Лихорадочно спеша, Анфиса бросала платья в раскрытый чемодан. Тося безмятежно спала на своей койке среди вороха раскиданных учебников, свернувшись калачиком и заслонившись от яркой лампочки надежной хрестоматией по литературе. Задетое рукой Анфисы, парадное зеркало с грохотом упало с тумбочки и разбилось. Тося села на койке, протерла глаза.

— Девочки, какой я сон видела-а!.. Анфиса, ты чего?

— Отстань!

— Зря ты в другую комнату перебираешься… У нас лучше! — убежденно сказала Тося.

Анфиса сорвала наволочку с подушки, скомкала ее и кинула в чемодан.

— Да ты, никак, совсем уезжаешь! — догадалась вдруг Тося. Мягко ступая по полу ногами в чулках, она подошла к Анфисе, робко дотронулась до ее локтя. — Не уезжай, слышь?

— Пусти… В каждую дырку затычка!

— Это все из-за меня, да? — со страхом спросила Тося и зажмурилась. — Если уж так сильно Илью любишь, что не жить тебе без него, лучше я уеду, хочешь?

Анфиса удивленно посмотрела на Тосю, будто впервые ее увидела.

— Вот ты какая… — Она вдруг позавидовала зеленой Тосиной молодости. — Ох и глупая ты еще! Не нужен мне твой Илья, владей им на здоровье.

Тося облегченно перевела дух. Анфиса смахнула с тумбочки в чемодан всю свою парфюмерию, протянула Тосе маленький флакончик:

— На, твой любимый… с царапиной!

Тося покорно взяла флакончик, машинально понюхала. Анфиса захлопнула крышку чемодана, щелкнула замком.

— А Вадим Петрович? — ужаснулась Тося. — Если б меня так любили, я бы ни за что не уехала! Разве можно так?

— Добрая ты, Тоська! И он меня любит, и я его больше жизни, а вот…

Анфиса пнула ногой чемодан.

— Но почему, Анфиска? Говорят, он тебе, это самое, все простил?

— Эх, Тоська!

Анфиса бессильно опустилась на развороченную свою кровать. Тося подсела к ней.

— Через гульбу мою он перешагнул, а я ему новый гостинец приготовила…

— И охота тебе? — пристыдила Тося. — Терпеть не могу, когда люди на себя наговаривают!

Анфиса устало покачала головой:

— Никто не знает, тебе первой откроюсь… В общем, доигралась я: не будет у меня детей. Хоть сто лет проживу — не будет! В прошлом году аборт делала у одной знахарки, и вроде все хорошо обошлось, а вот надо же… Выходит, и не женщина я уже, а так, пустая оболочка… Все одно к одному ложится, здорово кто-то планирует!

Тося с ужасом смотрела на Анфису.

— Что, страшно? — Анфиса горько усмехнулась и запоздало спросила: — И чего мы с тобой все ругались?

Она потрепала Тосю по плечу. Было сейчас в ее отношении к Тосе что-то очень взрослое, ласковое, почти материнское.

— В общем, обманула меня жизнь, Тоська: сначала простой прикинулась, а теперь вот так обернулась… Я, дура, все думала: врут люди про настоящую любовь, сказочку красивую сочинили, чтоб скотство свое прикрыть. А теперь вижу: есть она, есть! Другим — в радость, а для меня — мука горькая… Знаю, смешно это и против науки, а в последние дни мне все мерещится: измывалась я над любовью — вот она и подкараулила меня, за все прежние штуки мои отомстила… Если б мне кто раньше сказал, что я Вадим Петровича встречу, — я бы совсем по-другому жила, его дожидалась… Нет, не сказали!

— А если… это самое, без детей? — тихо спросила Тося. — Ведь живут же люди?

— Не понять тебе, Тоська, молодая ты еще… Сгоряча он, может, и согласится, а потом, знаю, жалеть будет. Ведь он, как назло, детей любит, прямо души в них не чает. Даже странно: такой молодой — и так сильно любит их. У него это с потомками как-то там связано. Все против меня, и потомки даже!.. Нет, видно, не судьба нам. Не хватало еще, чтоб я и его жизнь заела… Уж лучше бы совсем его не встречала: так и жила бы как заведенная. А то показали мне кусочек настоящей жизни, поманили — и тут же цыкнули: куда прешь, такая-сякая!..

Анфиса ткнулась лицом в Тосины колени. Злые мелкие слезы бежали по ее щекам. Тося в одной руке забыто вертела дареный флакончик, а другой тихонько гладила красивые Анфисины волосы. Нечего было ей сказать Анфисе, нечем ее утешить. Тося вдруг припомнила, как еще совсем недавно ненавидела Анфису и боялась ее, и подивилась, до чего же она была слепая. Анфиса рывком вскинула голову:

— А все красота моя, будь она проклята! Еще девчонкой была, в школу бегала, а мужики липли уже. Пойми, я себя не оправдываю, но и они ведь… А теперь все в стороне остались, одна я в ответе. Это как, справедливо?..

Приближающийся железный гром заглушил голос Анфисы. Стекла в окнах забились в испуганной дрожи. По улице мимо общежития тяжело прогрохотал трактор — спокойный, работящий, уверенный в своем праве глушить жалкую исповедь Анфисы.

Анфиса встала, вытерла кулаком слезы, потуже затянула платок на голове.

— Нагнала я на тебя тоску… А в общем, все идет правильно: за ошибки свои надо платить сполна. На этом мир держится.

Она взяла чемодан, пошла к двери. На пороге остановилась:

— А Илья тебя любит, верь. Меня он никогда так не любил. Если дорог он тебе, не мучь ты его понапрасну… Ну, бывай, Тоська. Желаю тебе…

Анфиса чемоданом распахнула дверь и вышла. Тося отбросила флакон, запрыгала на одной ноге, натягивая резиновые сапожки, и выбежала вслед за ней.

Непогожий мартовский вечер встретил Тосю на крыльце, Анфиса на миг мелькнула в свете дальнего фонаря и пропала во тьме. Тося обогнала прогуливающихся возле недостроенного дома Ксан Ксаныча с Надей и помчалась к конторе.

Она вихрем ворвалась в тихую ночную контору, миновала слепое окошко кассы, взлетела по ступенькам на второй этаж, подергала дверную ручку запертого кабинета Дементьева, прогрохотала вниз по ступенькам, упала, чертыхнулась и рванула на себя дверь коммутатора. Девица с серьгами, позевывая, дежурила у телефона.

— Вадим Петрович где?

— Дома, наверно… А что, крушение?

— Хуже! Анфиса… — начала было объяснять Тося, нетерпеливо махнула рукой и выскочила из коммутатора.

Она подбежала к дому Дементьева, забарабанила в окно, не жалея стекол.

— Кто там? — спросил Дементьев, высовываясь в форточку.

— Скорей! Чего вы спите? Анфиса…

Хлопнула дверь — Дементьев вырос на крыльце, на ходу напяливая пальто.

— Анфиса убежала!

— Как убежала? — опешил Дементьев.

— Ну, чего вы стоите? Догоняйте, если любите!

Дементьев ринулся к перекрестку дороги, где все уезжающие из поселка дожидались попутных машин. Тося еле поспевала за ним.

— Верните ее, Вадим Петрович… Вы же начальник! И любит она вас… Больше жизни, сама говорила!

Тося остановилась, запыхавшись, перевела дух и крикнула вдогонку Дементьеву:

— Без Анфисы не возвращайтесь! Силу… это самое, примените. Силу!

На перекрестке дороги Анфисы уже не было. Сырой мартовский ветер раскачивал деревья и гудел в дорожной просеке, как в трубе. Нетерпеливо вглядываясь в ночную тьму, Дементьев прождал долгих полчаса. Машины все шли со стороны железной дороги, а к станции — ни одной. Наконец показался попутный грузовик. Дементьев вскинул руку, но грузовик промчался мимо, обдав его ошметками мокрого снега и гремя пустым разболтанным кузовом.

Это было так неожиданно, так нелепо, что Дементьев не поверил своим глазам. Сгоряча ему почудилась какая-то промашка во всей жизни, какой-то существенный просчет — на меньшее Дементьев сейчас не мог согласиться. Поступку шофера нельзя было подыскать никакого оправдания, а беспричинная жестокость всегда почему-то угнетающе действовала на Дементьева. Все дело было, видимо, в том, что она унижала в нем человека.

Дементьев не мог больше ждать, надеясь лишь на слепой случай, бегом вернулся в поселок и поднял с постели заведующего гаражом. Тот долго не понимал, зачем техноруку среди ночи понадобился разъездной «газик».

— Личное дело, личное! — твердил Дементьев. — За бензин я заплачу!

Он помчался на станцию в неказистом «газике». Все таки хорошо, что в институте он увлекался автоделом и научился водить машину. После всех сегодняшних невзгод это была первая удача, и Дементьев увидел в ней счастливое предзнаменование.

Всю дорогу до станции Дементьев просил у судьбы лишь одного: чтобы Анфиса не уехала прежде, чем он увидит ее. Он был убежден, что после того, как они встретятся, Анфиса уже не сможет уехать. Ведь стоит лишь им взглянуть друг на друга, и Анфиса сразу поймет, как нужна ему, — и тут же сама собой сгинет та непонятная причина, которая заставила ее бежать из поселка.

Как и предупреждал заведующий гаражом, в дороге сдал правый задний баллон, и Дементьеву пришлось менять его. Потом он застрял в снежном месиве, объезжая вагончик передвижной электростанции, брошенный кем-то посреди дороги. И напоследок, уже на окраине города, «газик» долго держали у закрытого переезда через железную дорогу.

На запасных путях топтался и пыхтел маневровый паровоз, у будки стрелочника скулил щенок, за переездом в маленьком доме с большой вывеской беспечно горланило радио. После недавней бешеной езды и тряски у Дементьева было сейчас такое чувство, будто на крутом развороте он выпал вдруг из жизни: нетерпеливое желание догнать Анфису умчалось вперед, а его с «газиком» как бы выбросило на какой-то немыслимый остров, где время навсегда остановилось.

За полосатым шлагбаумом мокро блестели рельсы. По сравнению с лесовозной узкоколейкой, к которой успел привыкнуть Дементьев, здешний железнодорожный путь казался неправдоподобно широким. Дементьев ждал, когда откроют шлагбаум, а проснувшийся в нем инженер совсем уж ненужно припомнил вдруг, что наша отечественная колея на восемьдесят девять миллиметров шире западноевропейской. Он злился на себя, что в такую минуту думает о всякой ерунде, но ничего не мог с собой поделать.

На привокзальной площади Дементьев выскочил из «газика», густо заляпанного грязным снегом, вбежал в зал ожидания и лицом к лицу столкнулся с Анфисой, отходящей от кассы с билетом в руке.

— Анфиса! — крикнул он и схватил ее за руку.

На ней были пестрые варежки — те самые, что запали ему в душу во время последней их лыжной прогулки. И шарфик был тот же. Дементьев уверился вдруг, что все у них будет хорошо.

— Что случилось? — шепотом спросил он. — Мы же обо всем договорились…

Они стояли в проходе. Снующие взад и вперед пассажиры толкали их, заглядывали в лица, прислушивались к словам Дементьева. Мужчины, как водится, добросовестно пялили на Анфису глаза, а молодые женщины старательно обегали взглядами то место, где она стояла. Казалось, они даже и не подозревали о ее присутствии, вот только вид у них почему-то был уязвленный и такой кислострадающий, какой бывает у женщин, когда нещадно жмет обувь.

Красота Анфисы впервые не порадовала Дементьева, показалась ему на этот раз тяжким крестом, нести который через всю жизнь суждено не только ей самой, но и тому, кто ее полюбит. Ему вдруг захотелось, чтобы Анфиса была не такой красивой, чтобы она стала как все и с ней можно было спокойно появляться в самом многолюдном месте.

Шагах в трех от них прочно обосновался какой-то верзила в помятом пальто и в упор уставился на Анфису. Дементьев с ненавистью покосился на него и заслонил Анфису от липкого взгляда.

— Спокойней, Вадим Петрович, — сказала Анфиса и пошла к выходу на перрон.

Дементьев на ходу отобрал у нее чемодан. Несколько пассажиров потянулись было за ними, думая, что поезд уже прибыл и началась посадка. Анфиса остановилась у заколоченного на зиму киоска «Пиво — воды».

Верзила в помятом пальто опять подошел было к ним, словно его магнитом притягивало. Дементьев со сжатыми кулаками шагнул к нему, и верзила благоразумно удалился, шаркая ногами и оглядываясь через плечо.

— Да бросьте вы этого дурака, — устало сказала Анфиса.

Дементьев устыдился своего мальчишества и оставил верзилу в покое. Он с тревогой посмотрел на Анфису, не узнавая ее. Кажется, она не очень-то ему обрадовалась! Было в ней сейчас что-то новое, незнакомое, почти враждебное ему, Анфиса как бы уехала от него навсегда, а он заставил ее снова вернуться к тому, с чем она успела уже распрощаться.

— Все-таки что случилось? Я ничего не понимаю… Уж не обидел ли я вас чем-нибудь?

Анфиса покачала головой, избегая встречаться с Дементьевым глазами.

— Ведь мы же договорились: поженимся и уедем вместе. Нет таких положений…

— Не бывать этому, Вадим Петрович. Есть, видно, и такие положения, из которых выхода уже не найти.

— Но почему же, почему?

— Слишком вы для меня хороший, пора и честь знать.

— Глупости вы говорите, глупости! — разозлился Дементьев. — Я люблю вас и никому не отдам!

— А я вас… не люблю, — тихо, но твердо сказала Анфиса, чтоб поскорей окончить весь этот ненужный разговор, который ничего не в силах был изменить в ее жизни.

— Ка-ак? — опешил Дементьев.

Все доводы, заготовленные им в пути и убедительно, с неопровержимой логикой доказывающие Анфисе, что она не должна, никак не может, просто даже не имеет права уезжать от него, разом вылетели у Дементьева из головы.

— А так: не люблю — и все… Думаете, если вы инженер и… диплом с отличием — так все должны вам на шею кидаться?

— При чем тут диплом? Какую ерунду вы говорите, Анфиса? Я вас не узнаю, мне казалось, что и вы…

— Ах, вам казалось!.. — насмешливо пропела Анфиса, легко входя в привычную для нее роль девчонки-сердцеедки, какой была она до знакомства с Дементьевым. — А я… шутила! Я ведь вообще легкомысленная, сами знаете!

Дементьев пристально смотрел на нее: такой Анфисы он не знал.

— Не верю, вы что-то скрываете от меня… Почему вы глаза прячете?

— Глаза? Пожалуйста! — с готовностью выпалила Анфиса, кляня судьбу за то, что ей приходится не только бежать от своей любви, но еще и оплевывать ее на прощанье.

Не в лад с бойкими своими словами она с трудом подняла голову, глянула на Дементьева сухими запавшими глазами и даже усмехнулась ему в лицо — чтобы самой себе больней было. Вконец сбитый с толку, Дементьев ухватился за последний довод:

— Как же так? А Тося говорила, вы меня любите…

Анфиса фыркнула:

— Тоже мне авторитет! Ничего Тоська в этих делах не понимает. Вы бы еще… Петьку своего спросили!..

К перрону, шипя, подкатил поезд дальнего следования. Негромко звякнул станционный колокол. Из окна мягкого вагона высунулся сонный пассажир в полосатой пижаме, сладко зевнул и спросил с праздным дорожным любопытством:

— Какая станция?

Анфиса с Дементьевым не услышали его. Они молча брели по перрону. Вокруг, не задевая их, своим чередом шла шумная вокзальная жизнь. Сновали носильщики, в хвост поезда промчались здоровенные благополучные лыжники в детских шапочках, проводники ведрами таскали кипяток, отъезжающие прощались с родными и близкими, в буфет рысью бежали легконогие транзитники с пустыми бутылками в руках.

Неуклюжая бабища, непробиваемо укутанная для мороза градусов в шестьдесят, квочкой распласталась над корзиной с семечками и зазывно горланила, перекрывая весь разноголосый вокзальный шум:

— Кому семечек? Тыквенные, сладкие! С-под Полтавы! Два рубля стакан! Сама бы грызла, да зубов нету! А вот семечки…

Дементьев с Анфисой подошли к вагону. Дважды ударил колокол. Анфиса взяла чемодан, сказала почти весело:

— Ну, Вадим Петрович…

— Анфиса! — отчаянным голосом позвал Дементьев, поверив наконец, что она уезжает.

И Анфиса испугалась вдруг того, что она делает. На миг ей захотелось, чтобы Дементьев удержал ее силой, навязал ей свою волю и не дал уехать. Но она тут же переборола себя и поспешно сунула проводнице билет.

— Вы еще будете счастливы, — быстрым шепотом предсказала Анфиса. — А я свое разменяла… Не поминайте, Вадим Петрович…

Она в последний раз взглянула на Дементьева, запоминая его на всю жизнь и чувствуя, что против воли опрометчиво выдает себя этим взглядом. Дементьев с проснувшейся вдруг надеждой шагнул к ней. Анфиса рывком повернулась к вагону. С подножки навстречу ей свесился франтоватый морячок.

— К нам в купе давайте, нижняя полка свободная! — бойко пригласил он, беззастенчиво рассматривая Анфису. — Чемоданчик пожалуйте!

Он коснулся чемодана вытянутой рукой. Анфиса рванула к себе чемодан и, надвигаясь на морячка, выпалила с жгучей ненавистью:

— Я тебе пожалую, я т-тебе пожалую!

Морячок испуганно отпрянул, освобождая Анфисе дорогу.

Поезд тронулся. Все ускоряя шаг, Дементьев шел рядом с вагоном Анфисы.

— Напишите!.. Адрес!.. Я приеду!..

Поезд набрал скорость — и Дементьев побежал, чтобы не отстать. Паровоз еще наддал — и мимо Дементьева, обгоняя его, поплыли вагоны, беспечно щелкая колесами. Равнодушные к его горю проводницы стояли на ступеньках, охраняя покой пассажиров.

— Адрес, Анфиса-а!..

Заглох перестук колес. Фонарь на заднем вагоне мигнул в последний раз и косо завалился в ночную тьму.

Дементьев побрел к вокзалу. Вдогонку ему кричала-заливалась торговка семечками:

— А вот семечки! С-под Полтавы! Тыквенные, калорийные! Три рубля пара, разбирайте остаточек. Кто купит — спасибо скажет, кто мимо пройдет — век жалеть будет!