Мир слова ждал в ответ на вой безумья злого. На вопли извергов, грязнящие эфир. Советская страна сказала это слово, Сказала властно и сурово, И, услыхав его, культурный вздрогнул мир. Пред ним разбойная открылася картина: Телами детскими покрытая земля, Опустошенная пожарами равнина, – Злодейств неслыханных обрушилась лавина На села мирные, на мирные поля. Дымится кровь, мороз каленый Не может остудить ее, она – свежа. Ни мудрой старости, годами убеленной, Ни резвой юности, в жизнь, в красоту влюбленной, Не пощадил разгул бандитского ножа. Так вот оформилось в какое окаянство Фашистских подлецов безграмотное чванство, Рожденное в бреду лжемудрецом больным: «Немецкой расе – власть над миром, все пространство!      Нет места – расам остальным». «Сверхчеловек»! Его дыханьем ядовитым Отравлен выродков немецких пьяный сброд. Взрывать советские святыни динамитом, В приюте гения всемирно-знаменитом Сжигать рабочий стол и взламывать комод, Все, все дозволено немецким сверхбандитам:      Они – «сверхлюди», «сверхнарод»! Культ человечности свиным засыпан сором Под злое хрюканье тупых расистских рыл. Повальным грабежом, разнузданным разором Путь отмечая свой, поистине позором Сверхчеловеческим фашизм себя покрыл. В коробке черепной фашизма пустозвонной Такая мысль была – она пошла ко дну: Напав на нас врасплох ордой многомильонной, Топча копытами живую целину, Дым едкий распластав над порослью зеленой, В молниеносный срок пустынной сделать зоной Необозримую Советскую страну. Но просчиталися фашистские пророки, Пришлось им удлинять назначенные сроки, Покамест мстительный не встал пред ними Рок. Их, напоровшихся на тяжкие уроки,      Ждет заключительный урок. На исторический они пошли экзамен, Они, матрикул чей так бескультурно гол! Но, мейне геррен, мейне дамен, Вам всем оценку даст – судебный протокол. Рука истории под ним напишет «амен»! И в ваш могильный холм вонзит железный кол.

В большом приволжском городе, На улице окраинной, Рукой подать откудова На тракторный завод, В опрятной, теплой комнатке Рабочего Кормилова Терентия Парфеныча Воскресным первомартовским Погожим, ясным утречком Поднабрался народ. Тут был сержант Бурёнышев, Боец, на фронте раненный И в местный старый госпиталь Направленный в «ремонт». Теперь, отремонтирован, Сержант усы покусывал, Горя одним желанием – Скорей, без промедления Вернуться вновь на фронт. Василия Ячменного, Из эм-те-эс механика, К приятелю прибывшего Из ближнего села, Хозяин обходительный Устроил рядом с воином У кончика стола. У двери, – грузный, кряжистый, – Опершися на трость, Жевал мундштук прокуренный Поэт, московский гость. Хозяйская племянница, Колхозница-ударница, Сказать ей в похвалу, Вихрастенька, глазастенька, Комочком пестрым Настенька Прижалася к углу. Сидели молча, думою Волнующей охвачены О фронте, о войне, И напряженно слушали Волшебного оратора, Трибуною избравшего Прилаженную к проводу Подставку на стене. Чеканя слово каждое, Он говорил им голосом «Эфирным», проникающим Во всем родном краю В места любые – в город ли, В колхоз ли отдаленнейший, На все фронты военные, Морские, сухопутные, На все заводы, фабрики, И в шумное собрание, И в тихую семью. Оратор вышеназванный Передавал горячую, Волнующе-призывную Статью, Михал Иваныча Калинина статью. В ней просто, вразумительно Народу разъяснялося, С какою богатырскою Зарядкой волевой, С каким, еще не виданным, Жестоким напряжением Всей мощи тыловой Немедленно – природою Нам сроки предуказаны! – Заняться мы обязаны Сейчас первостепенною – На уровне с военного! – Совхозного, колхозного Работой неотменною, Весенне-полевой. Боец, сержант Бурёнышев, За смелость беззаветную Награды удостоенный, На фронте был танкист, – Теперь – при общем слушанье Статьи, насквозь пронизанной Весенними мотивами Страды сельскохозяйственной, – Лицо его украсилось Блаженною улыбкою: Проснулся в красном воине Искусный, тренированный И дважды премированный Колхозный тракторист. В живых словах калининских Так много было близкого, Приятного, понятного И сердцу и уму. Сержант, глаза прижмуривши, Их слушал, точно музыку, И чудилось ему: Все выше всходит солнышко, Взяв направленье летнее, Все ярче светит солнышко И греет все приметнее; Рыхлеет снег под настовой, Под ломкою корой, – Простившися с дорогою Ухабистой, петлистою, Размоченной, землистою, Не санною порой, Копытами истоптанной, Полозьями источенной, Зима пошла нетронутой, Заснеженной обочиной. Весна не за горой! На оголенных выступах, Буграх, на косогорочках Уже дымками синими Дымится в час полуденный Оттаявшая прель. Любуясь дружной озимью Весенними просонками, Дыша парами тонкими, Под жаворонка трель Ручьями скоро звонкими Заговорит апрель. А там!.. Воображение Сержанта разыгралося. «Весенняя страда… А что в ней, право, страдного?..» Сержанту ясно слышался Знакомый гул колхозного, Желанного, отрадного Весеннего труда. Вид поля неоглядного Кружил сержанту голову, Туманом обволакивал, Нет сил глаза отвесть. «Да, да, – словам калининским Он мысленно поддакивал, – Все это так и есть. Весна решает многое, Посев решает главное. Не надо забывать Суждения народного, Что сытый бьет голодного, Что сытому сподручнее Победно воевать . Весна решает многое, Посев решает главное. Уместно слово строгое, Боеприказу равное, Там, где слабей звено, Где срывы и неровности Где сельские работники Не в боевой готовности. Зерно – понять нам следует, Понять не мудрено! – Хотя на нем исконное Все то же облачение И та же все начиночка, Мучная серединочка, Но с боевым оружием Сравнялося оно: Военно-оборонное Приобрели значение И каждая крупиночка, И каждое зерно! Чтоб выявился полностью Во всем своем величии, Во всей своей безмерности, Везде, на всех фронтах, Как океан бушующий, Победный, торжествующий, Народных сил размах. На этот раз поистине Страдой самоотверженной, Работой по-военному Добиться мы обязаны, Чтоб стены прогибалися От урожая нового В советских государственных Больших зернохранилищах, В колхозных закромах! Горит душа желанием На фронте снова встретиться Лицом к лицу с врагом! Но – если бы неволею По явной непригодности К почетной службе воинской Я б не был красным воином, А был сейчас колхозником – Я б ни о чем другом, Лишь о посеве думал бы, Ему все силы отдал бы Для укрепленья родины И Красной нашей Армии, Ведущей непрерывные Бои с лихим врагом, – Больной, не мог бы трактором Я управлять попрежнему?» –  Руками землю рыл бы я!  – Вслух у сержанта вырвалось. Очнувшися, конфузливо Он посмотрел кругом. Взглянул он на Ячменного, Тот – сам не свой: расстроился, Лицо покрылось краскою Смущенья и стыда, – Сейчас он с болью чувствовал, Что у него на станции Работа, ой, худа! Не зря все председатели Колхозов на директора В последнем заседании Насели так – беда! Тут и ему досталося, Механику Ячменному: «Дела у вас одни. К весне вы как готовитесь? А до весны осталися Ведь считанные дни!» Срам! Трактористка бойкая, Выносливая, стойкая, Девчонка эта самая, Что так теперь скромнехонько Забилась в уголок, Она все это видела, Она все это слышала, Она ему укорливо Сказала: «Что, милок? С ремонтом неуправочка? А ведь зима кончается. Неладно получается». «Девчоночка права. Неладно. С этим кончено! Всех подтянуть немедленно! Себя взять в руки первого!» От мыслей у Ячменного Ломилась голова. Речь явственно кончалася Оратора настенного: С подъемом он дочитывал Большой статьи калининской Последние снова: «В колхозной стройке женщины Всегда, с начала самого, Играли роль громадную, – Звучало со стены, – В колхозной жизни сделалась Роль женщины решающей В условиях войны, В борьбе за исключительный, У нас в полях невиданный, Могучий урожай!» Сержант, взглянув на Настеньку, Сказал ей: «Слушай, девушка, Слова такие попусту На ветер не бросаются. Слова тебя касаются, Смотри, не подкачай!» Тряхнув кудрями, Настенька Решительно, уверенно, С веселою задоринкой Ему дала ответ, Похожий на торжественный, На клятвенный обет: «Не подкачаю, нет! » «Ну, вот, – хозяин с гордостью Сказал гостям, – ну, вот! Не я ль минувшей осенью Шумел на весь завод: Завесть заводу надобно – И место есть свободное! – Хозяйство огородное. Так вот! Вы сами слышали Теперь слова Калинина, Как важно – и особенно В тягчайший этот год – Любому учреждению, Любому предприятию И каждому рабочему В отдельности свой собственный Возделать огород! В любом бы учреждении, В любом бы предприятии На каждое бы здание – Начальству в назидание! – Такой плакат приладил я: «Налаживай подсобное Рабочее питание, Поменьше иждивенчествуй, Без толку в государственный Карман не заезжай!» Хозяин взбудораженный Своей любимой темою, Речь вел с такой горячностью, Что позабыл про стынущий, Гостям давно предложенный, Осиротелый чай. Писатель этим временем, Вооружась тетрадкою, Вносил в нее украдкою Начало новой повести Военный урожай : «В большом приволжском городе, На улице окраинной, Рукой подать откудова На тракторный завод, В опрятной, теплой комнатке Рабочего Кормилова Терентия Парфеныча Воскресным первомартовским Погожим, ясным утречком Поднабрался народ».

Прекрасно небо голубое. Прекрасна мать-земля. Прекрасно все родное, Здоровое, цветущее, живое:    Оно не может быть иным. Идут на фронт бойцы. Вглядись в лицо любое, Увидишь ты его таким родным-родным! Сегодня Первомай. Но время боевое Зовет нас к подвигу. Плывет заводский дым. В колхозах выдано заданье трудовое    И старикам и молодым. Подъем. Справляются с работой трудной двое, Где дела ранее хватало пятерым, Всем, бьющимся с врагом фашистски-уголовным, Героям боевых и трудовых побед. Всем детям Родины Советской, братьям кровным,    Я, их соратник и поэт, Шлю братский, пламенный привет!

Они сошлись – не двое, трое – Все трактористки налицо. Речь – о своем родном герое. Вот с фронта красного какое Земляк прислал им письмецо: «Друзья! Пишу о важном. Срочно. Зря б я бумаги не марал. У нас на фронте дело прочно, – Так трактористкам кратко, точно Писал земляк их, генерал. – Мы бьем врага. Черед за вами Работать жарко – день и ночь, – Чтоб хлебом, мясом и жирами, Своими славными делами Бойцам за родину помочь. Хлеб, мясо, масло ли коровье На вкус приятней, чем на слух. Победы первое условье – Бойцов железное здоровье: В здоровом теле – бодрый дух!» Все трактористки – хоть заочно По-фронтовому – раз! и раз! И по-хозяйски, полномочно, Ответ свой дали – кратко, точно: «Есть! Будет выполнен наказ!»

Ну, как страною не гордиться, У власти где такой народ! Наш хлеб напрасно немцам снится: Мы разгромим фашистский сброд! Нет, никогда не превратится Советский хлеб в фашистский брот! [1]

В Неве крушился лед весеннею водой. Прилива свежих сил в себе почуяв соки, Рабочий класс отважно рвался в бой. Его морочили, грозя ему бедой, Поддельные друзья и ложные пророки. Под стягом Ленина вступала «Правда» в строй,    В ней гневно Сталин молодой    Чеканил пламенные строки. Его искусная и твердая рука Не оставляла мест живых во вражьем бреде, И каждая его чеканная строка Звала уверенно к сраженьям и – победе!

Мы с «Правдою» прошли тридцатилетний путь. Враг новый силился ногой нам стать на грудь. Уж нашей гибели предсказывал он сроки. Не захлестнула нас, однако, вражья муть: Мы сберегли свои, не сникшие ничуть, Неиссякаемых народных сил истоки, И в «Правде» – перед «днем рождения» как раз – С волненьем сталинский читали мы приказ, Сурово-строгие, торжественные строки. Весь мир их прочитал, волнуясь в свой черед. Страх вызовут они в фашисте-людоеде. Они внедряют в нас, в бойцов и в весь народ, Неукротимое стремление – вперед, Несокрушимую уверенность – в победе. Не могут не громить врага – в любой нужде,    При временной любой невзгоде –    Народ, уверенный в вожде,    И вождь, уверенный в народе!

Герой-танкист, товарищ Кретов, Сказал прекрасные слова. Вниманью нынешних поэтов: Для героических сюжетов Какая дивная канва! «В боях с врагом, – героя вывод, – Мы заслужили похвалу, Но, земляки мои, а вы вот Все ль подтянулися в тылу? Мы все – одной породы слепок. В нас общий дух и общий пыл: Фронт боевой особо крепок, Когда особо крепок тыл. Вам, трактористки с юным стажем, Ведущим трактор в первый раз, С моим отважным экипажем Я составляю наш наказ: «Быстрей осваивать машины, Держать в порядке их в большом, Беречь, как мы, бойцы-мужчины, Свое оружье бережем! Поэкономнее с горючим! Тем легче силам фронтовым, Чем больше мы его получим: Бензин является могучим Подспорьем нашим боевым. Сверхплан – успеха основанье. Мы говорим не наугад: Нам много даст соревнованье Всех женских тракторных бригад! Механики и бригадиры! У вас и опыт есть и глаз. Вы – трудовые командиры. Зависит многое от вас!» Герой-танкист, товарищ Кретов, Коснулся самых главных мест. В живых словах его советов Звучит победный манифест: «Вперед – к работе неустанной! Не спотыкаться на ходу! Быть верным клятве, нами данной: С фашистской нечистью поганой Покончить в этом же году! »

В работе яростно-кипучей Юг, запад, север и восток. Все полноводней, все могучей Соревновательный поток. Пласты глубокие взрывая, В народных недрах открывая Ключи энергии живой, Вступила ярость трудовая В соревнованье – с боевой. В строю и молодость и старость, Все – в напряженье, все – в бою. Страшней нет ярости, чем ярость В борьбе за родину свою!

Быть всем героями: бойцам – на поле боя,    Нам – на своих местах. И клятва сдержана: и здесь и на фронтах Мы дали родине не одного героя! Товарищи, вперед! Быть всем, как на войне:    Порядок строгий, дисциплина!    Ни одного пустующего клина!    Пахать вовсю по целине! Прибавить площади к полям и огородам!    Мы дать должны сырье заводам,    Хлеб, мясо – фронту и стране! Все силы напряжем, приложим все старанья, Чтоб ни один совхоз от соцсоревнованья Не оставался в стороне! – И не останется, сомненья нету в этом. Работники совхозов всей страны,    Я обращаюсь к вам с приветом.    Не потеряли вы весны,    Успехи ваши всем ясны,    Вы перекроете их летом! Призывный клич гремел по шахтам и заводам,    Он был подхвачен всем народом,    Забыто слово: «тяжело»! Невиданным досель, сверхбогатырским ходом Соревнование рабочее пошло.    Стремительный, могучий, грозный Поток энергии бурлит в родном краю. И вот уже идет большой отряд совхозный    В соревновательном строю.    Он трудовой отвагой налит. Соратникам своим совхоз «Лесной» сигналит: «Товарищи! На боевых фронтах, Где все еще сильна фашистская угроза, Есть люди лучшие и нашего совхоза. Их подвиги у всех в совхозе на устах.    Был час торжественный – прощанье, Когда мы клятвою скрепили обещанье:    На фронтовых и тыловых постах».

Сестры: Нина, Валя, Ната! За отца, за друга, брата, За подбитого орла Сердцем раненым страдая, Спросит пусть себя любая: «Чем я фронту помогла?» Вас – отважных, стойких, честных, Чьи глаза огнем горят, – Ждет для подвигов совместных Санитарниц краснокрестных Героический отряд!

В борьбе с врагом наш фронт окреп, Но враг для нас еще опасен. Зверь, тяжко раненный, свиреп, На рев его ответ наш ясен. В печах, где плавится металл, Рабочий гнев заклокотал. Звуча по-новому, сирены. Зовут на подвиг трудовой, И вдохновляет все три смены Единый лозунг боевой: – Защита родины, культуры! Разгром смертельного врага! – Глаза сверкают, лица хмуры. Не час – секунда дорога! В соревнованье пил, рубанков Включился каждый молоток. Растет и ширится поток Аэропланов, пушек, танков, Боеприпасов – без конца! Побольше в брюхо ей свинца – Змее фашистской подколодной! Поддержим мощью всей народной Родного нашего бойца!

Враг на пути, ему знакомом: В Ростов уже вбивал он клин. Тогда фашистский первый блин Весьма крутым свернулся комом: Враг был отпотчеван – разгромом! Донцы, шахтеры, казаки, Красноармейские полки, При вашем яростном отпоре Пусть будет так – врагу на горе – Донская печь раскалена, Чтоб вражья лопнула спина, Чтоб почернели вражьи хари, Чтоб от повторного блина Зарвавшейся фашистской твари Остался только запах гари, Чтоб враг наш видел смерть одну За каждым кустиком и горкой, Чтоб стало вечной поговоркой: «Погиб, как немец на Дону! »

Ночь. В полевом колхозном стане Уснули все, чтоб встать поране. Не спит лишь сторож, дед Нефед. Вдруг всполошился старый дед: Над станом ночью гул мотора! Дед смотрит. Точно: самолет. С него Нефед не сводит взора. «Как он чудн о себя ведет: Кружит почти над самым лесом… Взмыл вверх… Как не было! Исчез! Кружил он за каким тут бесом? – Так думал дед, шагая в лес. – Авось что-либо запримечу». Ан глядь, пыхтя, ему навстречу Верзила несуразный прет. Нефед к нему: «Ты кто? Откеда?» Верзила, выпучась на деда, Незнамо, врет или не врет: «Я, – говорит, – бежал из плену. Подбил я немца на измену, Подкуплен летчик мною был, Чтоб свез меня в советский тыл; Где здесь на станцию дорога?» У старика в душе тревога, Но речь умильна и хитра: «У нас останься до утра. Поешь, попей, сосни с устатку. А утром… Господи прости, Тебя на станцию свезти В колхозе сыщем, чай, лошадку!» В колхозном стане гость ночной. Все окружили гостя тесно. «Страдал в плену?» – «Ах ты, родной!» «Ну расскажи, нам интересно!» А дед стряпухе шепотком: «Гость явно треплет языком. „Страдал в плену“. А брюхо – вона! Лети стрелой в район, Матрена. Так, мол, и так: в ночи тайком К нам притесалася ворона. Мне этот „гость“ не по нутру: Вертляв, и рожа – на шпиона». Все разъяснилось поутру. Отряд, прибывший из района, Разоблачил врага в момент: Немецкий к нам проник агент! Осталось от него наследство – Его фальшивый документ, Оружье, взрывчатое средство И толстый денежный пакет. Сам получил он, по закону, Что причитается шпиону, Как говорится: был – и нет! Предупредивший крупный вред, Еще внимательней, чем ране, Относится к ночной охране Колхозный сторож, дед Нефед. Все говорят ему: «Спасибо!» «Пускай, – в ответ смеется дед, – Еще к нам сунется кто-либо! Мы и его – за первым вслед – Спровадим к черту на обед!»

О поле, поле Куликово, Врага ты видело какого! Здесь бились русские полки, И пахари, и рыбаки; Удары грудью принимая, Они свершили свой обет; Им показала свой хребет Орда свирепого Мамая! Враг новый рыщет на Дону. Помянем, братья, старину, Почтим и прадедов и дедов, Ударим так, чтоб никогда Уж не воспрянула орда Осатанелых людоедов!

Зеркальная гладь серебристой речушки В зеленой оправе из ивовых лоз, Ленивый призыв разомлевшей лягушки, Мелькание белых и синих стрекоз, Табун загорелых, шумливых детишек В сверкании солнечном радужных брызг, Задорные личики Мишек, Аришек, И всплески, и смех, и восторженный визг. У Вани-льняной, солнцем выжженный волос, Загар – отойдет разве поздней зимой. Малец разыгрался, а маменькин голос Зовет почему-то: «Ванюша-а! Домо-о-ой!» У мамки – он знает – большая забота: С хозяйством управься, за всем присмотри, – У взрослых в деревне и в поле работа Идет хлопотливо с зари до зари, – А вечером в роще зальется гармошка И девичьи будут звенеть голоса. «Сестре гармонист шибко нравится, Прошка, – О нем говорят: комсомолец – краса!» Но дома – лицо было мамки сурово, Все с тятей о чем-то шепталась она, Дошло до Ванюши одно только слово, Ему непонятное слово – «война». Сестрица роняла то миску, то ложки, И мать ей за это не стала пенять. А вечером не было слышно гармошки И девичьих песен. Чудно. Не понять. Анюта прощалася утречком с Прошей: «Героем себя окажи на войне! Прощай, мой любимый, прощай, мой хороший! Прижалась к нему. – Вспоминай обо мне!» А тятя сказал: «Будь я, парень, моложе… Хотя – при нужде – молодых упрежу!» «Я, – Ваня решил, – когда вырасту, тоже Героем себя на войне окажу!» Осенняя рябь потемневшей речушки Уже не манила к себе детворы. Ушли мужики из деревни «Верхушки», Оставив на женщин родные дворы. А ночью однажды, осипший от воя. Ее разбудил чей-то голос: «Беда! Наш фронт отошел после жаркого боя! Спасайтеся! Немцы подходят сюда!» Под утро уже полдеревни горело, Металася огненным вихрем гроза. У Ваниной мамки лицо побурело, У Ани, как угли, сверкали глаза. В избу вдруг вломилися страшные люди, В кровь мамку избили, расшибли ей бровь. Сестрицу щипали, хватали за груди: «Ти будешь иметь з нами сильный любовь!» Ванюшу толчками затискали в угол. Ограбили все, не оставив зерна. Ванюша глядел на невиданных пугал И думал, что это совсем не война, Что Проше сестрица сказала недаром: «Героем себя окажи на войне!», Что тятя ушел не за тем, чтоб пожаром Деревню сжигать и жестоким ударом Бить в кровь чью-то мамку в чужой стороне. Всю зиму в «Верхушках» враги лютовали, Подчистили все – до гнилых сухарей, А ранней весною приказом созвали Всех девушек и молодых матерей. Злой немец – всё звали его офицером – Сказал им: «Ви есть наш рабочая зкот, Ми всех вас отправим мит зкорым карьером В Германия наша на сельский работ!» Ответила Аня: «Пусть лучше я сгину, И сердце мое прорастет пусть травой! До смерти земли я родной не покину: Отсюда меня не возьмешь ты живой!» За Анею то же сказали подружки. Злой немец взъярился: «Ах, ви не жалайт Уехать из ваша несчастный „Верхушки“! За это зейчас я вас всех застреляйт!» Пред целым немецким солдатским отрядом И их офицером с крестом на груди Стояли одиннадцать девушек рядом. Простившись с Ванюшею ласковым взглядом, Анюта сказала: «Ванёк, уходи!» К ней бросился Ваня и голосом детским Прикрикнул на немца: «Сестрицу не тронь!» Но голосом хриплым, пропойным, немецким Злой немец скомандовал: «Фёйер! Огонь!» Упали, не вскрикнули девушки. Ваня Упал окровавленный рядом с сестрой. Злой немец сказал, по-солдатски чеканя: «У рузких один будет меньше керой!» Все было так просто – не выдумать проще: Средь ночи заплаканный месяц глядел, Как старые матери, шаткие мощи, Тайком хоронили в березовой роще Дитя и одиннадцать девичьих тел. Бойцы, не забудем деревни «Верхушки», Где, с жизнью прощаясь, подростки-подружки Не дрогнули, нет, как был ворог ни лют! Сметая врагов, все советские пушки В их честь боевой прогрохочут салют! В их честь выйдет снайпер на подвиг-охоту И метку отметит – «сто сорок второй»! Рассказом о них вдохновит свою роту И ринется в схватку отважный герой! Герой по-геройски убийцам ответит, Себя обессмертив на все времена, И подвиг героя любовно отметит Родная, великая наша страна! Но… если – без чести, без стойкости твердой – Кто плен предпочтет смерти славной и гордой, Кто долг свой забудет – «борися и мсти!», Кого пред немецкой звериною мордой Начнет лихорадка со страху трясти, Кто робко опустит дрожащие веки И шею подставит чужому ярму, Тот Родиной будет отвержен навеки: На свет не родиться бы лучше ему!

Лик этот скорбный, слезы эти И обездоленные дети, Врагом сожженный дом родной, От обгорелого порога Одна осталася дорога – Искать норы в глуши лесной, Покинув прах отцов и дедов, Таков, Россия, жребий твой В мечтах немецких людоедов! Но – в испытаньях ты тверда. Уже не раз, не два чужая Остервенелая орда Шла на тебя, уничтожая Твои деревни, города. Но на кровавых именинах Умела ты принять гостей: О, сколько на твоих равнинах Истлело вражеских костей! Ты отстоять себя сумела, И слава о тебе гремела: «Все, кто искал на Русь пути, Ее природу знали скудно: В Россию вторгнуться – нетрудно, Трудней – назад живым уйти!» Уроки прошлого не учат Ослов: таков ослиный рок. Им нужен новый, свой урок. Так пусть они его получат! Бойцы, дадим святой зарок: «Разбить врага – в ближайший срок!»

В «двенадцатом году» – кавалерист-девица И в «Крымскую войну» – отважная сестрица, Она в дни Октября в «семнадцатом году» Шла в Красной Гвардии в передовом ряду. Да, русской женщине недаром мир дивится! И не читали ль мы о немцах в эти дни,    Как напоролися они    На героиню-сталинградку. Она, взамен того, чтоб указать пути Врагам, как дом – для них опасный – обойти, Их вывела на тесную площадку Под самый наш огонь и крикнула бойцам: «Стреляйте, милые, по этим подлецам!» Пусть стала жертвою она немецкой мести. Она пред миром всем раскрыла, как велик Дух русской женщины и как прекрасен лик, Суровый лик ее, готовой каждый миг На подвиг доблести и чести!

Подросток-девочка. Она Бойцом-героем спасена, У пса фашистского отбита. Смертельной корчей сведена Рука сраженного бандита. Родной боец наш – невредим, Неустрашим, непобедим – Исполнен мощи сверхударной. На грозный лик его глядим Мы все с любовью благодарной.

Да, наш народ породы стойкой: Свой фронтовой крепя заслон, Врагу ответил он постройкой Колхозных танковых колонн. Колхозным боевым ответом Ошеломлен фашистский сброд. Как он сказался в деле в этом – Весь осиян победным светом – Наш удивительный народ!

Муссолини – речь о нем! – Разболтался дуче, Мол, у русских с каждым днем Положенье круче, Что дела их, видит бог, Никуда не гожи: Русский фронт насквозь продрог, Потому что нет сапог: Не хватает кожи! В довершение всех бед При заторе с кожей Никакой замены нет, На нее похожей. Но у русских – к их стыду, – Чтоб смягчить свою беду, Сыскан в нынешнем году Выход их исконный: Так – у них в большом ходу Стал сапог… суконный! – Жалко дуче русских ног? Нет, он зло смеется. Он, болван, узнать не мог, Что суконный наш «сапог» Валенком зовется! Брех понес о нем сплошной, Брех нелепый и смешной, Муссолини злобный. Русский валенок родной, Легкий, теплый, шерстяной До чего хорош зимой, До чего удобный! Он в морозы и в снега Серо пусть – на взгляд врага Выглядит наружно, Да согрета в нем нога! Вот чем обувь дорога! Стало быть, что нужно! Верный друг наш, он вдвойне Нам дороже на войне Зимней да морозной. До чего ж охота мне Городской вскричать родне И родне колхозной: Марья, Дарья, Митрофан, Сашенька с Феклушей, Епифан и Селифан, Тетя Феня, слушай, Слушай, дядя Ферапонт: Шлите валенки на фронт! Шлите срочно, дружно! Это – то, что нужно!

Вот до чего дошли фашистские бандиты: Они дают своим собакам имена. А человеку русскому – гляди ты! – Иная в их глазах цена: Покамест он от мук и голода не помер, Фашисты на него навешивают номер!    Не человек он вроде, нет,    А вещь, хозяйственный предмет –    Последнего к тому же сорта.    Жалеть его – какого черта! Пускай работает в мороз полунагим. Начнет дерзить? Фашист убьет его бессудно И «номер» выбывший – все это так не трудно! –    Заменит «номером» другим. Фашистских извергов мы привлечем к ответу. Но как нам их карать? За все их за дела    Любая кара им мала.    Их преступленьям – меры нету!

«Трофейной» бандой Риббентропа Была ограблена Европа, Ее музеи и дворцы. Набравшись опыта, фашистские злодеи Пустились оголять советские музеи. Картины, статуи, колонны, изразцы, Культурных ценностей редчайших образцы –    Все, что копили наши деды,    Что завещали нам отцы, В местах, где временной добился враг победы,    Фашистские «искусствоведы»    Разворовали, подлецы. Среди фарфоровой посуды, тонкой, ломкой, Средь древней утвари, средь драгоценных ваз Они плясали дикий пляс, Орудуя ножом и фомкой. Чего не увезли с собой, То превратили в лом и в бой.    Но близок грозный час расплаты – За разоренные старинные палаты, За каждый наш музей, дворец культуры, храм Придется воем выть, попавши в наши руки,    Организованным ворам,    «Профессорам и докторам»    Фашистской подлой «грабь-науки», – И первым пред судом свой воровской ответ    Даст Риббентроп-«искусствовед»!

Он пал. Но честь его – жива. Герою высшая награда – Под именем его – слова: Он был защитник Сталинграда! В разгаре танковых атак Пал краснофлотец Паникак. Им – до последнего- патрона – Держалась крепко оборона. Но не под стать морской братве Врагу показывать затылки. Уж нет гранат. Остались две С горючей жидкостью бутылки. Герой-боец схвдтил одну: «В передний танк ее метну!» Исполненный отваги пылкой, Стоял он с поднятой бутылкой: «Раз, два… Не промахнусь небось!» Вдруг пулей в этот миг насквозь Бутылку с жидкостью пробило! Героя пламя охватило, Но, ставши факелом живым, Не пал он духом боевым, Не дрогнул волею могучей. С презреньем к боли острой, жгучей, На вражий танк боец-герой С бутылкой бросился второй. Удар! Огонь! Клуб дыма черный! Огнем охвачен люк моторный, В горящем танке дикий вой: Команда взвыла и водитель. Пал, совершивши подвиг свой, Наш краснофлотец боевой. Но пал, как гордый победитель! Чтоб пламя сбить на рукаве, Груди, плечах, на голове, Горящий факел, воин-мститель, Не стал кататься по траве, Искать спасения в болотце: Он сжег врага своим огнем! Легенды сложатся о нем, Бессмертном нашем краснофлотце!

Неслись вдоль полянки Немецкие танки. Им пушка за горкой была не видна. Была эта пушка советской чеканки. Их – тридцать, она – Одна. Громила танки она знаменито: И в хвост и в гриву – ив тыл и в фасад. Четырнадцать танков было разбито, Шестнадцать – подрали назад. Вот это работа была так работа! А сила – с виду – была не равна: Немецких танков – сбиться со счета, Их – тридцать, она – Одна. Одна расправилась с танковой бандой, Потому что была грозной силой сильна: Семь отважных бойцов было с ней под командой Лейтенанта Ильи Шуклина. Восьмерка героев с пушкой за горкой – А немцев взяла в какой оборот! Потому что за этой геройской восьмеркой Стоял могучий советский народ!

Жизнь примерами богата: Фронт и тыл – родных два брата, У обоих мать одна – Вся Советская страна. Наш рассказ начнется с тыла. Жизнь в нем, ясно, не застыла, А совсем наоборот: Взбудоражен весь народ. Все в горенье, все в движенье, Все в геройском напряженье, Тыл в работе день и ночь – Фронту силится помочь. Кизел – город есть, слыхали? Предки кизелцев пахали И частенько в год худой Хлеб жевали с лебедой. Нынче там кипит работа, Уголь-главная забота, Лишь про уголь всюду речь: «Надо, братцы, приналечь! Мы докажем: наши копи Не последние в Европе. Нам страна дала наказ – Мы ее послушны кличу! – Угля прежнюю добычу Перекрыть во много раз!» Мы нуждаемся в нем крайне. Почему? Для всех не в тайне. Вместе с фронтом вся страна Уголь требует: война! Для заводов оборонных, И литейных, и патронных, Всех, любого образца, Нужен уголь без конца! Ну, так в Кизеле вот в этом Объявились нынче летом Два – не знаю их с лица – Машиниста-молодца: «По понятным всем причинам Нашим врубовым машинам Мы дадим такую прыть, Чтоб рекорд свой перекрыть Достиженьем нашим новым. Нас, Кошкарова с Жирновым, Просим снайперов-стрелков Всех дивизий и полков Поддержать своим вниманьем, Боевым сорезнованьем. На своих постах бои Проведем мы беззаветно. Присылайте нам ответно Обязательства свои!» Как прочли бойцы в газете Это, значит, письмецо, Стали думать об ответе: Братский вызов налицо. «Нет у нас таких законов Избегать крутых высот! – Молвил снайпер Номоконов, Покосясь на вражий дзот. – Фрицам пулек мы подбросим! Чтобы снайперский мой счет Довести мне до двухсот, Сбить мне надо – двадцать восемь Цифра все ж! Но сладить с ней Обязуюсь в десять дней!» «А вот мне, – сказал Санжеев, – Сбить четырнадцать злодеев, Будет – сто. Зарок даю: В десять дней я их набью!» «Фрицам» есть все основанья Русских «снайперского званья» Ненавидеть зверски-зло. «Фрицам» крепко не везло: Новый вид соревнованья Поубавил их число. Показался «фриц» и – спекся, Сразу в землю нос зарыл. Номоконов так увлекся, Что заявку перекрыл. Сверх «двухсотенной» заявки Дал четырнадцать надбавки! Сто Санжеев объявил? Но так метко бил и часто, Что уже до срока за сто Далеко перевалил! Наш народ и смел и ловок. Спарил – доблестный почин! – Меткость снайперских винтовок С мощью врубовых машин. Перед нами в виде чистом Дня победного залог: Там куется смерть фашистам, Где так кровно с машинистом Спаян меткий наш стрелок!

Вся страна читает жадно От строки и до строки, Как фашистов беспощадно Бьют гвардейские полки. Каждый день ведя облаву На проклятое, зверье, Заслужив геройством славу, Наша гвардия по праву Носит звание свое. В дни борьбы с фашистской сворой, Трудовой утроив пыл, Богатырскою спорой Служит ей рабочий тыл: Сил народных выраженье, Дисциплиною тверда, Ей кует вооруженье, Боевое снаряженье, Наша гвардия труда.