Среди поэтов – я политик, Среди политиков – поэт. Пусть ужасается эстет И пусть меня подобный критик В прах разнесет, мне горя нет. Я, братцы, знаю то, что знаю. Эстету древний мил Парнас, А для меня (верней для нас) Милее путь к горе Синаю: Парнас есть миф, Синай – закон, И непреложный и суровый. И на парнасский пустозвон Есть у меня в ответ – готовый Свой поэтический канон. Сам государственник Платон, Мудрец, безжалостный к поэтам (За то, что все поэты врут), Со мной бы не был очень крут. Там, где закон: «Вся власть – Советам», Там не без пользы мой свисток, Там я – сверчок неугомонный, Усевшийся на свой законный Неосуждаемый шесток. Пусть я лишь грубый слух пленяю Простых рабочих, мужиков, Я это в честь себе вменяю, Иных не надо мне венков. Вот я поэт какого сорта, И коль деревня видит черта И склонна верить чудесам, То черта вижу я и сам. С детьми язык мой тоже детский, И я, на черта сев верхом, Хлещу его своим стихом. Но: этот черт уже советский; На нем клеймо не адских сфер, А знак «Эс-Де» или «Эс-Эр», И в этом нет большого дива, Про черта речь моя правдива. Где суеверная толпа Покорна голосу попа, Там черт пойдет в попы, в монахи, И я слыхал такие страхи, Как некий черт везде сновал, Вооружась крестом нагрудным, И, промышляя делом блудным, В лесу обитель основал, Вошел в великую известность И, соблазнивши всю окрестность, Потом (для виду) опочил И чин святого получил; С мощами дьявольскими рака, По слухам, и до наших дней, Для душ, не вышедших из мрака, Святыней служит, и пред ней, Под звон призывно колокольный, Народ толпится богомольный. Черт современный поумней. От показного благочестия Его поступки далеки: Он от строки и до строки Прочтет советские «Известия», Все обмозгует, обсосет И, случай выбравши удобный, – Советской власти критик злобный, – Иль меньшевистскую несет, Иль чушь эсеровскую порет, А черта черт ли переспорит?! Черт на вранье большой мастак, В речах он красочен и пылок. «Ну ж, дьявол, так его, растак!» Его наслушавшись, простак Скребет растерянно затылок. «Куда он только это гнет? Порядки царские клянет, Но и советских знать не хочет. Про всенародные права, Про учредиловку лопочет, А суть выходит такова, Что о буржуях он хлопочет. Кружится просто голова!» И закружится поневоле. Черт – он учен в хорошей школе И не скупится на слова. У черта правило такое: Слова – одно, дела – другое, Но речь про чертовы дела Я отложу ужо на святки. Хоть вероятность и мала, Что речь продолжу я, ребятки, Бумага всех нас подвела: Большие с нею недохватки; В газетах нынче завели Такие строгие порядки, Что я, как рыба на мели, Глотаю воздух и чумею, Теряю сотни острых тем И скоро, кажется, совсем, Чертям на радость, онемею. Пишу сие не наобум. Не дай погибнуть мне, главбум , И заработай полным ходом, – На том кончаю. С Новым Годом !

Горькая чаша, но славная чаша    Выпала всем нам на долю. Кровью истекшая родина наша    Бьется за вольную волю. Мощным порывом разбив свои ржавые    Тысячелетние путы, Гневно взметнулися руки шершавые    В вихре неслыханной смуты. Люд изнуренный, невольник раскованный,    Терпит безмерные муки. Счастье народное – клад заколдованный –    Трудно дается нам в руки. Но победит наше слово заветное    Грозные вражьи перуны. Близится, близится царство всесветное    Братской рабочей коммуны. Ждут нас, быть может, еще поражения,    Новые жертвы и раны, – Мы против вражьего злого вторжения    Новые двинем тараны. Реют всполохи над дальними странами,    Рвутся бойцы нам на смену. Скоро пробьем мы двойными таранами    Вражью проклятую стену. Красные рати, не зная усталости,    Бьются с отвагою львиной, Черную силу сметают без жалости    Неудержимой лавиной. К светлым просторам сквозь дебри дремучие    Нам расчищают дорогу, Верят бойцы в свои силы могучие,    В братскую нашу подмогу. Их беззаветной отваги последствия    Высшая наша отрада, Наши восторги и наши приветствия    Красным героям награда. Братья и сестры, чтоб новые бедствия    Нашим не стали уделом, Красным бойцам посылайте приветствия,    Но – подкрепляйте их делом.

В Черное море и в Белое море Черных и белых загоним мы вскоре. Все душегубы, что лезли в цари, Все, кто повинен в народном разоре, – Будут пускать под водой пузыри. Вы победили в мучительном споре, Красные богатыри! Крепче ж держите, герои, винтовки! Вражеский натиск и вражьи уловки Нам угрожают с другой стороны. В подвигах новых, среди подготовки К мирным трудам, у станка, бороны, Не забывайте военной сноровки, Стойте на страже родимой страны!

В руках мозолистых – икона, Блестящий крест – в руке попа. Вкруг вероломного Гапона Хоругвеносная толпа. Толпа, привыкшая дорогу Топтать к Христову алтарю, С мольбою шла к земному богу, К самодержавному царю. Она ждала, молила чуда. Стон обездоленного люда Услыша, добрый царь-отец Положит мукам всем конец. Царь услыхал, и царь ответил: Толпу молящуюся встретил Его губительный свинец.    Великий, страшный день печали, – Его мы скорбью отмечали. Но – крепкий плод его дозрел. Так пусть же песни наши грянут! Победным гимном пусть помянут День этот все, кто был обманут И кто, обманутый, прозрел!

Чертогов царских анфилады… Покои дальние в дворце… Мерцанье робкое лампады… Иконок тусклые оклады… Молитвенник на поставце, С закладкой синею страница, – Над ней – склоненная царица В ночном халате и чепце… С супругой благоверной рядом, Уставясь в угол мутным взглядом, Зевая, крестит лоб, живот, Самодержавный идиот. Ханжи творят свои обряды, Пред тем как лечь на ложе нег. А там, на площади – отряды… В крови чугунные ограды… В зловещих пятнах смятый снег… Дворец охраной отгорожен От воплей буйной нищеты. Но странно-жуток и тревожен Сон коронованной четы. Всю ночь ей снится: в день ненастный, Под дальних воплей гневный хор, Ей чей-то голос грозный, властный Выносит смертный приговор!

Ми садился на ишак И в Париж гулялся. Клеманса, такой чудак, Очень нам смеялся.    Гулимджан! Гулимджан!    Знаим свае дело:    Весь Кавказ мы за ляржан [17]    Продаем умело. «Тьфу! – смеялся Клеманса. – Не было печали!» Ми ему в два галаса Гулимджан кричали:    Гулимджан! Гулимджан!    Знаим свае дело:    Честь и совесть за ляржан    Продаем мы смело! Ллойд-Джорджданья Дверь открыл В кабинет случайно, Ми с Чхеидзем гаварыл; «Рады чрезвычайно!»    Гулимджан! Гулимджан!    Знаим свае дело:    Мы Баку вам за ляржан    Уступаем смело! Закричали ми: «Ай-ай! – С невеселым физий. – Ради бога, присылай Поскорей дивизий!»    Гулимджан! Гулимджан!    Знаим свае дело:    Продадим вам за ляржан    Душу мы и тело! «Ленин сжарит шашлыку С наших демократий, Он имеет на Баку Преболшой симпатий!»    Гулимджан! Гулимджан!    Знаим свае дело:    Наш Тифлис – один духан!    Покупайте смело! Ллойд-Джорджданья атвечал: «Тронут вашим горем, Наш английский флот помчал Нашим Черным морем!»    Гулимджан! Гулимджан!    Нам какое дело?    Нас коварство англичан    Вовсе не задело. «Мени тенкс!» – «Мерси боку!» «Можем обещаться, Что английский наш Баку Будет защищаться!»    Гулимджан! Гулимджан!    Знаим свае дело:    Мы Баку вам за ляржан    Уступаем смело! Независимый Тифлис Тут нам объявлялся. Ми кричали: браво! бис! И назад гулялся!    Гулимджан! Гулимджан!    Знаим свае дело:    Весь Кавказ мы за ляржан    Продаем умело!

Вставайте, воины труда! Нас ждет веселая страда. Как летним днем пчелиный рой, Мы развернем рабочий строй: В лесу, на ниве, на лугу Мы страшный бой дадим врагу, Дадим великий, смертный бой Нужде народной, вековой!    Вперед! Вперед! Вперед! Вперед!    Всему, товарищ, свой черед:    Вчера – винтовка, нынче – плуг, –    Работай, друг! Зажав в зеленые тиски Непроходимые пески, Дав им приток живой воды, Мы на песках взрастим сады. Покрывши сетью рвов, плотин Болот мильоны десятин, Родную Русь из края в край Мы превратим в цветущий рай.    Поет пила. Звенит топор.    С нуждою труд вступает в спор.    Чтоб закипела жизнь вокруг,    Работай, друг! Где зверь досель не мог пройти, Пробьем мы новые пути, Где топь болотная была, Дорога ляжет, как стрела, Стальная ляжет колея, – Над нею вырастет семья Посадов, сел и городов Под грохот быстрых поездов.    Вперед! Вперед! Вперед! Вперед!    Всему, товарищ, свой черед:    Вчера – винтовка, нынче – плуг, –    Работай, друг! По мощным рекам там и тут, И вверх и вниз гуськом пойдут Неисчислимые суда С плодами нашего труда. Сольются в бодрый шум и гам По оживленным берегам Среди полей, среди лесов Мильоны новых голосов.    Поет пила. Звенит топор,    С нуждою труд вступает в спор.    Чтоб закипела жизнь вокруг,    Работай, друг! В заводах трубы задымят, Станки, машины загремят, – Покорный воле трудовой, Запляшет молот паровой. По деревням – рабочий дар – Из складов двинется товар: Вагоны кос, упряжек, шин, Сельскохозяйственных машин.    Вперед! Вперед! Вперед! Вперед!    Всему, товарищ, свой черед:    Вчера – винтовка, нынче – плуг, –    Работай, друг! Крестьяне, сбросив сон былой, Всех трутней выгонят долой; Лачуги дымные снеся, Деревня вырядится вся, Пред каждой новою избой Балкончик выведет с резьбой, – Настанет ночь – забрызжет в ней Свет электрических огней.    Поет пила. Звенит топор.    С нуждою труд вступает в спор.    Чтоб закипела жизнь вокруг,    Работай, друг! Придет досужая пора, Набьется в школы детвора, – В читальни взрослые пойдут, В газетах новости найдут, А в умных книгах – знаний клад: Как строить жизнь на новый лад И как вести свои дела, Чтоб Русь в довольстве расцвела.    Вперед! Вперед! Вперед! Вперед!    Всему, товарищ, свой черед:    Вчера – винтовка, нынче – плуг, –    Работай, друг! Жизнь в городах забьет ключом. Нужды не ведая ни в чем, Исполнив свой урочный труд, Весь городской рабочий люд Умно использует досуг В кругу родных, друзей, подруг, Отдавшись полностью тому, Что близко сердцу и уму.    Поет пила. Звенит топор.    С нуждою труд вступает в спор.    Чтоб закипела жизнь вокруг,    Работай, друг! Вставайте, воины труда! Вас ждет великая страда, Последний трудный переход К счастливой жизни – без господ И без господского кнута. Встань, трудовая беднота, Горя к бездельникам враждой, На битву с рабством и нуждой!    Вперед! Вперед! Вперед! Вперед!    Всему, товарищ, свой черед:    Вчера – винтовка, нынче – плуг, –    Работай, друг!

«Когда б я сделался царем, – Мечтал цыган, давяся сухарем, – Не помирился б я на малом: Все время ел бы сало с салом, Потом, отъевшися и случай улуча, Украл бы сто рублей и задал стрекача!»

Юденич! Господи, каким был генералом!    Вояка, шут его дери:    Брал Питер, лез в цари…    И кончил этаким провалом: Разбивши медный лоб о Красный Петроград    И отступив с позором, Был в воровстве накрыт своим же прокурором.

Юденич – вор. Колчак – прохвост на тот же лал. Теперь – у нас в руках – судьбе своей не рад. То ж и с Деникиным должно случиться вскоре, Нет, приглядитеся вы к этой гнусной своре: Что ни «правительство» у них – то вор на воре, Что ни герой – то конокрад!

Былых господ прогнавши взашей, Мы знаем: есть страшнее враг, – Мы по пути к победе нашей Свершили только первый шаг. Страшнее барской шайки дикой Нас изнурившая нужда. Вперед же, воины великой Единой армии труда! Отбив рукой вооруженной Всю злую вражескую гнусь, Спасем работой напряженной Коммунистическую Русь. Работать все станки заставим, Исправим всё и пустим в ход – И от смертельных мук избавим Нуждой измаянный народ. Мы деревушкам скажем черным! «Довольно жутких, темных зим! Себя трудом, трудом упорным, Мы к светлой жизни воскресим!» Есть на Руси один хозяин – Народ свободный, трудовой. С рабочим пахарь кровно спаян Одною спайкой боевой: В одном строю – герой с героем – Шли в бой, опасности деля. Вперед же, братья, бодрым строем! Свои заводы мы откроем, Свои запашем мы поля. Свои богатства мы умножим И возрастим свои плоды, У общих фабрик горы сложим Из торфа, угля и руды. Жизнь забурлит живым потоком, Не зная вражеских запруд, – И мы, в спокойствии глубоком, Окинув Русь хозяйским оком, Благословим наш общий труд!

Седой мудрец, душой сколь многих ты моложе. Пусть первый ты средь нас, пусть ты пока – один, Тем знаменательней для нас и тем дороже Приветный голос твой и вид твоих седин. Сегодня ты двойным увенчан ореолом, В его сиянии твой образ навсегда В потомство перейдет возвышенным символом Союза мощного науки и труда.

Бабка с печки: «Ох-ох-ох!    Ох-ох-ох!    Ох-ох-ох! Как народ стал нынче плох.    Вот как плох!    Вот как плох! Молодые-то дурят,    Все дурят,    Все дурят И невесть что говорят,    Говорят,    Говорят, А молодки – престо срам,    Просто срам,    Просто срам, Позабыли божий храм,    Божий храм,    Божий храм. В праздник в храме – ни одной,    Ни одной,    Ни одной, Все пошло на лад иной,    На иной,    На иной. Мужики гуськом в Совет,    Ох, в Совет,    Ох, в Совет, А бабенки – айда вслед,    Айда вслед,    Айда вслед! Те заспорят меж собой,    Меж собой,    Меж собой, А бабенки – вперебой,    Вперебой,    Вперебой. Стыд и страх им – трын-трава,    Трын-трава,    Трын-трава: Забирают все права,    Все права,    Все права. Заведет бабенка речь,    Бабью речь,    Бабью речь, Так мужик ей не перечь,    Не перечь,    Не перечь! Дура-баба с ним равна,    С ним равна,    Всем равна. Ох-ти, боже, времена,    Времена,    Времена! То ли дело в старину,    В старину,    В старину: Муж как зыкнет на жену,    На жену,    На жену, Да кнутом-от щелк-пощелк,    Щелк-пощелк,    Щелк-пощелк, – Смотришь, баба – просто шелк,    Просто шелк,    Просто шелк! Что с ней хочешь, то твори,    То твори,    То твори, Потому что – не дури!    Не дури!    Не дури! Да живи, как бог велел,    Бог велел,    Бог велел! Мой-от Клим мне век заел,    Век заел,    Век заел! Помер… Вечный упокой,    Упокой,    Упокой! Кровопивец был какой,    Вот какой,    Вот какой! А чтоб я ему…ни-ни,    А ни-ни,    А ни-ни! Жили так-то мы ль одни?    Мы ль одни?    Мы ль одни? Стало, есть такой закон,    Есть закон,    Есть закон, – Повелось так испокон,    Испокон,    Испокон. А теперь пошел народ,    Ну ж народ,    Ну ж народ!..» Бабка сонно крестит рот,    Крестит рот,    Крестит рот И бормочет до утра,    До утра,    До утра: «Ох, стара уж я, стара,    Ох, стара,    Ох, стара! Помирать, никак, пора!..»    Да, пора, –    Да, пора!

«Всю те спину всполосую!» – Разъярясь, что дикий зверь, Дочь, раздетую, босую, Батя вытолкал за дверь. Вьюжный зимний день морозен, Дышит холод ледяной. Уж как грозен, грозен, грозен, Грозен батюшка родной! Говорил сосед соседу, Опрокинув рюмок пять: «Бей, сосед, жену к обеду, Перед ужином – опять! Мужичонкой станет хилым Тот, кто водочки не пьет. Век жене не будет милым, Кто жены своей не бьет!» Свекор злой трясет бородкой, Брешет сыну про сноху: «Будешь нянчиться с молодкой, Беспременно быть греху! В ней сидит, видать по роже, Бес такой, что уй-ю-ю. Слышь, держи жену построже, Как держал я мать твою!» Две старушки у обедни Скорбью делятся одной: Эту – зять побил намедни, Эту сын побил родной. К темным ликам дым кадильный Вздохи женские несет: «Ох-ти, – знать, лишь холм могильный От побоев нас спасет!» В церкви кто учил, не поп ли: «Баба – грех, соблазн и гнусь»?! Долго ль будут бабьи вопли Оглашать родную Русь? Бабы, выпрямите спины И вводите баб в Совет! Знайте, сестры, что дубины Уж ничьей над вами нет! Знайте, сестры: для народа Самый злой и страшный враг – Ночь, не знавшая исхода, Вековой туман и мрак. Обрели теперь мы крылья, Рабский сбросили завет. Приложите ж все усилья, Чтоб нам вырваться на свет!

Мне снился сон, что лорд Керзон (Конечно, был на то резон!) Прислал мне извещенье, Мне лично – извещенье. «Сэр! – так писал добрейший лорд. – Знакомством с вами, сэр, я горд. (Какое обращенье! Какое обращенье!) Достопочтеннейший джентльмен, Я рад сказать вам про обмен, Что он почти налажен, Да, он уже налажен. Товар обменный под рукой, Не столько важно нам – какой, Нам больше принцип важен, Да, голый принцип важен. Коль вы изящный кавалер, Есть все для вас, любой размер. Но если вы женаты… – Скажите, вы женаты? – Мы можем вам прислать в момент Сластей большой ассортимент. Есть дивные томаты. Вы любите томаты? Иль вам прислать комплект вещей: Перчаток, зонтиков, плащей, Цилиндров, макинтошей, Английских макинтошей? Не надо ль вам воротников, Манжеток, запонок, брелков? Всё – выделки хорошей, Всё – выделки хорошей! Не надо портить вам газет, – Бумажка есть у нас – глазет, И пачки, и рулетки, Изящные рулетки, Гигиенический предмет… Дай бог прожить вам сотни лет! Здоровы ль ваши детки? Здоровы ль ваши детки?    Итак, джентльмен, товар лицом. Должны вы, будучи дельцом, Знать всем предметам цену, Доподлинную цену. Сомненья вас не будут грызть, Ведь нам, ей-ей, чужда корысть. Приступимте ж к обмену, Приступимте к обмену. От вас желали б мы иметь Хлеб, лес, пеньку, железо, медь…».    Тут – кстати иль некстати, Ох, кстати иль некстати, – Раскрыв от удивленья рот, Я сделал резкий поворот И грохнулся… с кровати, Да, грохнулся с кровати, И на полу, глаза продрав (Таков уж мой, простите, нрав), Смеялся до рассвета, До самого рассвета. «Обмен… Загвоздка, брат, не в нем. Начнем обмен… Ну что ж, начнем! С какого, бишь, предмета? С какого, бишь, предмета?!»

Зверь – не зверь, всего книжонка Всполошила всех Ерём: «Вот беда, взбесилась женка: Занялася букварем!» «У моей, брат, те же штуки. Просто плюнуть да бежать!» «Много ль надоть им науки, Чтоб уметь детей рожать?!» «Бабу след от книг отвадить: Знай свое веретено!» «С бабой грамотной не сладить!» «То-то, братцы, и оно!» «Как же быть-то?!»                Споры жарки, Но сошлися все на том: «Буквари все – на цыгарки! Ну, а баб… учить кнутом!» Если б в селах были сходы Из одних таких Ерём, Не видали б мы свободы, Выли б с барами, с царем. На Ерём на всех припевки Надо плюнуть: дикари. Смело, бабы, тетки, девки, Все – садись за буквари!

Еще не улеглись порывы урагана, Еще корабль дрожал, встречая грозный вал, Но, повинуйся искусству капитана, Ходил уверенно в его руках штурвал. Шум бури заглушив потоком слов хвалебных И окружив толпой восторженной того, Чей гений вел корабль среди стихий враждебных, Усталый экипаж приветствовал его. Матросов обведя спокойными глазами, На их приветствие ответил капитан: «Меня хваля, себя тем хвалите вы сами. Но… где ж испытанный товарищ наш, Хуан?» «Х-хе! – кто-то отвечал с насмешкою задорной. – Хуан приветствовать тебя придет… в порту. Сейчас он молотом внизу стучит упорно, Чиня пробоину в борту!» И молвил капитан: «Скажите же Хуану: Штурвала выпустить я не могу из рук. Пусть громче бьет Хуан, – его я слушать стану: Приветствий слаще всех мне будет этот стук!» Друзья, приветствуя родного «Ильича», Ответной похвалы лишь будет тот достоин, Кто, тяжким молотом (не языком!) стуча, Спасает наш корабль от тысячи пробоин.

Кто говорит: «позор»? Чья «честь» омрачена? Иль мы не знаем панской чести, Как велика ее цена? Или не знает пан, что нет его поместий, Что им затеяна последняя война, Что голова его давно обречена, Что не уйти ему от справедливой мести? Им разрушаются плоды его ль трудов? Иль он на храм смотрел, как на свою святыню? Пред гибелью своей он все свершить готов, Чтоб не осталося на свете городов, Чтоб превратился мир в пустыню, Чтоб ни единый ключ живой воды не бил, Чтоб без питания и света, Могила всех панов и всех, кто их сгубил, Среди угаснувших светил Плыла земля – свой век отжившая планета. Бойцы, сомкните же дружней свои ряды, И, в краткий срок отбив советскую отчизну От всей помещичьей, шляхетской злой орды, С рабочими всех стран, в лучах одной звезды, По всем панам всемирно справим тризну.

Персоной будучи в кругах известных видной, Потомственный буржуй с осанкою солидной    (При случае его я назову) Зашел в Париже в банк и сразу: «Вуле-ву?    На редкость выгодная сделка. Мне банк даст золота, я банку – векселя Под обеспеченье!..»                    «Какое?»                     «Есть земля… Вполне исправное громадное именье,    При нем завод – мое почтенье!    Железный путь совсем вблизи,    Большая пристань тут же рядом…» Какой же банк таким побрезгует закладом?    В минуту дело на мази.    Но… вмиг всю сделку погубило    Словцо, всего одно словцо. Директор банковский, смеявшийся так мило,    Вдруг скорчил кислое лицо: «А как – пардон, мусью! – как велика оценка Именья вашего?»                 «Мильон».                     «Мерси, мерси!.. А где ж, мусью, оно?»                «Где? – побелев, как стенка, Забормотал буржуй. – В России!.. Ан Рюсси!..» «Ах, ан Рюсси!» – вздохнул в ответ директор банка И дал российскому мусью… на чай полфранка!

Били, бьют со всех сторон.    Трудно удержаться. Черный Врангель, герр барон,    Пробует сражаться. Был Деникин, был Колчак,    Не было барона. Экий, гляньте-ка, смельчак!    Мокрая ворона! Через крымский Перекоп    Дура-птица скачет И глазами хлоп да хлоп:    Ошалела, значит. Вслед за нею воронье    Каркает протяжно. Дело что-то не так,    Не ахти как важно. Охватил всю стаю страх.    Повернуть обратно? Пушки – трах-тарах-тарах!    Вот как жарят знатно. Жарко так, хоть со скалы –    Черной стае в воду, Это красные орлы    Не дают ей ходу! «Черный Врангель – смерть ему!»    «Разряжай патроны. Не осталось чтоб в Крыму    Ни одной вороны!»

   Вот случай был! Средь бела дня    У Клима свистнули коня.    Не важно – кто, какие воры, А важно то, что Клим деревней, по задам,    Не тратя времени на сборы, Пустился в путь по воровским следам. Как разъяренный зверь по всей округе рыща,    Усталый, бледный, словно тень,    Добрел мужик на третий день    До воровского становища. В селе Парижкине подлец-богач Корней    Жил скупкой краденых коней –    Тем, говорят, живет и ноне. Так мудрено ль, что у него в загоне,    В заборе провертев глазок,    Клим своего коня приметил. Загон весь обойдя один, другой разок,    Клим дело живо сметил:    В заборе сделавши пролом, Увел конька домой. Казалось бы, по праву? Ан, нет. Корней потом пред всем своим селом    Шумел вовсю, пустив про Клима славу:       Клим, дескать, вор!    Клим у него сломал забор, Клим у него коня угнал-де из загона. Так что ж Клим думает, что это так сойдет?    Что вещь подобная терпима?       Что он, Корней, на Клима          Управы не найдет?    «Ну, нет, уж это дудки]    Да я его!.. Да я ему!    Под суд мошенника, в тюрьму!    В Сибирь за этакие шутки! Уж это, верьте мне, ни Клим, ни кто иной,    Кому коня он сбудет,    Владеть конем не будет. Конь мой! И за него расчет у всех – со мной!»    Так чем же кончилось все дело?    А тем, что на своем коне    Клим всюду ездит смело,    Корней же у себя сидит, как на огне,    С загона не спускает глазу, Всех краденых коней боясь лишиться сразу.    Ждать можно этого вполне: Немало бедняков, лишившихся лошадок, Хотят свое добро обратно получить И навек скупщиков с ворами отучить    От воровских повадок!

   Слыхали вы сердитый гул Парижских скупщиков: «Смотрите! Караул!    Большевики злодеи, воры, Они на царские чихают договоры! То золото, что нам хотели дать цари,    Украли эти дикари!» Две трети золота, положим, гады эти, Французские дельцы, свезли от Колчака: Но тянется теперь их жадная рука    К последней трети.   Ну что ж! Большевиков кляня, Пусть эта сволота ярится. Леший с нею! Ей нашего добра не видеть, как Корнею    Не видеть Климова коня.

   Братья наши, польские крестьяне! Ваши паны выезжают на обмане. В ту пору, как нам, русскому народу, Удалось вырваться от панов на свободу, Ваши паны, как хотели, Так вами вертели: Паны танцевали, а вы кряхтели, Проливали свой пот над панскими полями. Теперь вас погнали воевать с «москалями». Проливать свою кровь ради прихоти панской. С кем вы воюете? С беднотой крестьянской!    Разве за вашим добром мы гоняемся? Вы – нападаете, мы – обороняемся. Вы возьмите-ка в толк хотя б то, к примеру, Что мы бьемся теперь не за царя, не за веру, Не за панство-дворянство, не за купечество, А за наше советское бьемся отечество.    Ваше панство на нас наперло, Ваше панство берет нас за горло, Берет не своими, а вашими руками. Так неужто вы будете такими дураками, Чтоб по панскому злому приказу Губить и нас и себя сразу?    Ваши паны с нашими столковалися, На нашей шкуре подлецы сторговалися, Они ищут себе общей прибыли, Добиваются нашей погибели. Так на что же это, братцы, похоже: У панов на уме одно и то же, Пан стоит горою за пана, А бедный Ян режет бедного Ивана – За то, что Иван панам невзлюбился, За то, что Иван от панов отбился И, не видя в том никакого изъяну, То же сделать советует бедному Яну:    Дескать, незачем, Ян, тебе рыть траншеи, Сворачивай лучше панам своим шеи, Чтоб ни одного не осталося пана в Польше, Тогда будет, брат Ян, у вас толку больше. Расправившись со всеми панами, Заживешь ты, Янушка, с нами В согласье, в любви и в дружбе, Позабудешь о панской службе, Никто не посмеет помыкать тобою, Не станет урядник пред твоею избою, Чтоб тебя с больной твоею хозяйкой На панщину гнать нагайкой, Будешь ты жить на своей полной воле, Пахать свое, а не панское поле. Кончатся, Ян, твои прежние муки, Все добро перейдет в крестьянские руки – И панская земля и панская машина.    Нам вашей земли не нужно и аршина. У нас земли и своей довольно. Мы своих панов общипали больно, У нас всю Советскую Русь обрыщешь, Ни одного прежнего пана не сыщешь, Ни пана, ни чиновника, Ни генерала, ни полковника. Перевели мы пана в мужичью избенку, Остригли пана под общую гребенку.    Пожил, пан, попировал ты смолоду, Теперь работай иль подохни с голоду, И пусть тебя после смерти В аду кормят черти. А у нас теперь – дудки!    Нету больше уже старой погудки: «Работай, мужик, весь свой век на пана, Вынимай для пана последний грош из кармана, А сам от голоду с ног валися!» Были дураки, да перевелися! – Польские ваши паны и наши Кормились у одной чаши, Кормились, роднились, А теперь против нас объединились: К этому теща приперла, а к этому дядя. Ваши паны, на наших глядя, Как наши паны бегством спасаются, Такой же судьбы опасаются; Переймут вдруг хлопы московскую заразу И покончат с польскими панами сразу, Оттого польские паны распетушилися, Оттого на войну с нами решилися, Что положенье у них опасное: Либо – пан, либо – пропал! – дело ясное. Либо шляхта вернет нам царя и дворянство, Либо шляхту сбросит польское крестьянство!    Братья наши, польские крестьяне! Мы даем вам клятву заране: Как только вы панскому племени Дадите дубиною крепкой по темени, Так, чтоб зубы из панской посыпались пасти, И когда вы, не тратя горячего времени, Ставши сами, с рабочими вместе, у власти, Известите нас братски об этом, Мы ответим вам братским приветом! Мы поможем вам всем, что вы только ни спросите, Когда с шеи вы сволочь шляхетскую сбросите, Злую, панскую сволочь, которой Вы так долго служили опорой И, панов поддержавши в их подлой борьбе, Тем готовили гибель и нам и себе!

Ой ты, яблочко, Куда катишься? Вражий пан, за грехи Ты расплатишься! Нам прислала Москва Подкрепление. Мы всем фронтом пошли В наступление. Наши пушечки враз Как загрохали, Так в окопах паны Только охали. Той порой на панов Мы как двинули, Польский фронт в один час Опрокинули. Да как стали косить Пулеметами, – У поляков полки Стали ротами. Из окопов паны Разбежалися: «Матка бозка!» – кричат, Испужалися. «Езус Христус, – кричат, – Поражение!» Побросали паны Снаряжение. Кто подрал напрямки, Кто – в стороночку, Наши пули свистят Им вдогоночку. У поляков в руках Флаги белые, – То сдаваться хотят Части целые. В плен мы хлопов берем, Ухмыляемся, Сами глупости их Удивляемся: «Братцы! Разве ж мы вам Злые вороги? Чем вам ваши паны Любы-дороги? Ваш Пилсудский – змея Подколодная. Скоро ль будет у вас Власть народная? Скоро ль будет у вас Власть не панская, А рабочая власть Да крестьянская?» Нам сказали в ответ Хлопы пленные: «Все паны – нам враги Неизменные! Шляхты нашей добро Еще в целости, Но теперь мы займем Русской смелости! Как обратно домой Мы воротимся, Мы за шляхтой своей Поохотимся. Все майонтки ее Мы проведаем, По-московски мы с ней Побеседуем. Шляхта деру задаст, Не оглянется, От панов и следа Не останется!» Ай да хлопы! Ура! Наловчилися! Кой-чему вы у нас Научилися! Нет дурмана в башках Ядовитого. Двух небитых дают За побитого! Дали взбучку мы вам Не напрасную. Стройте ж, братцы, скорей Польшу Красную!

Разжигатель неуемный – Я кочую по фронтам. Мой вагон дырявый, темный, Нынче здесь, а завтра там. Плут иль трус – моя добыча: Опозорю, засмею. Я, повсюду нос свой тыча, Зря похвал не раздаю. Рожи лодырей малюя, Их леплю на все углы. Но когда кого хвалю я, Значит, стоит он хвалы. Шляхта подлая, тупая Понапрасну нос дерет. Отступая, наступая, Мы идем вперед, вперед. Путь известен: до Варшавы. Видел место я вчера, Где наводят переправы Наши чудо-мастера. Красным штабом самый точный Обозначен им урок: «Нужен мост на диво прочный В срок – кратчайший. Жесткий срок». Молотки стучат задорно. Топоры звенят-поют. Средь высоких свай проворно Чудо-техники снуют. Через Неман на Варшаву «Шьют» стальную колею. Всем путейцам нашим славу Я охотно пропою. Не напрасно путь здесь ляжет. Красный фронт наш дал зарок: Чванной шляхте он покажет, Что такое «жесткий срок».

Дрожит вагон. Стучат колеса. Мелькают серые столбы. Вагон, сожженный у откоса, Один, другой… Следы борьбы. Остановились. Полустанок. Какой? Не все ли мне равно. На двух оборванных цыганок Гляжу сквозь мокрое окно. Одна – вот эта, что моложе – Так хороша, в глазах – огонь. Красноармеец – рваный тоже – Пред нею вытянул ладонь. Гадалки речь вперед знакома: Письмо, известье, дальний путь… А парень грустен. Где-то дома Остался, верно, кто-нибудь. Колеса снова застучали. Куда-то дальше я качу. Моей несказанной печали Делить ни с кем я не хочу. К чему? Я сросся с бодрой маской. И прав, кто скажет мне в укор, Что я сплошною красной краской Пишу и небо и забор. Души неясная тревога И скорбных мыслей смутный рой… В окраске их моя дорога Мне жуткой кажется порой! О, если б я в такую пору, Отдавшись власти черных дум, В стихи оправил без разбору Все, что идет тогда на ум! Какой восторг, какие ласки Мне расточал бы вражий стан, Все, кто исполнен злой опаски, В чьем сердце – траурные краски, Кому все светлое – обман! Не избалован я судьбою. Жизнь жестоко меня трясла. Все ж не умножил я собою Печальных нытиков числа. Но – полустанок захолустный… Гадалки эти… ложь и тьма.. Красноармеец этот грустный Все у меня нейдет с ума! Дождем осенним плачут окна. Дрожит расхлябанный вагон. Свинцово-сёрых туч волокна Застлали серый небосклон. Сквозь тучи солнце светит скудно. Уходит лес в глухую даль. И так на этот раз мне трудно Укрыть от всех мою печаль!

О славной коннице советской Кричит со злобой вражий стан: Всей подлой панщине шляхетской Урок жестокий ею дан.    А ну, гей-гей,    Седлай коней,    Ударимте сильней,    Чтоб в этот раз    Панов от нас    Ни бес, ни бог не спас! При грозном имени – Буденный Пан, под собой не чуя ног, Бежит, как заяц заведенный, До лесу, в рощу, в темный лог.    А ну, гей-гей,    Седлай коней,    Ударимте сильней,    Чтоб в этот раз    Панов от нас    Ни лес, ни лог не спас! Друзья буденновцы, я – с вами, Я торопился к вам поспеть, Чтоб ваши подвиги словами Незапоздалыми воспеть.    А ну, гей-гей,    Седлай коней,    Ударимте сильней,    Чтоб в этот раз    Панов от нас    Ни бес, ни бог не спас! Бойцы! с надеждою законной На вас глядят мильоны глаз. Паны пред армиею конной Бежали в ужасе не раз…    А ну, гей-гей,    Седлай коней,    Ударимте сильней,    Чтоб в этот раз    Панов от нас    Ни лес, ни лог не спас! Панам все прежние уроки, Знать, не пошли доселе впрок; Мы им на отдых дали сроки. Им нужно дать иной урок.    А ну, гей-гей,    Седлай коней,    Ударимте сильней,    Чтоб в этот раз    Панов от нас    Ни бес, ни бог не спас! Их мало гнать, шляхетских гадин: Их надо гнать и надо бить, Им мало морды бить до ссадин: Их надо с корнем истребить.    А ну, гей-гей,    Седлай коней,    Ударимте сильней,    Чтоб в этот раз    Панов от нас    Ни лес, ни лог не спас! Паны, очухавшися малость, Вновь корчат храбрых воевод. Их надо бить, забывши жалость, Не оставляя на расплод.    А ну, гей-гей,    Седлай коней,    Ударимте сильней,    Чтоб в этот раз    Панов от нас    Ни бес, ни бог не спас! Когда нещадно мы проучим Всех недоученных задир, Тогда лишь только мы получим Достойный нас и прочный мир.    А ну, гей-гей,    Седлай коней,    Ударимте сильней,    Чтоб в этот раз    Панов от нас    Ни лес, ни лог не спас! Рабочей, мирною отрадой Смягчив следы больных рубцов, Досель невиданной наградой Русь наградит своих бойцов!    А ну, гей-гей,    Седлай коней,    Ударимте сильней,    Чтоб в этот раз    Панов от нас    Ни бес, ни бог не спас!

Связь потеряв с обычной обстановкой, Отдавшись весь работе фронтовой, Ищу я слов, рифмующих с «винтовкой», Звучащих в лад с командой боевой. Но слово есть одно, святое слово, То слово – Труд. Оно горит огнем, Оно звучит чеканно и сурово. Вся наша мощь, все упованье в нем. Товарищ, знай, справляя наш субботник: К победе путь – тернист и каменист. Кто коммунист – тот истинный работник, Кто не работник – тот не коммунист!

Ихь фанге ан 1 . Я нашинаю. Эс ист 2 для всех советских мест, Для русский люд из краю в краю Баронский унзер 3 манифест.    Вам мой фамилий всем известный:    Ихь бин 4 фон Врангель, герр барон.    Я самый лючший, самый шестный    Есть кандидат на царский трон. Послюшай, красные зольдатен 5 : Зашем ви бьетесь на меня? Правительств мой – все демократен, А не какой-нибудь звиня.    Часы с поломанной пружина –    Есть власть советский такова.    Какой рабочий от машина    Имеет умный голова? Какой мужик, разлючный с полем, Валяйт не будет дурака? У них мозги с таким мозолем, Как их мозолистый рука!    Мит клейнем 6 , глюпеньким умишком    Всех зо генаннтен 7 простофиль    Иметь за власть?! Пфуй, это слишком!    Ихь шпрехе 8 : пфуй, дас ист цу филь! 9 Без благородного сословий Историй русский – круглый нуль. Шлехьт! 10 Не карош порядки новий! Вас Ленин ошень обмануль!    Ви должен верить мне, барону.    Мой слово – твердый есть скала.    Мейн копф 11 ждет царскую корону,    Двухглавый адлер 12 – мой орла. Святая Русслянд… 13 гейлих эрде… 14 Зи лигт им штербен 15 , мой земля. Я с белый конь… фом вейсен пферде… 16 Сойду цум альтен 17 стен Кремля.    И я скажу всему канальству:    «Мейн фольк 18 , не надо грабежи!    Слюжите старому начальству,    Вложите в ножницы ножи!» Вам будут слезы ошень литься. «Порядок старый караша!» Ви в кирхен 19 будете молиться За мейне руссише душа.    Ви будет жить благополучно    И целовать мне сапога.    Гут! 20 [18]    «Подписал собственноручно»     Вильгельма-кайзера слуга, Барон фон Врангель, бестолковой Антантой признанный на треть: «Сдавайтесь мне на шестный слово. А там… мы будем посмотреть!!»

Наша конница – Беззаконница: Адмирала, Генерала Фон барона Бьет с разгона, На чины на их не глядя. Браво, дядя! Бей, чего робеть? Не о ком скорбеть! Мы ли с Врангелем не сладим, Пули в лоб ему не всадим, И ему и всем, кому Нынче весело в Крыму? Нынче там у них веселье, Шампанея льет рекой. Завтра ждет их всех похмелье: На тот свет на новоселье! Со святыми упокой, Рабы божие, Толсторожие, Фабриканты, Спекулянты, Слуги верные Антанты, Все огрызки старой власти, Белой, черной, желтой масти, И фон Врангель, их правитель – Шустрый немец стрекулист, – Всем им в райскую обитель Пропускной дадим мы лист. Мы в грехе и мы в ответе (Уж «грешим» четвертый год!) – Как-нибудь на этом свете Перебьемся без господ. Братцы-други, Перебьемся, Перемаемся, От натуги Перегнемся – Не сломаемся! Все исправим, дайте срок. Для себя работа впрок, Без насилья, без обмана, Не для барского кармана. Перебьемся год-другой, Солнышко проглянет, Колокольчик под дугой Песенку затянет: «Делень-день! Делень-день! Наступает красный день!» Зашумев веселым роем, Мы под солнечным лучом Все дороженьки покроем Яркоалым кумачом. Пировать когда ж мы станем, Всех покойничков помянем: Адмиралов, Генералов, Передохших чинодралов, Всех князей и всех баронов, Полицейских фараонов, Всех помещиков, банкиров, Всех сосавших нас вампиров, Спекулянтов, Фабрикантов, Трутней всех и всех шмелей! Бей их, братцы, не жалей! Гнусным змеям Ядовитым, Всем злодеям Родовитым, Угнездившимся в Крыму, Нет иного приговора: «Погибай, лихая свора! Нет пощады никому!!!»

По фронтам по всем кочуя, Насмотрелся я чудес. Вот и нынче – к вам качу я, Еду, еду – что за бес?! Где же «Конная Вторая»? Впереди, да впереди! «Мне ее, – вздыхал вчера я, – Не догнать, того гляди!» Трух да трух моя кобыла. Кляча, дуй ее горой! Доскакал я все ж до тыла «Конной Армии Второй». Где приятель мой, Шаронов? На скаку разузнаю. «Эвон там, где треск патронов, – Эскадрон его в бою». Еду дальше. Люди. Кони. Целый табор у костров. После этакой погони Разомлел я – будь здоров! И всю ночь казак Шаронов Мне мерещился во сне: Вздев на пику трех баронов, Он их жарил на огне… Смех кругом: «Робя, гляди-ко, Врангель щерится, что кот!» Три барона выли дико: «Шерти!» – «Зволечь!» – «Ох, мейн готт!» Сзади хохот: «Жарьтесь, твари! Это вам за все дела!» Я проснулся. Запах гари: У меня горит пола. Леший с ней, с полою этой! На войне дыра – фасон, Все ж доволен я приметой. Эх, кабы да в руку сон! Чтоб от красных эскадронов Вражья сила подрала, – Чтоб скорей от всех баронов Лишь осталася зола!

Латыш хорош без аттестации. Таков он есть, таким он был: Не надо долгой агитации, Чтоб в нем зажечь геройский пыл. Скажи: «барон!» И, словно бешеный, Латыш дерется, все круша. Чай, не один барон повешенный Свидетель мести латыша. Заслуги латышей отмечены. Про них, как правило, пиши: Любые фланги обеспечены, Когда на флангах – латыши! Где в бой вступает латдивизия, Там белых давят, как мышей. «Готовься ж, врангельская физия, К удару красных латышей!»

Красноармеец – Пров, Мефодий, Вавила, Клим, Иван, Софрон – Не ты ль, смахнув всех благородий, Дворян оставил без угодий, Князей, баронов – без корон? Вся биржа бешено играла «На адмирала Колчака». Где он теперь, палач Урала? Его жестоко покарала Твоя железная рука! Деникин? Нет о нем помина. Юденич? Вечный упокой. А Русь Советская – едина. Сибирь, Кавказ и Украина Защищены твоей рукой! Ты сбавил спеси польской своре, Сменив беду полубедой. Кто победит, решится вскоре, Пока ж – ты мудро доброй ссоре Мир предпочел полухудой. Ты жаждал подвига иного: Рабочей, творческой страды. Где места нет у нас больного? Пора, дав жить тому, что ново, Убрать гнилье с родной гряды. Но оставалася корона, Еще не сбитая тобой. И – всходов новых оборона – Ты на последнего барона Пошел в последний, страшный бой. Под наши радостные клики Хвалой венчанный боевой, Гроза всех шаек бело-диких, Ты – величайший из великих, Красноармеец рядовой! Герой, принесший гибель змею, Твоих имен не перечесть! Тебе – Вавиле, Фалалею, Кузьме, Семену, Еремею – Слагаю стих я, как умею, И отдаю по форме честь!

В Чухломе да на базаре Кузька сторожем служил. Словно мышь в мучном амбаре, Жил парнишка – не тужил. Толстогрудые торговки – С ними Кузя не скучал. По ночам без остановки Колотушкой он стучал. Колотушка била дробно: Трам-та-там да трам-та-там! Для воров весьма удобно: Сторож – здесь, а воры – там! Не бояся с Кузей встречи, Воровали не спеша: Вбок – замок, товар – на плечи. «Жди, торговка, барыша!» Вот и утро, слава богу! На базаре бранный гул. Все торговки бьют тревогу: «Снова кража! Караул!» Кончен день базарный, шумный. Люд торговый схлынул прочь. Кузя вновь, как полоумный, В колотушку бьет всю ночь. Знайте все: Кузьма на страже! Воровской собьет он раж! Утром, глядь, картина та же: Сразу новых десять краж! Тут торговки взбеленились, Дело кончилось бедой: Били Кузю, не ленились, – Отливать пришлось водой. «Что?! – молодки и старушки Измывались над Кузьмой. – Не забудешь… колотушки? Колотушкин ты прямой!» Дали бабы Кузе жару, Проучили молодца. Но ушел Кузьма с базару Не доучен до конца. Двадцать лет Кузьме без лишку: На губах ни волоска. Через месяц-два парнишку Взяли в красные войска. Ай да Кузя, в рот те ситник! Что за парень боевой! Он – отечества защитник, Он за волю – головой! На фуражке у вояки Даром, что ль, горит звезда? «Ну-кось вы, паны-поляки, Подходите-ко сюда!» В грязь наш Кузя не ударит: Как сурок, нырнув в окоп, Из винтовки парень жарит, Только слышно: хлоп да хлоп. Расстрелявши все патроны, Ковыряет он в носу: «Вон шарахнулись вороны… Знать, противник там… в лесу!» Получив патронов пачку, Кузя снова хлоп да хлоп! Рядом смех: «Уйми горячку! Эк захлопал, остолоп!» Кузя хлопает, не слышит, Бьет не в цель, а наугад. Раскраснелся, жарко дышит, Заслюнявил весь приклад. Ротный тут взъярился волком, Закусил сердито ус: «Трать, Кузьма, патроны с толком! Слышь, Хлопушкин ? Чертов трус!» Глупый брешет без умолку, Не жалея языка. Сотня слов, а все без толку, – Сразу видно дурака. Умный зря болтать не любит: Бережлив он на слова, Слово скажет, как отрубит, Потому что – голова. Слабосильный прыщ-задира Хорохорится – беда! Но – у церкви, у трактира, Всюду бит он и всегда. Сильный – силы зря не тратит, Но зато в прямом бою, Коль нахвалыцика он хватит, Хватит так, что уй-ю-ю! О проклятом польском пане Есть заботиться кому: Снаряженье англичане И французы шлют ему. Мы ж для нашей обороны Сами мощь свою куем: Сами делаем патроны, Сами пушки наши льем. Нам снаряды для сражений, А не «хлопанья» нужны, Так военных снаряжений Зря мы тратить не должны. Колотушкин Кузя – шалый, Иль Кузьма Хлопушкин тож, Это, братцы, вредный малый И в бойцы совсем не гож. «Хлопать» – нам не по карману. Чтобы пана нам свалить, Надо метить в брюхо пану, А не на ветер палить.

Перезвон звенит пасхальный: «Делень-делень-делень-день, Делень-день, Делень-день, День, День!..» На полатях Тит печальный Дрыхнет, дрыхнет целый день, Целый день. В голове у Тита пусто, В животе – не густо. «Тит!» «Проваливай отсель!» «Тит, советский ел кисель?» «А каков на вкус-то?» Тита голод ущемил, Коммунизм ему не мил. Лодырь прав отчасти: Ждал он сладких пирогов, Ягод сочных, Рек молочных И кисельных берегов От Советской власти, – Дождался ж… напасти. Это ль Титу манифест: «Кто не трудится – не ест! » Истинные страсти! Сколько Титов на Руси На полатях дрыхнет? К Титу порох поднеси, Ни за что не вспыхнет. Тит – не мыт, на нем – кора, А уж вошь – на племя! «Тит, почиститься пора!» «Ладно, будет время».

«День-делень-делень-делень, День-делень, День-делень, Лень, Лень!..» На полатях Тит угрюмый. «Тит, подумай…»                  «Думать лень!» «Думать лень!» Тит лежит, лежит колодой: «Во! Попробуй, угрызни!» С этой лодырской породой Много будет нам возни! Не жалея крови-поту, На заглохшей полосе Дружной ратью на работу Встанут труженики все. И когда рабочей рати Час придет снимать плоды, Тит, покинувши полати, Влезет в первые ряды: «Братцы, я… да всей душою!.. Что коса мне, что метла!..» Сядет с ложкою большою Тит у общего котла. Но… обильною окрошкой Вряд ли Тит набьет кишку: Кто-нибудь его же ложкой Разобьет ему башку!

Как разъяренный хищный волк, Хозяин щелкает зубами. Снует народ, Гремит завод, Дым из трубы валит клубами. «Ах, лучше б ты навек умолк!» Как разъяренный хищный волк, Хозяин щелкает зубами. Шумит, гудит, гремит завод, Глотают жадно уголь печи. «Эй, не зевай! Сыпь, поддавай! Поразомни-ка, парень, плечи! Готовь пары на полный ход!» Шумит, гудит, гремит завод, Глотают жадно уголь печи. Бегут, ревут грузовики, Везут полотна, ситец, нитки, – Везут товар Не на базар – Растить купецкие прибытки. Его получат бедняки. Бегут, ревут грузовики, Везут полотна, ситец, нитки. Пять знаков Р.С.Ф.С.Р. Горят на вывеске огнями. Не «Калмыков», Не «Ермаков», Не «Коновалов с сыновьями», Не «Перримонд Леон э фрер», – Пять знаков Р.С.Ф.С.Р. Горят веселыми огнями. Хозяин жалобно скулит, Бродя весь день вокруг завода, Весь день, весь день… Он стал, как тень, За эти страшные три года. Тоскует сердце. Грудь болит. Хозяин жалобно скулит, Бродя, как тень, вокруг завода.

Парадный ход с дощечкой медной: «Сергей Васильевич Бобров», С женой, беременной и бледной, Швейцар сметает пыль с ковров. Выходит барин, важный, тучный. Ждет уж давно его лихач. «Куда прикажете?» – «В Нескучный». Сергей Васильевич – богач. Он капиталов зря не тратит. А капиталы всё растут. На черный день, пожалуй, хватит, – Ан черный день уж тут как тут. Пришли советские порядки. Сергей Васильичу – беда. Сюртук обвис, на брюхе складки, Засеребрилась борода. Нужда кругом одолевает, Но, чувство скорби поборов, Он бодр, он ждет, он уповает, Сергей Васильевич Бобров. Когда Колчак ушел со сцены, Махнули многие рукой, Но у Боброва перемены Никто не видел никакой. Юденич кончил полным крахом: У многих сердце в эти дли Каким, каким сжималось страхом, А у Боброва – ни-ни-ни. Деникин – словно не бывало, Барон – растаял аки дым. Боброву, с виду, горя мало, – Привык уж он к вестям худым. И даже видя, что в газетах Исчез военный бюллетень, Он, утвердясь в своих приметах, Ждет, что наступит… белый день. И вдруг… Что жизнь и смерть? Загадка! Вчера ты весел был, здоров, Сегодня… свечи, гроб, лампадка… Не снес сердечного припадка Сергей Васильевич Бобров. Бубнит псалтырь наемный инок Под шепоток старушек двух: «Закрыли Сухарев-то рынок!» «Ох, мать, от этаких новинок И впрямь в секунт испустишь дух!»

Святое царство правды строится    В родимой стороне. Незримой много силы кроется    В народной глубине! Вставайте ж, новые работники,    Рожденные в борьбе! Поэты, пахари и плотники,    Мы вас зовем к себе! Встань, рать подвижников суровая,    Грядущего оплот! Расти и крепни, завязь новая,    И дай нам зрелый плод!

Власть царская народ держала в нищете,    И в нищете и в темноте. Народной темнотой держалось наше горе. Друзья, подумайте о том, что на Руси    Люд грамотный – что капля в море. Иного мудрость вся – три буквы на заборе    Да «отче наш, иже еси». И вас, читающих простые эти строки, Молю я: взяв из книг хорошие уроки, Делитеся потом усвоенным добром С тем, кто с хромым умом и кто с душой слепою Бредет, безграмотный, извилистой тропою. Не по своей вине наш брат и слеп и хром. Пусть солнца луч блеснет пред темною толпою. Нам тяжко, а слепым – им тяжелей вдвойне. Кнут, коим били нас, гулял по их спине, И ту же, что и мы, они испили чашу.    Так пусть же, братья, в эти дни    Плоды свободы, радость нашу,    Прозрев, разделят и они, – Разделят и поймут, идти с кем надо в ногу, Чтоб выйти на простор, на светлую дорогу.

Полицмейстер Кмита в Ломже Был и взяточник и вор. «Ну, подлец, и костолом же!» – Шел про Кмиту разговор.    Станислав Адамыч Кмита    Верным был слугой царю.    «Взят рабочий!» – «Морда бита?»    «Точно так!» – «Благодарю!» Был со всеми одинаков Полицмейстер боевой: Русских бил, порол поляков, Измывался над Литвой:    «Полицейские участки    Не затем, чтоб пустовать! –    Арестуешь для острастки,    Перестанут бастовать!» После Кмитова ареста Шла всегда все та же речь: «Нет на мне живого места!» «Ох-ти, брат: ни сесть, ни лечь!»    Кмита был, весьма понятно,    У начальства на виду    И отмечен был трикратно    В девятьсот шестом году. В год осилив «три барьера», Не лежал он на боку, Глядь, взнесла его карьера Полицмейстером в Баку.    А в Баку, что день, то свары,    Что ни ночь – резня, пожар:    Не армян громят татары,    Так армяне жгут татар. Кмита крови не гнушался, Лютым коршуном кружил, То с татарами якшался, То с армянами дружил.    А в накладе – те и эти:    Всякий в спину ждет ножа.    Кмита плел искусно сети,    «Честно» родине служа. Он – слуга богатых классов, Враг – «рабочей мошкары». Сам Тагиев и Гукасов [19] Щедро шлют ему дары.    Он – церковно-православный,    Он – российский дворянин,    Первым пьет бокал заздравный    Ради царских именин. Кмита – пайщик в общем риске: Черносотенцам он – свой, Он в погромной переписке С Петербургом и Москвой.    Кто сказал, что Кмиты предок?..    Кмита истинный русак!    Ан случилось напоследок,    Что попал русак впросак: Грянул гром над всей страною! Революции метла Вместе с падалью иною Всю полицию смела.    Кмита прятался сначала.    Дескать, «мы свое вернем!»    Но гроза, увы, крепчала,    Все крепчала с каждым днем. Дальше – больше, дальше – больше… Под собой не слыша ног, Очутился Кмита в Польше, «Тут спокойней, видит бог!»    Тут паны всю силу взяли.    Кмита к шляхте, пятя грудь:    «Мне пристроиться нельзя ли?    Я ведь тож… не кто-нибудь!» Дальше вышло, как по нотам. Золотые Кмите дни. Кмита польским патриотам Оказался вдруг сродни.    Он породы именитой.    Подтвердят и не врали:    С предком Кмиты, тоже Кмитой [20] ,    Совещались короли. При таком-то Ягеллоне Кмита был в большой чести И самой крулеве Боне Помогал… постель трясти.    Так иль сяк (пример не редок!),    Был крулевич в Кмиту весь.    Вот какой у Кмиты предок!    Заиграла в Кмите спесь. Борода у Кмиты сбрита, А уж ус-то, ус какой! Польский пан, Станислав Кмита, Левой крестится рукой.    Пани Кмита располнела,    Расцвела паненка-дочь.    «Еще Польска не сгинела» –    Кмита воет день и ночь. Не понять: лицо иль маска? Просто Кмиты не узнать, Пану Кмите честь и ласка, Принимает Кмиту знать.    Кмита смотрит гордым взглядом.    Как жупан ему к лицу!    Он командует парадом    Перед сеймом на плацу. Подражая Кмите-предку, Кмита всюду тычет нос: «Скоро ль будем бить соседку?» – У него один вопрос.    «Мы Москву живой рукою!..    Сил нам, что ль, недостает?»    Эта мысль ему покою,    Да, покою не дает. Кмита мысль одну лелеет И во сне и наяву: «Панство» русских одолеет, Кмита выедет в Москву.    Кмита весь – в слепой надежде,    Ею только и дыша.    В нем все та же, что и прежде,    Полицейская душа. Он свои имеет виды. Кмита мстительно-упрям: Полицейские обиды Отомстит он бунтарям!    Новый царь, само собою,    Кмиту вот как наградит! –    Словом, Кмита рвется к бою,    Проживаяся в кредит. В сейме он грозит «москалям», Речи Кмиты – брань одна: «Мир с Москвою?! Не позвалям!!» Получилася война.    Сейм шумел, а бились хлопы.    Под снаряды, на штыки,    Из окопов шли в окопы    Горемыки-бедняки. Дома брошены халупы, Плачут жены, детвора, А поляки – вот их трупы От Двины и до Днепра!    Взяли Киев. Слава! Слава!    Тут и к месту приросли.    А зашел Буденный справа,    Еле ноги унесли. Бил панов Буденный сбоку, А пехота дула в тыл. Пан Пилсудский раньше сроку Растерял военный пыл.    Кмита мрачно сдвинул брови    С видом грозного бойца:    «Жалко, что ли, хлопской крови?    Надо биться до конца!» Гад змеею ядовитой Извивается, шипит. Пан Пилсудский с паном Кмитой Вместе ест и вместе спит.    «Бьют, – заплачешь поневоле!»    Стал Пилсудский горевать,    А змея шипит: «Тем боле    Надо, пане, воевать!» «Не видать нам Украины… Фронт нам всюду стали рвать…» «Значит, – снова шип змеиный, – Надо дальше воевать!»    «И в Литве нас бьют повторно…    Пораженье как скрывать?..»    «Что ж? – змея шипит упорно. –    Значит, надо воевать!» «За грехи мы все ответим… Будут хлопы бунтовать!!» «Хлопы?! Га! Мы с быдлом этим Вот как будем воевать!»    «Будем?» – «Будем! Вздуем знатно!»    «Значит, Кмита, по рукам!»

   Если это непонятно,    То – одним лишь дуракам: Чьи мозги, как липкий клейстер, Тем осмыслить мудрёно, Что и русский полицмейстер И Пилсудский – заодно!    Их враги – рабочий с хлопом,    Иль, по-пански, – скот, рабы.    И паны пред «подлым скопом»    Не отступят без борьбы. Хлопам надо торопиться (Мой совет не так уж нов) – Чем с народом русским биться, Надо бить своих панов!    Братья, крепко в толк возьмите,    Намотав себе на ус:    Мой « рассказ о пане Кмите »    Для панов – не сладкий кус. Кмита панствует поныне. Но паны поднимут вой: Дескать, в сейме и в помине Нет фамилии такой.    Я панам не дам покою:    Скажет мой правдивый стих,    Под фамилией какою    Кмита прячется у них. Да один ли только Кмита? Есть почище образцы. Едет пан, за паном – свита: Все такие ж подлецы.    Братья хлопы, злое зелье    Время выполоть сполна.    Шляхте – пир, а вам – похмелье;    Шляхте – жир, а вам – война! Бьетесь вы панам в угоду, А ведь счастье – у дверей: Только панскую породу Уничтожьте поскорей!

При свете трепетном луны Средь спящей смутным сном столицы, Суровой важности полны, Стоят кремлевские бойницы, – Стоят, раздумье затая О прошлом – страшном и великом. Густые стаи воронья Тревожат ночь зловещим криком. Всю ночь горланит до утра Их черный стан, объятый страхом: «Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! – Пошло все прахом, прахом, прахом!» О, воплощенье мертвых душ Былых владык, в Кремле царивших, Душ, из боярских мертвых туш В объятья к черту воспаривших! Кричи, лихое воронье, Яви отцовскую кручину: Оплачь детей твоих житье И их бесславную кончину! Кричи, лихое воронье, Оплачь наследие твое С его жестоким крахом! Крахом! Оплачь минувшие года: Им не вернуться никогда. Пошло все прахом, прахом, прахом!