Самовар свистал в три свиста. Торопяся и шаля, Три румяных гимназиста Уплетали кренделя. Чай со сливками любовно Им подсовывала мать «Вновь проспали! Девять ровно! Надо раньше поднимать! Всё поблажкам нет предела!» — Барин ласково гудел. Мать на младшего глядела: «Вася будто похудел… Нету летнего румянца!..» Состоя при барчуках, Тятька мой три школьных ранца Уж держал в своих руках, А за ним пугливо сзади Я топтался у дверей. Барин снова: «Бога ради, Мать, корми ты их скорей! Вот! — он к тятьке обернулся. — Сколько нам с детьми хлопот. Из деревни твой вернулся? Разве зимних нет работ? А, с книжонкою мальчишка?! Велики ль его года? Покажи-ка, что за книжка? Подойди ж, дурак, сюда!» Я стоял как деревянный. Тятька подал книгу вмиг. «М-да… Не-кра-сов… Выбор странный!.. Проку что с таких-то книг?! Ну, стишки!.. Ну, о народе!.. Мальчик твой по существу Мог бы лучше на заводе Обучаться мастерству!.. Или все мужичьи дети Рвутся выйти в господа?.. И опять же книги эти… Сколько скрыто в них вреда!.. Дай лишь доступ в наше время К их зловредным семенам!!» Тятька скреб смущенно темя: «Что уж, барин!.. Где уж нам!..» Я со страху и печали На ногах стоял едва, А в ушах моих звучали Сладкой музыкой слова: «Ноги босы, грязно тело, И едва прикрыта грудь… Не стыдися! Что за дело? Это многих славных путь. . . . . . . Не без добрых душ на свете Кто-нибудь свезет в Москву, Будешь в университете — Сон свершится наяву! Там уж поприще широко: Знай работай, да не трусь… Вот за что тебя глубоко Я люблю, родная Русь!» [3]