И чувства добрые я дрыном пробуждал.
Народная мудрость
На земле, день 1-й.
Алисса крепко сжимала палку, но чудовище возвышалось над ней на локоть, и кожа его была толстой, как камень. Алисса не боялась за себя — тварь была неповоротлива — только за лошадь. Если этот урод сожрёт лошадь, куда им потом деваться?
Алисса закричала изо всех сил и врезала по кривозубой морде. Тщетно! Монстр продолжал надвигаться на бедного мерина.
Лошадь, не имея возможности видеть чудовище, а, тем более, убежать от него, глухо стонала и пыталась переступать спутанными ногами.
Вдруг словно бы из-под земли выскочила чёрная тень и вцепилась адской твари прямо в круглый немигающий глаз!
Алисса вскрикнула и отшатнулась. А после разглядела, что это не тень, а худая облезлая кошка.
«Надо же! — удивилась Алисса. — Маленькая, а какая бесстрашная! И уж больно похожа на бедную фурию — такая же чёрная и несчастная на вид».
Тварь на кошку отреагировала не по тварски — закричала жалобно и неожиданно тонко для такой огромной туши, попятилась, села на задницу. Лапы её были слишком коротки, чтобы достать до глаза, а кошка разбушевалась не на шутку.
— Пошла прочь! Прочь! — заорала Алисса и начала с удвоенной силой молотить зверюгу по другому глазу, видно, это было её единственное уязвимое место.
Тварь долго пятилась, вспахивая землю тяжёлой филейной частью. Но как только она насмелилась встать и броситься в контратаку, в небе посветлело, и земля закачалась, не выдыхая, как раньше, а, словно бы, делая вдохи, чтобы закрыть распахнутые кругом жадные рты провалов.
Твари вдохи земли не понравились. Она неуклюже развернулась и, позабыв про людей и вкусную лошадь, изо всех сил заковыляла к разлому.
Тщетно. Толстые ноги твари были слишком коротки, чтобы развить хоть какую-то скорость. Яма, из которой она вылезла, вздохнула и, выбросив струйку пепла, закрылась.
Тварь закричала, от неё стали отваливаться куски плоти, тут же застывающие, словно обломки гигантской скульптуры из глины и песка.
Алиссе стало жалко её, ведь тварь была поначалу живой, пусть уродливой, страшной, но живой. Да и не успела она наделать вреда.
Кошка же ощущала себя победительницей. Она подбежала к повозке, гордо задрав хвост, скрипуче замяукала, почуяв съестное.
— Сейчас, сейчас, — отмахнулась Алисса, и, прикрыв локтем лицо, стала смотреть на небо.
Солнце разгоралось всё ярче. Стало понятно, что уже далеко за полдень.
Алисса и сама ощутила голод и такую усталость, что ноги её задрожали. Кошка опять замяукала, и женщина побрела к повозке.
— Ох ты, бедняга, — бормотала Алисса. — Сейчас, глупая, не кричи. В повозке есть хлеб и сыр.
Она с трудом прошла два десятка шагов, привалилась к колесу.
— Эй! — закричала она, чувствуя, что сил больше нет совсем, и что её бьёт озноб от запоздалого страха и не даёт больше сделать ни шагу. — Вылезай ты, никчёмный дурак! Поехали!
Возчик, однако, больше напоминал кучу ветоши под повозкой, чем затаившегося там человека. Только Белка смотрела на Алиссу из-под сена красными от слёз глазами. Она ещё не верила, что всё закончилось.
Не дождавшись от возчика даже мычания, женщина собралась-таки с силами, полезла внутрь повозки, цепляясь за колесо. Кошка прыгнула следом.
Алисса нашарила в узелке сыр и отломила кошке. Потом она обняла зарёванную Белку, полежала немного с прикрытыми глазами, давая себе ощутить, как солнце поглаживает по щеке, поднялась, палкой выгнала из-под повозки трясущегося от страха мужика, распутала коня, пришёптывая: «Да стой же ты, стой…»
Она сама села править, не надеясь уже на возчика, и полуочумевший мерин, всхрапывая и косясь, потащил возок по изорванной шрамами дороге. Возчик ехал в сене вместе с ребёнком и кошкой.
***
Тиллит застыла на песке в окружении трёх десятков чертей и бесов. Четыре людских магистра распростёрлись в пыли, лишившись от ужаса сознания, но не жизни. Крещёные тоже уцелели, но не решались покинуть высокий холм у реки. Оттуда доносился их жалобный вой.
Борн огляделся. Взгляд его коснулся демоницы.
— Я… Я пришла к тебе, потому что любила тебя, Борн, — пролепетала она.
— Прочь, дура.
Борн, отвернулся от Тиллит, помог Фабиусу подняться.
— Тебе нужно попить воды, маг. Пей, как следует. Я много взял от тебя.
Фабиус поплёлся к реке. С трудом спустился по тропинке к воде. Склонился: из реки на него смотрел старик с красным от жара лицом и абсолютно седой бородой.
Маг попробовал представить чашу — не вышло. Пробормотал формулу её воплощения — ничего. Тогда он встал на колени, зачерпнул ладонями воду и стал жадно пить.
Демон подошёл, присел рядом на корточки.
— Почему ты не сказал мне, что это — Дамиен?.. — спросил маг, косясь и смачивая водой обожжённое лицо. — То есть… что это — наш… наши мальчики похитили Алекто? — маг с трудом распрямился, но не удержал равновесия и со стоном сел на песок.
— Мог ли я доверять тебе полностью? В Аду принято так: если ты добил лучшего друга — ты велик и достоин всей глубины падения в Бездну, если же не добил — то, оклемавшись, униженный милосердием друг добьёт тебя сам.
Маг вздохнул.
— Вообще-то, на земле всё точно так же…
— Жаль. Мне нравится разнообразие земли. Её металлы. Её растения. Элементали. Я изучил химию Ада слишком легко. Здесь — простор для науки огромен…
— Это верно, — кивнул Фабиус. — Науки всегда завораживали меня, давали пищу уму и восторг телу. А приходилось считать мешки с овсом, да распекать ленивых слуг.
Магистр вымученно рассмеялся. Он боялся ещё раз посмотреть в воду и увидеть себя седым и старым.
— Я скоро умру? — спросил он, стараясь сохранять в голосе беспечность. — Магия больше не слушается меня. Если она вышла вся… Я ведь давно пережил любые людские сроки.
— Ничто не может выйти всё, иначе и я не стоял бы рядом с тобой. Да, мир стал более твёрдым. В нём больше не слепишь так просто свечу. Но, пожалуй, зажечь её — всё же получится. Огонь лёгок. Как и прочие стихии, кроме земли. Они будут немного поддаваться вашей слабой магии, я полагаю. Договора-то с Сатаной никто не отменял, чтобы он там ни пытался орать сегодня. Бумага способна стерпеть многое, пусть она и из великой книги адских Договоров. Впрочем, я читал, что твои предки владели иным — магией машин и железа. В этом твой путь. Молодость же не сразу покинет тебя. Ведь ты создал её не магией, а наполнив свою кровь флюидами демонической жизни. Это не образ, иное. Не бойся же. Вся беда — что твоя борода побелела от страха, так сбрей её! Сколько-то у тебя впереди, если не сумеешь снова поймать в свои сети инкуба.
Борн усмехнулся и протянул магу руку, помогая встать и взобраться на крутой берег.
— Впрочем, вот он я, перед тобой.
— Ты?
«Сказать «ты не враг мне»? — подумал Фабиус. — Так и те были не враги…»
— Мне трудно сейчас подобрать слова… — пробормотал маг.
— И мир слов — по-прежнему иллюзия, — кивнул Борн.
Он окинул взглядом берег.
— Боюсь, нам придётся спасать твоих великих магистров. Или вон тот старичок, Грабус, скоро отдаст кому-нибудь душу.
Фабиус вздохнул, обернулся всем телом.
Маги поднимались с земли. Тогус поддерживал Грабуса, но и сам шатался, словно ветер всё ещё сбивал его с ног.
— Надо бы повозку… — кивнул Фабиус. — Мы пойдём с тобой сейчас к мосту и…
— Я сумею вызвать повозку без хождений туда-сюда, я всё-таки демон, и магия — суть моего естества. А вот тащить их на остров я бы поостерёгся. Они готовы были сдать тебя Сатане с потрохами.
— Вот он им и судья. Скажи лучше, как ты сам? Тебе ведь тоже пришлось несладко. Где был ты и куда пропал?
— Сатана запер меня в Междумирье. Он надеялся обыграть и тебя, заставить тебя оклеветать меня, обвинить в похищении Алекто. Ему нужен был хотя бы фальшивый бунтарь. Сатана заскучал, видно новая супруга уже надоела ему…
Борн улыбнулся, покачал головой:
— Он не сумел перехитрить тебя! Я знал, что ты умён Фабиус, и ты — замечательный обманщик!
— Вот уж нашёл ты мне доблесть! — усмехнулся маг. — Ладно, зови повозку, коль можешь. Я бы тоже на ней…
Он сделал шаг, но согнулся, уперев руки в колена.
— Что-то ноги мои, словно связанные верёвкой.
— Не благо для смертного видеть отца, пусть и приёмного, — согласился Борн. — Он весь — суть изменение. Мог и вовсе разучить тебя ходить.
Фабиус хмыкнул и стал массировать колени.
— А как же Алекто? Почему она не выдала нашего мальчика?
— Аро — её прапрапраправнук по матери. И он жестоко оскорбил фурию, вызвав на землю, но не пустив на остров.
— Но зачем Дамиен?.. — Фабиус зашёлся в мучительном кашле.
— Не Дамиен. Аро, — инкуб покачал головой. — Думаю, это Аро в бреду позвал мать. Тиллит, а она мать ему, не услышала, но явилась фурия. Видно, она испугала его и получила от ворот поворот.
— И отправилась в Ангистерн? Зачем?
— Захватить власть над миром людей и мстить. Ты не знаешь законов Ада, но поверь мне на слово — более страшное оскорбление даже я не смог бы придумать. Алекто не могла выдать мальчика, она мечтала отомстить ему сама, когда Сатана вернёт ей облик, но Изменчивый оказался жаден и в своём гневе. Он и без того ограблен — мир людей не подневолен теперь ему.
Фабиус поёжился, глянул на покосившуюся башню. Рассказанное и укладывалось, и не укладывалось в его голове.
— Что же натворили мы с тобой, а? — спросил он тихо.
— Что-то натворили… — Борн вздохнул и нахмурился. — Постой-ка, я загляну сначала на остров.
Он прикрыл глаза, удаляясь разумом. Инкуб так устал, что даже магическое зрение давалось ему с трудом.
— Слуги твои умны, — сообщил он. — Попрятались по подвалам. Не сердись, я оповестил их твоим голосом о повозке и о том, что потребуются еда и постели.
— Ну что ж тебе возразишь? Иного голоса они бы не послушали.
И тут Борн напрягся весь, вытягиваясь в струнку, словно собака, почуявшая зайца.
— Что? — так и подскочил Фабиус. — Ты нашёл мальчика?
— Чёрный Ветер слизал все старые запахи! Я чую его! Да!
— Смотри же как следует! Где он? Покажи мне?.. Мне! Дай!
Демон обнял его горячей, пахнущей корицей рукой.
— Смотри со мною, маг, я помогу. Видишь? Твои прачки и кузнец. Они вытаскивают детей из погреба!
Маг и вправду увидел большой погреб, что был устроен у конюшни для хранения овощей. Ах, как он любил зимой драники из картошки!
Притвор погреба был открыт, жерло его уходило глубоко вниз, ступени лестницы были высокими, рассчитанными на взрослого, и детей подавали снизу, а кузнец вытаскивал. Узрел Фабиус и того, кто так взволновал Борна — перемазанного землюю русоволосого юношу, похудевшего до синевы под глазами, дрожащего от холода, но живого.
Далее же Фабиус глазами демона увидел небывалое: как кухарка со слезами обнимавшая всех детей, обняла и этого! И мальчик в ответ без раздумий ткнулся лицом ей в щёку!
Фабиус был потрясён таким панибратством, да и Борн недоумевал, ведь слуги должны были ощутить в Аро иного, и фурию он всё-таки вывалил именно на их головы.
Магистр начал было размышлять, какими словами он объяснит сыну недопустимость объятий со слугами, но взглянул на Борна и оторопел: они же так и не решили, чей это теперь сын!
Борн тоже покосился на Фабиуса, похоже, он думал в этот момент о том же самом. Магистр натянуто усмехнулся:
— Давай откормим его сначала, больно исхудал…
— Я бы даже сказал: сначала поговорим с ним. Я устал гоняться за тенью его сознания, устал жить его запахами… — Борн остановился, провёл ладонью по окаменевшей твари-браслету на запястье. — Я сам сейчас, как мой Локки.
Фабиус окинул взглядом его изодранную одежду, опознавая в ней свою, хмыкнул:
— Нам бы с тобой в баньку, а? И рябиновой? Или имбирного кваску?
— В баньку? А что это такое? — оживился Борн, уже вполне доверявший Фабиусу, если речь касалась человеческих развлечений.
— А это такой ма-аленький домик с горячей-горячей печкой-каменкой…
— О! — воскликнул инкуб. — Можешь не продолжать, я согласен! Если бы ты знал, как я промёрз!
— Баню я тебе обещаю сегодня же вечером!
— Это тоже традиция — ожидать вечера?
— Ну а ты как думал!
И они продолжили бы эту лёгкую, почти куртуазную беседу, но магистр Грабус, поддерживаемый чернобородым Тогусом, доковылял до них, наконец.
Он вскинул петушиную голову, словно бы намереваясь клюнуть Фабиуса, но демон, оборвав совершенно разлохматившийся манжет рубашки, обернулся и поинтересовался в лоб:
— Извиняться пожаловали, магистры? А то — подумайте на досуге, кто даст вам сегодня еду и ночлег!
Потом демон кивнул Фабиусу, и они пошли к мосту пешком, разминулись с повозкой, и на остров попали гораздо быстрее магистров, которые долго грузились, не понимая, как им рассесться по чину в простецком крестьянском возке. Впрочем, если бы Борн не оглянулся, может быть, и кобыла не задичилась бы, и конюх не провозился бы с ней так долго.
На острове Борн стал похож на молодую охотничью собаку, он вертелся, хватал открытым ртом воздух. Фабиус уговорил его переодеться, чтобы не пугать ребёнка, а увидев, что кожа инкуба вся в ранках и ссадинах, послал прачку за чистым полотном и помог обтереться хорошей водкой.
— Ничего, — приговаривал он, — после бани станешь как новенький!
Борн делал вид, что верит.
Они вышли от прачек, и Борн повёл Фабиуса туда, куда давно звал его запах. К удивлению магистра это оказалось жилище кухарки — большая комната за кухней, где она вековала одна, смирившись с тем, что сыновья выросли и завели свои семьи в Лимсе.
Маг стукнул в дверь и тут же вошёл. Кухарка вскрикнула, выкатилась навстречу, раскорячиваясь посередь комнаты и закрывая кого-то обширными телесами.
— Иди-ка ты лучше… э-э… блинков нам… — пробормотал Фабиус, отстраняя женщину и шагая вперёд, к деревянной лавке у окна.
Шагнув, он встал и открыл рот, словно рыба.
Что он мог сказать сыну? Каким именем назвать?
Юноша сидел на лавке, покрытой плотно вязанным шерстяным одеялом. Он ласкал тонкими пальцами эфес дорогого кинжала. Такого магистр раньше не видел в своём доме. Лезвие было покрыто редким хитрым узором. Это был старинный кинжал, наточенный и приведённый в порядок.
— Как ты зовёшь себя теперь? — спросил Борн, и мальчик вскочил.
И тут у Фабиуса внутри тоже всё встало колом. Ведь это из-за меленького мерзавца они с инкубом перетерпели сегодня больше смерти! Мир чуть не погиб, а он сидит себе тут, в каморке кухарки… Кухаркин сын!
Фабиус ощутил, что рука его сама нашаривает прут, а воображение усиленно пытается материализовать сие орудие возмездия.
— Ну, инкуба ты вызвал по глупости! — взревел он. — А фурию? Фурию-то зачем?!
— А ты думаешь, мне было легко здесь такому? — прошептал юноша, пятясь к окну, чтобы оказаться зажатым между лавкой и подоконником. — Легко быть себе палачом и жертвой? Так делает каждый, но каждому ли дано увидеть, ощутить, понять?
Он выпалил давно заготовленные фразы и замер, ощетинившись как еж. Силы осмысливать вопросы и отвечать на них в нём не было.
— Перевоплотившись, мальчик утратил себя прошлого в этом мире, — с усмешкой подсказал Борн, который прозрел уже всё до тонкостей. — Я был прав. Он утратил и память, и связи. Испугался. Позвал мать. Мать его не услышала, она сама ещё малолетняя дура, но отозвалась её прапрабабка Алекто. Явившись — она лишь напугала его. Он не сразу и понял, кто перед ним, а осознав, попытался защитить от фурии хотя бы остров, чем оскорбил Алекто до глубины естества. Нам повезло, что его бабка так и осталась кошкой.
— Я знал, что мозгов у него меньше, чему у чертей! — рявкнул Фабиус.
— Угомонись. Ребёнку пришлось и в самом деле непросто. Нужно быть очень плохим парнем и очень хорошим демоном, чтобы удержаться между двух невозможных, — мягко сказал Борн и положил Фабиусу на плечо тяжёлую горячую руку. — И стать… кем? Кто ты?
Объятьем демон пытался остеречь Фабиуса, не дать ему задать вопрос, что вертелся у того на губах, но не преуспел:
— Чей ты сын?! — выкрикнул маг.
— Мне ли знать? — усмехнулся мальчик побледневшими губами. — Я не человек и не демон. Иначе ты не стоял бы здесь рядом со мной, маг. А был бы трупом или стоял рядом с трупом! Убирайся! Я — не твой сын. Я не…
Он заплакал. И внешне — это были человеческие слёзы.
Борн так и вытаращился.
— Вот это номер… — пробормотал он, оттаскивая Фабиуса, рвавшегося схватить и встряхнуть юношу. — Ну ничего, маг. Разберёмся и с этим, да? Плачет, значит, хотя бы совесть у него имеется…
— Я ему сейчас покажу — совесть! Я его…
— И что это даст нам всем? — удивился Борн. — Какой-то новый опыт, кроме того, что и человеку, и сущему больно, когда ему делают больно?
Магистр заморгал, не понимая смысла фразы.
— Опыт? Какой тут опыт? — проворчал он в недоумении. — Вот выдеру — будет у него опыт!
Борн засмеялся и схватил Фабиуса за плечо.
— Пойдём-ка сначала запишем это!
— Куда?
— В амбарную книгу, конечно! — он говорил, тащил мага к дверям и смеялся.
— Да куда ты тянешь меня? — отбивался Фабиус.
— Спасаю от конфуза!
— Да почему! — Фабиус вывернулся и остановился, уставившись на мальчика, вжавшегося в угол между окном и лавкой.
На мальчика?
— Аро хорошо знал теорию, — усмехнулся Борн, вытирая слёзы, так легко выступавшие у него от смеха. — Инкуб может только брать. Твой сын нарушил естественное и вызвал невозможное. Форма Аро ещё не была утверждена в Аду. Он изменился, а за ним переродилось и тело. Он не наш сын, маг: не твой и не мой. Он — наша дочь!
— ? — маг хватанул воздуха и не мог его выдохнуть.
Борн посмотрел в бледное лицо Фабиуса и хмыкнул:
— Ну а теперь — попробуй-ка его выдрать! Вот визгу-то будет!
И он пошёл прочь. Но у порога Фабиус, кое-как отдышавшись, догнал его.
— Что же делать? — спросил он шёпотом, склоняясь к уху демона.
— Ты же обещал блины, а потом баню? А потом будем пить рябиновую.
— А как же… э-э… Она?
— Да как-нибудь утрясётся.
— И она что же, совсем ничего не помнит, да? Никого из нас?
— Похоже, что так.
— Может, зря ты прогнал Тиллит?
— Ещё чего! Это не та баба, что нужна ребёнку. Твоя кухарка нравится мне гораздо больше.
— Ну, это ты не видел её лет двадцать назад!
— Так она и сейчас не мегера. Тиллит — едва за триста, а она…
— Триста?!
Во дворе они опять столкнулись с возком.
Магистр Тогус спрыгнул из него и бросился к Фабиусу:
— Магистр Грабус желают…
Но Борн тут же возник на его пути, прикрывая бегство Фабиуса, и, стоило тому скрыться в дверях летней кухни, исчез сам.
Слуги, впрочем, встретили магистров, как должно. Они же выловили из реки и труп мэтра Тибо.
В кухне было холодновато для Борна, и они подбросили дров. Кухарка внесла первую партию горячущих блинов. Магистр Фабиус сам разлил вино, не самое лучшее, что у него имелось, но надо же было с чего-то начать.
— Думаешь, мы справимся? — спросил он, глядя как Борн пробует первый в своей жизни блин. — А как же души? Ты же не сможешь питаться только блинами?
— Мне хватит врагов, я полагаю, — Борн прожевал и кивнул, одобряя блины. — Где женщины — там и враги.
— Мы справимся! — Фабиус с остервенением набросился на еду. Ему казалось, что он не ел целую вечность. — А вот что делать с магистрами… — пробурчал он с набитым ртом.
— А ты пригрози, что я их сожру? — предложил Борн и снова рассмеялся. Глаза его блестели.
— Знаешь, — признался Фабиус. — У меня сроду не выходило с девицами. — Нет, я любил и горел, но только одна смогла понять меня и дать мне тепло. Настоящее тепло. Её звали Райана. Это она родила мне Дамиена. Я… Я — хуже твари, инкуб. Она умирала от родовой горячки. Я должен был лечить её, спасать. А я поддался предрассудкам, решив, что так и положено той, что родит мне сына, наделённого магическим даром. Я дал ей настой, который убил её, сонницу. Яд, что ведёт к смерти через долгий сон.
— Она простила тебя, маг. Иначе башня не устояла бы.
— Ты уверен? — нахмурился маг.
— А чего мне уверяться? Глянь в окно — вон она, разве что покосилась слегка. Да и врёшь ты насчёт настоящего тепла. Есть оно в тебе и сейчас.
— Я — вру? — вскинулся магистр.
— Ну, не врёшь, так слепой. Ты — подливай. Чую, судьба нам поможет управиться и с девчонкой.
— Судьба? Моя-то — всю жизнь поперёк…
— Баня, я думаю, поправит сегодня вечером и тебя, — фыркнул демон. — Не томи же, пей со мной. Не то я пойду и закушу этим назойливым Грабусом! Всё равно толку теперь от магов — как от козлов молока!