1. Кража

А случилось так, что как только ранним утром, первого июля 1977 года, Саша ступил на порог, вместо приветствия, мать обрушилась на него с потоком обвинений. Оказалось, что за время его отсутствия их квартиру обокрали, и его родители, заявив об этом в милицию, сообщили и свои подозрения относительно воров. А именно, они предположили, что квартиру обокрали Сашины "дружки-сектанты", "втянувшие" их сына в свою "шайку".

Так как взлома двери не было, а преступники проникли в квартиру, открыв её ключами, то это обстоятельство убеждало всех ещё более в той версии, будто "сектанты" под каким-то предлогом выманили у Сашки ключи, сделали копии, узнали у него, когда никого не бывает дома, самого парня отослали с каким-то заданием в другой город и преспокойно обчистили его же квартиру.

Узнав от родителей обо всех их домыслах и поругавшись с ними, Сашка хлопнул дверью, заперся у себя в комнате.

— Собирайся в милицию! — услышал он из-за двери голос матери. — Нечего дверьми хлопать! Теперь всех на чистую воду выведут!.. Сволочи!..

В этом "сволочи" прозвучало стопроцентное убеждение в своей правоте. Особенно больно ударило по сердцу то, насколько велика была реальная дистанция, которой он до сих пор не придавал значения, между ним и матерью…

И он почувствовал, что на него наваливается неумоверный груз, не давая опомниться после долгой дороги и подминая под себя то прекрасное состояние души, которым его наполнила Соня.

"Сволочи" — говорило и о том, что, действительно, нельзя будет избежать допроса и — о, ужас! — Саша понял: у него будут допытываться о том, кто его друзья, и даже могут сделать обыск… Если, впрочем, уже не сделали…

Он начал осматривать книги… Новый Завет он возил с собою, и он ещё находился в его дорожной сумке… Но книги Ивана Крестова! Где они? Их не было!

"Влип, очкарик!" — сказал сам себе Сашка и тяжело опустился на диван.

А за дверью отец уже с кем-то разговаривал по телефону…

— Вернулся… — услышал Саша. — Да… Только что…

Мысли смешались… Он не знал, что предпринять, чувствуя нарастающие неприятности.

— Сейчас… — услышал он, как отец сказал кому-то по телефону, и затем громко — через дверь — сыну:

— Тебя к телефону! — И постучал в дверь. — Следователь из милиции — товарищ Невмянов!

У Саши в комнате находился свой аппарат, подключённый параллельно к основному. Он поднял трубку.

— Алло…

— Что? Вернулся?.. Твою мать!.. — услышал он грубый голос, ударивший матом. Саша опешил, не знал, что отвечать.

— Алло! Ты слышишь меня?!

— Да…

— Немедленно приходи в Девяносто Первое отделение!

— А это — кто?

— Хрен в пальто! Там узнаешь! — Последовала нецензурная брань.

— Я не пойму вас… — ответил Саша. — Почему вы ругаетесь?

— Что?!! — Мат полился потоком.

Саша вспомнил слова Санитара: "Я попросил прислать повестку — начали угрожать, ругаться матом…"

— Теперь понял? — услышал он.

— Пришлите, пожалуйста, повестку, — стараясь быть спокойным попросил Саша и, не дожидаясь ответной реакции, положил трубку.

Наступила тишина. К голове прихлынула кровь. Он откинулся на диване. Пытаясь унять дрожь, он приблизил свои пальцы к глазам, наблюдая, как они сами собой подёргиваются.

"Только не надо бояться…" — сказал он себе. — "Иначе пропал!"

Минут через десять в коридоре за дверью зазвонил телефон…

Сашка слышал, как отец поднял трубку, многократно дакая и соглашаясь, односложно кому-то отвечал. Под конец разговора, он спросил:

— А в какое время дня?

Ему что-то ответили. И он переспросил:

— Ночь? — и услышав ответ, сказал:

— Хорошо… Я понял: в пять часов…

Отец положил трубку и через дверь стал упрекать сына, что тот "нехорошо" разговаривал со следователем, который "на самом деле" — очень хороший и добрый человек и который будет ещё раз звонить завтра днём и просит, чтобы Саша был дома… Что сегодня, "на самом деле" у него — очень много дел и уже нет времени для разговора с Сашкой… Отец повторил дважды то, что следователь будет звонить завтра днём и что, будто бы, сегодня очень занят…

Саша взглянул на часы. Было около пяти вечера.

"На всякий случай не помешает смотаться!" — подумал он — "А там будет видно, что делать…"

Саша выждал, когда родители ушли из коридора, подхватил на плечо велосипед, всегда находившийся в его комнате, и, не заботясь о наружной двери, оставленной открытой настежь, побежал вниз по лестнице.

Ехать пришлось через всю Москву. Он выехал на Загородное шоссе, погнал вдоль трамвайной линии, мимо больницы Кащенко, Даниловского кладбища, Шаболовской башни, а далее — по Садовому Кольцу — до Проспекта Мира, по самому Проспекту, пока не доехал до дома, где жил Санитар.

Был вечер, но на улице ещё — светло… Прежде чем войти в подъезд, Саша объехал вокруг дома, проверяя нет ли хвоста. И в подъезде он долго стоял на первом этаже, стараясь прийти в себя, отдышаться после долгой езды и успокоиться.

Наконец, он поднялся вместе с велосипедом на третий этаж, условно постучал по стенке наконечником от трубки велосипедного насоса. Ожидая появления хозяина, Саша успел заправить её обратно в насос и прикрепить его к велосипедной раме.

Санитар открыл минуты через две, когда Саша почти что собрался уходить, полагая, что никого нет дома; впустил его вместе с велосипедом. Он был не один в своей комнате. За столиком сидела незнакомая худая женщина, лет тридцати пяти, с подтёками у глаз, какие бывают от постоянного переутомления и недосыпов.

Санитар представил даму, назвав её сестрой Ниной, предложил чаю. Саша был голодным и от чая не отказался, заметил, что ему необходимо серьёзно поговорить с Санитаром.

Нина будто бы не замечала Сашу, продолжала молча сидеть. Да и Сашке было вовсе не до неё. И пока Санитар ходил на кухню за чайником, они не обмолвились ни единым словом.

Саша выпил одну чашку, другую… Прошло минут пятнадцать. Он односложно отвечал Санитару на его вопросы общего порядка, догадываясь, что Нина — "непосвящённая", и что отвечать следует так, чтобы не сказать ничего лишнего.

Неожиданно гостья поднялась, что-то пробурчала Санитару и двинулась к выходу.

— Я позвоню — ты ещё раз подумай! — сказала она, останавливаясь за спиной Санитара, всё ещё сидевшего за столиком.

— Что же, сестра Нина… — ответил он. — Ты, конечно, позвони. Но, боюсь, что я не скажу тебе ничего нового относительно твоего предложения…

Он поднялся, снял со стены пальто, висевшее на гвозде, поднёс Нине. Она позволила ему помочь его надеть, подошла к двери, в ожидании, пока хозяин отворит её перед нею и проводит.

— Ты извини, что я не вовремя, — сказал Саша, когда Санитар вернулся в комнату и сел на своё место.

— Ничего, брат Андрей, — ответил Санитар, — Вот, сестра Нина, тоже пришла без звонка… — Он немного помолчал и добавил: — Представь себе: работает на телефонной станции по ночам… И уже давно начала подключаться к моим разговорам и даже сама звонить… А вот сегодня навестила… Говорит, что влюблена. Просит, чтобы я на ней женился…

— Вот так номер! — удивился Саша. — Так прямо с первого раза и предложила?

— Да… — Санитар мягко улыбнулся. — Только, ведь, тут дело шито белыми нитками…

— Ах, вот оно что! — догадался Саша.

— По всей видимости что-то типа того… — Санитар вздохнул. — Впрочем, очевидно, что её заставили… Она то и дело как-то оправдывалась, жаловалась, что у неё никого нет, что живёт одна с маленькой дочкой, ради московской прописки работает по лимиту…

— По лимиту на телефонной станции? — удивился Саша. — Я такого не слышал…

— И я тоже… — согласился Санитар. — Однако… — он снова вздохнул, — Просящему отказывать нельзя… Я рассказал ей о Господе… Кто знает, ведь, порою и гонители становятся исповедниками Христа…

— Это чистой воды провокация! — не согласился Саша.

И не выдержав более, он изложил Санитару о том, что случилось у него дома. Стали соображать, не завязаны ли преследования Санитара и Саши в один узел…

— Видимо, нет, — заключил Санитар. — Ведь, Нина начала звонить давно… В КГБ много департаментов. Чтобы связать одно дело с другим, им необходимо больше информации. Её-то они и попытаются у тебя добыть…

— Лучше всего держаться одной версии и на все вопросы отвечать в соответствии с этой версией, — продолжал рассуждать Санитар. — "Кто обокрал?" — Вот первый вопрос, который они зададут, сначала, возможно, вежливо…

Саша внимательно слушал Санитара, стараясь внутренне собраться, сосредоточиться, чтобы быть готовым ко всем неожиданностям его ожидающим ни сегодня — завтра.

— Затем начнутся угрозы, запугивания… Главное, не верь ни одному их слову. Знай, что они только пугают. Но если поймут, увидят, что испугался, то станут давить ещё сильнее… Знай, что любое давление на тебя — это нарушение Закона, Конституции, Международных Прав Человека… Они могут, конечно, их нарушать… Они, ведь, это делают все шестьдесят лет… Но и у них есть какой-то предел, за который они боятся переступать. Ведь сталинские времена уже прошли. Теперь не так-то легко упрятать человека без суда и следствия. Они должны будут придерживаться какой-то формы… Кража, на самом деле, их мало интересует. Они попытаются узнать, куда ты ездил, у кого останавливался, будут требовать перечислить всех, кого знаешь…

Санитар замолчал. Молчал и Саша, ожидавший подсознательно от Санитара мгновенной помощи, такой, как, например, предложение остаться у него, не возвращаться домой, или, может, он посоветует уехать в другой город, спрятаться где-нибудь в тайном глухом месте и начать настоящую подпольную жизнь, ещё более опасную, но и более активную. И, кто знает, быть может, сейчас он ухватился бы за это и последовал бы всем инструкциям Санитара…

— А что если мне исчезнуть? — робко предложил юноша.

— Я бы так не поступал, брат Андрей, — сразу ответил Санитар, видимо ожидавший такой вопрос. — Это вызовет у них ещё больше подозрений. Рано или поздно они тебя найдут. И тогда будет всё выглядеть намного сложнее… Главное, чувствуй за собой правоту. Знай, что ты ничего не совершал незаконного, хотя они постараются тебя убедить в обратном…

Саша устало вздохнул. Последняя надежда хоть как-то оттянуть неминуемые неприятности отпала.

— Знай, брат, что все мы будем о тебе молиться. Господь не оставит в беде. И даже если случится самое худшее, скажем, будут оскорблять, бить, издеваться… даже если посадят в карцер, — не забывай, что ты — прав, что ты страдаешь, защищая Христа. И это придаст тебе силы. Вспомни Его слова: "Меня гнали, будут и вас гнать"… "Претерпевший же до конца, спасётся"… И ещё Он сказал: "Мужайтесь. Я победил мир!"

— Зверь Апокалипсиса бьётся в агонии, брат Андрей, — продолжал Санитар, — И он пытается увлечь за собой в пропасть всех, кто рядом… Ты встал на его пути… И путь этот усеян терниями. Он ведёт к узким вратам спасения. То, что случилось, должно было случиться. Мы — воины Христовы, должны быть готовы к любым испытаниям, даже к смерти… Всегда помни, что бы ни произошло, это ещё не конец. Помни и то, что впереди ждут новые испытания — даже если всё закончится благополучным образом сейчас. Это — лишь первый урок, через который нужно пройти с достоинством…

Ещё долго Санитар наставлял своего ученика. Под конец они стали молиться…

Горела на столе свеча, как совсем недавно, за тысячу километров к югу от Москвы, в маленьком украинском городке. И тихий летний вечер окутывал сошедшими сумерками склонившихся друг перед другом, таких разных людей. И хотя за окном доносился транспортный шум Москвы, оба человека не обращали на него внимания… Порою лёгкий порыв ветра врезался в угловую стену, с пожарной лестницей, рядом с открытым окном Санитара, потеряв силу, влетал в комнату, но уже был не в силах задуть даже свечку, игравшую своим пламенем на сосредоточенных лицах единомышленников, и лишь отбрасывал их исковерканные тени на стены, со старыми незатейливыми обоями…

И вдруг Саша успокоился. Горячка, что охватила было его мозг, спала. Он попрощался с Санитаром, медленно поехал домой, наслаждаясь тёплым ночным воздухом, поднимавшимся от ещё не остывшего асфальта, и — посвежевшим запахом, источаемым листвой деревьев, ещё не успевших покрыться прочной летней пылью, задохнуться от переработки углекислого газа в кислород.

"Кто знает", — думал он, — "Вот сейчас, наедут сзади, собьют… Несчастный случай! — Ничего не докажешь…" — Но, мысль эта показалась ему теперь отдалённой. На душе было удивительно спокойно. Он "их" больше не боялся. — "Нет, не этого им надо… Я им нужен пока что живой… "

Так думая, он вдруг вспомнил, что забыл спросить у Санитара о том, что если упекут в психушку?

"Может, и не придётся больше прогуливаться по Москве, тем более, на велосипеде…"

Несмотря на эти тревожные мысли, то ли от усталости, то ли оттого, что, действительно, Санитар успокоил его, придав некоторую ясность предстоящим событиям, — Саша со спокойной душой благополучно добрался до дому…

Он вошёл в квартиру, когда родители уже спали. Мать, тем не менее, вышла, ворча, что-то, приготовила из еды, позвала сына на кухню. Но Саша ничего не ответил из своей комнаты, прилёг на диван.

"Похоже, что ещё не приезжали", — подумал он. — "Значит, буду утром…"

Мать ушла спать. Он тихо поднялся, вышел в коридор.

"Посмотрим, как вы будете ломиться, будить соседей в пять утра!"

Саша отсоединил электрический провод от звонка, над дверью, тихо вытащил ключ из замка, положил его под телефонный аппарат, в коридоре.

"Пока ищут ключ, успею позвонить дворнику"…

Он прошёл на кухню, погремел там посудой, чтобы мать подумала, будто он всё-таки ест её еду. Но не притронувшись ни к чему, вернулся к себе, разделся и снова лёг.

Саша долго лежал с открытыми глазами. Уже часы, за стеной, пробили час ночи. Слёзы навернулись на глаза.

Он подумал о том, что мир — всё один и тот же. В своей слепоте родители предают родных детей… Что же удивляться предательству Иуды?

Сон никак не шёл. Он слышал, как из-за стены доносился храп отца.

"Что ему там может сниться?" — продолжал юноша свою думу. — "Молодость? Служба в армии? Сталин на трибуне?.. А завтра… Нет, уже не завтра, а сегодня, через четыре часа, — и меня попытаются сделать Иудой!"

Слёзы стекали из его глаз, катились по щекам. И он не утирал их. Он чувствовал себя огромной частицей Вселенной, удостоившей его внимания, чтобы продолжить человеческую Историю. И от этих слёз делалось на душе легче…

Он не заметил, как всё-таки заснул.

 

2. Метла

Саше приснилось, что он проснулся…

Он открыл глаза… Его комнату освещал яркий золотой свет, искрился, отражаясь от изумрудов, выступивших из рисунка обоев. Он услышал какую-то смесь звуков, будто говор множества людей на разных языках. С чувством ожидания чего-то необычного, он поднялся с постели, выглянул в окно…

Сначала ему показалось, что там — праздничный салют. Но в следующую секунду его осенило: "Нет! Случилось то, чего он ждал и знал, что это когда-нибудь наступит!"

Небо сверкало множеством огней, а над крышей соседнего дома медленно опускался огромный космический корабль в виде тарелки.

Ещё по-прежнему существовали СССР, КПСС и КГБ, но уже было ясно, что отныне их будто бы больше нет, потому что теперь они потеряли всякое значение: ведь в один час изменился весь мир: прилетели они — пришельцы из Космоса!

И чувство безмерного ликования, экстаза, наполнило душу так, что Сашка не утерпел, закричал во всё горло: "Ура-а!" — и услышал, как его крик отозвался множеством подобных криков людей, высунувшихся в окна и смотревших в небо на гигантский иноземный предмет, окружённый огнями, исходившими от сотен сопровождавших его летательных аппаратов и ярких крылатых существ, похожих на жар-птиц с человеческими лицами.

— Ур-р-ра-а!!! Га-га-ри-и-ин!!! — услышал Саша чей-то крик из соседнего дома.

— Это не Гагарин! — закричал соседу Сашка, высовываясь в окошко и всматриваясь в человека, стоявшего на балконе, в одних трусах и майке.

Но человек, показавшийся очень знакомым, не слышал Сашу. Он продолжал вопить "ура", потрясать правой рукой, с зажатыми в кулак пальцами.

"Никогда не думал, что дядя Коля живёт в соседнем доме!" — подумал Саша и, снова посмотрев в небо, понял, что ошибся, приняв за космический корабль кумач, с изображением Брежнева, развёрнутый в небе.

Саша прикрыл окошко. Стало тихо. Только мерные звуки от метлы дворника, гнавшего по асфальту в известном одному ему направлении мусор, проникали в комнату через остававшуюся открытой форточку:

"Ш-ши… — ши… Шъ-шшш — шшши-и-и-и…

Шъ-ши… — шию… Ш-шши-и — шишши-и…

Ш-ше- ллес-ст — Подгорный…

Шш-елест — Наго-орный…

Маз-зуров — Поля-анский…

Руденко — Подлянский…

Муденко — Семичастный.

Микоян — Громыко…

Микоян — Малиновский…

Малиновский — Капитонов…

Капитонов — Наумов…

Наумов — Невмянов… " — говорила метла, и… — "Шъ-шш-шши-шишишшши-ииии!" — шуршали диффузоры репродукторов по всей стране многомиллионным шорохом рукоплесканий…

И густой голос Левитана объявлял:

— На трибуну торжественно поднимаются товарищи:

Брежнев — Шелепин!

Шелепин — Подгорный!

Подгорный — Нагорный!..

"ШЪ-шЪ-шшш-ши-ши-ши-шшшшь-ь-ь-ь..! " — заглушал голос диктора шум рукоплесканий, но затем стихал, и Левитан настойчиво продолжал своё:

— Демонстрантов торжественно приветствуют товарищи:

Бабель — Бебель,

Бебель — Гегель,

Гегель — Гоголь,

Гоголь — Моголь…"

Голос диктора ускоряется до дикции Буратино, продолжает без устали перечислять:

— Суслов — Тихонов, Тихонов — Мазуров, Мазуров — Шелепин, Шелепин — Капитонов, Капитонов — Нагорный… — скорость мгновенно падает ниже нормальной, и перечень продолжается тягучим устрашающим басом:

— Осё-о-л… Подъ-го-о — о — о-ръ-ны-и-й — Ко-зё-о-о-л… На-го-о-ръ-ны-и-й…

Вдруг диктору возвращают его собственный голос, и он продолжает настоятельно перечислять:

— Косыгин — Черненко… Черненко — Косыгин… Совок — Идиот… Идиот — Урод… Везёт — Не везёт… Не везёт — Заметёт…

"Надо подождать, когда кумач заметёт", — подумал Сашка, прибавил громкости на репродукторе и стал внимательно вслушиваться, как работает дворник…

"Заметёт на привод… Привод — в расход… В расход — на развод… В развод — на Завод… На Завод — Завод… Завод — на Завод… Завод — в Завод… Кругом Завод… Один Завод… Течёт Завод… Родной Завод… Опять Завод…" — пела метла бабьим голосом Зыкиной.

Так и не дождавшись конца передачи, Саша выключил радио, снова открыл окно.

На улице было тихо. Никаких огней, никаких космических кораблей, летательных аппаратов, птиц… Не было видно и кумача с Брежневским ликом.

Только звуки метлы усилились, будто дворник продвинулся из-за угла соседнего дома и вышел в зону прямой видимости.

И Саша снова высунулся из окна, посмотрел на балкон, где недавно скандировал дядя Коля.

И там никого не было…

Вдруг Саша увидел милицейский "газик", проехавший мимо мусорных контейнеров и дворника, прервавшего свою работу и отошедшего на обочину, чтобы пропустить машину.

"Вот, значит, куда он гнал мусор!" — догадался Саша. — "Конечно, к контейнерам! Чтобы потом ближе было носить…"

"Газик" скрипнул тормозами, повернул за дом, объезжая вокруг, взвизгнул в утренней тишине шестернями не вошедшего сцепления.

"Значит уже пять часов!" — подумал Сашка — и бросился вон из комнаты в коридор, оттуда — за дверь, на лестницу, вбежал на пролёт вверх, распахнул окно…

У его подъезда только что остановился "газик". Из него вылезли два милиционера, с двойным эхом, отразившимся от здания школы, что напротив, хлопнули вразнобой дверцами.

И тут откуда-то снизу до Сашиного слуха донёсся тот же смешанный многоязычный говор, будто неожиданно распахнули дверь квартиры, полной гостей, чтобы впустить кого-то ещё, вновь прибывшего.

Не долго думая, Сашка бросился вниз по лестнице, навстречу голосам и… милиционерам, уже вошедшим в подъезд и поднимавшимся вверх, чтобы его арестовать.

На лестничной площадке третьего этажа действительно оказалось много людей, по праздничному пёстро одетых, возбуждённых, что-то оживлённо говоривших друг другу. Саша поспешил смешаться с ними, войти в квартиру, из которой они вышли.

Когда он оказался внутри и оглянулся на дверь, через которую только что прошёл, то увидел, как двое, в фуражках, потеснили столпившихся людей на лестничной площадке и, нисколько не обращая ни на кого внимания, прошли мимо, стали подниматься выше.

Саша сделал ещё шаг вглубь квартиры и натолкнулся на человека, который взял его за руку и приветствовал по-английски: "Welcome то America!"

И тогда Саша проснулся.

Было утро 2 июля 1977 года.

Из открытого окна доносился тот же мерный, как ход часов, громкий шелест метлы дворника. А за дверью его комнаты, в коридоре, кто-то дёргал и толкал наружную дверь.

Разом всё вспомнилось. Саша взглянул на будильник. Было пять минут шестого.

"Значит, и правда, сговорились! Предали!" — кровь бросилась в голову.

Он кинулся к своему телефону, стал набирать номер дворника.

Долго никто не поднимал трубку.

"Эх! Надо было с вечера предупредить, что буду звонить!" — подумал Саша, и услышал, как в коридоре захромал отец.

— Сейчас! Я сейчас открою! — прохрипел он, кашляя. — Куда ж, это, ключ подевался?! Сашка! Твоя работа?!"

Наконец трубку подняла Володина мать.

— Он спит! — сказала она. — Кто звонит?

— Скажите, что звонил Саша, — сказал юноша, стараясь говорить тише.

— Какой Саша? — сонный старческий голос готов был оборваться, пропасть за короткими гудками.

— Волгин Саша! — проговорил Сашка громко. — Скажите, что за мной пришли!

И выделив "пришли", он понял, что не понять этого нельзя, что понимать больше и не нужно, и что того, что он сказал вполне достаточно. И тогда повесил трубку.

Каким-то образом отец нашёл ключ, видимо другой, свой, и Саша услышал, как открылась наружная дверь.

Сразу же в его комнате оказались два милиционера.

— Волгин Александр Иванович? — спросил один из них.

Саша, стоя в трусах и майке, молчал.

— Собирайся в 91-ое!

В этот момент зазвонил телефон.

— Что это? Кто?! — всполошился милиционер и вопросительно взглянул на Ивана Михайловича, стоявшего в коридоре.

Сашкин отец пожал плечами.

Саша догадался, что звонит Володя.

— Проверка! — пояснил он, вспомнив вдруг свой заводской юмор, когда он с Игорем и Машкой открывали друг у друга столы и смотрели, что у кого появилось нового со свалки; и когда находили что-нибудь, то ради шутки, не взирая на протесты хозяина, "сводили на нет" находку — портили или корёжили радиодеталь при помощи кусачек или отвёртки…

И будто поверив ему, милиционер схватил трубку телефона.

— Алло! Романов слушает!

Но ему никто не отвечал.

"Немая сцена": трое в полутёмной комнате, едва помещаясь: Сашка, в трусах и майке, два милиционера в фуражках; через дверь, в коридоре — родители: мать, в халате, отец, в наспех натянутых брюках и майке, — освещённые светом из прихожей; — все ждали развязки…

— Всё в порядке! — сказал Сашка с издёвкой в голосе. — Аппаратура работает нормально!

— Какая аппаратура? — удивился милиционер, продолжая держать трубку. Он взглянул на полу-самодельный телефон без корпуса, на ворох проводов, без дела лежавших рядом с ним, на катушечный магнитофон и радиоприёмник. — Небось всё под током? — кивнул он на провода, аккуратно положил трубку обратно на рычаги, сделанный из детского конструктора, взглянул на юношу. — Кто звонил?

— А у вас документы есть? — спросил Саша.

— Какие документы?

— Ну… такие… Как они там у вас называются?… Ордер на обыск… Или на арест… Или хотя бы повестка…

— В милиции выпишут! Одевайся! — пришёл в себя мент. — Мне приказано тебя доставить в Отделение!

Саша стал одеваться. За окном всё так же мела метла, уже удалившаяся за дом, прочь от контейнеров туда, где несколько минут назад проехал "газик", скрипя тормозами и визжа шестернями сцепления.

"Нет… Всё-таки я был не прав…" — подумал Саша. — "Куда же дворник теперь денет весь мусор?" До помойки-то, поди, далеко таскать…"

 

3. Допрос

В 91-ом отделении милиции Сашку поместили в полутёмной камере, с двумя пьяными мужиками, которые громко храпели на нарах, установленных вдоль одной стены, под крошечным зарешеченным окном у потолка. Саше почему-то сразу сильно захотелось спать. Он долго не решался лечь на нары, рядом с пьяными. Потом, всё же, присел на край, попробовал подремать сидя, но долго не выдержал и повалился поперёк нар, поджал уставшие от вчерашней велосипедной езды ноги.

Однако, не успел он погрузиться в сон, как был потревожен: один из заключённых пожелал выйти по нужде, поднялся и начал стучать в железную дверь кулаком.

Через несколько минут он вернулся, покуривая сигаретой. Проснулся другой сокамерник. Оба мужика начали знакомиться. Сашка притворился спящим, хотя больше уже не мог спать, невольно слушая разговор "коллег", оказавшихся уже как-то знакомыми друг с другом.

— Тебя за что? — спросил один.

— А! — отвечал тот. — Проститутку одну изнасиловал… Вон она, в соседней камере, паразитка, клопов кормит… Так ей и надо! Тоже замели… — Он засмеялся, поперхнулся дымом.

— А тебя? — полюбопытствовал он, откашлявшись.

— У матери денег хотел взять. Подняла крик, дура. А соседи, суки, милицию вызвали… Ничего! Скоро отпустят… Никуда не денутся!

— А это кто? — заметил Сашку второй мужик. — Вроде бы его тут не было…

— Недавно привели, — пояснил куривший. — Я слышал… Сосунок какой-то.

Сказав это, он подошёл к Сашке, толкнул его в плечо.

— Эй! Ты кто?

Саша поднялся, сел.

— Ты кто, едрёна вошь? — засмеялся мужик, глядя на Сашку. — Тебя за что захомутали? — не унимался он, всё более и более расходясь, после долгого сна на нарах.

— Не знаю… — буркнул Сашка.

— Это как "не знаю"? Говори, падло, кто ты есть? Вдруг подсадной — откудова мне знать!

— Не знаю я, — повторил Сашка. — Пришли ночью, собирайся говорят, в Отделение… Недавно нас обокрали, и родители заявили на меня…

— Ишь ты! — ухмыльнулся "Первый" — Видать, они тебе шибко любють, родители-то твои! — И он рассмеялся. Смеялся долго. Отошёл от Сашки к своему знакомому, похлопал его по плечу, как бы выспрашивая одобрения. — А?!

— Любят — как не любить! — одобрил "Другой". — Родители-то… — Он посмотрел на догоравший окурок в руке первого" и попросил: — Дай-ка докурить, Пашк…

Пашка отдал окурок, повернулся к Сашке, перестал смеяться.

Будут, паря, тя колоть! — серьёзно сказал он и, будто, потеряв всякий интерес к Сашке, стал в пол голоса пересказывать с подробностями своему дружку вчерашние приключения.

Саша снова повалился на нары. Но вдруг увидел десятки клопов, сновавших по доскам. Только теперь осознав причину своей чесотки, от которой он страдал всё это время, парень вскочил, начал выпрастывать из штанов рубашку, стараясь вытряхнуть насекомых из-под одежды.

Двое его сокамерников стали гоготать и долго умирали со смеху, глядя на него. Наконец он успокоился, опустился обратно на нары. Теперь он сидел на самом краю, до тех пор пока стая клопов не начинала приближаться. И тогда парень поднимался, делал несколько шагов в сторону, в ожидании, когда людоеды отползут назад к стенам. И это стало теперь его главным занятием. Странное дело, клопы ничего не боялись и в то же время были совсем равнодушны к Сашкиным сокамерникам.

Проводя теперь большую часть времени на ногах, он стал размышлять о предстоящем; предполагать возможные вопросы, строить ответы на них и смотреть, к каким новым вопросам его ответ может повлечь. Так, незаметно для себя он сформировал концепцию, следуя которой, мог бы без боязни, как ему показалось, ответить на любой возможный вопрос.

"Надо отвечать правдоподобно и — не договаривая", — думал он, — "Даже когда нечего опасаться." Они ухватятся за цепочку, подумают, что я проговорился, начнут тянуть — распутывать… Дотянут до конца — а там ничего нет… И новый ответ наведёт их на другой вопрос. И опять я отвечу… И так, пока они не окажутся ни с чем, и пока им не надоест приходить в тупик…

Мысли Сашки вертелись по нескольким кругам. Схема разрасталась, усложнялась. Как Штирлиц, раскладывая спички, прорабатывал возможные версии, выдумывал алиби, так и Саша не мог уже остановить поток своих мыслей, углубляясь всё более и более в детали своих возможных ответов на вероятные вопросы.

Хулиганов по очереди выпустили. Позже всех отпустили и "проститутку" из соседней камеры, громко матерившуюся "на чём свет стоял". Саша остался один… Он мерил камеру шагами, вспоминал фильмы про заключённых: "Граф Монте Кристо", "Камо"…

"Да", — думал он, — "Никакие революции никогда не уничтожат камер, тюрем, лагерей… И всегда они будут одними и теми же… И человек всегда будет чувствовать себя в них униженным, подавленным, оскорблённым… В этом их назначение. И я, понимающий это, должен быть выше своих эмоций. И даже испытывая их, подобно философу, должен с любопытством наблюдать за собою, как бы, со стороны: чем закончится этот эксперимент: победой ли философа или — монстра, вынуждающего меня жертвовать своими чувствами, физическими и душевными силами, временем моей жизни, а возможно и самой жизнью…"

Размышления Сашки были неожиданно прерваны звуком металлических замков и скрипом открывающейся двери…

Его повели по коридору первого этажа. Затем по скрипучей деревянной лестнице он поднялся на второй этаж, прошёл по другому коридору, с дверьми кабинетов по обе стороны, вошёл в один из них, с лаконичной надписью: "ПЕРВЫЙ ОТДЕЛ".

Двое людей в штатском о чём-то громко говорили, смеялись. В кабинете, с закрытыми наглухо окнами было так накурено, что Сашке сразу стало трудно дышать.

Ни на него, ни на милиционера, приведшего Сашку, не обращали внимания целых минуты две. И только когда один из штатских закончил что-то говорить, другой, взглянул на вошедших.

— Иди, Васнецов к… Андрею Поповичу… — сказал он, присовокупив рифмованную нецензурную брань, — и оба засмеялись по-видимому какой-то им одним понятной шутке. Милиционер, с фамилией известного живописца, молча удалился, прикрыв за собою дверь.

И снова штатские стали разговаривать между собой, дымить сигаретами, на Сашку не обращая никакого внимания добрых минут пять.

В одну из возникших пауз юноша не выдержал.

— Извините… — решил он обратить на себя внимание.

Оба начальника резко поворотились к нему, взглянули, будто бы только сейчас заметили в своём кабинете присутствие чего-то одушевлённого. Тот, что занимал центральное место за столом, смерил Сашку взглядом.

— Я хотел бы знать, почему меня арестовали… — сказал Саша, уже вынужденный договорить.

Главный начальник медленно поднялся, вышел из-за стола, приблизился.

— Садись, — сказал он мягко, указывая на стул, одиноко стоявший у стены.

Саша повиновался.

— Я следователь. Моя фамилия Невмянов. — представился он. — Я занимаюсь уголовным делом, возбужденным против тебя, в связи с кражей.

Упёршись задом в свой стол, он вдруг грубо спросил:

— Почему не явился сразу по вызову?!

— А это вы звонили? — робко спросил Саша.

Следователь выматерился, давая понять, что это само собой разумеется.

— Ты почему отказался явиться по вызову? — повторил он.

— Я не знал, что это вы меня вызывали…

— Ах, ты не знал!.. — Он снова выругался. — Я, оказывается, забыл представиться! Тебе, что, родители не сказали?

— Они со мной ругаться стали, как только я пришёл… И тот, кто звонил, ругался…

— А откуда ты пришёл?

— Я уезжал отдыхать…

— Куда?

— В Киев.

— С кем ездил?

— Один.

— Врёшь!

Саша опешил.

— Я не вру.

— Врёшь! Тебя соседи видели в день кражи.

— Неправда! Я тогда был в Киеве.

— А откуда ты знаешь, когда?

— Как откуда? — Сашка удивился, как плохо играл свою роль следователь, пытаясь подцепить его, придраться к словам, как он топорно работал, следуя своему "оперативному опыту".

— Мне, ведь, родители сказали, как только я приехал, что нас обокрали пока меня не было. Ведь, вы же должны это понимать…

— Хорошо… — Невмянов прошёлся по комнате. — Значит сознаваться не хочешь… — Он сделал ещё несколько шагов. — Тогда разговор у нас будет другой!

Саша почувствовал угрозу в его голосе.

"Что он может сделать?" — промелькнула мысль. — "Я знаю, что я прав. Не запугает!"

Следователь ушёл к себе за стол. Но в своё кресло не сел, как раньше, а, нагнувшись, поднял с пола и поставил на стол… ботинки.

— Узнаёшь? — сказал он, стоя за столом.

Саша присмотрелся, узнал свои синие ботинки, в которых ездил в Киев.

"Значит, всё-таки, приходили, когда я навещал Санитара", — подумал он.

— Экспертиза показала, — продолжал Невмянов, — Что следы от этих ботинок были оставлены вором.

— Так ведь я же там живу! — Сразу же раскусил ловушку Сашка. — И мог оставить следы ещё перед отъездом.

— Ага! — ухватился следователь, — Значит, мог оставить! Значит, не отрицаешь, что это твои следы?

Саша решил не отвечать, коли его ловили на словах и передёргивали мысль.

— Отвечай, сука!

— Я вам ответил уже, что я живу в той же квартире, где и мои родители.

— Экспертиза показала, — продолжал Невмянов, — Что даже слой пыли на ботинках соответствует времени кражи. Ты дурака не валяй! Это — улика, от которой тебе не отвертеться! Не захочешь выдать сообщников, будешь отвечать один за всех и на всю катушку! Им-то, ведь, этого только и надо было! Нашли дурачка — козла отпущения!..

Сашка молчал, догадываясь, что как раз дурака-то хочет найти в нём кагебэшник: кто мог меньше, чем за одни сутки сделать экспертизу с ботинками? И решив следовать своей теории, выработанной во время пребывания в "предвариловке" с клопами, — позволяя инквизитору поглубже "завязнуть", он ничего не ответил: "Пусть думает, что я поверил ему и быдто бы, усомнился в честности своих друзей", — подумал Сашка. — "Тем стремительней потом рассыплется его "карточный домик", — когда он поймёт, что работал в холостую, что на самом деле меня не сломать — попросту лишь потому, что "ломать" не в чем…"

— Кроме всего прочего, — продолжал следователь, — Соседи, из квартиры, что напротив, видели тебя именно в этих ботинках!

"Вот дурак!" — сказал себе опять Сашка. — "Видно с логикой у него не всё в порядке: если они меня итак узнали, то неужели им было важно обращать внимание на мои ботинки… Явная "липа"…

Но Саша опять промолчал.

"Мели Емеля…" — подумал он про себя.

Кагебэшник, видно, почувствовал, что его доводы не убедительны.

— Говори, сукин сын, с кем ездил! — Взорвался он, снова подходя к своей жертве.

— Я же сказал вам…

— Врёшь! — оборвал его Невмянов. — Называй всех своих сектантов!

Другой начальник, до сих пор молчавший, поднялся из-за стола, подошёл к Сашке.

— Вот что, парень… — задушевным голосом начал он, после паузы, которую предоставил ему, первый экзекутор. — Мой тебе совет: отвечай на вопросы товарища Невмянова так, как он требует… Не то тебе придётся плохо. Я знаю твоего отца ещё с тех времён, когда он был начальником ЖЭКа… Он — бывший военный! Ветеран войны! Инвалид! Очень хороший и добрый человек! Скольким людям помог! Я всегда считал, что и сын у него будет достойным. Неужели я ошибался?…

Он замолчал, прошёлся перед Сашкой взад — вперёд. Невмянов стоял рядом, ожидал, как Сашка среагирует, видимо, чтобы продолжить запугивать, после того, как его коллега закончит играть свою партию "добренького дяди".

— Ты знаешь, парень, — продолжал "добренький", — Я тут работаю начальником Отделения больше двадцати лет… Я многого навидался… Ещё никому не удалось отвертеться… Особенно, если его удостаивают вниманием такие высокопоставленные Органы, откуда специально из-за тебя прибыл товарищ Невмянов… Ты понимаешь, о каких Органах идёт речь? — Он остановился перед Сашей.

— Понимаю… — ответил Саша тихо, в лад елейной речи начальника милиции.

— Ты, наверное, смотрел фильмы про чекистов и наслышан о том, как обращаются с теми, кто попадает на Лубянку? — так же спокойно задал он вопрос и замолчал в ожидании подтверждения.

— Да… — ответил юноша.

— Наверное, ты наслушался о "правах человека", думаешь, что будешь кому-то нужен… — продолжал начальник всё тем же тоном. — Вся жизнь у тебя, парень, ещё впереди… А тут — всё перечеркнёшь… Сгноят в психбольнице… И ведь никуда не денешься… Даже родители теперь тебе не в силах помочь… Всё равно из тебя вытянут всё, что нужно. Лучше говори сейчас. Там разговор будет короткий. Попадёшь туда — конец. Это я тебе говорю. Я знаю! Я сам работаю в этой системе. Поверь мне, парень… Я очень уважаю твоего отца… Иначе бы не стал с тобой так разговаривать… Я понимаю, что по молодости ты мог запутаться, подпасть под чьё-то влияние… С кем не случаются ошибки?.. Мы хотим помочь тебе во всём разобраться… Тебе и твоим родителям, которые незаслуженно пострадали… Если ответишь на наши вопросы, то сразу же отпустим домой…

"Как же! Отпустите так сразу! " — подумал Саша, — "Так я и поверил! Нет, вы ещё не весь спектакль разыграли! Ведь ещё не было серьёзных угроз!"

И Саша почувствовал, вдруг, даже какое-то разочарование от того, что представил себя выходящим из милиции, возвращающимся домой, с чувством совершённого предательства к родителям, которые тоже его предали… Нет! Ему вовсе не хотелось сейчас возвращаться домой! Нет! Теперь не может всё так легко обойтись!

— …И тогда на этом, я тебе лично обещаю, дело против тебя будет закрыто… — продолжал увещевать начальник милиции. — И товарищ Невмянов тебя отпустит домой… Так ведь? — Он вопросительно посмотрел на кагебэшника.

Но его товарищ почему-то даже не подыграл коллеге, не сказал "да", считая, видимо, что сломить Сашку должен отнюдь не какой-то начальник районного Отделения милиции.

"Ах, вот оно что!" — Сашку только сейчас неожиданно и со всей очевидностью озарила догадка. — "Они же хотят инкриминировать кражу всем моим друзьям, раскрутить громкий процесс, очернить и дискредитировать верующих, выплыть на гребне поднятой волны, выслужиться перед начальством, заработать лычки на погонах! А из меня сделать стукача и лже-свидетеля! Уж тогда-то точно, не отпустят… Тогда-то буду бегать, как шавка, по их первому зову… Сам-то по себе я им даже и не нужен… Они хотят подцепить Санитара, о котором, видно, сообщила мать… Полагают, что я должен перед ними трепетать, умирать от страха…

Саша внутренне возмутился, но удержался, чтобы среагировать на змеиные уловки, и следуя своей теории защиты, снова промолчал, лишь настроился внутренне на худшее, приготовился вытерпеть всё и до конца — как бы ни повернулось дело. Ему вдруг стало любопытно, чем всё может закончиться: захотелось испытать себя, кто он: человек или мразь. Не так часто жизнь предоставляет такой классический случай, так хорошо иллюстрированный в фильмах про стойких революционеров, брошенных в жандармские застенки, или про пытки советских пленных в гестапо…

Эта параллель, пришедшая юноше в голову, невольно вызвала у него улыбку: "Вот, теперь, и он — как все они, до него… "

"Кто же тогда эти?" — подумал он и взглянул на Невмянова, — "Жандармы? Фашисты?"

— Ах, тебе, блядь, смешно!!!" — и кагебэшник, всё это время пожиравший глазами свою жертву, вдруг неожиданно поднял кулак и опустил его Сашке на голову — так, как со злости или от досады ударяют по столу. И тут же, не медля ни секунды, он нанёс другой удар: его кулак больно ударил по правой Сашкиной скуле, отчего голова его метнулась и треснулась затылком о стену; кулак же соскользнул — прошёлся ещё и по горлу.

От боли Саша схватился было за шею, но быстро отпустил руку, не желая показывать, как ему больно, положил назад, на колено.

"Ах, вот как?!" — подумал он, глядя, как оба начальника замерили комнату шагами, а он, однако, продолжал сидеть, не издав ни звука. — "Нет, вы не жандармы и не фашисты! Вы хуже! Вы — чекисты!"

— Ну! Будешь говорить?! — Невмянов снова стоял рядом, согнувшись перед Сашкой и приблизив жирное лицо, с азиатским разрезом глаз, к Сашиному.

"Так ведь я этого ждал!" — подумал Саша. — "Иначе и быть не могло! Главное не показывать вида, что боюсь и что мне больно. Иначе — пропал!"

— Что вы хотите от меня?

— Называй, кто твои сообщники! Называй имена всех твоих знакомых, друзей! К кому ты ездил в Киев? Адреса… Имена… Телефоны… Кто звонил, когда пришли тебя арестовывать? Где был вчера? Куда уезжал на велосипеде?

— У меня нет сообщников… Я не обкрадывал своих родителей…

— Врёшь!

— Нет, не вру. Я врал бы, если бы стал говорить то, что вы от меня требуете!

Невмянов схватил Сашку за волосы, стал трясти, больно мотать голову из стороны в сторону.

— Говори, сучий сын! Сгною! Живым не вернёшься, падло!

Он бросил Сашкину голову, особенно рванув напоследок волосы, отошёл.

— Ну?! — грозно повторил он, резко возвращаясь и уставившись волчьими глазами в глаза Сашки.

Подследственный, не моргнув продолжал смотреть в лицо зверя. Он уже научился выдерживать взгляд психиатра, когда на вопрос: "А сегодня ты пил таблетки?" — отвечал искренне: "Да", потому что действительно их пил, хотя и специально для этого случая", и потому не отводил глаз от пожиравших его зрачков врачихи…

Невмянов выпрямился, шагнул в сторону, резко дёрнул дверь.

— Васнецов!

Через пол минуты вошёл молодой милиционер, что привёл Сашку.

"Небось, недавно только Школу Милиции закончил", — подумал Саша. — "Думал, верно, что будет защищать людей, стоять на страже законности, заниматься благородным делом…"

Милиционер взглянул на Сашку.

— Увести! — приказал кагебэшник.

Саша поднялся и направился к двери.

Его продержали в той же камере ещё несколько часов. Саша потерял счёт времени. Однако, решив дотерпеть до конца, он даже не испытывал чувства голода. Лишь в голове творилось невообразимое. Всё это время его мозг не переставал прокручивать детали прошедшего допроса, прочно засевшие в памяти до мелочей, включая интонации прокураторов. Голова болела от утомления, усталости, недосыпа. Тело чесалось от клопиных укусов, болела шея после нанесённого удара…

Взглянув на окно, под потолком, ему вспомнилась комната Сони. Пришла на ум где-то слышанная фраза: "Лучше в тюрьме со Христом, чем без Христа на свободе". Неужели они полагают, что он выдаст им хотя бы одного человека?..

Саша закрыл глаза и ему отчётливо привиделось то, как он молился вместе с Соней. Как пламя свечи играло по стенам их тенями…

"Брат, тебе не следовало причащаться…" — всплыл в его сознании робкий упрёк девушки.

"Вот почему всё так обернулось!" — подумал он. — "Сначала хотел икону унести из храма, а потом, не покаявшись, причастился! И девушку подвёл… Уехал, а она там осталась… "

Саша стал мерить камеру шагами.

"Соня!.. Соня!.. Ведь она же — святая!.."

Второй допрос проходил наедине с Невмяновым в другой большой полу-тёмной комнате-зале, вероятно предназначенной для летучек или общих собраний сотрудников.

Кагебэшник опять угрожал, тряс парня за волосы, выкладывал перед ним лист бумаги и карандаш.

— Пиши явки! Немедленно! — кричал он.

Сашка сидел молча. Не отвечал, не двигался. И Невмянов подходил, бил по голове наотмашь, скользящим ударом.

"Это, чтобы следов не оставалось", — говорил про себя Сашка, продолжая сидеть молча. — "Знает, как надо, гад…"

Эта сцена повторилась раз пять. И "в бессильной злобе" один раз Невмянов зачем-то даже скомкал пустой лист бумаги, бросил под стол, но затем опомнился и положил перед Сашкой новый.

Парень уже устал бояться. И на вопрос: "Что же, у тебя совсем нет друзей?" — вдруг ответил:

— Почему нет? — Есть…

Следователь аж встрепенулся. Опять подбежал к нему. Хлопнул по листу ладонью.

— Пока всех не запишешь — не уйдёшь!

— Я не могу вам никого называть.

— Почему, твою мать?!..

— Видите ли, — вежливо, как ни в чём ни бывало, отвечал Саша, будто бы фашист, что находился с ним в одной комнате, вовсе не избивал его только что.

— Я не могу вам никого назвать, потому что следом за этим вы приведёте моих друзей сюда, точно так же, как меня. И будете так же с ними обращаться, как со мной, и — заставлять говорить о том, чего не было.

— Ах ты, блядь! — выматерился Невмянов, но уже не стал трясти парня за волосы или бить, обошёл вокруг своего стола.

— Кроме этого, — добавил вдруг Саша, — Мне не позволяет это делать моя религиозная совесть.

Невмянов сел в своё кресло, закурил, время от времени, метая разъярённые и одновременно недоуменные взгляды на Сашку.

— Я отправлю тебя в психушку, — тихо сказал он. — Твои родители будут не рады, что заявили на тебя. Но будет поздно…

Докурив сигарету, он снова подошёл к Сашке.

— Но до этого я тебя изуродую, — сказал он, приблизив свою физиономию почти вплотную.

— Признавайся! — закричал он опять. — Где был вчера? Кто научил, как себя вести? Только знай: это тебе не поможет!

Он опять отошёл, стал ходить по комнате. Чувствовалось, что и он устал. Разница между усталостью обоих заключалась в том, что следователь ничего толком не знал, в отличие от Сашки; он мог только угрожать. И работал он "по обязанности", тогда как Сашка защищался "по необходимости". И эта мысль вдруг напомнила юноше случай в дороге, свидетелем которого он был, когда добирался автостопом до города, где жила Соня.

В то время, как с десяток машин, в одной из которых ехал Саша, вытянулась в одну колонну, следуя за шедшим впереди трактором, а множество встречных не позволяли обогнать этот трактор, — вдруг появилась откуда-то сзади "Волга" и вклинилась прямо перед ними. Сашкин водитель выругался, но притормозил. Едва пропустив встречную машину, "Волга" обогнала следующую и перед самым носом другой встречной опять успела вклиниться в колонну. Обогнав также и трактор, она понеслась вперёд и скрылась из виду. А через пять минут, когда уже не было встречного потока, появился целый эскорт милиции на мотоциклах и легковых машинах, по всей вероятности гнавшихся за той самой "Волгой".

"Не догонят!" — засмеялся водитель. — "Убегать быстрее, чем догонять!"

— Неужели ты и вправду веришь? — вдруг спросил Невмянов, усевшись за своим столом, будто на перекладине буквы "Т", у подножья которой, у торца другого стола, с листом чистой бумаги и карандашом, сидел Сашка.

— Да. Я верю. — ответил он, возвращаясь к действительности.

— Ну, и как же ты себе представляешь Его, Бога-то?

— Ну, конечно, — отвечал Саша, — Это не старик на облаке, как обычно думают многие. Бог — это всё равно что абстракция. Он невидим. Его нельзя увидеть так, как мы видим материальные предметы, например, этот стол, лист бумаги… О Его присутствии можно только догадываться…

— Абстракция! — усмехнулся "Понтий Пилат". — Значит Его нет!

— "Абстракция" — это лишь слово, — спохватился Саша. — Я просто хотел сказать, что Бога можно понимать подобно тому, как мы понимаем предметы абстрактной реальности… Например, законы математики или радиоволны, которые мы не можем воспринимать нашими органами чувств… Но сам Он — вовсе не абстракция… А лучше сказать — Реальность… И Его реальность более реальна, чем человеческая реальность… Потому что Он находится даже внутри каждого из нас…

Неожиданно следователь вскочил, подбежал к Сашке, схватил его за волосы и с особой яростью стал трясти и дёргать.

— Называй, сейчас же, сукин сын, свои явки! — кричал он. — Я тебя сгною в психбольнице! Что ты, думаешь, я шутки шучу? Я тебя, как Иисусика твоего распну, падло!.. — Он заматерился потоком ругательств, потом, наконец, перестав рвать Сашкины волосы, ударил его лбом по поверхности лакированного стола, добавил: — Посмотрю, что ты тогда запоёшь!.. — Снова вернулся на своё место, в который раз закурил.

— Вот я и говорю, — продолжал Саша, как ни в чём ни бывало, глядя в глаза следователю, — Хотя увидеть Его нельзя, но, ведь, это же не значит, что Его вовсе нет… Он есть. И это факт, от которого никуда не деться…

Юноша замолчал. Кагебэшник долго смотрел ему в глаза с каким-то тупым удивлением.

Вдруг он не выдержал взгляда, поворотил свои глаза вбок, и не глядя на Сашку, уже как-то по инерции, как заевшая пластинка, упавшим голосом повторил:

— Называй явки… С кем ездил? У кого останавливался? Кто звонил утром? Кто научил, что отвечать? Пиши все имена…

Более Саша не удостоил его никаким ответом.

Прошло минут пять полной тишины.

Докурив сигарету и посидев ещё несколько минут в безмолвии, Невмянов медленно поднялся, открыл дверь.

— Васнецов! — крикнул он. — Уведи!

Часа через два Сашку повели на допрос в третий раз. Он оказался в том же кабинете, где был утром, таком же накуренном. За столом находился начальник Отделения, игравший роль "добренького".

Он сказал, что сейчас Сашку отпустят домой, но перед этим — по закону — он обязан заполнить протокол.

И начальник стал быстро писать свидетельский протокол показаний Сашки по делу о краже. Он задавал вопросы, записывал ответы Сашки — то есть делал то, что следовало бы сделать в самом начале и чем следовало бы закончить… В конце протокола он записал:

"Имею крест и религиозные книги, занимаюсь радиотехникой, являюсь католиком-бабтистом [2] . Учусь на Подготовительных Курсах МГУ. Работаю во Дворце пионеров и школьников с детьми. Хожу в церковь и костёл."

— Прочти и напиши: "С моих слов записано верно" — подпись и дата! — приказал начальник.

Саша хотел было сказать, что некоторые сведения относятся скорее к его личной жизни, чем к делу о краже, но подумал о том, что он "засвечен" уже итак "по уши", — так что подпись его дела не изменит; да и, кроме того, пусть видят, подумал он, что он не скрывает своих убеждений и готов под ними расписаться.

И молча сделав это, он тем самым показал, что все попытки склонить его на сотрудничество в будущем будут тщетны.

— Подожди в коридоре! — сказал начальник, пряча протокол в столе. — Товарищ Невмянов хочет тебе кое-что сказать. — Он поднялся, обошёл вокруг Сашки и сам открыл перед ним дверь.

Оказавшись в ярко освещённом электрическим светом коридоре, хотя ещё и в здании милиции, но уже будучи свободным человеком, Саша почувствовал облегчение, глубоко вздохнул. Он прошёл к лестнице. Там было несколько стульев. Чувствуя утомление и усталость, он сел. Какие-то люди поднимались и спускались по лестнице, проходили мимо Сашки. На втором этаже находился паспортный стол, начинавший свою работу вечером. И те, что приходили сюда для оформления прописки, вряд ли подозревали, что в кабинетах, рядом, избивают ни в чём неповинных людей, а на первом этаже находится карцер, с нарами и клопами.

Сашка не заметил, как к нему подсел Невмянов.

— Ну, ладно, парень… — начал он, — Ты на меня зла не держи! Такая у меня работа.

Сашка молчал. Теперь ему более, чем раньше, было не о чем с ним разговаривать.

— Мой тебе совет: держи язык за зубами, что было. Не то будет хуже, — перешёл Невмянов на прежний галс. — С работы, я бы на твоём месте ушёл. С такими убеждениями работать в детском учреждении нельзя. Подумай об этом серьёзно. Люди, как ты, обычно идут в дворники, сам знаешь. Не говоря уже о высшем образовании. Тебе оно ни к чему… Ты меня понял?

Сашка презрительно молчал, не удосуживая преступника в законе ответом.

Наконец, тот понял, что больше не добьётся от парня ни единого слова, поднялся и пошёл прочь.

А Сашка, посидев ещё с пол минуты, встал и медленно побрёл к выходу. Когда он прошёл половину пролёта, на лестничной площадке его внимание привлекла знакомая фигура, с опозданием отвернувшаяся от Сашки лицом к окну.

Это было оно — лицо, без эмоций, которое когда-то, властно уставившись, говорило: "Ну, колись, падло!" — а затем потребовало отречься от своих слов; — лицо, без всякого сомнения, принадлежавшее стукачу Борису, из психбольницы. И находился он тут, по всей очевидности, для того, чтобы опознать Сашку.

"Вот зачем им нужно было, чтобы я задержался в коридоре!" — догадался он.

Саша прошёл мимо, остановился у окна дежурного, чтобы получить обратно свои вещи: часы, зачем-то надетые утром по инерции на руку, ремень от штанов. В дополнение ему даже выписали повестку.

— А печать? — спросил Сашка, взяв затёртый клочок бланка, с неразборчиво надписанной его фамилией.

— Ты, что, твою мать, парень, назад захотел?!.. — ругнулся в ответ милиционер. И Саша вспомнил его голос. Это был тот, кто, арестовывая его, спросил: "Небось всё под током?"

— Конечно! — ответил, как и раньше, Сашка и пошёл к выходу…

"Много ли советскому человеку нужно, чтобы испытать действительное счастье?" — думал он, отходя от здания участка. — "Одной бумаги, которую удастся выправить, когда она очень нужна — для получения квартиры, устройства на работу или для похорон… Какого-то клочка, с печатью и чей-то подписью, может быть достаточно, чтобы он испытал "чувство глубокого удовлетворения"… Генсеку Брежневу, обожавшему эту фразу, не понять такого блаженства… А если вдруг удастся советскому человеку получить ту нужную бумагу без проволочки, без фразы, ограничивающей её действие… Если справку выдадут ему с готовностью, поспешностью, любезностью, — что уж вовсе неправдоподобно, — то, выйдя из конторы, не впадёт ли "маленький человек" в эйфорию? Не подвинется ли умом? Не скажет ли жене, делясь радостью: "Это ж, какие, всё же, Нюра, у нас хорошие есть люди! Вот, если бы все такими были…" От простой бумажки, с печатью, он получит небывалый заряд энергии и вдохновения, который подвигнет его на трудовые подвиги и достижения!.. Однако, государство заботится о своих гражданах… Не нужно подвигов. Пусть лучше будут одни убытки… Только бы граждане не обезумели ненароком от избытка эмоций…"

И Сашка, всё ещё державший в руке повестку, разорвал её пополам…

Лёгкие клочки, подхваченные ветром, полетели под колёса проезжавшего трамвая, но как-то проскользнув под ними, понеслись через рельсы вдогонку "67-го" автобуса, шедшего в сторону "улицы Нагорной", и даже, может быть, к тому самому клубу, о котором так весело поёт Владимир Высоцкий… И Саше представилось, как ветер несёт их ещё дальше, через овраг, и под звуки гитары и хриплый голос барда выбрасывает на Севастопольский проспект… Ветер треплет повестку, и, пролетая мимо псих-диспансера, каждый клочок её разрывается ещё пополам и начинает множиться; и уже сотни тысяч повесток вылетают из окон диспансера и несутся по адресам; без помощи каких-либо почтальонов, сами собою, влетают в подъезды, залезают в почтовые ящики своих абонентов…

Неожиданный скрип тормозов разбудил заснувшего было на ходу парня.

Из окна высунулся водитель и что-то закричал, как будто по-английски. Сашка опешил, стал обходить автомобиль с дипломатическим номером сзади…

Что-то смутно вспомнилось: где он уже мог слышать сегодня английскую речь? Уж не сходит ли он понемногу с ума — после того, что с ним произошло? После всего, что было, едва успел глотнуть воздуха свободы — и чуть не погиб по глупой случайности…

Так и не вспомнив, когда и где он слышал английскую речь, Саша двинулся дальше. Ещё долго, целых минут двадцать, предстояло ему добираться до дома… Где был теперь его дом?.. Ему не хотелось возвращаться туда, откуда его увезли сегодня утром и где его предали собственные родители… И если бы он знал другое место, где можно было бы остаться и никогда больше не возвращаться назад, то он неминуемо направил бы свои стопы туда.

Смеркалось… Он медленно перешёл улицу Дмитрия Ульянова, миновал здание вытрезвителя, откуда доносилось пение какого-то не унывавшего пьяницы. А далее — мимо двенадцатиэтажных "башен", в одной из которых жил его школьный товарищ Лёня, тот самый, кого начали избивать много раньше Сашки другие подонки; тот самый его одноклассник, с которым на уроках географии Саша строил планы о том, как на самодельной подводной лодке они сбегут сначала в Финляндию, потом из Финляндии — в Швецию, а оттуда доберутся до далёкой Америки…

Миновав детскую поликлинику, Саша приблизился к дому. Не дойдя до своего этажа, он остановился у окна, сел на подоконник. Идти домой не хотелось. У него даже не было с собой ключей от квартиры. Надо было звонить в дверь, ждать пока откроют. Просидев на лестничной площадке с пол часа, он почувствовал, что если не заставит себя подняться, то заснёт прямо тут. Тяжело вздохнув, он медленно встал, приблизился к двери — единственному месту, куда, несмотря ни на что, он пока всё-таки ещё возвращался. Его правая рука потянулась к дверной ручке, а левая — к кнопке звонка. Кнопка оказалась на месте — звонок зазвонил, а ручки на двери не было — оторвали милиционеры.

Дверь открыла мать. Он молча вошёл и сразу же направился к себе в комнату. Отец, из коридора, начал что-то говорить про Невмянова, который, будто бы, опять звонил по телефону. Саша скинул с себя одежду, поставил подушку торцом, лёг на неё затылком так, чтобы её края закрыли ему уши, натянул на себя одеяло и сразу уснул.

 

4. Свидание

По совету Санитара Саша "ушёл на дно". Из опасения слежки, он больше не участвовал в регулярных общениях, а лишь изредка встречался с Санитаром "с глазу на глаз", как бы случайно, после мессы.

Однажды ему дали понять, что о нём помнят. Это был телефонный звонок. Саша поднял трубку — никто не отвечал. Он хотел уже её положить, но услышал:

— Узнаёшь?

— Алло! Кто это? — спросил Саша.

— Это я! — И Саша узнал голос Бориса.

Сразу же вспомнилось каменное лицо, с парой внимательных глаз, вдруг резко отвернувшееся на лестнице, и отражённое тёмным абрисом в мутной пелене сумерек оконного стекла.

— Кто это? — Сашка притворился, будто не узнал стукача.

— Что, заело?.. Не помнишь? — медленно со скрытой угрозой спросил стукач.

— Не-ет…

— Электросталь… — подсказал Борис, намекая на месторасположение больницы.

— Ну… И что? — выдавил из себя Сашка, чувствуя какой-то ужас, подкатывающий изнутри, и подумал: "Неужели ещё не всё?"

— Психбольница…

— Что надо? — резко спросил Саша, желая поскорее развязки.

— Ты так со мной не разговаривай, сука! — ответил стукач. — Забыл?

— Что?

— Вспомнишь скоро, "что"!.. — И Саша услышал короткие гудки.

Он бросил трубку, желая поскорее выпустить её из вспотевшей неожиданно ладони, как будто это была змея или что-то хуже этого, по глупости схваченная им и только что смертельно ужалившая его прямо в грудь, где сразу же заколотилось сердце, отдаваясь болью в висках. Трубка упала мимо аппарата. И Сашке показалось, что связь ещё не оборвалась, хотя короткие гудки будто бы чьим-то грубым кулаком продолжали стучать по голове. И эти звуки напомнили о том, что они имеют свою причину и своё определённое значение. Он поднял с пола трубку, опустил на аппарат, присел на стул. Был вечер…

И было утро, 3 августа, когда он, без звонка, снова поехал за советом к Санитару. Его не оказалось дома, несмотря на ранний час. И тогда Саша вспомнил разговор с Вовой-хиппи, который говорил о том, что Санитар работал в какой-то больнице.

Он сидел на лестнице, не зная, что ему делать дальше: дожидаться возвращения Санитара с работы или ехать самому к себе на работу, куда он ещё успевал.

"Санитар никогда не рассказывал о себе! Оказывается, он так рано уходит на работу… Я ничего не знаю о его личной жизни…" — подумал Саша.

Действительно, только обрывки, услышанные случайно, создавали неясное представление о нём. И как-то сложилось так, что расспрашивать его о чём-то личном, не относящимся к религии, было не принято. Да и было ли у Санитара что-либо более личное, чем религия? Вера занимала главное место в его жизни. Вот почему всё остальное, как то: семья, работа, зарплата, учёба, — всё в их кругу считалось несущественным, не являющимся предметом, достойным внимания… Но порою что-то проступало, становилось очевидным, как теперь, псевдоним Санитара, видимо, косвенно связанный с его должностью, а прямо — с задачей, поставленной им перед самим собой: очищать людей от их заблуждений, помогать избавиться от духовных болезней…

"Где труп, там соберутся… санитары", — пошутил мысленно Саша, перефразируя цитату и, как бы, подытоживая свои рассуждения…

Сашин начальник оказался в отгуле, и в пустой мастерской Дворца пионеров, он долго не находил себе места. Он решительно не знал и не мог ничем заняться, ходил из конца в конец комнаты, перекладывал с места на место инструменты, пока ему в голову не пришла идея позвонить Ольге, которую он не видел уже более месяца.

"Раз Санитара не оказалось дома, значит можно"… — размышлял Саша, придумывая себе оправдание на запрет общаться с кем-либо из группы, — " Мне же нужно с кем-нибудь из своих поговорить"…

Саша не стал додумывать до конца свою "мысленную оговорку". Телефон Оли он знал на память — семь цифр, звучавших музыкой в его голове.

Всё было так просто: Ольга оказалась дома — и так приятно было услышать её голос!

— А, это ты! — радостно воскликнула девушка. — Санитар говорил мне о твоих "неприятностях"…

— Оля! Давай встретимся! — перешёл Саша сразу к делу, опасаясь, что если телефон прослушивается, то одной фразой девушка сразу выдавала много "лишней" информации.

Он представил мгновенно, как Невмянов, дёргает его за волосы и кричит: "Кто такой Санитар?! "Неприятности", говоришь? Значит, мы идём по правильному пути! Она тоже с вами за одно?" И Борис, оказывающийся рядом, потрясает кулаком, слегка касаясь Сашиного носа и шипит: "Колись, сука!"

И чтобы найти причину для встречи, он добавил:

— Ты прочла Сэлинджера? Я тебе давал когда-то, помнишь?

— Да, брат, Андрей! — Оля произнесла "брат Андрей" с интонациями Санитара, что было смешно, если, опять же, к телефонной линии никто не мог бы подсоединиться. — Подъезжай к Текстильщикам… Встретимся у метро…

Не вдаваясь в суть надуманной "причины" (встреча родственника на вокзале), заместитель начальника с лёгкостью отпустил Сашку с работы. И уже через час юноша был на месте, поднимался по эскалатору, выходил из метро и ждал опаздывавшую девушку.

Был летний полдень. Безучастно Саша наблюдал за прохожими. Из-за бессонной ночи он воспринимал действительность будто сквозь какую-то пелену, то и дело впадая в мимолётный сон, во время которого успевал что-то увидеть, где-то побывать, но после пробуждения ничего не в состоянии воссоздать в памяти.

По тротуару мимо него прошли дети, лет десяти-двенадцати: два мальчика и девочка. Мальчики шли с боков, как полагается настоящим кавалерам, и внимательно слушали свою спутницу, что-то с энтузиазмом им рассказывавшую.

"Они оба в неё влюблены", — подумал Саша, — "Хотя сами этого не понимают"…

Дети прошли мимо Саши. Он уловил обрывок речи девочки:

— …Ровно через год, на этом же самом месте, в двенадцать часов дня…"

В этот момент она посмотрела прямо на Сашу, и ему показалось, что девочка сказала это ему. Пока он соображал, дети прошли мимо, остановились у телефонной будки. Мальчишки остались снаружи, а девочка, вошла в будку, стала набирать номер. Через несколько минут она вышла. Саша услышал, как хлопнула тяжёлая дверь за её спиной. Мальчишки взяли её за руки, и все трое, стали переходить дорогу. На другой стороне улицы дети вошли в стеклянное здание кафе. Саша видел, как девочка раньше других прошла вдоль ряда столиков, села у окна, стала смотреть на улицу. Мальчишки пропали в глубине здания и долго не появлялись. Если бы Саша не проследил за ними с самого начала, то не знал бы сейчас, кто сидит в кафе за столиком у окна. Но стоя на тротуаре и время от времени посматривая через дорогу, он представлял себе хрупкую фигурку девочки, в лёгком ситцевом платье, милое личико с каштановыми волосами по плечи.

"Интересно, смотрит ли она на меня?" — думал он, — Или ей нет дела до длинноволосого идиота на тротуаре…"

"Конечно, нет никакого дела", — сказал он себе, когда увидел, что к столику подошли двое мальчишек с подносами и начали выставлять тарелки. — "А что, если это она мне назначила свидание через год? Что, если взять и придти? Вдруг будет чудо? Вдруг она тоже придёт?… И вспомнит "идиота на тротуаре"… И скажет в удивлении, увидев меня:

— Это вы?.. И вы, правда, поверили и пришли?

— Да… — отвечу я. — Я ждал ровно год — как вы мне сказали… Ведь, я догадался, что из-за нашей разницы в возрасте год назад вы не могли быть моей… Но своею чистой душою вы страстно полюбили с первого взгляда одинокого юношу… И вот теперь нам ничто не мешает признаться в любви…"

— Брат Андрей! — услышал Саша знакомый голос, вздрогнул от неожиданности, пробуждаясь, — и увидел перед собой Ольгу.

Девушка была в пёстрой рубашке, с рюшечками на плечах, и гофрированной чёрной юбке.

— Ну, рассказывай! — сразу начала Ольга, ухватив юношу под руку и увлекая его куда-то прочь от метро, мимо кафе и мимо девочки в окне, наклонившейся над тарелкой, но всё же поднявшей голову и посмотревшей на улицу, когда Саша проходил мимо.

И Саша рассказал все свои злоключения, начиная с возвращения в Москву и кончая вчерашним звонком. Он умолчал об издевательствах в отделении милиции, но проницательная девушка, догадавшись, спросила:

— Они тебя били?

— Били… — подтвердил Саша, и добавил: — Не то, чтобы очень, но всё равно — унизительно…

— Ой, брат! — сочувственно проговорила Ольга, сжимая его локоть. — Теперь они хотят тебя запугать ещё больше! Но ты не сдавайся! Не падай духом! Они ничего тебе не сделают! Если бы хотели, то могли бы уже тогда… — Девушка замолчала, видимо, не зная, как ещё успокоить юношу.

Молодые люди прошли молча несколько минут.

— И кто же мог обокрасть квартиру? — прервала паузу Оля.

— Понятия не имею! — Саше уже надоела эта тема. На самом деле ему хотелось встретиться с девушкой вовсе не для того, чтобы выслушивать слова утешения. — Мало ли кто? Воры…

— Да… — вздохнула Ольга. — И у меня тоже всё не сладко…

Она не стала дожидаться, пока Саша станет расспрашивать о её делах и начала сама…

Девушка рассказала о том, что она перезванивалась с женихом из Америки. Что он сообщил ей о своих тщетных попытках получить въездную визу и предложил ей фиктивный брак со своим знакомым, который, возможно, скоро приедет в Советский Союз. Ей это, конечно, не нравится, а выхода нет. Но и надежд мало даже на фиктивный брак из-за множества неопределённостей.

— Американцы не любят обманывать своё Правительство, — заключила она свой рассказ.

Саша внимательно слушал подругу, и на сердце его "скребли кошки" из-за того, что Ольга совсем не думала о его отношении к ней и только терзала его чувства и растаптывала даже всякую надежду, играя роль подруги и товарища по несчастью.

Внимательно вглядевшись в лицо девушки, Саша только сейчас заметил, что оно сегодня было некрасиво: усталое, с отёками под глазами, по всей видимости — от бессонницы.

— Ты выглядишь утомлённой, — заметил он.

— Да, не удивительно… Ещё бы! — согласилась Оля.

Они поравнялись с кинотеатром, где шла французская комедия "Зануда". Увидев афишу, девушка предложила посмотреть фильм. Сеанс как раз начинался. Саша взял два билета, и молодые люди поспешили в зал, где после закончившегося киножурнала, только что погасили свет. В темноте они сели на какие-то пустые места и, сразу забыв о своих проблемах, погрузились в жизнь Запада.

Ольга обхватила Сашину руку, прижалась к его плечу и прошептала:

— Ой, как мне хочется быть там!..

Фильм оказался очень смешным, хотя и о наёмном убийце, всё время пытавшимся застрелить какого-то политического деятеля; но его случайный сосед по номеру в гостинице, в честь которого и назван фильм, сам того не ведая, никак не давал ему этого сделать.

В зале весело смеялись. Смеялась и Ольга, и её спутник. И когда зажёгся слабый свет, и титры пошли по экрану, а зрители начали вставать с мест и спешить к выходу, — обоим не хотелось покидать кинотеатр, возвращаться в мир, откуда удалось ненадолго сбежать.

Они выходили самыми последними, своей медлительностью, видимо, действуя на нервы билетёрше, готовившейся закрыть за ними выходную дверь металлической скобой. Оказавшись на улице, они остановились.

Вечер ещё не наступил. Но солнце уже было где-то за домами. Они пошли по улице, вспоминая и обсуждая только что увиденные смешные эпизоды, чтобы хотя бы таким способом продлить удовольствие и оставаться "там". Но вскоре они исчерпали все сцены. И тогда действительность приступила, молча давя и напоминая о том, что она — неизбежна.

Ольга остановилась у аппарата с газированной водой.

— У тебя нет "трёшки"? — спросила она. — Пить очень хочется.

— Есть.

Саша вытащил из кармана "мелочь". Поддерживая снизу Сашину ладонь с деньгами, девушка стала искать трёхкопеечную монету. Её движения показались Саше замедленными, будто он продолжал смотреть фильм, только фильм этот уже был другой, про его собственную жизнь. И что-то в ней испортилось. Вот почему фильм прокручивался с другой скоростью…

Целую вечность девушка искала нужную монетку, а потом мыла стакан… Наконец, Саша увидел, как её рука, обнажённая почти до самого плеча, опустила "трёшку" в прорезь аппарата, как, примерно, пол часа спустя мигнул свет, и ещё через час потекла струя пенистой белой жидкости… И текла она целую вечность… Затем аппарат загудел, выплюнул порцию газа, с остатками воды, и замер. А Ольга медленно поднесла стакан ко рту и, закрыв глаза стала жадно пить…

— Моих родителей сегодня нет дома, — сказала она, выводя Сашу из полусонного оцепенения.

Они всё ещё стояли у газировочного аппарата.

— Ты живёшь где-то тут, недалеко?

Саша не ожидал от Ольги приглашения и не мог в него поверить. Кроме того, он только сейчас осознал, что у него давно болит голова, и сейчас боль усилилась. Нервное переутомление и бессонница давали о себе знать.

— Да, — ответила девушка. — Вот мой дом! И Ольга указала на девятиэтажную "коробку", перед которой они только что остановились. — Зайдёшь?..

Они молча вошли в подъезд, остановились в ожидании лифта. Ольга нажала на кнопку с номером "7", и взглянула на юношу как-то сверху вниз, и улыбнулась. И лифт плавно тронулся. И они поднимались ужасно долго. И Саше было неловко молчать. Но и найти, что сказать, он никак не мог.

Она первой вышла из дверей, пересекла лестничную площадку, открыла дверь квартиры. Саша вошёл следом. Девушка скинула туфли, закрыла дверь на ключ.

— Проходи… Будь — как дома! Я сейчас заварю чай, да?

И не дожидаясь ответа, она прошла по коридору на кухню, и Саша услышал шум наливаемой в чайник воды.

Он прошёл в большую гостиную комнату, с красивой мебелью. Остановился у окна. В квартире было тихо. Лишь часы на застеклённом серванте, с хрустальной посудой внутри, тихо потикивали. Обе стрелки, слившись в одну линию, перешли за шестёрку.

— Пошли в мою комнату! — позвала Ольга, проходя по коридору с подносом.

В небольшой узкой комнате, самой последней по счёту, куда вошёл Саша вслед за своей подругой, из-за опущенных штор, было сумеречно.

Хозяйка попросила включить свет, и Саша повернул выключатель на стене.

Зажглась люстра. Саша осмотрелся по сторонам.

Слева — зеркальный шкаф. Справа на стене, над диваном, висел ковёр с каким-то восточным орнаментом. Впереди у окна — письменный стол. Другая стена была занята книжными полками.

Саша прошёл мимо девушки, остановившейся с подносом, приблизился к письменному столу.

— Это… он? — спросил Саша, кивая на цветную фотографию какого-то улыбающегося парня, приставленную к настольной лампе.

— Да… — Ольга опустила поднос на журнальный столик, рядом с диваном, зажгла торшер. — Садись! — как-то вдруг резко скомандовала она.

— Чай — это то, что мне как раз нужно! — признался Саша. — Голова разболелась… Если можно, я сразу буду пить. — Он поскорее сел на диван.

Оля опустилась рядом с Сашей и тоже, как он, обжигаясь, начала прихлёбывать из чашки.

— Хороший чай! — заметил гость в перерыве между глотками. — А анальгина у тебя нет?

Девушка сходила куда-то, вернулась с таблетками.

— Ну как, полегчало? — с участием спросила она минуту спустя, после того, как Саша разжевал таблетку и поставил на стол пустую чашку.

— Нет… — прошептал он, прижимая пальцы к вискам.

Ольга положила обе руки ему на голову.

— Так лучше? — прошептала она.

— Лучше… — тихо ответил он.

— Подожди…

Она оторвала руки.

Поднялась.

Обошла вокруг стола. Погасила верхний свет, вернулась…

На этот раз она села так близко и обняла Сашину голову таким образом, что нос его чуть не уткнулся ей прямо в грудь. И то ли лёгкий запах французских духов, что, оказывается, присутствовал всё это время, но Саша не осознавал этого, то ли просто так пахло её тело, — всё это помимо рассудка продиктовало Саше, что делать, — и он обнял девушку… И сам не веря вдруг такому чуду, прильнул к её шее.

— Подожди! Подожди! — зашептала она. — Что я скажу моему жениху?! — Она отпрянула. Локон выбился из её причёски — падал через лоб на левую щёку, завиваясь на конце.

— Я… люблю тебя! — Саша силился притянуть её обратно. — Ты же знаешь это, Оля!

— Да… Но как же он? — Вытянув руки, она продолжала удерживать Сашу на дистанции.

— Он так далеко… Ты уверена, что всё ещё его любишь?

— Да… — она отодвинулась ещё дальше, холодно, с обидой, посмотрела на Сашу. И тогда он бросил последний козырь:

— А он?..

Чувствуя, что это действительно его последняя карта, она ничего не отвечает, и, не в силах преодолеть жажду, помедлив, соглашается на поражение и опускает руки.

— Нам обоим так тяжко! — шепчет она, и, принимая это объяснение за достаточное, подчиняется…

Их движения ускоряются, переходят в необузданную борьбу… Но в тот момент, когда остаётся преодолеть последний барьер, она, будто одичавшая лошадь, падает, подминая под себя неопытного наездника, и, как раненый зверь в поисках спасения, ползёт прочь от места опасности… Правой рукой она хватается за край стола, дотягивается до фотографии… Из-за того, что всё происходит не на самом деле, а только снится обоим, она слишком медлительна… И он, сумев оправиться от удара, вдруг настигает её… Фотография выскальзывает из пальцев…

— Н-не-ет! — кричит она, опускаясь лицом к самому полу, и вдруг, повернувшись к Саше спокойно говорит:

— Газировка совсем несладкая!

Она опускает стакан в мойку аппарата.

— Моих родителей сегодня нет дома, — повторяет она, окончательно выводя Сашу из оцепенения.

— А где они?

— У родственников, на юбилее. Вернутся не раньше ночи.

Они всё ещё стоят у газировочного аппарата.

— А твоя сестра? — спрашивает Саша для того, чтобы что-то сказать.

— И она поехала с ними.

— А ты… Почему ты не поехала?

— Я не люблю их "мероприятия" Сначала выпьют, потом будут петь песни… Скучно! — Оля посмотрела Сашке прямо в глаза и добавила: — А потом, я же договорилась с тобой!

— Ты живёшь где-то тут, недалеко?

— Да. Вот мой дом! Зайдёшь?

Конечно, он знал, что это — её дом. Ведь однажды, когда они были в хоре, Ольга выронила из сумки конверт, с американскими марками, и, подняв, чтобы подать его ей, пока Ольга поправляла пальто, Саша прочёл и запомнил её адрес. А на другой день он уже ходил вокруг дома, чтобы по номеру квартиры определить месторасположение её окна.

— Где же твои окна? — Саша обвёл взглядом сотни окон, в большинстве уже освещённые.

— Вот те, на седьмом этаже! Видишь, которые на светятся? — Ольга вытянула руку перед Сашиными глазами так, что коснулась предплечьем его щеки.

— Да, вижу…

— А те, со шторами — моя комната!

Саша взглянул девушке в лицо. Она улыбалась, ожидая его ответа. И почему-то вдруг Саше вспомнилось, как он когда-то пришёл ночью на квартиру Галины, подружки учётчицы, с Завода.

— Что с тобой?! — воскликнула Ольга, подхватывая юношу под локоть.

— Голова закружилась… — сказал Саша, чувствуя, будто у него подкашиваются от усталости ноги. — У меня она уже давно разболелась, — пояснил он. — Ты меня извини, Оля! Я лучше поеду домой…

Он не запомнил, как они простились, как он добрёл до метро, где долго сидел на парапете у входа под землю…

Ему вспоминались пять окон на седьмом этаже, и в одном из них он будто явственно видел свет, пробивающийся из-за тяжёлой шторы. Потом он посмотрел через дорогу, на окна кафе, в одном из которых три часа назад видел девочку и двух мальчиков. Кафе было ярко освещено изнутри. Все столы были заняты пьяными мужиками. Днём кафе работало как столовая, вечером оно становилось забегаловкой.

Саша поднялся, начал медленно спускаться в метро. Кругом торопились люди, обгоняли его, толкали. Всем не терпелось после работы поскорее оказаться дома.

"Я же не спросил, понравился ли ей фильм," — подумал Саша, проталкивая "пятачок" в автомат.

Остановившись на перроне в ожидании поезда, он подумал, что ещё вовсе не поздно вернуться к Ольге.

Он взглянул на электронные часы, над чёрной дырой туннеля, с уходящими вглубь темноты огнями. Табло высвечивало: 18:33.

Завыл, подъезжающий поезд, своим появлением как-то разом решая все сомнения…

В обоих поездах, которыми он добирался до дому, ему посчастливилось занять сидячие места и, несмотря на дичайшую усталость, вдруг навалившуюся на него, не проехать своей остановки.

Расставшись с Сашей, Оля медленно побрела к дому. Странное чувство тоски и одиночества охватило её. Только что виденный фильм о недоступной западной жизни, знойный летний вечер, и всё та же самая жизнь, без надежды на то, что всё в ней однажды решительно изменится, повергали в уныние. Необъяснимый отказ Сашки зайти к ней, поболтать немного за чашкой чая о чём бы угодно, лишь бы ещё ненадолго уйти от реальности, убить время, спастись от самой себя, — добивал её, и повергал в отчаяние.

"Ведь, кажется, он ко мне не равнодушен!" — думала она, поднимаясь на лифте. — "Если даже и ему я не нужна, то что же говорить о…"

Она не решилась даже додумать свою мысль до конца. Американец, пообещавший жениться, мог просто устать ждать, найти другую… Отказ в визе — надуманный предлог, чтобы "спустить всё на тормозах"… Проверить свои подозрения она не может. Тянутся месяцы… Жизнь утекает сквозь пальцы… Она живёт одними надеждами… Может быть — пустыми?..

Остановившись у зеркального шкафа, она стала переодеваться. Глядя на себя в зеркало, девушка расстегнула ворот модельной рубашки, плотно закрывавшей половину её шеи, затем — все кнопки, сверху — вниз, и — на рукавах… Не снимая рубашку совсем, она освободила от бюстгальтера грудь, распустила волосы, стянутые сзади.

"Монашка!" — сказала она вслух, желая услышать, как прозвучит это слово.

Она закрыла глаза, вспомнила его… И от одного воспоминания о том, что случилось однажды в гостинице "Россия", будто бы электрический ток прошёл по всему её телу.

"Он был такой большой и сильный!" — прошептала девушка. — "Он так меня обнимал!.." — она отняла свои ладони от двух упругих полушарий груди, отошла от зеркала, разделась совсем, ещё раз окинула взором будто бы чужое отражение в зеркале, взяла домашний халат и, быстро надев его, упала ничком на диван.

Слёзы потекли как-то сами… Она плакала несколько минут, но вскоре успокоилась, затихла и не заметила, как погрузилась в сон…

Ей привиделся снова John, сильный молодой улыбающийся парень. Будто, они вышли из кинотеатра и идут по улице. И прохожие, видя, что он — иностранец, с уважением уступают им дорогу. Он о чём-то с нею болтает, конечно, по-английски. И она всё прекрасно понимает. И John понимает всё, что она ему отвечает. Она — в восторге от него, от экзотики языка, от того, что вот-вот перед нею откроется сказочный огромный неведомый запретный мир. Они входят в подъезд её дома, поднимаются на лифте, подходят к двери её квартиры…

— My family is not at home right now! — торжественно произносит она и зачем-то нажимает кнопку звонка.

Дверь открывается, и на пороге своей квартиры она видит… Санитара, и… просыпается…

Кто-то звонит в дверь…

Удерживая полы не застёгнутого халата, Оля бежит в коридор, открывает замок на входной двери…

— Здравствуй, Оля!

Он стоял, в ожидании приглашения войти.

— А! Брат Вова! — воскликнула Оля. — Входи… Я — сейчас…

Затягивая потуже пояс на халате, она кинулась в ванную комнату, чтобы немного привести себя в порядок.

— Проходи, будь — как дома, — проговорила она на ходу. — Я сейчас заварю чаю…

В ванной комнате Ольга скинула халат, чтобы придти немного в себя, присела на биде, посмотрела на себя в зеркало.

"Принимать душ некогда!" — подумала она и, открыв кран на раковине, стала кое-как умываться…

Володя тем временем прошёл в гостиную, остановился.

На шкафу как-то часто тикали часы.

Уставившись в них невидящим взглядом, будто в оцепенении, он замер, погружённый в какие-то свои мысли…

В комнату вошла Ольга.

Володя глубоко вздохнул, обернулся.

— Пойдём в мою комнату…

Большой заварник на подносе, что Ольга держала в руках, будто неотъемлемая часть туалета, прикрывал декольте её халата. Ольга повернулась, и Володя, прежде чем последовать за нею зачем-то снова взглянул на часы, но опять так и не понял, какое время показывали слившиеся в одну линию стрелки.

Солнце спешило на Запад, быстро падало за невидимый из-за домов горизонт, наводя на город сумерки. Красным заревом оно всё ещё отсвечивало от облаков, над Заводом, дымившим трубами.

Мужик неопределённого возраста, в майке, вышел на балкон, облокотился о перила и закурил. Он щурился от дыма, попадавшего в глаза, но продолжал курить и смотреть на облака.

"Хорошо, что нет войны!" — подумал он, и, будто в ответ на его мысль, откуда-то из соседней квартиры донёсся протяжный женский крик: "Н-не-ет!.."

Докурив папиросу, мужик проследил взглядом за полётом окурка, исчез в квартире.

 

5. Фотография

Несколько дней спустя, встретившись с Санитаром, Саша поведал ему о звонке стукача. Санитар успокоил своего ученика, объяснив, что это — обычный метод запугивания инакомыслящих. При этих словах он приподнял покрывало на кушетке и вытащил тоненькую книгу.

— Вот, прочитай это, брат Андрей, — он протянул её Сашке.

На титульном листе вместо названия стояли цифры: "1984". Саша не сразу понял, что это и было название книги.

"Джордж Орвел", — прочёл он имя автора.

Хотя книга была тоненькой, количество страниц было немалое, как и во многих изданиях, прибывавших в СССР из-за рубежа нелегально.

— Будь осторожен! — пояснил Санитар. — Читай только дома. За хранение такой литературы власти дают сроки. И хотя мы не занимаемся политикой, наше дело — служение Богу — мы не можем закрывать глаза и должны знать правду…

— Автор этой книги — англичанин, — продолжал Санитар. — Она написана, кажется, ещё до войны. Он предрекает будущее Англии, но похоже ошибается. Его пророчество, скорее, относится к Советскому Союзу… Впрочем, ты сам это увидишь, когда будешь читать…

Саша спрятал книгу во внутреннем кармане пиджака, хотя ещё не собирался уходить, предполагая обсудить другой, мучивший его вопрос.

— Я хотел бы, Санитар, поговорить с тобою ещё об одном деле, — начал он неуверенно.

Санитар приготовился внимательно слушать. Как обычно, он сидел за столиком, со свечкой на блюдце, на туристском раскладном стульчике, спиноq к окну. И Саше приходилось всматриваться в его лицо против света. А Санитар, как будто, не придавал значения этому неудобству для своего гостя и не предлагал пересесть. Впрочем, и Сашке не приходило в голову эта мысль, тем более, что в его голове хватало иных забот.

— Видишь ли, брат… — Саша помолчал, не зная с чего начать, наконец продолжил: — Я уже говорил тебе о сестре Оле…

— Да. А что именно? Напомни, пожалуйста.

Выходило, будто Санитар забыл их разговор, когда Саша поведал ему о своей влюблённости.

— Дело в том, — продолжал Саша, — Что я постоянно впадаю в искушения… Мысленный блуд… Ты понимаешь?.. Это происходит помимо моей воли… Мне так явственно видятся такие нескромные вещи, разные детали… Я даже физически страдаю… — Саша говорил, опустив взгляд в пол.

— Ты исповедовался в этом? — участливо поинтересовался Санитар.

— Да, конечно…

— Тогда зачем ты говоришь мне об этом? Ведь я же — не священник.

— Да… Но я думал… — Саша неуверенно замялся, — Я думал, что могу тебе сказать… Ведь ты же… — Саша не знал, как выразить свои чувства.

— Я — не священник, брат Александр…

— Ведь ты говорил, брат, что сам папа Павел Шестой благословил наше движение… И я подумал, что, может быть…

— И всё же, брат, я — не священник…

— Ведь у баптистов нет священников, а они исповедуются…

— Да. У них — пресвитеры…

— Я, ведь, не могу в костёле рассказать о том, кто такая Оля, да и отец Станислав, там, плохо по-русски даже понимает…

— Ах, вот оно, что… — Санитар вдруг выпрямился. — А я подумал, что ты… — он не договорил, помолчал, а потом договорил: — Я подумал, что ты хочешь узнать: есть ли у меня сан священника… — Он снова немного помолчал и продолжал: — Значит, всё дело в сестре Оле… — Он снова замолчал, и они долго сидели, каждый погружённый во что-то своё. Наконец, Санитар заговорил.

— Хорошо! — он вздохнул, будто сбрасывая с души какой-то груз. — Я подумал… И решил, что всё же ты готов к этому… Видишь ли, — продолжал он опять после небольшой паузы. — Я не мог посвятить тебя в это раньше. Ты, ведь, совсем недавно пришёл к нам. Да и опасно было, как видишь. И хотя сейчас ещё более опасно, тем не менее, видя твою искренность и затруднения, я считаю, что могу открыть тебе тайну и помочь кое в чём…

Саша, весь в напряжении, внимательно слушал. Он не ожидал, что вдруг ему откроют какую-то новую тайну. Неужели это будет связано с подпольной деятельностью, более активной, чем молитва и розарий?

— Ты мог заметить, что в нашей группе сформировалось некое ядро, — продолжал Санитар. — И хотя оно совсем небольшое, всего несколько человек, тем не менее, все они — надёжные проверенные люди. Я поговорю с ними о том, чтобы и ты вошёл в их число. Полагаю, что никто из членов нашего Ордена не будет против…

— Ордена?! — удивился Саша.

— Да! Экуменического Ордена! — подтвердил Санитар.

— Не может быть! Это правда?! — Саша просиял, не в силах спрятать улыбку.

Санитар молчал.

— Кто же входит в его состав? — не зная, какой задать вопрос, спросил Саша, — И какая его главная задача? Какие принципы?

— Пока достаточно информации, брат Андрей, — хладнокровно ответил Санитар, — Сегодня ты узнал итак многое… Сам понимаешь, если власти… — Он не договорил, помолчал, дожидаясь, когда улыбка спадёт с Сашкиного лица. — Но ты достаточно мужественно проявил себя на допросе в милиции. Мы все тебе доверяем!

— Спасибо! — прошептал Сашка.

— Кстати, — Санитар пристально посмотрел ему в глаза. — Сестра Оля… Она тоже…

— Оля? — удивился Саша, прерывая своего собеседника. — Она — тоже? Она — член Ордена?

Санитар сделал какое-то движение головой и телом, как будто бы подтверждая Сашину догадку.

— Только боюсь, что ей будет трудно выдержать обет послушания… Несколько дней назад Оля была в кино…

Санитар взял со стола чётки, будто готовясь к Розарию. Он редко держал что-либо в руках без дела. И Саша решил, что они скоро будут молиться, полез в карман за своими чётками. Ему не хотелось говорить о встрече с Олей.

— Ты, ведь, тоже был с ней, не так ли?

— Да… — прошептал Саша, чувствуя, что Санитар всё знает, хотя и недоумевал, каким образом. Саша проглотил слюну и добавил: — Мы смотрели "Зануду". А как ты узнал?

— Видишь ли, Саша, — Санитар положил чётки на место, к свече. — В нашем братстве ни у кого не должно быть тайн. Если ты хочешь, чтобы я помог в борьбе с твоими искушениями, ты не должен ничего от меня скрывать. Подумай об этом до того, как вступать в Орден. Рассказывая обо всём мне, ты поможешь себе и одновременно другому человеку, например сестре Оле, которой сейчас очень нелегко… Конечно, не всякому такое под силу — обет бедности, воздержания и послушания… И если ты решишь, что не можешь, то я попрошу тебя забыть наш сегодняшний разговор. И будем считать, что ты ничего не узнал из него нового… Конечно же, мне будет очень жаль, что в этом случае ты не достигнешь того духовного совершенства, что возможно лишь при монашеской жизни…

— Вступление в Орден — это очень серьёзный шаг. — продолжал он. — Ты встаёшь перед лицом Божиим наедине и клянёшься следовать Его заповедям. Это ко многому обязывает… Это нелегко… Но ты не будешь один, брат. Хотя нас мало, но мы — все вместе. И там, где одному невозможно пройти, поддерживая друг друга, вместе, мы преодолеем препятствия на пути в Царствие Божие…

Санитар говорил много и долго, не отрывая своих глаз от Сашиных. И Саша был не в силах оторвать своих. Да и не хотелось ему этого. Ему было хорошо. Ему было легко. Он чувствовал, что этот человек — берёт на себя все его заботы. И поэтому все мучения, терзавшие его, исчезали. Делалось легко, как во сне. Вот почему всегда, возвращаясь домой после встречи с Санитаром, Саша чувствовал облегчение и даже вдохновение. Как будто, Санитар брал ушат воды и промывал всю грязь, накапливавшуюся в его мозгах, а вместе с этим избавлял и от надоевшего самокопания и самоанализа. И Саша становился, будто бы, совсем другим человеком. Даже родители, порою, замечали какую-то перемену в его лице, будто бы это уже был не их сын. Впрочем, наверное, именно это их и настораживало, пугало, настраивало враждебно…

Так и теперь Саша забыл о существовании своего ничтожного "я". Да и было ли оно? Если и было, то что оно из себя представляло? Сгусток греховных помыслов… Стоит ли жалеть, если операция прошла успешно? И какая удача, что у Сашки есть врач, готовый ему помочь и исцелить от всех душевных недугов!..

— Сначала я хотел повидаться с тобой, Санитар, — оправдывался Сашка. — Но в тот день тебя не оказалось дома. Мне очень нужно было хоть с кем-то поговорить об этом звонке стукача…

— И ты позвонил сестре Оле… — как бы догадался Санитар.

— Да… Заодно я хотел забрать у неё книгу Сэлинджера, которую я когда-то давно дал ей на прочтение.

— Что это за Сэлинджер? — поинтересовался Санитар.

— Это писатель… Американский…

Санитар кивнул в знак одобрения.

— Мы встретились… Но про книгу Оля, видно, забыла и не принесла. Всё говорила о своём американском женихе…

— Теперь, брат, она обручена с другим женихом, — прервал Санитар.

— Как другим? — удивился Саша. — С каким другим? Ты имеешь ввиду фиктивный брак?

— Нет… Я имею в виду Небесного Жениха, — пояснил Санитар. — Хотя, как я вижу, она всё ещё никак не может забыть своего американца…

Санитар помолчал, затем добавил:

— Ты должен понимать, брат, что пора влюблённости проходит для того, кто даёт обет целомудрия, бедности и послушания… Ведь, кажется, ты читал "Цветочки" Францизска Асизского?.. Так вот: эти добродетели — краеугольный камень устава нашего Ордена!

— Да… Да… — прошептал Саша. — Я и не догадывался… И думал, что она приглашала меня к себе за другим…

— Каждый искушается своей собственной похотью, брат… Однако, Оля мне не говорила, что приглашала тебя к себе.

— Да, видно, она приглашала из вежливости, и поэтому сама не запомнила… И я хорошо сделал, что не пошёл…

— Да?… — Санитар смотрел на Сашу вопросительно, будто ожидая от него какого-то дополнения.

— У меня в тот вечер после кинофильма голова очень разболелась… — Саша не знал, чего ещё хочет от него услышать Санитар, — И мне захотелось поскорее вернуться домой…

Оба собеседника помолчали ещё какое-то время. И вдруг Санитар сказал:

— Я тоже никогда не был дома у сестры Оли… Ты, ведь, знаешь, у неё родители — партийные… Наверное, у неё дома много книг… Она же любит читать, правда? Особенно американских писателей. — Он смотрел Саше в глаза, будто вытягивая из них что-то невидимое, но осязаемое ими обоими. — Такие романтические девушки, как Оля, не любят яркого света… Наверное, её окно всегда зашторено… Она включает торшер даже днём… — Санитар помолчал, взглянул куда-то поверх Сашиной головы, на дверь.

— Скажи мне брат, как ты думаешь, а та фотография — всё ещё на столе? — вдруг спросил он, приковывая своим взглядом юношу.

И Саша, сам не зная, почему, ответил:

— Да…

— Затем он опомнился и поправился:

— Я не знаю, Санитар, но я тоже представлял, будто бы у неё на столе обязательно должна быть фотография… Ты имел в виду — американца?

Почему-то Санитар ничего не ответил.

Помолчав ещё некоторое время, он вздохнул, как бы пробуждаясь, выпрямился.

— Теперь мы помолимся о сестре Оле… Взяв на себя нелёгкий обет целомудрия, она тоже переживает тяжкое бремя искушений, на которые дьявол столь изощрён… Помолимся же, брат, о том, чтобы Господь избавил и тебя от искушений, и указал путь для спасения…

После молитвы Санитар проводил Сашу, ободрил на прощание напоминанием о том, что скоро в его жизни произойдёт перемена, и он, наконец, определит для себя чёткое направление…

Оказавшись на улице, юноша почувствовал душевный подъём, зашагал к автобусной остановке. Казалось, что все его проблемы разрешены, и более того, скоро перед ним откроется что-то новое, загадочное. О телефонном звонке стукача теперь он и вовсе не думал, будто, его даже не было. А Ольга показалась для него более таинственной и желанной. И хотя она всё ещё держала на столе фото американца, как полагал он сам и Санитар, в том числе, всё же, думал Саша, если даже и Оля вступила в Орден, то он и подавно должен сделать то же. И тогда, в кругу избранных он сможет видеться с нею чаще….

Саша забывал, впрочем, о том, что мог бы в любое время позвонить своей возлюбленной и договориться о встрече, как он это сделал несколько дней назад, и для этого не нужно было принадлежать никакому кругу. Он забывал ещё и о том, что в глубине своего естества, ему хотелось бы близости с девушкой не только душевной, но и физической. А для этого-то как раз всякий "круг" был лишним… И тем не менее по какой-то инерции, будто зомбированный, теперь он всеми своими помышлениями стремился в том направлении, куда его умело направил Санитар.

 

6. Иван Крестов

Саша продолжал регулярно встречаться с Санитаром, теперь много чаще: дважды в неделю. И даже — трижды, если учитывать встречи в костёле, каждое воскресенье. Ни с кем более Саша не виделся, даже с дворником, которому, по всей видимости была дана инструкция от Санитара, чтобы тот тоже не проявлял излишней инициативы в виду опасности "засветиться".

Как-то раз, обсуждая предстоящее рукоположение в Орден, Саша спросил о Никанорове и дворнике Володе.

— Нет, — ответил Санитар, — Хотя Никаноров довольно активный брат, но он, подобно "трости, колеблемой ветром", ещё не определился, что ему ближе православие или экумена. Ну, а относительно Володи — дворника, ты, наверное, сам понимаешь… Таких, как он, апостол назвал "тучами, носимыми ветром". И я бы тебя остерёг от общения с обоими. Я имею в виду, что хотя и тот и другой — наши братья, но пока они для нас подобны людям из внешнего мира.

— Я давно хотел тебе рассказать одну историю… — начал Саша, — Но всё не решался. Больно всё в ней странно очень…

— Что же это за история? — Санитар будто схватился за Сашины слова. — Я твой наставник. Не скрывай от меня ничего…

— Я и не скрываю… Только в ней столько странных совпадений… Я боялся, что ты мне не поверишь, подумаешь, будто я всё выдумал или — ещё хуже — нарочно выследил Никанорова…

— Что же такое, брат Андрей? Ты меня заинтриговал!

И Саша поведал ему всё, что произошло зимней ночью в Зюзинском лесу.

— Где же теперь эти книги? — спросил Санитар после того, как его ученик закончил свой рассказ.

— У меня дома! Их при обыске было изъяли, но потом вернули, вместе с ботинками, потому что, наверное, не поняли, что они — западные: я, ведь, нарочно вырезал ножницами название издательства "YMCA PRESS" и решил оставить у себя. Как ты думаешь, плохо это или хорошо? Ведь мы, вроде, как бы, поменялись… Он взял мои лыжи, а я — его книги…

— Да! — согласился Санитар. — Хотя, ведь, книги-то те вовсе не его… А что же стало с твоим тайником? — Он смерил Сашу взглядом, видимо, с трудом веря его рассказу.

— Не знаю. Надо бы проверить. Наверное, всё ещё там. Я с тех пор больше не был в Битцевском парке.

— Постой-постой! — усомнился Санитар. — Ты, кажется сказал, что дело было в Зюзинском лесу.

— Это и есть Зюзинский лес. Так раньше весь лес назывался. А потом ту часть его, что ближе к Москве, превратили в лесопарк. Ну, там, где конечная остановка "41-го" автобуса, который идёт от самого моего дома. Летом там даже можно гулять по асфальтированной дорожке. Но дальше, где дорожка кончается, начинается большое поле, которое кончается "Лысой Горой". С неё зимой хорошо на санках и лыжах кататься — прямо в огромный овраг, где протекает ручей, или речка Чертановка. И вот, как раз там, за оврагом, куда цивилизация пока ещё не пролезла, начинается или продолжается Зюзинский лес. Как-то так получилось, что хотя всё переименовали в Битцевский парк, многие продолжают звать это место по старинке Зюзинским лесом. Если пройти через него по просеке, то можно выйти на Варшавское шоссе, к Чертаново. Там-то и живёт Никаноров. Он, наверное, оттуда доехал по Балаклавскому проспекту до Севастопольского и вошёл в лесопарк почти что следом за мной.

— Севастопольский проспект? — заметил Санитар, — Там, ведь, и Вова живёт!

— Да! До него там недалеко.

— Я никогда ничего не слышал об этом месте…

— В этом лесу, с другой стороны, ближе к Калужскому шоссе, находится Санаторий "Узкое", — не успокаивался Саша, довольный блеснуть своими познаниями. — Я где-то читал, что именно в этом санатории скончался какой-то известный русский философ или учёный. Только, вот, забыл его имя…

— Это — Владимир Соловьёв, — восполнил пробел Сашкиных знаний его учитель. — Он не только философ. Он, можно сказать, первый русский экуменический религиозный мыслитель.

— Да — да! — Обрадовался Саша. — Кажется я читал об этом в "Вестнике РХСД", что ты мне когда-то давал.

— Хорошо, что ты рассказал мне эту историю, — Санитар как будто был удовлетворён Сашиным подробным объяснением. — Только, точно ли ты уверен, что одна из книг, именно та самая… Мог ли то быть кто-нибудь другой, кроме Никанорова?

— Да! Точно! Она была в той же обвёртке, из газеты "Труд". Я сам её сделал, когда взял у него книгу. И возвращая, не стал снимать, решив, что так лучше для конспирации.

— Всё-таки, больно уж много совпадений! — снова засомневался Санитар. — И откуда Володя Никаноров мог тоже знать об этом "острове", окружённом оврагами?

— Если он неподалёку живёт и любит кататься на лыжах, то мог знать…

— Но почему он так плохо спрятал книги? Ведь почти что бросил под ёлкой?

— Я так думаю, у него лыжа сломалась, когда он с Лысой Горы съезжал, — размышлял вслух Саша. — Тогда я не подумал, а сейчас вижу, что сначала он мимо меня проехал и даже напугал немного, а потом я проскочил мимо него с той горы… Тогда, наверное, уж и он испугался! — Саша рассмеялся. — Ну а дальше он решил добраться кое-как на одной лыже. Другую же выбрасывать не стал. Может, думал, пригодится, чтобы потом крепление снять. Так он добрёл до "острова", но дальше, через овраг не пошёл. Больно уж там было много глубокого снега… А может быть мои следы обнаружил… Но скорее всего, просто сильно устал. И когда, вдруг, случайно натолкнулся на мои лыжи, то решил вернуться. Книги оставил, потому что, видно, совсем умотался и замёрз… После падения, если снег попадёт под одежду, легко промокнуть… А тут ночь… Один… А если, к тому же, он услышал шум, который я, наверное, произвёл, возвращаясь, то ему просто могло стать страшно. Взял мои лыжи и рванул назад! — Саша снова засмеялся.

Рассмеялся и Санитар.

— Да, у страха глаза велики! — проговорил он. — Впрочем, тогда все опасались возможных обысков. И ты, как я вижу, тоже…

— Кроме Никанорова больше никто не мог там быть… — заметил серьёзно Саша. — Я много размышлял об этом. Но потом, после истории с кражей, как-то забыл. А ведь это нетрудно проверить! Стоит лишь спросить, есть ли у него лыжи. И если да, то попросить на время. Наверняка будут мои!

Санитар снова рассмеялся. Сашка остановил свою речь, посмотрел на своего старшего брата в недоумении.

— Да! — продолжал улыбаться Санитар. — Ещё лучше предложить ему лыжную прогулку по Зюзинскому лесу и при этом привести его к тому самому месту… Не так ли?

— Да! — воскликнул Сашка в восторге. — Это было бы неплохо! Привести к той ёлке, где висит мой тайник. Он подумает, что это его тайник каким-то чудом поднялся так высоко… Полезет, снимет, а там совсем другой криминальный материал…

— Только… — Санитар взглянул на Сашку серьёзно.

— Что "только? — не выдержал его собеседник.

— Только сейчас не зима! Вот беда!

— Ах, да! — согласился юноша, посмотрел в окно на всё ещё зелёные макушки тополей, снова заулыбался. — Но всё равно. Как-то можно проверить иначе… А что, если устроить собрание в лесу, на том самом месте?

Санитар не ответил, замолчал, о чём-то соображая. Саша понял, что его наставник о чём-то напряжённо думает, и что мешать ему нельзя. Так бывало и раньше. Старший брат неожиданно переставал смеяться, улыбка сменялась напряжённым выражением мыслителя. Несколько томительных минут — и после этого он обычно переходил к делу, объяснению чего-то важного. Вот и сейчас, после пяти или семи минут глубокой паузы, во время которой Саша неспешно допил весь свой чай, Санитар, наконец, вернулся к действительности и сказал.

— А, ведь, выходит, что ты не зря пошёл прятать свои материалы… Скажи, а что было у тебя?

— Книга о Фатимской Божией матери, — начал перечислять Саша, — Несколько журналов "Логоса", "Вестник", "Самиздат" — не помню, какой, но больше политический, чем религиозный…

— Жалко книги… Но сейчас их лучше там и оставить…

— Да… Ты прав…

— А знаешь ли ты, брат Андрей, кто автор тех книг, что попали тебе в руки таким странным образом?

— Иван Крестов, — ответил Саша.

— Нет. "Иван Крестов" — это лишь псевдоним, — пояснил Санитар. — На самом деле их написал священник отец Алексей, в приходе которого находится Никаноров. — Санитар на секунду задумался и добавил. — Я бы хотел, чтобы ты рассказал ему эту историю от начала и до конца, показал или вернул ему эти книги…

— Священнику? — удивился Саша. — Или Никанорову? Но это, вроде бы, не очень хорошо… Одно дело я рассказал это тебе, как своему духовному руководителю… Но другое дело… — Саша замялся. — Это получится вроде доноса…

— Видишь ли, брат, мы с отцом Алексеем делаем одно дело. И он, и я доверяем многое, полагаясь на людей. Поскольку он — духовный руководитель Никанорова, мне кажется, будет лучше для них обоих выяснить кое-какие вещи. Прежде всего, мне не хотелось бы, чтобы отец Алексей посчитал, будто я переманиваю от него людей… Ведь, Володя Никаноров, будучи православным, вдруг увлёкся католичеством. И не только он. Мне кажется, что обо мне сложилось превратное мнение в православных кругах: будто бы я переманиваю христиан из православной церкви и перекрещиваю их в католичество. Твой рассказ может прояснить кое-что относительно Володи Никанорова. Не хотел бы ты поехать со мной к отцу Алексею?

— Да, конечно, Санитар! А когда?

— Завтра, если можно…

Саша был рад возможности познакомиться с автором таких замечательных книг, одна из которых в своё время произвела на него неизгладимое впечатление и даже больше — открыла ему подлинное видение духовного мира. Однако, он не хотел показать этого Санитару из опасения, что тот истолкует это за любопытство и в последний момент воспрепятствует знакомству, подобно тому, как он не позволяет Саше так просто встречаться с Ольгой.

— Встретимся на Ярославском вокзале, под табло… — И он назначил время.

Отпросившись с работы, утром четвёртого сентября Саша отправился на Ярославский вокзал.

Час пик прошёл. Но в метро всё равно было людно. Проезжая через застеклённую станцию "Ленинские горы", он залюбовался открывшейся взору панорамой речного изгиба Москва-реки и за ней — Нескучного Сада. Деревья на берегу уже подёрнулись желтизной, но всё ещё в общей массе оставались зелёными. Яркое утреннее солнце ничем не напоминало о приближении осени.

"Как давно я там не был!" — подумал Саша. — "Хорошо было бы побродить по шуршащей листве…"

Поезд въехал в туннель, с жёлтыми скучными огнями, возвращая мысли пассажиров в прежний порядок. Пейзаж ещё некоторое время оставался у юноши перед мысленным взором, но затем стёрся, заслонённый осознанием самодовлеющего течения времени. Саша осторожно вытащил из внутреннего кармана книгу Орвела и, удостоверившись в отсутствии любопытных глаз, стал читать…

На станции Фрунзенская в вагон вошла целая толпа людей, так что книгу пришлось тут же спрятать. Среди них было много военных, вероятно, из Академии имени Фрунзе.

"Какая разница между моим и их самосознанием?" — размышлял Саша, всматриваясь с открытые простые лица. — "Видно, их здорово обработали", — думал Сашка. — "Ничего своего не осталось. Да и было ли? Задумываются ли они о жизни и смерти, о Боге? Такие вопросы, наверное, им кажутся пустыми, бессмысленными… И заикнись при них о чём-то духовном — сочтут за сумасшедшего! Какая же бездна между двумя мирами! А всё же есть люди, которые могут меня понять, и которых я понимаю! Санитар… Отец Алексей… Кто он? Что за человек?.."

"Если он написал такие книги, издал их на Западе", — размышлял далее Саша, — "Почему до сих пор его не посадили? Неужели КГБ ещё не проведал? Поистине, нас не так много — тех, кто знает такие вещи… И стоит "погореть" одному… И эти единицы погибнут… И останутся лишь одни военные, с простыми лицами и плоскими мыслями…"

Хотя он мог доехать до Комсомольской напрямую, на станции Парк Культуры по ошибке Саша сделал пересадку на Кольцевую линию.

В другом поезде военных оказалось будто бы меньше из-за большого количества обычных пассажиров. Многие были с тяжёлыми сумками, чемоданами — приезжие, перебиравшиеся с одного вокзала на другой. Другие — налегке, по-видимому, прибывшие в Москву для основательного прочёсывания столичных магазинов.

На станции Комсомольская, оказавшись в гигантском подземном зале, Сашка двинулся в толпе людей к видневшимся вдали ступеням. Он не любил эту станцию, всегда людную и — без эскалатора. Невольно, как и многие, он задирал голову, чтобы взглянуть на открывавшуюся на потолке одну за другою мозаику оптимистического соцклассицизма Корина, игравшую яркими, хорошо освещёнными красками.

Невольно поражала мощь, потребовавшаяся для создания этого подземного капища, одного из полусотни. Посещение таких "капищ" не было для граждан ни обязательным, ни добровольным. И тем не менее, все посещали их, проводя под землёю от часа до двух в день, добираясь на работу и домой.

"Хорошо, что в самих вагонах не вешают плакатов!" — подумал Саша. — "А то бы совсем некуда было деться! Наверное, всё же, кто-то и это продумал. Иначе бы всех бы воротило от этой "краснухи", и фрески на потолках не воздействовали бы на иностранцев и приезжих обывателей из провинции. А так, вернётся какой-нибудь Степан в родное село… — Где был, Стёпа? Что видел? — спросит жена. — Был тута, — ответит Степан, — Тама… А еш-шо в метре ихнем ездил… Какия тама картины на потолках! Вот бы нам в клуб! — Что же на картинах-то? — спросит жена. — А на картинах тех, — ответит муж, — Мы, как есть! Колхозники и рабочие, и вся наша жисть! Прям как в кино! И всё-то Советска Власть нам даёт!.. Токмо работать надоть еш-шо лучше…"

Сашка усмехнулся образу колхозника, созданного воображением, прошёл мимо освещённой прожекторами статуи Ленина и, поднимаясь по лестнице подумал: "Как на Заводе, в коридорах: из-за множества ламп от человека нет даже и тени."

Длинный подземный переход пошёл в гору. Куда бы он ни вёл, полагаясь на его создателей, все шли — в едином направлении.

"И почему не сделать эскалатор?" — подумал Саша, чувствуя усталость в ногах. — "Ведь есть же эскалаторы, и короткие, и длинные! Нет… Тут советский человек может пройти своими ногами, потому что не так тут ещё круто! Эскалаторы полагаются только там, где на "своих двоих" ему никак ни подняться — ни спуститься!"

И будто делая небольшую уступку, переход заканчивался входом на эскалатор, где поток людей замедлял движение, приводя всякого в ещё большее уныние от образовавшейся вдруг людской толчеи.

"Когда же конец?!" — с возмущением подумал Сашка, как, вероятно, и все его окружавшие люди, большинство с багажом в обеих руках. Толпа медленно вливалась в русла двух конвейерных лестниц, каждая из которых пожирала сразу по два человека. Третья линия не функционировала.

"Почему не включить все?" — размышлял Саша, почти останавливаясь в уплотнившейся людской массе.

И будто уловив его мысли, дежурная диспетчер вышла из застеклённой будки, стала отцеплять заграждение с бездействовавшего подъёмника. Тут же людское коловращение выбросило несколько добровольцев, смело зашагавших по ступеням, ещё не приведённых в движение. Диспетчер поспешно вернулась в свою будку, чтобы нажатием кнопки облегчить усилия людей выбраться на свободу…

Наконец, Сашка оказался в наземном зале здания метро, поспешил прочь, на вокзальную площадь, автоматически забывая эту обыкновенную, скупую на новизну, подземную жизнь города.

Санитар уже ожидал его. Они поспешили к поезду, готовому вот-вот отправиться.

В это поутреннее время, после часа пик, электричка оказалась полупустой. Поэтому спутники заняли места друг против друга, у окна, в середине вагона, как раз, когда поезд дёрнулся и начал набирать скорость. На окне ещё не было установлено второй, зимней рамы, и через открытую фрамугу звук от стука колёс, отражённый от другого поезда, ворвался в салон.

— Ты не возражаешь, если мы закроем окно? — спросил Санитар.

— Нет, конечно. — И Саша, поднявшись, начал поднимать фрамугу. Справившись с нею, он сел.

— Спасибо, брат! — Санитар как всегда говорил спокойно. — Ты — повыше меня ростом. Я бы не смог сделать это так легко.

— Пустяки! — И Саша подумал: "Почему он иногда придаёт значение таким косвенным житейским вопросам, тогда как можно сразу говорить о более важных делах?"

Не ответив себе на эту мысль, и другой не задавшись: какие дела считать важными, а какие нет, — он спросил:

— До какой станции мы едем?

Санитар назвал станцию, и Саша понял, что это — не близко.

Минут десять ехали вокзальными задворками, с унылыми промышленными картинами, пока поезд не остановился на станции Маленковская, где жил Санитар.

— Почему мы не встретились тут? — поинтересовался Саша. — Ведь, ты едешь из дома?

— В целях конспирации, брат. — Санитар обвёл взглядом полупустой вагон и добавил: — Ты видишь, никто не вышел и никто не вошёл. При желании нас легко было бы выследить.

Поезд снова тронулся. Справа потянулся лесопарк.

— Я люблю здесь гулять. — Санитар указал на дорогу вдоль леса. — Там есть одно раздваивающееся дерево, в форме креста… Вон оно! Смотри!

Саша попытался разглядеть дерево среди деревьев, но не сумел. Поезд набрал скорость, пролетел в туннеле, под окружной дорогой, на какое-то мгновение погрузив пассажиров в темноту, после которой снова ударило по глазам светом утреннего солнца. По левой стороне потянулось бесконечное здание многоэтажного массива.

"Как люди, живущие тут, обходят свой дом вокруг?" — подумал Саша. — Наверное, впрочем, подъезды — на обе стороны выходят…"

Бесконечное здание утомило взгляд, переключило мысли от внешней панорамы на тот вопрос, с которым Саша и его спутник ехали к священнику. И, будто бы, уловив эту перемену, Санитар сказал:

— Я полагаю, брат, тебе будет очень интересно познакомиться с отцом Алексеем… Он — единственный православный священник, который близок нам по своим взглядам и по своей деятельности. Несмотря на то, что он вынужден придерживаться ограничений, налагаемых патриархатом, по мере своих сил, отец Алексей пытается провести модернизацию, научить людей мыслить по-новому. Благодаря его книгам, многие из, так называемой, советской интеллигенции, серьёзно обращаются к религии. Несомненно, отец Алексей — человек, уловивший дух, носящийся в воздухе.

— Почему же он не входит в нашу группу? — Саша внимательно слушал своего спутника, теперь совсем не обращая внимания на то, какие пригородные картины открывались в окнах.

— Ведь, совсем не обязательно входить в группу организационно, брат, — ответил Санитар. — Достаточно быть едино духовно.

— Почему же тогда мы организуемся? — Саша выделил "мы".

— У нас, брат, другая миссия… — Санитар наклонился к Саше ближе, понизив голос. — Мы считаем, что победить зверя можно созданием сети ячеек Домашней Церкви. При этом организация, как таковая, одновременно, как бы, присутствует и отсутствует. При условии, что только один член одной ячейки знает только одного члена другой ячейки, организация отсутствует для властей. Но фактически, она существует для её членов. И случись, даже, порвётся и эта связь между группами, — всё равно структура сохраняется из-за духовной связи через Бога. И вскоре снова одна группа найдёт другую, снова все будут едино…

Санитар помолчал, затем добавил:

— Отец Алексей — выдающаяся личность. Ты мог бы общаться с ним в будущем… Только в твоём теперешнем положении это было бы нежелательно… Впрочем, в силу того, что он — священник, занимающий официальную должность, в таком контакте, с одной стороны, нет ничего криминального… Хотя, конечно, с точки зрения Конституции, нет ничего криминального и в нашем с тобой общении… Это — по человеческому разумению. Но по разумению властей, сам знаешь, всё выглядит иначе…

— Наверное ты везёшь меня к нему не только из-за книг? — Саша спросил то, что давно вертелось у него на уме.

— Всё может случиться, брат, — ответил Санитар. — В любой момент мы можем потерять друг друга… И в этом случае, я хочу, чтобы ты знал, что есть и другой человек, открытый для Бога.

Санитар выпрямился, продолжал сидеть напротив Саши, смотрел ему в глаза, как-то проницательно и в то же время — с некоторой тоской во взгляде.

— Кроме того, — он снова наклонился к нему, — Кроме того, брат, Андрей, я хотел бы выяснить точнее насчёт Никанорова: либо он — с нами, либо — с отцом Алексеем. Видишь ли, если у Никанорова есть духовный отец, то он не может входить в нашу группу, точнее, в наш Орден. Сам же Володя пока что не сказал мне ясно о своих намерениях… — Санитар снова отпрянул от Саши, подумал о чём-то некоторое время и спросил: — Ты захватил с собой книги?

— Да. — Саша похлопал ладонью по сумке, что была у него на коленях.

— Покажи, пожалуйста…

Санитар стал рассматривать книгу за книгой, перелистывать, останавливаясь на отдельных местах. Саша тоже погрузился в чтение одной из них. Прошло минут двадцать.

— Я тоже видел эти книги у Володи, — сообщил Санитар, возвращая последнюю книгу Саше. — Хотя ничего особенного нет в том, что он их тоже решил захоронить, однако, не проще ли было просто вернуть их отцу Алексею? Ведь книги редкие и очень ценные, особенно для верующего человека.

Неожиданно за окнами открылась живописная панорама. Поезд выехал на высокую насыпь, сбавил скорость. С обеих сторон открывался вид на долину — гигантский овраг, по дну которого текла неширокая извилистая река. Справа, вдали, высились высотные дома. Но они были так далеко, что совсем не портили вида. Слева, за лесом, показался купол церкви. Своим присутствием она одна, будто, балансировала разрастающийся по другую сторону город. И Саша вспомнил изречение о том, что если в городе найдётся хотя бы один праведник, то и весь город спасётся. Он попробовал вспомнить библейский миф, но так и не смог ответить себе на вопрос, нашёлся ли тогда праведник. Спросить же Санитара не успел. Поезд уже въезжал в город, неожиданно заслонивший своим привокзальным захолустьем только что виденную картину.

— Это была та самая церковь, куда мы едем, да? — спросил он Санитара, ступая на перрон.

— Нет. — Его спутник вышел из поезда следом, поравнялся с Сашей. — Впрочем, отец Алексей служил когда-то и в той церкви. Теперь его приход — в маленькой деревянной церквушке, совсем по другую сторону, за городом… Так, наверное, властям кажется лучше, — то есть, чтобы к нему поменьше ездили из столицы…

— Мы можем проехать на автобусе, — добавил он, шагая по перрону. — Но пока мы его дождёмся, выйдет то же, что если мы пойдём пешком.

— Да, пойдём пешком! — с радостью согласился Саша. — Погода замечательная!

Спутники вышли на привокзальную площадь, прошли мимо автобусной остановки, булочной, занявшей угол первого этажа жилого хрущёвского дома. Уже через пять минут они обогнули рыночный забор, двинулись по асфальтированной дорожке через местный парк отдыха, с бездействовавшими аттракционами. Оставив за спиной здание райкома, с красным флагом, ларёк, с квасом и очередью с бидонами, — друзья ступили на дорогу, своим видом сообщавшую о том, что именно здесь проходит граница провинциального города и деревни: по правой стороне высились современные многоэтажные дома, по левой — приседали частные деревянные, с вызывающим для цивилизации видом погружённые в золото осенних деревьев.

— Здесь уже наступила осень! — заметил Саша.

— Да, — согласился его спутник. — Вот что значит Север. Всего каких-то двадцать километров от окружной дороги — и такая разница!

Вскоре городские дома отступили куда-то в сторону. Дорога пошла под уклон, в овраг, через мостик, над ручьём. На другой стороне, после подъёма, путники повстречали ещё несколько сельских домиков, с заборами и цветниками… Потом они прошли мимо пепелища, оставшегося от сгоревшего дома, оказались в поле, выбритом тракторами загодя, к зиме и будущему посеву. Посередине поля из конца в конец протянулись две огромные трубы, в утеплителе. Тропинка, по которой двигались Саша и Санитар, упиралась в них, вела дальше, через специально сколоченный шаткий деревянный помост, в несколько ступеней.

— Это — как раз половина пути, — пояснил Санитар, перебираясь через препятствие.

— Ничего, я не устал, — отозвался Сашка, двигавшийся следом.

Перейдя поле, путники вступили в какой-то посёлок, из кирпичных домов, сменившийся вскоре ещё одним полем, поменьше, на другой окраине которого виднелись ветхие деревянные дома.

— Вот, за этой деревней будет шоссе, — объяснил останавливаясь Санитар. — А там, левее, видишь? — купол со звёздами? — Это и есть тот храм…

Обогнув сельмаг, сзади которого оказались путники, и перейдя шоссе, они прошли сотню метров по асфальтированной тропинке вдоль деревенских заборов, и, наконец, достигли перекрёстка и приблизились к церковной ограде, у которой стоял небольшой автобус старого образца — с острым носом; прошли через ворота, поднялись на паперть, увенчанную колокольней с голубым куполом и золотыми звёздами…

Саша услышал пение — средней глубины бас священника:

"…Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего… О еже проститися… всякому прегрешению вольному и невольному…"

Саша не мог разобрать всех слов… Войдя в храм, он увидел в центре людей, окружавших гроб с покойником и понял, что автобус на улице был ни чем иным, как катафалком, привёзшим умершего на отпевание.

Священник, на амвоне, стоял лицом к Царским Вратам, спиною к вошедшим, крестился, вёл заупокойный молебен. На правом крошечном клиросе несколько старух, с нескладными голосами, составляли хор, то и дело после возгласов священника начиная пение и умолкая, чтобы затем снова уступить ему ведущую роль.

Саша давно не бывал в православном храме. Несмотря на то, что пение хора далеко не являлось образцовым, он заслушался, стал рассматривать иконы, выполненные в какой-то простоватой форме, по всей видимости, обыкновенными ремесленниками.

Вдруг юноша уловил, как что-то запели с особенным воодушевлением и подъёмом. Даже священник включился в пение, чтобы своим басом скрасить недостаток голосов.

"… Идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная…" — уловил Саша последние слова песнопения.

Кто-то из родственников умершего склонился над лысой головой покойника, закрыв его от Сашиного взгляда. В это время Санитар тронул за рукав, и Саша направился следом за ним к выходу. Они остановились на паперти.

— Служба уже закончилась, — объяснил Санитар. — Сейчас идёт отпевание. Оно тоже заканчивается. Мне показалось, что там одни родственники умершего и, чтобы их не смущать, наверное, нам лучше побыть тут.

Постояв некоторое время, они сошли по ступеням и медленно двинулись вокруг храма. Обходя его справа, по асфальтированной дорожке, Саша остановился у приоткрытого окна, оказавшегося как раз над его головой. Оттуда доносился голос священника, уже не певшего, а говорившего проповедь, причём говорил он так, будто бы беседовал, излагал свою мысль простым языком, которого Саша никогда не слышал ни в одной московской церкви, где иконы являли собою шедевры искусства, а хор был профессиональным, чуть ли не из самой консерватории, но где слащавые проповеди пестрели сусальными штампованными фразами, отскакивавшими от мозгов, как сухой горох. Саше показалась странной речь священника — он прислушался…

Отец Алексей говорил громко. В паузах наступала мгновенная тишина, прерываемая лишь воркованием голубей, разгуливавших где-то за спиной, около паперти. Санитар, ушедший было вперёд, вернулся, стал тоже слушать…

"…Что такое смерть?" — услышал Саша. — "Это — физическое уничтожение тела… Означает ли это полное уничтожение того человека, которого мы знали?.. Вы только что слышали трогательные слова церковного песнопения, которые, если перевести на современный язык, будут звучать примерно так: "Только вчера я беседовал с вами, а сегодня видите меня, лежащим безгласным и бездыханным…" Какое несоответствие в мире! Сегодня я живой, радуюсь или огорчаюсь, а завтра меня нет… Но так ли всё это на самом деле? Если, вдруг, перегорает электрическая лампочка, и наступает мрак, — значит ли это, что света не стало из-за того, что перестал поступать электрический ток?.. Куда уходит человеческая душа после смерти тела? Все мудрецы мира с древних времён пытались ответить на этот вопрос… И только Один сумел дать ответ — Тот кто после своей смерти восстал из мёртвых — Христос, наш Спаситель… Он показал, что человеческий дух бессмертен… Что веруя в Бога мы становимся богоподобны…

Вспомним, хотя бы, геройские подвиги из истории нашего Отечества. Например, подвиг Александра Матросова, закрывшего своим телом немецкий пулемёт. Что двинуло его на это? Ведь, по всем законам природы, по животному инстинкту самосохранения, разве мог бы человек пожертвовать собой ради спасения других, ради идеи? Нет! Значит есть что-то, что важнее тела и земной жизни! И за такими примерами далеко не нужно ходить. Вся история человеческая пестрит именами, навсегда вписанными в книгу жизни: Сократ, Ян Гус, Джордано Бруно, Сам Христос — наш Бог и Спаситель…

О чём нам всё это говорит? Это говорит нам о величии человеческого духа, о его бессмертии. И что такое на самом деле смерть? Подобно бабочке, сбрасывающей кокон, однажды и человеческая душа освобождается от телесных оков и, рождаясь заново, вступает в иной мир…

Смерть, где твоё жало? Сам Христос спустился в ад и восстал из мёртвых. В Нём — наше спасение, вера и надежда… "

Отец Алексей вышел из храма минут через десять. Увидев Санитара, он пригласил его в сторожку — маленький домик при церкви. Все трое поднялись на крыльцо.

На крошечной проходной кухонке, у газовой плиты, хозяйничала старушка. Священник прошёл вперёд, исчез за какой-то дверью. Санитар и Саша направились в гостиную, с небольшим столом и двумя диванами, где уже находилось несколько человек.

Неопределённого возраста тощая девица в очках, сидела на одном из диванов, справа, в глубине комнаты, в напряжённой позе, пренебрегавшей комфортом. У неё ничего не было в руках, которые она, будто, послушный ребёнок, держала на коленях, подчёркивая тем самым то, что она со всею очевидностью пребывает в долгом ожидании. Она сосредоточенно смотрела в стену, напротив себя, абсолютно не реагируя на появление новых людей. На другом диване, у самого прохода, слева, восседал высокого роста молодой человек, чем-то напоминавший Александра Блока и своим поведением являя полную противоположность девицы. У него также ничего не было в руках, которыми он держался за колено, заброшенной за ногу ноги. Он взглянул на вошедших, приветствуя их кивком. У стола, с книгой в руках сидела пожилая женщина, оторвавшая взгляд от чтения и сурово взглянувшая на вошедших. На стенах находилось несколько картин евангельского содержания. Два окна, напротив двери, были закрыты — с улицы не доносилось ни одного звука.

— Слава Иисусу Христу! — приветствовал всех по католически Санитар. Ему никто не ответил, видимо не найдя нужных слов. Лишь молодой человек как-то было дёрнулся, будто, хотел подняться, но раздумал.

Пройдя в комнату, Санитар выбрал стул, сел за столом, напротив пожилой женщины. Саша постоял немного в дверях, прошёл дальше, разместился на диване, рядом с молодым человеком, так что ему была видна вся комната ожидания, проход на кухню и дверь священника.

— Отец Алексей пришёл с вами? — спросила женщина.

— Да, — ответил Санитар, — Он прошёл в другую дверь.

— Там его комната, — пояснила женщина, выделив слово "его". — А вы — католик?

— Христианин, — быстро ответил Санитар, будто уже был готов к этому вопросу.

Женщина отвела взгляд от Санитара, погрузила его снова в книгу. Лишь минуту спустя она не вытерпела, снова оторвалась от книги, посмотрела на Сашу, внимательно рассмотрела его и, видимо, не найдя ничего примечательного для себя, вернулась к своему чтению.

С кухни, пробуждая аппетит, доходил запах щей, слышался стук посуды. Минут через пять Саша увидел, как старушка-повариха, открыла дверь, за которой находился священник, и с тарелкой супа скрылась за нею. На кухне наступила тишина, которая продолжалась сравнительно долго.

Санитар, со спокойствием необходимого ожидания сидел в прежней позе: он держал руки, с переплетёнными пальцами, на столе, которые явно искушали чем-то читавшую женщину, то и дело посматривавшую на них мимо книги. Девица, на диване, будто умерла, пребывая в той же позе. Саша посмотрел на неё, удивляясь выражению её невидящего взгляда, через очки.

"Не иначе, наглоталась колёс," — подумал он, обратив внимание на её неестественно расширенные зрачки.

Молодой человек то и дело менял позу, перебрасывая ногу с одного колена на другое. Наконец, устав от этого, он поднялся и куда-то ушёл из сторожки.

В это время дверь комнаты священника открылась, выпуская старушку, с пустой тарелкой, и вслед за этим на кухне снова зашумела посуда; а через минуту появился и сам отец Алексей, прошёл к ожидавшим его людям, обвёл всех взглядом, остановился на девице, в очках, под его взглядом сразу закачавшейся своей тощей фигурой, готовясь уже подняться. Но взгляд священника переметнулся на Санитара.

— Начнём с вас… — сказал он, обращаясь к нему и одновременно широким жестом руки, с открытой ладонью, приглашая и Сашу следовать за собой.

Санитар поднялся, позвал взглядом Сашу, пропуская его впереди себя.

Следом за священником они прошли в крошечную комнатушку, с окном, столом, книгами на полках, расположенных по всем трём стенам, иконами и кушеткой — оставлявшим крошечный пятачок места, где едва можно было разойтись двум людям. В комнате ещё пахло только что съеденными щами.

Гости уселись на кушетке, с нависающими над головой книжными полками, тогда как отец Алексей — сбоку стола, в старинном вольтеровском кресле. Следом вошла старушка, поставила перед батюшкой чай, в подстаканнике, с изображением морского якоря.

— Чай, отец Алексей, — сказала она и тут же вышла, закрыв за собою дверь.

— Спасибо, Мария Витальевна, — поблагодарил священник. — Вы меня извините… — кивнул он на стакан, обращаясь к гостям, — Нам придётся быть краткими. Вы видели — несколько человек уже ждут, другие ещё не подошли. Поэтому я буду вас слушать и одновременно пить чай…

Прежде всего Санитар представил Сашу, назвав его "братом Андреем", затем стал беседовать с батюшкой о чём-то, что у Саши не отложилось в памяти. Он только понимал, что это пока не относилось к нему и рассматривал обстановку комнаты, всматривался в лицо священника, и то и дело задавал себе вопрос: неужели возможно так полностью посвятить жизнь религии? Неужели тот, кто написал эти удивительные книги, что он держал сейчас в сумке, и есть этот человек, в рясе попа?

Шокированный некогда нетипичной обстановкой в комнатах Вовы и Санитара, Саша полагал, что это те люди, которые превзошли мирские соблазны и уже вступили на путь святости. Теперь он был шокирован заново. Оказывается, есть другой человек, который не только умеет служить, проповедовать и писать, но также и живёт согласно тому, о чём пишет и проповедует. И хотя он видел отца Алексея впервые, ему было ясно воочию, что это именно так. В отличие от намеренно убогой обстановки в комнатах Вовы и Санитара, здесь было чрезвычайное разнообразие предметов. Прежде всего, множество книг по всем стенам; иконы, распятия, включая нагрудный крест, к которому отец Алексей во время беседы время от времени притрагивался, будто бы это был некий источник его мыслей и чувств. И ещё какие-то сугубо православные предметы культа, названия и назначение которых Сашка, конечно, не знал, наполняли пространство, органически уживаясь в этой келье-сторожке с её хозяином.

— Возьмите это… — священник едва приподнялся с кресла, протянул руку, взял с полки, над головой Сашки, какую-то книгу и тут же отдал её Санитару.

Саша узнал синий корешок журнала "Логос".

— Это последнее, — добавил отец Алексей. — Только что получил оттуда. Можете не возвращать…

— Спасибо, — поблагодарил Санитар.

— Лучше, когда эти книги всё время в обороте… Больше пользы и меньше опасности. — Отец Алексей допил чай, поставил стакан на стол. — Ну, а что вы хотели мне сообщить, молодой человек? — обратился он к Саше.

Не зная, с чего начать, Саша замялся. Не сумев сразу найти нужных слов, он стал открывать сумку, извлекать книги.

— Вот… — он протянул книги отцу Алексею. — Это, ведь, ваши, верно?

Священник взял книги, мельком взглянул на них, но ничего не ответил.

— Дело в том, — поддержал Сашку Санитар, — Что это — книги Володи Никанорова… — И в двух словах он поведал Сашину историю про ночную лыжную прогулку.

— Действительно, — заметил отец Алексей, выслушав внимательно рассказ, — Странная история! Тем более, что Володя мне ничего об этом не рассказывал. И что это, вдруг, за психоз прятать всё подряд? Почему он опасался обыска? Я не давал ему никаких инструкций по этому поводу. Да, ведь, и ничего криминального нет в хранении религиозной литературы. Официально у нас свобода вероисповедания…

Отец Алексей помолчал. Прикоснувшись к нагрудному кресту, он сказал:

— Что ж, будем молиться о нём. Всё в руках Божиих…

Он ещё помолчал некоторое время, обдумывая что-то. Затем, взглянув на Санитара продолжил:

— Бог дал человеку свободу. Это — нелёгкая ноша. И было бы величайшим злом, если Бог заставлял нас быть такими, какими Он хочет нас видеть… Солнце светит для всех одинаково: как для праведных, так и для грешных. За нами, людьми, право выбирать. И в то же самое время, на нас же и ответственность за свой выбор. Свобода — это величайший божественный дар. Только, мы не всегда умеем правильно употреблять этот дар, верно его осознать. Человек может ошибаться, может делать зло. В этом мире мы должны пройти через горнило испытаний, и научиться ценить этот божественный дар свободы, чтобы в другой раз, сделать правильный выбор… — Отец Алексей помолчал несколько секунд, затем перевёл взгляд на Сашу и продолжал:

— Один христианский философ Николай Бердяев, сказал: "Свобода привела меня к любви, и любовь сделала меня свободным." Вдумайтесь, друзья мои! Какие замечательные слова! Недаром Бердяева кто-то назвал Апостолом Свободы!..

— Точно так же, — продолжал говорить батюшка, — Надо различать страх Божий от любви к Богу. Многие верующие живут страхом наказания за грехи. Они запуганы адом, и в их сознании не остаётся места для любви.

Отец Алексей снова перевёл взгляд на Санитара.

— Вы знаете слова блаженного Августина: "Люби Бога — и поступай как знаешь". Мы, христиане, не можем жить страхом — каким бы то ни было. И если Христос учит нас, как преодолеть страх Божий любовью, тем более, мы не должны испытывать страха перед миром… — он снова перевёл взгляд на Сашу. — И перед властями у нас есть Защитник… Настало время быть не рабом, но другом. Сам Христос называл своих апостолов друзьями… А это значит, что любовь превосходит страх. В противном случае, как же мы можем называть себя христианами?.. Крестившись, мы сделали выбор… И сделали это свободно. Так ведь?

— Так… — согласился Саша.

Отец Алексей посмотрел на Санитара, перевёл взгляд на книги, лежавшие на краю стола.

— Ну что ж, помолимся, друзья! — и поднявшись, он быстро прочёл по церковно-славянки молитву, осенил крестным знамением сначала Санитара, затем Сашу.

— А эти книги… — священник на секунду как будто задумался, — Оставьте их себе… — И распахнув дверь своего кабинета, он вышел, Санитар и Сашка — следом за ним.

— До свидания, — сказал Саша, но ответа не услышал, потому что священник уже стоял на пороге гостиной, обводя взглядом десяток ожидавших его людей.

Назад до станции добирались на полупустом автобусе, как-то неожиданно подъехавшем к остановке, мимо которой путники проходили. Санитар взял билеты и от десяти копеек, которые Саша попытался отдать ему за себя, отказался. Они прошли на переднюю площадку, сели за спиной водителя.

Автобус ехал быстро, изредка останавливаясь по требованию немногочисленных пассажиров. Скоро он свернул с шоссе, въехал в город, где начал останавливаться много чаще. Салон как-то быстро наполнился, так что совсем не осталось сидячих мест.

На одной из остановок какая-то бабка, с кошёлками, задерживая всех, долго поднималась по ступеням передней двери.

— С задней площадки надо заходить, мамаша! — громко сказал какой-то парень, и две девицы, сидевшие рядом с ним, засмеялись.

Санитар быстро поднялся. Поднялся и Сашка, чтобы выпустить его.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Санитар.

Бабка протиснулась мимо, опустила сумки на сидение, молча села, заняв сразу два места.

Через несколько остановок была конечная. Народ повалил к выходу.

С пол часа ждали электричку. От переутомления Саше хотелось спать, и оттого что приходилось превозмогать своё состояние, как обычно, у него разболелась голова. И хотя он предпочёл бы не разговаривать, тем не менее, спросил:

— Как же насчёт Никанорова: мы, что, разве зря ездили? Ведь ты ничего не спросил у отца Алексея.

— Почему зря? — ответил Санитар. — Отец Алексей всё понял без лишних слов. — Он помолчал, слегка опёрся одной рукой о белёную каменную изгородь перрона. — Володя сам должен решить, как ему быть… — добавил он.

— Почему мы ехали ради этого?

Саша решил облокотиться об ограждение.

— Осторожно! — спохватился Санитар. — Ты можешь испачкаться! Это ограждение побелено.

Саша отпрянул от изгороди.

— Скоро должна подойти электричка. — Сказав это, Санитар помолчал, а потом добавил: — Хотя Отец Алексей во многом рассуждает по православному… Тем не менее, он, как я тебе уже говорил, один из немногих, кто понимает по-настоящему наше экуменическое движение. Я бы не хотел, чтобы между нами возникли какие-либо разногласия по поводу Володи… Сам факт нашего посещения, сказал ему о многом… Кроме этого, мы ездили к отцу Алексею не только из-за Никанорова… Я хотел познакомить тебя, брат Саша, с отцом Алексеем, потому что ты не раз в наших беседах цитировал его книги…

Саша не совсем отчётливо понял мысль своего наставника. Но уточнять не решился из-за утомления и чего-то такого, что он сам ещё отчётливо не осознавал.

Прибыл битком набитый поезд. Им едва удалось втиснуться. Пол пути ехали в тамбуре, каждый сам по себе. Оказавшись в вагоне, Саше удалось разместиться у крайнего левого окна и в качестве опоры прижаться лбом к закрытой фрамуге. Санитар остался где-то сзади, плотно стиснутый другими пассажирами.

За окном мелькали деревья пролесков, крыши домов или дач, шлагбаумы дорог, с машинами, ожидавшими прохода поезда. Вскоре местность начала терять провинциальный характер. Потянулась гигантская труба, с надписью по-английски: "POLEVAYA STREET".

Она привлекла Сашино внимание.

"Почему по-английски?" — подумал он. — "Кто сделал эту надпись? Ладно бы написали что-нибудь антисоветское… Саша задумался, что бы он написал на трубе…

В вагоне было тихо. Поезд ехал не скоро, раскачиваясь, скрипя вагонами.

"А что можно было ещё написать? Может быть по латыни: "Laudetur Jesus Christus"? Но вряд ли тот, кто писал был верующим. Что же ещё можно было написать такое, что на следующий бы день не стёрли, вместе с трубой, и что бы осталось надолго?.. Видно ничего не пришло в голову… И написал просто название улицы… А то, что не по-русски — в этом-то и вся изюминка: хоть как-нибудь выразить свой протест: нате-ка, читайте и думайте, обыватели: почему не по-русски?! А потому — что за это нельзя ни в чём обвинить! Всё легально! Точно так же, как книги, что у меня в сумке, с вырезанным названием издательства…"

И Саше захотелось достать одну из книг и начать читать в открытую.

"Пусть какой-нибудь "ветеран" удивится", — подумал он. — "Только что трубу разглядывал в недоумении и говорил себе: "Етина мать! Нет на них Сталина!" Ан тут, как увидел бы западное издание — совсем отпал бы!"..

Саша оглянулся. Кругом стояли равнодушные и утомлённые люди. И трубу, с надписью по-английски, даже если и заметил кто, то вряд ли придал какое-то значение, как Сашка.

"Комформизм сознания…" — вспомнил юноша слышанное от Санитара определение. — "Их ничем не удивишь и не тронешь", — продолжал он думать. — "Даже, явись заново Христос — они и распинать его не будут… На то найдутся другие палачи… Будут просто по-прежнему ходить каждый день на работу, смотреть телевизор и по вечерам играть в домино…"

Поезд въезжал в город… Проехали под мостом окружной дороги, на две секунды, погрузившись во мрак. И, догадавшись, что Санитару сейчас удобнее выйти на его станции, Саша оглянулся — и увидел, как тот, тоже, решив попрощаться, поднял правую руку, с указательным пальцем вверх и стал пробираться к выходу.

Оставшись один, Саша начал вспоминать сегодняшний день…

Перед его мысленным взором как-то сразу вдруг отчётливо предстал образ отца Алексея, священника, в чёрной рясе, стоящим лицом к алтарю, потом подпевающим, чтобы помочь хору… Вспомнилось, как он целеустремлённо прошёл от храма к сторожке, на секунду перебросившись словом с Санитаром; как остановившись на пороге, он приглашает Сашу лично войти к нему в кабинет; и вдруг неожиданно — Саша уже находится совсем рядом, в каком-то полуметре от этого удивительного человека!

"О! Кто из вас, обывателей, может представить себе такое!" — подумал Сашка, приходя в какое-то восхищение и окидывая взглядом понурые лица пассажиров. — "Можно ли представить себе такое: быть современником Пушкина или Серафима Саровского — и ни разу с ними не встретиться и не поговорить! А таких были миллионы… Впрочем, и сам Пушкин, похоже, даже и не слышал о своём святом современнике…"

И он снова и снова вспоминал детали сегодняшней необыкновенной встречи: слова, интонации, жесты, выражение глаз, взгляд отца Алексея… Его фразы — точные, лаконичные, со взвешенными словами, за которыми чувствовалась его глубокая убеждённость; жесты — естественные и необходимые для дела; взгляд — добрый и понимающий. Чёрные волосы с небольшой сединой… Борода… Большой приплюснутый нос… Улыбка всего лица, и очень живые, разговаривающие сами по себе глаза… И крест, на груди, за который он все время держался правой рукой…

 

7. Пылесос

В окна трамвая № 26 бил косой осенний дождь. Колёса переговаривались друг с другом через стыки рельс.

"Так-так?" — спрашивали передние. И задние отвечали: "Не — так!"

Саша сидел впереди на скользком пластмассовом одиночном сидении трамвая венгерского производства, уже совсем вытеснившего на этом маршруте все старые, отечественные. Он ехал в местную командировку, куда его отправил начальник, зам-зав Отделf техники, Ерохин, лицемерный и самодовольный рыжий лысеющий пятидесятилетний мужик, который сразу начал использовать Сашку, заставляя выполнять собственную работу: посылать по мелким поручениям, перепечатывать на машинке какие-то отчёты, планы, перечни товаров и материалов по снабжению.

Однажды, пригласив к себе в кабинет и отчитав за что-то для начала, он попросил своего подчинённого перепечатать его рукописную речь для предстоящего партсобрания. Объясняя что-то по тексту, он пригласил Сашу присесть с ним рядом, за стол, и вдруг, как бы между прочим, положил руку на его колено и так держал её с пол минуты, слегка пошевеливая пальцами, пока Сашка резко не поднялся, догадавшись, что это значило, и не направился к двери.

— Стой! — крикнул начальник вдогонку.

Саша остановился, повернулся. Злоба и ненависть кипели в нём.

— Вы не имеете права заставлять меня делать свою работу! — воскликнул он. — И если вы ещё раз попробуете, я пойду к начальнику Отдела и скажу ему всё!

— Стой, Волгин! — Едва успел ответить начальник, не ожидавший такого выпада.

Но Сашка крепко хлопнул дверью, вернулся к себе в мастерскую.

— Подонок! — воскликнул он, оказавшись один.

Зажегши верхний свет, он подошёл к окну, остановился, глядя на дождь, бивший под косым углом по стеклу.

В пустом тёмном окне противоположного крыла здания — одного из десятка подобных, соединявшихся между собой посредством главного корпуса — архитектурной находки времён Хрущёва — он увидел отражение своей фигуры, а в другом окне, этажом выше — отражение своего начальника, всё ещё находившегося за своим столом. Саша перевёл взор на деревья, на скорчившуюся ворону, на ветке, сидевшую там, несмотря на дождь и ветер.

"Такая же архитектура была в психушке…" — подумал он, снова возвращаясь взглядом к противоположной части здания. — "Содом и Гоморра!" — Он отошёл от окна, зашагал по комнате между верстаками. — "Там, где должны быть педагоги, блюстители чистых детских душ, воссели развратники и алкоголики!" — Он вспомнил другого начальника Отдела Техники — Степанова, к которому, вероятно, должен был направиться Ерохин, чтобы опередить Сашку. Сухощавое пропитое лицо, совершенно не интересующегося своей работой человека… Саша начал перебирать в памяти других сотрудников, педагогов… Все эти люди, без специального образования, брались воспитывать детей… А сам он… кто — он такой?! "Выходец из ПТУ", дезертир, закосивший через психушку… Что он сделал тут, в мастерской, чтобы послужить детям? Ведь, это, слава Богу уже не Завод! Можно было бы проявить инициативу, сделать что-нибудь полезное! Место ли мне тут?" — спросил он себя, снова подходя к окну…

Заснувшая ворона, неожиданно свалилась от порыва ветра, спохватившись, заработала крыльями, набирая высоту и улетая куда-то за крышу.

Впрочем, Саша знал одного нормального человека, когда-то работавшего в их Отделе Техники. То был его бывший преподаватель азбуки Морзе, Баранов, солидный мужчина, в прошлом — военный моряк, внушавший уважение и одновременно — боязнь — из-за угроз выгнать навсегда того, кто будет вместо "морзянки" слушать по радио "вражьи голоса"… Но он тут больше не работал… Кому-то не угодил, перешёл дорогу, и его тихо "выжили" с работы, к которой он относился слишком творчески, с энтузиазмом. Без него всё стало блекло. Его должность занял безразличный молодой мужик Клевцов. Коллективная радиостанция "UK3AAB" теперь почти-что не выходила в эфир… Всего несколько школьников посещало занятия… Да, прошло то время, когда Саша ещё учился в средней школе и приходил во Дворец пионеров, как на праздник, горя энтузиазмом и мечтая в будущем стать радистом-полярником… А ещё раньше тут даже прыгали на парашюте со специальной вышки, до сих пор возвышавшейся неизвестно зачем перед главным входом.

И всё-таки педагоги, как таковые, были ещё "ничего" в сравнении с начальниками, использующими Дворец в качестве трамплина к лучшей должности.

"Когда-нибудь я опишу сегодняшнюю сцену", — подумал Саша, — "И нарочно оставлю фамилию Ерохина подлинной, без изменения! И кто-нибудь, читая, узнает, что тут творилось. Это будет моей местью подонку перед вечностью! Ведь сказано: "Рукописи не горят"! Если эта свинья как-нибудь изловчится оправдаться перед Богом, то, быть может, единственно за моё правдивое описание он получит соответствующее наказание! Я соберу "горящие уголья" над его рыжей плешивой башкой!"

Миновало обеденное время. Успокоившись, Сашка сел за стол, вытащил из портфеля книгу Орвела, положил её в ящик стола, который в случае опасности можно было быстро задвинуть… Скоро придут школьники, начнут строгать и пилить свои поделки. Вся его обязанность состояла в присутствии и технической помощи, если таковая возникала в слесарном деле. Ребята почти не обращали на юношу внимания. Они сами знали, где находятся тиски, напильники, отвёртки и плоскогубцы. Редко кому нужно было что-нибудь просверлить или выточить на токарном станке. Только в этих случаях Сашка принимал участие, опасаясь, как бы подростки случайно не поранили себя. А в остальное время, чтобы не скучать он развлекался чтением…

Ему вспомнилось, как недавно Санитар посвящал Сашу в экуменический Орден…

Санитар говорил о том, что в вычищенное жилище с большей силой стремится проникнуть всякая нечисть и зло… И теперь, вставая на путь аскетической жизни, нужно быть готовым ко всякого рода искушениям и напастям…

Вступая в Орден, Саша давал монашеский обет воздержания сроком на год. Затем, если он выдержит, то может дать новый обет — уже на три года. А дальше — полное предание своей жизни Богу… Жизнь в смиренном послушании своему наставнику, бедность, аскеза, молитва…

Посвящение происходило недалеко от Третьяковской галереи, на квартире Григория, человека, которого Саша до сих пор ни разу не встречал, но который уже давно входил в экуменическое общество Санитара, несмотря на иудео-христианские убеждения.

Саша в первый раз узнал, что существуют такие огромные квартиры, с комнатами, в количестве целого десятка. Григорий жил с красивой маленькой женой, недавно родившей девочку, и — тёщей, по словам Санитара, известной писательницей Л-ой.

В обряде участвовали: Санитар, Григорий, Вова-хиппи, Оля, Наташа, Ира и одна незнакомая девушка Аня, из другой "пятёрки". Все они, кроме женатого Гриши, уже раньше Саши вошли в Орден. Таким образом, теперь, вместе с ним, в Ордене состояло семь человек в Москве, плюс один брат в Эстонии, и двое на Украине — Соня и Анатолий.

После общей молитвы по Розарию Санитар возложил на Сашу руки, торжественно-тихим голосом произнёс:

— Посвящаю тебя, брат Андрей, в экуменический Орден, исполняя возложенную на меня от Бога волю и исполненный доверием моих братьев и сестёр, дабы осуществились слова Господни об единении всех, истинно верующих, в невидимой Церкви Христовой… Пусть твоя душа, как малая капля, сольётся с другими душами, пребывая в Божией благодати и милости; и Дух Святой сойдёт на тебя Своим неизречённым воздыханием, благословляя тебя на поприще, в преддверие которого ты вступаешь ныне… И да наполнится Христова Церковь многоводными реками, текущими в жизнь вечную… И да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я — в Тебе; Да уверует мир, что Ты послал Меня…"

Завершив проповедь цитатой из Евангелия, Санитар сделал Саше знак подняться с колен, обнял по-братски и троекратно поцеловал. Все присутствовавшие начали подходить с поздравлениями. Последней была Оля.

— Поздравляю тебя, брат Андрей! — Она улыбнулась, пожала ему руку, но вдруг приблизилась и… поцеловала в щёку…

Вспомнив это, Саша будто заново почувствовал поцелуй и лёгкое прикосновение к левой щеке её локона…

Он потрогал свою щёку рукой, посмотрел в окно…

Всё тот же косой дождь бил в стекло, за которым мелькали деревья сквера…

Трамвай ехал быстрее, и колёса отстукивали новую фразу:

"Вернись — ко мне! — Иди — ко мне!"

После этого поцелуя Саша будто бы стал сам не свой. Не будь его, кажется, весь обряд был бы незавершённым. Но вместе с тем, из-за этого самого поцелуя с Сашкой сталось нечто, что вносило для него ясность в отношении к Ордену: едва вступив в него, он вдруг осознал, что безумно влюблён в Ольгу и теперь сделает всё, чтобы вместе с нею покинуть Орден.

"Пусть это будет ровно через год, чтобы не нарушать обет!" — думал он, сидя в квартире Григория за богато убранным столом и ничего вокруг себя не слыша и никого не видя кроме неё, сидевшей напротив, рядом с Вовой-хиппи…

Саша поднялся, сделал несколько шагов. Подошёл к окну… Ворона сидела на ветке в той же позе, будто никуда не улетала. И он опять вернулся к столу и сел, и, пытаясь сосредоточиться на чтении, выдвинул ящик, с книгой…

Оставалось совсем мало времени, когда в мастерскую станут приходить школьники, начнут пилить, просить его включить сверлильный станок, точило, — самое невыносимые для Волгина несколько вечерних часов…

Не успел он ещё найти нужную страницу в книге — неожиданно в двери появился Ерохин — Сашка резко задвинул ящик стола.

— Что это?! — начальник кинулся к нему. — Что у тебя в столе?! — повторил он.

Волгин поднялся.

— Ничего…

— Что ты держишь в столе? Показывай! Порнография? Знаешь, что тебя ждёт за совращение малолетних?!

— У меня нет никакой порнографии!

— Тогда что?! Показывай!

— Это мои личные вещи! Вы не имеете права требовать!

Ерохин не выдержал — рванул стол, поворачивая к себе. Но Сашка успел лечь, прикрыть его телом и ухватиться руками за противоположный край, так что ящик было уже невозможно выдвинуть, как ни дёргал его нахал, пока Волгин не двинул резко локтём по его грудной клетке.

Начальник отскочил, выпрямился. Он с трудом дышал. По его лбу стекал пот.

— Ах, так?! Рукоприкладство?! На рабочем месте! — воскликнул он. — Сейчас обо всём узнает Степанов! Уволю по статье!

— Пошёл вон, гомосек! — процедил Сашка, выпрямляясь во весь рост.

Он увидел вспышку в глазах Ерохина, и это было ни чем иным, как страхом. Животное беззвучно и быстро исчезло за дверью.

Отдышавшись после борьбы, юноша бросился к ящику, вытащил книгу Орвела, поискал взглядом, куда можно было бы её спрятать, и не найдя ничего лучшего, разорвал пачку новых бумажных салфеток, запихнул книгу в них и положил на полку, у раковины. В ящик же стола он поместил "Повести Белкина", раскрыв их где попало посередине. Сразу же зазвонил телефон — Ерохин снова вызывал Сашу к себе.

Не ожидая ничего хорошего, закрыв дверь на ключ, юноша вышел в коридор. Поднимаясь на третий этаж, он встретил комсорга Наталью, девицу, в очках, одного с ним возраста…

Когда он уже закончил ПТУ, Володя-дворник посоветовал ему стать комсомольцем для того, чтобы потом было легче поступить в институт. Пытаясь всеми способами застраховаться от армии, Саша, сторонившийся комсомольских работников ещё со времён средней школы, тогда, вдруг, изменил своим убеждениям, пошёл на компромисс с совестью и разыскал комсорга ПТУ, а тот только и был рад отвезти "добровольца" в райком, где ему тут же вручили членский билет. После этого, собрав необходимые документы, Волгин отправился в приёмную комиссию Института Культуры — вуз, в который он мог бы поступить, не обладая большими талантами…

На собеседовании, после нескольких вопросов, к его разочарованию, документы были возвращены, так как оказалось, что "выходцам из ПТУ" поступать на дневное отделение вузов запрещалось, до тех пор пока таковые не отбудут положенное время в армии. Таким образом круг замыкался.

— Если бы ты окончил своё училище с отличием, — говорил ему какой-то чиновник в канцелярии института, — То имел бы право… Вот, на, почитай… Тут всё сказано… — И он протянул Волгину листок с текстом о правилах приёма абитуриентов.

Да, действительно, Саша пробежал глазами текст, из которого выловил фразу, особенно резавшую глаза из-за слов "выходцы из ПТУ".

— Ты, конечно, можешь поступать на вечернее отделение… — продолжал чиновник долбить своё, — Но, ведь, оно тебе ничего не даст… С него тебя всё равно заберут в армию. Так что, советую зря времени не терять. Ведь гарантии, что примут в институт тоже нет, с таким средним баллом, как у тебя в дипломе…

В тот же день на кухонной газовой плите новоявленный молодой комсомолец сжёг до тла свой членский билет ВЛКСМ… Поступая на работу во Дворец пионеров, Сашка заявил, что в комсомоле не состоит, и поэтому, к нему сразу же начала приставать комсорг, пытаясь привлечь Волгина к вступлению в ряды комсомольцев. Он старался избегать с ней встреч, каждый раз заканчивавшихся одним и тем же вопросом: когда он напишет заявление?

Как ни странно, встретившись теперь на лестнице с Сашкой, Наталья проскочила мимо, едва взглянув на него.

"Неужто от Ерохина?!" — подумал он с иронией. — "Никак на задание пошла…"

— Присаживайся, Саша, — как-то дружелюбно сказал Ерохин, указывая на стул, почему-то развёрнутый наоборот — спинкой к окну. Сам же продолжал по-деловому перекладывать какие-то бумаги, стоя с другой стороны своего стола.

Когда Саша сел, Ерохин посмотрел на подчинённого, улыбнулся.

— Вот что! — сказал он мягко. — Ты меня извини… Я погорячился… Давай забудем всё, что было… Я не буду ничего сообщать Степанову. Хорошо?

— Хорошо, — сухо и тихо ответил Сашка, явно ожидавший худших последствий инцидента.

— Ну, вот и хорошо, Саша! — Ерохин присел на другой стул. Его пальцы ещё раз потеребили какие-то бумаги, на столе. Он зыркнул на юношу, а потом за его спину — в окно.

— Едрёна вошь! — выругался он, как бы между делом. — Где же она? Ах, вот!.. — И он подал юноше какой-то листок, лежавший на самом виду. — На, посмотри…

В это время зазвонил телефон.

— Да! — Ерохин резко схватил трубку.

— Ничего такого нет! — услышал Саша громкий голос комсорга.

Местная подстанция работала лучше, по сравнению с городской. Звук в телефоне отличался отменной громкостью. Ерохин прижал трубку к своему уху так плотно, что больше Сашка ничего не смог услышать.

— Подожди! Я сейчас приду! — Не в силах вытерпеть громкого звонкого голоса Натальи, он бросил трубку на аппарат.

— Ты ознакомься… — Он засунул свой толстый мизинец в ухо, у которого только что держал трубку, потыкал им туда — обратно, — С этим текстом… Скажи… Грамотно ли составлен документ? Сможешь ли его перепечатать? Только одними большими заглавными буквами…

И отошёл от стола.

— Прочитай его пока… А я скоро вернусь… Меня срочно вызывают по делу.

И больше ничего не говоря, начальник быстро вышел из кабинета.

Саша услышал, как в замке повернулся ключ.

— Сволочь! — сказал в пол голоса Сашка. — Запер! Однако, посмотрим, кто из нас хитрее! — усмехнулся он.

С третьего этажа, из окна начальника так же было видно соседнее крыло здания. Из-за плохой погоды, наступили ранние сумерки, и во многих классах уже зажгли свет. И только два окна были погружены в полумрак. Эти окна находились как раз напротив тех двух, где располагалась хорошо освещённая изнутри мастерская, и в них, как в зеркале, было видно всё, что происходило этажом ниже.

Саша увидел комсорга Наталью, у своего стола, а затем, — как туда вошёл Ерохин и стал нервно сновать между верстаками, то и дело выдвигая ящики и открывая дверцы шкафов, где хранился инструмент.

— Так оно и есть! — воскликнул Сашка, стал следить за ними. — Только бы не пошёл к раковине…

Ерохин довольно долго копошился в углу, где находился стол Волгина, видимо проверяя не только его, но и содержимое Сашиного портфеля. Затем фигура начальника снова стала перемещаться по комнате, обозревая всё вокруг, в поисках возможного тайника.

Не дожидаясь, когда тот "унюхает" местонахождение спрятанной книги, Саша поднял трубку и набрал местный номер своей мастерской. В отражении окна он увидел, как Ерохин дёрнулся, направился к Сашиному столу, где находился аппарат. Волгин уже был готов надавить на рычаг, но не делал этого, ожидая, когда Ерохин поднимет трубку. В последний момент какая-то догадка осенила начальника — он остановился, трубку поднимать не стал, а медленно поворотился и посмотрел в окно. Затем он резко бросился к двери, сказал что-то на ходу Наталье, быстро вышел.

Саша подождал, пока пройдёт ещё один гудок, повесил трубку, повернулся к окну спиной, стал читать документ, с которым его оставил Ерохин.

Не успел он прочесть двух строк, как услышал в коридоре тихие шаги, остановившиеся у самой двери. Вдруг дверь открылась — вошёл Ерохин, кинул взгляд на телефон, на Сашку, подошёл к столу.

— Ну, значит, договорились… — Он вытер со лба пот платком, который держал в руке, сунул платок в карман пиджака. — Можешь теперь идти… Там уже, наверное, школьники тебя заждались… К завтрему напечатай…

Саша вышел в коридор. С облегчением выдохнул воздух. Стал спускаться по лестнице, пробираясь через группу подростков, спешивших навстречу…

"Больница Кащенко!" — объявили репродукторы, возвращая юношу к действительности…

Он посмотрел в окно, за деревья, где виднелся бетонный забор известной психиатрической больницы. Какая-то бабка, с сумками, вышла из передней двери и, пока трамвай стоял, как полагалось, обошла его спереди, двинулась по дороге к воротам.

"Чья-то мать или жена?.." — подумал Волгин. Но трамвай тронулся, отвлекая от полу-оформленной случайной мысли, быстро подъехал к следующей остановке.

"Завод Стеклоагрегат", — с неестественно правильным ударением произнесли репродукторы. Несмотря на эту особенность, на остановке никто не вышел и не вошёл. Трамвай поехал дальше, мимо искусственного пруда, где когда-то давно выловили утопленника, вдоль старого потемневшего забора, провозя Сашку сквозь хлёсткий дождь, через мелкие конторы, склады и невесть что выпускающие фабрички, выстоявшие тут чуть ли не со времён НЭПа…

А бабка, что вышла из трамвая, дотащилась до ворот больницы. Но дальше идти не смогла. Остановилась отдохнуть. Потоки воды, лившие навстречу по уклону дороги, по которой она поднималась, не оставляли места для поклажи. Тем не менее, придерживая ногой, она опустила свои сумки на парапет, давая отойти затёкшим от тяжёлой ноши пальцам. Отдышавшись, она двинулась дальше, прошла ворота, вошла в подъезд проходной…

В приёмной она долго копошилась с сумками, вытаскивая пакеты, отирая с них припасённой специально тряпочкой капли дождя, приводя в порядок свою передачу. Наконец, она отдала её приёмщице.

— Что же ты, бабуля, фамилию-то не пометила? — спросила та. — Куды передавать-то? Кому? В какую палату?

— Николаю Круглову, милая! — Бабка напрягла память. — А какая палата, — не помню… Его токмо давеча перевели в другую, для тихих…

Сашка уже проехал мимо Даниловской церкви, за которой когда-то давно, в его детстве, были огромные овраги, с ручьями летом и хорошим лыжным спуском зимой. Теперь их завалили мусором, сравняли, и всё равно, кроме мелких грязных штамповочных фабрик там ничего не построили. Только Даниловская церковь, с кладбищем и окружавшим их пролеском, остались такими же…

Вспомнилось, что если за Церковью спуститься вниз со склона холма, то натолкнёшься на промышленный водосток, где в одном месте, на крошечном островке — памятник, с надписью о том, что здесь трагически погибло несколько детей… Сгорели заживо… Как могло такое случиться среди воды? Ответ приходил сам по себе… Завод, питающийся продукцией множества мелких фабрик, выпустил из своего чрева ручей горючей жидкости… И дети, балуясь с костром на острове, ничего об этом не зная и желая потушить огонь, вместо воды из ручья подлили в него масло… И несмотря на то, что рядом находилась Церковь, кому-то пришла мысль поставить на острове памятник. Зачем тут, а не на кладбище? Что если души сгоревших детей из-за этого самого памятника мучаются и не могут покинуть это страшное место — промышленный сток среди живописного вида на церковь, с лесом? Так и будет это страшное место пугать всякого, оказавшегося тут, много лет спустя, и даже в XXI — ом веке…

Саша вышел из трамвая у кинотеатра, двинулся в сторону Шаболовской башни, разглядывая на столбах и заборах объявления, не требуется ли где-нибудь сторож или дворник…

Оказавшись неожиданно для себя в больнице и придя в себя после "белой горячки", Николай начал обдумывать план, как выбраться. Первое время он буянил и ругался, так что его привязывали к кровати. Но поняв, что такое поведение ни к чему не ведёт, он решил обхитрить врачей.

Как только его отвязывали, он начинал беситься пуще прежнего опрокидывал тумбочку, разбрасывал постельное бельё, кидался с кулаками на санитаров. Его быстро усмиряли при помощи транквилизаторов, привязывали заново. Однажды, когда его снова отвязали по какой-то надобности, к удивлению санитаров, Николай остался спокойно лежать, лишь только повернулся со спины на правый бок, лицом к стене. Для профилактики ему "всадили" дополнительно успокоительное лекарство и оставили лежать не привязанным. Имитируя глубокую депрессию, дядя Коля не вставал с кровати целых два дня, за исключением естественной нужды. И тогда через две недели его перевели в другую палату для лечения от депрессии и начали колоть другие лекарства.

"Так-так…" — говорил себе Николай. — "Всё — путём… Всё — по плану… Всё — как надоть…"

На новом месте контингент больных оказался более "интеллектуальным", впрочем, в большинстве своём состоявший из алкоголиков. С Кругловым сразу же сошёлся какой-то очкастый молодой человек, по имени Михаил. Он сразу поведал о том, по какой причине попал в больницу…

Как он сказал, лечили его не от чего-нибудь, а от диссидентства. Николай поинтересовался, что это за болезнь. И чтобы его новый товарищ правильно его понял, Михаил заменил незнакомое для дяди Коли иностранное слово русским: "инакомыслие".

— Как-как, ты сказал?! — удивился Николай. Хотя "термин" был русский, Круглов всё-таки опять не понял его значения до конца. — "Икономыслие?" А что энто такое?

— Да, не "иконо", а инако! — пояснил Михаил.

— И как же оно лечится? Небось тоже инако? — спросил Круглов. — Неужто без уколов?

— Уколы бывают поначалу, — пояснил "диссидент". — А потом, если всё хорошо, переходят на одни таблетки.

— И сколько ж ты здеся уже?

— Да уж кажись с пол года…

— И как, помогает лечение-то?

— А кто его знает… Если б кто знал от чего лечат — тогда другое дело…

— Небось зашибал сильно… — догадался Николай. — Я как-то раз такого, как ты, в электричке встретил. Он меня с Брежневым спутал… — Дядя Коля чуть было не засмеялся, но вовремя спохватился, посерьёзнел. — Думал, будто он это — я, а я это — он… Ну, ты понял, кто… Но потом, оказалось, пошутил так, чтобы я, значит, выпил с ним вместе…

— С кем выпил? — не понял Михаил.

— Как с кем? С ним, стало быть, с самим… Он, понимаешь ли был инкогнито… На рыбалку ездил… Тоже ведь человек, как все… Ну, мы с ним и того… — Дядя Коля щёлкнул себя по горлу пальцем. — Заложили, по всей программе… Прям в электричке…

— Да ну?! — удивился Михаил.

— Вот те и "ну" — "баранки гну"!

— А потом что?

— А ничего… Проснулся — Москва, Ярославский вокзал. Вышел на перрон — а его и след простыл… Потому как инкогнито… Понимаешь? Вот какие бывают дела! Со мной часто всякие истории случаются. Я потом тобе расскажу… Про бороду, например… Или про живых роботов… Но главное энто то, что я, скажу тобе по секрету… Знаешь что? — Дядя Коля приблизился поближе к своему собеседнику…

— Что?

— А то, что я в поезде родился! — И дядя Коля посмотрел в глаза Михаилу, ожидая от того удивления или выражения какой-либо иной эмоции.

Выждав с пол минуты и видя, что собеседник его — не слишком развит эмоционально, дядя Коля сказал:

— Выхожу я, как-то раз из подъезда зимой… А кругом снег, ветер, сугробы… Зябко — одним словом. А я глянь — а в сугробе поллитровка стоит нераспечатанная! И даже нисколько нет льда внутри! Вот что значит — спирт! Я её хвать — и обратно в подъезд. Кто-й-то, видать, спьяну обронил у самого крыльца. Хорошо — не разбилась… А прямо в сугроб попала… Хорошая была… Вот тебя чем надо лечить! Вот это так инако…

— Да ты, батя, не понял! — возмутился Михаил.

— Чего не понял?

— Ну, как же! Представь себе, что ты мне говоришь: "Наша страна — самая лучшая в мире!". Что я должен тебе на это ответить?

— Как что? — удивился Николай. — Не понимаю…

— Ты думаешь, что я должен сказать, как все: "Да, наша страна — самая лучшая, а все другие — дерьмо. — Михаил помолчал, покрутил перед лицом Николая указательным пальцем. — Ан, нет! Я скажу другое: Ты, батя, неправ! Мы с тобой, батя, ни что иное, как глисты в ж…е! И вот один из нас выползает наружу… Глядь — а там солнце, голубое небо, огромный мир! — Братцы, кричит он, оглядываясь, — Где же мы всё это время были? — Где-где? — отвечают ему сзади, — А то не знаешь? В ж…е! Лучше сиди и не высовывайся!

— Ух ты! — воскликнул Николай, поднимаясь с кровати и попадая ногами в тапки. — Ишь ты, куды махнул! Энто мы здесь, в больнице, как глисты. Нет от нас никакой пользы, один вред. Работать надо! Вот что, парень!

Его собеседник, полулежавший до этого на своей кровати, тоже сел.

— Вот скажи мне, батя, что-нибудь, к примеру, а я тебе отвечу, как диссидент, всё, что думаю.

— А ты не боисси, что тобе посодють за энто?

— Так ведь нас уже итак посадили!! — засмеялся дядин Колин сосед. — Ты что, разве по свободе гуляешь в этих тапках?

— Едрить! — согласился дядя Коля. — Так-то оно так, однако…

— За что, тебя, батя, упекли-то? Расскажи! — Михаил подсел поближе. — Может, чем смогу подсобить…

И дядя Коля поведал своему собеседнику о том, что раскрыл секретное производство роботов-двойников, за что его эти роботы чуть не порешили…

Михаил внимательно выслушал Николая, расспросил о разных деталях его истории.

— Надо, батя, об этом на Запад сообщить! — заключил он. — Ты домой-то не торопись… Ещё чего доброго там тебя пристукнут. Тут оно спокойнее, хорошо… Дают лекарства… Кормят бесплатно… Нету над тобой ни начальника, ни КГБ, ни даже самого Брежнева…

— Однако ж, не всю же тут жисть проводить! — не согласился Круглов.

— А почему и нет?

— Как почему? — Николай поёрзал тапками по полу. — Ведь надоть энтого… Работать надоть…

— Э-эх, отец! — Михаил встал, прошёл через палату к выходу. — Не быть тебе диссидентом вовек!

— Почему?

— Потому что ты не можешь мыслить инако!

— Энто я-то не могу? — Николай тоже встал. — Да я, если б ты знал, всё могу! Да я еш-шо не из таких передряг выходил! Я — бывалый! Я в поезде родился! Я их всех, сук, того!.. Я, их мать, энтого!..

В это время в палату кто-то вошёл — и Михаил мгновенно исчез в коридоре.

— Круглов! — услышал Николай голос медсестры. — К тебе жена пришла! Вот, на, передачу. Убери покаместь в тумбочку. Пошли, я тебя провожу к ней.

На захолустном складе Саша получил объёмистую коробку, в которой, находился пылесос для Ерохина. Чтобы наверстать время, назад Волгин поехал на метро. Он вошёл в здание радиальной ветки Станции "Октябрьская", ступил на полупустую лестницу эскалатора, которая понесла его вниз, вместе с его грузом.

Встречная лестница пестрила суровыми взглядами битком набившихся на неё людей, замерших в озабоченных позах ожидания. В этот час почему-то много больше людей спешило к выходу, нежели опускалось под землю.

Когда дневной свет за спиной померк, сменившись электрическим, Саша вдруг увидел и едва осознал, что на встречной лестнице ехала Ольга. Несомненно, то была она! Девушка читала книгу и не могла увидеть Сашу. Пока он соображал и думал, окликнуть ли её, их разнесло в разные стороны. И он было окликнул её. Но Ольга не услышала из-за включившихся репродукторов, начавших назидательно о чём-то оповещать "граждан пассажиров".

"Неужели она так и уедет?!" — вдруг с каким-то ужасом подумал Волгин. — "Ведь встретить случайно в метро знакомого человека — большая редкость! Не могло же это произойти просто так! Это — шанс, который даёт мне Бог!"

Саша окинул взглядом путь, что прошёл его эскалатор: всего пятнадцать или двадцать метров… И пассажиров, стоявших за его спиной — немного…

Каждая секунда разлучала их всё более и более…

"А, гори всё!" — мелькнула у него мысль…

Когда лестница с усталым гулом своих шестерён, будто против своей воли, довела вверх, то, протискиваясь между набитыми доверху сумками какой-то бабы, только что ступившей на эскалатор, Саша вспомнил об уехавшей вниз коробке с пылесосом… Но он уже проскочил с обратной стороны автомат, лязгнувший за его спиною резиновыми лапами, услышал, как где-то сзади пронзительно засвистел в свисток диспетчер, и — выскочил через болтавшиеся по инерции стеклянные двери, даже, не тронув их рукой.

Оказавшись на улице, Волгин огляделся, увидел Олину голову, почти готовую уже исчезнуть в подземном переходе. Колени налились свинцом, не желая держать тело на ногах. Из последних сил он едва продвигался следом за девушкой, пока всё-таки, наконец, не догнал её уже на другой стороне Ленинского проспекта… Ноги подкашивались… Саша едва мог дышать или говорить…

— Вот, Коля… — сказала ему жена, протягивая какой-то конверт, когда они остались вдвоём в пустом коридоре, расположившись на медицинской банкетке.

— Что это? — Он взял, распечатанный конверт, увидел иностранные буквы и марки.

— Володя наш нашёлся! — вдруг вырвалось у жены, и, закрыв ладонями лицо, она заплакала.

— Что ты, Маша?! Что ты?! — запричитал Николай, обнимая жену, стараясь отнять силой её руки, чтобы увидеть глаза. — Что ты?..

Скоро старуха справилась с приступом и, приложив к глазам ту же тряпку, которой протирала мокрые пакеты с передачей, прошептала:

— Ты почитай… Почитай… письмо-то!.. Тут, вот, еш-шо одно, официальное… Потом покажу…

Николай стал внимательно разглядывать конверт, со множеством штемпелей, но своего имени и адреса на нём не нашёл. В левом верхнем углу конверта был какой-то иностранный адрес, справа, под двумя американскими марками, изображавшими один и тот же самолёт, шла смесь английских и русских слов, среди которых пугающе смотрелось: "Министерство Иностранных Дел СССР".

"Вот дура!" — подумал Николай. — "Видать, тоже свихнулась из-за мене…"

Он раскрыл конверт, вытащил сложенный пополам лист письма, исписанный по-русски мелким почерком.

"Дорогие, Папа и Мама!" — начиналось письмо.

"Неужели — правда?!" — подумал Круглов, чувствуя, как к его голове приливает кровь. — "Может ли такое быть на самом деле?!"

Он стал читать дальше, но то ли от волнения, то ли из-за действия лекарств, никак не мог сосредоточиться. Едва он прочитывал все слова до конца предложения, как тут же забывал весь его смысл.

— Не могу понять! — пожаловался он, возвращая письмо жене. — Что-й-то у мене с глазами не то… Перескажи мене, Маша, по-своему…

Его жена взяла письмо, аккуратно сложила листок и сунула в конверт.

— Володя наш — в Америке… — начала она. — Министерство Иностранных Дел переслало его письмо нам… Пишет он о том, что во время войны попал в плен к немцам. Бежал… После войны долго скитался. Сначала жил в Германии, потом во Франции. Много бедствовал. Затем оказался в Америке. Пытался нам писать, но ответа не получал. Потом получил какое-то официальное письмо, где говорилось, будто ты погиб в немецком плену, а меня, будто, тоже в живых нет… Прошло много лет… А недавно, пишет он, смотрел Володя какой-то фильм — военную хронику. И ему, вдруг, показалось, что в том фильме он узнал тебя. Тады он снова решился писать, вести розыски… На этот раз ему ответили, что мы живы… Оказывается, таких как мы, родных людей, потерявших из-за войны друг друга, много. И где-то возникла специальная комиссия… Ну, чтобы, помочь друг друга найти…

— Откуда ж ему знать было, что опосля окружения, взамен лагеря мене продержали на Заводе… — прошептал Николай — и слёзы потекли из его глаз сами собой…

Ольга была очень рада Саше. Она подождала, пока он отдышался, и они пошли в сторону Садового Кольца. Девушка направлялась в ЖЭК, откуда недавно уволилась с должности уборщицы, чтобы забрать трудовую книжку.

— Почему ты делаешь это? — поинтересовался Саша.

— Бо-ольше не хочу терпеть унижений, брат Андрей, — обворожительно-своеобразно она пропела букву "о" в слове "больше". — А как у тебя дела? Власти не трогают?

— Власти — пока нет… — Саше было приятно, что девушка обнимает его руку. — Только, на работе — мерзко… Тоже приходится унижаться. Я ищу, куда можно перейти. А как твой жених? Слышно что-нибудь?

— Видишь ли, после того, как мы дали обет… — Оля замолчала, сбавила шаг, — Я, право, не знаю, как мне быть… Санитар обещал, что может освободить от него… Если я не выдержу… Но и от Джона нет вестей… А тут ещё… другое…

Оля не договорила, ускорила шаг.

— Что такое? Какие-то неприятности?

— Да… — Оля помолчала, не зная, видимо, что ответить, но потом добавила: — С родителями, как всегда… У тебя, ведь, тоже с родителями нелады?..

— Да, тоже… — Они свернули в какой-то двор. — Если бы они узнали про Орден, сразу бы упекли в психушку.

— Ещё бы! — согласилась Оля. — Ты меня подождёшь? Я быстро! — И она исчезла в подъезде жилого дома, где располагалась контора ЖЭКа.

В ожидании своей подруги Саша вспомнил о пылесосе, увидел телефонную будку и решил позвонить начальнику.

— …хин у телефона! — услышал он обрезанную провалившейся монетой фразу.

— Вячеслав Петрович! — начал Сашка. — Это звонит Волгин… Я потерял ваш товар!..

— Как потерял?! — воскликнул Ерохин и выругался нецензурно.

— В метро… Там было очень много народу… Верёвка оборвалась… Коробка упала… А толпа меня потащила из поезда… Я хотел обратно, но двери закрылись, и он уехал вместе с коробкой…

— Где это случилось?! Ты обратился к дежурному по станции?!

— Это случилось на Октябрьской… Я поехал на следующем поезде до ВДНХ… Везде смотрел… Но коробки не увидел… Видно, кто-то взял…

— Ну, ты у меня за это ответишь, идиот проклятый! — выругался Ерохин и, забыв приказать Сашке возвращаться на работу, бросил трубку.

Выйдя из будки, Саша увидел Ольгу, рассказал ей о коробке.

— Иначе бы я тебя ни за что не догнал, с этим пылесосом! — закончил он свою историю. — А начальник в другой раз не станет меня использовать!

— Что же теперь будет?! Он может вычесть стоимость из твоей зарплаты…

— И не подумает! — возразил Саша. — Тогда в бухгалтерии узнают, что он для себя пылесосы выписывает и своих подчинённых использует в личных целях!

— Всё равно он тебе теперь какую-нибудь пакость сделает. Пошли, спросим у диспетчера. А что, если коробка где-нибудь там? — Ольга подхватила юношу под руку, будто старшая сестра, увлекая вперёд. — И надо же так! И это ты из-за меня?!

Они вернулись в метро. Ольга взяла дело в свои руки, объяснила диспетчеру, что из-за неё юноша совсем "потерял голову", забыл про багаж, бросился вдогонку…

— Что было в коробке-то? — спросила диспетчер, обращаясь к Сашке.

— Пылесос…

— Его начальник послал получить со склада, — добавила девушка.

— Подождите здесь! — сказала женщина и вошла в служебную дверь.

Через пол минуты она вышла с коробкой, поставила её на пол.

— Как название склада, где ты его получил? — спросила она, глядя в квитанцию, извлечённую из коробки.

Саша назвал склад и адрес.

— Верно! — Диспетчер сунула квитанцию назад в коробку. — Забирайте! И чтоб больше скрозь автоматы наоборот не бегал! — добавила она. — А то, я свищу, а он бежит, не слышит, будто! Ишь, как его захолонила! — Она взглянула на Ольгу. — Забирай свово влюблённого, и больше не ездите врозь! А то он ещё что-нибудь "ценное" потеряет!.. Тогда уж никто не поможет!..

Они вышли из метро. Дождь кончился. Из разбегавшихся облаков то и дело выглядывало солнце. И Оля вызвалась проводить Сашу до его работы.

В полном людьми автобусе, с красным номером "165", они стояли, плотно прижатые друг ко другу, и Саша, забыв снова про пылесос, оставленный где-то на полу, у кассы, придерживал Ольгу за талию. Автобус ехал быстро, экспрессом, останавливаясь лишь на главных остановках. Солнечные блики, пробиваясь сквозь мелькавшие пространства между крыш домов, отражались от ветровых стёкол автомобилей, ехавших по параллельным полосам Ленинского проспекта.

Саша почувствовал счастливое опьянение. Ему хотелось, чтобы автобус никогда не доехал до места назначения, и люди из него не выходили. Ему представилось, будто бы он с Ольгой и вместе с другими пассажирами, и даже вместе с автобусом, танцуют головокружительный вальс, без музыки, без пространства и времени. Но потом он вспомнил о том, что он и она, оба, теперь — монахи. И время вдруг сразу свернулось, и автобус неожиданно остановился.

Выйдя у магазина "Тысяча Мелочей", по Воробьёвскому шоссе они направились ко Дворцу пионеров.

— Как есть хочется! — пожаловалась Оля.

— Пойдём во Дворец — там есть столовая! — обрадовался Саша тому, что его счастье может продлиться ещё.

— Пошли… — устало вздохнула девушка.

Оставив коробку с пылесосом у пустого столика, молодые люди направились к прилавку.

"Четверг — рыбный день." — Гласил плакат, растянутый под потолком.

— Разве сегодня четверг? — подумал вслух Саша, подавая своей спутнице пустой поднос.

— Нет. Пятница, — ответила она, проходя вперёд, к очереди, из нескольких человек.

— Что ты будешь есть? — Саша встал следом.

— Я, знаешь, хотела бы что-нибудь молочное… А ты?

— Я? — Саша задумался. Хотя он и чувствовал голод, тем не менее, сейчас ему было совсем не до еды. Он не мог себе представить, что будет тратить эти счастливые мгновения жизни на жевательный процесс.

"О! Если бы ты знала, какое это блаженство быть с тобою рядом!" — подумал он. — "Ведь когда-нибудь потом я буду вспоминать это…"

И он ответил:

— Я не знаю… Что-нибудь… Вообще-то я не голоден…

Ольга поставила на свой поднос три пачки сливок, а он взял бутылку минеральной воды и… стакан чаю.

— Бери что-нибудь ещё! — посоветовал он. — Ведь ты — хотела есть.

Но девушка ничего не ответила, прошла дальше, к кассе.

— Я заплачу, Оля, — засуетился Саша, видя, что его подруга остановилась.

— Спасибо, Саша. Я потом тебе отдам. — Она направилась к столику, где они оставили коробку с пылесосом.

— Тебя Ерохин везде ищет! — услышал Волгин вдруг за своей спиной и, обернувшись, увидел комсорга Наталью, с подносом, наполненным несколькими тарелками.

— Пусть ищет! — нашёлся Сашка. — У него такая работа… выискивать…

Подойдя к столику, утопавшему в обильном солнечном свете, он увидел, как Ольга жадно пила сливки, уже приканчивая первую пачку.

— Хочешь минералки? — предложил Саша.

— Зачем?

— Сливки запить…

— Нет, спасибо! — Девушка выдавила содержимое второго треугольного пакета в стакан.

— Ты любишь сливки?

— Нет… — Она отпила сразу пол стакана. — Но у меня, знаешь, нечто вроде изжоги…

Саша стал пить чай. Чай оказался без сахара. Возвращаться к прилавку за сахаром не хотелось. Комсорг села за соседним столиком.

"Пусть видит, очкастая мымра, с какой я красивой девушкой!" — подумал Саша.

Локон, которым Ольга коснулась его, целуя, когда поздравляла со вступлением в Орден, повисал у её левой щеки, покрытой каким-то неестественным румянцем, заметным сейчас, при ярком солнечном свете, усиленным стеклянными окнами. И будто специально стараясь забелить этот румянец, девушка жадно пила белые сливки… Только сейчас Саша обратил внимание на то, что лицо Ольги несколько изменилось, стало округлым, и вся она, будто, поправилась и даже пополнела, стала совсем другой, нежели той, с которой два месяца назад он смотрел "Зануду".

И будто почувствовав что-то, Оля сказала:

— Санитар против того, чтобы мы с тобой виделись.

— Но, ведь, теперь, когда мы в Ордене, разве не изменилось что-нибудь?

— Нет, брат… — Она посмотрела ему в глаза. — Точнее, изменилось… И мы не должны больше видеться… Ты многого не знаешь…

— Если ты боишься за меня… — Саша допил чай, опустил пустой стакан на стол. — То ведь мы дали обет… И пока не истечёт год… опасаться не нужно… Я, Оля, могу ждать… Я буду ждать сколько нужно. И если мы оба будем знать об этом, то сможем вытерпеть. Но почему мы не можем видеться — я не понимаю. Ведь, это же, наоборот, духовная поддержка…

Саша запутался. Пока они ехали в автобусе, он думал, не сказать ли Ольге прямо о своей любви, однако боялся услышать отказ и поэтому сейчас не находил слов. Он, как бы, обманывал себя, утешаясь надеждой, что наступит момент, когда Ольга вспыхнет к нему такой же безумной любовью, что испытывал он, и тогда он сделает ей предложение, и оба будут так счастливы, что этого счастья им хватит до самого конца их жизни… А сейчас у него не поворачивался язык сделать то, что приведёт к концу их теперешних отношений.

— Нет, брат Саша! — твёрдо сказала девушка, выдавливая последний пакет сливок в стакан. — Ты многого не знаешь… — Она протянула и положила свою руку на его. — Ты меня извини, Саша… Но я должна общаться только с Вовой.

— Но, ведь, мы все вместе в одном Ордене… — возразил Саша.

— Я не… в Ордене, — прошептала Оля. — Она отпустила его руку, стала пить сливки.

От яркого солнечного света, Саше вдруг сделалось жарко. Он почувствовал головную боль, схватившую как-то разом всю черепную коробку.

Ольга допила сливки, вытащила откуда-то бумажный рубль, протянула Саше.

— Спасибо, тебе, брат. Это за сливки.

— Нет, не надо! — спохватился Саша. — Да, ведь, это же и много!

— Ты меня не провожай, не надо… — Она оставила деньги на столе, поднялась. — Не забудь про пылесос. — Девушка сделала шаг в сторону. — Прощай…

— "Прощай"? — переспросил Саша, и этот вопрос как будто повис в воздухе, и в зале наступила тишина, будто его уши заткнули ватой, и солнечный мрак растёкся вокруг.

— Обед кончается! — разрезал тишину чей-то голос. — Ерохин снова будет искать. — Комсорг поднялась из-за своего столика, направилась к выходу.

Сразу ли за этим или какое-то время спустя Саша увидел артикулирующий рот начальника. Ничего не понимая, он медленно поднялся, пошёл прочь.

— Идиот, проклятый! — проговорил Ерохин ему вслед. — И уволить даже нельзя! — Он подхватил и сунул в боковой карман пиджака рублёвую бумажку со стола и — коробку с пола, пошёл за Волгиным следом. Оказавшись в коридоре, он был удивлён тем, что Сашки нигде не было. За такое короткое время он не мог никуда уйти. Он обернулся, окидывая взглядом зал столовой, но и там его не увидел, хмыкнул, зашагал по коридору, по вестибюлю главного здания, к своему кабинету. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как он несёт казённый пылесос, намеченный им для домашнего пользования.

На следующий день, при обходе, дядя Коля сообщил врачу, что хотел бы с ним поговорить.

— Говорите, Круглов. Я слушаю. — Психоневропатолог остановился в явном нетерпении.

— Я бы хотел поговорить наедине, — пояснил Николай.

— Что ж, если вы, Круглов, так желаете, то мы обязательно потолкуем! — Он окинул палату взглядом. — Я вас вызову…

Через два часа после окончания утренних процедур, Николай сидел в кабинете врача и протягивал ему через стол, заваленный бумагами, письмо из УВИРа, адресованное Николаю, в котором помимо прочего сообщалось, что гражданин США, Владимир Николаевич Круглов, просит разрешить ему въезд в СССР с целью выяснения родственных отношений с гражданами СССР Николаем и Марией Кругловыми.

Врач внимательно прочитал письмо.

— Кто вам это передал? — резко спросил он, хмурясь.

— Жена передала вчерась… — Николай подвинулся к переднему краю стула. — Вы, наверное, ужо знаете обо всём! Ведь о таких случаях, когда родственники находятся после войны, даже по телевизору говорят…

— А знаете ли вы, товарищ Круглов, что вашему здоровью вредны какие-либо эмоциональные перегрузки?

— Так ведь то же сын! Пропал… А тапереча нашёлся! — робко возразил Николай.

— Сын-то сын… А вдруг окажется не сын? Вдруг — ошибка? Что тогда? У вас, Круглов, тогда сердце может не выдержать от расстройства и разочарования. И всё лечение пойдёт насмарку. А это — мой прямой долг и обязанность: заботиться о вашем здоровье, лечить, так сказать… — Врач закурил сигарету, выпустил дым, помолчал. — Скажите мне, Круглов, как вы думаете, почему вы здесь оказались?

— Да, как вам сказать… Перепил малость… Моча, извиняюсь, в голову двинулась… Видать, пора завязывать совсем…

— Моча, говоришь, двинулась, — врач вдруг подвинулся вперёд, выпуская дым носом. — А как насчёт секретного оружия, Круглов?

— Какого оружия? — Николай выпрямил спину.

— Ты, ведь, на военном Заводе работаешь, не так ли?

— Да…

— И давно?

— Да, с самой войны…

— Ты, ведь, в Первом Отделе подписку давал о неразглашении военных тайн, так?

— Может и давал. Я щас не помню, — парировал Николай, начинавший злиться.

— Так почему же ты, сукин сын, мне сейчас сознался, что работаешь на военном Заводе? — врач поднялся, пристально глядя на Николая.

— Так, ведь, всякий знает, где я работаю…

— "Всякий" — это значит кто?

Николай не знал, что отвечать. Молча опустил взгляд.

Игра не клеилась… Он полагал, что прочитав официальное письмо, врач порадуется вместе с ним, поздравит, ускорит выписку из больницы. Но выходило иначе…

— Как насчёт роботов, что хотели тебя убить? — продолжал врач.

— Это, каких таких роботов? — Николай посмотрел на врача вызывающе.

— О которых ты рассказывал Михаилу!

— Так, ведь, он сам начал какую-то чушь пороть… — ответил Круглов, а сам подумал: "Ах, ты, сука, стукач!" — Надоть было что-й-то выдумать в ответ… А то, вроде, как выходило, будто он — больной, а я — здоровый…

Врач вышел из-за стола, стал шагать по кабинету, заходя за спину своего подопечного. Выпуская дым, он несколько раз окидывал Николая взглядом, вычисляя, по какой модели строить здание, в основании которого оказался заложен смутный психологический облик его пациента.

— Не хотелось обижать парня, — добавил Николай. — Он, ведь, похоже, на самом деле немного того… этого…

Врач молча мерил шагами кабинет, и дядя Коля чувствовал себя неловко.

— А как же вы, энтого, узнали, что я ему говорил? — спросил он, помолчав немного, — Вроде бы никого рядом не было…

Докурив сигарету и неспешно размяв окурок в пепельнице, каким-то хриплым голосом врач ответил:

— Наша задача — всё знать. — Он сел за стол. — Ступайте, Круглов, к себе в палату. Я подумаю, какое вам назначить лечение. И главное, не волнуйтесь. В своё время повидаетесь со своим сыном. Если это… на самом деле… сын…

Николай вышел из кабинета, тихо закрыв за собою дверь.

Конец Четвёртой Части