У Льва Болела голова И кости старые ломило. "Ох, ничего-то мне не мило, И опротивели вы все! — Сказал он кумушке Лисе, Своей советнице сановной. — Казнить вас казнью поголовной, Чтоб понимали, значит… м-да!.. Ох, как под ложечкой сдавило… Ох, беда!.. И сердце: то замрет, то больно заколотит… На что ни погляжу, ото всего воротит. С чего бы это все?.. Аль помирать пора?.." "О царь! — Лиса в ответ. — Ты, помнится, вчера Поужинать изволил очень плотно". "Вчера? Я б и сейчас подзакусил охотно. Да чем? Тому назад не больше два денька В лесу я видел оленька: Красавец этакий, с ветвистыми рогами. Что, ежели б его ты привела сюда? Вот это — царская еда: Поесть — и закусить оленьими мозгами!" Чрез полчаса Неслась Лиса, По высочайшему веленью, Искать в лесу тропу оленью. Нашла и двинулась по ней. К исходу двух иль трех (не помню точно) дней Олень разыскан. Вид принявши важно-строгий, Лиса к нему: "О дивнорогий! Тебе я в качестве смиренного посла Известье важности великой принесла, Веленье нашего священного владыки. Осиротеть должны мы скоро, горемыки: Лев — при смерти. И вот пред тем, как жертвой стать, Беспомощной, печальной жертвой тленья, Царь — так милы ему олений ум, и стать, И прыть оленья! — Царь, долго думая, размыслил передать Тебе бразды правленья. Волк, дескать, лют, медведь — ленив, Свинья — глупа, а тигр — хвастлив… Лишь об одном тебе нет двух различных мнений. Пресекся львиный род, да здравствует олений! Спеши же к дряхлому царю, Пока уста его злой смертью не сомкнуты. Пусть вместе с воющим народом я узрю Его последние счастливые минуты. О благороднейший, иди к нему скорей!" И новый царь зверей, Принявши льстивые слова Лисы на веру, Ввалился в львиную пещеру, — Но в тот же миг, вконец испуганный и злой, Последней клятвою проклявши лисьи речи, Весь окровавленный от доброй львиной встречи, Махнул назад стрелой. "Держи его!.. Лови!.. Да что же я?.. Да где я?.. — Ревел взбешенный Лез, собою не владея. — Вы шутки шутите со мной?.. Лиса! Верни его! Какой ни есть ценой, Но притащи его, злодея!" Лиса застыла: "Вот так раз! Вот так задача!" Но делать нечего: приказ! Пустилась в лес, едва не плача, От свежего следа не отрывая глаз. По следу выбравшись на тихую полянку, Лиса настигла беглеца. "Не подходи! — вскричал Олень. — Убью подлянку!" "Ах, все равно я жду конца! И без того уж я убита. Мне не страшны твои копыта И не страшны твои рога. На, бей! От жизни мне равно не ждать уж толка: Лев хочет посадить теперь на царство Волка, Да, Волка, моего презлейшего врага! Олень, ты — жалкий трус: к кому ты шел с опаской? К царю, который ждал — с отеческою лаской Прижать тебя к своей груди, Кто, встав на радостях с постели без подмоги, Встречал тебя: "Мой сын, наследник мой, гряди!" А ты… Какой позор! Скорей давай бог ноги! Мне вспомнить совестно! Я от стыда горю!.." Размяк Олень совсем: "Утешься, друг мой верный!.. Я совершил поступок скверный!.. Я… я покаюся… Веди меня к царю!.." Лев ждал дружка: "А ну, теперь задай-ка тягу!" Схватил и уписал до косточки беднягу. Покамест Лев глотал кишки да потроха, Лиса… мозгами закусила. Хватился Лев мозгов: "Тьфу, дьявольская сила! Да где ж мозги?" "Мозги, ха-ха? — Осклабилась Лиса в приличном отдаленьи. — Что выдумал искать, ха-ха: мозги оленьи! Да разве ж могут быть мозги у дурака, Которому помял однажды Лев бока, А он, доверившись посулам, самолично В объятья львиные пожаловал вторично?!"

Мораль Эзопову боюсь переводить, Хоть перевод вполне возможен. Стал ныне и Эзоп не очень-то надежен, С моралью надо погодить.

На клетку с птичками не раз Мурлыка-Кот глядел, не отрывая глаз: "Ну что за миленькие пташки". Но пташки знали уж мурлыкины замашки. Прослышав как-то стороной, Что нездоровится затворнице одной, Наш Кот на хитрости пустился: Надел очки, принарядился, Стал перед клеткою и, лапкой в дверь стуча, Мурлычит ласково: "Не надо ли врача? Как чувствовать себя изволите вы, детки?" "Спасибо, хорошо, — ответили из клетки, — Так хорошо, вообрази, Как будто бы тебя совсем и нет вблизи".

"Спа…си…те!.. Ай!.. То…ну!" "Вот видишь! — стал корить несчастного прохожий. — Зачем же ты, малец пригожий, Полез на глубину? Ай-ай! Ну, разве можно Купаться так неосторожно? Ужо, дружок, вперед смотри…" Прохожий говорил с великим увлеченьем, А мальчик, втянутый в водоворот теченьем, Давно пускал уж пузыри!

Есть тьма людей: нравоученьем Они готовы вам помочь в беде любой, Отнюдь не жертвуя собой!

Бог весть из-за какой Такой Причины, Среди морской Пучины Вели с Китами бой Дельфины. То увидал Пескарь: "Ой, братцы! Что я зрю? Голубчики, да что вы?! Давайте я вас помирю!" "Вон! — гаркнули бойцы. — Да мы скорей готовы Все лечь костьми, чем дать мирить нас — Пескарю".

Какой-то бойкий паренек На людях в праздничный денек, Для смеха всякие откалывая штуки, Слепому старику волчонка сунул в руки: "Вот, распознай-ка, что за зверь?" "Да что ж, он мал еще… Узнай его теперь! Одно могу сказать, — старик ответил парню, — Что этого зверька не след пускать в овчарню!"

Лишившись дочери любимой, Антигоны, Богач Филон, как должно богачу (Не скареду, я то сказать хочу), Устроил пышные на редкость похороны. "О матушка, скажи, как это понимать? — В смущенье молвила сквозь слезы дочь вторая. — Сестре-покойнице ужели не сестра я И ты — не мать, Что убиваться так по ней мы не умеем, Как эти женщины, чужие нам обеим? Их скорбь так велика И горе — очевидно, Что мне становится обидно: Зачем они сюда пришли издалека При нас оплакивать им чуждую утрату?" "Никак, — вздохнула мать, — ты, дочь моя, слепа? Ведь это — плакальщиц наемная толпа, Чьи слезы куплены за дорогую плату!" В годину тяжких бед умейте отличать Скорбь тех, кто иль привык, иль вынужден молчать, От диких выкриков и воплей неуемных Кликуш озлобленных и плакальщиц наемных!

Седая старина Отмечена великими делами. У зайцев как-то шла война С орлами. Спасаясь от когтей и клювов мощных птиц, Герои серые в тревоге Молили о подмоге Лисиц. "Помочь вам? — был ответ. — Нам это слышать лестно. Покинув тихий наш овраг, Охотно с вами в бой пошли бы мы совместно, Когда б нам не было известно, Кто — вы и кто — ваш враг".

Каким-то случаем сошлись — Медведь с Китом, И так сдружились крепко оба, Что, заключив союз до гроба, Друг другу поклялися в том, Что каждый помогать другому будет в горе, Ну, скажем там, болезнь случится иль война… Вот, как на грех, пришлося вскоре Нарваться Мише на Слона. Увидевши, что близко море, Стал Миша друга звать скорей: "Кит-братец, помоги осилить эту тушу!" Кит в берег тычется, — увы, царю морей Не выбраться на сушу! Медведь Кита корит: "Изменник! Продал душу!" "Кому? — ответил Кит. — И в чем моя вина? Вини мою природу! Я помогу тебе, как только ты Слона Швырнуть сумеешь в воду!" "Дурак! — взревел Медведь. — Не знал бы я беды, Когда б я мог Слона швырнуть и от воды!"

В телеге колесо прежалобно скрипело. "Друг, — выбившись из сил, Конь с удивлением спросил, — В чем дело? Что значит жалоба твоя? Всю тяжесть ведь везешь не ты, а я!"

Иной с устало-скорбным ликом, Злым честолюбьем одержим, Скрипит о подвиге великом, Хвалясь усердием… чужим.

У Волка Лев отбил овцу. "Грабеж! Разбой! — Волк поднял вой. — Так вот какой ты есть защитник угнетенных! Так вот изнанка какова Твоих желаний затаенных! Вот как ты свято стал чужие чтить права! Пусть льстит тебе низкопоклонник, А я… Когда при мне нарушил царь закон, Я, не боясь, скажу, что он Из беззаконников — первейший беззаконник! Но, царь, есть божий суд! Есть справедливый гнев!.." "Брось! — усмехнулся Лев. — Все это без тебя мне хорошо известно, Как не в секрет и волчий нрав. В своих упреках ты, конечно, был бы прав, Когда бы сам овцу добыл ты честно!"

Волк тяжко занемог: Почти лишившись ног, Лежал он, как колода, Без ласки, без ухода. В такой беде, увидевши Овцу, Взмолился Волк: "Роднулечка-Овечка, Остановись на два словечка! Ты видишь: жизнь моя приблизилась к концу. Ах, знаю, я — злодей, и нет мне оправданья! Но злость ко мне растет пусть в ком-нибудь другом, А ты, ты сжалишься в порыве состраданья Над умирающим врагом! Предсмертной жаждою томимый нестерпимо, Святая, кроткая, я об одном молю: Помочь мне доползти к реке, текущей мимо, Где я жестокие страданья утолю!" "Ужель, — Овца в ответ, — я сделаюсь виною Того, чтоб ты остался жив, Себя водою освежив И закусивши после… мною?"

Пав жертвой дровосека, Вздохнул могучий Дуб на весь зеленый бор: "Как ни обидно мне, друзья, на человека И на его топор, Но во сто крат больней мне видеть клинья эти, Которые меня стремятся расколоть: Все из моих ветвей — мои родные дети Зубами острыми впились в родную плоть!"

Покинув бренный этот мир, Обожествлен душой и телом, Геракл на небе первым делом Попал к богам на пир. Геракла боги обступили, С ним вместе чокались и пили, Вели душевный разговор, И, хоть, подвыпивши, несли порою вздор, Геракл их слушал терпеливо, Всем крепко руки жал и кланялся учтиво, Ответив дерзостью Плутосу одному. "Скажи, Гераклушка, — Зевс подошел к нему, — За что ты богача Плутоса так обидел?" "За то, — сказал Геракл, — что в жизни я не видел Его друзей средь честной бедноты, Что все Плутосовы приятели-любимцы Сплошь негодяи-лихоимцы И первые плуты!"

"Друзей мы ценим не числом, А качеством", — читал я где-то, Ан вот подите же: Лев дружбу свел с Ослом. Ну, что вы скажете на это? Лев! С кем? С Ослом? Да почему? А потому! Мне ж все подробно знать откуда? Должно быть, царская причуда! Льву… Все дозволено ему! Ослов ли брать к себе на службу Иль заводить с ослами дружбу. Хоть, впрочем, нет большой диковинки и в том, Что просто Лев с тоски, чтоб отогнать зевоту, Решил обзавестись не другом, а шутом. Так это аль не так, мы выясним потом. Однажды, взяв Осла с собою на охоту, Лев дал ему работу: Зайдя вперед, пугать зверей, чтоб, ошалев, Они неслись туда, где притаился Лев. Осел в усердии великом Всех всполошил ослиным криком. Добычи вдосталь было Льву. В час отдыха, со Львом разлегшись важно рядом, "Что, друг, — спросил Осел, — а страшно я реву? Окинув "друга" хитрым взглядом, Лев отвечал: "Беда как страшно! Я — оглох! Не только ты переполох На всех зверей навел немалый, Но в страхе жители бегут из ближних сел; Да сам я струсил бы, пожалуй, Когда б не знал, что ты — осел!"

Расхвастался Медведь перед Лисой: "Ты, кумушка, не думай, Что я всегда такой угрюмый: Злость на меня находит полосой, А вообще, сказать не лицемеря, Добрей меня не сыщешь зверя. Спроси хоть у людей: ем мертвых я аль нет?" "Ах, кум, — Лиса в ответ, — Что мертвые?! Я думаю другое: Слух добрый о себе ты всюду б утвердил, Когда бы мертвецов ты менее щадил, Но… оставлял живых в покое!"

Смысл этой басенки не нов Для лицемеров и лгунов: Прочтут, поймут… и не покажут вида, Что их касается обида!

Однажды Барс перед Лисою Хвалился силою своею и красою: "Уж не прогневайся, я говорю любя: Как погляжу я на тебя, Чем, думаю, со мной поспорить ты могла бы? И ростом ты мала, И силой не взяла, И ноги слабы… Тогда как у меня…" "Прости свою рабу, — Лиса ответила лукаво, — Нашел ты с кем равняться, право! Я за одно лишь то благодарю судьбу, Что ты, по милости своей, со мною дружен. Твои достоинства… Я знаю их сама! Когда бы к ним еще немножечко ума…" "Что? — ухмыльнулся Барс. — Ум?! Разве так он нужен?!"

Какой-то токарь, плут известный и повеса, Состряпав наскоро из дерева Гермеса И притащив его на рынок продавать, Стал покупателей умильно зазывать: "Для лиц всех возрастов и для любого пола Гермес — за три обола! За три обола! Купив его, нужды не будешь знать ни в чем, Весь век свой проживешь в довольстве и покое: Кто беден — станет богачом, А кто богат — разбогатеет вдвое!" "Ба! — кто-то из толпы, задетый за живое, Взял на смех продавца, — чудак же ты, видать, Что сам сбываешь с рук такую благодать!" "Эх, — продавец в ответ, — иди ты, братец, к шуту! Ведь то пойми: сказать Гермесу не в укор, Он хоть отзывчив, да не скор, А три обола мне нужны сию минуту!"