Люблю "читать" газеты ныне: За белой полосой белеет полоса. Идешь-бредешь, как по пустыне, И вдруг — о чудеса! — Оазис, кажущийся раем: "Три пальмы" — три строки. О чем их "шум", бог весть. Какой-то смысл в них, верно, есть, Хоть мною он не постигаем! Но, может, предо мной лишь сладостный мираж: Где строки — все пустыня та ж, Немое, выжженное поле? Ах, все равно! Так хорошо порой Подумать, помечтать на воле, Представить строк иных живой и плотный строй О вешней зелени, о буре, Сносящей все, над чем повис нещадный рок… Читаю я и знаю: этих строк Не выжечь ни одной цензуре!

Нет худа без добра и нет добра без худа. О мудрость вещая, ты стоишь похвалы! Но сколько выстрадать пришлося нам, покуда Мы не додумались до истинного чуда: Мобилизованной… пчелы!

Два добрых друга, два коня, Корнеев конь да конь Вавилы, Вели беседу у плетня: "Ну, как дела, товарищ милый?" "Да что! Скорей бы до могилы! Хозяин лютый у меня: То недокормит, то отлупит…" "Ох, мой хозяин твоему, Пожалуй, тоже не уступит! Впрямь — не хозяин, а напасть!" Ан в этот миг хозяин шасть! И ну стегать кнутом Пегашку: "Ты с кем шептаться взял замашку?" "Как с кем? С товарищем!" "Вот на! Да он Вавилы конь?" "Вавилы!" "Так у меня же, в бок те вилы, Давно с Вавилою война!"

"Быки-то!" "Господи!" "Ур-ра!" "А говорят еще: мы обеднели мясом!" "Да шут ли нам война!" "Да с этаким запасом!.." "Взгляни на этого: гора! Цены, чай, нет быку такому!" "Слыхал?" — хваленый бык сказал быку другому. "Слыхал. Но лучше б не слыхал". "А что?" "Все было бы спокойней: Я не охотник до похвал, Так отдающих явно… бойней!"

"Ах ты, нечистая ты сила! Ты не взбесилась ли грехом?" "Кого ты так бранишь, Пахом?" "Собака, Клим, твоя мне ногу прокусила!" "Ну, делать неча. Не помрем. Нога на день-другой припухнет. Накрой вот рану сухарем: Пусть он в крови твоей разбухнет. Собаке дать сухарь такой — Боль сразу у тебя всю снимет, как рукой". "Спасибо, Клим, на добром слове. Собак кусливых мне не внове Дубиной крепкою учить. Но чтоб я рану стал по-твоему лечить: Собаке за укус дал хлебца на закуску… Да, знаешь ли, тогда, уверен я вполне, Что ни одна собака мне Не даст, конечно, спуску!"

Читатель-друг, мотай на ус И пользуйся с умом Пахомовым уроком, Коль отвечать тебе случится ненароком На клеветнический укус.

Вельможный некий готтентот… — Что? Угадали? Нет, не тот! У готтентотов есть свои вельможи тоже. Не хуже наших. — Ну, так вот: Жил, значит, этот готтентот В довольстве, в роскоши, без горя, без хлопот. И вдруг пришлось узнать такую весть вельможе, Что сразу у него пошел мороз по коже И выступил на лбу холодный пот. Оповещен он был секретно О том, что с некоторых пор Былой покорности в народе не заметно: Властям приходится кой-где встречать отпор; Что молодые готтентоты Часы, свободные от тягостной работы, Решили посвящать — неслыханно, чему? — Уму! Хотят "очистить ум от вековой коросты", — И уж такие есть ученые прохвосты, Что сами могут счет вести До десяти. "До десяти?!" Вокруг вельможи взвыла свита: "Чем это кончится?" — "Не станут чтить властей". Вельможа от худых вестей Лишился сна и аппетита. Два дня не выходил, на третий — поутру — Явил свой лик двору И молвил: "Верные мои чины и слуги! Да будет ведомо всем жителям моей Богоспасаемой округи, Что не иссяк еще щедрот моих елей. Так: хоть известно мне, что объявилась ныне Болезнь губительней чумы, Что многие в слепой, обманчивой гордыне Решили изощрять науками умы, — Я по любви своей к подвластному мне люду На первый раз карать преступников не буду; Однакож забывать не должно им о том, Что от меня потом Все эти умственные гады За их продерзости не могут ждать пощады, Зане в лице моем для черни всей дана Великим духом власть одна, И всяк, кто промышлять умом своим намерен, Начальственных забот нимало не ценя, Тот, стало быть, в уме начальства не уверен И оскорбляет тем… меня! А для такого злодеянья Нет и не будет покаянья! Сие обмысливши, в моих Неисчерпаемых заботах О низкородных готтентотах, Для огражденья их От столь жестоких бедствий И тяжких мук, То-бишь, от горестных последствий Душегубительных наук, Повелеваем всем рабочим готтентотам Не изнурять ума головоломным счетом, Но, применительно к простому их бытью, Счет ограничивать — пятью! Что ж более пяти и меньше пятой части, О том судить не им, а небом данной власти! А ежли кто пойдет сему наперекор, С тем, не вступая в долгий спор… Из-за одной овцы, чтоб не губить все стадо, Вы сами знаете, как поступить вам надо!"

На все наведена искусно позолота. Идеи мирные, как шелуху, отвеяв, Бытописатели российского болота Преобразилися в Тиртеев. Победно-радостны, нахмурив грозно брови, За сценкой боевой спешат состряпать сценку: С еще дымящейся, горячей братской крови Снимают пенку!

Вот, братцы, сказочка про одного царя. По правде говоря, Мне сказки про царей изрядно надоели, Но как же быть-то в самом деле? Обычай сказочный нас с вами постарей. Выходит: люди без царей Жить раньше вовсе не умели. Нередко царь иной чинил такой грабеж И измывался так над бедным черным людом, Что становилося народу невтерпеж И делал он царя такого — черту блюдом. Но так как всякий царь всегда защитник чей? — Известно — богачей, То в случаях таких все богачи согласно Вопили в ужасе, подняв переполох, Что, как-де царь ни плох, Но вовсе без царя беда как быть опасно, Что царству надобен порядок, то да се… Глядь, не успел еще народ в суть дела вникнуть, Как уж ему нельзя и пикнуть. Пропало все! В порфире царской и в короне Вновь чучело сидит какое-то на троне. Сегодня — чучело, а через день — злодей.

Да, вот как, милые. Посмотришь на людей И затоскуешь так, что утопиться впору: Однакож я того, охоч до разговору: Болтаю языком, Мудрю тут, в руки взяв указку, И позабыл про сказку, Про сказку о царе — не все ль равно, каком? — Как повстречался он однажды с мужиком. А только что мужик не рад был этой встрече: Был он к царю силком Приведен издалече. "М-да… Стань-ко, милый, тут… Как, бишь, тебя зовут… Вот дело, брат, какое…" Глаз на глаз с мужиком оставшися в покое, Промолвил царь, уписывая щи: "Ужотко не взыщи На добром слове, А петля для тебя давно, брат, наготове. Слух про тебя идет, считай, который год, Что ты мутишь честной народ, Морокой разною морочишь И царству нашему лихой конец пророчишь… Постой… про что, бишь, я с тобою говорю? Чегой-то голова как будто бы кружится…" И стало тут мерещиться царю: От жирных жарких щей пар по столу ложится И вьется вверх… И там, у потолка, Уже не пар, а облака… Из облаков тех на пол Вдруг мелкий дождь закапал, Потом — как зашумит да как польет… беда! Царь глазом не мигнул, как стол со всей едою Бог весть куда Снесло водою. "Конец! Пропали мы с тобою!.." Царь в страхе и в тоске взглянул на мужика. А мужику хоть что: "Бог миловал пока. Гляди, какую нам послал господь находку. Садись-ка в эту лодку… Жаль, сломано весло…" Уселись любо-мило. Тут лодку ветром подхватило И понесло. Носилась лодочка на воле Дня три, коли не боле. Для мужика — живот потуже подвязать Да по три дня не есть — в обычай, так сказать, — И наш мужик бровей не хмурил: Когда не спал, то балагурил. Такой чудак! Совсем не так Сказался голод на соседе: И наяву и забываясь сном, Царь бредил об одном: О недоеденном в последний раз обеде. А дождь все лил да лил, сегодня, как вчера, — И лодку все несло теченьем. Но вот настал конец мученьям: На пятый, что ли, день с утра Установилася погодка — В тумане голубом зазеленел лесок. По малом времени с разгону врылась лодка В береговой песок. Тут, выйдя на берег и помолившись богу, Царь с мужиком пустились в путь-дорогу. Шли, шли да шли. Усталые, в пыли, Прибились к деревушке. Но в первой же избушке Нерадостную им пришлось услышать весть: Во всей деревне им никто не даст поесть. То ж, дескать, самое и в деревнях соседних. Такой-де мужики дождалися поры: Пообнищали все дворы, Давно уж в закромах нет выскребков последних. Голодный царь, кляня судьбу, Шел из избы в избу, Не верил сам тому, что видел: "За что так бог людей обидел? Несчастье с этаким житьем — Век вековать в лихом мытарстве! Хотел бы знать я, в чьем таком проклятом царстве Нам подыхать с тобой приходится вдвоем?" "Аль ты еще не сметил? — Мужик царю ответил. — В твоем, отец! В твоем!" "Что врешь ты, хам? За эти речи… Вот где твой истинный-то нрав… Да я… — Тут, голову втянувши глубже в плечи, Царь проворчал: — Я… что ж…. возможно, ты и прав… Но все ж я есть хочу… Терпенья больше нету… Попробую зайти еще в избушку эту!" Зашел — и в тот же миг оттудова стрелой С огромным хлебом под полой. А за царем старуха следом Со старым дедом. "Держи! Лови его! — кричат. — Последний хлеб украл! Хранили для внучат!" Царь, что есть мочи, без оглядки Мчал огородом, через грядки, Домчался быстро до реки. Глядит: на берегу толпятся мужики, Склонившися над мертвым телом. А тело-то — без головы. Стал царь как вкопанный: "Я… вы… я, братцы… вы…" "Чего тут выкаешь? Ты за каким тут делом?" "Гляди! Откелева такой?" "Фома, пощупай-ка рукой, Что он запрятал там под полу?" "Ищи!" "Ой, батюшки, находка какова: Вить под полою… голова!" "Да что ты? Мертвая?!" — "Ну, так и есть, гляди-ко!" "В крови весь чуб!" "Я… братцы… хлебец тут…" Царь озирался дико. "Молчи! Убивец! Душегуб!" "Чего нам с подлым этим гадом Тут канителиться-то зря? Веревка есть, осина рядом…" К осине мужики приволокли царя. "Ну, ирод, кайся!" "Да не брыкайся!" "Сунь в петлю-то башку!" — "Теперича тащи!" "На добром слове не взыщи: За подлые дела виси тут под откосом!" Рванулся в петле царь… и угораздил носом — Во что? — да прямо в щи, Что на столе пред ним стояли! "Фу!.. фу!.. — очнувшися кой-как от забытья, Зафыркал царь. — Где ж это я? Да вправду — это я ли?" Дивуясь, царь вокруг глядел: В покое у себя сидит он, как сидел. Дымятся щи пред ним… Вот каша разопрела… Вот ложка та, которою он ел: Она еще как след обсохнуть не успела… И тот же мужичок стоит перед столом: "Бью, государь, тебе челом!.." "От твоего от челобитья Спокойно не смогу теперь ни есть, ни пить я! — Сурово молвил царь, почуявши в груди Жуть превеликую и тяжкое смятенье. — Не знаю, кто ты! Явь, лихое ль привиденье? Но… слышь, уйди отсель, — покуда жив! Уйди!"

Когда народ восстал, наш бывший царь, наверно, Средь преданных ему персон С надеждою скулил: "Да так ли дело скверно? Да, может, это — черный сон?" Чтоб царский черный сон стал нашей светлой явью, Друзья, нам должно всем идти — и мы пойдем — Одним путем! И этот путь — к народоправью!