«А, наше вам! Уже запарившись с утра? –    Среди заезжего двора Хавронья подошла к извозчичьей лошадке. –    Ну как делишки? Все в порядке?»    «Куда уж там! – вздохнул одер. –    Всю холку сбил и спину стер…    С рассвету до ночи в закладке. Заездили совсем. Подохну. Пропаду. На что уж стал похож? Иной в мои-то годы…»    «Зато, пожалуй, по труду,    Большие и доходы?» «Доходы? – Полились тут слезы у коня. –    Ах, лучше б я на свете не жил.    Надысь один седок меня,    Считай, час битый проманежил, –    Гнал во всю прыть, шумел, грозил: „Смотри ты у меня“. А вылез у сената,       Полтинник сунул. Чем не плата? „На, – говорит, – подлец, да знай, кого возил“.       Должно, сенатора… Особа. За что ж меня ругать? С чего такая злоба? Конь? Ну так что же: конь. Пример, кажись, не нов: Мне слышать довелось от рысаков соседних,    Что кони тож не из последних. И случай был, что конь достиг больших чинов    И заседал в сенате тоже. Да, чушка. Хоть оно хвалиться и не гоже,       А все же… Да ты ведь не поймешь…. Сказать те не во гнев: Свинья – ну что свинья? Одна дорога – в хлев. А конь…»           «Ну, брат, свиней ты уж оставь в покое, – Хавронья хрюкнула, – всяк знает: в наши дни… Да наклонись ты, шут. Ведь мы тут не одни. Я на ухо тебе сейчас скажу такое… Слышь… не свинья, а вепрь… Он малость мне сродни… А вот еще… о ней газеты так шумели… Живет – не нам чета: расперло с отрубей…» Конь фыркал: «Что ты врешь? Да ты в своем уме ли?       Тьфу! Не поверю, хоть убей!..»

Не договаривать, конечно, неудобно, «Секреты» чушкины я б изложил подробно, Когда бы все слыхал, но – я не виноват –    Я на уши немного туговат.

   В далеком-предалеком царстве,       В ненашем государстве,       За тридевять земель                Отсель, Средь подданных царя мудрейшего Тофуты    Случилось что-то вроде смуты.    «Разбой! – кричали все. – Грабеж!»    Шли всюду суды-пересуды:    Порядки, дескать, в царстве худы,    Насилья много от вельмож!                 Одначе Хоть бунтовали все, но в общей суете       Верх брали те,    Кто посильней да побогаче:    «Чем лезть нам, братцы, напролом, Нарядимте послов – Тофуте бить челом; Проведавши от них о нашей злой обиде,    Царь нас рассудит в лучшем виде». Но – то ли сам дошел, то ль расхрабрясь от слов Вельможи главного, злодея Протоплута,    Не допустил к себе послов       Мудрейший царь Тофута. «Нелепо, – молвил он, – мне слушать их, зане Все, что известно им, известно также мне.    А ежли что мне неизвестно, О том им толковать подавно неуместно!» Но черный люд не сдал: боролся до конца, Пока не выкурил Тофуту из дворца. И что же? Не прошло, поверите ль, минуты, Как власть, отбитую народом у Тофуты, Присвоили себе все те же богачи, Да так скрутили всех, хоть караул кричи, У бедных стали так выматывать все жилы,    Как «не запомнят старожилы».    Пошел в народе разговор:       «Попали мы впросак!»       «Того ль душа хотела?»    «Эх, не доделали мы дела!» «От богачей-то нам, гляди, какой разор!»          Потолковали,          Погоревали    И богачей смели, как сор.    Жизнь сразу вышла на простор!    Я в этом царстве жил недавно.    И до чего живут там славно,    На свой особенный манер! Как это все у них устроено на месте И с применением каких геройских мер, Вы этого всего нагляднейший пример В Коммунистическом найдете манифесте .

Что Николай «лишился места», Мы знали все без манифеста, Но все ж, чтоб не было неясности, Предать необходимо гласности Для «кандидатов» всех ответ, Что «места» тоже больше нет.

«Власть» тосковала по «твердыне», «Твердыня» плакала по «власти». К довольству общему, – отныне В одно слилися обе части. Всяк справедливостью утешен: «Власть» в подходящей обстановке. Какое зрелище: повешен Палач на собственной веревке!

«Раскрасавица ты, моя райская птаха! – Улещала молодку Лукерьюшку сваха. – И откуда набралась ты вольного духу?       Вот послушай старуху!    Все добра вить тебе я желаю:    Воротись к своему Миколаю !    Повинися: „Сошла, мол, с ума, –    И невесть, мол, с чего колобродила!“    Где же видано, а? чтобы баба сама       Вдруг собой верховодила? – Заскрипела старуха опять, в угол глядя: – Миколаев не люб тебе Дядя ? Али братец его Михаил       Молодаечке мил?    Не? Не вышел, пожалуй, он рылом.    Ну, сойдися с Кириллом !    Не? Постой, что я, старая, тут надурила!    Нету краше на свете, чем брат у Кирилла, Сущий мед, мармелад, барбарис, Как? Не люб и Борис ? Вот изволь на тебя угадай-ка. Разыскалась, гляди ты, какая княжна. Да какого ж тебе еще надо рожна,       Молодайка?»    Молодайка старухе ответила,    Чт о ответила – сваха не сметила.    Но, очухавшись кой-как за дверью,    Баба долго бранила Лукерью:    «Угостила… А я ей желала добра!..       Как еще не сломала ребра!»

Лишась последнего стыда, Старайтесь, господа! Старайтесь, господа! Вы, дескать, хороши, а мы куда как худы. Пытайтесь нас разить предательской рукой. Пусть позавидуют умелости такой Нас предававшие – еще до вас – Иуды. Те предавали нас за мелочь, за гроши, Ведя на нас со всех сторон охоту. Но вы… вы опытней! Большие барыши Вас ждут за гнусную работу!

«Земляк!.. Слышь? А земляк! – Кричал Сурку Хомяк. – С чего ты мечешься день целый,    Как ошалелый: Туда-сюда, туда-сюда… Как будто за тобой погоня?» «Ой, – засвистал Сурок, – тут верная беда. Ведь мужики-то…»               «Ну?»       «Вот нукнешь, чертов соня, Когда кругом начнут помещиков палить!» «Помещиков? И пусть! Тебе ж чего скулить?»       «Окстись! Начнут панами,       А кончат нами!»    «Постой. У бар и мужиков,       Я чай, война спокон веков.       Отцы их грызлися и деды.       А нам за что терпеть-то беды?»    «За что? Видали дурака?! –    Накинулся Сурок на Хомяка. –       Да мы-то что ж для мужика? Друзья-приятели?.. Чай, те же дармоеды!»

Всю речь я собственно, друзья, к чему веду? Сурок предчувствовал помещичью беду    И бил не попусту тревогу:    Кой-что случилось, слава богу!    Но дни теперь уже не те, Чтоб снова прибегать к разгрому и поджогу    Пришлося сельской бедноте. Слов нет, помещики – зловреднейшее племя. Однакож гнезда их палить – прошло уж время Всем ясно: кончено их барское житье. И мужикам не грех план изменить бы малость    Чтоб не брала их после жалость.    Что изничтожили… свое !

Ка-дет дрожит, как в бурю лист, Ка-дет наводит новый глянец: Вчера лишь был он монархист, Сегодня он «республиканец». Кадеты – сколько там «голов»! Каких от них не слышишь слов! Посовещались полнедельки, В программе краску навели, Тут поскребли, там подмели… А как коснулося земельки – Давай выкручивать петельки!

Со всех сторон на нас поход: Слились буржуи в злобном вое. Пусть знает трудовой народ, Что всех насильников-господ Задела «Правда» за живое!

В чем сказалась перемена Нам со строем новым? – В дружбе сэра Бьюкенена С сэром Милюковым. Где один нас приутюжит, Там другой пригладит. А народ сидит да тужит: «Агличанка гадит!»

Товарищи, мы видели вчера: В перчатках лайковых кадеты, Офицера и юнкера По Невскому возили эстафеты О том, что сократить рабочих всех пора! Цилиндры, котелки, каракули-жакеты,    Собольи муфты и боа…    Все дармоеды-«буржуа», Герои кабаков шикарных и панелей,    Как тараканы, вдруг    Повылезли из щелей, Куда недавно их загнал тупой испуг. Кость барская, изъеденная злостью, Рискнула в бой вступить с рабочей крепкой костью. И поддержать господ весь черный стан готов. Сошлись – не различить: банкир, помещик, поп ли?    Из гнилозубых ртов    Несутся яростные вопли! Товарищи, что невская панель,    Что буржуазная газета, –       Какого цвета? Один их желтый цвет, одна их злая цель. Товарищи, когда, дав волю блудословью, В желанье затопить весь мир рабочей кровью, Клевещет бешено продажная печать,    Мы не должны молчать!    На весь господский бред помойный,    На клеветнический их вздор Должны мы каждый раз давать ответ достойный,    Врагом заслуженный отпор. Так укрепляйте же, друзья, трибуну вашу. Чтоб «Правду» поддержать, пусть круговую чашу Наполнит до краев товарищеский сбор!

Пишу, ей-богу, на бегу, Сказать бы лучше – сердце радо. Но… было б сказано, что надо. Хоть малость, как-нибудь, но делу помогу!

Товарищ, сойдемся вдвоем    И во всем поквитаемся: Сначала друг друга убьем,    А потом… побратаемся.

Пыхтит несчастный паровоз, Скрипят разбитые вагоны. В «господских» классах – крики, стоны; У нежных дамочек от слез Мешочки вздулись под глазами. «Какой скандал, судите сами: То угля нет, то нет воды». «Пять-шесть минут плохой езды, Потом стоим, – стоим часами». «Так не доехать никогда…» «При чем тут уголь, господа? Наш поезд чернью перегружен». «Их власть, что делать!» – «Чья?» – «Ну, чья: Солдат, фабричных, мужичья…» «Ах, этот хлам, кому он нужен?» «Но что ж мы, граждане, сидим? Пойдемте, мы их убедим, Докажем этим всем медведям, Что им пройтись – прямой резон:    Прогулка, воздух, моцион… А мы уж как-нибудь доедем !» Смеется весело народ: «Чай будет все наоборот?»

Ах, дама нежная, с мешочком Пойдешь ты, милая, пешочком!

   Прочтя в «Единстве» ту статью,    Где «нищету» его оплакивал Плеханов,    Помещик – Николай Романов    На участь плакался свою: «Мы нищие, Алис! Пропало, все пропало! Для мужичья земель своих, выходит, мало, –    Так наши крохи отберут. Царята наши что ж? От голоду помрут! Ни на табак тебе копейки, ни на мыло!» Все племя царское со страху тут завыло.    Подумать – впрямь, беда!       Куда!    Не тут-то было. Душа-то за царя у кой-кого болит. И помощь для него у кой-кого готова.    Забыли вы про князя Львова    И буржуазный весь синклит: Грабителя они хотят привлечь… к налогу! Грабитель в радости вопит на все Село [12] :    «Фу, слава богу!       Немного отлегло!    Не перемена ли погоды? Князь Львов… его рука видна из-за кулис.    Что? Как ты думаешь, Алис?    Мы сбережем свои доходы!!»

Пока мы слушаем хорошие слова, Нас угостить хотят весьма преподлым делом. Товарищи, змея двуглавая жива, –    Корону где-то чистят мелом!

Как бы, братцы, ни было, К оборонцам прибыло: Царь с царицею вдвоем Подписались на заем .

Уж и я словцо подкину. Оборонцы корчат мину: «Отчего бы это вдруг Объявился новый друг? Для поддержки чьей свободы Царь пустился на расходы? »

Что царю всего ценней? Стало, знать, ему видней, Что от долгой обороны Путь недолгий… до короны . В ход пуская капитал, Царь, поди-ко-сь, рассчитал: «Недурная „облигация“  – Верноподданная нация! »

Расчет-то хорош, Да цена ему грош. Вслед за царем Николаем Денег давать не желаем. Пусть вносят червонцы Царь да оборонцы!

А у Солдата Яшки Ни штанов, ни рубашки: Одни остались клочья. Ничем не могу помочь я!

Как у нас, братцы, в полку Ходит барыня в шелку.    Она ходит, ходит, ходит,    Разговоры с нами водит. Что ни скажет, как споет, Да газету нам сует:    «Вот „ Рабочая газета “,    В ней найдете два ответа: Почему война важна? Для кого она нужна?»    Чисто барыня одета,    Хороша ее газета, И умна и хороша, А не тянет к ней душа.    Прибегает к нам девчонка,    На ней рваная юбчонка, – Уж известно, беднота, С нею песенка не та.    Окружат солдаты Пашу:    «Принесла газету нашу?!»    «Вот „Рабочий и солдат“!»    Рвут газету нарасхват.    Идет барыня сторонкой,    Ее кличут «оборонкой». Ой ты, барыня-мадам, Шла б ты лучше к господам.    Подноси газету барам:    Нам ее не надо даром!

И к холоду и к голоду Мы все привыкли смолоду. Но ты, дружок, не умолчи: К чему привыкли богачи? Все до конца раскрой кавычки, Кооператорный герой, Да заодно уж нам открой: Какой же это «новый строй», Раз будут «старые привычки»?! Нет, эта песенка стара. Мы этой песне знаем «пробу». «Буржуи! Трудно скрыть вам злобу. Не нам, а вам пришла пора Переучать свою утробу !»

Нам холод-голод нипочем: Мы их разделим с богачом! За это с нами он поделит все достатки. («Поделит» после доброй схватки!)

«Кооператоры». Их вывод – неминуем: Кооперация с буржуем.

         Пою. Но разве я «пою»?       Мой голос огрубел в бою, И стих мой… блеску нет в его простом наряде.          Не на сверкающей эстраде Пред «чистой публикой», восторженно-немой, И не под скрипок стон чарующе-напевный          Я возвышаю голос мой – Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный. Наследья тяжкого неся проклятый груз,       Я не служитель муз: Мой твердый, четкий стих – мой подвиг ежедневный.          Родной народ, страдалец трудовой,          Мне важен суд лишь твой, Ты мне один судья прямой, нелицемерный, Ты, чьих надежд и дум я – выразитель верный, Ты, темных чьих углов я – «пес сторожевой»!

Отец, как водится, был злостным воротилой,          Но не таков       Обычай нынче у сынков: Там, где им взять нельзя ни окриком, ни силой,       Они берут улыбкой милой          И ласковым словцом.

Встречаться мне пришлось в деревне с молодцом.       Шла про него молва в народе: «Михал Иваныч-то!.. Богач, помещик вроде, – Какая разница меж тем, гляди, с отцом. Как распинается за бедноту на сходе!    «Мы, братцы, – грит, – одна семья…    Как, значит, вы да, значит, я…»       Не разобрать хотя, что «значит», – Заика, видишь ли, с суконным языком! Но видно, что скорбит: в грудь тычет кулаком    И горько плачет! «Бог с ним, что не речист: была бы голова!» –    Такая шла молва. И никому-то мысль в башку не приходила, Что сын пошел в отца: такой же воротила, Да только что дела ведет на лад иной.    Где? – За народною спиной. Сойдутся, снюхавшись, добряк Михал Иваныч    Да Черт Степаныч,    Мошна с мошной, Да толковать почнут, кого где можно скушать. Вот тут бы нашего заику и послушать:    Скупой сначала на слова, Кряхтит он, охает, вздыхает… Но едва    Запахнет жареною коркой, Заика речь ведет – что чистый жемчуг льет,    Не говорит, подлец: поет!    Не как-нибудь: скороговоркой!

   Друзья! Скажу вам напрямик:    Держитесь за сто верст от «социал-заик»,    Их развелася нынче-стая. Но распознать их – вещь простая. Высоких нот они – зарежьте – не берут,    А и затянут, так соврут. С доподлинным борцом блистая внешним сходством. Иной из этаких господ юлит-юлит. Но вы узнаете, где у него болит, Когда он заскулит с поддельным благородством: «Тов…арищи! В борь…бе все ль средства… хор…оши? Ну…ну… к чему… н…алог на б…ары…ары…ши? И…и…з…ачем контр…оль…н…ад пр…оиз…оиз…                     …водством?!» А дальше уж пошло: «Ваш разум затемнен», И разгорелись ваши страсти; Рабочим – надо ждать, а до иных времен, Пока там что, должны буржуи встать у власти, Что «пролетариев другие ждут дела…»

А ждет «хозяйская», конечно, кабала!

Ох, сложу-сложу Полномочия. Не допрос пишу, – Многоточия!    Положеньице    Невылазное,    И в башку бредет    Несуразное: То корнилится, То мне керится, Будет вправду ль суд, – Мне не верится.