорящим:

"Не говори никому об этом… Тебе никто не поверит… Тебя сочтут больным… Даже он, Санитар…"

"Но тогда зачем ты открыла мне такое?" — думал он.

И Соня отвечала на его мысли его же мыслями, но своими:

"Ты скоро узнаешь, зачем…"

Чувствуя неимоверный духовный подъём, Саша решил, что, теперь или никогда, по возвращении домой, он будет должен объясниться с матерью, рассказать ей о настоящем чуде, только что с ним случившемся; и рассказ этот не сможет оставить его мать равнодушной — она обязательно и сразу же обратится к Богу… Он познакомит её с Санитаром… Они будут вместе по воскресеньям ездить в костёл… Потом он договорится с Санитаром о её крещении… Впрочем, наверное, будет лучше, чтобы мать крестили в церкви, а не на квартире, как его… Для старых людей важна каждая мелочь… А то, вдруг усомнится, что всё — инспирировано Западом…

С такими надеждами юноша возвращался домой… Он был почти что уверен, что стоит ему только рассказать обо всём, что он чувствует, стоит только суметь всё правильно выразить в нужных словах, — и мать его сразу поймёт и пойдёт за ним, забыв обо всех предшествовавших разногласиях…

Но этого не случилось из-за того, что сразу же по его приезде жизнь повергла его в беспросветный и нескончаемый ряд бед…

Конец Третьей Части