Много, много их, "злодеев": Сам М. Горький, Л. Андреев, Короленко, — кто еще там? — Все стоят под "общим счетом" В черной рубрике прихода "Сметы будущего года", И пигмеи и гиганты, Все грядущие таланты, С новизною, с левизною, "Предусмотрены казною". Плод святого озаренья, Гениальные творенья, Коих нет еще и в плане, "Предусмотрены заране". Публицист, в статье задорной Ты идешь дорогой торной! Я, сатирик, в басне, в сказке Подчинен чужой указке И живу на белом свете — "Предусмотренный по смете"!

На сияющей эстраде В Петербурге — виноват — В дивном граде Петрограде Пел нам нежно бюрократ: "Знаем, знаем с давних пор мы, Ох, как нам нужны реформы, Но… всему же свой черед: Успокойтесь наперед!" Было худо, стало хуже. Миновало десять лет, — Бюрократ на тему ту же Декламирует куплет: "Входит жизнь в иные нормы. Ох, как нам нужны реформы, Но… позвольте погодить: Дайте немца победить". Что нам делать с куплетистом? Отвечать, как прежде, свистом? Но в тяжелый час потерь Не до свиста нам теперь. Куплетист (пусть он с талантом] Нас избитым "вариантом" В изумленье не поверг. Знаем: если ждать упорно, И упорно, и покорно, То получим все бесспорно… "После дождика в четверг".

"Ну, как твои дела-делишки?" — Сбивая лед с еловой шишки, Клёст обратился к снегирю. "Благодарю! Когда бы не попал к дрозду на именины Да не поел вчера рябины, Подох бы с голоду!" "Эх-ма! Признаться, выдалась зима!.. Гляди, с овсянкой к нам летит, никак, чечетка? Здорово, тетка! Садись, овсяночка! Откудова, кума?" "Да вот летала к свиристелю; Хворает, бедненький, которую неделю: Всего трясет, не пьет, не ест. Прибился из далеких мест, Промерз на вологодской стуже, Искал тепла у нас — ан тут еще похуже. Да без родных, да без семьи!.." "Щигли-щигли! Пюи-пюи!" Перемахнул на ель щегол с чертополоха: "Кому там как, а мне не плохо!" "В каких местах?" — вопрос овсянка задала. "Уже ль не знаешь? Вот дела! — Щегол придвинулся к соседке. — Зашла бы, что ли… на часок… Поговорить… попеть… прочистить голосок!.. Я тут поблизости… живу по-барски… в клетке". "Так это ты и есть?! Весьма наслышаны! Благодарим за честь! — Овсянка молвила задорно. — Возможно, про тебя наслышались мы врак: И плут и фокусник… Но вот, что ты — дурак, Так это уж бесспорно!"

Такие-то дела! Малюю басенку, не трушу, — И тем отвел немного душу. Что выругал… щегла!

Случилось в древности в Афинах… Что? В наших палестинах? Друзья мои, чтоб не влететь в беду, На этот раз я речь веду, Ей-богу, об Афинах! Итак: Богач Феак В собранье олигархов, Стратегов разных там, демархов да филархов И закулисных всех и явных заправил, Дрожащим голосом однажды заявил: "О андрес, доблестные мужи! Война и недород Изнищили народ, Страдающий теперь от голода и стужи. А потому, дабы Не подвергать себя превратностям судьбы, Дав повод бунтовать гражданским всем отбросам. Валяльщикам, портным, носильщикам, матросам, О андрес, мы должны, Взяв денежный подряд от городской казны На хлебные поставки, Забыть торговые надбавки И, отпуская беднякам Хлеб для обсева и помола, В нечистой жадности не прибирать к рукам Ни одного народного обола! Нужда народная есть общая нужда. Докажемте, что нам корысть чужда, Ведя по совести общественное дело!.." Собранье между тем редело да редело. Уставясь под конец на голых скамей ряд, Осклабился Феак, довольный сам собою: "Х-хе… Андрес… Дурачье!! Нет, я-то, я… Подряд Заполучил какой… без бою!!!"

На белом свете "Правда" Жила во время оно. Была на свете "Правда", Но не было Закона. И вот Закон обрелся. Но… что ж мы видим ныне? Закон-то есть, да "Правды" Давно уж нет в помине!

"Дилехтор?.. Хор-рошо!.. Учителя?.. Прекрасно!.. В шеренку вас, да всех разделать под орех!.. Дают вам денежки напрасно: В учебе вашей всей не сосчитать прорех… На гимназистов я глядел намедни в храме. Не то сказать — подумать грех Об этом сраме: Замест того, чтоб, павши ниц, Молиться им пред образами, У них шушуканья, смешки… Едят глазами Моих… девиц! Да шутку под конец какую откололи!.. Оно, положим, так… искус… У Шурки, скажем, аль у Поли На всякий вкус — Всего до воли. Опять же Дуньку взять: хоша По пьяной лавочке с гостями и скандалит, А до чего ведь хороша! Не сам хвалю — весь город хвалит!" . . . . . Читатель, это не секрет: Перед тобой доподлинный портрет Нравоблюстителя — иркутского Катона, Носившего значок "За веру и царя!", Союзного вершилы, главаря И содержателя публичного притона!

"Здорово!" "А, соседу!" "Входи-ка, что ль, во двор!" Два горьких пьяницы, Артем да Никанор, Вступили утречком в беседу: "Слыхал, Артем? Послал и нам господь победу!" "Поди ты! Больно скор!" "Что ж, натерпелись, чай, за полтора-то года!.. На трезвость, наконец, — слыхал? — проходит мода!" "Я думал, ты про что?.." "А то про что ж, Артем? Подумай, пьяниц все бранили не путем. Ан вот за нас — ведь что случается порою! — Сановник питерский какой-то встал горою: "Кому там как, а я без водки нездоров… Вся трезвость… выдумка пустая докторов… Им можно пить? А нам? Какой наводят глянец!" Дай бог ему всего и ныне и вовек! Видать, хороший человек И пьяница из пьяниц! Не пьем, грит, потому — война. А победим, Так поглядим!.. Казна, грит, ежли что… На всякие онёры… Не пьем, а будем пить… Всему своя пора… Нас нечего учить… Все эфти дохтора, Не дохтора, а… дохтринёры!.." "Ах, в рот ему соленый огурец, И что ведь скажет! Ну ж, мудрец!" "Русь, говорит, пила издревле, Творя, однакоже, великие дела. Пила и что пила: Вино — в сто раз вкусней и в десять раз дешевле!" "Так, так!.. — поддакивал Артем, Томленьем сладостным волнуем. — Дружище! Миканор! На радостях… пойдем… Ознаменуем!" "Впрямь, радость!" "Господи! Да хоть кому скажи!" Друзья восторга не таили И нахлестались так ханжи, Что еле молоком их бабы отпоили…

Артем да Никанор, конечно, простота; Не то ведь изрекли сановные уста, Что показалось им, до выпивки охочим. Сановник, как и все народные враги, Знал: если водкою не задурить мозги Крестьянам и рабочим, То… сами знаете, чего боялся он. Теперь сановников мы всех убрали вон. Они же в свой черед ведут на нас облаву, И посчастливься им вернуть былые дни, Так нашей кровушки они Уж попили б на славу. Любезный друг, Артем! Товарищ — Никанор! Сумейте ж сволочи господской дать отпор, Как ни трудненько нам, прикиньте-ка да взвесьте, Что лучше: у господ ходить на поводу Иль, отразив навек беду, Запировать… со мною вместе?!

У мужика случилася беда. Мужик — туда, сюда. Подмоги ниоткуда. Бедняк у бога молит чуда. А чуда нет. В беде, спасаясь от сумы, Мужик готов у черта взять взаймы: "У черта денег груда!" А черт уж тут как тут. Мужик разинул рот: "Вот легок на помине! Анчутка, выручи! Пришел совсем капут. Дела: хоть вешайся на первой же осине!" "Да чем помочь-то?" "Чем! Известно: дай деньжат! Зря деньги у тебя, слыхал-от я, лежат". Скребет Анчутка темя: "Да ведь какое время! Сам знаешь, старина: Война! Куда ни сунешься, все стонут от разору, Нашел когда просить. Да тут собрать бы впору Хоть старые долги!" "Анчутка, помоги! Верь совести, Анчутка, Весь долг верну сполна". "Война!" "Так ведь война, гляди какая, шутка! Как немцев сокрушим, так с этих басурман Все протори сдерем…" "Хе-хе, держи карман". "Тогда по совести с тобой сведем мы счеты…" "Хе-хе!" "Вот и хе-хе! Ты — скуп!" "Ох, брат, не скуп!" "Ну, глуп! Не смыслишь, вижу, ничего ты. Ведь опосля войны пойдут какие льготы!" Тут, не жалея языка, Мужик, что где слыхал, о льготах все поведал. Черт молча слушал мужика, Все выслушал, вздохнул… и денег не дал!

У кузнеца, у дедушки Филата, Был двор и хата, А в хате на стене — Портрет, а чей портрет — не угадать в три года: То ль в бричке поп, то ль воевода На вороном коне, То ль… как-нибудь потом скажу наедине. Ну, словом, кто-то был когда-то намалеван, Да после дедом так заплеван, Что от лица почти не стало и следа: Едва виднелися усы да борода! У деда был такой обычай постоянный: К портрету подойдет и — тьфу ему в глаза! "Тьфу, разрази тебя гроза! Тьфу, сатана ты окаянный!" Случилось — сатана все это увидал, — И стало так ему обидно и досадно, Что он с досады похудал. "Постой же! — про себя ворчал нечистый. — Ладно. Посмотрим, так-то ль ты удал! Плеваться вздумал, а? Моя-де это рожа! Положим, на мою она и не похожа, — Но ежли ты ее считаешь за мою, Так я ж те поплюю!" Тут дьявол подослал подручного к Филату. Явился к деду бес под видом паренька. "Не надо ль, дескать, батрака?" "Что ж? — молвил дед. — Возьму. А за какую плату?" "Задаром! Лишь мое усердие ценя, Ты малость подучи кузнечеству меня!" Дед рад тому: "Изволь, учись, коли охотник!" Сам бабе шепотком: "Глянь, даровой работник!" Работник даровой У наковальни без отхода. Прошло каких-нибудь полгода, Дед не нахвалится: "Парнишка — с головой, И золотые руки!" Парнишка стал меж тем ковать такие штуки, Что дед, хоть чувствовал в руках немалый зуд, Хоть глаз не мог отвесть от мастерской работы, Одначе взвыл: "Ой, парень, что ты! Влетим под суд! Эх, черт! Подделал же ты ловко! Пятак! Воистину — пятак! Ну ж, молодец! И как ты так?!" "Вот пустяки нашел! Какая это ковка? — Стал несуразное тут малый толковать. — Коль хочешь, я тебя могу перековать!! Переверну в горне налево да направо — Полсотни лет с тебя сниму!.." "Да ну? Такое скажешь, право! Никак и в толк я не возьму!" "Возьмешь!.. Вон старичок идет по косогору! Эй, старина! А старина! (Знал младший бес по уговору, Что "старичок" был — сатана.) Слышь, дедушка, тебе помолодеть охота?" "Еще бы!" "Я тебя перекую в два счета". "Что ж, милый, помирать равно мне. Хочешь — куй. Ты парень, вижу я, удалый". Засуетился сразу малый: "Хозяин, дуй!" Едва не лопаясь от смеха, Пыхтит-кряхтит Филат у меха. А бес клещами старца хвать И ну ковать! Вертел в огне его проворно. Глядь, прыгнул из горна такой ли молодец: "Благодарим покорно! Ай да кузнец!" Филат, оторопев, не мог промолвить слова. А парень снова:. "Хозяин, что ж? Ложись!" Очухался Филат: "Ох, брат! Кузнец, и вправду, хоть куда ты! Помолодеть бы я и рад, — Но, как война теперь, боюсь: возьмут в солдаты, А я… какой уж я солдат? Обидел я когда хоть муху? Таких, как я, да ежли в бой…" Озлился парень: "Шут с тобой! Веди сюда свою старуху. Пусть хоть ее омоложу!" "Старуху? слова не скажу! Старушка стала чтой-то слабой. — Посеменил Филат за бабой: — Вот, баба, так и так, — пример тебе живой. Вернешь ты молодость свою, красу и силу. Помру, останешься такою ли вдовой!" Мотает баба головой: "Век прожила с тобой, с тобой пойду в могилу". "Да ты подумай, голова!" — Дед не скупился на слова, Просил по-доброму сначала, Покамест баба осерчала, Потом, озлившись сам, забил ей в рот платок, Связал ее и в кузню приволок. Вертели, жарили в огне старушку Дарью, Пока запахло крепко гарью. Тут дед встревожился: "Чай, вынимать пора? Боюсь, не выдержит: стара! Слышь, парень, погляди: старуха-то жива ли?" А парня… Митькой звали! Исчез, как не бывал. Дед глянул, а в огне, Заместо бабушки, костей горелых кучка Да недотлевшая онучка. Сомлел Филат: "Ой, лихо мне! Ой, лихо!" Прижался, съежившись, к стене И… захихикал тихо: "Хи-хи-хи-хи!.. Хи-хи-хи-хи!.. Помолодел… Хоть в женихи!.. А бабка… Под венец такую молодицу!.. Сережки, Дарьюшка, сережки-то надень!.." Бедняк, отправленный в больницу, В больнице помер в тот же день.

Не стало дедушки Филата! В пустом его дворе стоит, как прежде, хата, А в хате на стене Висит портрет, а чей — не угадать в три года: То ль в бричке поп, то ль воевода На вороном коне, То ль… как-нибудь потом скажу наедине. Ну, словом, кто-то намалеван, Да только кузнецом покойным так заплеван, Что от лица почти не стало и следа: Чуть-чуть виднеются усы да борода!

Всю правду говорить — обычай пролетарский, Так потому скажу — какой уж тут секрет? — Что дедушка Филат так заплевал портрет — Чей? Ну, известно: царский!