Комета
Если бы у Сашки Волгина не было прообраза, то, наверное, наше повествование можно было бы на этом закончить. Но дело в том, что пока эта история писалась, на судьбу нашего героя наслаивались новые и новые жизненные коллизии. Конечно, описывать все их невозможно, да и неразумно. Лучше начать новую повесть или роман и не перегружать читателя. Иначе, можно подумать, что если накручено так много событий вокруг одного персонажа, то не выдумано ли всё это… Вот почему, наверное, Пушкин оставил свою попытку продолжить "Евгения Онегина", сделать из него декабриста… Что бы стал описывать Лев Толстой после того, как Пьер Безухов женился? Значит и "герою нашего времени" не мешает вовремя уйти со сцены… Так обстоит дело с литературными персонажами, исключительными и одновременно типическими образами, такими, например, как дядя Коля… Совсем другое случается в жизни…
Сашка Волгин — вовсе не примечателен, как, например, ничем особенным не примечателен Доктор Жеваго, который не пытался переменить мир, в отличие от Стрельникова, а, "просто хотел жить" и, может быть, поэтому в конце своего страдальческого пути опустился и умер обыкновенным образом, и не где-нибудь в постели, как его автор, и не так трагически, как Александр Галич, посвятивший Борису Пастернаку одно из своих стихотворений, а просто — в трамвае. И автор этих строк — тоже заурядная личность, за рутиной обыденности, пытающаяся найти смыслополагающую цель, оправдать своё бесполезное существование творчеством. Вот почему и он — один из образов этой повести, как бы, герой за кадром, безликий закулисный рассказчик… И если читатель думает, что догадался, кто этот повествователь — то автор смеет заверить, что читатель ошибается… Но об этом — позже… И даже сейчас, перед близким концом этой истории, он всё ещё не решается раскрыть свой секрет. Сделает ли он это? Когда? Ответить трудно, пока не поставлена последняя точка. Вот почему он призывает читателя набраться терпения и продолжить чтение этого правдивого жизнеописания.
Если некоторые главы этой повести оказались не совсем удачны и даже скучны и нелепы — это не вина автора… Такова наша жизнь. И то, что излагается тут — всего лишь её слепок, возможно и не очень удачный, поскольку не всё в жизни, может быть, достойно описания…. По крайней мере, через это повествование читатель будет знать, как не должно быть…
Впрочем, ведь, не всё в жизни негативно! Так? Проверим это на дальнейшей судьбе Сашки Волгина — бросим его на несколько лет вперёд, скажем, в год Орвела — опустим следующий рулон плёнки в проявитель, и вместе с лучом света проникнем сквозь неё на экран прошедших человеческих жизней…
Итак, прошло несколько лет. Сашка поступил в институт, женился. Да! Конечно, на одной из прихожанок отца Алексея. Удачно? В нашем дальнейшем изложении это — вопрос, не имеющий значения. Сашка становится отцом… Его жена — одна из тех, что мимолётом попадалась взору читателя предшествовавших страниц. Это — женщина в синем берете, не расстававшаяся с портативным магнитофоном, при помощи которого записывала каждое слово отца Алексея.
Почти все приходят к этому выдающемуся священнику с надломленной судьбой… И он всех принимает, утешает, "берёт под своё крыло". И благодарные этим вниманием, люди становятся преданными ему "до жизни" или "до смерти"…
Так, после неудачного брака, оставленная любовником, она — тоже не исключение. Из жалости или из какого-то иного, неведомого нам наития, "прочитанную книгу" с рук на руки передают приятелю, чтобы тот, будучи религиозным доброхотом и филантропом "выручил" обоих. Так "Настасья Филипповна" оказывается всё ещё кому-то нужна… А именно — утешителю многих скорбящих в этой мирской юдоли — необыкновенному священнику, из подмосковной деревни…
Почему она выбирает Сашку? Может быть, чтобы "выбить клин клином" или показать своему "бывшему", что и она "не лыком шита"… Впрочем, не неисповедимы пути Господни…
Религиозная деятельность отца Алексея разворачивается. Он находит связь с Западом, откуда получает и распространяет запрещённую властями литературу, магнитофонные записи, диафильмы, налаживает контакты с баптистскими активистами, к нему "валит валом" интеллигенция, вдруг начавшая видеть в христианстве выход из тупика, в который их загнала советская идеология. Его прихожане создают целую "сеть", так называемую — "домашнюю церковь". Всё это происходит, как бы само собою, без специальной организации. Мыслящие и жаждущие, утомлённые бесплодными поисками, люди сами собираются вокруг выдающегося интеллигентного мыслителя, и ему волей — неволей приходится ими управлять, стараться удерживать их, порою, безудержные порывы, граничащие с антисоветской деятельностью и диссидентством…
К тому времени, когда начинается волна религиозных преследований, коммунальная квартира, где живёт Саша Волгин, благодаря активности его супруги, становится, одним из центров, где каждый день собирается верующая инакомыслящая интеллигенция для общения, обмена и распространения религиозной информации.
Наступает год 1984-ый… Кто-то позднее скажет: "Слава Богу! Пророчество Орвела не сбылось!" Неправда! Если не сбылось, то где такие люди, как Варлаам Шаламов и отец Алексей?!
…84-ый год пришёл незаметно ещё раньше! И продлился дольше: для "отмывания" сегодняшней истории, именно после 84-го, органически перелившегося в "перестроечную" эпоху, начинают убивать и убирать передовых журналистов, священников, всех неугодных, цинично прямо и беззастенчиво открыто… Но всё это ещё впереди, сравнительно не скоро… А пока…
Сначала забирают Никанорова… В последнее время Саша с ним виделся редко. И только после его ареста, неожиданно узнал о том, что Володя без благословения отца Алексея тайно принял сан католического священника, развил активную деятельность по перетягиванию прихожан отца Алексея из православия в католицизм, организовал религиозную школу для детей. За это последнее дело ему грозил большой срок. Поэтому, наверное, он "раскололся" сразу, предпочёл заложить "всех и вся" в обмен на свободу и выезд за границу на "Постоянное Место Жительство". Поскольку расстричь священника, тем более католического, КГБ не имело возможности, такая сделка оказалась взаимовыгодной.
Вторым "загремел" другой активист по распространению ксерокопий, некий Марк Сергеев. Он получил три года лагерей за "антисоветскую агитацию и пропаганду", но вскоре был освобождён в обмен на обличительную статью в газете "Труд", направленную против отца Алексея.
Третьим "полетел" один их баптистов, часто посещавших Сашину квартиру и сотрудничавший с его женой в распространении звукозаписей.
Четвёртым — оказался Санитар.
Пятым кандидатом должен был быть отец Алексей…
В связи с этим весы советского "правосудия" под предводительством КГБ не миновали вновь накрениться против Сашиной судьбы. Кто-то, без лица, в пиджаке и галстуке, достал из сейфа папку с делом Волгина и начал сопоставлять факты…
Прежде чем вызвать его в КГБ, "безликий" снова нашёл стукача из психбольницы, Бориса, который опять начал названивать, угрожать, напоминать… Затем "безликий" вызвал дворника и, запугав, узнал от него всё, что хотел. Дворник "поплыл" не хуже Никанорова.
Наступал черёд Сашки. Как таковой, он мало интересовал КГБ. Но как многие его предшественники, он мог послужить — дать информацию на более крупных "птиц": Санитара и отца Алексея. В это время Санитар, как поётся в известной песне Высоцкого, уже "в тюряге маялся", ожидая несколько месяцев суда и следствия. Против него, как и против отца Алексея не хватало прямых улик. Их религиозная деятельность, хотя и чрезвычайно активная, не противоречила Конституции, и их допрашивали каждый день без предъявления обвинения — одного в качестве обвиняемого, другого — как свидетеля, готового тоже перейти в ранг обвиняемого.
Сначала Сашку вызвали в КГБ просто по телефону, как когда-то давно его уже вызывали в милицию. И как тогда, он вежливо попросил прислать повестку. Повестку принёс на квартиру курьер. Но Саша не открыл дверь. Он решил оттянуть своё посещение КГБ сколько было возможно.
"Я не позволю им обращаться со мной, как раньше!" — думал он. — "Мои предшественники пришли по первому вызову и тем самым показали свой страх. А дальше их ничего не стоило запугать и расколоть. Если им придётся меня арестовать насильно, то разговаривать будут только по делу и формально. Обвинять меня не в чем, и на все вопросы, не относящиеся ко мне лично, я просто смогу не отвечать."
Он понял, что уже "попал в сети", и рано или поздно ему придётся посетить КГБ. Преодолевая страх перед безликим "зверем", он всё ещё дёргался, пытаясь увильнуть от его "укусов".
На следующий день, на новой работе — в "Детском Музыкальном Театре", где он занимал должность техника по звукоусилению, в кабинете начальника, куда он пришёл с "Заявлением" об отпуске, раздался звонок.
— Да. Это — я! — сказал начальник в телефонную трубку.
— …
— Из Прокуратуры?!
— …
— Волгина?.. А он как раз сейчас у меня — оформляет отпуск…
И Сашке пришлось взять трубку — и пообещать немедленно явиться в Прокуратуру… И начальник, конечно, для этого отпускал его с работы…
— Если не явишься, — напутствовал начальник, — Будет прогул. В твоём положении — не советую. Отдел Кадров уволит по статье.
"С завтрашнего дня начинается отпуск!" — рассуждал Саша, выходя из кабинета. — "Ухватили прямо за хвост… Через час-другой начнут звонить, выяснять: куда делся… Что же делать?!."
Вместо того, чтобы войти в метро и поехать в центр города, в Московскую Прокуратуру, Саша сел на автобус, который скоро привёз его к психдиспансеру.
"Ход конём — вилка!" — ухмылялся он, входя в подъезд и останавливаясь у окна регистратуры. — "Что вы с психа возьмёте? Не уволите — не расколите!"
Час спустя он снова находился у окна регистратуры, чтобы поставить печати: на больничном листе и на рецептах.
Дома он отключил телефон и на самом деле принял лекарства: игра должна быть правдоподобной.
— Почему ты не идёшь, как другие, сам? Трус! — нервничала жена. — Ведь, рано или поздно всё равно придётся! Ты хочешь, чтобы арестовали и меня?!
— Тебя не тронут: у тебя маленький ребёнок. Разве не знаешь законов? — отвечал он и продолжал. — А "другие" — это кто: Никаноровы и Сергеевы?! Хочешь, чтобы я тоже "поплыл"?
— Нет! Но отец Алексей, ведь, не бегает от них! Ходит на все допросы. Каждый день!
— У нас разные весовые категории, — говорил Сашка, чувствуя, что его не понимают. — Отец Алексей выбрал тактику, которая соответствует его положению. Меня же либо сразу начнут бить, как уже было однажды, либо упекут в психушку… Пойми, — продолжал Сашка уверять жену. — Чем дольше я с ними играю, тем меньше у них остаётся козырей. А это значит, тем меньше они сумеют из меня вытянуть, когда возьмут. Я их вымотаю. И взять меня для них станет важнее, чем вытянуть из меня информацию. Им же надо закрывать дело. И на меня просто не останется времени. Ведь, это же — бюрократия, машина, безликий безмозглый зверь. Ему всё равно, что съесть. Пока он кормится всем, что ему попадается. Когда он меня настигнет, он уже будет сыт…
И действительно, зверь в пиджаке не оставлял в покое других: каждый день то одного, то другого прихожанина вызывали то в КГБ, то в Московскую Прокуратуру. Однажды позвонил дворник, сказал, что хочет сообщить что-то очень важное. Они встретились в пивной, и Саша ещё не догадывался о том, что дворник давно "плывёт".
— Послушай, старик! — говорил дворник, — Из-за тебя тормозится следствие, и Санитар сидит в предварительном заключении. Думаешь, ему там нравится?
— А что, ты думаешь, ему больше понравится в лагере, как Сергееву?
— Но, ведь, из-за тебя ему не начисляют срока! А значит, он выйдет позже…
— А ты хочешь, чтобы ему дали поскорее срок?!
— Нет, конечно! Но будь реалистом. Ведь его уже взяли! И вряд ли ему теперь удастся отвертеться.
— Слушай! Ты на чьей стороне? — возмутился Сашка. — Если на его, то почему побежал в КГБ по первому зову? Если на моей, то почему поёшь в их дуду? Если же на их — скажи прямо…
— Что же ты будешь делать дальше-то? — уходил от ответа дворник. — Ведь, всё равно повяжут. Ещё сам срок получишь…
— Я пока что не нарушил закона. Я до сих пор не получил на руки повестку. Так, можешь им и передать… Пусть сами не нарушают законы!
— Я ничего передавать не собираюсь… — отвечал дворник, начиная нервничать. — Нашёл кого призывать к законности! У тебя когда отпуск-то истекает? В тот же день, наверное, и получишь повестку на руки…
— Не тут-то было! — Сашка забыл об опасности. — Мой отпуск ещё и не начинался!
— О чём ты говоришь?! — дворник отхлебнул пива. — Ты же в отпуске!
А откуда ты знаешь?
— Я на работу тебе звонил…
— А может быть — от них?
— Да, и от них тоже! Из-за тебя они и меня тягают зазря! Они сказали, что арестуют прямо на работе — сразу как придёшь из отпуска.
— Долго же им придётся ждать! Месяц… А то — два или четыре… — Сашка пива себе не взял. Он готов был уйти в любую минуту.
— Брось, старик! Не морочь мне голову…
— Я правду говорю: я, ведь — на больничном! Разве ты не знаешь, что я — псих? Закончу болеть — тогда начнётся отпуск. Устанут ждать! Закроют дело без меня! А то, ишь, улик захотели подсобрать! А ты знаешь, что показания психически больного человека не являются действительными? Если не знают Уголовного Кодекса, пусть прочтут. Я, вот, недавно не поленился — проштудировал от корки до корки. Не поверят, что — псих, так я им свежий больничный лист покажу — со штемпелем психдиспансера!
— Ну, ты, старик, опасную затеял игру! Вот — что я могу сказать… — дворник залпом осушил всю кружку до дна, закурил сигарету.
На мгновение его взгляд встретился с Сашкиным. Что-то злое сверкнуло в глазах дворника. Отвернувшись, он выпустил дым в сторону.
— Моё дело было тебя предупредить, старик! — сказал он тихо. — А там — смотри сам. Тебе виднее… Сам знаешь… От них можно ожидать всего… Не забывай. Что у тебя — семья и маленький ребёнок…
— Ну и дерьмо же ты! — Сашкина рука будто бы сама, без участия его воли, схватила дворникову пустую кружку за ручку и метнула её прямо в его лицо. К счастью дворника, кружка ударила ему в руку и выбила сигарету, которую он в этот момент вставлял в рот.
Но Сашка уже шёл прочь, к выходу, и жалел, что кружка оказалась пустой и не достаточно тяжёлой, и не облила дворника пивом.
Входя в метро, он вдруг понял, что вся его "блестящая" игра с КГБ теперь будет смазана.
"Если куда-нибудь исчезнуть, то объявят розыск, подумают, что испугался…" — рассуждало он, входя в вагон поезда. — "А больничный уже завтра нужно продлевать… Успею или нет? Сколько верёвочка ни вейся — наступает конец…"
Этим же вечером снова приходил милиционер с повесткой. Но Сашина жена его не впустила, сказав, что её мужа нет дома.
— Долго это будет продолжаться?! — спрашивала он Сашку. — Поезжай к отцу Алексею, спроси, что делать.
— Меня могут выследить, и тогда свяжут оба дела — Санитара и отца Алексея — вместе. Пока что я иду свидетелем только по делу Санитара.
— Откуда ты знаешь?
— Дворник сказал. Его раскололи, как Никанорова и Сергеева.
— Кому ты нужен, чтобы за тобой следить! Ты и твой приятель дворник — оба в штаны наложили. Мужества не можешь набраться!
— Причём тут "мужество"?! — возмутился Саша. — Ты меня не понимаешь совершенно! Это же — тактика! Рано или поздно меня вынудят явиться. Тогда будет слово за мной. Тогда будем говорить о мужестве. А сейчас — хитрость и тактика. Это вовсе не трусость!
— Ну — ну!..
— Почему ты со мной споришь? На чьей ты стороне? Разве не видишь, что мне итак не по себе? Вместо поддержки ты расстраиваешь меня ещё больше! Да, ты меня не любишь!
— Я и говорю: в штаны наложил!
— Да, как ты можешь?! Как ты не понимаешь?! — Сашка вышел из комнаты, прошёл через полумрак коммунального коридора, оказался на лестнице. Постояв с минуту и видя, что жена даже и не думает выходить, чтобы вернуть его назад, он пошёл вниз по ступеням.
"И к чему всё?!" — думал он в отчаянии, шагая по тротуару тридцать шагов, на расстоянии которых от подъезда, где он жил, в том же здании находился вход в метро. — "К чему всё?! Если нет любви… Может быть, Никанорова и Сергеева тоже никто не любил? Может быть поэтому они пошли на предательство? Никто не оценит этого бессмысленного "геройства"! Даже близкий человек, не желая понять, считает, будто я избегаю встречи с КГБ из трусости, а вовсе не из лучших намерений — не выдать лишней информации, не подвести человека, оказавшегося в лубянских застенках… Она считает, что я — мальчишка, затеял игру "в прятки"! Дура!"
Подойдя к стеклянным дверям, ведущим в подземный переход и в метро, Саша посмотрел через перекрёсток на площадь, где вздымалась гордая статуя Маяковского — "певца революции", освящённая снизу прожекторами. И как-то сама собою в его голову пришла мысль: поехать немедленно к отцу Алексею и, действительно, посоветоваться, правильно ли он поступает, растягивая игру с властями.
"Ведь, он может не знать, что почти все кругом него предатели!" — думал он, спускаясь по эскалатору под землю. — "Надо предупредить и договориться о том, что мы друг друга не знаем".
Когда он сел в электричку, уже был девятый час вечера. Погода была пасмурная — лето подходило к концу. Он был в рубашке с короткими рукавами, сильно озяб.
"Это всё не имеет значения", — говорил он себе. — "Пусть будет вдвое холоднее — деваться некуда…"
Он вытащил из кармана брюк брюссельское издание "Нового Завета", открыл наугад, стал читать третью главу Евангелия от Иоанна, о том, как фарисей Никодим тайно ночью посетил Христа, чтобы услышать загадочные слова: "Если не родишься свыше, то не сможешь увидеть Царства Божия… Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рождённым от Духа…."
Поезд прибыл на станцию, когда совсем стемнело. Саша оказался единственным, кто вышел на безлюдный перрон, слабо освещённый несколькими фонарными лампочками. Раньше он бывал у отца Алексея дома несколько раз по делам, связанным с самиздатом. Впрочем, однажды отец Алексей пригласил Сашу проехать на такси от церкви до его дома. По дороге они говорили о религии, литературе, философии. Уже ознакомившись с Сашиным творчеством, священник заметил, что религиозно-философское направление у Саши удачнее литературно-художественного. Саша был несколько озадачен, поскольку несколько заметок о религии и философии, что он дал на прочтение священнику, вместе со своими рассказами, были написаны "без вдохновения", лишь на "чистом разуме".
"И тем не менее", — говорил отец Алексей, — "Это у вас удачнее… Я бы продолжал работать только в этом плане…"
Саша поднялся с перрона по лестнице на возвышение, пошёл по узкой асфальтированной тропе, утопавшей во мраке наступающей ночи. Минут через десять, с некоторым трудом добравшись уже в полной темноте до места, где жил батюшка, почти на ощупь Саша отыскал в заборе калитку и электрический звонок.
Где-то в глубине залаяла собака, зажёгся свет и кто-то подошёл к забору.
— Кто там? — услышал Саша знакомый голос.
— Это я, отец Алексей! — отозвался Саша. — Саша Волгин. Мне нужно с вами поговорить!
Удерживая лаявшую собаку, хозяин открыл калитку, впустил Сашу внутрь.
— Извините, пожалуйста, что я беспокою так поздно…
— Ничего — ничего… Проходите, Саша…. Юноша вошёл в дом, поднялся по ступеням сеней, которые были заставлены кипами всевозможных журналов, следом за хозяином повернул в какую-то тёмную комнату — веранду.
— Садитесь, Саша! — предложил отец Алексей, указывая на стул и, усаживаясь на другой, спросил: — У меня уже все спят. Поэтому мы поговорим тут… И свет зажигать не будем… На всякий случай… Что случилось?
Сбивчиво, Саша начал излагать последние события. Священник слушал, иногда что-то переспрашивал, уточнял. Наконец, когда Саша спросил, как ему следует дальше поступать, отец Алексей помолчал некоторое время, обдумывая что-то, наконец сказал:
— Здесь трудно советовать… Сказано: не думайте о том, что отвечать… Бог подскажет в трудную минуту, что говорить… Вы, ведь, знаете Писание: "Дух дышит, где хочет…" И тем не менее, конечно, нужно взвешивать каждое своё слово… Прежде всего, вы правы, нам не нужно, чтобы они знали, что мы, как-то связаны… Они меня спрашивали: знаю ли я Волгина… Но я сыграл на недоразумении… Я ответил, что да, знаю одного дьякона Александра Волгина — вашего двойного тёзку, но что этот Волгин никакого отношения к интересующим их вопросам не имеет… К сожалению, Никаноров, действительно, сообщил чрезвычайно многое — даже такие детали, о которых можно было бы не говорить… Однако, перейдя в католичество, он, разумеется, тем самым перестал быть моим прихожанином. А это значит, что я не могу нести ответственности за его деятельность и за всё, о чём он решил заявить… Впрочем, боюсь, он сообщил всё, что знает о вас и о Санитаре. Поэтому будьте готовы к худшему варианту. Тем не менее, я полагаю, вам опасаться абсолютно нечего. Кто вы такой? Что вы сделали? Единственно только то, что были знакомы с Санитаром, Никанорровым, Сергеевым. И только! Мало ли людей было знакомы с ними? Ведь, всех не будут за это сажать! Поэтому спокойно можете отправляться и давать показания. В конце концов, это, ведь, ваш, так сказать, "гражданский долг"…
— Отец Алексей, — прервал его вдруг Саша. — Дело-то вовсе не в этом! Я опасаюсь одного: если начнут допрашивать, то сам факт допроса, а затем подписи протокола, может быть повёрнут таким образом, что это послужит во вред Санитару. Они перефразируют мои ответы так, что это будет выглядеть уликами против него. Ведь Никаноров — не глупее меня! Однако, ведь, как всё вышло!
— Ну, это уже как получится! — ответил священник. — На то воля Божия. Ваше дело — не сказать ничего лишнего, не оклеветать… По крайней мере сознательно… Отвечать как можно проще, формальнее, ничего не уточняя. Можно всегда сослаться на память. Ведь прошло несколько лет с тех пор, как вы прекратили с ним встречаться… Положитесь на Господа… Он не оставит… Мы сейчас не можем предположить всего, что они захотят узнать… Хорошо, что вы пришли… Вы правы: будет лучше, если они не станут связывать дело Санитара с… другими делами… Если завтра меня снова о вас спросят, то скажу, что мы не знакомы… Да и на самом деле, разве так уж часто мы с вами виделись в последнее время? Раз в месяц… У меня в храме бывает много людей… Я не обязан всех помнить… Теперь нам на самом деле лучше воздерживаться от контактов… Если случится что-то чрезвычайно серьёзное — дайте знать через вашу жену… Однако, вам опасаться нечего…
С этими словами отец Алексей поднялся, благословил юношу, проводил его до калитки.
"С Богом!" — услышал Саша из темноты, за спиною, уже шагая в сторону от забора, к асфальтированной тропе, что должна была быть где-то впереди, за деревьями…
Несколько минут Саша искал дорожку. Наконец, споткнувшись об её выступавший край, он зашагал к станции, то и дело останавливаясь из опасения оступиться и сойти на землю.
"Если бы КГБ захотел, легко бы мог на этой тропе сделать всё, что угодно, и с отцом Алексеем, и сейчас — со мной…" — подумал он.
Вскоре глаза его стали привыкать к темноте и различать очертания дорожки. Зашагав более уверенно, он неожиданно услышал сзади какой-то шум, резко остановился — и сразу же кто-то сзади толкнул его в спину.
— Ах! Твою мать! — услышал он. — Кто тут?!
— Я… — Саша не нашёл, что сказать лучше.
— "Я"… — передразнил его грубый мужской голос. — Головка от хреня!"
Чья-то тень обошла его и, не сказав ничего больше, двинулась вперёд, оставляя Сашку в испуге и недоумении.
Некоторое время он ещё неуверенно шагал вперёд и, когда понял, что грубый дух аборигена растворился, исчез бесследно в той среде, откуда появился, всё ещё чувствуя себя неловко, Саша пошёл быстрее.
На перроне, у самого спуска с лестницы, стоял мужик в телогрейке.
Отступать было глупо и нелепо. Саша направился мимо него.
— Это ты, что ли, был там? — спросил мужик показывая рукой в сторону темноты, откуда пришёл Саша.
— Да…
— Закурить есть?
— Нет. Не курю…
Он двинулся по перрону туда, куда предполагалась прибыть головная часть поезда.
Остановившись поодаль он оглянулся. Мужик остался стоять на том же месте.
"Рашшина!" — вспомнил он анекдот из жизни, рассказанный как-то Санитаром о каком-то своём знакомом, русском длинноволосым хиппи, который, однажды встретив где-то коротко стриженного молодого парня в пиджаке, с презрением обозвал его "рашшиной"…
Но тут мысли его снова вернулись к действительности…
"И как он может жить тут, в такой глухомани?!"
Было тихо, будто всё умерло навеки. Чтобы нарушить эту тишину, юноша шаркнул ногой — и услышал эхо, отражённое от противоположного перрона.
"Почему все думают, что я боюсь КГБ?" — продолжал он свою думу. — "Ведь на самом-то деле, как говорит отец Алексей, мне совершенно нечего опасаться. И я это знаю. Поэтому и играю с ними "в прятки". А вот отцу Алексею и моей жене, действительно, есть чего бояться. Ведь им могут очень легко "пришить" дело… Они ошибочно думают, что и я боюсь… А боюсь ли я?"
Саша прошёл ещё вперёд, до самого конца перрона, поёжился от холода, стал растирать голые замёрзшие локти.
"Отец Алексей мне даже чаю не предложил… Просидели целый час в холодной тёмной комнате… У меня зуб на зуб не попадал от холода — а он, видно, подумал, что это — от страха!" — Саша ухмыльнулся. — "Наверное, он про чай не подумал, так же, как и я, выйдя из своего дома: ведь всё это не имеет значения по сравнению с тем, что происходит… Неужели он тоже боится? Ведь это так не похоже на него, всегда вдохновлявшего нас своим примером… Нет! Это невозможно! Он — не такой!"
Вдалеке, над уходящими в темноту рельсами, показался далёкий мерцающий свет. Будто огромная комета сорвалась с тёмного неба, упала на рельсы и катится, сметая всё на своём пути. Скоро она сожжёт Сашку вместе с перроном и мужиком в телогрейке, и покатится дальше, к Москве; влетит туда, сомнёт Ярославский вокзал, разметёт вокруг поезда, раздавит электронное табло с расписанием их прибытия и отправления, железобетонное здание с кассами; перескочит через Проспект, накроет Казанский вокзал, полетит дальше, через Садовое Кольцо, к центру, пока, наконец, не достигнет Лубянки…
Поезд неожиданно остановился, несколько десятков метров не доехав до конца перрона.
Саша опомнился — бросился по перрону назад. Уже мужик в телогрейке вошёл в свой вагон. А Саша всё ещё бежал, разрезая локтями холодный жгучий воздух. Наконец, он ворвался в передние двери, закрывшиеся с шипом за его спиной, обернулся, прислонился лбом к металлическим прутьям, на окнах, закрыл глаза, всё ещё вместе с огненным шаром продолжая лететь дальше…
Рукопись
На следующее утро, войдя в кабинет психиатра, он услышал:
— Вот он! Явился — не запылился! — Участковый психиатр, толстая чернявая женщина, неопределённого возраста, с пронырливыми восточными глазами, даже поднялась из-за стола.
— Садись! — скомандовала она. — Давай больничный!
Выхватив бюллетень из Сашкиной руки, она вернулась на своё место, положила лист в ящик стола.
— А теперь отправляйся к следователю! — сказала она властно, пронизывая юношу взглядом. — Принесёшь от него справку, с печатью, что прошёл допрос. Тогда получишь назад больничный.
— Я не знаю, что это за следователь… — залепетал Сашка. — Мирель Наумовна! Мне кто-то звонил, угрожал, ругался… Я плохо себя чувствую и без этого… Я не знаю, куда идти и зачем…
— Вот — телефон! — Она вырвала из календаря неиспользованную страницу, стала записывать номер. — Позвонишь — договоришься. Тебе скажут, что нужно делать. — Она протянула Сашке листок.
"Следователь Тихомирнов" — прочёл про себя Саша фамилию под рядом цифр.
— И как ты посмел поставить меня в двусмысленное положение! — возмутилась врачиха. — Выходит, будто я тебя покрываю!.. Скажи прямо, что у тебя там такое?
— Я не знаю… Мне ничего не говорят… Вызывают на какой-то допрос…
— Ладно! Это — не моё дело! Только если вызывают, то обязан явиться! Ты что, законы не знаешь? Ведь за это тебя могут привлечь к уголовной ответственности! Короче: моё расписание ты знаешь! Не придёшь через три дня, закрою больничный сегодняшним днём!
— Я, Мирель Наумовна, как раз хотел вас просить об этом…
— О чём?
— Закрыть больничный…
— Как закрыть?
— Закрыть сегодня. А завтра я пойду на работу…
— А как же Прокуратура?
— Я сегодня туда пойду… Что поделаешь… Раз такое дело…
— Ну, что ж… Это — другое дело… Только болел-то ты всего три дня! Что скажут обо мне?! Ты об этом не подумал! Выходит, что я тебе потакаю… Надо хотя бы недельку протянуть. Да и чувствуешь ты себя не ладно. Я по глазам вижу. Приходи через три дня — тогда посмотрим…
— Нет… Я не могу… У меня на работе будут неприятности. Они туда тоже звонят. Мне нужно вернуться на работу завтра.
— Хорошо. У тебя ещё есть время. Сходи в Прокуратуру. Вернёшься ко мне сегодня — получишь больничный. Я должна им позвонить и сообщить, что направила тебя…
Саша поднялся со стула, направился к выходу.
— Не забудь принести справку о том, что прошёл допрос! — услышал он за своей спиной.
— Вилка! — сказал он сам себе вслух.
— Что? — переспросил какой-то бритоголовый парень, ожидавший своей очереди. — Какая вилка?
Саша двинулся по коридору, начал спускаться по лестнице.
— Эй! — услышал он вдруг чей-то оклик, обернулся и увидел улыбающуюся физиономию Вовы-хиппи.
— Мир тесен! — сказал Вова. — Снова встретились!
Они пошли вместе вниз, оказались на улице.
— Как у тебя дела? — спросил Вова. — В КГБ вызывали?
— Вызывают… — ответил Саша. — А тебя?
— Да. Я уже был там три раза.
— По делу Санитара?
— Да…
— Он всё ещё в "предвариловке"?
— Да… Они никак не соберут достаточного количества улик. Хотят пришить "антисоветскую агитацию и пропаганду".
— Ты знаешь, что они раскололи дворника? — Саша остановился.
— Нет… — Володя внимательно посмотрел Саше в лицо. — Я только вчера с ним виделся… Он мне ничего не сказал такого…
— А что он должен был сказать?
— Так… Ничего… Мы с ним встречаемся иногда… По литературным делам… А с Санитаром я тоже давно порвал. Сразу почти что после тебя… Ты наверное, знаешь…
Сашка почему-то вспомнил стукача Бориса. Почему-то он перестал звонить в последнее время. Наверное, кто-то его очень хорошо подменяет…
— Да. Дворник мне говорил… — ответил Саша. — Как Оля? У вас всё хорошо?
— Да… Спасибо… Ждём третьего ребёнка…
— А ты, что, всё ещё сюда наведываешься?
— Сам знаешь… Больничные надо брать иногда… Иначе можно инвалидность потерять… А ты?
— А я "закосил" от Прокуратуры.
Они двинулись дальше, к Севастопольскому проспекту.
— Ты печати не забыл в регистратуре поставить? — Вдруг Саша подбросил хиппи ход к отступлению и подумал: "Неужели и он — тоже?"
— Нет… Мне закроют потом… Сразу… А ты сейчас — куда?
— Я-то? — Саша поднял воротник, пряча шею от сильных порывов ветра. — Я — в Прокуратуру. Прямым ходом. Иду давать показания…
— Тоже, значит, не избежал…
— Да… Нет смысла больше избегать. Достали-таки. Больничный не закрывают… Тебе, может быть, тоже поэтому не закрывают? А ведь, кто-то "стукнул", что я "кошу"? Как ты думаешь, кто бы это мог быть?
— Не знаю… Меня, вроде бы как, оставили в покое… Пока…
— А ты — куда сейчас, домой? — Саша посмотрел в ту сторону, где был дом хиппи.
— Да… Мы ведь теперь живём у меня… Ты знаешь, отец-то мой помер…
— Правда? Я не знал… Тесно, наверное, с тремя детьми?
— Да… Но ничего… Мы стоим на очереди в Исполкоме как многодетные… На расширение…
Порыв ветра оглушил Сашку. Они остановились.
— Давно не виделись, — сказал Володя.
— Что? — переспросил Саша.
— Давно, говорю, не виделись… — повторил хиппи.
— Слушай! — вдруг вспомнил Саша. — Это про тебя рассказывал Санитар или про кого другого?..
— Что ты имеешь в виду?
— "Рашшина"…
— А! — Вова заулыбался. — Да… Это со мной было! Он потом многим это, как анекдот подавал. Он умел это делать… То есть анекдоты — из жизни… выуживать… А ты как догадался?
— А я иногда о многом догадываюсь, и даже заранее… — Он не знал, как закончить, замолчал.
Они вышли на Севастопольский проспект, направились к автобусным остановкам. Теперь ветер дул им в спину с постоянной силой и непрерывно.
— Я слышал, ты работаешь в театре? — поинтересовался Вова.
— Да… По ремонту радиотехники…
— А билеты на спектакль можешь достать?
— Могу… Только теперь не до билетов… Видно, придётся увольняться…
— Пьёшь? — вдруг спросил Вова.
— Иногда…
— Портвейн?
— Портвейн. А ты? Что?
— И я — портвейн… иногда… Пошли — выпьем?
Сашка покосился на хиппи.
— Пошли…
— Нет! Я пошутил!
— Я так и думал!
Они остановились на ближней автобусной остановке, спрятавшись от ветра за одной из её стен. Оба замолчали, будто бы устав друг от друга, исчерпав всё, о чём можно было ещё поговорить.
Подъехал Сашин автобус.
— С Богом! — сказал он, запрыгивая в открывшиеся двери.
Вова хотел было что-то ответить, но не решился. Лишь поднял вверх ладонь. Хотел, будто, свернуть пальцы, вытянуть, как когда-то, указательный — вверх, но остановился, опустил руку вниз и долго смотрел вслед уезжавшему автобусу.
Если бы психиатр закрыла и отдала ему больничный лист, то Саша мог бы всё равно не появляться в Прокуратуре, потому что с завтрашнего дня у него начался бы отпуск. Впрочем, итак он мог бы исчезнуть на две недели, и Прокуратура ничего бы не смогла с ним поделать, пока бы он не вернулся на работу. Были бы затруднения с получением больничного за предшествовавшие отпуску дни, но в конце концов, в его лечебной карте была запись, и в последствии он мог бы получить хотя бы какую-нибудь справку.
И всё же, взвесив положение, Саша решил окончить игру. Он вспомнил об отце Алексее, который сегодня должен был снова идти на допрос. Его положение было много труднее и опаснее. И если Саша не объявится сейчас, они, возможно, уцепятся сильнее за отца Алексея, станут выяснять, знакомы ли они. И кто знает, вдруг начнут копать дальше, доискиваться, выяснять детали… А то ещё снова дёрнут дворника, хиппи, Никанорова, Сергеева… И те с испугу выложат что-нибудь такое, чего ещё не успели… Или, действительно, вызовут жену, устроят обыск…
Выйдя из автобуса у метро, Саша поспешил к телефону-автомату, набрал номер следователя… Трубку никто не поднимал, и Саша поехал домой. Из дома он позвонил снова. И снова никто не ответил. Не отвечали и на следующий день. И Саша стал беспокоиться. Выходило, будто теперь он сам, как шавка, желал прибежать, чтобы дать показания…
Не жалая "ждать у моря погоды" после безуспешных попыток дозвониться, Саша прибыл в Прокуратуру, чтобы оставить у секретаря заявление-жалобу о том, что следователь тов. Тихомирнов незаконно мешает ему проходить лечение и заставляет психически больного человека давать показания по не известно какому делу, тем самым нарушая такую-то и такую-то статьи УК РСФСР.
Заявление у него приняли, но сообщили, что поскольку у него нет инвалидности и он — работает и даже учится, то и показания давать в состоянии; пообещали, что завтра следователь будет на месте.
Так, на третий день Саша сумел-таки дозвониться до своего преследователя.
— Следователь Тихомирнов у телефона, — услышал он в трубке.
— Здравствуйте, — сказал Саша. — Моя фамилия — Волгин. Мне сообщили, что вы желаете со мной поговорить.
— Да, товарищ Волгин! Наконец-то вы объявились… — забормотал злой голос. — Знаете, где Прокуратура находится?.. — И не дожидаясь ответа, он начал объяснять: — Доедите до Новокузнецкой, выйдите к трамвайной линии, перейдёте на другую сторону улицы… С проходной позвоните по этому же телефону…
Но Саша не слушал. Он знал, где находится Московская Прокуратура. Совсем недалеко от неё располагался Подвал, где он когда-то мастерил приёмо-передатчик. Теперь Подвал прикрыли. Кто-то из нового высокопоставленного руководства на Заводе заметил, что начальник Подвала поменял вторую машину и приобрёл дачу, и однажды решил убрать его с "тёплого места". Сколько верёвочке не виться — один конец… В Подвале открыли курсы авто-вождения, а всю радиоаппаратуру свезли на свалку. Да, как будто совсем недавно, одним летним днём мимо этого старинного здания, бывший владелец которого, наверное, канул в Лету истории Октябрьской революции, Сашка Волгин, его приятель — тёзка Наумов, после проливного дождя, вымокнув до нитки и раздевшись до трусов, весело шагали по направлению к Подвалу, не обращая внимания на охранника в воротах, смеялись и шутили…
"И зачем он мне "пудрил мозги", объясняя, как доехать, будто бы ничего не знает о моём заявлении?" — думал Саша, стоя в поезде метро. — "Видно, пар уже вышел… Устали гоняться… Больше не торопятся… Поняли, что от "психа" мало будет проку… А впрочем, напротив, может, раскусили мою игру, делают вид, будто я им не особенно нужен… Но жалоба — всё-таки какой-никакой, но — козырь. Пусть видят, что я знаю законы, и что допрос должен быть по форме…"
Войдя в кабинет следователя, Саша сразу перешёл в наступление.
— Прежде всего, — сказал он, — Я хотел бы знать, по какому делу вы меня вызвали.
Следователь улыбнулся.
— Да-да! Конечно, — ответил он вежливо, — По делу Александра Виры. Знакомы вы с ним?
— Нет.
Саша знал, что настоящее имя Санитара — Александр Вира. Но он решил сделать вид, будто знаком с Санитаром не настолько глубоко, чтобы знать его фамилию.
— Ну, давайте не будем, товарищ Волгин! — воскликнул следователь. — Нам достоверно известно, что вы в течение долгого времени общались с Вирой.
— Я не знаю такого человека.
— Хорошо. Знакомы ли вы с Владимиром Бондаренко?
— Да.
— Встречались ли вы с ним четыре дня назад?
— Да.
— Говорил ли он вам о том, по какому делу его вызывали в Прокуратуру?
— Да.
— Так по какому делу его вызывали, скажите пожалуйста.
— А вы уверены, что его дело относится к тому, по которому пришёл я?
— Да. Уверен.
— Хорошо. Его вызывали по делу некоего… Санитара.
— Ага! Вот оно что! И вы, товарищ Волгин, не знаете, что настоящее имя Санитара — Александр Вира?
— Нет.
— Хорошо. Будем называть Александра Вира Санитаром.
— Стало быть, вы меня вызвали по делу Санитара?
— Так точно, товарищ Волгин.
— Могу я тогда спросить?..
— Да, конечно, товарищ Волгин.
— По какой статье обвиняется товарищ Санитар?
— О! Товарищ Волгин! Давайте не будем!
— Почему? Вы должны мне это сообщить, согласно Процессуальному Кодексу.
— О! Давайте не будем! — Следователь откинулся на спинку стула.
— Хорошо. Тогда я тоже вправе не отвечать на ваши вопросы.
— Вы знаете, товарищ Волгин… — следователь снова придвинулся к столу, — Мне бы не хотелось, чтобы у вас были неприятности… Я доподлинно знаю, что если сейчас, пока вы находитесь здесь, я отдам распоряжение на обыск в вашей квартире, то он доставит мне столько улик, что вы из свидетеля перейдёте в обвиняемого. И тогда я посмотрю, как вы станете отвечать на мои вопросы…
Саша ничего не ответил. Конечно, вынудив его сюда придти, они с него просто так не слезут и теперь вытянут всё, что им нужно. Именно этого-то он и опасался больше всего. И хотя он знал, что обыск — лишь запугивание, что в его квартире нет ничего "криминального" (он давно уже вывез и передал в надёжные руки все западные издания книг, самиздат, ксерокопии, звукозаписи), — всё же, если устроят обыск и ничего не найдут, то просто подбросят нужный им компромат, и приглашённые понятые подтвердят всё, что будет нужно… Конечно, следователь понимал, о чём догадывался Сашка. В этом-то и заключался расчёт запугивания. И Саша решил изменить тактику: из нападения перейти в оборону.
Следователь выждал с минуту, и видя, что его подопечный "проглотил" информацию и более не возражает, положил перед собой бланк протокола и начал допрос…
После ряда формальных вопросов, он перешёл к главным…
— Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Александром Вирой, по кличке Санитар?
— Это — не кличка, — возразил снова Саша. — Это — его профессия. Он работал санитаром в больнице. Поэтому его все так звали.
— Все? Кто — "все"? — ухватился следователь.
— Меня познакомил с ним дворник.
— Какой дворник.
— Дворник — его так тоже прозвали за его должность дворника — это Владимир Бондаренко, о котором вы говорили.
— Кто ещё?
— Другой Владимир. Фамилию не помню. Он тоже был дворником. Но мы его звали хиппи, потому что он носил длинные волосы.
— "Мы" — это кто?
— Я, Санитар и дворник.
— Ещё кто?
— Это, пожалуй, все, кого я знал…
— Хорошо, — следователь вытащил из стола сигареты, закурил и снова спросил: — Когда и как вы познакомились с Александром Вирой?
— Я помню, что познакомил меня с ним дворник после того, как я вышел из психбольницы. Это было в 1976 году. Я тогда очень плохо себя чувствовал. И дворник сказал, что Санитар может мне помочь.
— Ну и как же он помог?
— Я не знаю, помог ли он мне. Но мы стали встречаться, разговаривать о философии, религии, литературе.
— Кто ещё был на этих встречах?
— Не помню. Иногда — дворник. Иногда — хиппи. Но чаще мы встречались одни.
— Что вы знаете об экуменическом самиздатском журнале?
— Такого журнала я никогда не видел.
— Говорил ли вам Вира об экуменическом движении?
— Я не помню… Я читал о таком движении в книгах…
— В каких книгах?
— Например, в "Карманном справочнике атеиста" или в "Настольной книге атеиста". В "Критике буржуазной философии и религии". У меня дома много такой литературы…
— Так-так… — Следователь отбросил авторучку, прекратил вести протокол, закурил новую сигарету. Помедлив, он сказал:
— Я знаю, что ты поссорился с Вирой… И в отместку написал целую книгу, где обвинял его в создании секты. Если ты хочешь, мы можем опубликовать твою книгу большим тиражом. Почему ты его защищаешь? Ведь, он тебе — враг…
— Почему враг? Нет… Мы просто разошлись по идейным соображениям. Я был не согласен с его точкой зрения на философию Владимира Соловьёва и Николая Бердяева. Мы просто перестали встречаться. И только… А той книги у меня нет. Я что-то писал по поводу взглядов Санитара, но это было очень наивно и в очень обобщённой и, скорее, отвлечённой форме… Я потом выбросил ту рукопись…
— Неправда! Я знаю, что она у тебя осталась. Ты хочешь, чтобы я на самом деле выписал ордер на обыск? Поверь мне, в этом случае я найду не только эту книгу!
Саша молчал. Рукописи у него действительно уже давно не было. Начав писать её по совету Никанорова, который подначивал Сашку тем самым показать Санитару "кузькину мать" и, чтобы твёрже укрепиться в своих новых взглядах на религию и с трудом завершив её примерно через несколько месяцев после разрыва с группой Санитара, юноша в первую очередь отдал книгу на прочтение отцу Алексею. Отец Алексей — передал ей Никанорову, чтобы узнать его мнение обо всём случившемся и сложить свой собственный взгляд. Когда Саша спросил у своего духовника о своей книге, то услышал следующее:
— Знаете, Сашенька, у меня в саду, есть такое место, которое я называю "Голгофой". Вы ведь, знаете, что то место, где распяли нашего Спасителя, когда-то служило свалкой, где сжигали городской мусор. От этого и возникло там возвышение, где потом начали казнить преступников. Так вот, можете ли вы себе представить, сколько своих черновиков и неудавшихся работ я сжёг на той своей "Голгофе", в саду?..
На следующий же день, Саша взял лыжи и с Виталием, мужем сестры, с которым был в хороших отношениях и который был посвящён во многие его дела, направился в Зюзенский лес — чтобы убить двух зайцев: покататься, отдохнуть, посидеть у костра, слегка выпить и главное — сжечь свою книгу…
Прошло уже несколько лет с того дня…
"Нет рукописи — напишем!" — подумал Саша. — "Долго ли состряпать?"
Наверное о том же подумал и следователь.
— Хорошо, — тихо пролепетал Саша. — Я поищу… Возможно она где-нибудь ещё лежит…
— Так-то лучше! Приятно иметь дело с догадливым человеком! — Следователь снова придвинул к себе протокол и начал в нём что-то быстро писать.
— Прочти и подпиши, — сказал он, наконец, отрываясь от бумаги и протягивая её Сашке.
Он начал читать. В основном всё было нормально — точно так, как он на самом деле отвечал на вопросы следователя. Однако он попросил убрать слово "кличка", перед "Санитаром", и слова "много разных" в предложении: "На квартире Александра Виры я встречал много разных людей". Следователь сделал приписку в конце протокола, оговаривавшую Сашины поправки, но слова в тексте остались без изменения. Саша подписал протокол, спросил о справке для диспансера. Следователь вытащил бланк повестки, с печатью, поставил дату и расписался.
— Жду тебя завтра в это же время, — сказал он, поднимаясь из-за стола.
— До свидания, — ответил Саша, подхватывая со стола повестку, превратившуюся в справку, и направляясь к выходу.
Оказавшись на свободе, чтобы придти в себя, он решил пройтись пешком до Садового Кольца и направился вдоль трамвайной линии.
"Подонки!" — с горечью думал Саша, шагая, — "Заложили всё до мелочей! Даже про книгу настучали. Уж, казалось бы, чего надо: на нет — спросу нет. Нечего сказать — молчи. Зачем же стучать о том, о чём никто больше не знает и не узнал бы?.. Какую же теперь "куклу" подсунуть вместо сожжённой книги? Вот дурак! Думает, я на самом деле рукопись отдам! Даже если б она у меня была! Да, ни за что на свете! А ещё — следователь! Хотел сыграть на мелком тщеславии! Думал, я обрадуюсь поводу выместить обиду… Такие, как он, не в состоянии понять, что несмотря на все мои обиды и разногласия с Санитаром, — он мне во сто крат ближе, чем все вы, блюстители законов, вербовщики стукачей, предатели! И ведь, уверен, подонок, что напугал меня до смерти угрозой обыска! Неужели, он, каналья, полагает, что я такой дурак, что не понял сразу, что он блефует? Наверное, большинство на самом деле пугаются, и страх не даёт им возможности трезво размышлять и притупляет не только умственные способности, но и человеческую совесть! Да, иди, сука, обыскивай! Самому тебе будет дороже — всё одно ничего не получишь!"
Дома он стал перебирать книги, рукописи рассказов, черновики, конспекты лекций из МГУ. Неожиданно в руках оказалась толстая тетрадь конспекта книги некоего Богомолова "Критика современной буржуазной философии и религии". Когда-то он, Санитар и Наташа встречались, изучали эту книгу, обсуждали её главы. Санитар выслушивал толкование Саши, мнение Наталии, давал свою трактовку проблем. И хотя Саша уже прочёл ту книгу от корки до корки, перед встречей он делал конспект каждой следующей главы, отбрасывая атеистические выпады автора, оставляя оригинальные цитаты философов, подвергаемых в той книге критике. Таким образом на основе атеистической книги получилась рукопись, которую Саша назвал: "Обзор современной зарубежной философии и религии".
Не долго думая, юноша оторвал титульный лист с названием рукописи — конспекта и перед самым началом первой главы написал:
АЛЕКСАНДР ВОЛГИН.
"КРИТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ НА ЧАСТНЫЕ ВОПРОСЫ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ И РЕЛИГИИ"
— и поставил дату: "1977".
"Пусть почитает придурок!" — усмехнулся он. — "Может, что-нибудь в его просовеченных мозгах повернётся в другую сторону…"
Отдавать конспект было жалко. Столько труда было потрачено. Тем не менее, это была "находка для шпиона" — хорошая "кукла", — то, что вполне должно было сойти за желаемое.
"Поди — докажи, что обманул! Ведь, всё написано моей собственной рукой! Захочет — пусть сличает почерк!" — Улыбался сам себе Сашка, подходя на другой день к зданию Московской Прокуратуры. — "Или пусть вызывает дворника и Никанорова проверять та ли эта самая рукопись, что они держали в руках семь лет назад! Завязнет, устанет от волокиты! Вот будет номер! Сейчас, через несколько минут, этот идиот обрадуется: — "Наконец-то заполучил в руки то, за чем так долго гонялся!" Засядет за чтение… Закурит сигарету, выпустит дым, предвкушая удовольствие… Ведь тут целые 200 страниц, не меньше! Начнёт читать… "Ба! Едрёна-Матрёна! Что это тут за абстрактная заумь такая?!"
Следователь сам вышел к проходной.
— Принёс?
— Да… Вот… — Саша вытащил из-за пазухи тетрадь и подумал: "Наверное, точно так же время от времени сюда приходят всякие стукачи и тоже передают что-нибудь."
Следователь взял рукопись, быстро провёл ногтём по краю, обнажая плотно испещрённую текстом клетчатую поверхность страниц.
— Ого! — удивился он объёму материала.
— Когда вы мне сможете её вернуть? — поинтересовался Саша, зная заранее, что не получит рукописи обратно, потому что сам не захочет для этого новой встречи.
— Позвони через недельку или лучше через две. Я теперь буду очень занят…
— Хорошо.
И следователь пошёл назад, через проходную и двор, в здание старинного особняка.
— Вот тебе, сука! — Вслух сказал Сашка, отходя прочь, и плюнул на мостовую. — Ещё не догадываешься пока, что провели! Пригодился ж-таки "Экуменический Университет"! Может не зря я так на нём настаивал? Неужели тогда уже всё было предопределено?"
Через две недели Саша набрал номер следователя Тихомирнова.
— Товарищ Тихомирнов?
— Да. Я слушаю.
— Товарищ Тихомирнов, вас беспокоит Волгин… Вы меня помните?
— Да.
— Я — насчёт моей рукописи… Когда я могу её получить обратно?
— …
— Вы сказали, что через две недели я смогу её забрать…
— Да! Приходи! Можешь забрать! Это не то, что мне было нужно!
— Хорошо… Спасибо… Я заеду…
— А другого у тебя больше ничего нет?
— Нет. Я только это тогда написал…
Трубку повесили. За рукописью Сашка и не подумал приезжать.
"Пусть теперь держит у себя", — смеялся он. — "И выбросить не посмеет, пока срок свой не вылежит. А вдруг объявлюсь и потребую?! Вдруг ещё одну жалобу напишу?!.."
Так закончились Сашкины "неприятности" с Московской Прокуратурой…
Не так удачливы оказались другие преследуемые…
И всё же, после многочисленных допросов, не сумев ни в чём уличить, расколоть или завербовать, многих перестали беспокоить. Только несколько человек остались с камнем на совести до конца своей жизни. На несколько лет перестали отравлять жизнь отцу Алексею и его прихожанам. Саша вновь начал посещать его церковь. Никаноров с сестрой уехал на постоянное жительство в Швецию, где, как католическому священнику, ему сразу же предоставили приход. Некоторые прихожане по своей наивности ещё продолжали даже с ним переписку, ошибочно полагая, что его вынудили эмигрировать, как некогда Бердяева, Галича или Солженицына… Дворник спился, вошёл в группу диссидентствовавших художников в качестве осведомителя и продолжал регулярно доносить. Время от времени он настаивал на встрече с Сашкой, чтобы исподволь узнать хотя бы что-нибудь для отчёта в КГБ. Вскоре он связался с бандитами, которые сначала посадили его "на иглу", затем заставили подписать необходимые документы, и, лишив квартиры, выкинули на улицу.
Тяжкая судьба постигла также Санитара.
Не сумев инкриминировать уголовного дела — вопреки или из-за показаний Сашки и других людей — о том лишь известно следователю Тихомирнову и Богу — "Долгая дорога в дюнах" для Санитара обернулась принудительным лечением в спец-психбольнице, расположенной где-то за Уралом, под Благовещенском. Там он пробыл около трёх лет, и был освобождён по требованию международной общественности и лично — Маргарет Тэтчер только при Перестройке, да и то не сразу, а лишь где-то в 1987 году, после чего уехал на родину в Латвию.
Одновременно с Санитаром приговорили к нескольким годам лагерей Софью, ту маленькую хрупкую украинскую девушку, у которой однажды Саша был в гостях. Дальнейшая её судьба осталась для Саши неизвестной.
Отец Алексей был зверски убит ранним сентябрьским утром 1990 года в нескольких шагах от калитки своего дома, когда он спешил на воскресную службу.
Сашка, получил в Американском Посольстве статус беженца, после того, как изложил факты своего преследования властями, и вскоре с женой и детьми навсегда покинул Советский Союз.
Но то — уже новая история, переходящая из двадцатого века в двадцать первый.
Конец