В родных полях вечерний тихий звон, – Я так любил ему внимать когда-то В час, как лучи весеннего заката Позолотят далекий небосклон. Милей теперь мне гулкий рев, и стон, И мощный зов тревожного набата: Как трубный звук в опасный бой – солдата, Зовет меня на гордый подвиг он. Средь суеты, средь пошлости вседневной Я жду, когда, как приговор судьбы, Как вешний гром, торжественный и гневный, В возмездья час, в час роковой борьбы, Над родиной истерзанной и бедной Раскатится набата голос медный.

Ночной порой, когда луна Взойдет над темными лесами, Внимай: родная сторона Полна живыми голосами. Но, зачарованный волной Ночных напевов и созвучий, Прильни к груди земли родной, Услышишь ты с тоскою жгучей: Среди лесов, среди степей, Под небом хмурым и холодным, Не умолкает звон цепей В ответ стенаниям народным.

Тщетно рвется мысль из рокового круга. В непроглядной тьме смешались все пути: Тайного врага не отличить от друга… И стоять нельзя, и некуда идти… Здесь – навис обрыв, а там – развалин груда; Здесь – зияет ров, а там – торчит стена. В стане вражьих сил – ликующий Иуда: Страшный торг свершен, и кровь оценена. Братья, песнь моя повита злой печалью, Братья, голос мой – души скорбящей стон, – В жуткой тишине над беспросветной далью, Ободряя вас, пусть пронесется он. Братья, не страшна ни злоба, ни измена, Если в вас огонь отваги не потух: Тот непобедим и не узнает плена, Чей в тяжелый час не дрогнул гордый дух.

Порой мне кажется, что я схожу с ума, Что разорвется грудь от непосильной муки. Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки, Скорблю, но скорбь моя – нема!    Сегодня, как вчера, – одни и те же вести: Насилий новых ряд, а всех – уже не счесть! Врагом, ликующим в порыве дикой мести, Все попрано – закон, свобода, совесть, честь! Ты хочешь закричать: «Довольно же, довольно! Остановитесь же, злодеи, палачи!» Но кто-то горло сжал тебе и давит больно:      «Молчи!»

Не стало пламенных бойцов; над их гробами Не скоро прошумит призывный клич борьбы. Постыдно-жалкими, трусливыми рабами      Остались прежние рабы. Нет, не для них прошла волна борьбы великой; Горели не для них священные огни! Толпой испуганной, бессмысленной, безликой В ярмо привычное, покорны воле дикой, Послушные кнуту, впряглися вновь они. Но, мнится, где-то есть высокие стремленья. Не все отравлено позором униженья! Ростки могучие здоровое зерно Готово дать и ждет – лишь только ждет – мгновенья. Былого с будущим скрепляя прочно звенья,         Куется новое звено.

      Однажды в лавке антиквара       Средь прочего товара    Заброшенный, забытый инвалид – Шпажонка ржавая, убогая на вид,    Хвалилась пред другою шпагой    Своею честью и отвагой:    «В алмазах, в золоте, в чеканном серебре,    В ножнах из вылощенной кожи Висела гордо я на вышитом бедре       Не одного вельможи.       За чью я не боролась честь?       Каких не добивалась целей?       И не припомнить и не счесть       Моих триумфов и дуэлей. Случалось, справиться с врагом я не могла       Путем прямым… Ну что ж? Не скрою:          Борьбу решал порою          Удар из-за угла.       Изведав крови благородной, Нашла я после вкус в крови простонародной. Вот, подлинно, где был кровавый пир.       Как не сказать судьбе спасибо? В те времена едва где-либо       Поднимет ропот сельский мир, Готов был скорый суд для обнаглевшей черни.       Без лишних слов и без прикрас:          Справляла я тогда не раз    Кровавые обедни и вечерни.    – Вой, подлый род, стенай, реви! Не шутки шутим мы и не играем в прятки! –       Купалась я тогда в крови          От острия до рукоятки!       Нам сердце закаляет гнев:             Остервенев, Без всякой жалости я буйный сброд колола,             Колола…»             «Эк, замолола! Опомнись, матушка. Ей-ей, ты мелешь вздор! –             Ввязался тут со шпагой в спор                Топор. –    Нашла хвалиться чем старуха:    Рядилась в золото, в шелка, Походом шла на мужика…          Ох, баба, баба-говоруха! В одной тебе еще беда б невелика, Да шла-то ведь в поход ты, чай, не без полка. Вовек мужицкого тебе б не видеть брюха,          Когда б не эта рюха, Слуга твой верный – штык, сосед твой по стене. Вот с кем потолковать хотелося бы мне. Все – непутевый – он деревню, так бездолит: Ему – кто подвернись, хотя бы мать, отец,             Приказано – конец:             Знай, колет! А только, милая, все это до поры.    Дождемся мы венечной свалки.    Куются где-то топоры          Иной закалки.          Слышь? Топоры, не палки. Эх, в тапоры я саж, чай, здесь не улежу!    Смекай-ка, что я доложу, –    Тебе, дворянке, не в угоду:    Не только топора, что на колоду! Ему крестьянский люд обязан всем добром, И – коль на то пошло, – скажу: лишь топором    Себе добудет он и счастье и свободу!»

      Писал я басню не вчера:       Лет пять назад, коли не боле, Про «верный штык» теперь уж песенка стара. Штык шпаге изменил – и весь народ на воле. – Штык! Обошлось без топора.                   Ура! – И кто-то, радуясь такому обороту,       Спешит собрать за ротой роту       И, из полка шныряя в полк, Улестливо шипит: «Возьмите, братцы, в толк:       Ну можно ль темному народу       Дать сразу полную свободу? Нет, надо нам идти испытанным путем, Взяв буржуазные за образец порядки. Уж поддержите нас, ребятки,    А мы порядок наведем!» И пробуют навесть – не надо быть прилежней. Авось-де у штыков смекалка так мала, Что им и невдомек, что ждет их кабала    Куда почище прежней! Штыки не гонят прочь улестливых господ. И тех, кто подлинно болеет за народ, Нет-нет, да и возьмет раздумье и опаска, Что радостная быль пройдет, как сон, как сказка:    Вздохнули малость – и капут, – Не отбояриться никак от новых пут.    Пойдет все, дескать, прахом. Товарищи, скажу, что я подобным страхом       Не заражен. Я знаю, «господа» прут сдуру на рожон.       Скажу открыто:       Ведь топоры-то, Они там где-то ждут, они там где-то ждут: Сполна ль все мужикам дадут? Аль не дадут? Забыто, дескать, их житье аль не забыто? Всей музыки конец получится каков?    И если «господа», к примеру, мужиков    Землей и волею лишь по губам помажут,    Так топоры себя покажут! Вот что пророчу я, хоть я и не пророк. Пусть смысл пророчества до острой боли жуток,    Но – время не прошло.          Когда ж наступит срок,    Тогда уж будет не до шуток!

Друзья, чтоб не было неясных многоточий, Прибавлю, что, ведя всю речь про топоры, Я с умыслом молчал про молоток рабочий.    Кто ж козыряет… до игры?

И чертыхалися враги и лбы крестили, Но им ни черт, ни бог не мог помочь в игре, Когда на них, гремя, наш молот опустили    Мы в «большевистском Октябре»!