Я собираюсь позвонить Дине. Я ей позвоню. В жизни всегда есть место риску.

Это сложно, поскольку, по сути дела, я никогда никого никуда не приглашал. Все мои женщины сами меня соблазняли. Все пять, включая ту, которую восемь дней назад в беспамятстве вытолкал из спальни, неистово размахивая руками. Я не умею доводить дело до постели — слишком уж высока скала, с которой надо спрыгнуть, пытаясь поцеловать кого-то в первый раз. Поэтому я даже не думаю о переезде в Америку. Ведь если живешь в Америке, то у тебя должен быть пистолет. И когда я окажусь в Сиэтле, Луизиане или Национальном горном заповеднике Блэкрок лицом к лицу с Мэри Лу, Пэгги Сью или какой-нибудь Дарлин и, помирая со страха, потянусь к ней, закрыв глаза и вытянув губы трубочкой, а она отвернется и скажет свое решительное «не надо» или «ты что, сдурел?», я просто достану пистолет и вышибу себе мозги.

Нельзя не согласиться с одним хорошим приятелем Оскара Уайльда (правда, не таким же знаменитым), который как-то сказал, что хуже попытки довести дело до секса может быть только попытка снова довести дело до секса. С одной из моих пяти женщин, Люси, я познакомился в колледже, и иногда, замученный бессонницей, вспоминаю ее молодое свежее тело, вспоминаю дождливые выходные в Лестершире, как я пытался укутаться в эту молодость и свежесть. С тех пор мы не виделись. Только четыре года спустя, когда мне очень хотелось трахаться, я ей позвонил, и мы договорились о встрече. В тот вечер Люси ужасно нервничала, ерзала, заказала себе выпить, но даже не пригубила. В конце концов она спросила:

— Послушай, почему ты решил со мной встретиться?

Я не мог сказать: «Мне очень трахаться хочется», поэтому покривил душой:

— Так просто. Встретиться, поболтать… Узнать, как у тебя дела.

— И все?

— Ну да, — пожал я плечами.

Она облегченно выдохнула:

— Слава тебе господи. Я-то думала, что у тебя СПИД.

«Ну, спасибо, — подумал я тогда, — неужели я настолько паршиво выгляжу?» Но, как выяснилось, дело было в другом: парень, с которым она переспала четыре года назад, вдруг появился как гром среди ясного неба, сказал, что надо встретиться и что им есть о чем поговорить. Что еще она могла подумать? Любовь в середине девяностых — это паранойя.

Надо звонить Дине. Я не могу больше выносить сексуального унижения. Элис — только верхушка айсберга. Этот мир переполнен, уже до отказа забит фантастическими женщинами, с которыми я никогда — понимаете, никогда — не пересплю. И как прикажете с этим жить? От одной мысли дурно становится. Иногда, когда на улице передо мной идет женщина и похоже, что она может оказаться симпатичной, мне надо ее обогнать, мне обязательно надо увидеть ее лицо. А знаете, на что я в этот момент надеюсь, очень надеюсь? Я надеюсь, что она на жабу похожа, что страшна как смертный грех. Ведь тогда — уф! — хоть одной женщиной меньше в этом своеобразном Эльдорадо, где я не окажусь никогда.

(Терпеть не могу «никогда». Как-то раз мне пришла в голову мысль избавиться от «доломита». Я был готов разориться на «остин-метро» с автоматической коробкой передач. Чековая книжка лежала на столе, дело было почти сделано, но тут продавец допустил ошибку: «И, конечно, если вы хоть раз проедетесь на машине с автоматической коробкой передач, то уже никогда не вернетесь к механической». Я застыл. Никогда. Нет пути назад. Это последний раз. Я внезапно увидел себя в машине, мчащейся по бесконечному, залитому светом тоннелю. Это был тоннель в ад; скорости переключались автоматически. «Это ж просто прекрасно: можно катиться ко всем чертям, не утруждая себя переключением скоростей». Не говоря ни слова, я захлопнул чековую книжку и ушел, а проходя через прозрачную дверь-вертушку, мысленно посоветовал остолбеневшему продавцу: «Больше никогда не говори „никогда“.)»

Телефон укоризненно глядит на меня с самой середины кухонного стола, рядом подсыхает пролитый кофе. Руки у меня уже чешутся. Надо все обдумать. Кто подойдет к телефону? Что, если Бен?

— Да, блин.

— Привет, блин.

— Слушай, Бен… А можно с Диной поговорить?

— Можно… А что тебе вдруг захотелось поговорить с ней?

— Да так просто.

— Просто?

— Ну, не совсем просто.

— Тебе ведь она нравится? Или тебе больше нравится моя жена? Да ты влюбился в мою жену! Но понял, что она никогда от меня не уйдет, и решил схитрить — приударить за ее сестрой. Ты жалок! Ты так одержим моей женой, что готов довольствоваться бледной тенью своей любви. Разве не так?

Вполне возможно, что наш разговор сложился бы несколько иначе. Но мне все равно боязно.

— Алло?

— Привет… Элис?

— Привет, Гэйб.

— А Дины там нет поблизости?

— Есть, сейчас позову.

— Не надо! Не надо ее звать. Тебя я люблю! Тебя! Не нечто похожее на тебя на восемьдесят процентов и с бюстом на двадцать процентов меньше твоего, а тебя! Замечательную, восхитительную, прекрасную!!!

Может, не стоит спешить? Я потягиваюсь, подняв руки вверх, разминая затекшие мышцы. Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра, — таков мой девиз. Я — король волокиты. В Средние века у меня была бы мантия и скипетр, и крестьяне приходили бы ко мне за мудрыми советами, они спрашивали бы, какой будет урожай, случится ли война, растить ли им своих детей в нищете или отдать на попечение. А я бы под фанфары вставал во весь рост и изрекал: «Ну… не знаю… Не надо об этом сейчас думать. Лучше поспите по этому поводу пару дней, а потом спросите кого-нибудь еще. Идет?»

Вдруг зазвонивший телефон заставляет меня вздрогнуть.

— Алло?

— Наконец-то я тебя застала! Замечательно! Я уже устала оставлять сообщения твоему дурацкому автоответчику. Ты единственный человек из всех, кого я знаю, который так долго не перезванивает, — не считая Хьюго, конечно.

— Здравствуй, мама.

— Я просто хотела крылом махнуть, и все.

— Понятно.

Повисает молчание. Похоже, обычные помехи на линии превратились в тихое дребезжание. У моей кофеварки запор, у путеводителей — проказа, а теперь еще и телефон контузило.

— А как там твоя новая девушка? — небрежно бросает мама.

Впрочем, это скорее попытка спросить небрежно, поэтому эффект получается обратный.

— Хорошо. Наконец-то увидел ее.

Секунду мама ничего не говорит.

— Ты, кажется, говорил, что вы неплохо ладили до ее отъезда в Америку.

Да? Вот черт.

— Ну да. Наконец-то увидел ее после приезда. Мы поужинали.

— О-о! — обрадовалась она. — Вы поужинали!

— Да.

Молчание. Кажется, я знаю, что за ним последует.

— Вос нох?

«Вос нох» — это на идише. Это все равно что сказать: «Ну? Да? И что дальше? Рассказывай же…», только чуть более настойчиво.

— Нох ничего, мама. Мы поужинали вместе.

— А еще будете ужинать?

— Да. Надеемся открыть клуб для гурманов.

— Правда?

— Нет. Это была шутка.

— А…

Я очень надеюсь, что Интерпол это не записывает. Они могут меня арестовать по какому-нибудь сфабрикованному обвинению (например, в шпионаже) просто для того, чтобы им не пришлось больше сидеть в своих наушниках времен Второй мировой войны и переживать, краснея и смущаясь.

— Ты ни за что не догадаешься, кого я случайно встретила на днях!

Это точно. Никогда не догадаюсь.

— Джима Дикона? Майкла Бантинга? Уолли? Индиру Мютхенфлякен? Братьев Тишнер?

— Нет, — ликует мама, — Ника.

— Ника? Человека по имени Ник?

— Друга твоего.

— Где ж ты его умудрилась встретить?

— На рынке Уэмбли. Не знала, что он умеет играть на дудке.

— Он на рынке дудку искал?

Она смеется, будто я сказал какую-то глупость. Натягивая телефонный провод до предела, подхожу к окну, запотевшему от тепла батареи, натягиваю рукав халата на запястье, чтобы протереть стекло. В получившемся грязноватом пятне я вижу побелевшие от снега верхушки деревьев; такое впечатление, что земле этой ночью принесли какие-то дурные вести и она поседела.

— Дорогой, ну что ты как маленький? — говорит мама. — Он был Веселым Дудочником.

— Ах, естественно. Что ты несешь?

— Габриель, а ругаться необязательно.

Ругаться необязательно? Мой отец кричит «гребосраная хренотень», когда не может найти ключи от машины. Интересно, что бы он сказал, узнав, что человек, с которым он живет, сошел с ума?

Теперь, кажется, мама начинает понимать…

— А я подумала, что это одна из ваших шуточек, — несколько подавленно оправдывается она.

Она явно думала, что это будет такая забавная история, над которой мама с сыном мило похихикают, а потом, возможно, между ними установится связь, пусть и слегка запоздалая. Она не была готова к психологической драме.

— Но он же всегда был шутником, разве нет? — добавляет мама чуть ли не умоляющим тоном, словно протягивая руку над бездной в поисках хоть намека на понимание.

— В общем… да, — сжалившись, протягиваю ей мизинец. — Но я не думаю, что это все шутки. Похоже, у него немного поехала крыша.

— Может, это все наркотики?

Все-таки удивительно, как самая банальная мысль вполне может оказаться верной.

— Может… Но, по-моему, это не вариант.

— А это что за наркотик?

— Это… Я просто хочу сказать, что он не увлекается наркотиками или чем-то в этом роде. И тем более тяжелыми наркотиками. Хотя… может, отчасти дело и в этом… Так что конкретно он вытворял?

— Он ходил туда-сюда и играл на дудке.

— Из этого ты заключила, что он Веселый Дудочник.

— Ну, на нем еще была небольшая зеленая шляпа.

— Но это еще не значит, что он… Так, что за небольшая зеленая шляпа?

— Откуда я знаю, Габриель?

— С черной африканской ленточкой?

— Слушай, я не помню. Кажется, да.

— Понятно. Ты с ним разговаривала?

— Только поздоровалась. Ну и спросила, как дела. Махнула крылом.

— А он что сказал?

— Он сказал: «Здравствуйте». А потом… — мама смеется, только не очень уверенно, поскольку помнит, чем обернулась ее беспечность несколько секунд назад, — …было очень забавно. Он раскинул руки в стороны — я даже подумала, что он собирается меня обнять, — и сказал: «Не буду больше прыгать, раскинув руки. Буду ходить, раскинув руки». Потом зашел в супермаркет.

Она по-прежнему считала, что у Ника нет никаких проблем. Впрочем, это неудивительно. Просто для нее не существует самой категории «большая проблема».

— А как он умудрялся играть на дудочке, раскинув руки?

— Я не думаю, что ему было важно держать дудочку. Он, скорее, дул в нее. Мелодией это назвать сложно.

Динамик в телефонной трубке дребезжит, явно переоценивая свою значимость относительно всех других частей телефонного аппарата. Похоже, тема исчерпала себя. Я иду обратно к кухонному столу. Кажется, что серовато-желтый рычажок телефона умоляет меня о том, чтобы я аккуратно положил на него трубку.

— Ладно, неважно, — подвожу я разговор к финалу. — Еще созвонимся.

— Да. Не будь как еврейский почтамт. И, — сознательно переключается она на игривый тон, — обязательно скажи мне, если вы с Диной опять пойдете ужинать.

— Да-да.

Кладу трубку. Итак, я сказал маме, что уже ужинал с Диной. То, что мне надо, находится совсем не там, где надо, — в памяти моей мамы. Осознание этого и неумение врать (вы сами все видели) приводит меня в движение. Я нажимаю кнопку быстрого вызова с надписью «Э/Б». В коридоре терракотового цвета звонит телефон.