В Нью-Йорке вам всюду подают лососевый мусс, или лосося в нарезке, или просто лосося. И что им дался этот лосось? Они не едят ничего другого. В Париже всюду «салаты с молодой зеленью», а тут – стейки из лосося, лосось под горчичным соусом. Но модный квартал, как ни парадоксально, называется «Мясной рынок».
Клубы в Meatpacking District вполне соответствуют его названию: это и впрямь сущие мясные лавки. Модели пляшут, как куски говядины на крючьях. Я спрашиваю у накокаиненного по уши ньюйоркца, где он отдыхает от этого сумасшедшего дома. Он отвечает – на Ибице. Честное слово, некоторые ньюйоркцы неизлечимы. Их невозможно спасти от их апокалипсиса. Красота упертости.
Вышибала в «Cielo» на вид не слишком open-minded.
– Are U on the list? Вы в списках?
– Э-э… yeah, конечно…
– Ваше имя, сэр?
– My name is Oussama. Усама Бен Гребаный Ладен, ОК?
Когда отпускаешь подобные шуточки эдакой роже, надо уметь быстро бегать.
Чтобы писатель боялся книги, которую пишет, – такое нечасто встретишь.
В «Taj» я любуюсь длинноволосой блондинкой в черном – высокой, печальной и окруженной братьями. Сам не знаю, как я с ней заговорил. Может, пролил на нее свой стакан, потому что меня толкнул молодой расхристанный француз. Я прошу прощения и вытираю яблочный мартини на ее белых грудях. Тут-то она говорит, что ее телохранители начистят мне морду. Я прошу их урезонить. Она смеется и представляет мне двух своих гигантов-братьев. Я замечаю, что ногти у нее накрашены в цвет ее жвачки. Я спрашиваю, куда она потом. Когда ты – незнакомец в далеком городе, надо этим пользоваться и идти напролом. Она говорит, что они едут в «Лотос». Потом исчезает в толпе. Я беру такси и жду ее в «Лотосе». Час спустя, когда приезжает она со своими церберами, мне уже море по колено. Она узнает меня и улыбается. Чтобы понравиться американке, нужно показать, что ты настойчив. Все ее жесты прелестны. Похоже, ей небезразлично мое присутствие, но смущают охранники-братья. Она подходит и заговаривает со мной, тронув за локоть. Я говорю, что всю жизнь мечтал заделать детей фотомодели. Она спрашивает, не француз ли я. Я изображаю испанца. Она смеется звонким, хрустальным смехом. Я беру ей стакан, она выпивает его залпом. Нью-йоркские женщины сделаны из очень крепкого хрусталя. Она первая наклоняется к моим губам. Она целует меня, язык у нее холодный и мокрый от льда. Ее шея пахнет мылом. Я все беспокоился, сможет ли мой член сегодня прийти в рабочее состояние, но все в порядке, у меня тут же встает. Я спрашиваю, как ее зовут. Она отвечает – Кэндейси. Я спрашиваю, где я мог видеть ее раньше. Она отвечает: на плакатах «Victoria's Secret». Она спрашивает, чем я занимаюсь. Нью-йоркские женщины часто задают этот вопрос, а потом прикидывают в уме вашу зарплату. Я говорю, что пишу роман о «Windows on the World». Ее лицо каменеет. Как будто я огрел ее дубиной. Она говорит, что ей надо на минутку отойти, она сейчас вернется. Она так и не вернулась.